Журнал «Золотой Лев» № 140-141 - издание русской
консервативной мысли
Оставить
ужа или выбрать ежа?
Поистине,
евангельский «соблазн хлебами»
есть
лейтмотив эпох исторического декаданса.
Николай
Устрялов. Спорная аксиома
«Скрестить ужа
с ежом» предложил Михаил Швыдкой в своём докладе
«Концепция развития образования в сфере культуры и искусства в Российской
Федерации на 2008–2015 годы», прозвучавшем на коллегии Министерства культуры
неделю назад: ответы на сиюминутные вызовы заглушили даже сам главный вопрос:
что первично – культура или образование?
Серьёзный анализ 12-страничного доклада Михаила Швыдкого потребовал бы страниц пятидесяти подробных
комментариев, но мы, к сожалению, не располагаем техническими ресурсами для
решения этой задачи. Потому ограничимся самыми необходимыми замечаниями, а для
того, чтобы избежать разночтений, определим термины. При этом к двум основным –
культуре и искусству – добавим третий: ремесло.
Это кажется нам более чем подходящим как раз в рамках
предложенной темы образования. Культуру мы будем
рассматривать как иерархическую систему, основанную на каких-то соглашениях,
репрессивную по своей сути, то есть подразумевающую существование как уместных
в своих границах явлений, так и незаконных, и систему, самое главное,
консервативную, основанную на повторении. Искусству же мы придадим тот
смысл, который принят сейчас в среде арт-дилеров.
Связан он будет, с одной стороны, с нарушениями традиций, индивидуализмом художника,
а с другой – с пренебрежением профессиональным мастерством. Исполнительское искусство
в узком смысле мы назовём ремеслом, обеспечивающим адекватное воспроизведение
культурных кодов. Взаимосвязи первого и третьего мы и попробуем выявить в
докладе М.Е. Швыдкого. Поскольку система воспитания
кадров в «современном искусстве» работает без вмешательства государства.
Проиллюстрируем это примером из московской жизни.
Финансирование «контемпорари арта» лишь в незначительной степени зависит от рыночной
стоимости того или иного артефакта, произведённого актором
этой «школы». Львиную долю денег кураторы и комиссары
получают из зарубежных фондов. Таких как Фонд Сороса, Фонд Форда, фонд
«Евразия». На эти средства вполне безбедно живут «смотрящие» над нашими новыми
художниками. Комиссары закрепляются в стратегически важных местах традиционной
культуры (Третьяковская галерея) и создают под своим патронатом новые (ЦСИ «Винзавод»). «Загоном для выгула молодняка» может считаться
какая-нибудь «Фабрика», лишь внешне оппозиционная Гельману,
Бакштейну, Андрею Ерофееву. На самом деле часто проекты, проводимые в её
стенах, «грантососны» в той же степени, что и
программы «старших братьев», и работают в качестве школы для следующего
поколения клиентов упомянутых лиц. Блестящим примером такого междусобойчика
является Фестиваль сверхкороткого фильма, участниками которого могут быть
прямые последователи, скажем, «Синих носов» (Артём Лоскутов из Новосибирска). И
никакие личные конфликты между Дмитрием Булныгиным
(куратор фестиваля, один из основателей и автор самого названия «Синие носы») и
Мизиным-Шабуровым не изменят этого. Дело-то общее!
Успехи «современного искусства» в деле внедрения антикультуры в сознание молодёжи впечатляют именно потому,
что внутри себя «контемпорари арт» не имеет никаких противоречий.
Чего не скажешь про традиционную культуру в её преломлении
общественным потребительским сознанием.
Когда Россия выбирала в качестве системы образования
прусскую модель, то это был не только геополитический выбор наших европейских
предпочтений. Это был и выбор культурной матрицы, максимально близкой нашему
национальному самосознанию. Таким образом мы закрепили
не только наше отличие от католического мира, строившего обучение на двухуровневой
стратегии (бакалавр, магистр), но и провозгласили неявно идеалы
военно-демократического уклада в рамках сословного общества.
При этом, и это тоже следует
помнить, у нас никогда не возникало ремесленных цехов в том смысле, который
имели они в той же Западной Европе. Профессиональные навыки передавались в
артелях, фигура мастера была значимой, но лишённой тех мистических свойств,
какие присваивала ей католически-протестантская заграница.
Художественные промыслы были народными, а если привозными,
то обучение им строилось по той же схеме, что и на их исторической родине.
Особенно там, где речь шла о зрелищных изящных искусствах. Здесь каждый помещик
мог копировать двор абсолютистской Франции времён «короля-солнца» Людовика XIV.
Всё развивалось в пределах от крепостных до императорских театров и от
крепостных художников до членов Императорской академии.
