Журнал «Золотой Лев» № 125-126 - издание русской
консервативной мысли
С.В. Кортунов
Крушение
Вестфальской системы и новый мировой порядок[1]
Говоря о кризисе Вестфальской системы, следует учитывать
неоспоримый факт: кроме США, которые в современном мире являются носителем
полного национального суверенитета, на нем для себя настаивают лишь четыре
страны: Россия, Китай, Индия и Иран. Значит ли это, что в мире и впрямь
складывается нео-Вестфальская система? Или мир,
пройдя через Вестфальскую эпоху национальных государств, вернется к эпохе
империй, только на новом уровне? Этой теме посвящена статья заведующего
кафедрой мировой политики ГУ-ВШЭ проф. С.В. Кортунова
Основы
Вестфальского мира1
Мировая история до утверждения Вестфальской системы, т.е.
международной системы национальных государств, — это история господства и
противоборства различных империй. Расхожее мнение о том, что империи это
абсолютное зло, является в лучшем случае добросовестным заблуждением, а в
худшем — злонамеренной ложью. Все наиболее важные прорывы в мировой истории
были связаны с подъемом и расцветом различных империй. И, напротив, упадок
империй, как правило, влек за собой наступление смутных времен, экономическое
прозябание целых государств и континентов, закат политических и правовых
институтов, морально-нравственную деградацию народов. Место творца, осуществлявшего
имперскую созидательную работу, в этом случае занимал демон разрушения и хаоса.
Перефразируя К. Маркса, можно сказать, что не революции, а
именно империи были локомотивами мировой истории. И если взять всемирную
историю в целом, то оказывается, как справедливо подмечает В. Махнач, что империи — гораздо более устойчивое государственное
формирование, по сравнению со всеми другими, в том числе и национальными государствами.
Речь, разумеется, идет прежде всего о полноценных империях, которых, В. Махнач насчитывает лишь четыре — Римская империя, Византия,
Священная римская империя германской нации и Российская империя, каждая из
которых существовала в течение многих столетий, а то и тысячелетий. Правда, и
«самозванки» — Британская, Османская, Китайская и другие имперские (или квазиимперские) образования просуществовали в течение
весьма длительного времени.
В ХIV-XV веках в мировой политике начинается процесс
формирования нового государственного и общественного устройства — национальных
государств, связанный как с распадом старых империй, так и с появлением и
становлением основного субъекта национальных государств — национальной
буржуазии. Внутри прежних империй, сохраняющих внешние имперские атрибуты,
вызревают такие национальные государства, как Франция, Англия, Португалия,
Швеция, Нидерланды, Испания. Все эти страны на протяжении еще нескольких
столетий останутся колониальными империями — кто дольше, кто короче. Однако империи
этого типа классическими империями уже не являлись: колонии захватывались и
удерживались этими странами не для того, чтобы создать «мир миров», как это
было прежде, а исключительно в целях развития национальных метрополий за счет
хищнической эксплуатации заокеанских территорий. Хотя такого рода политика
могла весьма искусно прикрываться имперской идеологией: мол, несли в Азию и
Африку «цивилизацию», «культуру», «христианскую миссию» и проч. Собственно,
именно тогда весьма рельефно проявилась разница между имперской и
империалистической политикой, между имперским и империалистическим государствами.
В идейном плане становление национальных государств было
обосновано в трудах Ж. Бодена («Книга шести
государств»), сформулировавшего понятие «суверенитет», Н. Макиавелли
(«Государь»), разработавшего категорию «государственный интерес» и Г. Гроция («О праве войны и мира»), создавшего основы корпуса
международного права. Большую лепту в идейное обоснование национального
государства внесли Т. Гоббс и Б. Спиноза.
Из всех европейских государств лишь Россия в эту эпоху
продолжает оставаться подлинной империей, т.е. страной, объединенной общим
имперским замыслом. К тому же она и не пытается создать национальное
государство. Даже при Петре Великом, осуществляющим национальную модернизацию,
она остается империей.
Рубиконом между эпохой империй и эпохой национальных
государств стал Вестфальский мир, заключенный европейскими державами в 1648
году после кровавой Тридцатилетней войны в Европе. Она началась в 1618 году с
чешского восстания против гнета австрийских Габсбургов, которые в это время
контролировали территорию Священной римской империи германской нации. Правда, к
тому времени эта империя, формально включавшая в себя такие страны, как
Германия, Пруссия, Австрия, Испания, Италия, Нидерланды и др., уже находилась в
состоянии упадка. Будучи конгломератом полусамостоятельных
государств, она была весьма рыхлой в административном смысле слова и жила в
основном набегами на сопредельные страны. От изначального имперского замысла
там не осталось и следа.
Тридцатилетняя война была воистину мировой войной своего
времени: она вовлекла в свой огненный водоворот все крупные европейские
государства: Швецию, Францию, Германию, Нидерланды, Данию, Чехию, Англию,
Испанию, Италию, в меньшей степени — Польшу и Россию. Попытка императора
Фердинанда II спасти империю, подчинив себе хотя бы ее ядро — Германию —
потерпела полное поражение. Главную роль в этом сыграла Франция, в частности,
дипломатия Ришелье, который сделал все, чтобы этого не допустить. Вестфальский
мир 1648 года подвел следующие итоги Тридцатилетней войны:
две основные силы того времени — папство и империя — были
сокрушены; правда, формально Священная римская империя германской нации
существовала еще несколько столетий: последний гвоздь в гроб империи вбил
Наполеон в 1806 году;
был создан Швейцарский союз;
Испания утратила доминирующие позиции в Европе, уступив их
Франции, которая превратилась на полтора столетия в региональную сверхдержаву;
другие страны, такие как Швеция, Португалия, Чехия, Дания,
Италия и Нидерланды, сложились в национальные государства.
