Журнал «Золотой Лев» № 121-122 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

К.Черемных

 

О планах уничтожения России до 2020 года[1]

Пособие по самоликвидации

 

Концепция «Ганзейского союза» богатых мегаполисов предполагает превращение большей части территории РФ в пустыню

 

Завершая круг искушений и мытарств, занявших пятнадцать лет (а кажется, что куда больше), Россия наконец-таки выходит на рельсы последовательного и осмысленного развития. В финансовой сфере, хоть всего лишь на три года, но что-то планируется наперед; инвестиции начинают давать прибыль, средства на региональное развитие – доходить по назначению. Государство сняло с себя петлю многомиллиардного внешнего долга и теперь по-хозяйски решает, как воспользоваться сверхприбылью с пользой для потомства.

Качественный сдвиг, как теперь уже совершенно очевидно, зарождался не в той сфере, которую в старых учебниках было принято называть базисом, а как раз в «надстроечных» политических институтах, где после бессмысленных и крайне болезненных попыток привить национальному телу чужеродные трансплантаты решено было, отныне и надолго, вернуться к самим себе, к своей исторической, географической и культурной самости.

Конец межвременья, деликатно именовавшегося корифеями безудержного рынка «переходным периодом», отечественные интеллектуалы интерпретируют каждый по своему способу мышления. Один и тот же феномен вызывает у наблюдателя с техническими наклонностями совсем не такие ассоциации, как у гуманитария или естественника. Впрочем, способ мышления измеряется не только наклонностями, но и иерархией ценностей.

Образы, фиксирующие перемены в действительности, дают толчок как математически выверенным прогнозам, так и субъективным, но улавливающим суть оценочным суждениям. Из этих образов начинают, наконец, складываться зачатки новой общенациональной рефлексии. Отсюда неизбежно явится как новая великая национальная литература, так – и в первую очередь – новая публицистика. Отечественная аудитория к этому готова, о чем говорит хотя бы тот факт, что в наших газетах упорно не приживается западное разделение на тетради – политика, новости компаний, спорт, развлечения, зато возвращается вытравленный из западной культуры философский жанр. Мы снова хотим знать, для чего мы живем и какие ставим перед собой (еще недавно едва ли не крамольное слово) цели.

 

ПРОЕКТ «РАСПАД»

 

Новое есть давно забытое старое, которое старому не может быть тождественно в силу общемирового процесса развития. Повторяя витки предшественников, мыслитель нового поколения начнет ворошить в них в поиске «железок строк», востребованных именно сегодня. Раскрутив прежний виток от его исхода до истока и затем в обратном направлении, он отыщет тайну кризиса 1991 года, который был кризисом не только партии и государства, но кризисом всей российской цивилизации.

Самоисчерпание и преимущественное самоуничтожение прежних властителей дум приходится на глухую осень 1991 года, когда соприкосновение абстракта свободы с живым организмом нации дал реакцию распада, которая грозила повсеместным расщеплением вплоть до элементарных частиц. Некоторые авторы «Века XX и мира» – фактически последнего из «думовластительных» изданий ушедшей эпохи – именно такой процесс себе и представляли, и более того, готовили к нему собственных читателей. Из писем в это же издание, читать которое считалось еще тогда обязательным занятием для интеллигента, явствовало, что распад может протекать и более планомерно и аккуратно, не по всем швам подряд, а по продуманному чертежу – например, по линии рассечения российского востока и запада самоопределившимися (это называлось «Идель-Урал») национальными автономиями вплоть до Крайнего Севера. У патологоанатомов это называется «разрез по Шору» – от языка до лобка.

Другая половина мыслящего сословия, привыкшая выписывать журнал «Наш современник», как раз в то же время увлекалась идеями самоопределения самого себя от иноэтнического соседа. Неспешно перемещаясь в направлении, обратном вектору времени, мы обнаруживаем «включение» этой второй, равно разрушительной напасти в тот же временной промежуток, что и «включение» первой; мы обнаруживаем, что лозунг «освободимся от подбрюшья» по своей интенции абсолютно конгруэнтен лозунгу «за нашу и вашу свободу»; более того, при очень пристальном рассмотрении между некоторыми глашатаями той и другой идеи мы найдем нечто общее, в том числе на уровне персональных связей. Отсюда потянутся нити к предшествующим двум поколениям, переходящие не только в параллели, но и прямые наследственные, в том числе персональные нити между теми процессами, которые обрушили Российскую империю, и теми, которые оставили нас на руинах Союза.

То, что нам казалось простым, выявит под собой ранее (старательно) не исследованное двойное дно; то, что представлялось результатами хитроумнейшего заговора целого конгломерата мировых сил, окажется итогом встречи трех или четырех джентльменов на средиземноморской вилле. В любом случае заговор распада не окажется по своему происхождению детищем магии, или задействования энергетики особого рода. Слияние и созидание содержит в себе куда больше тайн и куда менее политически и исторически предсказуемо.

Поименный список потенциальных властителей дум еще никому не известен, но трибуны для их обращения к русскому миру уже определены. Одна из самых серьезных заявок принадлежит обновленным «Московским новостям», где уровень проблематики почти достиг прикосновения к тайне, а виды на будущее – проектных инициатив. Когда же глаза останавливаются на таком словосочетании, как «переосмысление устройства страны», рождается в уже подзабытой степени живой, пристрастный и азартный интерес: кто это говорит, и что он скажет дальше?

Говорит Вячеслав Глазычев – лицо отнюдь не из породы профессиональных суесловов, профессор архитектуры, политический консультант, социальный исследователь и отчасти телекритик. Говорит, не скрывая пристрастности и в то же время не навязывая своей позиции – как и пристало претенденту на роль властителя дум.

 

ГАНЗЕЙСКИЕ ОАЗИСЫ В ОБЕЗЛЮДЕВШЕЙ СТРАНЕ

 

В заголовок («России нужен Ганзейский союз», «МН» от 23 марта) вынесен проектный смысл, по существу – символ близкого автору образ будущего его и нашего отечества. В обосновании – безупречные статистические выкладки лучших специалистов по социологии, равно как и реальной экономике. Разговор абсолютно предметен, суждения не предполагают двойных истолкований. Мотив разговора безупречно привязан к приоритету прогресса – «нащупывание точек, в которых возможно развитие». Новизна подхода – как минимум в предложении рассматривать эти точки не из-за зубчатых кремлевских башен, ограничивающих диапазон восприятия, а из «губернских столиц» как центров «финансов, квалификаций, человеческого ресурса».

