Журнал «Золотой Лев» № 119-120 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

А. Привалов

 

Об экстремизме без берегов

 

Дума приняла очередной закон об ужесточении ответственности за экстремизм — в третий раз за последние годы. По-видимому, вопреки Пруткову не три, а четыре дела, однажды начавши, трудно кончить: не только вкушать хорошую пищу, беседовать с возвратившимся из похода другом и чесать, где чешется, но ещё и бороться с экстремизмом.

Закон этот, кардинально переписанный ко второму чтению, остался тем не менее весьма сырым, чего не отрицают и его разработчики. Так, депутат Емельянов публично признал, что «в законе ещё немало субъективных моментов» (то есть: это ещё не такой текст, который позволительно называть законом), но это, мол, не беда: всё можно будет исправить после летних каникул. На иной вкус, мысль депутата кажется странной: отчего бы не убрать «субъективные моменты» не после, а до принятия закона? Вроде бы его название («О внесении изменений в отдельные законодательные акты РФ в связи с совершенствованием государственного управления в области противодействия экстремизму») как-то не подразумевает особой спешки: если госуправление в этой тревожной области и так уже совершенствуется, то какой такой пожар необходимо гасить непроработанным законом?

Напрашивающееся объяснение: к федеральным выборам торопятся, поскольку закон направлен на борьбу больше с политической оппозицией, чем с экстремизмом как таковым, — может быть легко подтверждено после внимательного чтения текста. Так, одна из новаций закона возбраняет журналистам упоминать в своих текстах об организациях, запрещённых за экстремизм, не упоминая одновременно о факте запрещения; список же таких организаций будет опубликован там-то и там-то. Очень хорошо. Но этот список только будет. А вот список террористических организаций, признанных таковыми по суду, уже есть, но упоминание таких организаций в печати возможно и без оговорки об их запрещённости. Нет, если бы авторы вспомнили о террористах (которые уж бесспорно экстремисты — при любой трактовке термина), они бы тут их наверняка упомянули, но — не вспомнили. Ясно, что эта новация писалась специально для лимоновской НБП (да запрещённой, запрещённой!) и аналогичных тусовок[1].

Больше всего авторы закона гордятся уточнением законодательно устанавливаемого понятия «экстремизм». Сопоставив определение, данное в действующей сегодня версии закона «О противодействии экстремистской деятельности», с новым, перестаёшь понимать, чем тут можно особенно гордиться: в новом определении, как и в старом, свалены в кучу весьма разнородные явления — «экстремизм» для читателя не только не становится более внятным, но попросту утрачивает берега. В чём-то новая версия скромнее: так, ни подрыв безопасности Российской Федерации, ни захват или присвоение властных полномочий, ни создание незаконных вооруженных формирований впредь экстремизмом считаться не будут; оно и правильно — без того страшны. В чём-то она, напротив, свирепее: если сегодня публичное обвинение должностного лица в экстремизме само считается экстремизмом, если ложность обвинения доказана по суду, то впредь судебного решения не потребуется. Людям, знакомым с логикой, понятна прелесть такой рекурсивности: если грех N определён нарочито расплывчато, а обвинение чиновника в грехе N само является грехом N, то любой обвинитель любого чиновника в чём бы то ни было легко (и без суда) объявляется N-грешником — и мало ему не покажется. Как эта новация может себя проявить в политической борьбе, опять же очевидно. Ещё одна терминологическая прелесть — «социальная группа». Что это такое, никто не объяснил, но мотив «ненависти или вражды к какой-либо социальной группе» по новому закону станет сильно отягчающим обстоятельством при множестве «экстремистских» правонарушений. Ну, например, милиционеры вообще — это, по-видимому, социальная группа. А работники конкретного батальона гаишников? А группа следователей? На всякий случай впредь воздерживайтесь от публичных критических высказываний и по подобным адресам. И, кстати, не вздумайте кричать на митингах, что олигархи — или начальство, не важно — пьют народную кровь: пить народную кровь есть несомненный экстремизм, а «олигархи» или «начальство» суть несомненные социальные группы.

Самая неприятная новация в законе — резкое расширение законных поводов для прослушивания телефонов. Сейчас оно допускается только при расследовании тяжких или особо тяжких преступлений, а впредь будет распространено и на преступления средней тяжести. Занятно, что именно здесь авторы не использовали своего любимого термина «экстремизм», а потому слушать можно будет любого подозреваемого по любой статье УК, предусматривающей наказание на срок более двух лет, — то есть, в частности, по всем экономическим статьям. Какой простор для злоупотреблений при этом откроется, можно, полагаю, не говорить — и трудно верить, что это побочный эффект. Потому что для «борьбы с экстремизмом» с помощью прослушки достаточно было перевести собственно экстремистскую деятельность (статьи 282, 282.1 и 282.2 УК) в разряд тяжких преступлений — и всё. Но сделали, как мы видим, иначе. Сенатор Слуцкер, обсуждая как раз эту новацию, выразил осторожное сомнение: «Следует ли давать дополнительный повод нашим западным недоброжелателям для обвинения России в тотальной слежке и недемократичности?» — и сенатор абсолютно прав. Только в Западе всё и дело. Кому же здесь, в России, придёт в голову сказать, что возможность обвинить чуть не любого критика в экстремизме и начать прослушивать его телефоны имеет какое-либо отношение к недемократичности? Так ведь можно ненароком обидеть какую-нибудь социальную группу…

Один из авторов закона, депутат Ерёмин, говорит: «Нам не нужны новые революции и побоища. Новый закон призовёт граждан к порядку». Революции и побоища и вправду не нужны. Экстремисты — настоящие экстремисты, а не все, кто почему-либо не понравился чиновнику, — должны жёстко контролироваться и, уж конечно, не допускаться в политику. Но всё, для этого необходимое, есть в действующем законодательстве. Обсуждаемый закон явно избыточен; при нормальном ходе событий он не нужен, а если запахнет менее нормальными поворотами, он может, скорее, сильно навредить.