Последнее было, пожалуй, главным политическим итогом
Тридцатилетней войны, поскольку это стало началом формирования мира
национальных государств, который и составил Вестфальский мировой порядок или
Вестфальскую систему международных отношений, основные элементы которого
действуют и в наши дни. Расцветом Вестфальской системы был ХХ век, который
одновременно стал началом ее упадка. Тем не менее, Вестфальская система
закрепила в мировом порядке определенные правила игры, которые, с известными
поправками и модификациями, работают до сих пор:
Вестфальская система не запретила, а разрешила войны, в том
числе и агрессивно-наступательные, начало и ведение которых она отнесла к
законному праву суверенного государства;
Вестфальская система не препятствовала, а по сути дела
способствовала закреплению в международном праве права сильного;
Вестфальская система утвердила в международном праве
принцип невмешательства во внутренние дела других суверенных государств, следуя
нормативной максиме, сформулированной Ж. Боденом:
«Суверенитет — это абсолютная и постоянная власть государства над подданными и
гражданами».
Именно поэтому ни в XVII, ни в XVIII, ни в XIX вв. никто не
считал себя вправе вмешиваться во внутренние дела европейских тираний, в
которых откровенно и в массовом порядке нарушались права человека и гражданина.
И даже в первой половине ХХ столетия западные демократии не вмешивались во
внутренние дела нацистской[2]
Германии и коммунистического Советского Союза[3].
Мировое сообщество молчало, глядя на развертывающийся в Германии геноцид евреев
или массовые репрессии в сталинском СССР. Да оно и не имело никаких рычагов
воздействия на такие режимы.
Положение несколько изменилось лишь в последней трети
прошлого столетия и то лишь потому, что Запад стал использовать права человека
как инструмент борьбы с СССР. Но именно тогда и начался закат Вестфальской
системы международных отношений.
Эволюция, расцвет
и упадок Вестфальской системы
Начиная с 1648 года, Вестфальская система международных
отношений претерпела шесть модификаций, каждая из которых была результатом
крупных военных потрясений. После Тридцатилетней войны первым из таких
потрясений, гораздо более масштабным и кровопролитным, стали наполеоновские
войны. Они завершились разгромом Наполеона коалицией европейских держав при
доминирующей роли Российской империи, которая внесла основной вклад в победу
коалиции. Венский конгресс 1815 года закрепил очередной передел мира и
образовал «Священный Союз» при фактическом лидерстве России. В 1830 году Союз
развалился — не в последнюю очередь в результате антирусских интриг Австрии и
Англии.
Следующим потрясением Вестфальского мирового порядка стала
Крымская война 1854-56 гг., закончившаяся поражением России и Парижским
конгрессом 1856 года. Конгресс закрепил новый передел мира на Балканах и в
акватории Черного моря не в пользу России: она была вынуждена вернуть Карс, согласиться с нейтрализацией Черного моря и уступить
Бессарабию[4].
Впрочем, Россия довольно быстро — в течение 13-15 лет — восстановила геополитический
статус-кво.
Франко-прусская война 1870-71 гг., закончившаяся поражением
Франции и триумфальной победой бисмарковской
Германии, привела к установлению недолгого Франкфуртского
мира, ставшего четвертой модификацией Вестфальской системы международных
отношений.
Эта модификация была разрушена Первой мировой войной
1914-18 гг., в которой поражение потерпели Турция и Германия, а также Россия,
которая в военном отношении войну, безусловно, выиграла, но ее победу украли
большевики. В результате сложился хрупкий Версальский мир, в котором впервые в
истории была предпринята серьезная попытка создать универсальную международную
организацию — хотя бы и в масштабе европейского континента — несущую
ответственность за мир и безопасность в Европе: Лигу Наций. Версальский мир был
основан на широкой и разветвленной договорно-правовой базе и включал в себя хорошо
отлаженный механизм принятия и исполнения коллективных решений. Это, однако,
его не спасло от полного крушения уже в преддверии Второй мировой войны. Кроме
того, Версальский мир был недостаточно универсален: он не включал в себя не только
такие крупные азиатские страны, как Китай, Индию и Японию, но в полной мере и
США, которые, как известно, так и не вступили в Лигу Наций и не ратифицировали
Версальский Договор. СССР был исключен из Лиги Наций после вторжения в
Финляндию.
Вторая мировая война вовлекла в военные действия и те
страны, которые не были частью Версальского мира. Эта война, закончившаяся
тотальным поражением Германии, Японии и их союзников, создала шестую и до сего
времени последнюю модификацию Вестфальской системы международных отношений — Ялтинско-Потсдамский мировой порядок, который, как уже
говорилось выше, был одновременно ее расцветом и началом ее заката как международной
системы объединенных национальных суверенитетов.
