Журнал «Золотой Лев» № 125-126 - издание русской
консервативной мысли
Ю.Ю. Болдырев
Анализ текущих событий
Руководитель Главного счетного управления США Дэвид Уолкер предупреждает свою страну о грозящей ей катастрофе.
Он указывает на несоразмерность доходов и расходов государства, разница между
которыми в годовом исчислении достигла астрономической суммы почти в
полтриллиона долларов, и требует принятия срочных мер по корректировке экономического
курса страны. Американские и мировые средства массовой информации комментируют
событие, обращая внимание, среди прочего, и на реакцию администрации: никаких
возражений, все, в чем обвиняет президента и его правительство глава Счетного
управления, никоим образом не опровергается. Какие же выводы из такого мрачного
прогноза должны сделать мы?
Средства массовой информации, которые у нас вроде как
"либеральные", а на деле в значительной степени транснациональные,
конечно, без труда всем объяснят, что от экономических проблем в США никому в
мире хорошо не будет. И далее логика примерно такая: США –
потребитель огромного количества продукции, производимой по всему миру, и если
спрос на эту продукцию резко упадет (или станет неплатежеспособным, что с
экономической точки зрения практически одно и то же), то неминуемо пострадают
производители и поставщики этой продукции, затем банки, кредитовавшие
соответствующие предприятия, затем страховые компании, работники всех этих
предприятий и компаний, производители товаров и услуг, которыми пользовались
эти предприятия и эти работники, и далее по цепочке все, все, все… Отсюда естественный вывод: производители и поставщики
продукции, востребуемой США, где бы, в какой бы части
нашего Земного шара они ни проживали, должны быть большими патриотами США,
просто обязаны неустанно заботиться о здоровье американской экономики и
американского государства, как минимум, должны искренне болеть за ее здоровье.
Что ж, в этой логике есть некоторая доля истины, но лишь
доля. Действительно, поддержка и поощрение того, кто является потребителем
вашей продукции или услуг – естественная реакция любого производителя и
поставщика, как мелкого частного, так и огромных транснациональных корпораций и
целых государств. Но из этого еще вовсе не следует, что такая поддержка должна
оказываться неограниченно и, тем более, себе во вред. Такая поддержка должна
компенсироваться совокупностью прямых и косвенных дивидендов.
Например, для современной Японии США – рынок сбыта
высокотехнологичной продукции. В частности, в этом году впервые на рынке США
продано автомобилей, выпущенных американскими корпорациями (Дженерал
моторс, Форд и Крайслер), меньше, чем выпущенных
корпорациями зарубежными, среди которых безусловное лидерство удерживают японские
Тойота и Хонда. В этих условиях для Японии здоровье
американской экономики – это не только сиюминутные доходы от продаж, не только
рабочие места (в значительной степени уже занятые американскими рабочими на
американской территории, где преимущественно выпускаются продаваемые в США
японские автомобили), но и источник ресурсов для высокотехнологичного развития,
для наращивания своего научно-технологического потенциала. С
учетом масштабов американского рынка, а также единства и целенаправленности
проводимой японским государством и японскими корпорациями политики, буквально
каждый день отсрочки финансово-экономической катастрофы США, каждый день продаж
своих машин в США (а Япония продает в США, разумеется, не только автомобили) –
это еще один рывок Японии вперед в состязании за глобальное
научно-технологическое лидерство. В этих условиях не случайно Япония –
мировой лидер по золотовалютным запасам, значительная часть которых хранится в
американских долларах. Для Японии это – сознательная и на данном этапе
конструктивная политика. И не случайно в этой связи Япония является крупнейшим
кредитором США, в том числе, держателем государственных долговых обязательств
США – это тоже символ не только финансово-экономического могущества страны, но
и вынужденная политика, направленная на поддержание спроса на продукцию тех
секторов японской экономики, которые являются для этой страны
"локомотивами развития".
Но даже и из такого нашего понимания осмысленности и
оправданности для Японии политики долгосрочного кредитования и долгосрочной
поддержки американской экономики еще, тем не менее, вовсе не следует, что такая
политика этим государством будет проводиться вечно. По мере
того, как все большую и большую долю спроса на японские товары обеспечивает
иной, в том числе "третий" мир, по мере того, как растет
потребительский рынок (в данном случае – и рынок потребления японских
высокотехнологичных товаров) в Латинской Америке, Китае и Юго-Восточной Азии,
для Японии возможна и на определенном этапе естественна будущая политика
переориентации сбыта своей продукции на иные рынки, более финансово-экономически здоровые и, соответственно, снижение
степени добровольного кредитования Японией нынешней американской
потребительской пирамиды. Но об этом – ниже.
Для современного Китая целенаправленная поддержка
финансово-экономической системы США – также вынужденная и весьма
оправданная мера. Ведь Китай является поставщиком для США широкого круга
товаров и услуг массового производства, в том числе, товаров уже и
высокотехнологических. И даже производство в Китае и продажа
в США (и не только в США, разумеется) тех товаров, которые к числу прорывных в
научно-технологической сфере отнести невозможно, для Китая на определенном
этапе были безусловным шагом вперед: это и возможность просто загрузить
многомиллионную армию работников, и выход на такие масштабы массового
производства, которых мир до Китая, наверное, еще попросту не знал. А
организация сверхмасштабного массового производства,
в котором доля в себестоимости продукции расходов на научно-технологические
разработки и сопутствующие накладные расходы, включая расходы управленческие,
сводится к невиданному ранее в мире минимуму – это тоже для китайской
экономики, корпоративной и государственной управленческой культуры тоже был
новый и очень важный шаг вперед. Соответственно, если американский рынок по
потреблению целого ряда товаров, производимых в Китае, является лидирующим и
чрезвычайно значимым для всей экономики страны, политика поддержания спроса на
производимую продукцию, включая политику прямого и косвенного кредитования
американской экономики для Китая тоже естественны. Не случайно Китай – второй в
мире лидер по золотовалютным запасам, значительная часть которых также
удерживается в долларах США.
Но есть в положении этих двух ныне важнейших доноров
американской экономики и существенное различие. Япония на протяжении многих
десятилетий после Второй мировой войны, в которой она
была побеждена и фактически оккупирована США, – стратегический союзник США.
Конституция Японии накладывает на страну ограничения в части возможности иметь
собственные полноценные вооруженные силы, и именно США на протяжении
длительного времени брали на себя ответственность за безопасность Японии. С
другой стороны, Япония весь этот период была не просто подопечным США, но
активным плательщиком по счетам собственной безопасности – "непотопляемым
авианосцем США" у берегов стратегического противника – СССР. Таким
образом, финансово-экономическая политика Японии по отношению к США – это
политика не только экономически рациональная, но еще и в
некоторой степени вынужденная: уж о здоровье того, кто обеспечивает твою
безопасность, хочешь или не хочешь, а вынужден заботиться.