Предмет, вроде бы точно обозначенный в газетном выносе, начинает усложняться при первом прикосновении к самому тексту. На первый взгляд, автор ищет точки сшивания пространства там, где был наиболее вероятен их распад. Однако архитектура проектируемого синтеза принципиально не совпадает с географией реальных узлов распада. Единственным исключением является Казань – которая, собственно, и послужила поводом для размышлений автора.

Казань, в отличие от прочих центров национальных образований России, должна быть, по мнению Вячеслава Глазычева, включена в тот перечень из немногих крупных городов, из которых и может родиться «новый Ганзейский союз». Крупнейшим городам, настаивает автор, федеральные власти не уделяют достаточного внимания. Доказательство: отсутствие стратегии развития городов в планах, разрабатываемых субъектами федерации – кроме Москвы и Петербурга, выделенных в самостоятельные субъекты.

Автор имеет в виду города-миллионники: включая «обделенные» федеральным центром Новосибирск, Нижний Новгород, Челябинск и Казань, но исключая Уфу и Воронеж. Возможно, Уфа «провинилась» еще и тем, что в отличие от Казани, слишком далека от Волги и морей. Ханты-Мансийск и вовсе «отдыхает» за ничтожной малостью, а его доля ВВП идеологов «ганзейства» не впечатляет. Можно было бы провести действительно интересное сравнение этнокультурных и прочих человеческих ценностей в Поволжье и на Крайнем Севере. Однако этот ход мыслей не укладывается в эстетскую композицию «российской Ганзы», куда лучше вмещается академический Новосибирск, чем экономически системообразующие Уфа, Сургут, Норильск. Эстетика обгоняет смысл, не замечая, что остается на ее пути, когда после утверждения о том, что субъекты Федерации «являются абсолютным нонсенсом», один высокочувствительный субъект этой Федерации по единичному (численность жителей столицы) противопоставляется другим. Что выиграет от этого Россия в целом? Вячеславу Глазычеву, как и всему составу возглавляемой им Комиссии по вопросам регионального развития и местного самоуправления Общественной палаты России (а не отдельно взятых Нижнего Новгорода, Новосибирска и Казани), уместно адресовать этот вопрос.

Предлагаемая ставка на мегаполисы выводится Глазычевым из реальных закономерностей прошедших пятнадцати лет. За это время не только отдельные районы, но и целые области статистически обезлюдели. В связи с чем и предлагается готовить крупные города к новому наплыву людского ресурса, а обезлюдевшую местность – к окончательному «закрытию» ее как среды человеческого обитания.

 

ПАДАЮЩЕГО – ТОЛКНИ?

 

Путь к «новой Ганзе» по существу представляет собою сценарий следования по течению. Не какому-то новому, рожденному вчера или позавчера, а тому процессу перемещения капитала, производства, услуг, а следовательно, и рабочей силы, которое происходило за полтора десятилетия. Очевидно, никаких качественных сдвигов в государстве и обществе в последние годы пристрастный автор не замечает. Ну не было ничего: ни восстановления Грозного, ни строительства порта Приморск, ни открытия Северомуйского тоннеля, ни завершения Транссибирской автомагистрали. Не было и успехов в управлении бюджетными ресурсами, в том числе в рамках приоритетных нацпроектов. Или все это существует, но по данным автора или его источников, статистически пренебрежимо.

Более того, ожидать эффекта от всего вышеназванного, согласно автору, не имеет смысла. Живут же, в самом деле, Канада и Австралия, «рассматривают 90 процентов своей территории как эффективную пустоту и не нервничают по этому поводу». Автор считает, что огромные зоны России «на пару поколений останутся экологическими заповедниками», в чем «нет ничего плохого».

«Ганзейское развитие» – по крайней мере, в изложении Вячеслава Глазычева – действительно спокойный и размеренный процесс, где федеральная власть бесстрастно и без ненужных затрат сегрегирует регионы на полезные и бесполезные, пусть даже бесполезных и обреченных на деградацию окажется больше. Та же сегрегация касается и национальных республик и районов: кому-то, как Казани, посчастливится угодить в число избранных, а второстепенным Владикавказу, Майкопу или Нальчику – не суждено. Но менять в них порядки без особой нужды надобности нет, ибо отомрут сами. Более того, в мусульманских республиках, по Глазычеву, можно легализовать многоженство, а ежели кому охота – как шотландцам, разрешить побаловаться декоративной местной валютой. Где нет условий и для этого, останется, надо полагать, фольклорный заповедник, населенный стариками-долгожителями, внуки которых перебрались в «Ганзу». Так тому и быть: в экологическом туризме автор видит будущее многих российских территорий.

 

«МЕГАПОЛИСЫ СЧАСТЬЯ»

 

В противоположность депрессивным зонам, к которым предлагается применить принцип «падающего толкни», и без того относительно благополучным городам-«миллионникам» предлагается предоставить новые привилегии. Их содержание автор оставляет за скобками, как и потенциальную реакцию «невезунчиков», и отказ государства от их развития (а вместе с ними – и отказ от таких транспортных звеньев, как Северный морской путь).

Что же именно выиграют «миллионники», и что обретет от «реформы по-ганзейски» само государство? Что именно привлекает автора в 270-летнем опыте успешного существования союза вольных (преимущественно германских) городов? Финансовое могущество купеческого олигархата, позволявшее этому сословию низводить «неудобных» и возводить на трон «своих в доску» германских, датских и шведских королей? Торговые конфликты внутри союза, доходящие до военных действий? Элементарное бесправие не только низшего, но и среднего класса? Если не это, то все-таки что? Посреднические привилегии узкого круга, позволяющие диктовать волю не только собственному суверену, но и ближним соседям? Тем соседям, которым мы уже успели внушить если не отвращение, то стойкую глухую неприязнь к нашим сырьевым монополистам, а заодно и к Москве... Надежнее ли станут от этого наши пределы, а вместе с ними и наши реальные внешнеполитические и соответственно, внешнеэкономические возможности?

Фрагментация событийного ряда в массовом сознании, крайне характерная для безвременья, пагубна тем, что поучительные эпизоды «переходного периода» остаются позади, не оставив почти никаких воспоминаний. А между прочим, как раз дискуссия о Ганзейском союзе, имевшая уже место в начале 90-х годов, интересна для современников.