Главным отличием Ялтинско-Потсдамского
мирового порядка от Версальского было формирование — взамен рухнувшего
многополярного — биполярного мироустройства, в котором доминировали и соперничали
друг с другом две сверхдержавы — СССР и США. А поскольку они были носителями
двух разных проектов мирового развития (и даже двух разных исторических
проектов) — коммунистического и либерального — их соперничество с самого начала
приобрело острый идеологический характер противостояния и борьбы между «миром
победившего социализма» и «свободным миром». Сразу после Второй мировой войны
эта конфронтация получила название «холодной войны» (которая продолжалась, по
крайней мере, до 1985 года). В это же время в у США и СССР появилось ядерное
оружие, и такая конфронтация сложилась в весьма специфический и неведомый
доселе в мировой политике режим взаимодействия двух субъектов конфронтации —
режим «взаимного ядерного сдерживания» или «взаимного гарантированного
уничтожения». Этот режим, с одной стороны, удерживал СССР и США от третьей
мировой войны, а с другой стороны воспроизводил всю совокупность
конфронтационных отношений. Пиком холодной войны стал Карибский
кризис 1962 года, когда СССР и США оказались на грани ядерной войны. Этот
кризис, однако, и положил начало ядерному разоружению и разрядке международной
напряженности.
Таким образом, Ялтинско-Потсдамская
система международных отношений носила ярко выраженный конфронтационный
характер, хотя успешное сотрудничество антигитлеровской коалиции в годы Второй
мировой войны давало определенные основания полагать, что и послевоенный мировой
порядок станет кооперационным.
Доминирование и значительный военно-силовой отрыв двух
сверхдержав от всех остальных стран мира, идеологический характер
противостояния, его тотальность (во всех точках земного шара), конфронтационный
тип взаимодействия, соревнование двух проектов мироустройства и исторического
развития заставляло все остальные страны мира делать жесткий выбор между двумя
мировыми полюсами. В условиях конфронтации СССР и США у других стран просто не
было другой возможности кроме как стать союзниками той или иной стороны, т.е.
передать часть своего суверенитета в Москву или в Вашингтон, что предопределило
еще одну особенность Ялтинско-Потсдамской системы —
это был мир ограниченного суверенитета. После Второй мировой войны США по
существу распространили доктрину Монро (сформулированную в 1823 г.
применительно к странам Латинской Америки как зоне жизненно важных интересов
США; по сути она не признавала за этими странами внешнеполитического
суверенитета) на все страны Западной Европы, большую часть Германии, Японию и
ряд других стран. Де-факто во внешней политике СССР сформировалась (хотя
публично это никогда не провозглашалось) своя, советская доктрина Монро; она
была названа на Западе по факту внешнеполитического поведения СССР «доктриной Брежнева»
или «доктриной ограниченного суверенитета» в отношении стран Восточной и
Центральной Европы, а также Югославии (на определенном этапе), Монголии и Кубы.
До идеологического разрыва СССР с Китаем последний также не обладал полным
суверенитетом, числившись в союзе с СССР лишь «младшим братом».
Хотя Ялтинско-Потсдамский мировой
порядок не имел прочной договорно-правовой базы (в отличие от Лиги Наций ООН не
имела и не имеет ни разветвленной системы международных договоров, ни эффективного
механизма подготовки, принятия и реализации коллективных решений), уровень
стабильности и управляемости международной системы был весьма высоким.
Стабильность обеспечивалась режимом взаимного ядерного сдерживания, который,
помимо всего прочего, делал жизненно важным для двух сверхдержав стратегический
диалог по ограничению гонки вооружений и разоружению и некоторым другим глобальным
проблемам безопасности. А управляемость достигалась тем, что для решения
сложных международных вопросов было достаточно согласования позиций лишь двух
главных акторов — СССР и США.
Биполярный мир рухнул в 1991 году, сразу же после распада
СССР[5].
Одновременно началась эрозия Ялтинско-Потсдамского
мирового порядка как шестой модификации Вестфальской системы международных
отношений. Именно с этого времени становится особенно заметен упадок
Вестфальской системы, размываемой процессами глобализации. Эти процессы наносят
все более сокрушительные удары по основе основ Вестфальской системы — национальному
государственному суверенитету.
Блеск и нищета однополярного
мира
Уже биполярный мир, сложившийся после Второй мировой войны,
представлял собой мир ограниченных суверенитетов (кроме суверенитетов двух
противостоящих сверхдержав) и в этом своем качестве коренным образом
противоречил Вестфальской системе. В еще большем противоречии с ней оказался
мир однополярный, сложившийся после распада СССР, поскольку полным
суверенитетом располагала отныне только одна страна — США[6].
Конечно, этот мир представлял собою не Pax
Americana (вожделенную мечту американских правых
консерваторов) и даже, вероятно, не мировую гегемонию США. Скорее, это была
попытка осуществить мировое лидерство при помощи «мягкой силы».
В результате в мировой политике с 1991 года начала
складываться своеобразная иерархия, руководящим звеном которой де-факто стали
США. К ним достаточно жестко были привязаны семь ключевых партнеров, входящих в
Большую восьмерку: пять союзников США по НАТО — Великобритания, Франция,
Германия, Канада, Италия; находящаяся с США в военном союзе по Договору 1960 г.
Япония и, наконец, Россия, находящаяся с США в отношениях стратегического
партнерства. Из всей «семерки» партнеров США лишь Россия даже в 90-е годы
прошлого века оспаривала главенствующую роль США и выступала в роли партнера
США избирательно. По ряду вопросов она поддерживала Вашингтон, а по некоторым
другим — югославский кризис, расширение НАТО — дистанцировалась от него и даже
подвергала его действия жесткой критике. Однако слабость экономики России,
болезненные последствия плохо продуманных реформ 90-х годов не позволяли
считать ее в полной мере суверенным государством. Россия полностью зависит от
мировой экономики, которую контролируют США. Ее национальная валюта намертво
«завязана» на американский доллар. Другие государства «семерки» целиком и
полностью зависят от США в вопросах безопасности.