Но ничто не вечно под луной, и в этом смысле мир тоже
меняется. В Японии все громче звучат голоса в пользу отмены унизительного для
страны статуса добровольно-принудительно военного
самоограничения. И по мере того, как Япония будет избавляться от последствий
своего поражения во Второй мировой войне, действие
фактора вынужденности поддержки США и американской
экономики может снижаться.
Китай же, напротив, на протяжении многих послевоенных
десятилетий позиционировался как противник США. И если ранее, за спиной СССР,
это был противник далеко не основной, то теперь, по мере роста экономического и
военного могущества Китая, более серьезного в обозримой перспективе конкурента,
а значит и противника, США себе не представляют. Тем более,
что это – потенциальный противник не только чисто силовой, но и глобально идеологический.
И, тем не менее, несмотря на все, что эти страны разъединяет,
а в перспективе весьма вероятно превратит и в глобальных противников, некий симбиоз
на нынешнем историческом этапе налицо: никакая, даже самая жесткая критика
Китая и его политического режима администрацией США, тем не менее, не влечет за
собой даже попыток вводить экономические санкции.
И снова о том, что у этих двух ключевых финансово-экономических
партнеров США есть общего: оба они своими действиями, при желании, могут если
не обрушить, то уж точно весьма ослабить американскую финансово-экономическую
систему – как только начнут выходить из этой пирамиды. Но обоим это пока невыгодно.
Еще более важно: оба эти государства, в
отличие, например, от экономик большинства завязанных на США латиноамериканских
стран и, тем более, в отличие от участников зоны свободной торговли с США -
Канады и Мексики, имеют такую внутреннюю структуру и организацию (более
формализовано - в Китае, или же в значительной степени неформально, на основе
неписанных правил, духа и традиций – в Японии), такие резервы внутренней мобилизации (или даже можно сказать точнее – столь
выраженную, хотя и скрытую, мобилизационную сущность своей экономики, лишь
прикрываемую рыночными инструментами, использующую эти инструменты в
соответствии с глобальными целями и задачами), которые позволяют им быть
уверенными, что они смогут сравнительно легко скомпенсировать для себя все негативные
последствия крушения американской финансовой пирамиды. Из чего следует вывод:
поддержание нынешней американской финансово-экономической пирамиды для них, в
отличие от большинства других торгово-экономических партнеров США – отнюдь не вопрос
собственного благополучия, но лишь вопрос тактической выгоды.
И есть в связи с вышеизложенным еще один тактический
вопрос, важный для всех: при крушении пирамид, как известно, больше всех
проигрывает тот, кто "проспит", выигрывает же тот, кто успевает выйти
из пирамиды раньше других. Специфика нынешней американской финансовой пирамиды
в том, что ключевые участники – Япония и Китай – выйти из нее незаметно не
могут. Более или менее серьезное действие любого из этих двоих игроков (хотя
термин "игрок" здесь не совсем верен – они не игроки в эту пирамиду,
наживающиеся на ней, а вынужденные спонсоры игры, но, как было показано выше,
получающие от этой игры важные для себя дивиденды совсем в другой сфере) – это
практически сигнал к обвалу пирамиды. И потому, несмотря на естественную в
некотором смысле конкуренцию между этими двоими "игроками" в вопросе
о том, кто раньше и менее болезненно для себя эту пирамиду покинет, тем не
менее, можно предполагать, что по чисто финансово-экономическим причинам
решительных действий в обозримой перспективе ни одна из этих двух сторон предпринимать
не будет, во всяком случае, до тех пор, пока статус-кво остается им в целом
выгодным, а также до обрушения пирамиды уже самопроизвольного, не
организованного и спровоцированного этими игроками.
Что же касается нас, очевидно, что все вышеописанное к нам
не имеет вообще почти никакого отношения: мы не поставляем в США
высокотехнологичную продукцию, и наша торговля с США никоим образом по большому
счету не служит нашему научно-технологическому развитию. Более того, среди всех
наших торгово-экономических партнеров США – далеко не главный. И даже
неминуемое при крахе американской экономики некоторое падение мировых цен на
энергоносители для нас – отнюдь не катастрофа: ресурсы-то остаются у нас, и
вместо бездумной их распродажи, может быть, наконец, возьмемся за ум и начнем
сами их перерабатывать и развиваться?
Таким образом, мы в этой нынешней пирамиде – и не игроки,
что-то рассчитывающие успеть получить, и даже не спонсоры, черпающие дивиденды
на стороне. Мы – типичные, уж извините за прямоту, "лохи" - те, кто
играет изначально сдуру, а затем не прекращает игру даже тогда, когда уже для
всех окружающих очевидно, что этому-то – точно давно пора домой…
Но, пока пирамида еще окончательно не рухнула, у нас перед
крупными игроками и спонсорами есть и некоторое преимущество: мы сравнительно
легко еще можем выйти из этой пирамиды, что, конечно, политически будет весьма
заметно, но экономически – пустяк. И это надо делать вовремя, пока из-за нашего
выхода пирамида не рухнет.
Если же теперь даже и из-за такого малейшего возмущения она
рухнет – туда ей и дорога. В том смысле, что если уж и мы, оказывается такие
атланты, что держим чужую пирамиду на своих плечах, то мы вправе спросить: где
дивиденды? У японцев и китайцев они очевидны, но мы-то – ради чего?
Специально для Столетия
16 августа 2007
Наш новый рекорд и
грядущие высоты
Всех поздравляю с новым рекордом: объем золотовалютных
резервов России достиг 416 млрд. долларов – это уже два годовых федеральных
бюджета страны и подтверждение устойчивого третьего места в мире (после Китая и
Японии) по абсолютному объему резервов. Но еще более показательны и рекордны
тенденции роста: за последние семь месяцев золотовалютные резервы увеличились
на 112 млрд. долларов. То есть, в запасы денег откладывается в точности столько
же, сколько идет на все совокупные расходы федерального бюджета. Знал ли мир до
сих пор еще хотя бы один прецедент подобной "бережливости"? И,
обратите внимание: в отличие от глубоководных исследований в полярных широтах,
здесь – никто не возражает против нашего безусловного лидерства. Не
подозрительно ли - может быть, опять не в том соревнуемся?