 

К ВОПРОСУ О ТОЛПЕ И ОЛИГАРХИИ

 

Закоперщиком той дискуссии был удачливый управленец советской школы Виктор Харченко, возглавлявших петербургскую Ассоциацию промышленников и предпринимателей, а также самое прибыльное в ту пору транспортное предприятие – Балтийское морское пароходство. Продумано было все: и список европейских городов-партнеров, и номенклатура товаров, и оригинальный способ льготного налогообложения. Только в 1993 году Виктора Харченко арестовали. Сам он, по словам одного из товарищей по несчастью, подозревал в своих бедах, лично госсекретаря Геннадия Бурбулиса. За время процесса над Виктором Харченко пароходство разорилось дотла. Точно так же, как и проект тогдашней Ганзы, ухнули в никуда в те же времена затеянные прожекты мегапарка-диснейленда и башни с надписью «Петр Великий». Точно так же, как была невозможна в те времена неподконтрольная криминалитету международная торговля, невозможно было и строительство портов в Усть-Луге и Приморске (оба, напоминаю, были запроектированы в девяносто третьем). Ничего вообще, кроме нагромождения привокзальных ларьков, не создавалось во времена, когда народного контроля уже не было, а налоговой полиции еще не было; когда президентская вертикаль занимала деньги у финансовых воротил, которым когда-то доверило недра; когда страна была, а государства не было.

То время, когда рычаги управления не давались в руки, а деньги просачивались сквозь неведомые сита, даже не отправившись по месту назначения, помнит недоброй памятью не только команда Путина, но и четыре миллиона его земляков, которых в девяносто первом было пять миллионов. Помнят и жители близлежащего Новгорода, из которого местные власти тщились сотворить альтернативное «окно в Европу», апеллируя к «историческому опыту» Новгородской республики.

В Новгороде тоже вспоминали о Ганзейском союзе, благо это единственный город, имевший некоторое отношение к союзу преимущественно германских городов-государств. Ничем это Новгороду не помогло, кроме появления у границ города кладбища немецких солдат. Это не значит, что у древнего русского города нет перспектив: они открылись именно сейчас, и напрямую связаны с приходом сюда крупных инвесторов из Москвы и Петербурга. Они есть, поскольку люди отсюда, вопреки объективным закономерностям, не разъехались, а учились выживать в новых условиях. И потому, как и во множестве других невеликих провинциальных центров, не исчез, а напротив, развивается местный рынок сбыта, вместе с ассортиментом производства и услуг, вместе с транспортной сетью, где шоссе стало важнее реки.

А между прочим, многих неразумных трат денег и слов можно было избежать, если говорить о пресловутой «новгородской модели» не полуправду, а правду, сохраненную и в летописях, и в трудах классических русских историков. Например, о хорошо описанным В.О. Ключевским келейно-олигархическом способе принятия политических и хозяйственных решений, которые купеческое сословие затем «выносило на рассмотрение» толпы – народного веча, которое ныне полузабытые глашатаи девяносто первого года преподносили нам как субъект подлинной демократии.

Отнюдь не народ правил свободным Новгородом, а купеческий олигархат, местнические привилегии которого и пришлось в конце XV века крушить железом и кровью. И по ходу дела заключать в темницу весь состав местного ганзейского представительства, представлявшего не только торговый интерес Любека, но и политические аппетиты того самого Тевтонского ордена, который двумя с половиной веками ранее был разгромлен на Нарове Александром Невским.

Очень странно, что через пятнадцать лет после бесшабашного экспериментаторства либеральной клики отброшенная за неприменимостью модель пропагандируется снова. Как будто за это время не произошло коренного, принципиального пересмотра понятия «империя». Как будто профессиональный архитектор не видит в упор, что ганзейское здание, первобытный аналог ВТО, принципиально несовместимо с государственностью. Отдельные авторы считали, что купеческая вольница каким-то образом содействовала возмужанию и укреплению этнического германского духа. Так почему же тогда ганзейский период совпадает с временами наиболее множественной и противоречивой германской раздробленности и наименьшего авторитета и влияния германских князей?

Те же исследователи утверждают, что на всем севере Европы Ганзе была неподконтрольна только Россия, благо не столь жизненно зависела от морской торговли. Можно добавить, что России того времени было выгодно существование Ганзы, благо купеческий олигархат не допускал до царства сильных королей. Не будь Ганзы, в Смутное время на русской территории хозяйничала бы не только польская шляхта с крымскими ханами. Но какой нам смысл заимствовать из чужого опыта самые что ни на есть антигосударственные элементы? Ради чего? Ради уже «равноудаленного» собственного олигархата, который стоило столько времени и сил поставить на место? Ради униженного состояния прочих социальных групп? Ради оставления на произвол судьбы не удостоенных ганзейства «второсортных» регионов? Ради возникновения новых узлов социального беспокойства, помноженного на местническую зависть?

 

ЦЕНА «ВАЛЮТНОЙ АВТОНОМИЗАЦИИ»

 

Предложение подарить избранным – не очень понятно, по какому принципу – регионов Вячеслав Глазычев подкрепляет примером шотландского фунта в Великобритании. Если нас столь привлекает былая «царица морей», почему бы сразу не подыскать собственный аналог Ольстера?

Британская традиционность, как и любая другая, является итогом истории государства и народа. Корона вернулась на века после крови, пролитой авторами республиканского проекта. Якобы декоративная валюта, вместе с отнюдь не слабеющей автономистской партией, является наследием не столько этнических амбиций, сколько междинастического соперничества. Бифитеры роются в погребах Вестминстера перед каждым началом парламентской сессии не просто так, а в память о заговоре Гая Фокса четырехсотлетней давности. Традиции, смеша праздных гостей и осложняя жизнь самих британцев, незыблемы потому, что хранят память обо всех вехах на пути к сложившемуся конституционно-монархическому балансу, найденному не в кабинетной тиши, а в кровопролитных междоусобицах средневековья. Точно так же, как и лондонская «монументальная пропаганда», в которой наравне с королями увековечен посмертно обезглавленный Кромвель; столь же не случайно и на века надпись у статуи золотого мальчика в Пай-Корнер напоминает англичанам о том, что Великий лондонский пожар был Господней карой за грех пресыщения.

В нашем же случае предполагается введение альтернативной валюты без ссылки на прошлое и без заботы о будущем – просто так, от нечего делать. Между тем, будь эмиссионный вопрос так прост, как его изображает Вячеслав Глазычев, у нас бы уже было не только российско-белорусское государство, но и полноценный Евразийский союз. Давно введенная единая европейская валюта так и не распространилось на экономически лидирующие государства Европы – Великобританию и Швейцарию. Хотя, казалось бы, какая ерунда – сегодня ввел фунт стерлингов, завтра отменил.