Однако и внутри группы этих стран отношения с глобальным
лидером имели и имеют свои нюансы. Отношения США с Великобританией и Японией
гораздо теснее, чем с Францией и Германией. Т.е. степень ограниченности
суверенитетов здесь всегда была и является сегодня разной.
К мировой иерархии при лидерстве США не были подключены с
1991 года Китай и Индия. Они оказывали и оказывают влияние на мировой порядок
благодаря наличию у них динамично растущего экономического потенциала, статуса
мощных военных держав регионального уровня, а также колоссальных ресурсов
народонаселения, способных в перспективе обеспечить Китаю и Индии решающее
воздействие на глобальные демографические и миграционные процессы, а в более
далекой перспективе — и на мировую торговлю. Однако спектр политического
сотрудничества КНР и Индии с Большой восьмеркой всегда был ограничен. Эти
страны также полностью зависят от мировой экономики, в которой пока безраздельно
командуют США. Очевидно, что ни Индия, ни Китай — не соперники США в глобальной
политике.
Рост экономических потенциалов КНР, Индии, России, ЮАР, ЕС,
Бразилии, Мексики и других стран в конце ХХ — начале ХХI вв. не создавал
предпосылок для формирования многополярного мира, поскольку экономическим,
политическим и военным лидером оставались США. Они доминировали в четырех важнейших
сферах: экономике, политике, военной сфере и даже в известной степени культуре
(через СМИ, Голливуд, Интернет и т.д.).
Складывающуюся в 1991-2001 гг. систему мироустройства можно
было бы назвать полицентрической однополярностью.
Суть этого миропорядка состояла в реализации исторического проекта на базе
экономической, военно-политической и этико-правовой общности стран Запада и
распространения этих стандартов на весь мир. Естественно, это вызвало достаточно
ожесточенное сопротивление во всем мире, в том числе и активизацию «асимметричного
ответа» в форме транснационального терроризма. Другой особенностью данного
проекта было то, что новый миропорядок был основан на процессах глобализации.
Это была попытка создать глобальный мир по единым стандартам. Наконец, данный
проект не имел договорной базы вообще. В его основе лежала цепь прецедентов, а
по существу следующих односторонних решений и концепций США:
доктрина «расширения демократии» (1993);
концепция расширения НАТО (1996);
новая стратегическая концепция НАТО, в соответствии с
которой зона ответственности НАТО распространялась за пределы Северной
Атлантики;
доктрина превентивных ударов;
доктрина демократизации Большого Ближнего Востока.
Однополярный мир просуществовал всего 10 лет — с 1991 по
2001 гг. Началом его крушения стали террористические акты в США 11 сентября
2001 года. С 2001 года по настоящее время мы наблюдаем его крушение. И это
очередной водораздел в мировой политике.
Окончательный
упадок Вестфальской системы: что дальше?
Очевидно, что классическая Вестфальская система приходит в
начале ХХI века в окончательный упадок. Для того, чтобы в этом убедиться,
достаточно вспомнить приведенное выше определение суверенитета, данное Ж.Боденом (абсолютная и постоянная власть государства над
подданными и гражданами). В современном же мире мы наблюдаем следующее:
объем суверенитета ограничен внутренними и внешними
факторами;
США проводят политику ограниченного суверенитета;
действует примат института прав человека над институтом
суверенитета;
за последние два десятилетия сложилось международное
гуманитарное право, которое существенно ограничивает власть государства над его
гражданами;
на наших глазах идет становление сетевого сверхгосударства — Евросоюза, которое последовательно и
целенаправленно преодолевает синдром национального государства; в этом суть
нового европейского проекта;
один из основных принципов современного международного
права — принцип самоопределения народов и наций — на практике нередко вступает
в противоречие с двумя другими основными принципами — принципом суверенного
равенства государств и принципом территориальной целостности государств;
растет количество несостоявшихся государств, которые, как
это теперь совершенно ясно всем, никогда и ни при каких обстоятельствах не
станут полноценными суверенными государствами;
процессы глобализации размывают метафизическую основу
национального суверенитета — национальную идентичность всех без исключения
стран мира;
миграционные потоки (второе «великое переселение народов»)
в свою очередь стремительно разрушают идентичность сложившихся национальных
государств Европы и Америки.
Одновременно мы видим, что в мире ХХI века подавляющее
большинство государств не борется за свой суверенитет, а напротив, сознательно
передает его либо США (таковы страны ЦВЕ, Балтии, Грузия и др.), либо
наднациональным структурам (Германия, Франция, Бенилюкс, Португалия, Испания и
др.). Г. Киссинджер в интервью немецкой газете «Ди Вельт» не так давно заявил:
«Вестфальский порядок находится в
состоянии системного кризиса. Невмешательство во внутренние дела других стран
отброшено в пользу концепта всеобщей гуманитарной интервенции. Или всеобщей
юрисдикции. Не только США, но и многие западноевропейские страны это
осуществили…Принципы Вестфальского мира, которые базировались на суверенитете
государств и рассматривали нарушение международных границ международными
структурами как агрессию, — уходят в прошлое».2
Можно выделить два типа критики Вестфальской системы. Один
связан с противопоставлением прав человека и права народа на самоопределение
принципам государственного суверенитета и территориальной целостности. Второй —
с обвинением национальных государств в неспособности обеспечить эффективное
управление в условиях глобализации. В качестве альтернативы выдвигается идея
управления по сетевому принципу и построения по этому принципу организаций для
решения глобальных проблем. Вестфальская система во многих случаях просто не
работает, когда мы имеем дело с новыми политическими явлениями современности -
и в первую очередь с так называемым «сетевым управлением», которое
могущественные державы осуществляют над прочими странами, — таково мнение С. Караганова.
