Журнал «Золотой Лев» № 142-143 - издание русской
консервативной мысли
С.В. Маркедонов
Северный
Кавказ: взгляд из Кремля
Сегодня многие русские[1]
и иностранные авторы анализируют политическое «завещание» Владимира Путина
(изложенное в ходе его четырехчасового общения с журналистами), а также
«декларации о намерениях» кремлевского наследника Дмитрия Медведева (его
красноярские тезисы). Мы же поговорим о кавказской тематике, затронутой на
пресс-конференции Путина (и более подробно об Ингушетии), ставшей в последние
полгода самым проблемным регионом РФ. Северный Кавказ был упомянут Путиным не
единожды, хотя, как самостоятельная тема, он не попал в фокус внимания
российского президента (а тем паче, преемника, чьи фокусы были вообще далеки от
проблем безопасности).
В. Путин говорил о кавказской проблематике в соответствии с
собственными представлениями об историческом значении двух своих президентских
легислатур.
«Я уверен, мне не стыдно перед гражданами,
которые голосовали за меня дважды, избирая Президентом Российской Федерации.
Все эти восемь лет я пахал, как раб на галерах, с утра до ночи, и делал это с
полной отдачей сил. Я доволен результатами своей работы».
Эту уверенность он еще раз продемонстрировал, отвечая на
вопрос корреспондента газеты «Вести республики» (Чечня). Собственно говоря,
корреспондент из Грозного не задавал вопрос в строгом смысле этого слова. Он
обозначил официальный идеологический подход сегодняшней администрации Чечни к
оценке путинского президентства:
«Владимир Владимирович, у нас в Чеченской
Республике народ именно с Вашим именем связывает те позитивные процессы, которые
произошли в Республике за короткий срок. Благодаря Вашей чёткой позиции и
доверию руководству Республики удалось достичь очень многих результатов. Однако
много ещё не сделано. У нас в Республике многие боятся, что с Вашим уходом
созидательный курс в Республике может измениться. И ещё один момент. Народ
Чеченской Республики хотел бы видеть Вас, хотел бы, чтобы Вы приехали к нам в
Республику, мы вас очень ждали, когда Вы были на Кавказе. Если у Вас будет
время, пожалуйста, приезжайте к нам в гости».
Президент России ответил взаимностью:
«Спасибо. Во-первых, я Вам обещаю, приеду
обязательно. Во-вторых, что касается позитивных изменений: прежде всего, они
происходят благодаря самому чеченскому народу. Люди умеют работать, и работают
эффективно. Руководство Чеченской Республики концентрирует свои усилия,
финансовые возможности, как Федерации, так и собственно республиканские, на
решение ключевых текущих задач, от которых действительно зависит социальное
самочувствие граждан России, проживающих в Чечне».
Журналист «Фигаро» мог себе позволить гораздо меньшую
политическую корректность:
«На парламентских выборах список «Единой
России» во главе с Вами получил 99 процентов голосов в Чечне при явке 99 процентов.
Похожие результаты и в Ингушетии. Как Вы думаете, это реальные цифры? И как Вы
думаете, сможет ли Дмитрий Медведев повторить такой же результат в марте?».
Ответ на этот вопрос показал недюжинные актерские
способности уходящего президента. Во-первых, он свел все к Чечне (опять
дипломатично промолчав об Ингушетии). Во-вторых, проявил показную скромность.
Как в свое время он не мог дозвониться до генерального прокурора, так и сейчас
Путин начал искать помощи у коллег, показывая прессе, что, мол, до всего просто
руки не доходят. Впрочем, это фирменный путинский стиль (уходить от неудобных вопросов,
перекладывая их на кого-то поблизости).
«Кто у нас из Чечни? Вот коллега из Чечни.
Как Вы думаете, это реальный результат выборов в Чечне?» - вопрошал президент.
Ответ из зала вполне удовлетворил главу государства:
«Наверное, тот, кто был в Чеченской
Республике с того момента, как «Единая Россия» возглавила парламент страны,
тот, наверное, сам знает, что конкретно делает эта партия в республике. Там
разительные перемены как в экономике, социальной сфере, в восстановлении
инфраструктуры, жилья. Это абсолютно реальные цифры. Лично все мои знакомые, в
том числе и я, голосовали за «Единую Россию», в первую очередь, за
стабильность».
Получив такую поддержку «с мест», Путин присоединился к
мнению коллеги (естественно, не упомянув ни словом об акции «Я не голосовал» в
Ингушетии, а также о тамошних митингах и терактах). Так и хочется в этой
ситуации спросить, кто же действует против российской власти в горах?