И все это происходит не в стране высочайшего всеобщего
благополучия, где все дороги уже идеальны, водопроводы и канализации не текут
(и не перетекают друг в друга), мосты-долгострои наконец возведены, больных
обследуют на лучшем оборудовании и лечат самыми высокоэффективными лекарствами,
и даже безработные в конечном счете подтянуты до уровня минимально комфортной
жизни. Нет, такие грандиозные "излишки" средств обнаруживаются в
стране, где к числу бедных, не имеющих никаких перспектив приобрести более или
менее приличное жилье, относятся не безработные, необразованные и увечные, а нормальные
здоровые, работящие, и даже сумевшие получить высшее образование "бюджетники"
- врачи и учителя…
Казалось бы, что можно еще добавить к такому диагнозу?
У нашей политической системы много недостатков. Но внимание
при их обсуждении акцентируется, прежде всего, на недостатках
формально-инструментальных. Для специалистов это, может быть, и вполне
обоснованно. Хотя в этом есть и некоторая очевидная ущербность: на любой
аргумент в пользу несовершенства инструментария и необходимости его корректировки
(идет ли речь о завышенном цензе для прохождения партий в Думу, об искусственно
усложненном механизме создания и регистрации партий, о неадекватном возложенным
полномочиям механизме формирования Совета Федерации, наконец, о неадекватном
масштабу общественных проблем уровне реального воздействия парламента на
политику государства), всегда находится аргумент альтернативный, обосновывающий
необходимость именно ныне действующего решения. И определять лишь по формальной
логике, кто прав, а кто нет, зачастую не вполне уместно.
Но есть некоторые интегральные показатели и отдельные факты
настолько вопиющие, что совершенно естественной реакцией на них является совсем
простая постановка вопроса: куда же они там все смотрят, как это в принципе
можно допускать? И вот нынешние не в меру раздутые золотовалютные резервы нашей
страны, объем которых абсолютно несоизмерим с тем, сколько и для чего валюты в
резервах нам иметь действительно необходимо – из числа таких показателей и
фактов, на которые никакого более или менее вразумительного ответа нет и,
похоже, даже и быть не может.
И здесь мы возвращаемся к вопросу о достоинствах и
недостатках нашей политической системы, но уже не с позиций абстрактной теории,
а исходя из жизненной необходимости каким-то образом все-таки решать наиболее
назревшие проблемы.
Итак, все системы в той или иной мере несовершенны. Но
случись такое в Германии или США, что средства, жизненно необходимые для
развития, на протяжении длительного времени все откладывались бы и
откладывались в некий совершенно бессмысленный сундучок, да еще и заведомо
дырявый (а напомню: за золотовалютными резервами у нас нет и в помине даже того
уровня контроля, что есть за средствами бюджета), да еще и откладывались бы с
нарастающей скоростью, когда объемы текущего изъятия ресурсов из экономики
("стерилизации") уже начинают превышать все совокупные текущие
расходы бюджета (!), согласитесь, в рамках общественного и политического
устройства этих стран именно тема обоснованности и целесообразности такого
оскопления национальной экономики, как минимум, вышла бы на безусловное первое
место среди всех тем общественной и политической дискуссии? Тем более, если бы
очередная "победная" новость пришла в самый канун избирательной
кампании – разве этот вопрос не стал бы самым ключевым и проводящим четкий и
ясный, совершенно очевидный водораздел между политическими силами?
Сразу становилось бы ясно и главное: кто – правящая сила,
поддерживающая "статус-кво", а кто действительно оппозиция – те, кто
по самому ключевому вопросу государственной политики находится в непримиримом
противоречии с властью. Сразу становилось бы понятным и другое - зачем идти на
выборы, что от результатов выборов зависит: продолжение подпитывания
нашими ресурсами нынешней крайне несправедливой глобальной мировой
финансово-экономической системы, ориентированной, в конечном счете, на питание
собранными со всего мира жизненными соками, прежде всего, экономики США, или же
поворот собственных сил и ресурсов на собственное же экономическое развитие. И,
при этом, что очень важно и является главной характеристикой политической
системы: само по себе заявление радикальной оппозиционности ныне проводимому
политическому и (или) социально-экономическому курсу в этих странах еще никоим
образом не отсекает от возможности участвовать в предвыборной кампании и
победить в ней.
Но это там, у них. А что у нас?
У нас, похоже, среди всех тем предвыборной общественной
дискуссии вопрос об обоснованности продолжения выплаты этой удушающей страну
контрибуции мировому финансово-спекулятивному монстру даже всерьез и не
ставится. И понятно почему.
Во-первых, все подразумевают, что от результатов
парламентских выборов реальный экономический курс страны вряд ли будет
каким-либо образом всерьез зависеть – этот курс определяется вовсе не в
парламентских коридорах. Но где же он тогда определяется?
Во-вторых, у нас по умолчанию уже принято, что оппозиция не
может и не должна существовать как оппозиция "его Величеству". У нас
в общественное сознание имплантирована идея "конструктивности" оппозиции,
необходимости и права на существование лишь оппозиции "его
Величества". Тогда, может быть, я выскажу совсем кощунственную мысль, но,
все-таки, необходим и следующий шаг – отстранение "его Величества" от
выработки и реализации курса? И сразу все встает на свои места:
"Величество" - гарант единства, целостности, законности и т.п. общих
высоких категорий, к которым в принципе в оппозиции быть нельзя, конкретный же
социально-экономический курс – дело житейское, критикуемое, корректируемое. В
общем – не царское.
У нас же парадокс заключается в том, что общество
умудряется одновременно: и в той или иной мере осуждать социально-экономическую
политику государства, и сознавать, что не в парламентских коридорах она куется,
и, в то же время, поддерживать курс президента, подразумевая, видимо, что
осуждаемая финансово-экономическая политика – это, видимо, чей-то еще курс? Это
курс параллельный, перпендикулярный? В любом случае – одновременный. Чей же это
все-таки курс? Кудрина, Грефа? Но они – чьи министры?
Правила игры подлинно революционной, то есть с отказом от
следования правилам для того и навязанным, чтобы революции не допустить,
известны. Но это, как и всякая игра без правил или без правил почти – игра
тяжелая и кровавая, на которую более или менее здравомыслящее общество
соглашается лишь тогда, когда уже больше никак невозможно. Но, с другой
стороны, в том и историческая ответственность того, что теперь высокопарно называют
"политическим классом", чтобы общество до согласия на немирную революцию
не довести.
Правила же игры легальные, не революционные по форме,
выстроены у нас такие, что, даже если и осознавать ключевую проблему, нужно еще
и немало мужества, чтобы именно о ней и заявить во весь голос. И понятно: ведь
истинные революционеры – отнюдь не те, кто собирается на площадях, кроет власть
и требует решительных перемен. Истинные революционеры – те, кто предлагает
реальный путь действительно радикальной корректировки не просто экономического
курса страны, но сути, смысла и роли страны во всей нынешней системе
международного разделения всякого рода трудов, усилий, возможностей и ответственности.
