В поисках консерватизма

А. Кольев

Консерватизм либеральных путаников

В сентябре 1999 года на старте избирательной кампании один из лидеров НДР Владимир Рыжков вспомнил, что еще год- назад объявил о создании консервативной идеологии. Для нас его рассуждения весьма интересны в качестве попытки одного из активистов правительственной партии сменить ее лицо. Результат, как мы увидим ниже, получился весьма плачевный.

Взгляды Рыжкова на консерватизм очень забавны. В духе пустопорожних политологий он размещает политические силы в цепочку: национал-коммунисты, националисты-некоммунисты (национал-патриоты), центристы (НДР и ОВР), либералы. Причем синтез консервативных и либеральных ценностей, как считает Рыжков, происходит именно в НДР и ОВР.

Путаясь в трех соснах, Рыжков говорит, что Примаков, Лужков и Шаймиев - это “левый центр”, “который отказывает в доверии коммунизму, при этом с недоверием относится к западным либеральным ценностям, подчеркивая определенные консервативные ценности, но при этом отчасти ностальгирует по советской экономике”. Те, кто не ностальгирует, вовсе оказываются каким-то образом левее ОВР. При этом консерватизм национал-патриотического толка Рыжков видит в таких разных людях, как Д. Рогозин и С. Бабурин, приписывая им экзальтированную приверженность “православию, монархизму, особому пути России, евразийству” и видение спасения России “в патриархальных основах, которые были 200, 300, а то и 1000 лет назад”.

А вот для родной НДР Рыжков выводит особое место - не прозападная, но консервативная; консервативная, но в европейском смысле… Он говорит о национальной государственности, но с западной экономической моделью, которую, как полагает Рыжков, отстаивают у нас Гайдар и Чубайс (“в этом наши взгляды почти неотделимы”). В то же время, Рыжков говорит о глубокой идейной несовместимости между консерваторами и радикал-либералами и выражает некоторую ревность по поводу заимствования понятия “консерватизм” различными политическими игроками. Кириенко назвал свою “Новую силу” консервативным движением; на съезде “Правого дела” в программных заявлениях появилось слово “консерватизм”; “Яблоко” устами Степашина начало называть себя правоцентристским консервативным движением…

И вот вся эта путаница у Рыжкова (“философский, ценностный взгляд на будущее страны” - по его самооценке) должна закончиться формированием двухпартийной (двухблоковой) системы - одна из партий будет социал-демократической, а другая - правоцентристской-консервативной и построенной на идеологии НДР. Именно она, ни много ни мало, “ввела понятие “консерватизм” в политическую практику”.

Придворный консерватизм

В виду неизбежной победы В. В. Путина на президентских выборах появился еще и такой род “консерватизма”, который можно назвать “придворным”. Новым понятием, о значении которого радикал-либералы не имеют ровным счетом никакого представления, они хотели бы поймать нового президента на крючок. Не такая уж глупая затея в условиях полной дискредитации собственных понятий. Путин еще только намеревается разрабатывать свою идеологию, а его уже расклассифицировали и ввели в систему политических координат, где он снова оказывается “наш - буржуинский”.

Одной из наиболее смелых попыток упаковать Путина в свои собственные идеологический представления является статья философа Леонида Полякова, проректора Московской высшей школы социальных и экономических наук, “Либеральный консерватор” (НГ 2.02.2000).

Поляков комментирует текст программной путинской статьи, опубликованной в газетах в конце 1999 года, и предпринимает "глубокие изыски" языком вдоль спины будущего президента, не забывая лизнуть зарубежные авторитеты типа Хантигтона, которые в глазах российского либерала становятся настоящими консерваторами (что-то вроде брежневской “Малой Земли” - хоть премию по литературе давай).

Поляков тоже толкует о том, что “центризм” - это и есть консерватизм. Без центра, мол, нет полюсов. Вместе с тем, логический круг у доктора философских наук здесь налицо - он берет метод анализа, в котором есть палка о двух концах, а потом демонстрирует центр этой “палки”.

Собственно, речь идет о продолжении ельцинизма. Ведь Ельцин и его прихлебатели именно этим и занимались - оправдывали свои безобразия тем, что старались затащить недочеловеков в кущи либерального изобилия.

Поляков, выполняя социальный заказ либеральной публики (а это, прежде всего, сепаратисты и ворье), подсказывает Путину, что надо продолжить дело Ельцина - суверенизацию кусков страны. Он говорит: “федерация - это данность России”, что “так называемые "русские области" уже необратимо освоили пафос, этос и статус американских "штатов"”. И теперь остается совсем мало - поверить в мираж: “по-американски понять федерализм как источник государственной "силы", а не как полустанок на пути к "развалу" России”.