А. Мигранян призывает
воспринимать Вестфальскую систему не в такой жесткой форме, как ее воспринимают
другие политологи и выдвигает мнение, что никогда в истории не было
«суверенитета для всех». И во времена Вестфальской системы, и во времена
Версальского мира, Парижской, Берлинской и Ялтинской конференций всегда
собирались несколько великих держав, обладавших реальным суверенитетом, и
решали проблемы суверенитетов других государств. Но ведь есть страны, которым
не нужен суверенитет, и они этого не скрывают.
Сходного мнения придерживается И. Бунин. Вестфальская
система, полагает он, не обеспечивала идеальный суверенитет. Она показала свою
уязвимость в двух аспектах. Во-первых, она не могла препятствовать «праву
сильного» — например, объединению Германии «железом и кровью» под властью бисмарковской Пруссии. Вестфальская система не смогла
защитить права неаполитанских Бурбонов и Папы Римского, чьи вполне суверенные
государства после военных кампаний Пьемонта вошли в состав новообразованного
итальянского государства. Во-вторых, принцип безусловного суверенитета
государства приводил к массовым нарушениям прав человека, поощряя тиранов на
все большие зверства. Как внутреннее дело Германии воспринималась дискриминация
евреев, все более усиливавшаяся в течение 30-х годов. Сходные тенденции были и
в других европейских странах — таких как Румыния и Венгрия. Никто из них не
подвергся санкциям, не был исключен из Лиги наций. СССР был исключен из Лиги
наций только после прямого нарушения суверенитета Финляндии[7].
Очевидно, что международное сообщество должно иметь
возможности для воздействия на подобные режимы, которые нарушают законы
человечности. И. Бунин обращает в связи с этим внимание на проблему терроризма:
вряд ли можно осудить израильские власти, организовавших физическое уничтожение
практически всех террористов, причастных к кровавому преступлению в Мюнхене.
Вполне закономерно, что и США не стали ждать, пока средневековый талибский режим вынес бы свое компетентное заключение о
причастности Усамы бен Ладена к трагедии 11 сентября[8].
Поэтому государственный суверенитет, полагает И. Бунин,
должен быть ограничен, когда речь идет о международной безопасности и коренных
правах человека. Другое дело, что, отказываясь от порочных черт Вестфальской
системы нельзя строить «новое средневековье», при котором конкурируют
доминирующая держава (например, император Священной Римской империи) и
«моральный авторитет». В настоящее время существует угроза неконтролируемого
распада Вестфальской системы, при котором доминирование США более похоже на
суверенитет по Карлу Шмитту — суверенен тот, кто
вводит чрезвычайное положение. То есть тот, кто способен переступить через
нормы права для того, чтобы обеспечить решение задачи высшего уровня, от
которой зависит существование государства.
«Новое средневековье», не освященное традицией и основанное
на результатах холодной войны и краха биполярного мира, может рухнуть, ввергнув
мир в хаос. Вряд ли в наш ядерный век дело дойдет до алармистского сценария
новой Тридцатилетней войны, но даже малейшее приближение к подобному сценарию
выглядит недопустимым риском.
Что касается представлений о том, что в период
постиндустриального общества законы международной политики принципиально
меняются, то они выглядят слишком поспешными. Достаточно взглянуть на современную
Европу, чтобы убедиться в том, с каким количеством проблем ей проходиться
сталкиваться. Это и исторические противоречия между «старой» и «новой» Европой,
и споры еврооптимистов и евроскептиков, и вопрос о
дальнейшем расширении ЕС, его целесообразности и границах.
Таким образом, возникает необходимость в выработке новых
подходов к международной политике, которые можно было назвать подготовкой к
созданию нео-Вестфальской системы. Она должна
учитывать как позитивный, так и негативный опыт Вестфальской системы. Сохранив
принцип государственного суверенитета, необходимо предусмотреть эффективные
механизмы недопущения проявлений геноцида и этнических чисток. Механизмы, позволяющие
успешно бороться с такими глобальными проблемами, как терроризм, наркопреступность, торговля людьми. Однако они должны
действовать в рамках легитимных структур, обладающих достаточным моральным
авторитетом для того, чтобы их решения носили общепризнанный характер, а не
вызывали обвинения в произволе и двойных стандартах. Одной из таких структур
могла бы стать ООН, потенциал которой явно не исчерпан[9].
