Журнал «Золотой Лев» № 115-116 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

В. Малахов

 

Этничность в Большом городе[1]

 

"Национально-культурное возрождение", о котором много говорили в России на рубеже 1980-1990-х годов, внешне очень напоминало "ethnic revival", ставшее предметом общественных дискуссий в странах Северной Америки десятилетием раньше. Между этими процессами, однако, есть одно принципиальное различие.

Когда в Соединенных Штатах появился слоган "black is beautiful", речь шла о внедрении в публичную сферу культурных идентичностей, которые до сих пор ютились в приватной сфере. Культуры этнических и расовых меньшинств вплоть до 1970-х годов не рассматривались как нечто, заслуживающее внимания и тем более поощрения. Люди, которые в частном, приватном пространстве могли быть "черными" и "цветными", поляками и греками, евреями и арабами и которые проявляли свою культурную инакость в том, какую церковь они посещали и какую кухню предпочитали, в публичном пространстве могли быть только американцами.

В Советской России[2] дело обстояло иначе. Власть не уставала подчеркивать многонациональность управляемого ею народа. Официальный и публичный дискурс опирался не на категории ассимиляции ("плавильный тигель"), а на категории разнообразия ("дружба народов", "расцвет национальных культур"). Этнические идентичности поощрялись и щедро спонсировались. Быть нерусским не означало быть изгоем. Напротив, для многих категорий граждан принадлежность к этническому меньшинству служила средством приобретения и накопления социального капитала[1]. Школьные учебники пестрели картинками, иллюстрирующими этническое разнообразие "страны Советов", а медиа - заполнены передачами о сохранении и приумножении традиций населяющих эту страну народов[2].

Тем не менее, "нерусскость" в России не стала престижной. Никому не приходило в голову объявить что-то вроде "Udmurd (Yakut, Tchukch etc.) is beautiful". Горожане нерусского происхождения предпочитали ассимилироваться в надэтническую городскую (русскоязычную) культуру. Слово "нацмен" приобрело устойчиво негативные коннотации.

Короче говоря, специфика ситуации - подчеркнем, что речь идет о городском пространстве, - состояла в том, что, несмотря на политику поощрения этничности, она была крайне слабо выражена на уровне реальных социокультурных практик.

Вот почему риторика "национально-культурного возрождения" довольно быстро выдохлась. Оказалось, что возрождать особенно нечего. Означает ли это, что в системе культурно-символических обменов сегодняшней России этничность вообще не играет никакой роли?

 

О проблематичности этнических категорий

 

В использовании этнических категорий для описания социокультурной реальности современных обществ показана осторожность. Применительно к русскому обществу такая осторожность показана вдвойне. Дело в том, что в русском случае имеет место несовпадение этнических и культурно-символических границ. Это обстоятельство принципиально отличает русские города от мегаполисов Северной Америки, где этнические и культурно-символические границы отчасти совпадают.

Одно дело - "этнические сообщества", скажем в Лос-Анджелесе или Нью-Йорке ("испэникс", китайцы, корейцы), другое дело - группы, обозначаемые тем же выражением в Москве или Санкт-Петербурге. В первом случае мы имеем дело с группами, отделенными символическими, статусными, культурными барьерами от остального населения (а иногда и территориально изолированными - в силу наличия добровольных этнических гетто). Во втором случае перед нами скорее единицы учета, чем консолидированные социальные единицы. Московские грузины, петербургские армяне, живущие в этих городах на протяжении многих поколений, - хорошо интегрированные в общество люди, на уровне социальных практик ничем не отличающиеся от своего окружения. "Этническая группа" в данном случае - скорее статистическая категория, чем характеристика реального социального взаимодействия.

Описывая русское социокультурное пространство, равным образом не стоит бездумно прибегать к категории "диаспора". Причисление к группе по имени "диаспора" происходит по трем различным основаниям: общности происхождения, общности культуры (языка, обычаев) и общности ожиданий относительно будущего. Когда говорят, например, о "двухмиллионной армянской диаспоре" в России, все три отмеченных момента сливаются воедино. В одну группу попадают: индивиды, глубоко отличные друг от друга и по образцам культурного поведения, и по жизненным стратегиям; старожилы, являющиеся москвичами или петербуржцами во многих поколениях; трудовые мигранты, стремящиеся начать новую жизнь в России, трудовые мигранты, стремящиеся вернуться в Армению, а также беженцы, которые, в свою очередь, могут стремиться как к адаптации на новом месте, так и к возвращению на родину[3].

