Журнал «Золотой Лев» № 115-116 - издание русской
консервативной мысли
Т. Миронова
ЧУБАЙС ДАЁТ ПОКАЗАНИЯ
В процессе о покушении на Чубайса состоялось ключевое
заседание: на допрос прибыл сам «потерпевший» — собственной персоной Анатолий
Чубайс. Прибытие сопровождалось необычайной секретностью, усиленной охраной
суда множеством молодцов в штатском, заполнивших двор Мособлсуда,
его коридоры и с напускным скучающим видом зорко осматривавших посетителей
областной Фемиды. На физиономиях четко читалась готовность с ретивостью цепных
псов кинуться рвать любого заподозренного в нелояльности хозяину.
О прибытии на процесс Чубайса никто не подозревал. Чтобы не
рисковать жизнью патрона, его провели в суд то ли служебными коридорами, то ли
арестантскими ходами. И появился он в суде тихохонько, присел на краешек скамьи.
Чубайса в суде ждали давно, заждались. И адвокаты, и
прокурор, и присяжные, а уж тем более подсудимые надеялись услышать, какой
опасности подверглась его драгоценная жизнь 17 марта 2005 года на Митинском шоссе, как удалось ему выжить и уцелеть, и
признает ли он в сидящих на скамье подсудимых офицерах-спецназовцах
злоумышленников-террористов.
Ожидала показаний Чубайса и я, как мать Ивана Миронова,
которого уже пять месяцев томят в тюрьме по тому же обвинению, что и Владимира Квачкова, Роберта Яшина, Александра Найдёнова, тем более,
что на следующий день после ареста моего сына, Чубайс публично объявил, что
Иван-де в него "стрелял". Миллионы людей услышали эти слова в телеэфире,
настало время обосновать их Чубайсу в суде.
Настал момент истины — судья любезно пригласил Чубайса к
трибуне. Пока он шёл, судебный пристав мобильным телефоном сфотографировал его.
Щелчок едва слышен, но и от этого слабого звука Чубайс испуганно пригнулся,
вжав голову в плечи.
Пресса лучше других оказалась подготовленной к
судьбоносному заседанию суда, заполучив плёнки с записями показаний
"потерпевшего". От журналистов они попали ко мне, и я не собираюсь
таить их от общественности. Раз уж главный приватизатор
России объявил, что мой сын в него "стрелял", я готова вопреки
закрытости судебных слушаний сделать достоянием гласности показания г-на
Чубайса о том, КАК мой сын вместе с остальными подсудимыми стрелял в Чубайса,
чтоб стало очевидным, на основе КАКИХ материалов за закрытыми дверями суда
стряпается дело "покушения на Чубайса".
Вот расшифровка плёнки с выделенными мною местами, которые
я позже прокомментирую.
Обвинитель. "Анатолий Борисович,
расскажите о том, что произошло 17 марта?"
Чубайс. "Ну, 17 марта, как обычно с
утра я выехал на работу, примерно в 9 с небольшим, выехал с дачи, где я,
естественно, постоянно проживаю, сел в машину…"
Судья. "Адрес вашей дачи?"
Чубайс. "Адрес: посёлок Жаворонки,
но, честно говоря, уже не помню, где там дом находится, неясное расположение
домов…
Сел в машину, на обычное место, на которое
я всегда сажусь, это сзади. Водитель Дорожкин
впереди, и рядом находился мой помощник Сергей Юрьевич Кириченко. Отправились
на работу в обычном режиме, по обычному маршруту, по которому мы практически
всегда на работу и ездим. Там сначала надо было выехать по каким-то узеньким
дорожкам, которые были на даче, потом выезжаешь на асфальтированную улицу,
проезжаешь мимо дома, который находится на площади с магазинами и, свернув
направо, двигаемся собственно по направлению к Москве. Я в это время возился с
телефоном мобильным, не очень следил за тем, что происходит вокруг автомобиля.