Отказ от роли полуколонии (по форме) и нещадно эксплуатируемого жалкого придатка
к развитому миру (по сути) – это изменение действительно содержательно
революционное. Неужто к подготовке такой мирной революции все
незаинтересованные в ней глобальные силы будут относиться спокойно и
отстраненно?
Таким образом, понятно, что в рамках мирного процесса если
и есть силы, в случае своего прихода к власти готовые и способные к переменам
по существу революционным, они должны быть аккуратны и сдержанны, с тем, чтобы
заранее не обнаружить свои истинные революционные намерения и тем самым, в рамках
ныне выстроенной системы, не перекрыть себе саму возможность оказаться хотя бы
близко к власти.
Но тогда возникает элементарный вопрос: а как же они
все-таки к власти намерены прийти? Ведь чтобы завоевать поддержку общества,
надо ставить ключевые вопросы нашей жизни и деятельно, используя все уже
имеющиеся рычаги, пытаться добиться успеха. И тем раскрывать свои истинные
намерения. И тем напрочь перекрывать (в рамках ныне выстроенных у нас правил
игры) себе саму возможность оказаться при власти – такие партии и лидеры просто
не могут получить доступ к масштабному эфиру, к действенным средствам массовой
коммуникации, не могут получит регистрацию и принять участие в выборах.
Разумеется, ничего нового в этой выстроенной у нас
оградительной схеме нет – под каким бы прикрытием (формально более или менее
демократическим) она ни выстраивалась, единственная ее цель – консервация
нынешнего положения. Причем, для солидного и умудренного годами жизни человека
само это слово - "консервация" - может звучать как бальзам на душу:
слава Богу, без потрясений, войн и революций. Но вправе ли эти самые
умудренные, прожившие большую жизнь, а значит, как правило, имеющие детей и
внуков, не задумываться над тем, что же консервируется: здоровье или набирающая
обороты болезнь?
В свое время, на заре "перестройки", возникла
некоторая возможность использования первичных ячеек организаций бюрократических
как нормальных самодеятельных. И многие из тех, кто в прежние времена в эти
"игры" играть ни в коем случае бы не стал, в этот процесс включились
– пытались демократизировать даже и КПСС. Нынешние период на период зари
"перестройки" совсем не похож – напротив, нарастает бюрократизация, иерархизация и в конечном счете "вертикализация"
всего того, что еще вчера казалось более или менее имеющим шансы на жизнь
самостоятельную. Разумеется, этот процесс не мог не затронуть и политические
партии – здесь закон суров: выживает лишь тот, кто подчиняется этим правилам.
Но означает ли это, что участие в публичном
партийно-политическом процессе полностью потеряло какой-либо смысл?
Разумеется, каждый решает для себя этот вопрос сам. Тем
более, что, если смотреть правде в глаза, ныне и общество-то находится в таком
состоянии, что сам подобный моральный вопрос не слишком-то многие себе и
задают. Но и для тех, кто подобным вопросом задаться способен, ответ на него
столь же неоднозначен, как не был он однозначен и в советские времена.
Очевидно, мы находимся на этапе слабого общества, не склонного и не способного
к требованию революционных перемен. Столь же очевидно, что мы, несмотря на всю
воинственно-патриотическую риторику, тем не менее, все еще пребываем в
состоянии ограниченного суверенитета – в доказательство достаточно даже одного
факта, с которого мы и начали эту статью (плюс минимальный анализ ситуации,
например, см. мою предыдущую статью "Чем нам грозит дефолт в США?", и
хотя бы чуть-чуть воображения).
Так или иначе, мы живем в период, когда каждый, кто хочет
что-то сделать для страны, вынужден идти на большие компромиссы. Важно лишь,
чтобы, в конечном счете, эти компромиссы вели к развитию своей страны, а не к
новым мировым рекордам по выкачиванию живых и реальных ресурсов (будь то
природные ресурсы или финансовые средства) из нашей, несмотря на все
бодряческие заявления, все же продолжающей деградировать экономики.
А какие лозунги рискнут поднять на свои знамена те, кого
все же допустят до участия в избирательной кампании, и будут ли среди них самые
ключевые, в перспективе определяющие роль и место нашей страны в мире, об этом
мы узнаем совсем скоро. И ответ на этот вопрос, в рамках ныне выстроенной у нас
"управляемой демократии", будет определять не только степень
ответственности, зрелости и гражданской смелости участвующих в выборах партий,
но и, может быть, не в меньшей степени, ход и промежуточные результаты скрытой
борьбы, идущей в тех кулуарах, в которых и определяется, какие партии и идеи
можно до нашего общества, соответственно, допустить и масштабно довести.
Специально для Столетия
28 августа 2007
Дан официальный старт избирательной кампании по выборам
Государственной Думы. Что ж, начинается новый политический сезон. Сезон, в
котором "назависимых" больше не будет –
только стройные партийные ряды.
Депутатов-одномандатников больше не будет. Это означает, что в парламенте мы, скорее
всего, больше не увидим ряд ярких личностей. Что ж, можно сказать, что это
потеря для шоу, а не для политической системы. Тем более что в парламенте мы
(простые граждане) их и не видели – нам работу парламента уже давно не
показывают. Но другой взгляд на тот же факт: в парламенте не будут представлены
эти люди, на протяжении длительного времени завоевывавшие и поддерживавшие
высокий авторитет среди своих избирателей – для общества это, конечно, потеря.
Однако на другой чаше весов – значительное количество тех
же одномандатников, проходивших в парламент как
формально независимые, но реально зависимые от огромных скрытых финансовых
ресурсов, вкладывавшихся в их кампании. Затем эти "независимые" в
большинстве своем примыкали к партии власти - вложенные деньги требовали
максимума лоббистских возможностей, каковые могут быть в нашей системе только у
партии власти. Теперь этого, уж извините, назовем все своими словами,
продажного болота, больше не будет – разве это плохо?
Но что делать с теми из одномандатников,
что были региональными реальными лидерами общественного мнения? Правильно ли,
что они попросту выброшены из политического процесса?
Кстати, напомню, что на протяжении уже более десяти лет из
процесса формирования путем народного голосования полностью исключена верхняя
палата нашего парламента – Совет Федерации. А ведь первые выборы в этот орган
проходили по очень интересной системе, которую было бы на самом деле не грех и
вспомнить.
