КОНСЕРВАТИВНАЯ ИДЕЯ – ОЧИЩЕНИЕ ОТ ИЛЛЮЗИЙ

В 90-е годы в России происходило навязчивое распространение в общественном сознании идей отказа от прошлого. Постепенно к концу 80-х годов “советское” общество вырабатывало в себе определенное кризисное мироощущение, чувство противоречия между сложившейся системой и существующей внутри этой системы легитимной иерархией ценностей. Кризис советского гражданского и правового сознания был связан не столько с восстанием элементарного чувства справедливости и здравого смысла против пороков системы, сколько с неосознаваемым стремлением привести в соответствие усвоенные ценности и сложившийся порядок вещей. Между двумя глобальными системами – советской и западной, “социалистической” и “буржуазной” – в системе ценностей было гораздо больше общего, чем в общественной и административной практике.

В длящейся в течение многих десятилетий идеологической войне должен был победить тот, кто выигрывал в информационно-пропагандистских технологиях. Технология обеспечивала победу ценностям, а не наоборот. Однако при этом обычно упускают из виду, что различие ценностей у двух миров было не столь уж существенным. Антикоммунисты, как правило, говорили о реакционной, “полуфеодальной” сущности тоталитарных общественных форм, в которых модернизация осуществлялась ради подавления свободы человека. Однако антикоммунисты умалчивали при этом, что сам тоталитаризм представлял собой современные, порожденные модернистским типом общества, системы ценностей, сплав традиционалистских и прогрессистских идеологем. Что было плохо в советской системе – её “модернизм” или некоторый её “консерватизм” – вопрос отнюдь не очевидный.

Либерализм легко ложится на почву, взрыхленную марксистским и неомарксистским способом интерпретации ценностей. “Правовое сознание” большевиков воспитывалось на либеральных аксиомах. Отличие социал-демократических и либерально-демократических версий понимания прав и свобод, как известно, состоит в акцентировании гарантий социально-экономических в первом случае и политических – во втором. Сам же набор “ценностей” в двух глобальных модернистских системах один и тот же – либеральный, порожденный либеральной цивилизацией Великих Революций. Поэтому на всех наших “демократах” и “либералах”, вне зависимости от их возраста и принадлежности к КПСС, несмотря ни на какие ухищрения, остаются “родимые пятна тоталитаризма”.

Между тем идейный консерватизм зрелой советской системы и ее апологетов в современной России на поверку оказывается иллюзией. Советская система была патологически неспособна породить сильную консервативную идею, склад мышления элиты не оставлял никаких шансов для перехода от социалистических через социал-демократические к традиционным национально-государственным и религиозным ценностям. И это несмотря на присутствие определенных консервативных симпатий советской интеллигенции конца 60-70-х годов, несмотря на крестьянский традиционализм писателей-деревенщиков, национальный консерватизм Солженицына и К°, определенные симпатии ряда диссидентов к православию и т.д. Всего этого оказалось решительно недостаточно для формирования к 90-м годам консолидированной неоконсервативной силы в России. Страна неизбежно должна была пройти через “ельцинский” фазис общественного сознания из-за отсутствия альтернативы либеральному “очищению” от первичных иллюзий мировоззрения советского типа.

Итак, очищение от радикалистских иллюзий было только первым шагом выхода России из тупика ценностей, в который она была заведена в XX веке. Вместе с тем это первоначальное “очищение” лишь обострило в общественном сознании чувство кризиса исторической идентичности. Россия не нашла, да и не могла найти себя в посткоммунистической переходной модели ценностей, представляющей собой неупорядоченную мешанину из расхожих парадигм западного сознания. Неудивительно, что уже Ельцин неоднократно призывал свое окружение к созданию новой национальной и государственной идеологии. Но то ли в силу занятости его окружения более “насущными” делами, то ли в силу отсутствия у него способностей к этому делу проект такого рода так и повис в неопределенности. При этом, с другой стороны, “патриотическая” оппозиция режиму стремилась разыгрывать консервативную карту, но была в этом своём стремлении непоследовательной.

Национальная и государственная идеология предполагает определенный (достаточно большой) заряд консерватизма – необходим фундаментальный элемент, опора, на которой государство и народ строят свою жизнь в долгосрочной перспективе. Консервативная идея поэтому является неустранимым фактором образования устойчивых форм государственности. Другое дело, что консерватизм может пониматься по-разному, ибо существует множество видов псевдо-консерватизма.

Русская общественная жизнь конца 90-х годов отторгает псевдо-консервативные политические формы. Зюгановский “патриотический блок” при всей перспективности идеи “красно-коричневого”, как называли его недруги, синтеза на практике оказался вялым и безынициативным. Рационально понимая необходимость и историческую правомерность такого синтеза, коммунисты ни духовно, ни эмоционально не годились для создания свежих, суггестивных, харизматических форм консерватизма.