Ставя под вопрос аналитическую ценность этнических категорий для описания русской социокультурной реальности, мы бросаем вызов целой исследовательской традиции, в рамках которой утвердилось представление о русском обществе как конгломерате автономных этнокультурных единиц.

Приведу типичное для этого круга авторов суждение:

 

"Ее (Российской Федерации. - В.М.) границы были размыты, этническая идентичность не определена, а "титульное" население с трудом могло провести различие между РСФСР и СССР. Через семьдесят лет после Х съезда партии политика "укоренения" достигла кульминации: жители отдельных комнат (коммунальной квартиры под названием СССР. - В.М.) забаррикадировали двери и стали лазить в окна, в то время как обалдевшие обитатели огромного коридора и кухни стояли посередке и чесали в затылке. Попытаться ли им вернуть назад то, что им принадлежало? Снести стены? Прекратить подачу газа? Попробовать превратить "жилое помещение" в нормальную квартиру?"[4]

 

При всей внешней яркости предложенная автором метафора обнаруживает серьезные дефекты и на эмпирическом, и на аналитическом уровне. Во-первых, изоляционистские настроения (партикуляризм, в терминологии Юрия Слезкина) распространились в русских регионах в начале 1990-х независимо от этнического состава их населения. О своем суверенитете объявили тогда более сорока субъектов РСФСР. В числе регионов, жители которых "забаррикадировали двери и стали лазить в окна", были Вологодская и Брянская области, а также "Уральская республика" (Свердловская область). Во-вторых, общее социально-культурное пространство ("кухня и коридор") заполнялось в советский период отнюдь не одними только этническими русскими. Миллионы (этнически) нерусских чувствовали себя в нем вполне уютно и считали своим.

На мой взгляд, не следует недооценивать культурной гомогенизации общества, произошедшей в советскую эпоху. Эта гомогенизация была вызвана как объективными процессами модернизации, так и внутренней политикой авторитарного государства[3]. С одной стороны, урбанизация, массовые трудовые миграции, всеобщая воинская повинность и другие факторы модернизации, с другой - идеократический режим, опиравшийся на единую систему образования и централизованные СМИ, атеистическое воспитание и атеистическая пропаганда - все это привело к уничтожению механизмов трансляции традиции. Результатом семи десятилетий советской власти[4] было исчезновение традиционных форм жизни (религиозных, сословных, "этнических")[5].

Кроме того, нельзя отрицать того факта, что в советский период русской истории сложилась особая форма лояльности. Это была не столько идеологическая, сколько культурная лояльность - лояльность смысловому универсуму, созданному на протяжении жизни нескольких поколений. Этот универсум включал в себя самые разные по этническому происхождению элементы, которые не воспринимались как собственность какой-либо этнической группы и не были такой собственностью[6]. Бесспорно, что сформировавшаяся к началу 1990-х годов культура была русскоязычной, но она не была русской в этническом смысле слова[7][5].

Другое обстоятельство, заставляющее говорить о роусской специфике, связано с особым составом миграционного потока в постсоветский период: большинство иммигрантов - это выходцы из республик СССР, прошедшие социализацию в тех же институтах, что и их окружение.

Ситуация в будущем, по-видимому, будет меняться. Во-первых, среди мигрантов из так называемого "ближнего зарубежья" растет количество молодых людей, социализировавшихся в постсоветских условиях. Они усвоили иные образцы поведения и мышления, чем их тридцати- и сорокалетние компатриоты. Во-вторых, существенен приток в Россию[6] выходцев из "дальнего зарубежья", в частности из Китая[8]. Это значит, что культурные идентичности, отличные от идентичности большинства населения, со временем будут искать и находить формы публичной артикуляции.

Пока же культурные практики, связанные с этничностью, сосредоточены в приватной сфере.

 

Функции и агенты этничности в публичной сфере русских мегаполисов

 

Власти Москвы и Петербурга, равно как и федеральные и региональные СМИ, активно поддерживают соответствующую риторику ("межэтнический диалог", "межнациональные отношения"). Полезно, однако, задаться вопросом, что вступает в отношения символического обмена под именем "этничность" и на что оно обменивается? На мой взгляд, материалом такого обмена служат (а) статус, (б) фрустрации и ностальгия, (в) знаки культурной традиции.

