Журнал «Золотой Лев» № 125-126 - издание русской
консервативной мысли
С. Батчиков, С. Кара-Мурза
Прыжок в пропасть
Неолиберальная реформа в России
В 1989 году правительство Горбачёва начало в СССР радикальную
реформу всего жизнеустройства, которую в 1991 г. продолжило в России
правительство Ельцина. Предполагались настолько глубокие изменения, что в
обиход даже вошел нелепый термин "реформа посредством слома". Т.И. Заславская, да и сам М.С. Горбачёв называли эту реформу
"революцией". С 1990 г. непосредственное участие в разработке
программы этой реформы принимали американские экономисты, а также эксперты МВФ
и Всемирного банка.
Проект этот по глубине ломки был несопоставим с революцией
Октября 1917 года – речь шла о смене типа цивилизации. Планировалось изменение
не только экономики, социальной и политической системы, но и структуры
общества, образа жизни всего населения, мировоззренческой матрицы народа, его
культуры во всех ее срезах, типа межнационального общежития. Можно сказать,
реформаторы и их западные наставники ставили целью демонтировать Россию и ее
народ, а затем собрать их заново, отбросив "ненужное", на совершенно
иных основаниях[1].
Реформа быстро, почти молниеносно, привела к экономической
и социальной катастрофе – на фоне общего, системного кризиса. Тот кризис, в
который погрузилась Россия начиная с 1991 г., не имеет аналогов в истории по
своей глубине и продолжительности. Наглядное представление о том, что
произошло, дает динамика натурных показателей – объема производства главных
жизненных благ и тип их распределения, здоровья населения и продолжительности
жизни, духовного состояния общества. Так, форма интегральных кривых "здоровья
промышленности", которые рассчитываются по десяткам показателей
Организацией ООН по промышленному развитию (ЮНИДО), показывает, что произошла
именно катастрофа.
Три страны в середине 90-х годов имели структурно сходные кривые
"разрушенной экономики" – республики СССР, Иpак
и Югославия. В Иpаке и Югославии это было следствием
"горячих" войн. По России прошла война под названием "неолиберальная реформа".
Известный американский советолог С. Коэн писал в 1998 г.:
"Проблема России состоит в
беспрецедентно всеобщей экономической катастрофе в экономике мирного времени,
находящейся в процессе нескончаемого разрушения… Катастрофа настолько
грандиозна, что ныне мы должны говорить о не имеющем прецедента процессе –
буквальной демодернизации живущей в ХХ веке
страны".
Коэн не говорит очевидного: в ХХI веке промышленно развитая
страна не может пережить "демодернизацию" –
она гибнет.
До сих пор в нашем обществе не было спокойного,
обстоятельного разговора с интеллектуальными авторами этой реформы и той частью
интеллигенции, которая их искренне и бескорыстно поддержала. Слишком много
несчастья мы видели вокруг, слишком были накалены страсти. А главное –
реформаторы, считая себя героями-победителями, отвергали саму идею
общественного диалога о ходе реформы. "Иного не дано!" – вот был их
девиз.
Мы же считаем, что разговор необходим – не о политической
вине, корыстных намерениях или злоупотреблениях авторов реформы, а о той
философской и мировоззренческой основе, на которой строилась стратегия реформы
и планы конкретных действий. Мы предлагаем начать такой разговор – исходя из
презумпции невиновности. Он нужен, чтобы извлечь уроки из огромного
эксперимента, который был проведен и еще ведется над Россией. Знание,
полученное ценой длительных массовых страданий и огромных разрушений, не должно
пропасть. Не должны пропасть и те ценные ростки нового, которые пробились на
нашем пепелище. Нам нужно знание того, что произошло за двадцать последних лет,
чтобы наметить путь в будущее уже не из советской реальности, как в 1990-1991
гг., а с нынешнего распутья. Два срока Путина понемногу затормозили маховик
разрушения, раскрученный в 90-е годы, но вовсе не прояснили ни образа будущего
России, ни пути к нему.
Надо сказать, что итоги "неолиберальной
волны" сейчас подводятся и на самом Западе, и в периферийных странах, и в
международных организациях. Результаты этого анализа мы будем принимать во
внимание в дополнение к тому, что мы видим у себя дома. В свою очередь, за
рубежом возрос интерес к нашим собственным оценкам российской реформы.
