Журнал «Золотой Лев» № 149-150 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

Ю.В. Житорчук

кандидат физ.-мат. наук

 

«Национальная гордость» великоросса Ульянова

во время Первой мировой воины

 

«Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украины и т. д. “защитой отечества” великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам» (Ленин, - «О национальной гордости великороссов»).

 

Перерастание империалистической войны в войну гражданскую.

 

Для Ленина революция это главная, всепоглощающая цель всей его жизни. А вспыхнувшая в 1914 году война давала реальный шанс для ее реализации, шанс, который будущий вождь мирового пролетариата терять не желал ни при каких обстоятельствах.

 

«Превращение империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг, указываемый опытом Коммуны, намеченный Базельской  (1912 г.) резолюцией и вытекающий из всех условий империалистической войны между высокоразвитыми буржуазными странами. Как бы не казались велики трудности такого превращения в ту или иную минуту, социалисты никогда не откажутся от систематической настойчивой, неуклонной подготовительной работы в этом направлении, раз война стала фактом» (Ленин, «Война и российская социал-демократия»).

 

Однако сама по себе империалистическая война в гражданскую не перерастет. Для того чтобы это произошло, нужно чтобы солдаты повернули свои штыки против своего же правительства[1]. Но добиться этого можно лишь в том случае, если война вызовет значительные трудности для жизни трудящихся, а эти трудности могли многократно усилиться именно в случае поражения страны в войне. Поэтому социалисты должны делать все, чтобы добиться поражения своего правительства:

 

«Революция во время войны есть гражданская война, а превращение войны правительств в гражданскую войну, с одной стороны, облегчается военными неудачами (поражением) правительств, а с другой стороны,- невозможно на деле стремиться к такому превращению, не содействуя тем самым поражению…

Революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству…».

 

Конечно, в принципе, Ленин провозглашал лозунг поражения не только царского, но и всех остальных правительств, участвующих в Первой мировой войне (ПМВ)[2]. Однако при этом его мало заботило, поддержат ли его призыв своими практическими действиями социалисты Германии, Англии и Франции. К тому же поражение в войне может понести только одна из воюющих сторон. Поэтому поражение России, а значит и Антанты, на практике означает военную победу Германии и усиление правительства кайзера. Но Ленина это обстоятельство ни в коей мере не смущает и он настаивает, что инициатива пораженчества должна исходить именно от русских социал-демократов:

 

«…Последнее соображение особенно важно для России, ибо это – самая отсталая страна, в которой социалистическая революция непосредственно невозможна. Именно поэтому русские социал-демократы должны были первыми выступить с теорией и практикой лозунга поражения» (Ленин, «О поражении своего правительства в империалистической войне»).

 

Разумеется, Ленин при всей одиозности его позиции не мог публично провозгласить, что поражение России в войне – это благо России. А посему он и талдычил о том, что такое поражение для нее будет наименьшим злом:

 

«Победа России влечет за собой усиление мировой реакции, усиление реакции внутри страны и сопровождается полным порабощением народов в уже захваченных областях. В силу этого поражение России при всех условиях представляется наименьшим злом» (Ленин, «Конференция заграничных секций р.с.-д.р.п»).

 

Причем эту свою мысль Ленин повторяет многократно, сопровождая ее самыми категорическими заклинаниями:

 

«Для нас, русских, с точки зрения интересов трудящихся масс и рабочего класса России, не может подлежать ни малейшему, абсолютно никакому сомнению, что наименьшим злом было бы теперь и тотчас – поражение царизма в данной войне. Ибо царизм во сто раз хуже кайзеризма» (Ленин, «Письмо Шляпникову 17.10.14».

 

Так Ленин за весьма изящной и несколько замысловатой словесной формулой прячет свою мысль о желательности поражения России и соответственно победы более прогрессивного кайзеризма.

 

Ленин и Плеханов – две тактики социалистов во время Первой мировой войны.

 

1. Позиция Ленина.

Ленин, разумеется, никогда не являлся пацифистом, из принципа, протестующего против любой войны и ее жестокостей. Напротив, он прямо заявлял о необходимости и прогрессивности гражданских воин, несмотря на кровь, зверства и ужасы, которыми такие войны обычно сопровождаются:

 

«Мы вполне признаем законность, прогрессивность и необходимость гражданских войн, т. е. войн угнетенного класса против угнетающего, рабов против рабовладельцев, крепостных крестьян против помещиков, наемных рабочих против буржуазии…

В истории неоднократно бывали войны, которые, несмотря на все ужасы, зверства, бедствия и мучения, неизбежно связанные со всякой войной, были прогрессивны, т. е. приносили пользу развитию человечества, помогая разрушать особенно вредные и реакционные учреждения (например, самодержавие или крепостничество), самые варварские в Европе деспотии (турецкую и русскую)» (Ленин, «Социализм и война»).

 

Но кроме гражданских воин и революций Ленин признавал также законность и прогрессивность оборонительных воин. Причем в этом случае для него было совершенно безразлично, кто на кого первый напал. Согласно его представлениям в любом случае была права угнетенная сторона:

 

«Социалисты признавали и признают сейчас законность, прогрессивность, справедливость “защиты отечества” или “оборонительной” войны. Например, если бы завтра Марокко объявило войну Франции, Индия — Англии, Персия или Китай — России и т. п., это были бы “справедливые”, “оборонительные” войны, независимо от того, кто первый напал, и всякий социалист сочувствовал бы победе угнетаемых, зависимых, неполноправных государств против угнетательских, рабовладельческих, грабительских “великих” держав» (Ленин, «Социализм и война»).

 

Вот здесь-то и произошел очередной разрыв большевиков с большинством других социал-демократических движений. Поскольку Ленин объявил войну реакционной и грабительской со стороны всех ее участников, а Плеханов заявил о ее оборонительном, а значит справедливом и прогрессивном характере со стороны России. Но из признания войны грабительской вытекала одна тактика рабочего движения, а из признания ее оборонительной, совершенно иная. Однако точка зрения Плеханова автоматически отодвигала возможное начало революции в России на неопределенные сроки, что для Ленина, вне зависимости от степени правоты его тезисов, было абсолютно неприемлемо:

 

«У нас в России не только кровавый царизм, не только капиталисты, но и часть так называемых или бывших социалистов говорит о том, что Россия ведет “оборонительную войну”, что Россия борется только против германского нашествия. Между тем в действительности весь мир знает, что царизм уже в течение десятилетий угнетает в России более сотни миллионов людей других национальностей, что Россия уже в течение десятилетий ведет разбойничью политику против Китая, Персии, Армении, Галиции…».