Самые авантюристичные радетели «за нашу и вашу свободу» в самые оттепельные, уже текучие времена поздней перестройки, и то не решались требовать отдельной валюты для «освобождаемых» союзных республик. Нужно было пройти через девяносто третий год (в котором региональный сепаратизм вложил весьма существенный вклад), две войны на Северном Кавказе, Норд-Ост и Беслан, чтобы вернуться туда, откуда удалось уйти, слава Богу, относительно малой кровью.

Войны начинаются удивительно легко, чаще всего с росчерка неразумного княжеского пера. Личный каприз отдельно взятого генсека создал на пустом месте проблему Крыма. Валютная автономизация, о которой всерьез говорили «областники» лишь в девяносто втором году, была пресечена на корню легковесным в других отношениях Ельциным. И это был уже не каприз, а реальный страх остаться президентом отдельно взятого Кремля.

Непонятно, для чего нам вторично вступать в самую грязную из тех вод, в которые мы когда-либо вступали. Неужто лишь по той причине, что наши интеллектуальные авторитеты испытывают непреодолимую потребность копировать фрагменты чужого опыта, выбирая притом самые сомнительные из его элементов?

 

ПРОСТРАНСТВО НУЖДАЕТСЯ В ЭНЕРГИИ

 

Если бы Петр I, Николай I и Иосиф Сталин вместо послевоенного отстраивания городов, ремесел и инфраструктуры доверялись «объективным закономерностям» – развалилось, ну так тому и быть – быть бы месту и Москвы, и Петербурга сегодня пусту.

Поверхностное отношение к крови, которой в возрастающей прогрессии обошлось и избавление от монголо-татар, и изгнание наполеоновской армии, и разгром Гитлера, стало общим местом отечественной прессы в конце 80-х и уже никого не задевает – кроме тех, разумеется, кого это коснулось лично. Однако на восстановленных жилых домах (включая некоторые из потенциально «ганзейских»), заводах, дорогах и посевах тоже остался след общенационального подвига, который как раз не успел смыться ни годами, ни пертурбациями политики. На каждую бочку крови приходилось по сто бочек последующего пота. Если слово «труд» выброшено из нашего лексикона вместе с марксистской политэкономией, можно сказать иначе и сильнее: речь идет о результате человеческих жизней. «Закрыть» обезлюдевшие регионы, оставить в запустении строения, остовы заводов и силуэты едва отстроенных церквей, означает публично помножить на ноль результаты тысяч и тысяч жизней, списать в утиль ранее влитую в них энергию – как раз в то время, когда душа этих регионов, как в воздухе, нуждается в новой энергетике.

Мобилизовать эту энергию, поднять ее из груды разрозненных и ежедневно неразумно растрачиваемых ресурсов человеческого труда на самом деле можно. И этот процесс, инициированный сверху, должен начинаться с декларации послевоенного положения. Мы вышли из войны, и слабым потребна помощь сильных. Способ организации может быть различным, как и их определение (хотите, позаимствуйте термин «общественными работами» из опыта преодоления Великой депрессии в США). Вовлекаться могут в том числе и мигранты, и лица, отбывающие наказание – тем более что высшей формой исправления является созидательный результат, то несомненное, зримое и необходимое, что останется потомкам.

 

МЫ ЛУЧШЕ, ЧЕМ КАЖЕМСЯ СЕБЕ САМИ

 

Проект разреза России по срединному волжскому шву, как помнится, был последним, что я прочел в девяносто первом году в журнале «Век XX и мир». После чего как отшибло – я перестал читать властителей дум, поскольку над моими думами они более не властвовали. Подозреваю, что то же самое произошло с миллионами моих соотечественников.

Впрочем, более точным следует датировать крах перестроечной публицистики все-таки сентябрем девяносто первого года, когда серия популярных книг, начавшаяся сборником «Иного не дано», завершилась логически последней компиляцией под титулом «Погружение в пучину». Может быть, готовились и другие компиляции прогрессивных авторов, но читатели уже разбежались.

Вся суть этого разрыва рефлексирующей интеллигенции с народным сознанием укладывается в одну строчку немудрящей песни – «Не спешите нас хоронить».

Те, кто нас хоронил, оказались похороненными сами. Верно, как мне представляется, и обратное: тот, кто захочет родить нас заново, должен вначале родиться сам, безжалостно отрезав все пуповины, доставшиеся от перестройки, – от теоретизации статистики а-ля Селюнин и Ханин до натуралистического объективизма в жанре фильма «Маленькая Вера». А до той поры не выйдет властитель дум из самого образованного претендента в пророки.

Нераскрытый секрет нации состоит в том, что мы лучше, чем кажемся сами себе. Как это работает, как устроена машина личного, общинного и регионального самовосстановления (естественник назовет это регенерацией), одному Богу известно. Впрочем, не наше дело лезть в промысел Божий. Кто скажет созвучную миллионам сердец правду на всем понятном русском языке, того да услышат. И тогда можно будет всех статистиков отправить на пенсию, благо их калькуляции объективных обстоятельств будут востребованы не больше, чем перестроечные публицисты Селюнин и Ханин в 1996 году, или республика в Лондоне в 1669-м, в году бесславного самороспуска немецкой Ганзы.

 

ПОЧЕМУ НАМ УДАЛОСЬ ВЫЖИТЬ?

 

Ни крымские ханы, ни польское войско, не говоря уже о монголо-татарах, не имели представления об экологии и даже о туризме. Тогдашний понятийный уровень человечества не позволял задумываться о рекреативных излишествах: зазевался, и слетела голова. Но вот психология рабов – как раз то, на что рассчитывает любой захватчик. А житель «территории экологического туризма» – по определению раб, поскольку весь смысл его существования состоит в прислуживании прихотям астрономически более состоятельных пришельцев из чужих земель и культур, – двуногих существ более высокого сорта.

Помнится, во второй половине 90-х, после повторного избрания Ельцина, в подлинность которого по понятным причинам верили не все, на множестве лиц моих сограждан крупными буквами было написано отчаяние и неверие в собственное будущее, и особенно болезненно – в будущее детей. Но это состояние не было рабским – ибо многие тогда сопротивляясь перспективе создания колониального общества и вопреки объективным закономерностям материальной выгоды, до последнего не оставляли затухающие производства и полуживые преподавательские и исполнительские коллективы.