Для начала разговора изложим наш взгляд.
В 1990-1991 гг., когда среди советских специалистов
обсуждались принципы будущей реформы, мнения резко разделились. Целый ряд
учёных и практиков предупреждали с вескими доводами, что неолиберальный
вариант реформ обречен на провал и при его реализации приведёт к массовым
страданиям, масштаб которых в тот момент было даже трудно определить. Эти
прогнозы сбылись с высокой точностью (главное отклонение связано с тем, что
была недооценена прочность советских[2]
систем жизнеобеспечения и культуры).
К середине 90-х годов мнение о том, что экономическая
реформа в России "потерпела провал" и привела к
"опустошительному ущербу", стало негласным, но общепризнанным и среди
западных специалистов. Нобелевский лауреат по экономике Дж. Стиглиц
дает ясную оценку:
"Россия обрела самое худшее из всех возможных
состояний общества – колоссальный упадок, сопровождаемый столь же огромным
ростом неравенства. И прогноз на будущее мрачен: крайнее неравенство препятствует
росту".
Вдумаемся: в результате реформ мы получили самое худшее из
всех возможных состояний общества. Значит, речь идет не о частных ошибках,
вызванных новизной задачи, а о системе ошибок, о возникновении в сознании
авторов реформы "странных аттракторов", которые тянули к наихудшим
вариантам из всех возможных, тянули к катастрофе.
Мы стоим перед фактом: в огромной стране усилиями политиков
и влиятельной интеллектуальной группировки искусственно создана социальная
катастрофа. Казалось бы, перед научным сообществом возник очень важный в
теоретическом и еще более в практическом плане объект исследований, анализа,
размышлений и диалога. Но за прошедшие 15 лет никакого стремления к рефлексии
по отношению к программе реформ в среде реформаторов не наблюдается! Не может
врач, на руках которого из-за его ошибки умер пациент, не задуматься о сути
этой ошибки, не раскопать её причин. Это было бы противоестественно, противоречило
бы главным нормам врачебного сознания. Но ведь гуманитарная элита как раз и
выступила в роли врача, давшего рецепт для лечения нашего хозяйства[3].
И вот совершены тяжелые ошибки, хозяйство загублено – и никаких признаков
рефлексии.
Когда сегодня читаешь труды интеллектуалов из команды
Горбачёва, которые объясняли в 1989-1991 г., как следует ликвидировать
советскую хозяйственную систему и перейти к свободному рынку, становится
страшно. Их рассуждения напоминают речь безумца, обычным словам у них придается
странное значение, критерии здравого смысла отброшены напрочь. Мы в горячке тех
дней этого не замечали[4],
так надо хоть сегодня вникнуть! Ведь эта безумная логика и до сих пор действует
во влиятельных кругах.
Любое интеллектуальное сообщество, уходя в такой ситуации
от диалога, превращается, независимо от личных намерений, в клику
манипуляторов, выполняющих политический заказ под прикрытием авторитета науки.
Если отставить предположения о том, что доктрина этих реформ является плодом
сатанинского заговора против России[5],
остаётся признать, что её замысел включал в себя ряд ошибок фундаментального
характера. Сейчас некоторые авторы программы реформы пытаются представить её
результат как следствие непредвиденных обстоятельств и чуть ли не стихийных
процессов. Они отказываются от анализа дефектов философского и
интеллектуального основания реформы. Это усугубляет раскол в обществе – не
желая добросовестно участвовать в исправлении нанесённых стране повреждений,
они шаг за шагом ухудшают свой имидж.
Второй факт заключается в том, что в основание российской
реформы был положен неолиберализм – философская,
социальная и экономическая концепция, которая разрабатывалась с конца 40-х
годов и получила развитие в США. Это был определённый, вполне сознательный
выбор той части политической и интеллектуальной элиты, которая была причастна к
власти после прихода Горбачёва. Расхождения между разными группами
несущественны по сравнению со значением этого выбора.