Обмен статусного характера имеет место во взаимодействии между бюрократией и этническими активистами. Ниже мы будем проводить различие между этническими активистами двух типов - "прагматиками" и "романтиками". Прагматики, или этнопредприниматели в строгом смысле слова ("брокеры от культуры", по выражению Абнера Коэна), - это общественные деятели, использующие этничность с целью приобретения или накопления социального капитала. Романтики - это этнические активисты, искренне стремящиеся к удержанию и развитию определенной этнической идентичности и пытающиеся заразить этим стремлением максимальное количество людей. Понятно, что названные мотивации не всегда можно отделить друг от друга - тем не менее различать их стоит.

Бюрократия наделяет статусом на основании номинальной этнической принадлежности, а этнопредприниматели предлагают свою "этничность" как основание для получения статуса. В результате взаимовыгодного соглашения индивид P официально признается представителем народа S на территории города N. Городские власти ожидают получить от такого соглашения возможность контроля над "этнической диаспорой". А коль скоро, как показывает практика, достичь этой цели не удается, власти рассчитывают на дивиденды "имиджевого" свойства. Так, при московской мэрии зарегистрирована организация под названием "Московское межнациональное совещание". Декоративный характер этой структуры очевиден: единственным следом ее деятельности, который можно найти в Интернете, является объявление о ее учреждении в 1998 году.

В официальной риторике периодически всплывают характеристики Москвы и Петербурга как "дома для десятков народов и народностей". Мало кто сомневается, однако, что "народы" и "народности" здесь - не более чем бюрократические симулякры.

Феномен, с которым мы имеем здесь дело, я бы назвал номинальной этничностью. Для активистов, претендующих на представительство того или иного "народа", не имеет принципиального значения, кого или что они на самом деле представляют. Важен сам статус представителей, вместе с которым - по крайней мере, потенциально - появляется возможность двигаться навстречу власти. В Интернете можно найти, между прочим, упоминание о "Русской этнической общине Москвы". Правда, дальнейшие поиски, которые прояснили бы содержание деятельности этой организации, результатов не дают.

Второй из отмеченных выше типов обмена - обмен фрустрациями и ностальгиями - свойствен деятельности этнических активистов романтического склада. Создаваемые ими организации объединяют настоящих энтузиастов "национально-культурного возрождения". Обычно это группа из полутора-двух десятков человек (ядро организации), к которым примыкают от сотни до двух интересующихся. Участие последних в деятельности организации (носящей громкое имя "общины" или "автономии") сводится к посещению торжественных мероприятий, приуроченных к какому-либо празднику или годовщине. Культурная традиция, развивать которую пытаются этнические активисты, носит, как правило, исключительно фольклористический характер. Это законсервированный образ культуры, понятный этнографам, но чуждый подавляющему большинству индивидов, статистически принадлежащих к соответствующей этнической группе. По этой причине основная масса членов той или иной "общины" игнорирует инициативы энтузиастов[9].

Городские власти в основном благожелательно относятся к деятельности этнических активистов и даже оказывают им избирательную поддержку. Московская мэрия, в частности, финансирует ежегодное проведение татарско-башкирского Сабантуя, а также принимает участие в организации празднования еврейской Хануки. В Астрахани, Омске и Волгограде (то есть в городах русских регионов, граничащих с Казахстаном) при содействии властей организуется празднование Наурыза (Нового года) и Курбан-байрама (одного из крупнейших мусульманских праздников). Вот как характеризует эти празднования исследовательница:

 

"Сами казахи относятся к таким мероприятиям как к развлекательным зрелищам. Им приятно посмотреть на юрту, отведать национальных блюд. Но активного участия в подготовке этих праздников они не принимают"[10].

 

Наконец, третий случай обменов с участием "этничности" - знаки культурной традиции. Агенты этих обменов - люди искусства. Публичная артикуляция этнической идентичности здесь не служит ни накоплению социального и политического капитала, как в случае с "номинальной" этничностью, ни компенсации психологических травм, как в случае с "фольклорной" этничностью. Назовем этот феномен "экспериментальной" или "креативной" этничностью. В данном случае этничность (этническая идентичность, этническая принадлежность) выступает не как нечто фиксированное и предопределенное, а как то, что переопределяется и творится самими индивидами. "Армянскость", "удмуртскость" или "татарскость" того или иного художника представляет собой не раз навсегда данную сущность, а один из элементов сложной структуры его идентификаций. Этничность становится объектом рефлексии и творческой работы[11].