 

Здесь у Ленина явно что-то не в порядке с логикой. Ведь даже если Россия действительно угнетала сотни миллионов людей и ранее вела захватнические войны, то из этого факта вовсе не следует, что на саму Россию не может напасть другой более сильный хищник и попытаться поработить ее:

 

«…Ни Россия, ни Германия и никакая другая великая держава не имеют права говорить об “оборонительной войне”: все великие державы ведут империалистическую, капиталистическую войну, разбойничью войну, войну для угнетения малых и чужих народов, войну в интересах прибыли капиталистов, которые из ужасающих страданий масс, из пролетарской крови выколачивают чистое золото своих миллиардных доходов» (Ленин, «Речь на интернациональном митинге в Берне»).

 

В полемическом пылу будущий вождь мирового пролетариата не останавливался и от прямых оскорблений в адрес виднейшего теоретика марксизма, основателя первой российской марксистской организации – Плеханова, навешивая на него политические ярлыки:

 

«Пусть господа Плеханов, Чхенкели, Потресов и Ко, играют теперь роль марксистообразных лакеев или шутов при Пуришкевиче и Милюкове, лезут из кожи вон, доказывая вину Германии и оборонительный характер войны со стороны России,- этих шутов сознательные рабочие не слушали и не слушают» (Ленин, «О сепаратном мире»).

 

Во вспыхнувшем между русскими социалистами споре основным аргументом Ленина являлся тезис, согласно которому все ключевые участники войны по своей сути бандиты и разбойники:

 

«Главным, основным содержанием данной империалистической войны является дележ добычи между тремя главными империалистическими соперниками, тремя разбойниками, Россией, Германией и Англией» (Ленин, «Пацифизм буржуазный и пацифизм социалистический»).

 

Единственное исключение было сделано лишь для Сербии:

 

«Национальный элемент в теперешней войне представлен только войной Сербии против Австрии. Только в Сербии и среди сербов мы имеем многолетние и миллионы национальных масс охватывающее национально-освободительное движение, продолжением которого является война Сербии против Австрии…

Будь эта война изолированной, т.-е. не связанной с общеевропейской войной, с корыстными и грабительскими целями Англии, России и проч., тогда все социалисты обязаны были бы желать успеха сербской буржуазии» (Ленин, «Крах II Интернационала»).

 

Но главным разбойником и злодеем в империалистической войне, согласно Ленину, являлась именно Россия.

 

«Реакционный, грабительский, рабовладельческий характер войны со стороны царизма еще несравненно нагляднее, чем со стороны других правительств» (Ленин, «Социализм и война»).

 

В чем же заключался разбой и грабеж, которые, как утверждает Ленин, во время ПМВ проводило царское правительство? Оказывается, разбойные замыслы Николая II распространялись на Галицию, Армению и Константинополь:

 

«Россия воюет за Галицию, владеть которой ей надо в особенности для удушения украинского народа (кроме Галиции у этого народа нет и быть не может уголка свободы, сравнительной конечно), за Армению и за Константинополь, затем тоже за подчинение Балканских стран» (Ленин, «О сепаратном мире»).

 

Здесь возникает вопрос, было ли у царской России желание прибрать к рукам Константинополь и Проливы? Да, такое желание у русских царей периодически возникало. Только желание это возникало вовсе не оттого, что им хотелось расширить пределы империи, включив в ее состав новые народы и страны. По большому счету Россия и свою-то землю не всегда знала куда девать. Вон Александр II фактически за бесценок продал американцам Аляску. Да и освободив Болгарию от власти турок, Россия даже не пыталась присоединить ее, хотя вполне могла бы это сделать в 1878 году[3]. Сами же по себе Проливы России, в общем-то, были не нужны[4]. Ей была нужна свобода плавания русских кораблей из Черного в Средиземное море и гарантия того, что английские и французские военные эскадры вновь не войдут в Черное море, как это было во время англо-французской агрессии 1854 года.

Однако, несмотря на желание русских царей заполучить Проливы, было бы верхом глупости утверждать, что именно из-за них Россия и ввязалась в войну с Германией. Просто не стоили того эти Проливы. Ведь и Николай II, и Столыпин, и Сазонов делали все, чтобы как можно дольше обеспечить мирное развитие империи. Россия, в отличие от Германии, не готовилась к серьезной войне[5], и именно поэтому заранее не запасала необходимого для ее ведения количества патронов, снарядов, пушек и даже ружей. Другое дело, что уже в ходе войны в 1916 году царь заключил с союзниками тайный договор о передаче Проливов России после победы над Германией. Смысл этого договора заключался в том, что получение контроля над Проливами хоть в какой-то мере должно было компенсировать империи те громадные потери, которые русские люди понесли для обуздания германских агрессоров, но из этого вовсе не следует, что именно Проливы хоть в какой-то мере явились причиной вступления России в войну.

Следующей «разбойничьей» целью царского правительства Ленин называет стремление Петербурга ограбить Турцию, отхватив у нее Армению и закабалить свободолюбивых армянский народ. Можно подумать, Владимиру Ильичу не было известно, что на протяжении десятилетий в Турции планомерно проводился геноцид мирного армянского населения, что в 1909 году турецкие власти организовали новую массовую резню армян, что только за годы ПМВ турками было убито и замучено более миллиона армян. Так почему же Николай II не мог взять под свою защиту единоверцев, подвергающихся жестоким преследованиям за их религиозные убеждения?

Вот как в своей книге «Как это было» описывал события тех лет известный армянский общественный деятель и писатель Тер-Маркариан:

 

«Ради исторической справедливости и чести последнего русского царя нельзя умолчать, что в начале описываемых бедствий 1915 года, по личному приказанию царя, русско-турецкая граница была приоткрыта и громадные толпы скопившихся на ней измученных армянских беженцев были впущены на русскую землю».

