Журнал «Золотой Лев» № 167-168 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

П. Троицкий

 

Русская Церковь в Февральской революции

 

Февральская революция 1917 г привела к крушению тысячелетней русской монархической государственности. Падение христианской Империи вызвало к жизни совершенно новые формы государственной власти, с которыми русский народ и Русская Церковь никогда не сталкивались на протяжении всей своей истории. Впервые за все время существования России вопрос о взаимоотношении народа и власти, Церкви и власти, казавшийся раз и навсегда решенным, встал во всей своей остроте, глубине и трагичности.

Вопрос о взаимоотношении Церкви и государственной власти вообще оказался ключевым вопросом церковного бытия, который породил череду расколов в Русской Церкви в ХХ-ом столетии. Без преувеличения можно сказать, что без разрешения этого вопроса ни один другой вопрос церковной жизни не может быть не только правильно решен, но даже правильно поставлен.

Поэтому ввиду важности этого вопроса необходимо остановиться на нем подробнее, и изложить учение Православной Церкви о государственной власти. Без глубокого усвоения этого учения невозможна правильная оценка событий русской церковной истории ХХ века и церковное строительство в наступившем XXI веке.

Согласно этому учению человеческое естество с момента грехопадения прародителей находится в состоянии глубокого и всестороннего повреждения, от которого не может избавиться своими силами. Утратившее правильное понимание свободы падшее человечество, предоставленное само себе и лишенное всяких сдерживающих начал, неизбежно должно было быть увлечено «вслед скверных похотей плоти» (2 Пет. 2:10), окончательно развратиться, погибнуть и самоистребиться.

Для предотвращения этого, для сдерживания страстей и ослабления греховных проявлений Господь устанавливает как сам принцип власти, основанный на подчинение одних людей другим, так и различные виды властей, как то: власть мужа над женой, власть родителей над детьми, власть начальников над подчиненными, власть церковной иерархии, наконец, государственная власть. Все эти и многие другие виды властей есть божественные установления (Ин. 19:11), основная цель которых - ограничить по возможности распространение зла и не допускать крайних проявлений греха, превращающих земную жизнь человечества в ад.

Однако, по самому смыслу этих установлений они сохраняют свою силу и значение лишь постольку, поскольку соответствуют той цели (сдерживание греха), ради которой и созданы. Если власть не выполняет этого своего прямого назначения, если осуществление властных полномочий ведет не к ослаблению, а к усилению греха, то подчинение такой власти становится противоестественным и противобожественным делом. Если власть своими действиями подрывает сам принцип власти, то прямой долг человека и христианина - не подчиняться такой власти.

Особое место среди всех властей занимает власть государственная, т.к. эта власть в наибольшей степени обладает способностью воздействовать на все области человеческой жизни, а также на все прочие виды властей: семейную, родительскую и т.д. Поэтому в учении Церкви о властях вопрос об отношении христианина к государственной власти получил отдельное рассмотрение.

Государственная власть, будучи установлением божественным (Рим. 13:1), призвана имеющимися в её распоряжениями средствами препятствовать распространению зла и содействовать утверждению добра (Рим. 13:3-4). Согласно учению Церкви в такого рода деятельности государства заключается нравственный смысл существования последнего, и христианин призывается быть законопослушным исполнителем повелений такой богоугодной государственной власти. Анархия, безвластие, тем более незаконное посягательство на власть или бунт против власти, когда последняя лишается возможности осуществлять свои полномочия, признается Церковью грехом (Рим. 13:2). Более того, Церковь предписывает своим членам молиться о благоденствии существующих властей (1 Тим.2,2), если последние достойно выполняют свои обязанности, соответствуют своему предназначению сдерживать греховные начала в человеческой жизни.

Однако не так, согласно учению Церкви, обстоит дело, если власть отступает от своих истинных целей, уклоняется от противодействия злу, тем более, если она попадает в руки злонамеренных людей и начинает потворствовать злу, или даже активно его насаждать. В таком случае заповедь о повиновении Богу становится выше заповеди о повиновении властям, и прямой обязанностью христианина является уклониться от подчинения такой власти, которая принуждает ко греху или к действиям, противоречащим христианской совести. Именно в этом смысле надлежит понимать слова Апостолов Павла (Рим. 13:1-7) и Петра (1 Пет. 2:13-16) о необходимости за совесть повиноваться существующим властям и мiрским начальникам. Апостолы говорят о лояльности только такой государственной власти, у которой «начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых» и, «начальник есть Божий слуга, … отмститель в наказание делающему злое». (Рим. 13: 3-5). Если власть перестает служить Божьему делу на земле, то повиноваться такой власти - значить соучаствовать в её грехах, а если власть оказывается в руках заведомых злодеев, то христианин получает право и активно сопротивляться такой власти. Как пишет блж. Августин: «Ежели власть приказывает нечто противное Божественной воле - не слушайте власти. Нам сказано: несть власти нежели от Бога (Рим. 13:1); однако часто забывают, что следует после этого, а именно: что всё исходящее от Бога хорошо устроено, так дайте нам власть хорошо устроенную и мы не будем сопротивляться».

Такая власть, извратившая смысл своего существования, уже не есть богоустановленная, но богопротивная, существующая лишь как попущение Божие. Ученик св. Златоуста блж. Исидор Пелусиот говорит так: «Потому мы вправе сказать, что самое дело, разумею власть, сиречь начальство, и власть царская установлены Богом. Но если какой злодей беззаконно восхитит сию власть, то не утверждаем, что он поставлен Богом, но говорим, что попущено ему», а св. прп. Иосиф Волоцкий, поясняет: «Если же некий царь царствует над людьми, но над ним самим царствуют скверные страсти и грехи: сребролюбие и гнев, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего - неверие и хула, - такой царь не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель. Такого царя, за его лукавство, Господь наш Иисус Христос называет не царем, а лисицей: «Пойдите, - говорит Он, - скажите этой лисице» (Лк. 13, 32)… И ты не слушай царя или князя, склоняющего тебя к нечестию или лукавству, даже если он будет мучить тебя или угрожать смертью. Этому учат нас пророки, апостолы и все мученики, убиенные нечестивыми царями, но не покорившиеся их повелению».