Неолиберализм как концепция – явление новое, продукт наступления
постмодернизма на структуры Просвещения. В первой трети ХХ века индустриальная
экономика стала столь большой системой, что "невидимая рука" рынка
оказалась неспособной при сбоях возвращать ее в состояние равновесия. Кейнс отказался от механистического рыночного детерминизма
и показал, что в хозяйстве должно участвовать государство[6],
говорящее "на ином языке", чем частный бизнес. Экономисты-классики
видели выход из кризиса в сокращении государственных расходов и зарплаты, в безработице.
Кейнс, напротив, считал, что простаивающие фабрики и рабочие
руки – признак ошибочности их теории. Его расчеты показали, что выходить из кризиса
надо через массированные капиталовложения государства, вплоть до достижения
полной занятости (беря взаймы у будущего, но производя). Так и действовал
Рузвельт для преодоления Великой депрессии, несмотря на сопротивление экспертов
и частного сектора. Ему удалось сократить безработицу с 26% до 1,2% при росте производства
вдвое. Тогда-то экономика США набрала свой ритм. Произошла "кейнсианская революция" – Запад стал строить
"социальное государство".
Это было несчастьем для крупной буржуазии. Да, она
богатела, но нестерпимо было видеть, что и быдло стало прилично питаться. Доля
активов, которой владел 1% самых богатых граждан США, снизилась с 48% в 1930 г.
до 22% в 1975 г. А доля в национальном доходе 0,1% самых-самых богатых
снизилась с 8% в 1928 г. до 2% в 1973-м. Всё равно огромная разница в доходах,
но тут дело не в достатке, а в сословной чванливости.
В 1947 г. Ф. фон Хайек собрал
(как водится, на курорте в Швейцарии) группу экономистов и философов (включая
Поппера), и они стали вырабатывать доктрину контрнаступления на кейнсианское социальное государство. Эту доктрину и назвали
неолиберализмом. Закрытая группа Хайека
получила большую финансовую и информационную поддержку крупного капитала и
стала наращивать свое влияние в политических кругах и элитарных университетах.
Был подключен и Нобелевский комитет по экономике, пошли премии. К концу 70-х годов
подготовили и пару харизматических фигур – Рейгана и Тэтчер, которых продвинули
на вершину политической власти. Началась "неолиберальная
волна", постепенный демонтаж социального государства и восстановление
сословной обособленности крупного капитала.
Вот показатели бытового уровня. Доля в национальном доходе
0,1% богатейших людей США за 25 лет выросла в 3 раза, налог на сверхвысокие
доходы снизился с 70% до 28% (при Рузвельте он был поднят до 80%, а в 1955-1965
гг. удерживался на уровне 90%). Соотношение средней зарплаты топ-менеджера и
рабочего в корпорациях США поднялось с 30:1 до 500:1, реальная зарплата рабочих
снизилась на 10% при росте производительности труда вдвое, число граждан США,
не имеющих медицинской страховки, выросло до 44%.
Но США – это США. А что же дал неолиберализм
человечеству в целом? Он затормозил развитие мирового хозяйства и резко
перераспределил богатство в пользу богатого меньшинства – и богатых стран в
мире, и богатой верхушки всех принявших принципы неолиберализма
народов. Неолиберализм – победа меньшинства над
большинством за счёт общего снижения эффективности. Совокупный темп роста
мирового хозяйства составил в 60-е годы 3,5%, в 70-е – 2,4%, в 80-е – 1,4% и в
90-е годы – 1,1%. Тезис неолибералов, что обогащение
богатых будет выгодно большинству, оказался ложным – даже если не учитывать
цинизма, с которым неолибералы соблазнили
"средний класс" выбросить с социальной шлюпки "слабых".
Под давлением неолиберализма в
культуре Запада все больше доминировал собственнический индивидуализм. Тэтчер
даже заявила, что не существует "такого явления, как общество, – только
отдельные мужчины и женщины". Была утверждена полная автономия экономики
от этических ценностей. М. Фридман декларировал:
"Позитивная экономическая теория есть
или может быть объективной наукой в том же самом смысле, что и любая
естественная наука".
Вновь восторжествовал механистический детерминизм и редукционизм как методологические принципы. В этот момент,
пожалуй, впервые с рождения политэкономии, возникло принципиальное расхождение
между траекторией её основной модели и изменениями научной картины мира. Неолиберализм означал "возврат к истокам",
тупиковый ответ на кризис индустриализма.