 

Следуя ленинской логике, русский «деспот» открывая границу для измученных беженцев, затаскивал в тюрьму народов доверившихся ему свободных армян. Ведь разве мог тогда еще не совсем кровавый Ленин поверить в благородство «кровавого» Николая?

Следующим в этом ряде ленинских обвинений стоит Галиция, которую царизм пытался заполучить якобы для окончательного удушения свободы украинцев. Вот боснийские сербы стремились выйти из-под власти австрияк и объединиться с Сербией, в результате чего и возникла австро-сербская война, которую Ленин, между прочим, отнес к числу справедливых. Но русины и гуцулы, волей судеб отторгнутые завоевателями от их родины и подвергавшиеся национальному гнету в Австро-Венгрии, никак не могли желать объединиться с малороссами[6]. Странная получается логика.

И, наконец, завершая обвинительную тираду, Ленин окончательно запутывается в своих собственных аргументах:

 

«Царизм видит в войне средство отвлечь внимание от роста недовольства внутри страны и подавить растущее революционное движение» (Ленин, «Социализм и война»).

 

Но ведь сам же Ленин неоднократно писал, что трудности войны вызывают недовольство среди трудящихся и всплеск революционных настроений. В чем Николай II уже убедился на опыте русско-японской войны, переросшей в революцию 1905 года[7]. Так как же царь мог затевать войну, чтобы подавить растущее революционное движение, если война грозила ему обернуться новой, еще более грозной революцией? К тому же предшествовавшие ПМВ годы, так называемой реакции, царизм загнал русские революционные движения глубоко в подполье, из которого оно вышло именно благодаря началу войны. Так что явно не сходятся концы с концами в рассуждениях Владимира Ильича.

 

2. Позиция Плеханова.

Тезису Ленина о необходимости добиваться поражения царского правительства в войне с Германией и перерастания империалистической войны в гражданскую Плеханов противопоставил логику русского социал-патриота:

 

«Сначала оборона страны, потом борьба с внутренним врагом, сначала победа, потом революция» (Плеханов,  «О войне»).

 

При этом Георгий Валентинович призывал к единению всех русских патриотических сил для обороны страны, предлагая:

 

«Отвергнуть как неразумную, больше как безумную, всякую вспышку и всякую стачку, способную ослабить силу сопротивления России неприятельскому нашествию» (Плеханов, «Интернационализм и защита отечества).

 

Для Плеханова объявленная Германией война есть реальная угроза национальной безопасности России, и, следовательно, с его точки зрения ПМВ является отечественной, глубоко народной войной:

 

«С самого начала войны  я утверждал, что она есть дело народов, а не правительств. Русскому народу угрожала опасность попасть под экономическое иго немецких империалистов, к сожалению поддержанных огромным большинством трудящегося населения Германии. Поэтому, ведя войну, он защищал свой собственный насущный интерес» (Плеханов, «Война народов и научный социализм» Единство №5 1917 г.).

 

В этой связи лидер меньшевиков четко формулирует цель русского пролетариата в войне с Германией:

 

«Я никогда не говорил, что русский пролетариат заинтересован в победе русского империализма и никогда этого не думал. А убежден, что он заинтересован лишь в одном: чтобы русская земля не сделалась предметом эксплуатации в руках германских империалистов. А, это нечто совсем другое» (Плеханов, «Еще о войне»).

 

В годы ПМВ в России был чрезвычайно популярен лозунг защиты отечества, и это обстоятельство сильно беспокоило Ленина, заставляя его ерничать над святым для каждого русского человека понятием:

 

«Что такое защита отечества вообще говоря? Есть ли это какое-либо научное понятие из области экономики или политики и т.п.? Нет. Это просто наиболее ходячее, общеупотребительное, иногда просто обывательское выражение, обозначающее оправдание войны. Ничего больше, ровнехонько ничего!» (Ленин, «О карикатуре на марксизм»)

 

На это Плеханов отвечает:

 

«Отечество, это та обширная земля, которую населяет трудящаяся масса русского народа. Если мы любим эту трудящуюся массу, мы любим свое отечество. А если мы любим свое отечество, мы должны защищать его» (Плеханов, «Речь в Петросовете 14 мая 1917 года).

 

Далее продолжая свою полемику с большевиками, он пишет:

 

«Мы желаем не того, чтобы Россия разгромила Германию, а того, чтобы Германия не разгромила Россию. Пусть «Рабочая Газета» прямо скажет нам: “не беда, если немецкое иго ляжет на русскую шею”. Это будет мысль, достойная самого решительного порицания с точки зрения Интернационала… Но мысль эта, - и только одна эта мысль, даст нам логический ключ к рассуждениям автора статьи, только она объяснит нам его опасения» (Плеханов, «Тревожные опасения одной умной газеты»).

 

Тем не менее, Ленин даже в мыслях не может допустить, что цивилизованные немцы способны закабалить Россию, даже в том случае, если они и захватят Петроград:

 

«Допустим, немцы возьмут даже Париж и Петербург. Изменится от этого характер данной войны? Нисколько. Целью немцев и это еще важнее: осуществимой политикой при победе немцев – будет отнятие колоний, господство в Турции, отнятие чуженациональных областей, напр., Польши и т.п., но вовсе не установление чуженационального гнета над французами или русскими.  Действительная сущность данной войны не национальная, а империалистическая. Другими словами: война идет не из-за того, что одна сторона свергает национальный гнет, другая защищает его. Война идет между двумя группами угнетателей, между двумя разбойниками из-за того, как поделить добыча, кому грабить Турцию и колонии» (Ленин, «О карикатуре на марксизм»).

 

С высоты истории смешно и грустно читать подобные ленинские опусы. И остается совершенно непонятным, почему Владимир Ильич был столь уверен, что немцы не могут превратить часть России в свою колонию, а будут довольствоваться лишь порабощением Турции, Сербии или Польши? Скорее всего, Ленин так ненавидел царизм, что без всякого сожаления заменил бы его на полное подчинение России воле кайзера. Наподобие тому, как сейчас наши доморощенные демократы ненавидят все истинно русское, и желают подчинить Россию воле своих заокеанских хозяев.