Надо отойти от представления, что в современном мире
возможен идеальный безусловный суверенитет государства — как мы знаем, он
существенно нарушался и в прошлые столетия. Однако нео-Вестфальская
система должна опираться на четкие правила игры, которые позволяли бы
упорядочить вопрос о пределах ограничения суверенитета, не оставляя его на
произвол одного, пусть даже в настоящее время доминирующего государства».3
Впрочем, существуют и контраргументы против критики
Вестфальской системы и обоснования ее упадка. Авторы этих контраргументов
утверждают, что Вестфальская система продолжает жить, поскольку сохраняются
государственные границы; количество суверенных (хотя бы формально) государств
растет, увеличиваются их возможности воздействия на своих граждан; государства
сами создают новые международные организации, в которые добровольно передают
часть своего суверенитета; наконец, нет такого международного органа, которому
государства были бы готовы передать весь национальный
суверенитет. Таким образом, в современном мире речь идет о кризисе
«вестфальского суверенитета», т.е. политической организации, основанной на том,
что внешние факторы фактически не могут воздействовать на внутреннюю политику
суверенных государств или могут, но очень ограниченно. «Вестфальский
суверенитет» и правда, стал размываться, однако это не означает вообще конец
суверенитета, который в новых условиях наполняется новым содержанием.
Одним из весьма авторитетных сторонников такой точки зрения
является Председатель Конституционного Суда РФ В. Зорькин,
который в своей статье (и даже уже в самом ее названии) «Апология Вестфальской
системы» заявляет о своей недвусмысленной позиции по этому вопросу:
«Мир преображается, он не становится ни
лучше, ни хуже — он становится другим. Перемены, происходящие в мире, диктуют
необходимость изменения международно-правовых норм, которые в свою очередь регулировали
бы новые явления и процессы. Важно, чтобы эти изменения не заслоняли самого
главного, во имя чего они проводятся, — человека с его правами и свободами».
И далее:
«Государственный суверенитет был закреплен
в свое время Вестфалем в качестве системообразующего
принципа миропорядка. В этом смысле ничего лучшего Вестфальской системы, т.е.
взаимодействия и развития и развития государств на основе принципа
суверенитета, придумано не было и в перспективе не видится. Разумеется,
суверенитет не помещен в «политический холодильник». Он эволюционирует вместе с
развитием государства и общества. Что такое Ялтинская система? Что такое ООН? —
Это не что иное, как модификация Вестфальской системы в новых условиях. Лишь
суверенитет дает формально-юридически одинаковую,
равную возможность всем государствам БЫТЬ в нынешнем мире. А как сами
государства реализуют этот принцип на практике — это вопрос практической
политики, политического искусства. И как на заре Вестфальской системы страны
жили по-разному, так и сейчас. Но критика современной системы объединенных
суверенитетов появляется не на пустом месте. Потому что суверенное государство
не справляется перед лицом новых вызовов и угроз, но от этого не утрачивается,
а, напротив, возрастает значение суверенитета как системообразующего
принципа современной демократии и правопорядка. Каждый раз, на каждом новом
историческом этапе этот принцип приходит в новом обличье. Именно поэтому в глобализирующемся мире защита интересов государства требует
объединения, а не разрушения суверенитетов».4
Говоря о будущем Вестфальской системы, следует учитывать
неоспоримый факт: кроме США, которые в современном мире являются носителем
полного национального суверенитета, на нем для себя настаивают лишь четыре
страны: Россия, Китай, Индия и Иран. Значит ли это, что в мире и впрямь
складывается нео-Вестфальская система? Или мир,
пройдя через Вестфальскую эпоху национальных государств, вернется к эпохе
империй, только на новом уровне?
Ответа на этот вопрос нет ни у кого. Во всяком случае,
очевидно, что для того, чтобы реализовался второй вариант, США, Россия, Китай,
Индия и Иран должны превратиться в новые империи, что вряд ли возможно,
поскольку ни одна из этих стран не отвечает в полной мере основным имперским
критериям.
Само слово «империя» никогда не произносилось в
отрицательном смысле, и было дискредитировано лишь в конце ХХ века, когда
западные пропагандисты придумали и наклеили на СССР ярлык «империя зла», хотя
Советский Союз никогда империей, конечно, не был. Таким же пропагандистским
клише является и выражение «имперские амбиции», применяемое уже в отношении
демократической России[10].
Следует признать, что ХХ век дал немало свидетельств того, что время империй
прошло: именно в этом столетии распались такие империи, как Австро-Венгерская,
Германская, Российская, Оттоманская, Французская, Британская и Японская[11].
Однако вопрос об империях окончательно не закрыт и не снят с политической
повестки дня.
И объективный наблюдатель, который видит глубокий кризис
Вестфальской системы, порожденный упадком национальных государств в результате
процессов глобализации, невольно задается вопросом, не вернется ли человечество
в ХХI веке к имперскому строительству на новой основе?
В этом контексте вполне объяснимо желание американских неоконсерваторов объявить США «новой империей». В
особенности после завершения холодной войны, которую, как там полагают, Америка
«выиграла». Однако тезис о рождении «новой империи» — не более чем миф. До
высокой планки империи США явно не дотягивают. Америка — это в лучшем случае
некий имперский фантом, а точнее — «симулякр» империи
(наподобие орденской ленте Портоса, роскошной в
видимой ее части и скроенной из лохмотьев с тыльной стороны, закрытой
мушкетерским мундиром). Вне всякого сомнения, это мощная держава (как любят
говорить американцы, «единственная оставшаяся в мире сверхдержава»), но
держава, склонная к самодовольству, «самонадеянности силы» и односторонним
действиям, продиктованным не сознанием своей планетарной ответственности, а
чисто эгоистическими, корыстными интересами.