Ну вот, не доезжая какое-то расстояние до
поворота с этой дороги, слышу сильный, не хлопок, чего-то, первая мысль,
которая у меня была: куда-то врезались, даже не врезались, а скорее в нас
кто-то врезался, причём что-то такое тяжёлое и мощное, я подумал — авария, а
поскольку в этот момент я смотрел в телефон, а поэтому от удара не соображаешь,
что к чему... Машину бросило в левую сторону, я понял, что водитель Дорожкин как-то пытается её удержать, меня как раз виляло
то влево, то вправо, объезжал машину на дороге водитель, хорошо помню, как он
сказал: "Уходим…", а я сказал: "Уходим, но не гоним"; и я
потом уже сам не понял, почему у меня была такая реакция, наверное, потому что
Кириченко — человек более опытный, побывал в разных ситуациях, а я как-то к
нему… Попытка убийства и реагируется по-другому. Хотя
я помню, что справа что-то было у нас, может, повреждено колесо, гнать просто
опасно. Но поскольку водитель очень профессиональный…
Собственно, почему мы и не остановились,
может, мы замедлили скорость, возможно, мне трудно говорить, зафиксировать, но
машина не остановилась, и мы ушли с этого места, как я сейчас понимаю — из зоны
обстрела.
Я видел материалы дела и знаю, что они
слышали цоканье пуль о правый борт машины, я их не слышал… не знаю, как пули
цокали. Машину мою повредило ударом, взрывом. Обшивка вся зависла. Потом я
помню, что впереди, между двумя сидящими, наверху в машине, я не знаю там есть…
я не знаю, такая панель, кнопки и повисло так на проводе… Лобовое стекло…
мгновенно было покрыто трещинами, не настолько, чтобы ничего не видно, дорога
была видна, но трещин было много… осколком, не осколком, не знаю, болт, гайка…
машина продолжала движение, несмотря на это…
Ну это не то, чтобы там без сознания, или…
ну вот исходя из команды, исходя из того, что я сказал, не знаю, поняли ли вы,
я… что вы хотите, чтобы я изобразил, что надо делать.
Собственно говоря, машина продолжала
движение и на… повороте налево по Минскому шоссе. В какой-то момент после этого
Кириченко сказал, автоматные очереди слышал… и трубка па… слушал, ну и что это
не авария и не столкновение, а это реальное покушение, я не знаю, на какой… это
произошло, но когда стало ясно, тут же мы стали звонить, я знал, что у меня
сзади вторая машина, не знал, где она конкретно находится… вторая машина…
Соответственно, мы стали звонить во вторую
машину… Мы пытались дозвониться узнать… погибли, не погибли… не получалось,
точно времени не знали, три-пять минуты. Дозвониться не удавалось до них никак.
Одновременно я стал звонить на работу,
естественно, в службу безопасности и жене позвонить. Она (Чубайс смеётся):
"А мне приснилось". Я говорю: "Проснулась-то давно?" Она:
"Нет. Недавно… услышала взрыв". Я сказал, что все целы… постарался
успокоить. К этому моменту мы успели дозвониться до ребят, которые были сзади,
во второй машине. Главное, — говорю, — живы?" — "Живы".
"Раненые есть?" — "Нет, раненых нет". — "Ну, слава
Богу, это — основное".
Соответственно дальше, пока мы ехали, я
звонил в РАО ЕС тем, кто отвечает за безопасность, дал команду, чтобы
немедленно включились в поддержку милиции, кто будет заниматься розыском по
горячим следам, поддержать по максимуму, и дал ещё команду второму охранять
жену... потому что я не мог понять, что дальше делать, кто это организовал… до
конца.
К этому моменту я не знаю там уже… пять,
шесть, семь, к этому моменту — шквал звонков. Из приёмной сначала трудно было
пробиться по мобильному, ну вот мы шли по Минскому шоссе, скорость была пониже,
чем обычно, естественно, пришлось мне переосмыслить, что в принципе нападавшие,
поняв, что они провалились, могут пойти на добивание
уже по трассе по самой, я, правда, ничего не сказал.
Мысль такая была, из машины выглядывал,
пытаясь понять, нет ли там желающих нас добить. Машина шла довольно устойчиво
до кольца, до Московской кольцевой дороги, телефонные звонки были все время.