Во всяком случае, все последовавшие события мировой истории опровергли ленинскую точку зрения на отсутствие захватнических намерений у Германии по отношению к России. Ведь немецкий нацизм начал зарождаться еще в конце 19-го века задолго до гитлеровского «Майн Кампф». Тогда же вновь воскресли и идеи похода Дранг нах Остен, которые разделяли как кайзер, так и его генералы. Поэтому территориальные притязания Германии, предъявленные Советскому правительству в Брест-Литовске в марте 1918 года, не возникли сами по себе на пустом месте, а явились закономерным итогом захватнических планов, задуманных в Берлине задолго до августа 1914 года. Так что сама жизнь доказала правоту Плеханова в его споре с Лениным. И если современные коммунисты заявляют, что они являются патриотами России, то они обязаны признать справедливость позиции в этом вопросе первого русского марксиста – Плеханова и осудить антинациональный характер ленинского доктринерства.

 

О национальной гордости великоросса Ульянова.

 

«Нигде в мире нет такого угнетения большинства населения страны, как в России: великороссы составляют только 43% населения, т. е. менее половины, а все остальные бесправны, как инородцы. (Ленин, «Социалистическая революция и право наций на самоопределение»).

 

Для того чтобы убедиться, что Ленин здесь явно лукавит, стремясь очернить Россию, достаточно обратится к его работе «Империализм, как высшая стадия капитализма», из которой следует, что в Англии жители метрополий составляли всего 11%, а во Франции – 42% от общего числа жителей этих стран, включая аборигенов колоний. Так что пальму мирового первенства в вопросе порабощения инородцев Россия никак уж не держала.

Однако и с приведенной Лениным цифрой, согласно которой 57% населения России составляли инородцы, согласиться категорически нельзя. Дело в том, что еще в начале 20-го столетия под РУССКИМИ понимались все народности восточно-европейских славян: великороссы, малороссы, и белорусы. Соответственно в энциклопедии Брокгауза и Эфрона было записано:

 

«Русский язык делится на три главных НАРЕЧИЯ: а) великорусское, б) малорусское и в) белорусское».

 

В этой же энциклопедии указано, что процент русского населения по данным переписи 1897 года составил 72,5%. То есть до ленинских опусов нацией считались именно русские, а не великороссы, малороссы или белорусы, которые числились лишь субнациональными группами. Однако при таком раскладе Ленину было очень трудно обосновать один из своих краеугольных тезисов:

 

«Россия есть тюрьма народов» и призывать к самоопределению украинцев и белорусов.

 

В этой связи Ленин абсолютно голословно и бездоказательно заявлял, что к началу ПМВ украинцы и белорусы якобы достигли такой стадии национальной общности, что представляют собой уже сформировавшиеся нации, угнетаемые нацией великороссов:

 

«Для украинцев и белорусов, например, только человек, в мечтах живущий на Марсе мог бы отрицать, что здесь нет еще завершения национального движения, что пробуждение масс к обладанию родным языком и его литературой – (а это необходимое условие и спутник полного развития капитализма, полного проникновения обмена до последней крестьянской семьи) – здесь еще свершается» (Ленин, «О карикатуре на марксизм»).

 

По сути это был прямой призыв к выходу Украины и Белоруссии из состава России. При этом Ульянов полностью игнорировал тот факт, что предки великороссов, малороссов и белорусов до татаро-монгольского нашествия были единым народом с единым языком и единой культурой. А далее некогда единый народ на протяжении четырехсот лет был искусственно разделен, и подвергался национальному порабощению со стороны иностранных завоевателей.

Первой иностранное ярмо скинула с себя Московская Русь, а в 1648 году восстала против польских захватчиков и Малороссия. Однако в июне 1651 года повстанцы потерпели тяжелейшее поражение под Берестечком. Находясь в критическом положении, гетман Богдан Хмельницкий обратился к русскому царю Алексею Михайловичу с просьбой о принятии в российское подданство. Осенью 1653 года проходивший в Москве Земский собор принял решение о включении Малороссии в состав Московского государства, а 23 октября 1653 г. московское правительство объявило войну Речи Посполитой, длившуюся целых 13 лет, в ходе которой Россия отстояла независимость Левобережной Украины.

8 января 1654 года в Переяславе состоялся старшинский совет. Во время публичной церемонии гетман и казацкая старшина поклялись на кресте в том, «чтобы быть им с землей и городами под царской великою рукой неотступно». Несмотря на эту клятву, украинские гетманы неоднократно нарушали ее и предавали своего царя. В связи с регулярными клятвопреступлениями гетманов Екатерине II в 1764 году и упразднила как гетманство, так и автономию запорожских казаков.

Для того чтобы убедится в ошибочности ленинских представлений о трех сформировавшихся нациях восточно-европейских славян достаточно ответить на вопрос, когда различия между великороссами и малороссами были больше: в момент их воссоединения, или же в начале 20-го века? Эти группы на протяжении двух с половиной веков сближались или же удалялись друг от друга? Ведь в течение всего этого периода времени шел процесс языкового и культурного сближения некогда насильственно оторванных друг от друга частей древнерусского народа. Достаточно вспомнить о количестве так называемых смешенных браков между представителями трех русских народностей. Или о том, что величайший украинский писатель Гоголь одновременно являлся выдающимся русским писателем[8].

Однако среди украинской элиты всегда находились и находятся до сих пор достаточное количество авантюристов, желавших дорваться до власти и самостийно порулить незалежной, будь то: Выговский, Мазепа, Скоропадский, Петлюра, Кравчук или Ющенко. Куда более значительным является  вопрос, существовало ли в действительности в царской России национальное угнетение малороссов со стороны великороссов, а если существовало, то в чем это угнетение выражалось? Ленин на этот вопрос ответил следующим образом:

 

«Спор идет об одной из форм политического гнета, именно: о насильственном удержании одной нации внутри государства другой нации» (Ленин, «Итоги дискуссии о самоопределении»).