Присущий неолиберальной
антропологии социал-дарвинизм доходил иногда до уровня гротеска. Примечателен
спор Улофа Пальме с Фpидpихом
фон Хайеком, который сказал в 1984 г. на собрании в
Гамбурге, что для существования рыночной экономики необходимо, чтобы люди
освободились от некоторых природных инстинктов, среди которых он выделил
чувства человеческой солидарности и сострадания. (Пальме назвал это
"консервативной контрреволюцией против социального и демократического развития
последних шестидесяти лет"). В своём выступлении фон Хайек
выявил претензию неолиберализма: пpевpатить человека
в новый биологический вид. То, о чем мечтал Фpидpих
Ницше, создавая образ сверхчеловека, находящегося "по ту сторону добра и
зла", попытались сделать реальностью в конце ХХ века. Концепция нового
избранного народа ("золотого миллиарда") всерьез разрабатывается в её
философских, социальных и политических аспектах.
Каковы же были основания принять неолиберальную
доктрину для реформ в России? Можно говорить о рациональности неолиберализма – в рамках специфической культуры Запада и
его экономической реальности. Но это вовсе не значит, что постулаты и доводы неолиберализма являются рациональными и в иной реальности,
например в России. Даже напротив, перенесение их в иную экономическую и
культурную среду наверняка лишает их рациональности. Это – почти очевидное
элементарное правило.
Видный либеральный философ Дж. Грей писал:
"Ожидать от России, что она гладко и
мирно примет одну из западных моделей, означает демонстрировать вопиющее
незнание ее истории, однако подобного рода ожидания, подкрепляемые
подслеповатым историческим видением неолиберальных
теоретиков, в настоящее время лежат в основе всей политической линии Запада".
Разве этого не знали наши младореформаторы? Пусть ответят
на этот простой вопрос. Анализируя причины краха неолиберальной
реформы в России, мы должны понять природу "гибридизации" западного и
туземного сознания, которая порождает доктрину, доводящую травмирующие свойства
реформы до состояния абсурда, несовместимого с жизнью общества.
В российском "неолиберальном"
обществоведении механицизм и "рыночный" детерминизм приобрели
характер фундаментализма. А ликвидация "цензуры" советской идеологии
освободила в сознании наших неолибералов такие темные
и даже архаические силы, что произошёл откат в методологических и ценностных
установках, которого мало кто мог ожидать. Зачастую это даже не откат, а
"прыжок в сторону" от привычных культурных норм. Общие признаки
"нового мышления" этих обществоведов – отсутствие логики и меры, оторванность
от реальной жизни, радикальный стихийный идеализм.
Открытый замысел реформы заключался в переводе всех сторон
жизни на рыночные отношения. Эта утопия недостижима нигде в мире, в России же
она убийственна. Но неолибералы делали вид, будто
всех этих трудов русских экономистов, географов, социологов, начиная с XIX
века, просто не существует. Дж. Гэлбрейт сказал о планах
реформаторов откровенно:
"Говорящие о возвращении к свободному
рынку времен Смита неправы настолько, что их точка зрения может быть сочтена
психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас
на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы
выжить".
Психическое отклонение клинического характера – вот как
воспринимался замысел реформы в России видными западными специалистами, не
имеющими причин лгать!
http://www.sovross.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=1412
Советская Россия, 7.09.07
[1] Кого авторы именуют «реформаторами и их западными наставниками» ничего и никого собирать заново не собирались и не собираются (здесь и далее прим. ред. ЗЛ).
[2]
Термин «советский» в действительности ничего не определяет. Он в сущности
бессодержателен.
[3] Значительное число интеллигентов-гуманитариев выступило скорее все-таки не в качестве врачей, а в роли наемного, обслуживающего персонала, как служба вражеской пропаганды. При этом разрушение «до основания» Российского государства было их сладкой грезой.
[4] В рассматриваемый период отнюдь не «все» находились на стороне разрушителей страны, но они были в меньшинстве.
[5] Почему бы ни предположить обычный заговор против России, в котором «сатанинскими» были лишь помыслы?
[6] В условиях Российского государства речь должна идти об институтах государственной власти, о государственной власти вообще.