Журнал «Золотой Лев» № 111-112 - издание русской
консервативной мысли
С. Ямщиков
ИЗ ДАЛЬНИХ
СТРАНСТВИЙ ВОЗВРАТЯСЬ...
НЕМНОГОЧИСЛЕННЫЕ МОИ ДЕЛОВЫЕ ВОЯЖИ в чужеземство
всегда почти совпадают с трагическими событиями в жизни Отечества. Осенние
встречи 2002 года с итальянскими коллегами во Флоренции проходили под
чудовищным знаком беды на Дубровке, когда чеченские негодяи зверствовали в не
покорённой даже их нацистскими предшественниками Москве.
Весной 2004 не попал я на отменённый концерт своего друга
Максима Шостаковича в Афинах, ибо многотысячные отряды свободолюбивых греков
протестовали несколько дней у американского посольства, проклиная "империю
зла", начавшую распинать Ирак. Все греческие новостные телепрограммы
выходили с логотипами: "Боже, помоги несчастному Ираку!", "Боже,
покарай Америку!" — и только доступный в Афинах "родной" Первый
канал устами своей сладкоголосой сирены Сорокиной и отобранных ею делателей
"основного инстинкта" (Козырева, Бовина, Радзиховского
и прочей либеральной шушеры) пытался убедить население "этой страны",
что нас происходящее на Востоке не должно касаться.
В предпасхальные дни 2005 года,
возвращаясь со Святой Горы Афон, узнали мы с Валентином Распутиным о назначении
разрушителя основ православия и русской культуры, шоумена Швыдкого
на должность руководителя ФАККа, своего рода
"умного еврея" при номинальном губернаторе — министре культуры
А.Соколове.
Нынешняя трёхнедельная поездка в Италию поначалу радовала
меня плодотворными делами и встречами в Венеции, куда привёз я иконы,
написанные специально для здешних храмов талантливыми современными мастерами,
возрождающими многовековые традиции церковной живописи. Перебравшись затем в
бесконечно любимую Тоскану, чтобы ещё раз восхититься гением Микельанджело, Пьеро делла Франчески, Симона Мартини и Паоло Учелло; поклониться в
соседней Умбрии Святому Франциску Ассизскому
("Сады в Ассизи — те же, Что на угорьях тихих в
Радонеже: Одни цветы и труд, одна — любовь…"), остановился я в маленьком
крестьянском городке Монтерки в родовом доме старого
приятеля Анджело Перлы — хранителя памятников здешней
старины. Итальянская ранняя весна была в разгаре: живописные поля, сады,
огороды и виноградники поражали ухоженностью и кажущейся мне неземной красотой.
Невольно вспомнились школьные годы, когда проводил я каникулы в бабушкиной
деревне на Брянщине, где, несмотря на страшные годы
раскулачивания и едва залеченные раны немецкой оккупации, застал аромат русской
деревни, принимая посильное участие в сенокосах, сборе яблок, заготовках овощей
на зиму и наблюдая, как трудится в кузнице один из моих старообрядческих дедов.
Когда в очередной раз, поднимаясь по горным дорогам
Тосканы, любовался я трудящимися на её земле крестьянами, страшные картины
вдруг пронзили мою память. Перед глазами, словно в траурной кантилене
кинохроники, поплыли заброшенные деревни суздальского ополья
с жутко хлопающими на ветру ставнями домов, хранящих ещё остатки человеческого
тепла. Их сменили многокилометровые невозделанные поля любимой Псковщины, мёртвые пастбища на длинном пути из Москвы в
Новгород, заросшие бурьяном титаническим трудом многих поколений крестьян
приспособленные под хлебные житницы суровые северные просторы Заонежья.
На обратном пути из Венеции в Москву целый день смотрел я
из окна вагона на весенние просторы Белоруссии и радовался, что хотя бы здесь
стараниями братского нашего соседа и ненавидимого Западом и "немцовыми" батьки Лукашенко, теплится надежда на
будущее возрожение славянского мира, обречённого к
уничтожению сначала гитлеровской человеконенавистнической зондеркомандой,
а теперь третируемого верными её продолжателями во главе с рейганами,
бушами, олбрайтами и соланами.