«Пролетариат не может не бороться против насильственного удержания угнетенных наций в границах данного государства, а это и значит бороться за право самоопределения. Пролетариат должен требовать свободы политического отделения колоний и наций, угнетаемых “его”нацией…

Ни доверие, ни классовая солидарность между рабочими угнетенной и угнетающей нации невозможны» (Ленин, «Социалистическая революция и право наций на самоопределение»).

 

Но с таким же успехом можно было бы говорить и насильственном удержании, скажем, новгородцев или псковичей. Ведь независимая Новгородская республика со своей традициями вечевой демократии и своеобразной культурой существовала более 300 лет с 1136 по 1478 годы, когда Иван III насильно подчинил ее Москве. А в 1570 году Иван Грозный вновь пошел походом на Новгород и учинил там кровавый погром, казнив более полутора тысяч знатных жителей города и окончательно закабалил новгородцев. Да и диалекты северной Руси достаточно сильно отличаются, например, от диалектов кубанских или донских казаков. Так почему бы на этом основании не объявить новгородцев нацией, насильственно угнетаемой москалями?

Ведь если последовательно пойти по предложенному Лениным пути, то Россия очень быстро будет растаскана на множество мелких и нежизнеспособных псевдонациональных образований. Впрочем, именно этого и добивались в 90-е годы прошлого века либералы. Вспомните ельцинские слова: «Берите столько суверенитета, сколько проглотите».

 

***

 

Явная предвзятость, русофобского подхода Ленина в национальном вопросе особенно отчетливо видена при сравнении его оценок по отношению к России, с одной стороны, и по отношению к Германии, с другой:

 

«Война 1870-1 года была продолжением буржуазно-прогрессивной (десятилетиями тянувшейся) политики освобождения и объединения Германии» (Ленин, «О программе мира»).

 

Стоит напомнить, что в ходе этой войны Германия захватила и аннексировала две крупнейшие французские провинции Эльзас и Лотарингию. А ведь, скажем, эльзасцы, это народность, возникшая на основе онемеченных кельтских племен, говорящая на алеманском диалекте немецкого языка, который отличается от восточно-немецких диалектов гораздо сильнее, чем украинский язык от великорусского. К тому же в период германской аннексии Эльзаса (1871-1918) эльзасцы регулярно выступили против кайзеровской политики их насильственного онемечивания.

Далее Ленин пишет в этой связи:

 

«Немецкий шовинист Ленч привел одну интересную цитату из сочинения Энгельса: «По и Рейн». Энгельс говорит там, между прочим, что границы больших и жизнеспособных европейских наций в ходе исторического развития, поглотивших ряд мелких и нежизнеспособных наций, определились все более и более языком и симпатиями населения. Эти границы Энгельс называет “естественными“. Так было в эпоху прогрессивного капитализма, в Европе, около 1848-1871 гг. Теперь реакционный, империалистический все чаще ломает эти, демократически определенные границы» (Ленин, «Итоги дискуссии о самоопределении»)

 

Но для Ульянова насильственный захват Эльзаса Германией явление прогрессивное и вполне естественное, а результат добровольного вхождения Украины в Россию, это противоестественное реакционное событие, приведшее к угнетению украинцев великороссами!

Конечно, Ленин давно умер, и о нем можно было бы уже и забыть, но дела-то его живут до сих пор. А одно из самых печальных последствий творений вождя моровой революции это распад им же созданного Советского Союза[9] в значительной степени, предопределенный его авантюристической, русофобской национальной политикой. И Ленин все же добился своего. Великороссы больше не угнетают украинцев, единая русская нация расколота на три части и уже видны контуры, определяющие их взаимную конфронтацию. И не за горами, то время когда последователи идей Ульянова, повинуясь инстинкту самоопределения, затащат Украину в НАТО.

 

Ленин и проблема мира.

 

Существует устойчивый миф, что Ленин якобы всячески старался прекратить мировую бойню и добиться установления скорейшего мира. Однако факты говорят об обратном. Вот, например, как Владимир Ильич относился к идее прекращения войны на ее начальном этапе:

 

«Долой поповски-сантиментальные и глупенькие воздыхания о мире во что бы ни стало! Поднимем  знамя гражданской войны» (Ленин, Положение и задачи социалистического интернационала);

«Лозунг мира, по-моему, неправилен в данный момент. Это обывательский, поповский лозунг. Пролетарский лозунг должен быть: гражданская война» (Ленин, «Письмо Шляпникову 17.10.14»);

«Лозунг мира  можно ставить или в связи с определенными условиями мира или без всяких условий, как борьбу не за определенный мир, а за мир вообще…

За мир вообще стоят безусловно все до Китченера, Жоффра, Гинденбурга и Николая Кровавого, ибо каждый из них желает кончить войну:-  вопрос именно в том, что каждый ставит империалистические (т.е. грабительские, угнетающие чужие народы) условия мира в пользу своей нации» (Ленин, «Вопрос о мире»).

 

В лозунге «мира вообще» Ленина абсолютно не устраивала возможность завершения мировой бойни раньше, чем она перерастет в еще более кровавую гражданскую войну и мировую революцию. Он категорически настаивает на том, что война должна кончиться лишь после победы революции, когда пролетариат воюющих стран свергнет буржуазные правительства. А до тех пор любые попытки отдельных социалистов прекратить бессмысленную кровавую бойню и заключить мир, между воющими странами вызывали в Ленине приступы ярости и негодования:

 

«Речь идет о статье одного из виднейших (и подлейших) оппортунистов с.-д. партии Германии, Кварка, который, между прочем, сказал: “Мы, немецкие с.д., и наши австрийские товарищи, заявляем непрестанно, что мы вполне готовы вступить в сношения (с английскими и французскими с.-д.) для начала переговоров о мире. Немецкое императорское правительство знает об этом и не ставит ни малейших препятствий”...

Кто не понимает этого даже теперь, когда лозунг мира (не сопровождающийся призывом к революционным действиям масс) проституирован венской конференцией…, тот – просто бессознательный участник в социал-шовинистическом надувательстве народа» (Ленин,  «К оценке лозунга “мир”»).