Соответственно бессмысленны, а в иных случаях и прямо кощунственны становятся молитвы о благополучии такой власти, и в церковной истории даже известны случаи, когда Церковь молилась о смерти нечестивых властителей. Так в житие прп. Иулиана (память 18 окт.) повествуется, что во время войны Юлиана Отступника с персами, многие верующие просили преподобного молиться о низложении этого врага христиан. Св. Иулиан 10 дней молился об освобождении от злого мучителя и, наконец, услышал голос: «Нечистое и мерзкое животное погибло». Возвратившись к братии преподобный с радостью возвестил им об этом, сказав: «Братие, настоящее время есть время благодушия и радования: нечестивца не стало; возставший против Господа получил достойное поражение от преследовавшей его руки».

Государственная власть, будучи земным установлением, не имеет права вмешиваться во внутреннюю жизнь Церкви, которая имеет своей целью вечное спасение людей. В Церкви всё совершается по изволению Духа Святаго, и Ея главой может быть только Господь Иисус Христос, а не какой-либо земной правитель, в ведении которого находятся чисто земные дела. Однако, хотя Церковь и не от мiра сего (Ин.18:36), но в тоже время Ей не безразлично, в каких внешних условиях и при каких государственных порядках живут ея члены, ибо эти порядки оказывают непосредственное и существенное влияние на духовную жизнь христианина и само дело спасения его души. Поскольку спасение человеческих душ является основной задачей Церкви, то последняя заинтересована в такой государственности, которая своими мерами способствует осуществлению это задачи.

Церковь имеет свой положительный идеал государственной власти, которым является теократия, то есть власть, основанная на прямом Божественном правлении. Такое богоправление может быть либо непосредственным - через пророков Божиих (наиболее совершенная форма теократии), либо делегированным - через избранного Богом и наделенного определенными обязанностями и полномочиями Царя. Ввиду почти полной невозможности - из-за сильного распространения греховности в человеческом роде - осуществления теократии непосредственной, наилучшей исторической формой правления является власть Царская, монархия. Особое значение с этой точки зрения приобретает монархия христианская, которая в своей деятельности руководствуется христианскими идеалами и ставит своей целью воспитывать из подданных Царства земного граждан Царства Небесного и содействовать их вхождению в это Царство.

Согласно учению Церкви единственной богоустановленной формой государственной власти, которая полностью соответствует своему предназначению, является Православное Самодержавие.

С такой властью Церковь не только может, но и обязана находиться в тесной взаимосвязи, делая с ней разными средствами одно общее дело. Совокупность принципов, на которых осуществляется такое взаимодействие, получило в церковном учении название Симфонии Церкви и Царства, смысл которой наиболее четко изложен в 6-ой новелле св. Юстиниана и «Епанагоге» св. Патриарха Фотия. Согласно этому учению Священство и Царство это два великих блага, дарованных Богом человечеству и разными путями стремящимся к одной цели - служению Богу. Священство заботится о божественных делах, о спасении человеческих душ, а Царская власть создает наилучшие внешние условия для такой деятельности и получает молитвенную и духовную поддержку со стороны священства. Образно говоря, Церковь и Царство соотносятся между собой как душа и тело в живом человеке, и в их связи и согласии состоит благоденствие государственного организма.

 

+ + +

 

Русской Церкви была дана великая историческая возможность быть участником осуществления указанной симфонии, ибо Россия всегда знала только одну форму власти - власть Царскую, и русское государство с момента своего возникновения было государством православным. По-другому не могло и быть, ибо свою государственность русский народ исторически получил как итог принятия христианской веры и в неразрывной связи с этим принятием. Историческая Россия всегда стояла и держалась Православной верой и самодержавной Монархией, поэтому Русская Церковь просто не знала других форм отношения с властью, как взаимная поддержка и сотрудничество, и соответственно не имела опыта взаимодействия с государственной властью, которая имеет идеалы и цели, отличные от целей Православной Церкви. Даже в период татарской зависимости Церковь почти не имела отношений с властью ханов, тяжесть которой в основном ложилась на великих князей, а Церковью по существу не ощущалась и не доставляла серьезных неудобств. В любом случае тот опыт отношений был давно забыт, и к 1917 году Русская Церковь на протяжении пяти столетий имела дело только с такой властью, которая относится к Церкви благожелательно, её проблемы считает своими, а свои цели осуществляет совместно с ней.

Православное Самодержавие было для Русской Церкви в прямом смысле слова даром Божиим, ибо действительно было получено даром в отличие от Запада и Ближнего Востока, где Православная государственность явилась плодом трехсотлетнего мученического подвига первохристиан. Христианские мученики первых трех веков выстрадали и вымолили для своих потомков христианское Царство, т.е. такой государственный порядок, при котором всякому христианину впервые была обеспечена возможность достигнуть Царства Небесного без пролития крови, одним только аскетическим подвигом. За пролитую мученическую кровь Господь даровал возможность всем христианам спасаться без кровопролития под защитой православных Государей. Вследствие того, что Русская Церковь в отличие от Запада получила дар Православного Самодержавия без борьбы за него, понимание этого дара как плода подвига первохристиан было у нас значительно ослаблено. Промыслительно, что когда из-за пренебрежения этим даром Христианского Царства, последнее было у нас отнято, Господь поставил Русскую Церковь именно в условия первохристианской эпохи, когда спасение вновь стало возможным практически только через мученичество за Христа, дабы русские православные люди на своем личном опыте удостоверились, каким великим благом для Церкви является христианская монархическая государственность.

 

+ + +

 

Накануне Февральской революции в церковных кругах была широко распространена привнесенная масонами ложная теория, будто Симфония Церкви и Царства является не благом для Русской Церкви, а напротив - досадной помехой церковному строительству, будто опека над Церковью со стороны Самодержавного Царя есть насилие над свободой Духа, есть унижение Церкви, которая этой опекой якобы поставлена в рабскую зависимость от светской власти. Ревнители «свободы» Церкви доходили даже до абсурдных обвинений Русских Императоров в «цезарепапизме» на том основании, что в Основных Законах Российской Империи Государь именовался «хранителем догматов веры» и «блюстителем правоверия и благочиния». У этих людей пропало понимание того, что по смыслу Симфонии права, которыми Церковь пользуется в христианском государстве, находятся в неразрывной связи с обязанностями, которые Церковь имеет перед Самодержавной Царской властью, при этом предоставление этих прав неизбежно сопряжено с контролем над их правильным употреблением с государственной точки зрения.