Суть стратегии США состоит не в том, чтобы взять на себя
ответственность за глобальное управление, а в том, чтобы обеспечить себе
свободу рук, т.е. свободу от необходимости отвечать за те процессы и события в
мире, которые не представляют интерес для собственной безопасности и развития.
Соответственно, и военные интервенции США осуществляют не там, где
действительно имеются проблемы у мирового сообщества — будь то проблемы
безопасности или развития — а там, где у США есть корыстные военные,
политические и экономические интересы. Об этом, в частности, говорит последняя
Стратегия национальной безопасности, в которой США обосновывают свое право
наносить превентивные удары по любым странам, заподозренным ими в поддержке
терроризма. Это значит, что все разговоры Вашингтона о «глобальном лидерстве» —
не более чем риторика. На деле же никакого «глобального лидерства» нет,
поскольку США, конечно же, в действительности далеко не отождествляют свои
интересы с интересами мирового сообщества.
В 1630 году губернатор американского штата Массачусетс Дж. Уинтроп призвал граждан США построить «город на холме»,
который представлял бы некий идеал развития для всего мира, маяк для всего
человечества. Если же этого сделать не удастся, говорил Уинтроп,
то «пусть проклятье упадет на наши головы». Это был имперский идеал.
Нельзя, однако, сказать, что США последовательно шли к этой
цели в ходе своей истории. И бремя «сверхдержавы» свалилось на них весьма
неожиданно. Уже сегодня заметно, что это бремя Америка не выдерживает. Беглый
анализ даже среднесрочных тенденций мирового развития весьма убедительно
говорит о том, что ни в одной сфере — будь то экономика, военное дело,
политика, культура, мораль — превосходство США не вечно. Оно ограничено
жесткими временными рамками.
К этому следует добавить, что политической воли у
американской политической нации в целом к строительству всемирной империи нет.
Как нет в США и настроений «мирового крестового похода». Размышляя о том,
почему имперская политика США проваливается всюду и везде, американский философ
Ф. Фукуяма указывает на две причины. Во-первых, эта
политика основана на идее о том, что США позволено применять силу тогда, когда
другим этого делать нельзя. Во-вторых, последствия вторжения в Ирак не
прибавили аппетита в американском обществе к дальнейшим дорогостоящим
интервенциям. «Ведь по сути, — постулирует он, — американцы — народ не
имперский».5
А вот вопрос о возможном имперском будущем России — это
ключевой вопрос не только внутренней, но и внешней политики нашей страны.
Однако именно здесь сплошь и рядом применяются «двойные стандарты». С одной
стороны, слово «империя», казалось бы, сегодня вообще потеряло свой
отрицательный смысл: оно свободно употребляется и применительно к объединенной
Европе, воссоздающей в новых условиях империю Карла Великого, и к всемирной Pax Americana. Но восстановление,
хотя бы частичное, Российской империи — пусть даже оно осуществится на основе
свободного волеизъявления желающих объединения народов — это то, против чего
«новые империи» ведут самую беспощадную войну. В практической политике это
находит выражение в разнице позиций Запада в отношении самоопределения
отделяющихся (Прибалтика, Молдавия, Грузия — здесь полная поддержка) и самоопределения
жаждущих воссоединения (Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия, Крым, а в
последние месяцы особенно Белоруссия — здесь делается все, чтобы такого
самоопределения не допустить).
Русское национальное самосознание пока, к сожалению, не
сформировало субъект политики национальной безопасности и развития страны, но
уже активно влияет на мотивы политического поведения, а также на оценки тех или
иных политических акций. В этом проявляется процесс восстановления русской
идентичности, которая постепенно замещает советскую. Однако это пугает наше
внешнее окружение. В России сегодня лишь складывается государственность,
понимание целей и перспектив развития, своего места и роли в современном мире.
Процесс этот еще далек от завершения. Но вместо того, чтобы помочь ей в этом
самоопределении, внешнее окружение России воспринимает его, по меньшей мере,
весьма настороженно. Чуть ли не любые попытки Москвы заявить о своих
национальных интересах, отстаивать их во внешней политике — будь то в вопросах
СНГ, НАТО или, к примеру, русско-иранских отношений — встречают враждебную
реакцию и немедленно интерпретируются на Западе как «имперские амбиции».
Что необходимо
предпринять?
Время, истекшее после краха однополярного мира 11 сентября
2001 года, дает основания для того, чтобы сделать некоторые выводы, касающиеся
становления нового мирового порядка.
Прежде всего можно уверенно констатировать: попытка США
установить американский мировой порядок — во всяком случае, на данном этапе —
потерпела крушение. Такой порядок не имеет перспектив в качестве
безальтернативной тенденции мирового развития. Дальнейшие попытки его
навязывания миру встретят еще большее сопротивление со стороны других субъектов
международных отношений.
Далее. Роль Европы в формировании нового мирового порядка
относительно падает, в то время как роль России потенциально возрастает. Роль
КНР пока не совсем ясна. Однако концепция многополярного мира, как стало
очевидно после событий начала ХХI века, является недопустимым упрощением
реальных тенденций мирового развития.
Ключевым регионом мира, определяющим глобальную
безопасность, остается Евразия. Принципиально важное положение состоит в том,
что Россия как евразийская страна не может быть каким-то второстепенным
партнером, если от нее ждут действенного участия в борьбе с международным
терроризмом на этом важнейшем пространстве.