 

Тем не менее, после Февральской революции заявления Ленина по вопросу о мире несколько меняют свою тональность. В это время Владимир Ильич уже не решался публично провозглашать, что стремление к миру, это сентиментальная поповщина. На смену этому ерничанью пришли призывы к борьбе с империалистической войной, которые, однако, нисколько не изменили сути ленинской позиции, что настоящий мир не возможен без социалистической революции:

 

«Борьба с империалистической войной невозможна иначе, как борьба революционных классов против господствующих классов во всемирном масштабе» (Ленин, «Речь о войне 22.07.17»).

 

Для того чтобы доказать, что устойчивый мир при власти капиталистов невозможен, Ленин выдвигает тезис, согласно которому войну якобы, в принципе, нельзя завершить без отказа от аннексий. При этом само понятие аннексии им стало трактоваться чрезвычайно расширительно и крайне расплывчато: не только как захват чужой территории, осуществленный во время ПМВ, но и, как все захваты во всех предшествующих воинах. Кроме того, Ленин существенно расширил и трактовку принципа права нации на самоопределение, распространив его не только на нацию, но и на народность, и на народ:

 

«Главным условием демократического мира является отказ от аннексий (захватов) – не в том смысле, что все державы возвращают потерянное ими, а в том, что все державы возвращают потерянное ими, а в том, единственно правильном смысле, что каждая НАРОДНОСТЬ, без единого исключения, и в Европе, и в колониях, получает свободу и возможность решить сама, образует ли она отдельное государство или входит в состав любого иного государства» (Ленин, «Задачи Революции»).

«В теоретическое определение аннексии входит  понятие “чужой народ”, т.-е. НАРОД, сохранивший особенность и волю отдельному существованию» (Ленин, «Каша в головах»).

 

При этом вождь мировой революции, вероятно, понимал, что различие между малорусским и великорусским языками находится на уровне различий между диалектами одного и того же языка, и поэтому он вообще отказался от критерия языковых различий, как условия, необходимого для самоопределения:

 

«Аннексия – это присоединение всякой страны, отличающейся национальными особенностями, всякое присоединение нации, - безразлично, отличается ли она языком, если она чувствует себя другим народом, против ее желания» (Ленин, «Речь на совещании большевиков 17.04.17»).

 

Таким образом, с одной стороны большевики всячески заботились о праве самоопределения всех народов, национальностей или наций, считая, что никто не должен прибегать к насилию при определении границ между государствами:

 

«Мы говорим, что границы определяются волей населения. Россия не смей воевать из-за Курляндии! Германия, долой войска из Курляндии! Вот так решаем вопрос об отделении. Пролетариат прибегать к насилию не может, ибо он не должен мешать свободе народов» (Ленин, «Речь по национальному вопросу»).

 

С другой стороны никакой законности или же соблюдения воли большинства внутри своей собственной страны большевики соблюдать не собирались еще задолго до своего прихода к власти:

 

«Мы все согласны, что власть должна быть в руках Советов Рабочих и Солдатских Депутатов… Это будет именно государство типа Парижской Коммуны. Такая власть является диктатурой, т.-е. опирается не на закон, не на формальную волю большинства, а прямо непосредственно на насилие. Насилие – орудие силы» (Ленин, «Доклад о текущем моменте 07.05.17»).

 

Впрочем, необходимость насилия для сторонников Ленина понятна, ведь абсолютное большинство населения в России составляли крестьяне, на поддержку которых большевикам рассчитывать было трудно, именно поэтому  диктатура для них была единственным способом удержаться у власти. Именно поэтому уже в первых советских Конституциях был прописан принцип диктатуры пролетариата, который, в частности, осуществлялся путем предоставления рабочим нормы представительства в избираемых народом органах власти в пять раз большей, чем у крестьян:

 

«Съезд Советов Союза Советских Социалистических Республик составляется из представителей  городских Советов и Советов городских  поселений  по расчету 1 депутат на 25000 избирателей и представителей губернских съездов Советов — по расчету 1  депутат на 125000 жителей».

 

Так почему же тогда Ленина так волновал вопрос свободного, демократического решения проблемы самоопределения всех угнетенных наций, если он сам возвел неравноправие и насилие в принцип проводимой им внутренней политики по отношению к большинству русского народа?

Дело в том, что до Октябрьской революцииЛенин намеренно выдвигал провокационные и заведомо невыполнимые лозунги, чтобы максимально расшатать устои существовавшего тогда миропорядка. А лучшего способа взорвать капиталистический мир, чем игра на националистических струнах и разжигании межнациональной розни, трудно было и придумать. Ведь реализация принципа самоопределения, особенно в районах со смешанным населением всегда была детонатором, приводящим к взрывам народного недовольства.

Но, закрепившись во власти, Ленин сразу же забыл, что «угнетаемыми» великороссами остались, скажем, среднеазиатские народы, которые по-прежнему были лишены права свободного выхода их РСФСР, хотя они имели свои языки и с оружием в руках доказали наличие и них желания к самоопределению. Не вспоминал ленин про свои собственные принципы о праве на самоопределение и при решении вопроса о судьбе казачества.

Ульянов прекрасно понимал, что выдвигаемые им условия мира, при котором необходимо было бы пересматривать границы подавляющего большинства стран, являлось абсолютно неприемлемым для всех главных участников войны, а значит, эти условия, в принципе, не могли способствовать ее окончанию:

 

«Не может ни один социалист, оставаясь социалистом, ставить вопрос об аннексиях (захватах) иначе, не может отказывать в праве самоопределения, в свободе отделения каждому народу.

Но не будем обманываться: такое требование означает революцию против капиталистов. Прежде всего, в первую голову не примут такого требования (без революции) английские капиталисты, имеющие аннексий (захватов) больше, чем любая нация в мире» (Ленин, «Сделка с капиталистами или низвержение капиталистов?).

 

Поэтому вождь мирового пролетариата вынужден был признать, что его призывы мира без аннексий являются лишь тактическим лозунгом, подчиненным главной цели - борьбе за мировую революцию:

 

«Когда мы говорим: “без аннексий”, то мы говорим, что для нас этот лозунг есть только подчиненная часть борьбы против всемирного империализма» (Ленин, «Речь о войне 22.07.17»).

«И главное – свергать надо буржуазные правительства и начинать с России, ибо иначе получить мира нельзя» (Ленин, «Письмо Ганецкому»).