В качестве основного аргумента против союза Церкви с Царством использовались недостатки учрежденной Императором Петром Великим Синодальной системы управления Церковью, при этом искажение Симфонии, связанное с этой системой, сознательно или неосознанно стало выдаваться за сущность Симфонии. Либерально-масонский дух, проникший в церковную среду, извратил всю систему ценностей и подготовил почву для появления церковных революционеров («реформаторов»), которые подобно революционерам политическим существующие недостатки считали не отклонениями от нормы, а закономерным проявлением коренной порочности самой системы церковно-государственных отношений. Требования церковных реформ и «свободы» зазвучали почти одновременно с требованиями реформ и «свободы» политических, и целью этих требований было не улучшение существующих форм церковной и государственной жизни, а полное их разрушение.

Либеральные критики Синодальной системы словно не замечали, что эта система не затрагивает сути церковно-государственных отношений, она не нарушает Симфонии, искажая далеко не самую главную сферу церковной жизни - сферу церковного управления, т.е. именно ту сферу, где Церковь более всего похожа на земную организацию, и потому вторжение государственной власти (и притом не просто власти, но власти Помазанника Божия, «епископа внешних дел Церкви» по слову св. Константина Великого) в эту сферу наименее болезненно для Церкви. Жизнь Церкви никогда не исчерпывалась и никогда не сводилась к деятельности органов Ея управления, и даже если бы эти органы были совсем уничтожены, то Церковь от этого не перестала бы существовать как богочеловеческий организм. Важнейшие сферы церковной жизни - богословие, богослужение и благочестие Синодальная система никак не затрагивала и не могла затронуть. Поэтому требовался не слом внешней ограды Церкви и не освобождение Её от обязанности государственного служения, а лишь починка этой ограды и более правильное распределение обязанностей.

Вмешательство самодержавной власти в церковную жизнь в условиях Симфонии в какой-то степени даже необходимо и обязательно. Право на такое вмешательство вытекает из сущности Царского служения, в обязанности которого входит охранение Церкви и обеспечение Ея внешней безопасности. Поскольку в Церкви, как и в любом живом организме, внешнее неотделимо от внутреннего и взаимосвязано с ним, то при определенных обстоятельствах Православный Государь, не только может, но и обязан осуществить свои властные полномочия и во внутрицерковной жизни. Существует масса исторических примеров, когда именно вторжение Православных монархов в собственно церковную область оказывалось спасительным для Церкви. Достаточно вспомнить низложение митрополита Исидора Великим Князем Василием III или прославление по инициативе Государя Николая II в лике святых преподобного Серафима Саровского, чтобы лишний раз убедиться в правомерности и целесообразности вмешательства православных Государей в церковные дела. Исторически такое вмешательство далеко не всегда бывало удачным, но принципиально не отвергалось церковным сознанием никогда (см. например, 59 и 104 правила Карфагенского Собора) и, в конце концов, было закреплено в византийском и русском законодательстве.

Вообще в идеале Симфония предполагает глубокое взаимопроникновение и переплетение светского и церковного (наиболее яркий пример Царь Михаил Фёдорович Романов и его отец Патриарх Филарет), поэтому для Церкви и Царства гораздо страшнее взаимное «невмешательство», отделение Церкви от Царства, нежели перекос Симфонии в ту или другую сторону.

В лице же последнего русского Царя Николая Александровича мы имели Государя, радевшего о Церкви больше, чем сам Синод и большинство иерархов, поэтому вдвойне ужасны были интриги зараженных революционным духом церковных деятелей против Самодержавной власти такого Царя. Внутренний бунт церковных  реформаторов был направлен не против Анны Иоанновны или Екатерины Великой, действительно злоупотреблявших своей богоданной Царской властью и наносивших существенный ущерб Церкви, а против кроткого и благочестивого Царя, ближе всех подошедшего к идеалу христианского монарха как ктитора Православной Церкви.

Что же касается понимания Государя не просто как ктитора Церкви, но как «Удерживающего» распространение мiрового зла, то такого понимания русское духовенство в последние годы перед революцией не обнаруживало даже в лице своих лучших представителей. Догматическое значение Православного Самодержавия и соответственно необходимость церковной поддержки Царя не просто как Верховного правителя государства, но именно как «Удерживающего» было прочно забыто.

Другим объектом нападок церковных либералов стал институт Обер-прокуратуры, в котором видели воплощение и средоточие всего «зла», которого несла Синодальная система. Между тем, при всех недостатках этого института он был абсолютно необходим для Церкви как земной организации, ибо при посредстве этого института (как бы он ни назывался «обер-прокуратура», «министерство исповеданий» и т.п.) христианское государство и обеспечивало правовую защиту и охрану Церкви и значительно облегчало Церкви выполнение собственно церковных задач. Без такого попечительского учреждения архиереи неизбежно должны были превратиться в чиновников, непосредственно занимающихся мiрскими делами, и тогда для главной задачи архипастыря, которая заключается в спасении душ пасомых, оставалось бы всё меньше и меньше места и времени. Весьма определенно о необходимости института, «посредничающего» между Царской и Церковной властями, говорит свт. Игнатий (Брянчанинов)  в своей памятной записке «О необходимости Собора для Российской Православной Церкви» (1862-1866): «Дух времени и опыты доказывают совершенную и решительную необходимость в лице светском для Церкви, которое заботилось бы о пользах ее, охраняло их, приводило их в гармонию с пользами государства, сносилось с министрами и всеми высшими инстанциями, имело непосредственный доклад у Государя. Лицо это должно стоять наравне с первейшими сановниками государства. Оно поставлено уже на это место неотразимым насилием обстоятельств и духа времени!»

Разумеется, присваивая себе часть архиерейских прав (опять же наименее важных с точки зрения собственно церковной), обер-прокуратура и консистории в определенной степени ущемляли «свободу» епископата, но для человека с монархическим, а не либерально-масонским правосознанием это не могло являться трагедией, тем более поводом для бунта, ибо в Самодержавной монархии «права» и «свободы» никогда не являлись самоцелью, а предоставлялись подданным только для более удобного исполнения ими своих обязанностей. Можно было спорить о том, удачна или неудачна Обер-прокуратура как форма церковного управления, но отрицать саму необходимость государственной опеки, когда епископ получит возможность быть епископом, священник - священником, а не чиновником (безразлично государственным или церковным), могли только люди непонимающие смысла Симфонии и не видящие в Церкви ничего кроме человеческой организации.