Вторая подсказка Путину - неизменность Конституции. Мол, залог здоровья общества - неизменность Основного закона. И об этом писали отцы-основатели США. А раз уж тут включился главный авторитет либеральный мозгоблудов, то отечественные консерваторы должны быть отброшены. Поляков именно по этой причине относит на счет Константина Леонтьева, Константина Победоносцева, Льва Тихомирова гнусное обвинение в том, что они очень помогли большевикам.

Напомним, что отцы-основатели США были самыми отъявленными либералами. Более того, бунтовщиками. А в Европе (и в России) консерваторы смотрели на всякого рода конституции и парламенты с нескрываемым омерзением, ясно понимая всю их ложь и вред для национального самосознания.

Напомним также, что такими же бунтовщиками были в Российской Империи и наши либералы, которые устроили путч в феврале 1917 года и развалили за полгода всю структуру власти, законодательство, оборону. Именно они реализовали принцип - “до основанья…”. “А затем…” - продолжили уже большевики.

Получается, что Поляков выступает с посланием Путину от имени тех, кто свою страну ненавидит самой лютой ненавистью и хочет обманом вновь влезть на командные высоты, чтобы откуда руководить расхищением русского национального богатства, уговаривая русский народ быть покорным из соображений гуманизма и цивилизованности.

Консерватизм как утопия

Поумневший (но не сильно) либерал понимает, что все, зачто он боролся, оказалось просто брехней, которой в остальном мире нигде нет. Поэтому он начинает искать, где там есть нечто, все-таки напоминающее ему о его былых мечтаниях. При этом он обнаруживает, что его любимое “мировое сообщество” сохранило главную ценность - сильную государственную власть (это он думает, что сильную, в реальности в “цивилизованных странах” она управляется скрытыми олигархиями).

От закоренелого либерализма консерватизм Рыжкова отличается только определенной границей. Он, действительно, уже не может ассоциировать себя с теми, кто понимает свободу как дозволенность любого сатанизма и гомосексуализма. Консерватору, каким его представляет Рыжков, положено на все это смотреть неодобрительно. Вот и всё ограничение свободы самовыражения - “не стреляю по ночам и налоги плачу, а потому вы ко мне не лезьте - дальше делаю, что хочу”.

Поддавшись на входящее в моду слово “консерватизм”, Рыжков все-таки проговаривает некоторые элементы традиционного консерватизма: “Для настоящего консерватора есть что-то святое-семья, история, язык, религия”. Но этот тезис у него не получает развития, и он снова возвращается к своим “баранам” - либеральным ценностям: право собственности, низкие налоги, поощрение предпринимательства. Чтобы как-то обосновать свою либеральную утопию, Рыжкову нужен катарсис. Новое должно придти из ниоткуда. Чудо состоится, и мы увидим новую Думу, новый СФ, новые партии, новые законы и Конституцию, новую экономическую политику. Это мечта типичного либерала - она имеет чисто институциональные характеристики. Она не в ценностях, а в институтах. Какой уж тут консерватизм…

Таким образом, либеральный консерватизм чудесным образом сочетает в себе русскую мечтательность и западническую рациональность. Мечтательность дает ему лишь вдохновение образами благополучного Запада, рациональность - готовность работать на государства “прав человека” и “экономической свободы”. Об истории, религии и семье он вспоминает только в рамках “общечеловеческих ценностей”.

Когда Путин еще не просматривался в качестве фаворита предвыборной гонки, глаз либералов упал на Никиту Михалкова. Калька с Рейгана, тесная повязанность с НДР этому способствовали.

И вот в журнале “Профиль” (22 февраля 1999, №7 (129) появляется статья “А я иду, шагаю по стране”, в которой Михалкова выставляют не просто консерватором, но и главным антиподом возможной фашистской диктатуре. Предлагается принять вот какой лубок вместе с михалковским “Сибирским цирюльником”: “Консерватизм - это семейное чтение вслух, надушенные бороды, обеды в честь сорокалетия литературной деятельности какого-нибудь народника, это усадьба, походы по грибы, чай с клубникой и сливками и объяснение в росистом саду. Консерватизм - это введенная в некоторые рамки свобода слова и печати и несколько формализованное, но уютное православие. Это Александр III, удерживающий на плечах крышу вагона”.