Недостатком мажоритарной системы, от которой мы теперь при
формировании парламента окончательно отказались, как известно, являлось
отсутствие представительства меньшинства: даже если представитель какой-то силы
набрал 49,5% голосов (невиданная по нынешним временам степень доверия), но
представитель другой – 50,5, то первый в парламент не проходит. Этот недостаток
был одним из обоснований введения партийной пропорциональной системы. Но
последняя, как известно (хотя мы делаем вид, что этого не знаем), имеет свои
недостатки – искусственное, в силу ограниченности выбора практически насильственное
объединение в одну партию людей, которые при иных обстоятельствах и руки друг
другу не подали бы. И, хуже того, формализация и бюрократизация
партийно-политического процесса, продвижение на политические высоты "серых
мышей" из партийного (а то и партийно-хозяйственного) аппарата. Это все
то, что мы и практически наблюдаем уже, даже и еще до окончательного торжества
партийно-пропорциональной системы.
При формировании же Совета Федерации первого созыва осенью
1993 года была применена весьма любопытная система – двухмандатные
избирательные округа. Суть системы в том, что в каждом округе избиратели
голосуют из всего списка не за одного, а одновременно за любых двоих
кандидатов. И побеждают и, соответственно, становятся депутатами в каждом
округе сразу два кандидата – набравшие наибольшее относительное количество
голосов.
Почему была применена такая система – понятно: в
Конституцию закладывали представительство региональных органов власти
(представительных и исполнительных), но система строилась под действовавшего
президента и в расчете на победу лояльных ему сил, а после переворота
большинство региональных парламентов были оппозиционны и, более того, указами
президента были затем распущены. Значит, на первом этапе ему нужна была простая
замена механизму прямого делегирования от органов власти.
Но еще важнее и интереснее, к какому результату привело
использование такого избирательного механизма в условиях общества, расколотого
предшествующим противостоянием президента и Верховного Совета и последовавшим
кровавым переворотом: в большинстве регионов в Совет Федерации были тогда
избраны реальные лидеры общественного мнения, а там, где раскол был наиболее
явным, среди них оказались как сторонники, так и противники президента или как
лидеры относительно правых, так и лидеры относительно левых взглядов.
Конечно, если парламент – "не место для
дискуссий", то такой состав Совета Федерации уж совсем ни к чему. Но если
руководствоваться противоположным – что парламент как раз и есть то место, где
должны разрешаться общественные противоречия, - то первый выборный состав
верхней палаты нашего парламента, проработавший, к сожалению, как и тогдашняя
Дума, лишь два года, был исключительно удачным. Свидетельством тому может быть,
в частности, позиция этого органа в исторической битве за наши при родные
ресурсы (лето-осень 1995 года), в которой тот Совет Федерации не сломался, не
поддался ни на какие методы давления и в кризисный момент отстоял долгосрочные
самые стратегические интересы страны. И повторю: такому первому выборному
составу верхней палаты нашего парламента мы обязаны, в том числе, примененной в
нашей новейшей истории лишь однократно двухмандатной избирательной системе.
Но сейчас ничего подобного нет, Совет Федерации, в котором,
по сути, как раз и самое место было бы для региональных наиболее авторитетных
политиков, формируется, как известно, путем прямого делегирования от
региональных органов власти. А с учетом нынешней системы фактического
назначения губернаторов сверху, лишь при согласовании региональными органами
представительной власти, представитель от региона в верхней палате парламента
часто оказывается продуктом компромисса между региональными элитами и Кремлем,
что, согласитесь, к понятию "представительная власть" уже имеет
отношение весьма отдаленное.
Но вернемся к судьбе яркой личности (бывшего одномандатника) в наших нынешних политических реалиях.
Конечно, если бы каждый без проблем имел возможность создать свою партию (не в
50 и не в 5 тысяч фиксированных членов, а хотя бы в сотню-другую членов и плюс,
пожалуйста, неограниченное количество симпатизирующих и сочувствующих) и со
своими сторонниками идти на выборы, да еще и если бы проходной барьер был не
семь процентов, а один-три, часть из этих политиков
могли бы объединиться и вновь оказаться в парламенте, представлять своих
избирателей. И это было бы хорошо. Но, с другой стороны, какова реальная
ценность подобного представительства, когда ты, вроде бы, и в парламенте, но в
таком безусловном меньшинстве, что повлиять не можешь абсолютно ни на что?
Скажут: зато их голос все-таки слышен. Но кому слышен? С
тех пор, как трансляции заседаний прекратились, а также практически сведено к
нулю право депутатов использовать государственные СМИ для отчета перед
избирателями, слышен голос лишь тех, кому предоставляется трибуна. И если
кто-то наивно думает, что ряду известных одномандатников
трибуна в наших разнообразных телешоу предоставляется именно потому, что они
депутаты, глубокое заблуждение. Кстати, кем предоставляется? Да все теми же,
кто решает и прочие вопросы нашей жизни, включая вопрос о судьбе этих самых одномандатников и их праве кого-либо представлять…
Тем не менее, нельзя сказать, что все двери и окна закрыты.
Изменились правила игры, и теперь представлять кого-либо политически можно
только лишь и исключительно в составе какой-то партии, идущей на выборы. А если
говорить не об идеальном, а о реальном, в том числе, реальном
представительстве, то окно возможностей еще сужается – фактически представлять
интересы людей можно лишь в составе ограниченного списка партий, которые по
ряду не только объективных, но и субъективных (демократия-то все-таки -
управляемая) причин имеют шансы попасть в Думу. И набор этот уже столь узок, а
желающих в соответствующие списки попасть столь много, что, казалось бы, даже
самым авторитетным из наших "одномандатников",
что называется, ловить нечего.
Точнее, было бы ловить нечего, если бы система уже была
доведена полностью до своего логического конца, и количество голосов,
подаваемых за каждую из партий, окончательно определялось централизованно
заранее, еще до голосования. Но до такого совершенства система еще не доведена,
и потому какая-то конкуренция между партиями сохраняется. А коли так, хочешь
или не хочешь, партии вынуждены обращаться к региональным авторитетам - в
данном случае имеются в виду авторитеты не криминальные, а именно лидеры
общественного мнения. Соответственно, можно с высокой степенью вероятности
предположить, что целый ряд известных нам политиков – ярких индивидуальностей,
региональных лидеров (не путать с губернаторами, которых иногда тоже почему-то
так называют, что после введения системы фактического их назначения стало уж
совсем неуместным), так или иначе, востребованы и новой партийной системой
все-таки будут и вновь попадут в парламент. Вопрос лишь один: партии-то, не
исключено, их востребуют, но насколько они сами готовы допустить ассоциирование
своего имени с той или иной нынешней партией?