Попытки создать либерально-консервативную политическую силу, если не считать безрезультатных заявлений Ельцина, о которых уже говорилось, также остались периферийным явлением. Опираясь на крупный капитал и добиваясь на выборах за счет мощных спонсоров и внутренних ресурсов некоторых успехов, “правые” младореформаторы в виде своей “позитивной консервативной программы” представили извращенный идеал, можно сказать антиидеал русского консерватизма. У этого псевдо-консерватизма нет шансов стать народной идеологией, идеологией русского человека как он есть.

В 90-е годы русское общество не видело убедительного образа представленной в политическом измерении консервативной идеи, не видело и убедительного образа государственности, которая понимает свое прошлое и готово строить на этой основе стабильное будущее. У России до сих пор нет состоятельной “правой” политической силы, нет органического консервативного движения. Но у России есть своя историческая идея и консервативная традиция.

В 90-е годы она как бы “приняла внутрь” двоичную систему ценностей, в которой жила в XX веке. Черно-белое восприятие мира ценностей было характерно и для Советской России с самых первых лет ее существования, и для постсоветской России вплоть до сегодняшнего дня. В отличие от Запада, в конце века Россия впустила эту “биполярность” внутрь себя – именно поэтому такое черно-белое восприятие политической и духовной картины общественной жизни обречено на то, чтобы уйти в прошлое. XXI век станет веком “третьего пути”, веком не выбора и противостояния, а отбора и синтеза. Синтез подразумевает преодоление ценностных дихотомий, если говорить на философском языке. На бытовом же языке это означает неприятие белых и красных в их воинственной полуправде, признание банкротства как “коммунизма” так и “капитализма” в качестве двух несовместимых монополий на истину. Мы будем искать правду не там, где ее нам подсовывают, но там, где она всегда была, есть и будет.

Второй цикл русского очищения от иллюзий уходящего столетия должен быть связан с постепенно назревшим в 90-е годы осознанием относительности и удобопревратности “наивных” идеалов буржуазной и социалистической революций. Если первое очищение относилось к коммунистической утопии и безбожию, к государственной “левизне”, то второе очищение должно относиться к иллюзиям о спонтанном и “естественном” самоотборе социальной стихии, к беспочвенности постмодернистских форм общественного сознания, к духовной выхолощенности плюралистической модели ценностей. На этих иллюзиях, на общественной “левизне” и размытости ценностей невозможно строить государственную и национальную жизнь, можно ее только расшатывать – и пока эта вера в “свободное самоопределение”, эта беспочвенность и размытость не будут изжиты, Россия не выйдет из своего Смутного времени.

Необходимо способствовать становлению “правой” общественности в России, общественности, стремящейся к строительству определенных, ясных, прочных и долговечных культурных и хозяйственных форм.

Ни наследники коммунистов, святотатцев и кощунников по отношению ко многим национальным, религиозным и государственным традициям России, ни демократы, “христопродавцы” и растлители, которые не ведают России и слепы к ее историческому духовному происхождению, не могут участвовать в создании подлинного русского консерватизма. Всем им нужно решительно переродиться, избавиться от “левизны”, от “чужебесия”, от антитрадиционализма и презрения к русской исторической судьбе. Им необходимо осознать, что всё то консервативно-ценное, всё то нравственное и рачительное, что вырабатывали русская государственность и общество в последнее столетие, происходило вопреки господствующей двоичной системе координат.

Ни общинный социализм, ни частный капитал не являются однозначными проявлениями социального добра или зла. То и другое для русского человека в конечном счете равно приемлемо и равно неоднозначно. Всходы зла дают как общинная, так и частная инициатива. Чтобы быть русским неоконсерватором, нужно перестать быть “нерусским” в плане ценностей, нужно если не принять в сознание (что для многих из-за их воспитания очень сложно), то хотя бы научиться уважать государственные, национальные, религиозные традиции России.

Актуализация консервативного мировоззрения на уровне интеллектуальной элиты России (в том числе на уровне управления массовой информацией) обусловлена тем, что в обществе уже начался прилив консервативных настроений. Обеспечивая консервативной идее благоприятные условия, мы удовлетворяем уже назревшей общественной потребности.

В то же время создание неоконсервативной элиты в России будет означать начало исцеления от пороков идеологической и политической “левизны”, сбивших Россию с ее органического пути в истории.

Неотрадиционализм в XX веке развивался под знаком углубленного изучения неевропейских сакральных традиций и приводил к самым радикальным выводам. Настоящее состояние человеческой цивилизации представлялось традиционалистам заведомо искаженным и испорченным, лишенным сакральной традиционной основы. Бескомпромиссность по отношению к современному миру – черта традиционалистов XX века, резко отличающая их от традиционалистов прошлого столетия, которые во многом еще рассчитывали на успех своей идеологии через консервативную политику “реставрации” и “реконструкции”. Если для традиционалистов-классиков была характерна установка на реставрацию, то в ситуации побеждающего модернизма XX века традиционализм мог означать только полный разрыв с господствующей идеологической тенденцией – бескомпромиссную “консервативную революцию”.