Накануне нового 2008 года президент Дагестана (соседней с
Чечней республики) Муху Алиев довольно откровенно заявил, что «в некоторых
населенных пунктах республики жители только и ждут прихода бандитов, чтобы
свергнуть власть». Но в чем причина популярности «бандитов» у населения? Они
тоже голосовали за «Единую Россию»? Наверняка далеко не все население действительно
стремится к «джихаду до победного конца». А те, кто стремится, почему избирают
далеко не легкий (и просто опасный путь), чреватый потерей собственной жизни и
угрозой для жизни своих родных и близких? Не потому ли, что власть только и
занимается тем, что взахлеб хвалит саму себя (пример высшего руководства
заразителен). Жаль, что власти Ингушетии не готовы к такому уровню саморефлексии, который продемонстрировал Муху Алиев.
Между тем, Владимир Путин не уверен в том, что Медведева
ждет электоральный триумф в горах Северного Кавказа: «А может ли Дмитрий
Анатольевич Медведев рассчитывать на такие же показатели, не знаю, посмотрим».
Когда же президент получил вопрос от журналиста из
Ингушетии, то создалось впечатление, что он был сформулирован в республиканской
президентской администрации.
«Во-первых, если Вы позволите, я хотел бы
буквально двумя словами ответить коллеге из уважаемого издания «Фигаро». Я просто
скажу двумя словами. Наши беды в регионе начинаются тогда, когда в наши
внутренние дела лезут извне, в том числе и из зарубежья. Что касается итогов
выборов. Я не в избиркоме работаю, но я могу одно сказать, что касается итогов.
Я как избиратель и моя семья, а это около десяти избирателей, мы все
голосовали, и голосовали за действующего Президента Владимира Владимировича
Путина».
Откуда предположения о формулировке вопроса? Из заявлений
президента Ингушетии Зязикова, почти дословно
совпадающих с вопросом ингушского журналиста. Несколько раз в течение своей
пресс-конференции 18 декабря 2007 года президент республики Мурад
Зязиков озвучил тезис о вмешательстве США в ингушские
дела. Единственным основанием для этого стала информация о конференции по проблемам
Ингушетии, проведенным фондом Джеймстаун (интересная
логика, когда любой форум за рубежом рассматривается едва ли не как попытка
дестабилизации внутри России). Комментировать же вопрос Фатимы Саговой (ГТРК
«Ингушетия») о возможном развитии туристического бизнеса в горной Ингушетии (Джейраховский район, где «Единая Россия» получила почти
100% голосов и существует улица Путина) вряд ли имеет какой-либо смысл. Можно
сделать только одно замечание. Такое развитие было бы (и должно стать) необходимым,
но только после политической стабилизации в республике.
Между тем, 14 февраля 2008 года (в тот день, когда
президент Путин отвечал на хорошо отобранные вопросы) в Ингушетии было
совершено вооруженное нападение на сотрудников патрульно-постовой службы МВД
Ингушетии. Шесть человек были ранены. 8 февраля 2008 года неизвестные открыли
огонь по сотрудникам милиции, которые охраняли поселок Новый спорного между
Ингушетией и Северной Осетией Пригородного района (Северная Осетия). Какие
американские фонды стоят за этим? Может быть, журналист «Фигаро», искренне
пытающийся разобраться в ситуации в республике спровоцировал эти акции? Почему
после блестяще организованных выборов кривая террористической активности пошла
вверх, а не вниз (что потребовало даже объявления части республики зоной контртеррористической операции)? Все это риторические
вопросы, которые не могли получить ответов, поскольку вся пресс-конференция
была выдержана в стилистике тостов.
По словам же Путина,
«почему-то кто-то решил, что Ингушетия –
«слабое звено» на Кавказе. И действительно, мы видим попытки как-то подрасшатать ситуацию под разными лозунгами, в том числе, и
под лозунгами поддержки действующего Президента Российской Федерации. Я
внимательно наблюдал за происходящими там процессами. О чём это говорит? О том,
что нужно целенаправленно и более эффективно, может быть, и региональным
властям, и федеральным решать социальные задачи проблемы людей, которые там
проживают. Самая большая безработица в Ингушетии сегодня, и мы об этом хорошо
знаем. Но у нас есть соответствующие планы развития республики, мы будем, безусловно,
следовать этим планам при безусловной поддержке жителей Ингушетии, а мы эту
поддержку чувствуем».