Для кого-то, особенно если политика уже стала просто
профессией (помните журналистское обоснование любой подлости: "А иначе мне
пришлось бы уйти из профессии…"), понятно, восторжествует лозунг: "Не
до жиру – быть бы живу". Тут все понятно – беги быстрее туда, куда
позовут, а то еще передумают… Особые комментарии не требуются. Но мы допустили
бы ошибку, если бы сочли априори, что все действительные лидеры местного масштаба
(бывшие одномандатники) будут руководствоваться
исключительно шкурными интересами. На деле, как и вообще в жизни, все сложнее.
И многим из них придется делать непростой выбор: уйти из публичного
парламентского политического процесса вообще, причем на срок длительный, а
может быть и навсегда, или же пойти на компромисс, выбрать (если, конечно, этот
выбор есть) ту партию из списка ныне имеющих шанс (а еще точнее, из списка тех,
кому этот шанс свыше дозволяется), пребывание в парламенте вместе с которой
может иметь какой-то смысл, принести какую-то пользу.
Смогут ли бывшие одномандатники,
оставшиеся в политике в составе теперь уже "санкционированных"
партий, изменить в нашей жизни что-то радикально? Очевидно, не смогут. Впрочем,
точно также, как не могли они это сделать и будучи ранее формально самостоятельными.
Революции пока закончились, и все изменения теперь, на какой-то период времени,
возможны лишь как плавные, согласованные, компромиссные.
Смогут ли бывшие одномандатники
повлиять на теперь уже свои "санкционированные" партии, реализовать с
их помощью какие-то свои идеи? А это уже в значительной степени зависит не от
верхушечного политического процесса, а от процесса низового, общественного – от
того, в каком направлении будет двигаться само общество, насколько оно окажется
способным оказывать давление на свою власть. Захочет и окажется в той или иной
степени способным – будет иметь наверху проводников своих интересов. Не захочет
и не будет постепенно приобретать соответствующую способность - представителям
общества во власти окажется не на что опереться. И это – вне зависимости от
того, находятся они в парламенте в составе какой-то партии или лично как
абсолютно независимые.
Специально для Столетия
3 сентября 2007
Искусство
возможного
Указ о
назначении выборов Государственной Думы подписан. Обозреватели акцентируют
внимание на двух вещах: инструментальные отличия нынешних выборов от предыдущих
и предвыборная расстановка сил. Но стоит обратить внимание и на другое: как мы
пришли именно к такой системе формирования законодательной власти и такой
расстановке сил и что это означает для нас на будущее?
Мне довелось участвовать в ряде избирательных кампаний на
протяжении бурного десятилетия – с весны 1989-го по конец прежнего века. И могу
проследить, как менялись и общественные настроения, и правила игры. Весна 1989
года. С одной стороны, выборы несвободные. Налицо и делегирование в парламент
от признаваемых властью общественных организаций (почти как нынешнее
делегирование в Общественную палату), и предварительный отбор кандидатов для
голосования. Специальные «Окружные предвыборные собрания», сформированные
властью по своему усмотрению, оценивают выдвинутых предприятиями кандидатов и
принимают решения, кого допустить до голосования, а кого – нет. Но этому противостояли
массовые настроения, общество недвусмысленно осуждало власть за использование
подобных методов «управляемой демократии». Система ещё однопартийная, но уже
лишь формально. Конкуренция и возможность выбора в ряде случаев уже есть. И где
это было возможным, люди прорывали барьеры и затем массово голосовали против
власти, в том числе в округах, где власть додумалась допустить до выборов
только одного местного главного начальника. Тем не менее страна (тогда ещё
СССР) большая, и в разных уголках всё проходило по-разному. Если в крупных
городах выборы проходили как почти свободные, то в регионах и национальных
республиках в ряде случаев они мало отличались от выборов в советские времена.
Результат: власть сформировала высший законодательный орган, процентов на 80
подконтрольный ей. И если граждане страны уже в ходе работы съезда вслушивались
в каждое слово своих избранников – это были выступления ограниченного числа депутатов
не из большинства, и на голосования эти выступления почти не влияли. Проблема у
власти была в другом – она сама не знала, что ей со всем этим делать дальше…
Весна 1990 года. Выборы в российский парламент – уже без
прямого делегирования властью своих и без открытого отсева неугодных, но ещё
без внятного партийного структурирования общества. Результат: российский съезд
и Верховный Совет оказались расколоты практически пополам. Эти две
избирательные кампании имели одну очень важную, объединяющую их черту –
практически всё делалось на голом энтузиазме. Ни о каких деньгах и их влиянии
на избирательный процесс не могло быть и речи. Силён был так называемый административный
ресурс, но он был очевиден, в чём-то даже наивен, и его использование властью в
массе случаев вело к противоположному результату – общество недвусмысленно протестовало
и выражало этот протест голосованием.
Осень 1993 года. Выборы после государственного переворота –
по правилам, навязанным стороной-победителем, с корректировкой правил уже по
ходу избирательной кампании (выборы в верхнюю палату – Совет Федерации – были
объявлены уже в ходе кампании). Впервые половина мест в нижней палате парламента
замещается по партийным спискам. Но система ещё сравнительно либеральная:
партийные блоки можно создавать по ходу кампании, плюс сравнительно много
эфирного времени выделяется всем на равных. Тем не менее это первые выборы, в
которых деньги уже играли важную роль: как провести партийную кампанию без
денег? Соответственно появление тайны финансирования кампаний – основное финансирование
серое, если не чёрное, в том числе криминальное и скрытозарубежное.
Отсюда и возможность попадания уже не только отдельных депутатов, но и целых
партий оптом в кабалу к силам невидимым, но в отличие от пребывающего в
растерянности общества хорошо знающим, что, какие законы и решения, какое
действие и бездействие они для себя хотят от парламента.
Осень 1995 года (парламентские выборы) – весна и лето 1996
года (выборы губернаторов ряда регионов и затем президентские). Здесь налицо
выраженное развитие тенденций, заложенных в 1993-м: ещё есть энтузиазм и
добровольные помощники, но они играют уже всё меньшую роль, зато радикально
возрастает роль больших денег. И административный (прежде всего телевизионный)
ресурс, помноженный на огромные деньги, стал значительно тоньше и эффективнее.
Манипулирование обществом при якобы свободных выборах достигает пика. Это уже
не прославленные демократическое общество и рыночная экономика, но в прямом
смысле торжище в храме. 1998–1999 гг. (выборы в парламенты региональные и федеральный).