В противовес этой благостной картине выставляется фашизм как прямая противоположность имперскому сознанию (еще и термин Империя утрамбовали в этот пошлый лубок!). Извольте видеть, фашизм явление модернистское, “всему этому уюту противоречащее”. А к тому же рассматривать фашизм как сексуальную неудовлетворенность. Мол, “никакой сексуальной подоплеки у консерватизма нет: тут только целуются в беседках и на сеновалах. А фашизм - это Эрос в обнимку с Танатосом, черная, подпольная стихия”. “Фашизм - это сексуальная перверсия, садизм, экстаз, забвение здравого смысла. Консерватизм - это размеренная семейная жизнь в ее толстовском понимании”.

Комментарии излишни. Налицо тяжкий бред, которым (как и фильмом Михалкова - “наглядным идеологическим пособием”) хотят закружить голову уставшим от либеральных реформ и жаждущих поверить в сказочку о возможном уже назавтра имперском величии России.

Либералы выдумали для себя “фашизм” и “консерватизм”, чтобы было что ругать и что хвалить. Лишь бы не вспомнили про их собственные безобразия, их собственную ненависть к традиционному русскому укладу, к Империи. Не случайно именно в период очередного заигрывания Михалкова с политикой, в возможные союзники ему подпихивали Явлинского - тоже, мол, нашего “консервативного” семени.

Евразийский консерватизм

Среди современных консервативных мыслителей есть две выдающиеся фигуры - Александр Панарин и Александр Дугин, проповедующие евразийский консерватизм.

Неоевразийство - реакция на вторжение “нового мирового порядка”, на варварство либерального реформаторства, на тупой экономикоцентризм сомкнувшихся старой и новой номенклатуры. Главная идея состоит в том, что Россия представляется как “невосток и незапад”. Из нее, правда, делают достаточно странный вывод - необходимость открытости России на Восток.

Ценными в евразийском типе консерватизма представляются два момента 1) видение духовного измерения в развитии России как особой цивилизации; 2) технологическая состоятельность “проекта” будущей России, связывающей чуткое ощущение современности с древним преданием. Последнее отличает евразийский консерватизм от лубочных типов консерватизма (западнического или лапотного).

А. С. Панарин (“К реконструкции “второго мира””. В сб. “Иное”, 1995, т. 2) пишет, что евразийская версия российского консерватизма отличается от славянофильской субкультуры, подкрепленностью антропологии и аксиологии “своеобразной онтологией и космологией, обещающими свою достаточно целостную догматику”.

Мы видим здесь заявку на органическое сочетание идеи и технологии ее воплощения.

Близок к нему и Дугин, заявляющий, что “во главе движения за радикальные перемены должны встать ревнители святой древности - не сторонники гадкого вчера, которое было не многим лучше постылого сегодня, а носители великой памяти о золотом веке, о Святом Царстве, об идеальной Родине, об особом полуматериальном, полудуховном континенте - Континенте Русь” (А. Дугин, “Революционный консерватизм: вечная актуальность”).

Панарин связывает противодействие вестернизации не только с национальным политическим консерватизмом русской государственной идеи, но и с культурным консерватизмом мировой постмодернистской волны. Соответственно, новая форма консерватизма диктует преодоление консерватизма старого типа, которой пригоден лишь в мире слабых возмущений и коротких периодов нестабильности. Бурление современного мира предопределяет консерватизм, который не тождествен борьбе за формы традиции, но в самом себе несет новизну, зашифрованную в ней.

На это указывает и Дугин, предполагая, что консерваторы должны перехватить реформаторскую инициативу, обеспечив тем самым сохранение иерархий и ценностей Традиции. Тогда революционные проекты поместятся в исторические контексты, а их органические составляющие примут и поощрят.

Негатив неоевразийства состоит в странной германофилии (Дугин) и востокофилии (Панарин). Собственно, именно заимствование у русских евразийцев представлений о том, что Евразия - куда более ощутимая реальность, чем Россия, как с точки зрения геополитики, так и культурологии, - ослабляет русскую доминанту в этом политическом учении (созданный массив текстов и идей позволяет говорить именно об учении).

Неоевразийские концепции уводят слишком далеко от России. Дугина - через мистику Генона к археологическим древностям Греции и Скандинавии, Панарина - через евразийский европеизм - к французским “новым правым” с их сверхлиберальными идеями (см. его книгу “Политическая философия”). Аналогичные идеологические пируэты выписывают и некоторые мыслители андеграундной “философии”. Попытка додумать некоторые свои установки до конца приводят их из стана национал-консерваторов прямо в объятья к либералам и русофобам (наиболее яркие примеры - А. Баркашов и А. Севастьянов).