"Демократическая общественность
России не на шутку взволнована: президентом одной из стран СНГ, а точнее
Белоруссии, стал порядочный человек. Есть ли сегодня что-либо невыносимее для
нечистой совести интеллектуальных трубадуров нашего воровского режима? Как так
— не берёт? Это что ещё за целка в бардаке? Не
позволим! Не может — научим, не хочет — заставим! (Боюсь, в конце концов
заставят-таки, мерзавцы!) Треть зарплаты в казну сдаёт? Ишь ты, чего удумал,
козёл совхозный, альтруист, понимаешь, хренов! Мы тебе за эти фокусы такую козу
сосватаем, до гробовой доски заикаться будешь! С Россией объединяться
намылился? В "империю зла" нас опять затягиваешь, зебра
красно-коричневая? Ты у нас по такому случаю собственной кровью захлебнёшься и
кровавыми слезами умоешься, заединщик недорезанный!
Ату его!.. И всё это говорится и пишется на фоне чудовищного по своему размаху
грабежа России, возникновения миллиардных состояний, беспрецедентной в истории
человечества почти узаконенной коррупции. Нет предела бесстыдству и подлости
наших "властителей дум", за вознаграждение готовых уличить в грехопадении
даже святых угодников… Дорогой Александр Григорьевич, мне нетрудно догадаться,
как тяжело, как одиноко Вам в Вашем теперешнем положении: казна пуста, страна
разрушена, сопредельный мир враждебен. Старо-новая номенклатура в союзе с
оголтелыми шовинистами делает всё, чтобы задушить в своей смертоносной паутине
всякую Вашу инициативу или начинание. Но злобный лай врагов — лучшее
подтверждение Вашей правоты. Главное, чтобы Вы не сдались, не сломались, не
опустили руки. Господь не оставит Вас! Пусть согревает Вас духовная и душевная
поддержка миллионов людей на всём пространстве бывшего СССР и не только на нём,
связывающих с Вашим именем, с Вашей личной порядочностью свои надежды на лучшее
будущее. Я один из этих миллионов, и вот Вам моя рука. Ваш Владимир
Максимов".
Это написал в 1994 году один из борцов с прогнившим брежневско-андроповским режимом — подлинный, в отличие от
декоративных несогласных аксёновых и войновичей, диссидент Максимов. Какими же ничтожествами на
фоне совестливого борца за демократию смотрятся нынче мелкотравчатые шереметы, немцовы, волчеки и прочие гонители белорусского президента! Стоило
бы перечесть провидческие максимовские
строки и нашим руководителям, прежде чем вводить "газовую" блокаду
последнего и самого верного нашего союзника.
БЕЗ МАЛОГО ПОЛУВЕКОВАЯ моя биография
реставратора-искусствоведа — это прежде всего поездки по стране, а в последнее
время и за её пределы. Я человек командировочный в самом прямом смысле слова.