Дефолт что-то всё-таки прояснил в головах, но совсем ненадолго. Раскол в обществе
и раскол в элитах. Общественное мнение, казалось, чего-то стоит. Но и сколько
требуется денег: одна минута эфирного времени на ОРТ – 36 тысяч долларов…
Правда, расколоты и элиты, у них есть деньги – конкуренция лишь в узком
элитарном сегменте, но реальная. И тут включается машина мобилизации на борьбу
с внешней угрозой, востребуются решительность и жёсткость. И они же
недвусмысленно применяются в борьбе с элитарной оппозицией. Всё грубо и
очевидно, но срабатывает…
2000 год. Всё уже под контролем. Формальные инструменты нашей
новейшей «управляемой демократии» ещё не внедрены, но, по сути, уже всё
отрегулировано сверху. И главное: общество согласно... Сейчас система
забетонирована, революционные прорывы невозможны. Но только ли по причине
жёсткости системы – может быть, и само общество, ежедневно воспитываемое тупой
рекламой, готово играть по спущенным правилам? Попробуйте в США создать новую
партию и с нею победить на выборах – невозможно. Но это не означает, что
политическая система мертва – она работает в заданном диапазоне возможностей.
Наш диапазон ещё более узкий, но это не вызывает массовых протестов. Значит,
тем, кто хочет на что-то влиять, какое-то время придётся играть в этом
чрезвычайно ограниченном диапазоне.
ЛГ, 5.09.07
Любопытно было наблюдать за новостями последней недели из
Австралии: президент США допускал буквально одну оплошность за другой. В рамках
ныне не без оснований буквально разлитого по всему миру антиамериканизма,
патриотическое чувство почти каждого жителя Земли может быть согрето. Но
уместно ли этим и ограничиться?
Действительно, вдумаемся: лидер самой мощной страны в мире,
глава государства и правительства сверхдержавы, имеющей мощь и возможность
буквально смести с лица земли любого противника (вопрос об ответном ударе пока
отложим), человек, воспитанный в семье руководителя разведки сверхдержавы и
затем бывшего президента своей страны, много десятилетий сам занимавшийся
государственным управлением и как минимум последние восемь лет уже точно
непрерывно занимающийся большой мировой политикой, этот человек, выступая на
саммите АТЭС в Австралии, буквально подряд: путает OПEК и АТЭС; пытаясь как-то
сгладить неловкость, заявляет, что премьер Австралии пригласил его на будущий
саммит ОПЕК, забывая (или вообще не зная?), что Австралия никогда не была
членом ОПЕК; да плюс спустя небольшой промежуток времени вообще путает
Австралию с Австрией – благодарит премьера Австралии за инспектирование
контингента его войск в Ираке…
Американскую государственную и политическую систему вряд ли
можно считать идеальной – у нее много своих недостатков. В частности, к высшей
государственной власти в этой стране могут приходить люди, регулярно путающие
вещи, элементарные даже для школьника. В свое время буквально легенды слагались
о глобальном невежестве Рейгана. О Буше и легенд слагать нет нужды – он сам уже
как пародия сам на себя. Но как же так получается, что страна, которой правят
такие, тем не менее, уверенно удерживает мировое лидерство?
Мне могут возразить, что уж не нам удивляться и
злорадствовать. Бывали и времена совсем наоборот, когда американский президент
демонстрировал собранность, четкость, остроту ума и глубокое понимание мировых
проблем, а наш в прямом смысле смешил весь мир – не так давно, всего десяток
лет назад. Верно, но мы-то теперь воспринимаем период, когда страной руководил
человек не вполне адекватный и дееспособный, как отклонение, как ненормальность,
как то, что повторится ни в коем случае не должно? Правда, где гарантии того,
что у нас это не повторится?
В США тоже многие не любят Буша, считают его недостойным
звания лидера великой страны. Для демократической страны это – нормально. Но
означает ли это, что Буш, как и Рейган – отклонение, ненормальность, сбой в системе
американской демократии? Вот это и в Америке вряд ли кто-то возьмется всерьез утверждать.
Как ни парадоксально, но такой сбой – вариант нормы. Более того, никто не видит
в нем признаков заведомой порочности и ограниченной дееспособности американской
системы. Напротив, нам могут возразить: если система работает и работает
эффективно даже при таких лидерах, значит, в ней заложен колоссальный запас
прочности, устойчивости, механизмы компенсации практически любых человеческих недостатков
конкретного лидера государства.
Но эффективно ли работает американская государственная
система? Смотря с чем сравнивать.
Казалось бы, уже практически для всего мира стало
очевидным, что США не могут силовым методом преобразовать Афганистан и Ирак,
жизнь в этих странах по своему образу и подобию. Значит, американская система
здесь оказалась неэффективной? К сожалению, такой вывод делать нельзя.
Демократия – не есть синоним чего-либо прекрасного, обязательно несущего мир,
добро и свет другим. И это касается в полной мере не только США, но и европейских
стран. Как мы должны помнить из истории, демократичность и гуманность государственно-политических
режимов в Англии и во Франции никоим образом не мешала этим государствам
проводить весьма и весьма жестокую колониальную политику всего чуть более
полувека назад. И из этого никто не делал вывод о неэффективности этих систем.
Просто, как это ни печально, но современное демократическое государство, не
какое-то идеальное, сказочно прекрасное, но не существующее, а реальное, это -
не государство во благо всего мира, а лишь государство на благо своих граждан.
Как бы нас ни пытались убедить в обратном. Соответственно, и эффективность
государственно-политической системы приходится рассматривать, прежде всего, с
позиций реализации национальных интересов, интересов граждан конкретной страны.
При этом сразу стоит оговориться, что образцов для
подражания, не совершающих ошибок, подобных ошибкам США в Афганистане и Ираке
(если, конечно, считать это ошибками), нам в реальном окружающем мире найти, скорее
всего, не удастся. Ведь за подобные образцы нельзя принимать тех, кто ничего
такого не совершал и не мог совершить. Потому, не исключено, и не совершал, что
просто не мог. Среди тех же, кто достаточно силен, ангелов, к сожалению, не
наблюдается, и это вне зависимости от характера политического режима.
Но накануне очередной годовщины трагедии 11 сентября вновь
уместно задаться вопросом и о степени эффективности американской системы и для
самих США. В мировой, в частности в европейской, прессе вновь возникли гипотезы
о том, что никакой неспровоцированной агрессии "мирового терроризма"
в отношении США не было, но была страшная и кровавая провокация, организованная
самой нынешней администрацией для создания в стране условий для
"ответной" агрессии в отношении Афганистана и Ирака и далее везде… И
если предположить, что подобное в принципе возможно, то тогда уже нельзя
говорить, что американская система опасна для окружающих, но безопасна для
самих граждан США?
Прежде всего, стоит заметить, что вопрос о степени
невежества лично конкретного руководителя государства – это один вопрос, но
вопрос о возможности глобального заговора высшего руководства государства
против своей же страны – вопрос совсем другой. Или даже пусть не против своей
страны, а, вроде как, и в ее стратегических интересах (как руководители
государства их понимают), но с возможностью запросто пожертвовать для
достижения цели жизнями нескольких тысяч сограждан – это все равно вопрос уже
действительно безопасности такого механизма народовластия для самого народа.