На мой взгляд, именно такого рода "этничность" имеет шанс стать элементом общественно значимой системы культурно-символических обменов.

 

* * *

 

Представление о русском социокультурном пространстве как о конгломерате, состоящем из множества этнических ячеек, не соответствует действительности. Отсюда, однако, не следует, что этнические различия утратили значимость или утратят ее в будущем. Более того, их значение может - и, похоже, будет - возрастать. Во-первых, потому, что на политическом поле современной России немало активистов, делающих ставку на этнические различия как на инструмент коллективной мобилизации. Не важно, насколько велики эти различия. Важно, что, будучи политизированы, они превращаются в примету, позволяющую с легкостью делить людей на две группы - своих и чужих. И, по мере необходимости, натравливать их друг на друга. Во-вторых, русское общество, как и всякое общество, вовлеченное в процесс глобализации, подчинено логике культурного рынка. А в эту логику встроен запрос на различие, одним из ответов на который будет активизация этнических идентичностей.

 

[1] См.: Воронков В. Мультикультурализм и деконструкция этнических границ // Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ / Под ред. В.С. Малахова и В.А. Тишкова. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2002. С. 38-47.

[2] Эти риторика и практика распространялись как на население союзных республик СССР, так и на население РСФСР.

[3] Как показали исследования Юрия Арутюняна, когда мы ведем речь об "армянах в Москве", мы говорим, как минимум, о двух разных сообществах. Это старожилы и мигранты. Среди мигрантов, в свою очередь, существуют глубокие различия по ряду оснований, прежде всего - географическому. Например, в глазах армян из Армении тбилисские и среднеазиатские армяне образуют "особую касту". Серьезны различия между бакинскими и "остальными" армянами. См.: Арутюнян Ю. О тенденциях межнациональной идентификации // Жизнь национальностей. 2005. № 1. С. 24-30.

[4] Slezkine Yuri. The USSR as a Communal Apartment, or How a Socialist State Promoted Ethnic Particularism // Slavic Review. 1994. Vol. 53. No. 2. P. 452.

[5] См.: Воронков В. Приватизация этничности vs "национальная политика" // Куда пришла Россия? Итоги социетальной трансформации. М.: МВШСЭН, 2002. С. 206-214.

[6] См.: Тишков В.А. Самоопределение российской нации // Международные процессы. 2005. Т. 3. № 2(8). С. 17-27.

[7] Если Осипа Мандельштама и Иосифа Бродского можно без всяких оговорок назвать русскими поэтами, а Исаака Левитана - русским художником, то отнести, например, Чингиза Айтматова к русским писателям, а Георгия Данелию - к русским кинорежиссерам что-то мешает. В их случае этническое происхождение не является культурно иррелевантным. Равным образом этничность культурно релевантна, если мы говорим о Шоломе Алейхеме, Николо Пиросмани, Фазиле Искандере, Расуле Гамзатове, Сергее Параджанове, Тенгизе Абуладзе, Роберте Стуруа и других. Они прочно вошли в корпус современной российской культуры. Но они - не русские[7].

[8] Статистические данные на этот счет весьма ненадежны и противоречивы. Журналисты и политики полагают, что в России проживают более трех миллионов китайцев (см.: Жантиев Д. Европу и Россию ожидает наплыв иммигрантов // Российские вести. 2004. 19 мая). Специалисты же говорят о трехстах тысячах китайских граждан, примерно половина из которых проживает в России на временной (сезонной) основе. См.: Зайончковская Ж. Перед лицом иммиграции // Pro et Contra. 2005. Т. 9. № 3(30). С. 72-87.

[9] См.: Осипов А.Г. Национально-культурная автономия: Идеи, решения, институты. СПб.: Центр независимых социологических исследований, 2004. С. 180-187; Карпенко О. Быть "национальным": страх потерять и страх потеряться. На примере татар Санкт-Петербурга // Конструирование этничности. Этнические общины Санкт-Петербурга / Под ред. В. Воронкова и И. Освальд. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. С. 37-96.

[10] Наумова О.Б. Казахская диаспора в России: этническое самосознание и миграционное поведение // Этнографическое обозрение. 2000. № 3. С. 66.

[11] Симптоматично в этой связи название альбома, принесшего в 2004 году успех московско-армянской рок-группе "Дети Пикассо", - "Этнические эксперименты".

 

НЗ № 51