 

«Эксперт» №26(567)/9 июля 2007

 

Выдержки из статьи «Dura Дума» М. Федотова в «Новых известиях» за 10.07.07

на ту же тему

 

Древние римляне говаривали «Dura lex, sed lex», имея в виду, что, мол, суров закон, но это закон. Как нельзя более это выражение подходит к принятому Государственной думой в минувшую пятницу федеральному закону «О внесении изменений в отдельные законодательные акты РФ в связи с совершенствованием государственного управления в области противодействия экстремизму». Действительно, по части суровости закон можно сравнить разве что со знаменитой 58-й статьей первого советского Уголовного кодекса, которая стала юридическим основанием для того, чтобы в плановом централизованном порядке репрессировать миллионы наших сограждан «по первой категории» (расстрел) и «по второй категории» (ГУЛАГ).

Но недаром русскому слуху в этой латинской абракадабре привычно лишь одно слово – «dura». В своем традиционном понимании оно тоже прекрасно гармонирует с только что принятым актом, который, слава Богу, еще имеет шанс не стать законом. Документ еще должен пройти через Совет Федерации и президента. Кстати, именно председатель Совета Федерации Сергей Миронов не так давно весьма критически отзывался о качестве нашего антиэкстремистского законодательства и даже поручал подготовить поправки, чтобы четко очертить границы понятия «экстремизм». Увы, депутаты Государственной думы Николай Ковалев, Михаил Емельянов, Николай Безбородов и Игорь Лебедев – народ должен знать своих героев и антигероев – слова Миронова поняли по-своему, заодно лихо переломав устои уголовного права.

Даже привычное понятие «хулиганство» они решили наполнить новым смыслом, предусмотрев в качестве квалифицирующего признака совершение хулиганских действий «по мотивам политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо по мотивам ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы». И вовсе не смутило парламентариев то, что в уголовном праве много десятилетий существует представление о хулиганстве как о преступлении, совершаемом из хулиганских побуждений, то есть в отсутствие какого-либо разумно объяснимого мотива (из мести, из корыстных побуждений и т.д.). На это, кстати, пытался обратить внимание депутатов начальник правового управления Госдумы, известный правовед Григорий Ивлиев: «Хулиган имеет цель в грубой форме показать свою силу, желание поиздеваться над окружающими, обратить на себя внимание агрессивным и циничным поведением. Проект, как представляется, без достаточных оснований предлагает отойти от сложившихся подходов к квалификации хулиганства».

В заключении Ивлиева подчеркивается, что «при таком подходе возникает проблема соизмеримости противоправных действий и вида ответственности за их совершение». Сегодня уголовно-наказуемое хулиганство отличается от мелкого хулиганства, предусмотренного Кодексом об административных правонарушениях, только одним – преступник применяет оружие. Согласитесь, принцип разграничения понятен и оправдан. Приравняв «экстремистский мотив» к штыку, пистолету и тринитротолуолу, авторы законопроекта создали юридические основания для того, чтобы, скажем, за одни и те же нецензурные высказывания карать очень и очень по-разному. За ненормативные инвективы в отношении того, кто «еще и шляпу надел», можно будет схлопотать максимум пятнадцать суток. Напротив, выражение вроде «ах, ты депутат Государственной думы от фракции «Единая Россия»! (варианты: «капиталист», «русский», «либерал», «мусульманин» и т.д. и т.п.) грозит лишением свободы на срок до пяти лет. «Как нам представляется, подобный подход не является справедливым и обоснованным», – заключает начальник правового управления Думы.

Но какое дело парламентариям до мнения авторитетных правоведов? Они сами себе и правотворцы, и правоведы. Тем более что практический интерес к новому закону очевиден: скоро выборы, а значит, нужно пополнить арсенал для борьбы с реальной или мнимой оппозицией на федеральном, региональном и муниципальном уровнях. Оппозицией чему? Да чему угодно: вырубке лесов, уплотнительным застройкам, поборам, казнокрадству, политическому монополизму... Причем закон построен так, что никто не застрахован от обвинения в экстремизме, ибо любой проступок при желании может быть квалифицирован как экстремизм, если в нем углядеть политический, идеологический или тому подобные мотивы. При этом в одну кучу смешиваются «насильственное изменение основ конституционного строя» и «возбуждение социальной розни», «пропаганда исключительности» и «нарушение тайны голосования», «публичное заведомо ложное обвинение лица, замещающего государственную должность», «массовое распространение заведомо экстремистских материалов» и т.д. А вот терроризм куда-то испарился. Кстати, нарушение прав и свобод человека по политическим или идеологическим мотивам, так же, как и пропаганда превосходства человека по признаку его партийной принадлежности, почему-то не считаются экстремизмом. И мы даже понимаем почему.

Да, было время, когда понятие «экстремизм» практически во всех досоветских, советских и постсоветских словарях определялось примерно одинаково: «приверженность к крайним взглядам и мерам (преимущ. в политике); термин, обычно применяемый реакционерами и реформистами по отношению к революционным деятелям». Теперь несколькими строчками уже не отделаться, а главное, представления наших парламентариев о крайних взглядах и мерах дошли уже до самого края. (…)