Но как ни чудовищно и жестоко это звучит, разве мы можем
привести из истории пример политического режима, никогда не жертвовавшего теми
или иными гражданами ради достижения каких-то стратегических целей? А уж в
военное время и вовсе есть такое понятие, как отвлекающий маневр, когда тысячи,
а то и десятки тысяч направляются на заведомую гибель ради отвлечения
противника и создания условий для возможности прорыва на каком-то ином участке.
Более того, даже применительно к деятельности такого безусловно великого президента
США как Франклин Рузвельт до сих пор с этой точки зрения остаются вопросы. В частности,
ряд специалистов утверждают, что Рузвельт был предупрежден своевременно о
предстоящем нападении японцев на Пирл-Харбор, но
сознательно не предпринял мер для защиты базы – ради того, чтобы общественное
мнение страны и Конгресс убедились в необходимости вступить в войну. Так это
или не так на самом деле, мы не знаем, но, если предположить, что это
действительно было именно так, будем ли мы однозначно осуждать Рузвельта за
это?
Но одно дело – Рузвельт, без преувеличения, спасший свою
страну, сумевший сплотить ее вокруг не просто нового курса, но принципиально
новых для США представлений о всей системе взаимоотношений между государством,
бизнесом и гражданином, и другое дело – нынешний президент США, не привнесший
(пока, во всяком случае) в жизнь своей страны ничего подобного.
И вот здесь мы подходим к главному: почему американские
политологи не считают возможность прихода к высшей государственной власти в
стране человека попросту невежественного принципиальным дефектом американской
системы? Наверное, потому, что, несмотря на значительную централизацию власти в
руках президента, тем не менее, их система строится как совокупность большого
количества реально работающих сдержек и противовесов. Соответственно, роль
одного ошибочного решения в отношении конкретной личности руководителя
государства существенно снижается. Разумеется, она не сводится и не может быть
сведена к нулю, но какие-то ошибки (если это – ошибки, а не тщательно заранее
продуманные и подготовленные преступления), могут быть и более или менее
своевременно исправлены.
И здесь мы возвращаемся к примеру Рейгана, которого,
несмотря на вышеупомянутую "легендарность", тем не менее, многие в США
относят к числу великих лидеров своей страны. В чем величие Рейгана для США –
ведь не только в том, что именно в период его правления стала рушиться великая
держава, являвшаяся стратегическим конкурентом и противником? И даже не в том,
что он и его администрация приложили усилия к этому разрушению и закреплению
успеха – эти усилия прикладывались и всеми предшествующими администрациями. Но
в критический для страны и всего мира момент Рейган был абсолютно последователен.
Что стояло за этой последовательностью – его искренний антикоммунизм и святая
вера в рыночную экономику и демократию, помноженные на представления о
мессианском предназначении США? Может быть, но не менее важным было и другое –
за спиной, как мы знаем, частенько проявлявшего потрясающее невежество Рейгана
стояла целая команда ярких личностей и мощных интеллектуалов, составлявших
костяк его администрации, и многие из этих людей затем проявили себя и в
последующих администрациях США. Более того, многие их этих соратников
президента были не просто яркими индивидуальностями, но представителями и
ставленниками деловых кругов, крупного бизнеса, имеющего далеко идущие
стратегические интересы во всем мире. Значит, величие для США Рейгана, на самом
деле, было и есть кому разделить.
Таким образом, американская система – это система,
состоящая не только из всем нам известных и наблюдаемых сдержек и противовесов,
на уровне известного противостояния администрации и Конгресса, с возможностью
вмешательства Верховного суда как высшего арбитра. Это еще и система, состоящая
из скрытых от посторонних глаз механизмов мотивирования и командного принятия
решений и командной же их реализации. И, что очень важно заметить, эта командность реализуется не только в рамках противостоящих
друг другу партий, но и на надпартийном уровне.
В свое время, еще в начале 90-х годов, мне пришлось однажды
как приглашенному зарубежному гостю наблюдать одно такое надпартийное
мероприятие, на котором присутствовало значительное количество известных
американских политиков, включая Гора, Нанта, Лугара и
других. Что обращало на себя внимание прежде всего? Да лишь то, что все межпартийные
противоречия куда-то вдруг исчезли, а обсуждались те вопросы, прежде всего,
внешней политики США, в которых вырабатывался консенсус. Понятно, что мне здесь
не стоит преувеличивать значимость события, которое я наблюдал. Скорее всего,
то, свидетелем чему был я, было лишь уже неким верхушечным мероприятием,
элементом некоего шоу, реальные же притирки позиций и выработка общих подходов
осуществлялись где-то за хорошо закрытыми от посторонних наблюдателей дверьми.
Но важно другое: за практически непрекращающимся
предвыборным шоу, в рамках которого представители противоборствующих на
американской политической арене партий не устают выступать с обвинениями и
разоблачениями друг друга, на деле скрывается еще и нечто, этому совершенно
противоположное – постоянно вырабатываемый и тщательно поддерживаемый
глобальный консенсус управляющих элит в отношении самых ключевых и
стратегических для США вопросов. А уж какой, извините, артист, будет на весь
мир озвучивать, обосновывать, оправдывать и публично реализовывать эту
стратегию, как мы можем догадаться, для них, для их политической системы - лишь
вопрос тактики.
…На фоне американского президента на саммите в Сиднее наш
выглядел прекрасно. Но только дела у нас, несмотря на все победные реляции и
все разносы, учиняемые президентом правительству, пока все же далеки от
блестящих. И главное, пока все еще очевидно: мы играем по их правилам и, более
того, по большому счету, работаем на них. Достаточно сказать, что на субботней
телепередаче "Народ хочет знать" (канал ТВЦентр)
два практических антагониста – Глазьев и Тосунян –
сошлись в оценке прямых потерь государства от игры в раздутые золотовалютные
резервы – порядка тридцати миллиардов долларов лишь за один год!
Если кто-то теряет, то кто-то – находит. Догадайтесь с трех
раз, кто этот счастливчик? Уж не та ли самая страна, президент которой как-то
подозрительно все публично путает, но от того совсем не смущается?
Почему же мы, такие умные, все продолжаем работать на этих
чудаков? Может быть, это потому, что уж очень далека не то что от идеала, но
даже и от известных реальных более или менее дееспособных образцов наша
политическая система?
А может быть, и потому, что по самым стратегическим
вопросам жизни страны у нас в головах все еще бедлам и шум, и мы пока еще
слишком далеки от глобального общественного, надпартийного консенсуса?
Специально для Столетия
10 сентября 2007