Начнем с озабоченности президента. Почему вдруг какой-то
злоумышленник решил, что Ингушетия - это «слабое звено» в то время, когда вся
страна на марше? Да потому, что факты говорят именно об этом. 16 июля 2007 года
было совершено убийство 55-летней учительницы Людмилы Терехиной
и двух ее детей. 21 июля 2007 года снова в Карабулаке
был застрелен главный специалист Министерства по межнациональным отношениям и
общественным связям республики Ингушетия Ваха Ведзижев. Ведзжиев был известным
в республике общественным и религиозным деятелем, которому не раз угрожали
физической расправой экстремисты. В том же Карабулаке
31 августа произошла зверская расправа над семьей учительницы Веры Драганчук (сама учительница в отличие от трагически
погибшей своей коллеги Людмилы Терехиной осталась жива). Даже сам Мурад Зязиков вместе с близкими
ему людьми не раз только в 2007 году становился мишенью экстремистов. В марте
2007 года был похищен отец заместителя начальника охраны президента Русланбека Зязикова 79-летний Урусхан Зязиков (он также
доводится двоюродным дядей главе Ингушетии). В июле 2007 года в селении Барсуки
из гранатометов был обстрелян расположенный по соседству с президентским
особняком дом самого Русланбека Зязикова.
9 декабря 2007 года был обстрелян мэр Назрани Магомед Цычоев.
В конце ноября 2007 года было подготовлено «Открытое
письмо» представителей общественности республики к Президенту РФ, а также
высшим должностным лицам Российского государства. Текст письма подписали 81
человек.
«Шоком для всех стала серия убийств, в том
числе, представителей нетитульных национальностей –
семей русских учителей Терехиной и Драганчук,
главного врача станции переливания крови Натальи Мударовой,
корейцев – отца и сына Лагай, дагестанских пастухов Булатова и Зуберова, цыганской
семьи Люляковых – отца и двоих сыновей, семьи Кортиковых, Валентины Немовой,
троих рабочих - Оськина В.Н., Понамарева В.Б. и Бутусова
С.А., двух армянских железнодорожников – Аветисова С.А. и Хуршудяна
В.С. Кем бы они ни совершались, эти преступления направлены на подрыв основ
ингушской государственности, на дискредитацию ингушского народа и дестабилизацию
ситуации в регионе. Эти убийства не только жестоки, но и труднообъяснимы –
совершившие их не могут рассчитывать ни на что, кроме отвращения и негодования
со стороны ингушей. Мы считаем, что непредвзятое расследование этих
преступлений – дело чести народа Ингушетии. Мы хотим знать, кто устраивает
подобные провокации в нашей республике, какие силы пытаются расшатать ситуацию,
какие политические цели они преследуют, совершая столь жестокие и бессмысленные
убийства мирных людей. Преступники должны быть наказаны по всей строгости
закона, кем бы они ни оказались, а правда о совершенных ими злодеяниях положит
конец бродящим в народе слухам и домыслам». Между тем, сегодня значительная
доля информации о преступлениях против русского населения Ингушетии поступает
не столько от власти, сколько от правозащитных организаций этой республики (которых
нередко обличают как «неконструктивных оппозиционеров»).
Но если обращения активистов НГО считаются неправильными, а
Ингушетия - вовсе не «слабое звено», то зачем тогда 25 июля 2007 года
распоряжением министра внутренних дел России Рашида Нургалиева на территории Ингушетии началась «специальная комплексно-профилактическая операция»?
Если главная проблема республики - развитие
горно-курортного комплекса в Джейраховском районе, то
зачем 9 августа 2007 года в республику были введены дополнительные подразделения
внутренних войск МВД РФ (около 2,5 тыс. военнослужащих и несколько десятков
единиц бронетехники). И это притом, что помимо этого в Ингушетии располагался
(и сейчас располагается) один из наиболее сильных полков Северо-Кавказского
военного округа - 503-й мотострелковый полк 58-й армии в станице Троицкой
Сунженского района. В задачу этого полка входит «усиление группировки МВД
России на Северном Кавказе». 30 октября 2007 года заместитель министра
внутренних дел РФ Аркадий Еделев заявил о продлении
«профилактической спецоперации» до выборов в Государственную думу 2 декабря
2007 года. А 22 января 2008 года он же заявил, что милицейские спецоперации в
Ингушетии будут продолжаться до марта (как минимум, до президентских выборов 2
марта 2008 года). Однако и этих мероприятий оказалось недостаточно.
«Комплексно-профилактическую спецоперацию» МВД было решено усилить по линии
российского ФСБ. 24 января 2008 года в специальном обращении пресс-службы ФСБ
по Ингушетии было сказано о том, что часть республики (некоторые районы
Назрани, Магаса, станицы Нестеровская)
будет объявлена зоной контртеррористической операции.