Две трети рабочей жизни отмечены печатями в графах подорожных бланков, где
значится "убыл-прибыл". Из каждой командировки спешу в Москву, чтобы
поделиться с друзьями и коллегами радостью открытия забытой иконы или картины,
рассказать о встречах с интересным человеком, начать подготовку к новой
выставке, готовить к изданию очередную книгу. Вот и в нынешней поездке впервые
увидел я в залах флорентийской Академии подлинного микельанджеловского
Давида и был потрясён (в который раз!) божественным предначертанием судьбы
одного из гениев человечества, сумевшего достичь в сложнейшем искусстве
скульптуры высот поистине запредельных. А в Вене, где пережидал московский
поезд, со мной произошло чудо из чудес. Всю жизнь мечтал я посетить одну из
богатейших сокровищниц мировой живописи — Венский Музей истории искусства. И
без того больные мои ноги подкосились, когда строгий страж музейных врат огорошил
меня сообщением о выходном дне, пришедшемся на нынешний приезд. Отчаявшись,
постучался я в дирекцию и представился реставратором из России. Невероятно, но
через пять минут научный сотрудник, выдав специальный пропуск, открыл все двери
огромного музея. Не помня себя от счастья, сидел я в зале, окружённый столь
вожделенными полотнами Питера Брейгеля, досконально изученными в альбомах и
монографиях; затаив дыхание, рассматривал редчайший шедевр Вермеера;
наслаждался божественной живописью веласкесовских
инфант. А в рубенсовских галереях, таких же больших и
светоносных, как сама живопись великого фламандца, ждала меня встреча с
очаровательной Ингрид Хопнер
— главным реставратором по масляной живописи, с которой мы сразу нашли общий
язык и из обычного зрителя я превратился в коллегу большого мастера и знатока
многих полотен Венского музея. Обо всём этом мне не терпелось поведать как
можно большему числу друзей и знакомых по возвращении на Родину. Но не тут-то
было! Приезд в Москву совпал со смертью разрушителя основ этой самой Родины —
Ельцина — и ещё раз заставил убедиться в порочной беспринципности, лживости,
корыстолюбии и нечистоплотности той части нашего общества, которая почему-то
называет себя элитой и которую её вождь и учитель Ленин пророчески окрестил
дерьмом, употребив, правда, более откровенное выражение, которым мне не хочется
пачкать бумагу.
ГРАЖДАНСКУЮ ПАНИХИДУ по Ельцину заменили на церковное
отпевание. В храме, согласно канонам, речей не произнесёшь. Осанну усопшему
благодетелю либеральные "элитчики" во весь
голос пропели с телеэкранов и страниц личных "демократических" газет.
Зарябило в глазах от подзабытых пособников Ельцина, ломавших страну об колено.
Нарумянившись и освежив себя дорогим парфюмом,
пытались повернуть колесо истории вспять изрядно подряхлевшие Чубайс с
Гайдаром, Хакамада с Немцовым, Нарусова с Сатаровым.
Они, хотя и липовые, но политики и могут играть по законам лохотронщиков.
Но какими же мелкими, ни на йоту не выдавившими из себя раба, смотрелись служители
муз, только суету и терпящие. Артисты, писатели, режиссёры, художники были
похожи на банковских вкладчиков, сорвавших большие проценты при находившемся на
хозяйстве Ельцине. Им наплевать на кровавую чеченскую бойню, на варварский
расстрел российского парламента. "Пусть другие кричат и корячатся от
обиды, от горя и голода", — пропел бы Галич всем этим табаковым,
сокуровым, захаровым, мессерерам, лоснящимися от сытного питания ртами прославляющим
президента, принёсшего стране ущерб, сопоставимый разве что с последствиями
Второй мировой. Они в шоколаде — и это главное. Нищие врачи и учителя, два
миллиона беспризорных детей, опущенная донельзя русская деревня, повальный
сифилис, СПИД, туберкулёз их не касаются. Они, руководимые растлителем
человеческих душ Швыдким, ставят своих "детей
Розенталя", "голых пионерок" и "шутов Балакиревых",
издеваются над русской классикой, превращая в посмешище великие творения
Пушкина, Гоголя, Толстого и Достоевского. Корчатся в пароксизме циничности и
надругательства над самыми заветными и чистыми истинами женоподобные тани и дуни, ксюши
и оксаны, выпускают книги, унавоженные матерщиной и
другими уголовно наказуемыми непотребностями всякого рода сорокины,
ерофеевы, минаевы, приговы и прочие поповы с успенскими. Именно за это благодарят
они Ельцина и отпущенную им свободу. Убедиться в последствиях эпохи всепоглощающего
хапка можно, раз-другой посмотрев отчёты о тусовках
нынешней знати, захлестнувших всё столичное пространство: от заваленных
жратвой, импортными шмотками и супердорогими автомобилями резерваций Рублёвки
до торжественных залов бывшего университетского музея (ныне Музей ИЗО им.