Вообще за самим стремлением исправить недостатки путем изменения внешних форм, с помощью эффектных церковно-политических мероприятий виделось глубокое непонимание «реформаторами» (про сознательных разрушителей мы не говорим) причин упадка церковной жизни в России перед революцией. Никакое изменение внешних форм не может само по себе исправить внутреннего содержания, наполняющего эти формы. Реформы только тогда благодетельны, когда они направлены на облегчение внутреннего духовного роста, который уже не удовлетворяется прежними формами, являющимися для него тормозом. Когда же налицо не духовный рост, а духовный упадок и даже деградация (как это наблюдалось перед революцией), то реформы не спасительны, а погибельны; напротив сохранение прежних форм позволяет ещё какое-то время (иногда достаточно долгое) сдерживать развитие разрушительных начал. Вот почему Синодальная система и обер-прокуратура (учреждения поначалу вредные для Церкви) стали накануне революции исполнять охранительную роль и были преградой на пути готовящегося разрушения Церкви омасоненными «реформаторами» в том числе в архиерейском сане.

Показательно, что в отличие от церковных либералов и реформаторов действительно духоносные и богопросвещенные мужи, а также святые Русской Церкви XIX и ХХ столетий по иному смотрели на проблему Симфонии и видели совсем другие пути исправления существующих недостатков. В трудах свтт. Филарета Московского, Иннокентия Херсонского, Игнатия (Брянчанинова), Феофана Затворника, св. прав. Иоанна Кронштадтского, в письмах оптинских старцев мы не найдем ни критики Синодальной системы, ни нападок на институт Обер-прокуратуры, ни уж тем более пропаганды идей, подрывающих авторитет Православного Царя как хранителя и защитника Церкви. Не хуже церковных либералов зная бедственное состояние Церкви, наши святые Отцы видели спасение не в реформах, проводимых к тому же чисто механически, а в возрождении аскетического христианского духа и здорового православно-монархического правосознания. Они понимали, что всякие государственные и социальные меры останутся безплодными, если прежде не произойдет духовно-нравственного возрождения в душах пасомых.

Выступая в 1860-е годы против внешних реформ, не подготовленных внутренними духовными изменениями, митрополит Филарет отмечал, что «повреждения, накопившиеся в Церкви, превосходят все силы исправителей», что «про соборы нашим епископам известно лишь из книг, а не из жизни». Этот святитель более всех других подчеркивал охранительное значение власти православного Царя и всю свою церковно-государственную деятельность направлял на укрепление этой власти, а не на ее ослабление посредством либерального реформаторства.

Свт. Игнатий также подчеркивал, что только духоносные мужи могут принести Церкви пользу, а реформы людей самообольщенных, пропитанных лжеучениями, принесут ей смертельный вред. Он писал ещё в 1840-х годах: «Наше духовенство чрезвычайно легко поддается любым ложным мнениям не только неправославных, но даже неверующих философов и мистиков. Духовная школа, особенно академия, а также духовные журналы совершенно поражены лжеучениями Запада. Белое духовенство в огромном большинстве сдерживается в лицемерном православии только боязнью народа, еще держащегося за веру предков. У нас осталась только кое-какая внешность от Православия, но это мертвое тело без жизни. Россия находится накануне взрыва безбожного либерализма». Главную причину нестроения Церкви святитель видел в том, что «правила cвятых Апостолов, Cоборов и Отцов оставлены без внимания, даже забыты, а заменены они выдумками, чуждыми духа Церкви, заимствованными из духа враждебного Православной Церкви, уничтожающими самый дух Церкви при оставлении одного наружного благоприличия в некоторой степени и форме».

Позже он отмечал: «Здание Церкви, колеблемое давно, может поколебаться внезапно и сильно. Некому остановить падение. Сосуды Духа иссякли окончательно. Страшно подумать, кому вверено настоятельство над душами». Подобные мысли имел и свт. Феофан Затворник: «Того и гляди, вера наша совсем испарится - епископы и попы всюду спят. Через поколение, много через два, иссякнет наше Православие».

А священномученик Митр. Иосиф Петроградский писал об этом так: «Права ли и истинна ли наша Церковь при ее современных некоторых ненормальностях, указываемых ее врагами («цезарепапизм» и т. п.)? Права и истинна. Какое мне дело до какого-то там цезарепапизма? Я в душе своей сам царь над собою, и за все сам отвечаю. Личное мое усердие, благочестивое настроение ничем не может быть связано. «Царство Божие внутри нас есть». И здесь прежде всего нам надо созидать свое спасение и отвечать за него.

Какое мне, далее, дело до предписаний регламентов - например, выдавать «тайну» исповеди? По совести своей я никогда бы ничего не выдал и ничуть бы не отвечал за это пред Богом. Между тем, другой и без регламентов выдает своего «друга» каждый день. Все это форма и внешность, содержания же и внутренней силы и действенности истины Христовой совершенно не касается» («В объятиях Отчих. Дневник инока». т. VII. c. 296-297)

Центральным пунктом своих атак церковные либералы избрали вопрос о Патриаршестве, намеренно искажая смысл Симфонии и сужая её лишь до проблемы «Царь и Патриарх», как будто вся Симфония сводилась только к симфоническим отношениям Царя и Патриарха. Между тем, симфония Царства и Церкви всегда понималась Церковью очень широко и глубоко. Эта симфония распространялась в России (и её предшественнице Византии) не только на область церковного управления, но и на все остальные области церковно-государственной жизни. Вера Церкви была верой Империи; церковные вопросы стояли едва ли не выше политических и имели государственное значение; почти все войны, которые вела Империя, имели первопричиной необходимость защиты христианства от иноверных гонителей; каноническое право Церкви имело силу государственного законодательства; православный календарь и церковное благочестие определяли порядок и ход жизни православного Царства. Симфония только начиналась на уровне Царя и Патриарха, и даже на этом уровне не исчерпывалась вопросами церковного управления. Симфония продолжалась на уровне епархиальном и завершалась на уровне приходском. При глубокой и всесторонней воцерковленности православного Царства и симфоничности всех уровней церковно-государственной жизни, нарушения симфонии на самом верхнем уровне были, хотя и нежелательны, но не особенно опасны. Главным все-таки оставалось служение «Удерживающего», которое выполнял православный Царь в симфонии со всей Церковью, а не только лично с Патриархом. Поэтому решающего значения для существования и развития Православной Империи вопрос о Патриаршестве иметь не мог.

Не следует забывать, что сам институт Патриаршества появился значительно позже Православного Царства (в середине V века). История распространения христианства показывает, что практически везде Господь сначала воздвигал равноапостольных православных Государей и потом уже под их защитой устраивал поместную Церковь. На Руси Патриаршество появляется достаточно поздно, когда после падения Византии Москва становится Третьим Римом, а Московский Царь приобретает служение «Удерживающего», ранее принадлежавшее византийскому Императору. Московское патриаршество возникает по почину Царя и при Царе для лучшего обеспечения и увенчания Симфонии. Патриарх становится первым епископом при Царе и мыслится как его соработник.