Русские выжили потому, что тихо и повсеместно сопротивлялись, и не оставляли надежд; потому, что не плыли по течению; потому, что не забывали родных, оставленных без зарплат и пенсий в экономически истощенной провинции; потому, что продолжали строить тогда, когда все, казалось, было обречено на гниение и слом. И сшивали разорванные пространства силой собственной, будто удвоившейся энергии.

А Канада и Австралия были и оставались от нас астрономически далеко, с глубоко неинтересными изысками подданных британской короны – благо упомянутые территории не настолько принадлежат сами себе, чтобы мы на них оглядывались.

 

Министерство регионального развития РФ готовит

концепцию разрушения российского государства?

 

ПРИКЛАДНАЯ МЕЛАНХОЛИЯ

 

В силу неких причин, не исследованных филологами, идиоматический инструментарий русского языка особенно богат ироническими характеристиками красивых речей, оторванных от действительности. «Соловья баснями не кормят» столь же непереводимо на европейские языки, сколь и менее корректное «мели, Емеля: твоя неделя».

Пустопорожние речи, заведомо неприменимые к житейской, в том числе политической действительности, хороши тем, что никого ни к чему решительно не обязывают. Ну, сочинил кто-то целую публицистическую поэму, посвященную Ганзейскому союзу – и ничего она не характеризует, кроме способа мышления автора. Тем более что само мышление слишком явно происходит из своеобразия ценностных установок, где сугубо эстетическая завороженность европейским образом жизни глубоко хоронит под собой элементарные понятия ответственности за судьбы сограждан – то бишь этику.

Разбирая по косточкам эстетский бенефис доктора архитектуры Вячеслава Глазычева, я ломал копья лишь по той причине, что почитатель безвозвратно ушедшего в прошлое вольного купеческо-посреднического союза портовых городов – Ганзы – адресовал свое эстетство не узкой референтной группе, а широкому читателю качественной и популярной ежедневной газеты. Равно как и потому, что ученый архитектор не только преподает свой замечательный и ныне развивающийся и престижный предмет, но и заседает в Общественной палате. То есть является государственным деятелем, что само по себе предполагает повышенную ответственность за сказанное слово.

При этом меня не оставляло сомнение: столь ли нужно обсуждать рецепты реорганизации страны путем поддержки сильных регионов и удушения слабых? Мне откровенно трудно было себе представить, что при всей соблазнительности таких прожектов для отдельно взятых успешных регионов их способные и ответственные лидеры, которым они в первую очередь обязаны этим успехом, примут отвлеченные речи за руководство к действию. А предположение о том, что подобная рецептура привлечет интерес на уровне федерального правительства, мне казалось и вовсе невероятным.

Увы, я жестоко ошибался, полагая, что «ганзейская» торгово-урбанистическая мизантропия органически чужда федеральному управленческому аппарату, призванному отвечать за благосостояние граждан всей России без произвольно придуманных изъятий. Нет, в правительственных коридорах этой рецептурой тоже увлечены – даже на том этапе существования государства, когда у него – по счастью – уже нет нужды заискивать перед внешними кредиторами, занимать в долг у собственных нуворишей и пытаться копировать чужие модели из беспомощной зависти перед чужим благополучием; когда государственные накопления вполне достаточны для преодоления хозяйственного запустения и социальных разрывов; когда уже нам завидуют даже самые заносчивые соседи, когда владелец эстонской шоколадной фабрики разъясняет надменным соплеменникам, что нечего, дескать, рассчитывать на крушение России, ибо даже если у нее иссякнут нефть и газ, она благополучно прокормит себя только за счет сдачи земли в аренду!

Оказывается, ни наши нынешние сверхдоходы, ни на глазах укрепившаяся внешнеполитическая мощь, в том числе обусловленная слабостью и раздором крупных соперников и мелких завистников, не в силах внушить не то что дерзновенный размах, а даже элементарную фантазию в бюрократическое сознание. Во всяком случае, такое впечатление возникает от чтения теоретического продукта, подготовленного Министерством регионального развития в качестве составной части Концепции социально-экономического развития Российской Федерации на долгосрочную перспективу.

Концепция развития страны размером в одну седьмую суши – несколько более значимый предмет, чем частное мнение отдельно взятого архитектора со сколь угодно многочисленными общественными регалиями. Спрос с такого документа неизмеримо выше, равно как и ответственность в процессе перспективного применения на практике.

Эта ответственность применима не только к содержанию, но и к интонации текста, который по определению призван вдохновлять, а не вгонять в непроходимую тоску. И уж тем более не сеять рознь между категориями граждан, по воле судьбы проживающих в по-разному приспособившихся к жестокой действительности областях и республиках России. Особенно в том случае, если навязчивые комплексы или иррациональные пристрастия авторов служат не догмой, а руководством к исполнительному действию.

 

«ЛОКОМОТИВЫ» И «МЕТАЛЛОЛОМ»

 

Последние слова заглавия Концепции, которую его ответственный исполнитель – Министерство экономического развития и торговли – должен был представить правительству в окончательном виде еще в марте этого года, нельзя не подчеркнуть жирной чертой. Речь идет не о планах на текущий год, неминуемо окрашенных суетой предвыборной горячки – речь идет о планах от сегодняшнего дня до 2020 года, то есть на тринадцать лет вперед. Временной интервал, вкупе с достаточной стабильностью конъюнктуры бюджетных доходов, вроде бы открывает широчайшие возможности для самых фантастических планов: твори, выдумывай, пробуй, строй голубые города, сверхскоростные трассы и межконтинентальные мосты!

В разработке Минрегионов, ныне распространенной для ознакомления в прочих исполнительных ведомствах, сами проекты развития перечислены бессистемной скороговоркой, никак не увязаны с отраслевыми приоритетами (благо «отраслевой тип развития мировой экономики уходит в прошлое») и вообще задвинуты на далекий второй план. А во первых строках письма сквозит башмачкинский навязчивый страх, настоянный на однажды затверженном и никак не выходящем из головы постулате о неизменности и непреодолимости цивилизационного превосходства мировой системы, в которую мы погружены, точно несмышленый щенок, брошенный в воду.

Государство в этой ситуации, характеризуемой – поначалу как бы нейтрально – как «расширяющаяся интеграция России в мировую политическую и социальную систему, глобальный рынок» (именно в таком порядке: оказывается, наша растущая зависимость от мировых сил в первую голову политическая!) – выглядит весьма жалко. Ему надо и гарантировать полную реализацию своих функций на всей территории страны, и «содействовать формированию в России центров глобальной экономики, являющихся ее лидерами». Из этой как бы аксиомы автоматически выводится необходимость «изменить отношение к концепции управления региональным развитием».