Лишь 3 февраля 2008 года Оперативный штаб в Ингушетии принял решение о прекращении этой операции (однако
операция по линии МВД продолжается до марта). Возьмем для примера только один
день в республике. Только за 22 января 2008 года в Ингушетии были зафиксированы
нападение на силовиков, подрыв автомобиля и похищение граждан.
Между тем, далеко не все действия «силовиков» оправданы, а
эксцессы при «зачистках» и спецоперациях работают объективно против российской
власти. 9 ноября 2007 года бойцы спецназа МВД РФ провели очередную специальную
операцию, в ходе которой был убит шестилетний мальчик, сын хозяина дома (где
эта операция проходила) Рахим Амриев.
По словам руководителя ингушской правозащитной организации «Машр»
Магомеда Муцольгова, несмотря на то, что в республике
«стреляют, порой и убивают», желающих служить в Ингушетии не убавляется.
«Все дело в том, что командированные здесь
хорошо зарабатывают. Достаточно сравнить: на штатной службе средний размер
месячного жалованья оперативника райотдела милиции
составляет 10-15 тыс. рублей, а зарплата прикомандированного в Ингушетию -
30-40 тыс. рублей. Плюс командировочные, боевые и прочие выплаты. Таких денег
милиционеры не получают даже в богатой Москве, не говоря уже о российских провинциях».
И это тоже правда, от которой не следует отмахиваться
только потому, что ее предоставляют правозащитники. Повторим еще раз,
значительную часть информации о преступлениях против русского населения республики
дают именно правозащитные структуры Ингушетии. Большинство активистов НГО резко
отрицательно относятся к террористической деятельности и исламистскому
подполью. Большинство ингушских правозащитников вообще не слишком напоминают
пресловутого Сергея Ковалева, из-за которого этот важный вид общественной
деятельности получил ярлык предательства. Что же касается законности при проведении
специальных операций, то даже в сталинском СССР понимали, что подобного рода
перегибы восстанавливают местное население против центральной власти. В 1946
году, например, военный прокурор Литвы требовал принятия «срочных мер по
восстановлению законности» в республике и отказа от тотальных арестов. Надо
понимать, что любой незаконно арестованный или задержанный человек завтра может
оказаться по другую сторону баррикады, а потому не стесняться наказывать тех,
кто преступает закон с «нашей стороны»».
Отдельная тема - отношение местного населения к военным и
служащим внутренних войск. В Ингушетии еще до августовского ввода
дополнительных сил располагался один из наиболее сильных полков
Северо-Кавказского военного округа - 503-й мотострелковый полк 58-й армии в
станице Троицкой Сунженского района. В задачу этого полка входит усиление
группировки МВД России на Северном Кавказе. Однако по большей части 503-й полк
поминается в СМИ в связи с многочисленными нападениями на него боевиков. Автору
статьи не раз доводилось побывать не только на территории Ингушетии (в первый
раз в 1996 году, последний - в феврале 2006 года), но и побеседовать с
военнослужащими этого подразделения российского Минобороны. В 1996 и в 2000
годах я вместе с коллегами политологами и социологами из Ростова-на-Дону и
Москвы участвовал в подготовке комплексных исследований по заказу Министерства
по делам национальностей (было такое министерство в составе Правительства РФ),
посвященных массовым настроениям жителей Северо-Кавказского региона накануне
президентских выборов. И в первом, и во втором случае нам было необходимо
проведение интервью и опросов среди военнослужащих, дислоцированных в разных Кавказских
республиках. И оба раза такое общение показало один и тот же результат. Военные
в Ингушетии не рассматриваются как гаранты мира и стабильности. Уверен, что
сейчас проведение подобного рода исследований зафиксировало бы схожие
результаты. В свою очередь, военные (а также члены их семей) рассматривают свое
положение фактически как положение обитателей гетто. Проводы же близких и
родных русских офицеров (а на самолет, чтобы попасть на «большую землю», надо
выбираться в аэропорт «Владикавказ», расположенный в Беслане) превращаются в
экспедиции, хорошо описанные в «кавказских» рассказах и повестях Льва Толстого.
Таким образом, армия существует сама по себе, а население само по себе.
Контакты же армии и «народа» зачастую приводят вовсе не к тем результатам,
которые бы считались оптимальными.