Идея созыва Поместного Собора и восстановления Патриаршества приобрела перед революцией вследствие отравления умов либерально-масонскими лжеучениями не государственно-охранительный, а государственно-разрушительный характер, она была направлена не на укрепление Симфонии, а на подрыв, разрушение и уничтожение её. Взятая на вооружение церковными либералами эта идея превратилась в свою противоположность. Произошло нечто похожее на созыв Государственной Думы и восстановление земского самоуправления: старые формы русской жизни наполнялись революционным содержанием и играли уже совершенно противоположную роль. Если в Московской Руси, в эпоху крепко воцерковленного народа и Земские Соборы, и земское самоуправление являлись опорами Православному Самодержавию, то в условиях всеобщего отступления от веры и нарастания революции учреждения подобные Государственной Думе и земствам - стали орудием борьбы с Самодержавием, идейно и организационно подготовили Февраль и сыграли крайне разрушительную роль в самом Феврале.

Подобная же ситуация сложилась и в церковной области. Церковные и околоцерковные «реформаторы» домогались созыва Поместного Собора с прямой целью - отделения Церкви от государства, т.е. разрушения Симфонии. Аналогично и восстановление Патриаршества мыслилось ими не для укрепления Царя в его служении «Удерживающего», а для его ослабления. Патриарх был нужен церковным либералам не в качестве «первого епископа при Царе», как было прежде в Византии и Москве, а в качестве фигуры, противостоящей Царю и ведущей с ним борьбу за «свободу» Церкви от «цезарепапизма». Очевидно, что выдвинутый «демократической общественностью» и поддержанный «свободной прессой» Патриарх оказался бы в полной зависимости от закулисных сил и стал бы их послушным орудием.

При этом стремившиеся к уничтожению Симфонии «реформаторы» пустили в широкий оборот безстыдную клевету, будто Государь Николай II является убежденным сторонником Синодальной системы и противником Патриаршества, хотя Государь стремился к восстановлению канонического строя Церкви, но он желал именно подлинного, а не декоративного Патриаршества и не хотел повторять злосчастного опыта с учреждением Государственной Думы.

Когда в 1905 г. Государь (по свидетельству С. Нилуса) спросил членов Синода, каких кандидатов в Патриархи они наметили, чтобы согласно византийскому обычаю самому выбрать из трех одного, ему не ответили ничего. Предложение Государем в Патриархи самого себя также было отвергнуто иерархами, причем форма отказа - гробовое молчание - была весьма оскорбительна для Царя. Ещё более укрепился Государь в своем мнении о преждевременности созыва Собора и явной неподготовленности возстановления Патриаршества после ознакомления с мнениями епархиальных архиереев по поводу необходимых церковных преобразований. В представленных Царю в начале 1906 г. «Отзывах епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе» почти все архиереи требовали реформ, направленных на «освобождение» Церкви от государственной зависимости, что, по сути дела, означало отрицание православного характера Российской Империи. Аналогичные идеи развивало и собранное по повелению Царя Предсоборное присутствие, которое напрямую увязывало восстановление Патриаршества с обособлением Церкви от государственных учреждений.

Ознакомившись с этими материалами и прекрасно понимая, что в такой обстановке господства апостасийных настроений и полного извращения идей Симфонии и Патриаршества готовящийся Собор будет представлять собой обыкновенное партийное собрание под церковной вывеской, - Государь такому Собору собраться не разрешил. Учреждение Патриаршества с целью отделения Церкви от государства, означало разрушение этого государства, а затем неизбежно и самой Церкви, поэтому Государь Николай II, будучи по слову молитвы св. Коронования «известным хранителем Святыя Твоея Кафолическия Церкви догматов» не мог не воспрепятствовать этим разрушительным попыткам.

Итак, накануне Февральской революции практически всё высшее духовенство и образованные мiряне (в основном профессора духовных академий) полностью утеряли понимание смысла и значения Симфонии и непреходящей ценности Православного Самодержавия как внешней ограды Церкви. В разрыве с государством видели не трагедию, а едва ли не панацею от всех бед и болезней, поразивших церковный организм. Между тем пресловутое «отделение Церкви от государства» было для Церкви самоубийственным шагом, поскольку речь шла не об абстрактном «государстве», а о Православной монархии, т.е. единственной из всех известных форм государственной власти, признававшей интересы Церкви своими собственными интересами. Господствующим настроением перед революцией была мысль о «свободе» Церкви от власти Царя, когда можно будет управляться «самостоятельно». Это настроение, по сути, предопределяло пассивное поведение церковной иерархии в Феврале и её равнодушное отношение к падению Престола Православных Царей. Подобно тому как слепотствующие вожди Русской армии надеялись, что государственный переворот позволит им победоносно закончить войну (тогда как он уничтожал все имеющиеся предпосылки для достижения победы), точно также и близорукие церковные руководители наивно полагали, что с уничтожением государственной опеки во внутрицерковной жизни начнется небывалый расцвет, тогда как в действительности ликвидация «цезарепапизма» явилась для Церкви началом цепи непрерывных унижений, оскорблений, издевательств, гонений, кощунств и страшного разрушения практически всех форм церковной жизни.

 

+ + +

 

В момент Февральской революции большинство русского народа оставалось глубоко православным, поэтому позиция Православной Церкви, голос Ея архипастырей и пастырей имел решающее значение для судьбы революции. В конечном итоге после всех блужданий народ пошел бы туда, куда его звала Церковь. Революция поставила Церковь перед серьезнейшим выбором:

либо, сохраняя верность Симфонии, встать на сторону поверженного Царя и анафематствовать революционеров, объявить совершившийся переворот богопротивным бунтом и тем самым ослабить его или даже остановить;

либо разорвать Симфонию, перейти на сторону победившей власти и попытаться наладить «симфонию» уже с ней;

либо заявить о своей «аполитичности», неучастии в политической жизни страны, тем самым молчаливо соглашаясь на масонскую программу отделения Церкви от государства.

Казалось бы, самым естественным был первый путь, ибо он означал борьбу с революцией, тогда как второй путь означал участие в революции, а третий - попустительство ей.