Все это, однако, не означает, что новый мировой порядок
отныне будет формироваться в парадигме двустороннего российско-американского
взаимодействия. Во-первых, США и в дальнейшем будут стремиться к глобальному
доминированию в качестве единоличного лидера. Во-вторых, Россия сегодня слишком
слаба в экономическом и военном отношении для того, чтобы выступать в качестве
равного США центра силы, равного партнера в построении новой системы
международных отношений. В своей политике она вынуждена будет опираться и на
Европу, и на Китай, и на исламский мир. Именно такая многовекторная
политика может, в случае искусной дипломатии сделать Россию весьма ценным, а
возможно, и незаменимым партнером в мировом сообществе.
Кроме того, перспективу сближения России и США — в том
числе и по причине их разного военно-политического веса — следует оценить на
данном этапе как достаточно ограниченную. Пока стороны руководствуются
тактическими и чисто прагматическими соображениями, преследуя каждая свои цели.
Вряд ли из такого рода сотрудничества может вырасти стратегический союз или
даже равноправное партнерство. Решение этой задачи предполагает серьезное
встречное движение с обеих сторон, которого пока нет. По этой же причине вступление
России в НАТО на данном этапе вряд ли возможно. Однако вполне возможно и необходимо
тесное сотрудничество между Россией и НАТО в борьбе с международным терроризмом,
которое могло бы стать основой их совместной деятельности в формате «двадцатки».
События начала ХХI века подтвердили, что транснациональный
терроризм — не простая уголовщина в международном масштабе. Это политика, это
продолжение политики и войны иными средствами. Транснациональный терроризм —
это порождение современной несправедливой и диспропорциональной, с точки зрения
распределения мирового дохода, цивилизации. Поэтому терроризм — это всерьез и
надолго. Ясно, что наглый вызов нового варварства не должен остаться
безнаказанным. Он требует решительного ответа, способного хотя бы предотвратить
дальнейшее разрастание терроризма. Однако ясно и то, что нельзя при этом
уповать лишь на военную силу. В борьбе с терроризмом военная мощь играет
важную, но не исключительную роль. Она должна быть подкреплена другими
совместными и весьма дорогостоящими мерами в социальной, экономической,
политической, информационной и др. областях. Эти меры еще предстоит совместно
выработать. Что бы мы ни делали, какие бы альянсы ни создавали, сколько бы ни
бомбили, — если механизм самовоспроизводства причин
терроризма не ликвидировать, мы уберем лишь внешнюю сторону этой болезни. Нам
никуда не уйти от анализа глубинных причин, воспроизводящих терроризм.
Необходимо, прежде всего, менять сложившееся положение, при котором 20%
населения Земли, живущих в богатых странах, потребляют 80% всех мировых
ресурсов, а в бедные страны в обмен на эти ресурсы закачиваются грязные
технологии и ввозятся опасные и вредные отходы[12].
Следовательно, основное противоречие наступившего ХХI века
— это конфликт между «Севером» и «Югом», т.е. между богатыми (и сильными)
странами, поглощающими основную массу мировых ресурсов, и бедными (и слабыми).
Международная безопасность зависит от разрешения этого противоречия, главную
роль в котором играют богатые страны. А поскольку самой богатой страной
«Севера» являются США, то вполне естественно, что острие международного
терроризма адресовано, прежде всего, им. Поэтому международный терроризм носит
в первую очередь антиамериканский характер. Теракты в США — это геополитический
и геоэкономический ответ богатому «Северу» со стороны
бедного «Юга», разрыв между которыми достиг таких пропорций, что по существу
дело идет уже к маргинализации не только отдельных
государств, но и целых регионов мира, бомбить которые в качестве источника
«мирового зла» бессмысленно и крайне опасно. Тем более, что «разбомбить» идеологию
невозможно.
Это значит, что процессы, которые обобщенно называют
«глобализацией», скорее всего, несколько замедлятся. В свете происшедших
событий они должны быть переосмыслены. Во всяком случае, эти процессы должны
интегрировать интересы гораздо большего количества стран, чем раньше.
Глобализация из идеи партикулярной, отражающей волю богатых стран, должна
превратиться в подлинно глобальную и всеобщую, блага от которой могли бы получать
все, а не только «избранные» страны и народы.
События начала ХХI века заставляют задуматься о переоценке
роли международного права в целом. Нужно решить вопрос о соотношении права и
силы. Роль права, его моральный авторитет и моральный авторитет международных
организаций, включая ООН, были подорваны известными событиями предшествующего
периода, прежде всего действиями США в Югославии и в Ираке. Это многим внушило
подозрение, что на самом деле международное право носит лишь декларативный
характер и не является источником силы. Право в настоящее время санкционируется
силой. Есть сила — есть и право. Но такое положение недопустимо. Развитым
странам мира нужно продемонстрировать свое уважение к международному праву, а
для этого начать меняться самим. Нужно понять, что международное сообщество ХХI
века — это не мир центров силы, а мир взаимоуважения наций и культур.
[1] Данная статья представляет собой сокращенный вариант главы
учебника «Мировая политика» под ред. С.В. Кортунова,
готовящегося к выходу в Издательском доме ГУ-ВШЭ в 2007 г.
[2] Die Welt.
05.05.2003.
[3] Российская газета 30 августа 2006 г.
[4] Россия в глобальной политике. Т.2. №3. 2004 г.
[5] Gardian, February
26, 2006