Далее – все в точности по рецептам профессора Глазычева. Те регионы, которые годятся на роль «локомотивов», достойны особой поддержки государства, а прочие – нет. Виноваты они сами: не могут-де в полной мере воспользоваться преимуществами, связанными с экономическим ростом страны.

«Недостойные» вообще-то и так наказаны «естественным ходом рыночных процессов», в силу которого к более удачливым конкурентам перетекли не только капиталы, но и кадры. Но это, согласно логике минрегионовских авторов, отнюдь не повод для сострадания. Поскольку обойденные рыночными ветрами регионы-неудачники, вместо того чтобы тихо вымирать, «действуют в логике максимального выбивания финансирования из центра».

Авторы, впрочем, оговариваются, что беда депрессивных регионов состоит еще и в «отсутствии механизмов стыковки федеральных и региональных приоритетов». Однако о налаживании этих механизмов в разработке речь не идет: предполагается, что за тринадцать лет такой воз правительству не осилить. А вот взять и поделить регионы на «локомотивы» и «депрессивные» – вполне доступная задача.

Если член Общественной палаты в своих ганзейских мечтах перечислял в основном именно «локомотивы роста», то чиновники исполнительной власти с безжизненной скрупулезностью разнесли все 89 регионов по пяти категориям (сей процесс именуется «типологией»). В счастливчиках-«локомотивах» оказались лишь восемь субъектов Федерации, еще девять – в основном нефтегазовые провинции Сибири – удостоились звания «опорных». За ними следует категория, пренебрежительно именуемая «старопромышленной» – где помимо устаревшей индустриальной базы имеется низкий уровень жизни населения и «избыточная инфраструктурная сеть» (и здесь провинились). Совсем безнадежные «депрессивные» делятся на «фоновые» и «кризисные», а еще два региона – Чеченская и Ингушская республика – отнесены к вовсе отпетой категории «спецтерриторий».

 

ГРЯДУЩИЙ ХАБ

 

До прочтения случайно доставшегося мне документа я по наивности полагал, что под многополярностью в современной отечественной политологии принято понимать новое, более прогрессивное устройство мира. Во всяком случае, такой вывод можно было сделать из выступлений первых лиц России последних двух лет.

Авторы минрегионовской разработки, однако, вкладывают в уже привычное слово свежий смысл: оказывается, принцип многополярного развития применим и к самой Российской Федерации. Более того, он является основой вышеприведенной сегрегационной «типологии». Она же призвана стать «ключевым фактором» и при оценке рисков, и при принятии решений по каждому отдельно взятому субъекту, равно как и по их совокупности, именуемой «макрорегионом».

Чеченская республика, несмотря на свое место «в хвосте», оказывается, все же имеет шанс на спасение: авторы милостиво «подвязывают» все республики Кавказа к «принципиально перспективному» макрорегиону Юга России. Повезло и Крайнему Северу, благо он пригоден как опорный макрорегион для международного сотрудничества «через усовершенствование транспортной системы», куда непонятно почему отнесена проходящая по южной границе страны Транссибирская магистраль. За бортом карты перспективных «макрорегионов» оказываются южные Курск и Белгород и западные Смоленск и Брянск (очевидно, близость к Украине и особенно к Белоруссии в свете глобализации представляет собой пагубный недостаток).

К макрорегионам зато отнесены все без исключения города-порты, включая Астрахань (Волгоград и Саратов за бортом), равно как и счастливые обладатели относительно крупных аэропортов, благо – дословно – «система региональных авиасообщений будет обеспечивать агломерацию пассажиропотоком и через хаб включение ее в мировую систему».

Магические свойства «хаба» авторами никак не разъясняются. Очевидно, перспективы развития региона прямо увязываются с магазинами «дьюти-фри», самым доступным образом связывающей «пассажиропоток», то бишь сограждан, с желанными благами мировой цивилизации и ее тремя составными частями – «глобализацией, урбанизацией и неоиндустриализацией».

Разработчики из Минрегионов милосердно не выбрасывают за борт корабля и железные дороги: их нужно-таки строить. Но не ради пассажиропотока, а напротив, исключительно для вывоза полезных ископаемых. Но только с Урала и из особо оговоренной Тувы, а Норильск может обойтись, тем более что он, по мнению авторов, «избыточен для содержания и эксплуатации».

Принципы «избыточности» и «достаточности» авторами определяются совершенно произвольно. Единственная закономерность, которую можно усмотреть в очевидных пристрастиях составителей на редкость косноязычного текста, являет собой география чиновной карьеры министра регионального развития Владимира Анатольевича Яковлева. Во всяком случае, иначе никак не обосновать локальный оптимизм в связи с развитием ныне зачаточного «хаба» в петербургском Пулково, а также особо трогательное, почти любовное, внимание к Ростову, где министр ранее работал полпредом.

 

НА ОТКУП «ВЫСОКОЛОБЫМ»

 

До «командировки» в город Ростов Владимир Анатольевич Яковлев работал губернатором Санкт-Петербурга. Отнюдь не желая никого обижать, не могу не отметить, что в этом качестве он пользовался несомненным доверием граждан. Некоторое косноязычие главы города не мешало ему хоть чуть-чуть подтянуть Северную столицу к Москве по части развития дорог, без которых город просто задыхался. Впрочем, питерцы обращали внимание и на некоторые странности. Так, губернатор пользовался услугами некоего астролога-самоучки, печатавшего брошюры на глобальные темы со своеобразной лексикой и грамматикой, где обычные существительные, вроде слова «зачет», писались с большой буквы, как в сказке про Винни-Пуха.

Привлечение астрологов к обыденному управлению выдает одно из двух свойств – либо мистифицированность сознания самого управляющего, либо его убежденность в интеллектуальном превосходстве «высоколобых» субъектов, делающих пассы и произносящих загадочные слова. Первый вариант пагубнее для руководителя региона, второй неминуемо сказывается, когда хозяйственник оказывается на федеральном поприще и вынужден курировать управленческие изыскания крупного масштаба.

Не думаю, что Владимир Анатольевич досконально знает историю Ганзейского союза. Столь же маловероятно, чтобы этот милый человек, мыслящий конкретными и зримыми категориями, разбирался в тонкостях интеллектуальных изысков некоторых академиков архитектуры и уж тем более в птичьем языке, на котором общается их специфический круг.