По особому смотрению Божию, словно для того, чтобы сделать епископат Российской Церкви безответным, всего за 4 дня до начала революции во всех кафедральных Соборах России в Неделю торжества Православия (19 февраля) ВСЕ наши архиереи возглашали: «Помышляющим, яко Православнии Государи возводятся на Престолы не по особливому о них Божию благоволению, и при помазании дарования Святаго Духа к прохождению великаго сего звания в них не изливаются: и тако дерзающым их на бунт и измену, анафема». Фактически, когда в Петрограде начался уличный бунт, это анафематствование, фигурально выражаясь, ещё должно было звучать в ушах архиереев и подтолкнуть их действовать по первому из трех вышеуказанных путей. Тем более, что перед Февралем ещё находились архиереи-монархисты, которые высказывали весьма правильные мысли и призывали к защите Царской власти.

Так епископ Макарий (Гневушев), впоследствии священномученик, выступая 11 февраля 1917 г в Кафедральном соборе Н.-Новгорода совершенно правильно говорил, что «все мы до единого чувствуем, знаем, как среди нас растет смута, как она разнообразными путями проникает повсюду, захватывает всё большее число людей» и призывал «в эти опасные дни … объединиться для надлежащей, вседушевной охраны и укрепления того государственного строя, который веками у нас создан, который веками оправдан, который теперь особенно крепок должен быть». «Стойте же, друзья, непреоборимой стеной вокруг Царского престола», - взывал епископ, - «Пусть и теперь как во времена Козьмы Минина, князя Пожарского, протопопа Саввы, архимандрита Печерского монастыря и людей всех положений и сословий соборный колокол созывает всю Русь под единый великий и святой стяг, на котором огненными словами начертано: За Веру, Царя и Отечество!!!».

Однако церковную политику накануне Февраля определял не епископ Макарий, а Св. Синод, который на разворачивавшиеся в Петрограде революционные события смотрел с полным равнодушием. Синод фактически игнорировал поступавшие к нему в конце февраля 1917 г. просьбы о поддержке самодержавия со стороны верноподданных Российской Империи. Например, 22 февраля, т.е. накануне революции, Екатеринославский отдел Союза русского народа направил первоприсутствующему члену Синода митрополиту Киевскому Владимиру (Богоявленскому) телеграмму следующего содержания:

«Врата адовы не одолеют Церкви Христовой, но судьба Православия в нашем отечестве неразрывно связана с судьбою царского самодержавия. Воспоминая в Неделю Православия церковно-государственные заслуги русских святителей, сыновне дерзаем обратиться к Вашему Высокопреосвященству и другим первоиерархам Русской Церкви единодушными благословениями и советами в духе мира и любви укрепить самодержавнейшего Государя на защиту священных прав самодержавия, врученных ему Богом чрез глас народа и благословение Церкви, против которых покушаются те же крамольники, которые покушаются и против нашей святой Православной Церкви.

Вашего Высокопреосвященства духовные чада - члены Совета Екатеринославскогo отдела Союза Русского Народа.

Председатель В.А. Образцов».

(РГИА. Ф. 796. Оп. 204.1917. I отдел. V стол. Д. 54. л. 29-31.)

Эту и подобные телеграммы Синод оставил без рассмотрения. Никак не откликнулся Синод и на просьбу чиновников обер-прокуратуры поддержать Царя. В разгар бунта, 26 февраля, когда в городе уже лилась кровь, товарищ обер-прокурора Н.Д. Жевахов предложил председательствующему в Синоде митрополиту Владимиру выпустить воззвание к населению - «вразумляющее, грозное предупреждение Церкви, влекущее, в случае ослушания, церковную кару» (см. «Воспоминания» Жевахова). Митрополит Владимир, имевший обиду на Государя Императора Николая II за «вмешательство» того в дела Церкви, а именно за свой перевод с петроградской кафедры на киевскую, и нашедший, по словам Жевахова, повод для сведения личных счетов, отказался помочь падающей монархии, невзирая на настоятельные просьбы товарища обер-прокурора. На следующий день 27 февраля с аналогичным предложением осудить революционное движение выступил и сам обер-прокурор Н.П. Раев, но Синод отклонил и это предложение. В момент величайшей государственной опасности наши архиереи сочли борьбу с «ненавистной» обер-прокуратурой и с пресловутым «цезарепапизмом» более важным делом, чем борьбу за монархию, от существования которой напрямую зависело бытие и внешнее благополучие Церкви.

В своих «Воспоминаниях» Жевахов также отмечал, что его призыв о поддержке монархии нашел отклик у католической церкви, которая, как известно, имеет совершенно извращенное учение о взаимоотношениях государственной и церковной властей. Однако, католики и без учения о Симфонии догадались, что происходит, и выпустили краткое, но жесткое обращение к своей пастве с угрозой отлучить от причастия каждого, кто примкнет к революционному движению. И, как пишет Жевахов, «ни один католик, как было удостоверено впоследствии, не принимал участия в процессиях с красными флагами». В данном случае Синод не возвысился даже до уровня католических прелатов, показавших в отличие от православных архиереев самую элементарную верность присяге, данной ими перед крестом и Евангелием.

Синод смотрел на процесс крушения монархии хладнокровно и безучастно, не предпринимая каких-либо попыток ее поддержать, и не сказав ничего в защиту Царя. Когда же, наконец, переворот совершился, и Царя у нас не стало, то все усилия архиереев были направлены на то, чтобы как-то оправдать и обелить совершившееся беззаконие в глазах православного народа. Чтобы заглушить голос совести, настойчиво напоминающий о тяжком грехе клятвопреступления и попрания верноподданнической присяги, было выдвинуто очень удобное «объяснение», оправдывающее этот грех и выдающее его едва ли не за добродетель.

Согласно этому объяснению Государь якобы «добровольно» отрекся от Престола и передал власть Временному правительству, а потому все верноподданные должны исполнить последнюю волю Царя и подчиниться революционному правительству. При этом утверждалось, что самим фактом отречения Императора автоматически будто бы отменяется и данная ему верноподданническая присяга.

Впервые эту точку зрения озвучил в своей проповеди 4 марта архиепископ Тамбовский и Шацкий Кирилл (Смирнов), заявивший, что отпечатанный в газетах «Акт» об отречении, это якобы тот «документ, которым Царь Сам освобождает нас от присяги, данной на верное ему служение», а посему «освобожденные Самим Государем от присяги Ему, мы имеем в лице Временного Правительства, Государственной Думой учрежденного, вполне законную власть», которой «должны теперь повиноваться, как повиновались не за страх, а за совесть Государю своему». В дальнейшем это объяснение неоднократно повторялось устно и печатно, а многими и до сих пор используется для оправдания февральского греха. Ниже мы покажем лукавство и полную неприемлемость данного объяснения, особенно для человека с монархическим правосознанием.