 

Долгожданный мир.

 

По мере приближения к моменту времени, когда большевики уже реально могли бы захватить власть в свои руки, лозунг «мира» стал уже одним из основных тезисов в выступлениях и статьях Ленина, поскольку он прекрасно понимал, что только таким образом можно было обезопасить грядущую революцию от подавления ее армией:

 

«Ибо не пойдут войска против правительства мира» (Ленин, «Кризис назрел»).

 

Хотя для достижения основной цели Ленина - победы мировой революции, требовалось вовсе не установление мира, а продолжение мировой бойни, а, главное, ее перерастание в гражданскую войну, причем не только в России, но и в Германии, и во Франции.

 

«Мы будем говорить правду: что демократический мир невозможен, если революционный пролетариат Англии, Франции, Германии, России не свергнет буржуазные правительства» (Ленин, «Поворот в мировой политике»)

 

Поэтому одновременно с призывами к миру Ульянов по-прежнему продолжал настаивать на принципах установления мира без аннексии, в им же изобретенной, абсурдной и никем не признанной трактовке.

И все бы было ничего, но вот беда русские солдаты от постоянных большевистских призывов к братанию, взяли и начали брататься всерьез,  а какая же могла быть война с немцами, если они вдруг стали нашими братьями? С братьями воевать негоже, а значит, и делать русскому мужику на фронте было больше нечего. Вот и начали солдаты расходиться по домам, спеша принять участие в разделе обещанной им земли. В результате остатки вконец деморализованной русской армии таяли буквально не по дням, а по часам. А вот германские войска, как стояли, так и продолжали стоять, и всякие там братания на них действовали крайне слабо. Вот тут-то, осознав печальный итог своих деяний, направленных на разложение армии, Ленин  вдруг спохватился:

 

«Солдаты просто бегут. Об этом говорят доклады с фронта. Ждать нельзя, не рискуя помочь сговору Родзянки с Вильгельмом (такого сговора в природе не существовало, а слухи о нем были лишь плодом больной фантазии Ульянова,- Ю.Ж.) и полной разрухой при повальном бегстве солдат, если они (уже близкие к отчаянию) дойдут до полного отчаяния (а кто же тогда будет воевать за идеалы революции?- Ю.Ж.)  и бросят все на произвол судьбы» (Ленин, «Письмо к товарищам»).

 

В начале войны Ленин писал, что даже если  немцы возьмут Питер, то это никак не изменит характер войны. Теперь же до него, наконец-то, дошло, что падение Петрограда грозит настоящей катастрофой. Выход мог быть лишь один – скорейший силовой захват власти большевиками. И при этом плевать Ленин хотел на свободу волеизъявление великороссов, поскольку результаты такого волеизъявления для него были заранее очевидны, они могли принести большевикам лишь окончательное поражение:

 

«Ждать до Учредительного Собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно» (Ленин, «Доклад на заседании ЦК 23 октября 1917 года»).

 

Да, что там Учредительное Собрание, Ульянов был не уверен даже в результатах голосования на Съезде Советов, где большинство голосов было у его сторонников:

 

«Было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября, народ вправе и обязан решить такие вопросы (однако только одному Ленину было известно это тайное желание НАРОДА,- Ю.Ж.) не голосованием, а силой» (Ленин, «Письмо к членам ЦК»)

 

Тем не менее, без призывов к миру большевикам к власти было не придти и на ее вершине не удержаться, но мир-то Ленину был нужен только после захвата власти его партией:

 

«Надо скорей кончать эту преступную войну, и не сепаратным (отдельным) миром с Германией, а всеобщим миром, и не миром капиталистов, а  миром трудящихся масс против капиталистов. Путь к этому один: переход всей государственной власти целиком в руки Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов и в России и в других странах» (Ленин, «Письмо к делегатам Съезда Крестьянских Депутатов).

 

Наконец в ночь с 24 на 25 октября большевики арестовали временное правительство и захватили власть в Петрограде. После чего на Съезде Советов были приняты первые декреты новой власти. И, прежде всего, декрет о мире. Теперь Ленин выступил уже в роли главы правительства России. Однако, не смотря на это, он продолжает талдычить об совершенно абсурдных условиях прекращения войны, которые должны были бы перекроить границы практически всех государств мира.

По мысли Владимира Ильича для начала процедуры самоопределения было достаточно, чтобы некто просто заявил о таковом желании в печати, или же за независимость высказалась какая-либо из партий. После чего следовало вывести все войска с той области, о желании к самоопределению которой было заявлено в печати, и провести демократическую процедуру всенародного голосования, которая должна была окончательно определила ее судьбу:

 

«Если какая бы то ни было нация удерживается в границах данного государства насилием, если ей, вопреки выраженному с ее стороны желанию – все равно, выражено ли это желание в печати, в народных собраниях, в решениях партий или возмущениях и восстаниях против национального гнета – не предоставляется права свободным голосованием, при полном выводе войска присоединяющей или вообще более сильной нации, решить без малейшего принуждения вопрос о формах государственного существования этой нации, то присоединение ее является аннексией, т.е. захватом и насилием» («Декрет о мире», принят съездом Советов 26 октября (8 ноября) 1917 г.)

 

Впрочем, на этом дипломатические фантазии вождя революции внезапно прервались, и в нем вдруг проснулось подобие здравого смысла:

 

«Вместе с тем Правительство заявляет, что оно отнюдь не считает вышеуказанных условий мира ультимативными, т.е. соглашается рассмотреть и всякие другие условия мира, настаивая лишь на возможно более быстром предложении их какой бы то ни было воюющей страной и на полнейшей ясности, на безусловном исключении всякой двусмысленности и всякой тайны  при  предложении  условий мира» («Декрет о мире», принят съездом Советов 26 октября (8 ноября) 1917 г.).

 

Бывшие союзники России по Антанте, естественно, от ленинских мирных предложений открестились. Так что ни к какому всеобщему миру призывы Ленина не привели, да и привести не могли. Однако если ранее Ильич категорически отвергал даже саму возможность заключения сепаратного мира:

 

«Сепаратного мира для нас не может быть, и по резолюции нашей партии нет и тени сомнения, что мы его отвергаем… Никакого сепаратного мира с немецкими капиталистами мы не признаем и ни в какие переговоры не вступим» (Ленин, «Речь о войне»),

 

то тут, наплевав на собственные принципы, советское правительство подписывает с немцами перемирие, а 22 декабря начинает вести с Германией и ее союзниками сепаратные переговоры.