А.С.Пушкина), где "несущие свет" миру деятели культуры, вряд ли
слышавшие о Дионисии, Дуччо или Симоне
Мартини, присягают на верность Березовскому, Куснировичу
и благодетелям абрамовичам, дающим им кушать. Чтобы
не подумали вы, дорогие читатели, что к таким выводам я пришёл в одиночку,
отсылаю вас к умозаключениям упомянутого выше Владимира Максимова, которого к
красно-коричневым и черносотенцам никак не отнесёшь.
"Я читал эту книгу (мемуары Ельцина.
— С.Я.) до трёх часов ночи и был удивлён её великой простотой. Той простотой,
которую завещал нам Лев Толстой".
Процитировав этот крик души режиссёра Захарова-Ширинкина,
одного из главных ельцинских лизоблюдов, Максимов пишет:
"Я далёк от мысли, будто наделённый
от природы отменным вкусом Захаров не знает подлинной стоимости убогой сей
писанины, но его беспредельный цинизм позволяет не угрызаться никакой совестью
— сегодня он перед телекамерой сжигает свой партбилет (интересно, зачем он его
добивался?) и требует вынести Ленина из Мавзолея, а завтра с тем же пафосом
будет требовать возвращения себе первого и принародной гальванизации второго:
стыд для нынешнего "интеллигента" не дым — глаза не ест".
"Если сам Ельцин с законами
запанибрата, то его вотчинные сатрапы и вовсе перестали с ним считаться.
Недавний провинциальный стряпчий Собчак, ставропольский крючок по
бракоразводным делам, став самым незадачливым и бездарным мэром в истории
Санкт-Петербурга, своей властью назначает и отменяет выборы, вводит ценз
оседлости, смещает законодателей, единолично распоряжается городским
имуществом, прилюдно грозится отложиться от государства и т.д. Чтобы навсегда
остаться в истории наравне с Калигулой, ему остаётся въехать в городскую Думу
на собственном "мерседесе". Думается, и до
этого доживём. Утверждаю, о такой беспредельной власти Киров со Ждановым, а тем
более Толстиков с Романовым могли только мечтать!".
"Я абсолютно не могу представить, как
можно любить русского за леность, за ложь, за бедность, за бесхребетность, за
его рабство". Это Новодворская по эстонскому
телевидению. Её хоть сейчас в смирительную рубашку увязывать, а она в телезвёзды подхватилась. А вот ещё образчик культуры
нынешней интеллигенции: "После действительно великих Пушкина и Лермонтова
русскую литературу захлестнуло чёрт знает что. Какая-то извращённая,
кликушеская, фарисейская волна. Лев Толстой сказал: "Разве Бог дал
что-нибудь одному, не дав того же другому?" Старый осёл, лицемер!" Представляю
этого мыслителя: пародист Александр Иванов в американском "Новом русском
слове". В "чёрт знает что" чохом зачисляются все, начиная с
Гоголя и Тургенева и заканчивая Достоевским и Чеховым с Толстым в придачу, не
считая мелюзги вроде Тютчева с Розановым и Гончарова с Блоком. Всех ивановских
достижений в нашей словесности — два десятка сносных пародий на уровне
"страна — весна" и "народ — вперёд", а как с русской
литературой разобрался! Что ему Толстой или Чехов, когда он с самим Окуджавой и
Хазановым запанибрата, не говоря уже о Пугачёвой! Знай наших. Нам без разницы:
Гоголь — моголь, Чехов — смехов, все чёрненькие, все
прыгают! Подумаешь, классики, видали мы их в гробу. Если хотите знать, один у нас
классик, и тот — Боровой!"