При этом обратим внимание лишь на одно: на некоторую
оторванность мира культурных ремёсел от мира потребителей. Исполнителю балетных
па не было необходимости знать латынь и греческий, тогда как культурный
человек, окончивший гимназию, обязан был разуметь эти мёртвые, но важные для
осознания культурных связей Европы с античным миром языки. Про выпускников
императорских университетов и говорить нечего. Вся система «тотального» (а не
двухуровневого) образования была настроена на воспитание публики, которая в
целом, а не в лучших своих представителях, будет способна воспринять символическое
послание европейской классической культуры, переданное ей
мастерами-исполнителями.
Тогда система работала. Не в последнюю очередь потому, что
ориентирована была на внутреннее потребление, обеспечение собственной
культурной жизни, обеспечение непрерывности самого процесса развития в основах
русского европеизма, никогда не порывавшего до конца с византизмом.
В ХХ веке русская исполнительская школа достигла такого
уровня, что и без «дипломов международного образца» наши музыканты, художники,
композиторы были востребованы всем миром (основанным, естественно, на сходных с
нашими цивилизационных принципах). Что же касается
классического балета, то невероятным для нынешнего непатриотического сознания выглядит
факт выступления урождённых иностранцев под русскими именами (Алисия Маркова, Антон Долин, Вера Зорина).
Михаил Швыдкой предложил задачу
почти непосильную для решения сегодняшними средствами: вернуть ремеслу в
культуре не только качество (оно, слава Богу, осталось), но и международное
признание. Правда, признание это планируется как формальное. Реального
первенства во многих вопросах нас никто не лишал.
Почему такая задача кажется сегодня трудновыполнимой? Она
пытается совместить потребительское отношение к образованию как к «сфере
образовательных услуг» с подвижничеством, трудом на ниве сохранения родной
культуры. Образование в докладе Швыдкого становится
не основной стратегической задачей государственной важности, но частной
потребностью гражданина. Отсюда и ссылки на Болонские соглашения: необходимо, чтобы
в мире глобальной конкуренции на рынке труда наши выпускники были состоятельны
прежде всего юридически.
Что, на наш взгляд, совершенно незачем: образование – штука
затратная, а готовить специалистов для потенциального врага вообще дело
неумное. Грамотных специалистов и без «болонских корок» находят и приглашают в
зарубежные центры персонально. Но «погоня за Болоньей» – беда всего высшего
образования нынешней РФ, и Швыдкой, как кажется,
наименее подвержен «болонскому синдрому». Он хочет совместить сложившееся
де-факто обучение в области культуры с де-юре установленным требованием «свободно
конвертируемого диплома».
При этом он пытается не лишить Россию имеющихся наработок.
Вплоть до того, что особо выдающимся людям разрешается получать дипломы и без
каких-то глубоких базовых знаний. Это не есть плохо. Это есть хорошо, ибо
традиционно не только для нас. Швыдкой дал понять
твёрдо: университеты – для культуры в самом общем смысле, специальные «ремеслухи» – для мастеров, поддерживающих высокий
культурный градус. Деньги? Будут. По его меткому выражению, значительное
увеличение уровня благосостояния в этих областях повлечёт затраты в бюджете,
лежащие всего лишь в рамках статистической погрешности.
Правильно, культура – дело государственной важности.
Средства на неё должна выделять казна. Её «потребителей» тоже должно готовить
государство. Сильное, между прочим, своими традициями. Войны выигрывают в
современном мире не танки, а солдаты и учителя. Плюс потоки информации
разрушительной силы. Когда «размывается» культурное пространство, беда
неминуема, ибо пропадает то, ради чего стоит умирать.
Швыдкой, повторим, взялся за проблему «архиважную» и столь же,
добавим, архитрудную: сохранить традицию в частности
(обучении исполнительскому мастерству в узком смысле производства культурных
событий) при полном отступлении от неё в целом.
Система образования – не мелочь в подобном разговоре.
Заметим, что образование – часть культуры, а никак не наоборот. Сохранять
аутентичную культуру инокультурными методами – явная
бессмыслица. Но и не безнадёга. Конечно, инверсия должна быть преодолена,
культура должна занять место, главенствующее над школой. Мы должны вернуться
«по нашу сторону зеркала». Методологическое напряжение должно быть снято.
Но парадоксы и разрешаются подчас парадоксально!
Ждём. И надеемся, что фактическая консервация образования в
области театра, музыки и изобразительного искусства при формальном
доминировании болонских требований не лишит Россию культуры настоящей и не
заменит окончательно её, подлинную, простите за выражение, «современной».
Но из Болонского процесса для самосохранения нам лучше всё
же выйти: не хлебом единым...
ЛГ, 6.02.08