Уже из приведенных слов архиеп. Кирилла ясно выступает то вопиющее внутреннее противоречие, которым страдает предложенное им оправдание клятвопреступлению. Чтобы увидеть это противоречие, достаточно спросить: каким образом «учредившая» Временное правительство Государственная Дума получила право «учреждать» орган Верховной власти, когда она сама была лишь учреждением Верховной власти - Государя Императора? Очевидно, что Дума незаконно похитила прерогативы Верховной власти, иначе бы «вполне законное» Временное правительство было бы учреждено самим Государем Императором, ибо другого законного источника Верховной власти в Российской Империи не существовало. Иными словами имела место государственная измена со стороны Государственной Думы, а учреждение этой Думой «временного правительства» есть акт самого обыкновенного самозванства.

Вообще всякая революция есть беззаконие, она подготовляет почву для того предельного Беззаконника, «которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными» (2 Фес.2:8), следовательно узаконение и оправдание созданной революцией беззаконной власти есть приобщение к духу Антихриста, если не прямой переход в его лагерь.

Поэтому попытка оправдать февральский грех «законностью» отречения неизбежно ведет к противоречию, ибо в этом случае для спасения лица приходиться либо отрицать саму Февральскую революцию, как не имевшую место, либо объявлять её не антихристовым, а христианским делом.

В самом деле, если вопреки тому факту, что Основные Законы Российской Империи никакого «отречения» Царствующего Императора от Престола не предусматривают (а стало быть, оно было полным беззаконием), начать утверждать, что Государь отрекся в пользу брата законно, и Михаил Александрович передал власть Временному правительству также законно, то тогда естественно возникает вопрос: а была ли вообще в Феврале 17-го года революция и свержение монархии или ничего такого не было никогда, а просто Государь-Император взял да и решил по своему произволу изменить образ правления и сделать Россию республикой? С чего это вдруг Царь-Мученик написал в своем дневнике слова: «кругом измена, и трусость, и обман»? Что он имел ввиду, если всё прошло «вполне законно», по его добровольному желанию в соответствии с Основными Законами Российской Империи? О каком таком «жидомасонском заговоре» можно тогда вообще вести речь, если монархия пала не в результате заговора и уличного бунта, а просто-напросто произошла законная передача власти от Государя Николая II через Михаила к Учредительному Собранию? Если Временное правительство «законное» и ему, по словам архиеп. Кирилла, надо «повиноваться не за страх, а за совесть», то как смеет кто-то называть Корнилова, Алексеева, Лукомского, Колчака, Брусилова, Рузского, Данилова и других военачальников «предателями»? Ведь тогда они лишь выполняли распоряжения «законного» правительства, подчиняться которому призвали Михаил, Синод Православной Церкви и все Ея архиереи. Все эти генералы лишь исполнили волю своих Государей и подчинились как верные чада Православной Церкви своему священноначалию. Арест Государыни Императрицы ген. Корниловым в этом случае не позор, а гражданская и воинская доблесть, пример послушания законной власти и верности присяге; напротив, ген. граф Келлер становится тогда самым настоящим изменником Родине, не подчинившимся «законному» правительству, которому призвали подчиниться Царь и Церковь.

Но абсурд на этом не заканчивается. В своем «Акте» Великий князь Михаил Александрович Царский власти не принял, а переадресовал её Учредительному Собранию, которое «на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, своим решением об образе правления выразит волю народа». Следовательно, признающий «Акт» об отречении Михаила законным встает на антимонархическую точку зрения, поскольку народ на Учредительном собрании должен был решать вопрос не о личности Правителя (как на Соборе 1613 года), а об образе правления (монархия или республика?). Иными словами Михаил, получивший власть от Бога, делал своим «Актом» источником власти не Бога, а народ, т.е., признавая Учредительное собрание Верховной властью, он вставал на чисто демократический (жидомасонский) принцип власти, согласно которому источником верховной власти является не Бог, а народ. Принцип народовластия абсолютно неприемлем для человека с монархическим правосознанием, поэтому признающий законность «Акта» Михаила тем самым признается в том, что он не монархист. Сторонники «законности» отречения из числа монархистов должны иметь мужество быть последовательными и выступать не под лозунгом «За Веру, Царя и Отечество!», а под лозунгами кадетов и меньшевиков - «Да здравствует Временное правительство!» и «Вся власть Учредительному собранию!».

Что же касается «добровольности» отречения Государя от престола, то сейчас в свете всех имеющихся фактов совершенно очевидно, что произошло не отречение Императора Николая II, а свержение его с Престола, и не только свержение его, но и самого Престола. Но и в марте 1917 г. нельзя было не видеть прямой связи между февральским мятежом и последующим «отречением». Если отбросить лукавые отговорки, то становится предельно ясным, что так называемое «отречение» есть следствие насилия над Государем, шантажа, угроз, запугивания, наглой лжи, т.е. следствие тех самых «бунта и измены», о которых говорится в 11-ой анафематизме в Неделю Торжества Православия. Любому наблюдателю и тогда и сейчас было понятно, что если бы не петроградский мятеж, изменническая деятельность Думы (отказавшейся подчиниться Царскому указу о роспуске от 26 февраля и сформировавшей 1 марта самозванное Временное Правительство), предательство всех высших военачальников, включая начальника Штаба Верховнаго Главнокомандующаго, то никакого «отречения» не было бы никогда.

Сторонников «добровольности» отречения позволительно спросить: считают ли они нашего Государя умалишенным, раз он собственными руками стал разрушать свое Самодержавие, попирая клятву, принесенную при священном короновании, или же имело место грубое насилие над его волей и совестью? И если имело место второе (ибо первый ответ есть самая настоящая хула на Мученика), то тогда от «добровольности» и «законности» не остается и следа, ибо наделение кого-либо полномочиями или передача этих полномочий, сделанные под угрозой или под насилием, не имеют никакой юридической силы, а получившие таким насильственным образом свои полномочия являются государственными преступниками, каковыми и были члены «учрежденного» Государственной Думой Временного правительства. Таким образом, юридически Государь оставался законным правителем и после того, как подписал телеграмму, адресованную Начальнику штаба, где заявлял о сложении с себя верховной власти, и вообще все подписанные им после свержения с Престола бумаги имеют не больше значения и силы, чем полученные под пытками в НКВД «добровольные» признания и самооговоры замученных чекистами людей.