Более определенно можно утверждать, что упражнения в «типологии» целиком или по большей части позаимствованы подчиненными Яковлева, понадеявшимися на заемный интеллект, именно из сочинений Вячеслава Глазычева и его братьев по особо утонченному разуму. Во всяком случае, само название подготовленного Минрегионов раздела Концепции развития России на долгосрочную перспективу – «Пространственное развитие» – являет собой один из излюбленных терминов профессора Глазычева. Впрочем, сам профессор признает, что не первым применил данное понятие, и охотно называет имя другого теоретика, с подачи которого «пространственная» терминология, подменяющая собой не только отраслевое развитие, но и представление о нации как о державе, общем хозяйстве, едином и живом организме с неотчуждаемыми системами и органами, фактически вошла вначале в публицистический, а ныне и в бюрократический оборот.

Небольшое уточнение: в «классическом» варианте этот термин звучит как «пространственное саморазвитие». Широко почитаемый в узких кругах классик мизантропического регионализма, внедривший это словосочетание сначала в обиход весьма своеобразной референтной группы – узкий специалист по урбанистике, именующий себя «пространствоведом» и столь же честно признающийся, что не приучен и не намерен рассматривать какие-либо процессы во времени. Имя этого теоретика – Владимир Леопольдович Каганский. Профессор Глазычев столь ему идейно признателен, что аттестует его не иначе как «философом российских пространств».

 

ЭЙФОРИЯ РАСПАДА И ДОКТРИНА КАГАНСКОГО

 

Философу-урбанисту Каганскому свойственно столь же олимпийское спокойствие в суждениях, как и постоянство во взглядах. Он говорит о неизбежном распаде собственного отечества с неподражаемым декадентским упоением. Ближайшие друзья Владимира Леопольдовича по меланхолическому разуму давно сменили матрицу мышления, поставив себя, каждый по-своему, хорошо ли, плохо ли, но на службу национальным интересам. Из всей абстрактно-урбанистической школы профессора Бориса Борисовича Родомана он остался единственным стойким и безусловным «отрицателем империи». Владимир Леопольдович утверждает, что никакой России ныне не существует, а единственный шанс ее «конституирования» состоит в том, чтобы «разорвать свою связь с советским пространством, СССР и имперским прошлым».

Покуда этого не произошло, он увлеченно созерцает постимперское пространство, то «дрыгающееся», по его словам, то дробящееся на мельчайшие части в процессе «приватизации пространства и полномочий», то в некоторых местах «спонтанно» продуцирующее «пострегионализационную» самостоятельность, с которой «невменяемое» государство «ничего не может поделать». Республики Кавказа представляются ему решительно лишними, а «цепляние» за них Кремля интерпретируется как ненужные и бессмысленные попытки создания нового имперского организма на месте старого. Ни один из ныне практически вымерших демократов-романтиков не выразил столь ярко и недвусмысленно своих личных эйфорических ощущений в связи с процессом распада, как Владимир Леопольдович: «Моему же поколению выпала такая величайшая профессиональная удача – на протяжении своей жизни наблюдать распад крупнейшей в истории империи».

«Современный мир развивается не в границах государственных границ, а в подвижных границах больших регионов», – внушает читателю авторский коллектив Минрегионов. Столь косноязычная тавтология контрастирует с рафинированным лекторским языком Владимира Каганского. Однако логика мышления безупречно воспроизводит более чем откровенно выраженное мироощущение довольного собою декадента-урбаниста, умиротворенно и благодушно музицирующего над дробящимся телом нации, словно акын-патологоанатом.

 

«ПАДАЮЩЕГО ТОЛКНИ»

 

В тексте разработки Минрегионов днем с огнем не сыщешь таких понятий, как нация и национальный интерес. Быть может, эти понятия поныне остаются за бортом преподавания в Высшей административной школе. Но помимо обезличенных учебников политологии, существует текущая политическая практика, на которую чиновник любого уровня не может не обращать внимание. Ответственные лица Министерства регионального развития, даже напрочь отученные умудренными лекторами мыслить в категориях времени, не имеют права не замечать, что в последние два года в мышлении верховной власти кое-что качественно изменилось – а может быть, просто обрело более точные формы выражения.

Послания Президента России Федеральному Собранию адресуются отнюдь не только парламентариям. Содержание двух последних Посланий обратило на себя внимание всего мира именно новой лексикой, которая в девяностых годах неформально причислялась к категории табуированной. Понятие нации, абсолютно органичное языку американской или британской политики, прозвучало и с российских высоких трибун, и стало сигналом новой реальности России как для внутренней, так и для внешней аудитории. Понятие нации вошло в состав термина «приоритетный национальный проект» и послужило прямым руководством к действию для всех без исключения региональных властей. И только теоретики Минрегионов этого «слона» умудрились не приметить.

Этот удивительный факт должен как-то объясняться. Боюсь, что объяснение весьма банально: текст, представленный Министерством регионального развития ответственному исполнителю, был написан еще до появления на свет прошлогоднего (!) президентского послания.

Во всяком случае, все основные положения нынешнего документа присутствовали в двухлетней давности «Концепции стратегического развития регионов Российской Федерации», к которой прилагался проект «Закона о пространственном развитии России». Эти разработки не только обсуждались два года назад, но и подверглись меткой и острой критике. Глава экспертной группы Фонда развития информационной политики Ростислав Туровский в ходе совместного обсуждения, организованного ФРИП и агентством «Росбалт», назвал первоначальное творение Минрегионов «типично постсоветским гибридом либерального и административно-командного подходов». Эта была не огульная ирония, а детальный предметный разбор. Туровский обращал внимание на то обстоятельство, что помимо успешных и неуспешных регионов, бывают еще регионы стратегического значения. Он отмечал, что предложенная стратегия поддержки «перспективных» регионов в ущерб всем остальным только обострит уже имеющуюся социальную напряженность.

«Если государство будет стимулировать сильные регионы, оно спровоцирует бунт слабых», – писал Ростислав Туровский. – Такая однобокая региональная стратегия может пониматься теоретиками как тяжелый, но неизбежный путь к спасению – за счет выживания тех немногих, кто еще в состоянии выжить. Признаем: этот подход возможен, у него есть и будут сторонники. Но он может стать очередным опасным примером кабинетной теории, которая в случае реализации на практике приведет к распаду России».