Как я сказал: переднее стекло — трещин
было много, ничего не видно, поэтому водитель по ходу дела, то ли Кириченко
связались с РАО ЕС на каком-то моменте, попросили резервную машину, потом мы
въехали на кольцо, на Московскую кольцевую дорогу, а потом я заметил, не на
самом кольце, а когда мы с кольца съезжали, там такой разворот на Ленинский
проспект, я заметил дым черный от колеса, правого. Я справа сидел, у колеса
правого, просил остановиться, но без меня Кириченко всё понял, вызвал резервную
машину. И соответственно на наиболее безопасном месте рядом с постом ГАИ мы остановились,
я помню, что я вышел, остановили машину справа у обочины и я вышел со своего
места, впереди стоял милиционер… я прошёл назад, сел и в этой машине доехал до
РАО. Вот, пожалуй, и всё".
Обвинитель: "Скажите, пожалуйста, на
какой вы машине ехали?".
Чубайс. "БМВ, БМВ…".
Обвинитель. "Как долго вы на этой
автомашине ездите?"
Чубайс. "…Появилась не так давно…
была подобная акция… готовы на теракт… на убийство... вероятно, стояло серьёзное
финансирование".
Обвинитель. "Скажите, пожалуйста, на
машине, на которой вы ехали, стёкла были бронированные"?
Чубайс. "И бронированные, и
тонированные".
Вот — это всё, что пережил Анатолий Чубайс на Минском шоссе
17 марта 2005 года. И что же он пережил, исходя из его собственных слов?
"Сильный толчок", "виляние машины" в результате резкого
обгона другой машины, которая, находясь гораздо ближе к источнику взрыва, почему-то
почти не пострадала.
Машина Чубайса быстренько умчалась с места происшествия,
продолжала мчаться по Минскому шоссе до кольцевой дороги, где
"пострадавшего" Чубайса пересадили в резервную машину.
Обратите внимание: в "подбитой" машине Чубайса
никто не видел, кроме его охранника и водителя, лиц, заинтересованных в версии,
выгодной хозяину.
Всё остальное в показаниях Чубайса — лишь его мысли,
чувства, душевные страдания. То он думает о жене, как она там, одна на даче,
пока террористы штурмуют его эскорт, то размышляет о том, как бы лютые мстители
не нагнали его по дороге и не добили, то мучается неизвестностью о второй
машине… Ещё он принимает шквал поздравительных звонков по случаю чудесного
спасения…
Весь этот лирический поток чувств и трепетных дум Чубайс
излил на головы присяжных заседателей ради одного — выказать свои страдания,
возбудить острую жалость, убедить присутствующих, что покушение БЫЛО и
потерпевший СТРАДАЛ, не важно, что только морально, ведь и моральные страдания
таких персон, как Чубайс, не идут ни в какое сравнение с самыми тяжкими
физическими страданиями нас с вами — простых смертных.
Ну а всё-таки, если начхать на всю эту лирику, на которую
Чубайс большой мастак, вспомнить хотя бы спектакль с инсценировкой
правительственного переворота, когда вороватых подручных Чубайса спецслужбы
прихватили с поличным, с сотнями тысяч долларов в коробке из-под ксерокса,
прямо на выходе из Дома правительства, но вместо заслуженного наказания воров и
жуликов полетели головы министров, враждебных Чубайсу.
Так вот, если пропустить мимо ушей всхлипы Чубайса о его
страданиях и переживаниях, в сухом остатке его показаний останутся два важных
момента. Во-первых, согласно показаниям Чубайса, сам Чубайс в момент
"покушения" на него ничего не видел и не слышал: он даже взрыва не
засёк — "возился с телефоном мобильным", ему лишь показалось, что это
авария, и "цоканья пуль" об обшивку машины, о которых прежде говорили
его охранники, он не слышал, и звука автоматных очередей он не уловил, а о взрыве,
и о пулях, и об автоматных очередях ему, с его же слов на суде, рассказал
охранник по пути от места происшествия, когда они мчались на подорванной машине
с горящим правым колесом и разбитым лобовым стеклом (любопытная деталь: сначала
Чубайс говорит, что лобовое стекло было разбито не настолько, чтобы ничего не
видно, а через минуту Чубайс утверждает, что ничего не видно, выходит, по
Минскому шоссе и по кольцевой дороге они ехали на повреждённой машине вслепую,
решили добить себя, коль у террористов не получилось?). И именно в это время
охранник растолковывает Чубайсу, что это происшествие есть покушение на его
драгоценную жизнь.