И эта ситуация существует при том, что профессия офицера в
советский период (даже после депортации) считалась в Ингушетии (тогда части
единой Чечено-Ингушской АССР) престижной, а служить в рядах советской армии
считалось необходимым обрядом «инициации» для ингушских мужчин. Семья будущего
президента Ингушетии Руслана Аушева (дослужившегося до генеральского звания) -
хороший тому пример. Кстати, из четырех сыновей в семье Султана Аушева (отца
будущего главы Ингушетии) трое выбрали службу в силовых структурах. Служба в
КГБ была среди ингушей была менее престижной (из-за событий депортации, а
поэтому она была и менее доступной), однако она не ставила выходцев оттуда в
положение «изгоев» и отверженных внутри местного социума. В 1990-е гг. в
Новочеркасске (до 1920 года столице донского казачества) мне довелось брать
интервью у легендарного полковника Олега Лобова (он в 1945 году, находясь на
службе в Австрии, был свидетелем передачи казачьих генералов Петра Краснова и
Андрея Шкуро советским оккупационным властям). В
1960-е гг. (т.е. после возвращения ингушей из Казахстана) Лобову довелось служить
в Чечено-Ингушетии. По его словам, даже в военной форме в ночное время он мог
появляться в населенных пунктах автономии (предел мечтаний для военнослужащих
Минобороны РФ сегодня). И дело здесь не в том, что советский период был лучше
или хуже сегодняшнего. Конфликты в республике бывали и в годы «развитого
социализма».
Для Северного Кавказа чрезвычайно важно, чтоб власть
демонстрировала силу (не важно под каким флагом), последовательность и могла бы
гарантировать минимум справедливости. Как отмечали российский политолог Аркадий
Попов и исследователь из США Георгий Дерлугьян, для
офицера из числа кавказцев престижно служить сверхдержаве, а не стране,
соревнующейся с Португалией. В этом случае такую власть будут поддерживать и
уважать. Иначе власть будет восприниматься как слабая и недостойная
минимального уважения.
К чему же все эти экскурсы и воспоминания? Они к тому, что
введение дополнительного контингента, не пользующегося авторитетом, не принесет
должного результата. Какая разница, сколько представителей власти будут
сконцентрированы в одной точке? Сколько бы их ни было, они будут восприниматься
как прикрытие непопулярной местной власти или как вариант как инструмент
власти, не способной решить социальные, экономические и другие проблемы местного
населения. Следует понимать, что рост сторонников т.н. «ваххабитского
подполья» - это не только приход в ряды противников власти экстремистов. Это
нередко и протест (социальный или политический) против несправедливости. Как
отмечает в своей последней книге «Ислам для России» известный исследователь
Кавказа востоковед Алексей Малашенко, «действия
власти часто вызывают раздражение у мусульман, лояльных российскому государству
(выделено мной - С.М.), но резко негативно относящихся к его методам подавления
исламской оппозиции. Власть не делит исламистов на радикалов и умеренных, да и
вообще сваливает в кучу всех, кто по тем или иным причинам, расходится во
взглядах с вставшими на путь конформизма пастырями традиционного ислама».
С этой несправедливостью власть борется неохотно, а военных
население рассматривает не как представителей федерального центра, а как
гарантов сохранения преференций для региональной власти. Проблема же
восстановления справедливости и легитимности региональной власти не решаема
только в формате «военного усиления». Необходимо лишать привлекательности идеи
и лозунги «ваххабитского подполья». А сделать это
одними военными демонстрациями нельзя. В этом смысле совершенно прав Алексей Малашенко когда говорит о том, что адепты радикального
ислама «поступают в соответствии с собственной логикой (а не в соответствии с
правозащитными увещеваниями - С.М.), чувствуя за собой если не поддержку, то симпатию
значительной части общества. Они прекрасно умеют пользоваться лозунгами
социальной справедливости, критиковать коррупцию, жуликоватость официального
духовенства. И все это подавать в ясной и понятной религиозной оболочке». А
потому задача российской власти - победить «жуликоватость» и коррупцию не
только на Северном Кавказе, но и в центре страны. Вопрос же не в том, сколько
танков и военнослужащих будет находиться в той или иной республике, а в том,
насколько эффективной является российская модель управления Кавказом вообще.
Только в этом случае пребывание российских войск на Кавказе будет напоминать не
литературные опыты графа Толстого, а атмосферу радушия и гостеприимства.
Изменить эту ситуацию можно только тогда, когда анализ
ситуации на Северном Кавказе не будет сведен к стилистике тостов, а также
обличений «врагов народа» и «западных происков» в духе пресловутого 1937 года.
АПН, 18.02.08
[1] Слово «русский», запрещенное к применению в научных публикациях и СМИ РФ, в тексте восстановлено (здесь и далее прим. ред. ЗЛ).