Широкое общественное звучание идеи традиционалистов начала XIX века приобрели в устах консервативных романтиков. Романтизм не был целиком и полностью традиционалистски ориентированной идеологией. Однако господствующей тенденцией внутри романтизма, особенно немецкого, стал, как определяет Э. Трельч, “поворот к идее организма и традиции”. Именно консервативные романтики создали классический европейский консерватизм, повлиявший на формирование русского консерватизма XIX века.

В XX веке западный консерватизм претерпел два связанных между собой существенных изменения – с одной стороны, он в модифицированных формах был усвоен политической системой западных демократий и стал ее неотъемлемой частью, одним из полюсов социального взаимодействия; с другой стороны, пройдя через фазу обостренного политического действия, фазу радикализма во второй четверти XX века, консерватизм перешел в качественно иное состояние. Если старый консерватизм тесно связывался с идеологией традиционализма как целостного комплекса “святых истин” и принципов, то неоконсерватизм окончательно трансформировался в тип исторической идеологии, призванной удерживать социально-политическую ситуацию в её настоящей форме, сохранять и обеспечивать дальнейшую сохранность “рациональной культуре”, уберечь её от потрясений.

Современный западный неоконсерватизм оказывается по существу одной из форм модернистской идеологии, стоящей ближе к концепции Вебера и Парсонса, нежели к идеологии консервативных романтиков. Тот смысл, который вкладывал в понятие консерватизма автор самого этого термина Ф. де Шатобриан, полностью выветрился. Актуальный идеологический консерватизм второй половины века является иллюстрацией к так называемому “ситуационному” пониманию консерватизма С. Хантингтона, то есть просто выполняет функцию стабилизации социальной системы, не связывая себя с определенным идейным содержанием.

В этом смысле одна из первых задач клуба – ознакомительная. Членам и участникам клуба необходимо познакомиться с тем, что выработано и подготовлено для неоконсервативного синтеза общественной мыслью, в том числе и последнего десятилетия (пока разрозненность усилий в этом направлении довольно поразительна, между тем как сделано и сказано уже немало).

Русские неоконсерваторы XX века по-своему откликались на те же проблемы и вопросы, что и западные традиционалисты и неоконсерваторы. Эти вопросы во многом были поставлены русской и германской социальными революциями, то есть имели прямое отношение к русской истории и русской судьбе. Принимая в целом богатое наследие старого русского консерватизма (С. С. Уваров, Погодин, Шевырев, Данилевский, Тютчев, Достоевский, К. Леонтьев, Победоносцев и др.), русские неоконсерваторы значительно расширили свою социальную программу и освоили целый ряд смежных с социальной философией областей знания. Для понимания специфики русского неоконсерватизма необходимо учитывать опыт русской духовно-академической философии (Юркевич, Гогоцкий, Кудрявцев-Платонов, Тареев, Несмелов и др.), опыт философско-богословского синтеза нового поколения религиозных мыслителей (Розанов, Флоренский, С. Булгаков, Флоровский, Зеньковский, В. Лосский и др.), чрезвычайно ценный опыт нового поколения русских политических мыслителей и мыслителей, раскрывавших исторический смысл русской цивилизации (Тихомиров, И. Ильин, Карсавин, Н. Трубецкой, П. Савицкий, Г. Вернадский, Арсеньев и др.).

Главными задачами клуба консервативных аналитиков могли бы стать, во-первых, консолидация неоконсервативного слоя интеллектуальной элиты России, сложившегося за последнее десятилетие и, во-вторых, нахождение конкретных институциональных рычагов, для реализации в ближайшее время неоконсервативной политической, культурной, духовно-просветительской программы.

Конкретные проблемы, которые следует решить в рамках широкой общественной неоконсервативной коалиции:

– проблема создания удобоваримого для массового сознания языка, на котором можно успешно вести речь о традиционных ценностях;

– проблема участия консервативной силы в существующей политической системе, в партийном и государственном строительстве;

– проблема сотрудничества консерваторов с Православной Церковью и другими традиционными конфессиями России;

– проблема формирования не просто единой идейной платформы широкого консервативного движения, но и “золотого фонда” классиков русского традиционализма и консерватизма, имена которых должны стать авторитетными и значимыми для русского человека;

– проблема создания пакета тем, консервативное освещение которых имеет первостепенную важность (так в этот пакет могли бы войти темы: русский национализм, духовные традиции России (церковные традиции), монархизм, место демократического принципа в обществе, фашизм и антифашизм, актуальные темы международных отношений и т.д.)

1 Манхейм К. Диагноз нашего времени. – М., 1994. – С. 597.

4 Федорова М.М. Модернизм и антимодернизм во французской политической мысли XIX в. – М., 1997. – С. 44.