Вывод первый: Чубайс не видел нападения, не понял и не
осознал его, о нём ему рассказал охранник, значит, Чубайсу не посчастливилось
увидеть и нападавших. Впрочем, эта удача не улыбнулась и охранникам из второй
машины, которые так же не видели лиц, стрелявших по ним "прицельно".
Каков мастер фальсификаций этот Чубайс, уже сегодня, сейчас готовый выйти сухим
из воды! Если дело с покушением развалится, несмотря на щедрые
"чаевые" и широкие посулы участникам процесса, Чубайс окажется чист,
как кристалл, ибо все свои показания о покушении он сделал на основании
рассказанного ему охранником, а все свои выводы о покушавшихся — на основании
инсинуаций следователей Генпрокуратуры.
Вывод второй (тут я свидетельствую как специалист, доктор
филологических наук): контент-анализ речи Чубайса, а
это лингвистический анализ частотности употребляемых в его показаниях слов,
который с высокой достоверностью свидетельствует о правдивости или лживости
показаний "потерпевшего", обнаруживает поразительное свойство его
судебного спича.
На протяжении пятиминутного выступления Чубайс шесть раз
употребляет слово “не знаю”, он впихивает его к месту и не к месту, где надо и
где не надо, и это слово любому лингвопсихологу даёт
право с уверенностью утверждать, что этот человек не является очевидцем того, о
чём повествует с чрезвычайной проникновенностью и задушевностью. Помимо «не
знаю» Чубайс, часто вставляет уже “не помню”, “я не очень следил за всем”, “я
уже сам не понял”, “я не слышал”, “я не мог понять”, а ещё у него в ходу
многочисленные “возможно”, “может быть”, “собственно говоря” и прочие маркеры
неуверенности и нетвёрдости представлений об обсуждаемой действительности.
"Язык мой — враг мой", и язык выдаёт Чубайса с
головой, так что даже лирическое повествование о вещем сне жены, которая предчувствовала
опасность в дачных утренних грёзах, не помогает убедить нас, что г-н
государственный деятель вообще присутствовал на месте происшествия 17 марта
2007 года, не говоря уже о том, что он мог там видеть Владимира Квачкова, Роберта Яшина, Александра Найдёнова, Ивана
Миронова, "стрелявших" якобы в него.
Исходя из показаний Чубайса на суде, есть веские основания
полагать, что у него прогрессирует мания преследования, как следствие его
бурной "государственной деятельности". Ведь ни один нормальный
человек не пригнётся от щелчка фотоаппарата в мобильном телефоне. Обратим
внимание: Чубайс говорит на суде, что уже была подобная акция, о которой,
правда, никто не слышал, тогда одно из двух: или это заявление достойно
внимания психиатров или им должна была заняться Генеральная прокуратура. Если
покушение на Чубайса не первое, почему Генеральная прокуратура не занималась
расследованием, почему информация замалчивалась и до сих пор не рассматривалась
в суде? А может, г-ну главному электрику это всё КАЖЕТСЯ со страху, и, утоляя
свой навязчивый ужас, он и проплачивает громкое дело
о покушении на самого себя, чтобы показательно, в урок всем его реальным и
гипотетическим врагам вломить пожизненное полковнику Квачкову и его товарищам.
Десять тысяч человек обратились в Мособлсуд с
требованием предать огласке дело покушения на Чубайса, сделать суд открытым. Но
плевать хотели судьи на законные требования граждан, вышвырнув кипы присланных
обращений в мусорные корзины. Не установление истины руководит судейскими, а
холуйское служение Чубайсу, который даёт смехотворные показания в закрытом
суде, зато публично объявляет убийцами и террористами людей, которых в глаза не
видел. За кого они нас держат, за кого они нас принимают, когда за закрытыми
дверями стряпают грязные дела и требуют, чтобы мы молчали? Но "молчания
ягнят" не получится. Мы и впредь намерены предавать огласке все, что
станет известным о суде, заказанном Чубайсом.
Завтра, 30.05.07