Аналитик выразился не вполне точно: регионал-сепаратизм не тождественен либерализму, а подход к регионам (как и к людям, их населяющим) по принципу «падающего толкни» перекликается скорее с Ницше, чем с Адамом Смитом. Мировоззрение, заложенное в основу документа Минрегионов, без всяких оговорок можно отнести к человеконенавистническому жанру. Нужно очень сильно презирать собственный народ, чтобы членить его на продвинутых пассажиров международных рейсов и отсталых «старопромышленников». Нужно с особым, чуть ли не классовым пренебрежением относиться к экспертному сообществу, чтобы столь последовательно и упорно не видеть и не слышать его мнения.

 

КОГДА ПРОСТОТА ХУЖЕ ВОРОВСТВА

 

Чем же занималось Министерство регионов на протяжении последних двух лет? Оно занималось сбором «концепций стратегического развития» отдельных регионов. И они поступали в изобилии. Не отовсюду, а в основном из тех субъектов Федерации, где географическая удача способствовала «выделению проектов встраивания в глобальные процессы развития», как изволят выражаться авторы цитируемой министерской разработки. Например, из Псковской области, где местная администрация договаривается с Ассоциацией местных самоуправлений Тартуского уезда (родины премьера Ансипа) о конкурсе по проекту «Комплексное и устойчивое развитие водного пути “Река Эмайыги – Чудское озеро – река Великая” как туристического места назначения». Правда, не под эгидой российского правительства, а «в рамках приоритета “Север” программы INTERREG IIIA». Зато целью конкурса является «разработка стратегического документа «Пространственное развитие коридора река Великая – Чудское озеро».

Пока самые «продвинутые» (по критериям Минрегионов) субъекты Федерации втихую ловят рыбку в мутной воде Чудского озера (отдельные местные энтузиасты «устойчивого развития» уже именуют его по-немецки «Пайпус-Зее»), российские эксперты, не разделяющие патологоанатомический подход к региональной политике, поднимают тревогу в связи с тем, что представляемые правительству региональные «стратегии» никак не согласуются друг с другом.

Впрочем, иначе и быть не может, поскольку вся «стратегическая» работа в министерстве усилиями высоколобых консультантов изначально поставлена с ног на голову – не от общего к частному, а от арифметически сложенного частного к безжизненному сегрегационному «топологическому» общему. Естественно, что вся кипучая деятельность лишь усугубляет пресловутое «отсутствие механизмов стыковки».

Может быть, методолог Петр Щедровицкий, хорошо знакомый с архитектором Глазычевым, поступил с министерством не очень корректно, назвав в ходе публичной дискуссии в Школе культурной политики рыночную цену отдельно взятой «стратегической концепции» областного уровня – пятьсот тысяч долларов.

Может быть, Ростислав Туровский сам ударился в мизантропию, заподозрив Министерство регионов в корыстном подходе к предмету, благо право на отбор «перспективных» регионов чревато очевидными коррупционными издержками. Однако этическая несостоятельность может проявляться не только в корыстном интересе, а умственная лень – рождать не одно демагогическое верхоглядство, но и нечто худшее – вассальную интеллектуальную зависимость от наиподлейшей категории «высоколобых» из той породы, которую можно отнести к самому утонченному разряду интеллектуального компрадорства.

Самое искренне уважение к опыту Запада не оправдывает пресмыкательство перед постиндустриальным глобализационным «новым порядком», тем более уже очевидно дискредитировавшим себя в мировом масштабе. Самый глубокий, животный страх перед глобализацией не является основанием для выбора стратегии и тактики, не пригодной ни для чего другого, кроме искусственного противопоставления одних регионов другим и прямого провоцирования расчленения страны – то есть убийства с особой жестокостью.

Бывает на свете простота, которая хуже воровства. Бывает подмена понятий, которая страшнее любой коррупции и очковтирательства. Над последним генсеком ЦК КПСС оттого и смеялись на Западе, что свои вполне последовательные шаги к разрушению великой державы он осуществлял не за большие деньги, а так сказать, по зову души.

В сегодняшних теоретических дискуссиях ломаются копья вокруг проблемы повышения ответственности губернаторов в условиях, когда они освобождены от испытания прямыми выборами. Об ответственности министерских разработчиков речь почему-то не заходит. Хотя всем известно, что рыба гниет с головы.

 

ВОПРОС ИДЕОЛОГИИ ИЛИ ВОПРОС ЭТИКИ?

 

Президент концерна «Российские железные дороги» Владимир Якунин недавно сетовал, что одна из статей действующей российской Конституции прямо запрещает государству руководствоваться какой-либо идеологией. Между тем Министерству регионов никто не воспрещает публиковать свои сомнительные разработки под заголовком «Идеология (!) пространственного развития».

Выбор национальной идеи – нравится нам это или нет – не первый вопрос повестки дня. Тот факт, что в качестве руководства к действию на правительственном уровне предлагается продукт, откровенно разжигающий и социальную, и опосредованно межэтническую рознь, сам по себе говорит, что определяться надо с самых элементарных, первичных представлений. С формулирования национальных интересов, а прежде – национальных ценностей, а прежде всего – основополагающих понятий о добре и зле. Это первая тема для прямого диалога между властью и народом, ради которой можно не пожалеть средств – в кои-то веки – и для общенационального референдума.

Это еще не вопрос идеологии – это вопрос элементарной этики, ибо выживание страны касается не Кремля, а всех сограждан, ибо печальный пример государств- обрубков повседневно видится нам в отчаянных лицах деклассированных и лишенных достоинства гастарбайтеров. Мы хотим быть такими в пресловутом глобальном мире? Если нет, то нам нужно государство, общий дом, а не обезличенное пространство на семи глобализационных ветрах.

Если власть и в самом деле настроена «реализовать свои функции на всей территории страны», то даже во имя собственных амбиций ей необходима прямая и качественная обратная связь – «стыковка», всерьез и надолго фиксирующая незыблемые приоритеты, устанавливающая ценности, разделяемые огромным большинством, и ставящая на приличествующее место – в дальнем пыльном кухонном углу – эгоцентрические «топологии» самовлюбленных ничтожеств, интересные лишь узкому кругу таких же рафинированных демагогов. И одна лишь национальная сверка системы ценностей между властью и обществом, не столь сложная и не столь затратная, как может показаться, безыскусно и просто объяснит Емеле – доктору архитектуры, магистру урбанистики или просто «вольному ганзейцу», – что его «неделя» закончилась.

 

РПМонитор, 30.03.2007, 19.07.2007