К динамическому консерватизму

Виталий Аверьянов в статье “О “синтезе” православной идеологии” на сайте “Православие 2000” напоминает о том, что консерватизмы бывают разные. Необходимо различать либеральный консерватизм, который был попыткой сформировать лишь смягченную форму западничества (П. Б. Струве, С. Л. Франк, Б. Н. Чичерин и др.), и динамический консерватизм (П. А. Флоренский, Л. П. Карсавин, Н. С. Трубецкой, П. Н. Савицкий, И. А. Ильин, Г. В. Флоровский, В. В. Зеньковский, Н. С. Арсеньев и др.), рассматривающий Священное Предание в безусловной связи с традициями светской культуры и современным обществом, представляя собой его сокровенное внутреннее измерение.

Действительно, все невразумительные формы консерватизма идут от безверия. Но мы вынуждены напомнить и о другом: в России быть консерватором - это значит быть русским (конечно же, не только по паспорту). Пусть даже с верой не все в порядке, человек, русский по духу, является консерватором в сущности. И к вере он идет, вне всякого сомнения, понимая роль Православия как главной основы существования русской цивилизации.

Мировоззренческие позиции исторического русского консерватизма достаточно ёмко сформулированы А. Бохановым в замечательном сборнике “Российские консерваторы” (“Русский мир”, 1997, с. 13-14):

1.Незыблемость самодержавного монархического правления как проявления универсального мирового порядка, санкционированного религией.

2.Признание несовершенства природы человека, у которого часто за внешне благопристойной оболочкой скрывается неразумность и греховность, преодолеть которые можно лишь путём нравственного самосовершенствования в лоне церкви.

3.Принятие, как всеобщей данности, социального, умственного и физического неравенства людей.

4. Необходимость наличия сословно-социальных классов и групп, развивающихся под покровительством власти.

6.Необходимость участия аристократии в делах управления государства.

7.Ограниченность сферы человеческого разума и, следовательно, важность традиций, исторических институтов, исконных символов, государственно-церковных и бытовых ритуалов.

Простые и ясные формулы мировоззрения консервативного типа даёт В. Радаев в статье “Об истоках консервативного сдвига в российской идеологии” (сб. “Иное”, 1995). Им выделяются следующие черты идеологии консерватизма:

- надиндивидуальная органическая целостность, в рамках которой индивиды, инкорпорированные в организации и группы, воспроизводят и видоизменяют традиционно сложившийся порядок;

- система корпоративного устройства под объединяющей властью Государства, патриархально-семейный тип корпоративизма в отличие от бюрократической клановости;

- неравенство, освященное правом и традицией, моральный дух долга и ответственности, в соответствии с которым слабые должны подчиняться сильным, а сильные обязаны заботиться о слабых (аристократическое правление, меритократия).

Радаев пишет, что консерватизм есть наиболее явное наследие средневекового аристократического общества, в котором консерватизм пребывал в некоем растворённом "естественном" состоянии.

При всей бесспорности приведенных постулатов, мы всё-таки не находим в них динамической составляющей, которая только и может сделать русский консерватизм реальностью современной политики и избавить его от лубочных подделок и плутания между инокультурными образами. И здесь снова необходимо указать на отсутствие русской этно-национальной компоненты, которая и может внести в консервативную идеологию динамическую составляющую.

Повторяя во всем остальном (как и В. Радаев) основные мысли Карла Мангейма, Руткевич, тем не менее, соскальзывает на привычную тему “прав и свобод”, которые объявляются чуть ли не основным признаком античной и христианской традиции. Дальше больше - речь идёт о ценности рыночной экономики и парламентской демократии, политической свободы, местного самоуправления, частной собственности, федерализма... Либерал останавливает консерватора, с ужасом представляя себя Черномырдиным с “Закатом Европы” Шпенглера, “Тотальной мобилизацией” Юнгера или с “Третьим Рейхом” Меллера ван дер Брука в руках. Это ужас либерала, которому пригрезилось, что его патентованный союзник может стать перебежчиком уже оттого, что обмолвился о “консервативной революции”.

Динамический консерватизм, на наш взгляд, есть достаточно легко определимая позиция - в ней не должно быть ни грана либерализма. Консерватизм есть уже само отрицание любого либерального тезиса. И обратное - любой мельчайший признак либерализма в каком-либо консервативном проекте лишает последний перспектив, вымывает из консерватизма динамику, превращая его в бесплодное умствование.

Завершая обзор поисков современной формы русского консерватизма, мы должны без обиняков сказать, что русский консерватизм в его динамической (нефальшивой ретроградной или либертарной форме) - это русский национализм. Обсуждать этот тезис нет смысла, поскольку журнал “Золотой лев” практически полностью посвящен его развернутому доказательству.