И тут уж кайзер, будто кошка с мышкой, затевает игру с большевистскими дилетантами в дипломатии. Для начала, Берлин заявляет о присоединении к основным положениям советской декларации о мире без аннексий и контрибуций, при условии принятия этих предложений правительствами стран Антанты. После чего Петроград вновь обращается к своим бывшим союзникам с приглашением принять участие в мирных переговорах. Разумеется, не получая при этом от них никакого ответа.

Тем временем Берлин на оккупированных им территориях проводил целенаправленную деятельность по формированию в бывших национальных окраинах России полностью подотчетных ему марионеточных правительств, добивающихся отделения от России. На Украине не без влияния ленинских воплей о так называемом национальном угнетении великороссами малороссов к власти пришла шивинистическая Рада, которая мгновенно стала искать защиты своей самостийности у немцев.

9 января немецкая сторона заявила, что поскольку Антанта не присоединилась к мирным переговорам, то Германия считает себя свободной от советской формулы мира, а через несколько дней потребовала отторжения от России свыше 150 тысяч квадратных километров ее территории. Причем все это делалось Берлином в полном соответствии с немецкой трактовкой принципа мира без аннексий. Просто Германия была вынуждена держать свои войска в Польше и Прибалтике по просьбе национальных правительств этих новых государств.

9 февраля Германией и Австрией был подписан сепаратный мир с украинской Радой. Хотя в этот момент времени Рада уже никого не представляла, поскольку власть на Украине практически полностью перешла к Советам.

18 февраля австро-германские войска начали наступление по всему фронту от Балтийского до Чёрного моря. Через два дня немцы вошли в Минск. В эти дни генерал Гофман записал в своем дневнике:

 

«Вчера один лейтенант с шестью солдатами захватил шесть сотен казаков… Самая комичная война из всех, которые я видел, малая группа пехотинцев с пулеметом и пушкой на переднем вагоне следует от станции к станции, берет в плен очередную группу большевиков и следует далее».

 

21 февраля Ленин объявил «социалистическое отечество в опасности». С тех пор в советской мифологии возник праздник «День Советской армии». В соответствии с этим историческим мифом 23 февраля под Нарвой и Псковом только что созданные полки Красной армии якобы остановили немецкое наступление.

Однако никакого наступления немцев на Петроград в то время в природе не было, поскольку падение русской столицы могло привести к падению правительства Ленина и восстановлению Антанты, чего немцы опасались более всего. Тем не менее, поскольку стараниями большевиков русская армия фактически была уничтожена, то по категорическому требованию Ленина, мгновенно забывшего о своих заверениях ни при каких обстоятельствах не подписывать сепаратного мира с Германией, ЦК ВКП(б) принял решение о полной капитуляции. По условиям Брестского мира с Германией, который был подписан 3 марта, Россия отказывалась от суверенитета над Украиной, Польшей, Финляндией, Литвой, Латвией, Эстонией, а также обязывалась полностью демобилизовать армию, в том числе и вновь образованные большевиками войсковые части.

Впрочем, Ленин не слишком-то горевал об отданных немцам русских территориях, хотя он и назвал Брестский мир – похабным, но гораздо большее его возмущение вызвало отторжение Антантой территорий у Германии:

 

«Брест-Литовский мир, продиктованный монархической Германией, а затем ГОРАЗДО БОЛЕЕ ЗВЕРСКИЙ И ПОДЛЫЙ Версальский мир, продиктованный “демократическими” республиками, Америкой и Францией, а также “свободной ” Англией» (Ленин,- «Империализм, как высшая стадия капитализма»).

 

Именно поэтому сейчас, когда в русском обществе необычайно возрос интерес к патриотической деятельности грузина Сталина, практически никто уже не вспоминает добрым словом дела «великоросского» русофоба Ульянова. Ныне в адрес Ленина чаще летят лишь слова анафемы и проклятий.



[1] Гражданская война - это не война народа против правительства. Это война одной части народа против другой. (Здесь и далее прим. ред. ЗЛ).

[2] Было бы полезным доказать этот тезис. Насколько известно, таких мыслей на бумаге у Ленина не было.

[3] Не могла из-за консолидированной позиции европейских великих держав, что было доказано ходом Берлинского конгресса. В конечном счёте Болгария после того как русские даровали ей независимость всегда оказывалась в лагере врагов Российского государства.

[4] Спорный тезис. Почему-то Британии нужны были Гибралтар, Мальта. Кипр, Суэцкий канал, Аден и далее везде, где речь шла о стратегических точках, владение которыми обеспечивает контроль над торговыми путями.

[5] Россия безусловно готовилась к европейской войне, неизбежность которой была всем очевидна. Но Германия была к ней готова уже в 1914 году, потому ее и спровоцировала, а Россия должна была быть готова к 1918 году.

[6] «Украинец» в собственном смысле - житель «украин» или окраин. Малоросс - это русский, проживающий в Малороссии. Поэтому ни «украинец», ни «малоросс» не являются ни нациями, ни народами.

[7] Трудно согласиться с такой трактовкой. Скорее «революционные беспорядки» не дали возможность одержать победу над Японией, напавшей на Россию. К середине 1905 года Япония уже израсходовала все ресурсы, и сухопутная русская армия, сосредоточенная в Маньчжурии, имела возможность сбросить японские войска в Жёлтое море.

[8] Полагать Гоголя «украинским писателем» нет основания. «Украинскими» были Шевченко, Панас Мирный, Леся Украинка и т.д.

[9] Гипотеза «о распаде СССР», - то есть о гибели Российского государства, - элемент антирусской идеологической и информационной войны, направленная на то, чтобы с ней постепенно согласилось русское мировоззрение и обыденное сознание. Если это произойдёт, то «распад России» из гипотетической возможности, еще не осуществленной, может превратиться в реальность.


Реклама:
-