"Сегодняшняя интеллигенция не
извлекла уроков из постылого прошлого. Снова пишутся троглодитские
письма властям об инакомыслящих: запретить, разогнать, ликвидировать! Только
слова "расстрелять" нет, но оно подразумевается. И подписывает эти
письма наряду с пародистом Ивановым академик Лихачёв, которого называют
совестью нации. Ему ли не знать, что миссия интеллигентов, если таковые есть,
особенно в России — не преследовать, а защищать?".
"После кровавой бойни,
спровоцированной в октябре 1993 года исполнительной властью, Россия раскололась
надвое. И вместе ей уже никогда не сойтись. Страну разделила кровь. Я не могу
без стыда и ужаса вспоминать, как одна половина россиян аплодировала бессудном
расстрелу другой половины своих соотечественников. Причём не по команде свыше,
не иудейского страха ради, а искренне, от души, с удовольствием”.
"В ельцинском взаимовыгодном
междусобойчике "всё поровну, всё справедливо": я тебе поцелуйчик ниже пояса, а ты мне членство в президентском
совете, ты мне второй взасос, а я тебе госпремию и
льготные налоги, а за третий и самый самозабвенный получай квартиру в
президентском доме, этажом ниже или двери в двери с моей. Соответственно
распределены и места в мировой культуре. Президент, как нам уже удалось
выяснить — Лев Толстой, Гомер — Жванецкий, о чём было публично объявлено.
Вячеслав Костиков обосновался где-то между Флобером и Платоновым, Окуджава
сходит за Баха, а вездесущий Юрий Карякин вместе с Оскоцким
и Нуйкиным вполне заменят духовных пастырей от Иисуса
Христа до Жана-Поля Сартра включительно. Что же, каждая страна достойна своих
пастырей!".
В КНИГЕ ВЛАДИМИРА МАКСИМОВА немало страниц, написанных
человеком, до глубины души оскорблённым и поражённым кровавыми деяниями Ельцина
и его камарильи. В отличие от своего товарища по эмиграции Ростроповича,
картинно поигравшего автоматом Калашникова у стен Белого дома и американского
посольства — гаранта неприкосновенности борцов с театральным горбачёвским
путчем, честный гражданин и совестливый писатель жизнью своей рассчитался за
защиту жертв октября 1993 го, где Ростроповичу нечего было делать, ибо он —
пособник и собрат сильных мира сего, а до страданий народных ему нет никакого
дела. Пытается вслед за Максимовым Александр Солженицын доказать нынешним
властям, что подлинная демократия заменена ельцинскими клевретами в России
болтливостью, величаемой свободой слова. Плюют наши хозяева на призывы тысяч
учёных, писателей, учителей, врачей, рабочих, требующих освободить страну от
примитивного донельзя главного образователя Фурсенко, жалкого шоумена Швыдкого,
подменившего заботу о культуре тлетворными "культурными революциями",
ерофеевскими "апокрифами" и лживыми
"тем временем" посиделками у выхолощенного и пустопорожнего
Архангельского. Люди устали от растленной пугачёвско-галкинской
эстрады, бездарного, заполонившего собою экран, скучного до зевоты Жванецкого.
Ничего путного не могут написать утомлённые свободой аксёновы,
быковы, битовы; числят себя
в гениях германы и сокуровы,
снимающие лишь им понятные киновампуки. Всё чаще и
чаще вспоминаем мы поруганное демократами культурное наследие прошлых лет, всё
чаще обращаемся к незабываемым творениям великих его творцов, осмеянных
ельцинскими почитателями. Вот и сейчас я пишу эти строки после показанного на
телеканале "Культура" (к сожалению, в усечённом виде, ибо экономили
время для очередного явления Жванецкого народу) концерта, посвящённого столетию
со дня рождения блестящего композитора Василия Соловьёва-Седого. Нельзя было
без слёз слушать незабываемые песни военных лет и мирного времени, которые
написаны для людей и во имя людей. Хочется низко поклониться Светлане Безродной
и её изумительному женскому "Вивальди-оркестру"
за то, что противостоят они ельцинским культуртрегерам и не боятся зажигать
свои очищающие душу свечи в непроглядной тьме смутного времени.
Завтра