Что же до мнимого «освобождения» верноподданных от присяги своему Царю (правильнее назвать это самоосвобождением),  то кому как не архиереям было знать, что к присяге на верность Императору перед крестом и Евангелием приводила Церковь в лице своих священнослужителей (как и на Царство помазывала Церковь, а потому отрекшийся Помазанник всё равно остается Помазанником). Принятие присяги, это не политический, а религиозный акт, поэтому никакое светское лицо, хотя бы и сам Царь, от присяги освободить не может, как не может он, например, снять с кого-то сан или сделать кого-то епископом. Это может сделать только тот, кто и приводил к присяге, т.е. Церковь, а она, не разрешая народ от предыдущей присяги, стала приводить к новой, тем самым полностью уничтожив в народе всякое доверие к присягам и обязательствам вообще. К слову сказать, согласно церковному каноническому праву, лишь одно обстоятельство могло освободить российских подданных от присяги на верность Государю Императору – отпадение последнего от православия.

Ложность всей этой аргументации стала ясна уже через год (а многим и гораздо ранее), так, например, епископ Селенгинский Ефрем (Кузнецов), выступая на Поместном Соборе, прямо сказал, что в марте 1917 г. народ России «ни во что вменил целование св. Креста и Евангелия». Признание еп. Ефрема весьма ценно, ибо 15 мая 1917 г. он писал обер-прокурору Вл. Львову: «я, как и все граждане, выразил своевременно свою верность Новому Временному Правительству и новому государственному строю, в своей миссионерской церкви огласил акт о передаче верховной власти, привел паству к присяге на верность Временному Правительству».

Кроме того, почему же сам Царь не заявил, что он освобождает своих верноподданных от присяги? Например, когда в Германии случился в ноябре 1918 г. свой «Февраль», то германский Император Вильгельм II, отрекаясь от прародительского престола Императора Германского и короля Прусскаго, чтобы не вносить смуту в немецкий народ, специальным актом разрешил его от присяги на верность ему и Царскому дому. Неужели наш Государь любил Россию меньше, чем Вильгельм свою Германию и не понимал, что освободив народ от присяги отдельным актом (или хотя бы указав на это одной строчкой в Акте об отречении), он тем самым «облегчит народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы»??? (цитата из Акта об отречении).

Дополнительным доказательством ложности утверждения, что отречение автоматически освобождает от присяги, является тот факт, что, по крайней мере, одним из архиереев – епископом Омским и Павлодарским Сильвестром (Ольшевским) паства особым актом была освобождена от присяги на верноподданство Императору. 10 марта епископ призвал граждан принести присягу новой власти, а для ликвидации существующих смущений в народе о прежней верноподданнической присяге, он отменил её действие, публично прочитав особую молитву из «Требника» – «На разрешение связующих себя клятвою». Использование этого чинопоследования во время церемоний присяги было еп. Сильвестром рекомендовано для духовенства всей епархии.

Таким образом, личным примером нарушения присяги на верность Императору духовенство вовлекло в клятвопреступление и всю свою паству, среди которой было сильнейшее смущение по поводу свержения Царя и необходимости соблюдать данную ему Присягу.

В целом священноначалие Русской Церкви по его отношению к свержению Императора и Временному Правительству можно разделить на следующие группы.

1) Сознательно поддержавших революцию, считавших необходимым заменить монархию на более совершенный республиканский строй.

Эта группа была сравнительно небольшая, около 10% епископата. Сюда входили почти все будущие архиереи-обновленцы. Самым ярким представителем этой группы был Красноярский епископ Никон (Бессонов), который открыто объявил о своих политических убеждениях: «Я полагаю, что в России должна быть РЕСПУБЛИКА (выделено Никоном. – А.К.)». Выступая на собрании кадетской партии 12 марта он говорил, что «радуется о совершившемся перевороте», что «о монархе, даже конституционном, у нас и речи быть не может».

2) Аполитичных церковных либералов, с радостью принявших свержение Императора, обольстившись мнимой свободой.

Таковых было большинство, примерно половина епископата. Типичным представителем этой группы являлся архиепископ Новгородский и Старорусский Арсений (Стадницкий), заявивший буквально следующее: «Двести лет Православная Церковь пребывала в рабстве. Теперь даруется ей свобода. Боже, какой простор!».

3) Поддерживавших ранее самодержавие, но смирившихся с переворотом и посчитавших, что ради порядка в стране и продолжения войны необходимо поддерживать самозванное Временное правительство.

Эта группа также была значительной, но уступала по численности второй группе. Сюда попал, например, упоминаемый выше епископ Макарий (Гневушев), до Февраля стоявший  «За Веру, Царя и Отечество», а после Февраля заявлявший, что «совершившийся переворот неизменен. Вся власть в государстве до созыва Учредительного Собрания принадлежит единственно Временному Правительству. Никакой другой власти Государственной нет и не должно быть. Возврата к прошлому нет, не будет и невозможно ему быть». Другие наиболее известные представители этой группы: архиеп. Антоний (Храповицкий), архиеп. Анастасий (Грибановский), епископ Андроник (Никольский), епископ Феофан (Быстров).

4) Непринявших новой власти. Таковых насчитывалось буквально единицы. Их можно перечислить по именам: арестованный Временным правительством Митрополит Петроградский Питирим (Окнов), архиепископ Воронежский Тихон (Никаноров), а также епископы: Екатеринославский Агапит (Вишневский), Петропавловский Мефодий (Красноперов), Тобольский Гермоген (Долганов), Елисаветградский Прокопий (Титов), Астраханский Митрофан (Краснопольский) и викарный епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский), ректор Московской духовной академии. Например, астраханский архиерей не разрешал своему духовенству совершать торжественные молебствия в честь революционных событий, не дал своей подписи под приветственными телеграммами, посланными духовенством Временному правительству. Аналогично поступил и воронежский архиерей, не дав разрешения своему священству устроить в течение дня праздничный колокольный звон по случаю свержения монархии. В приёмной Тихона (Никанорова) портреты императора Николая II, его супруги и императора Александра III висели вплоть до 9 июня, когда были сняты пришедшими из совдепа красногвардейцами. Но даже среди этой группы архиереев никто не выразил активно своего протеста и решительно не осудил переворот, хотя к этому их обязывали присяга и архипастырский долг.

Границы между указанными группами были достаточно подвижны, некоторые архиереи за время революции умудрились несколько раз сменить «ориентацию». Например, член IV Государственной Думы епископ Томский Анатолий (Каменский), сперва не разобравшись в обстановке, благословил 11 марта знамя Союза русского народа, затем 14 марта объявил смену власти актом «свершившейся воли Божией», призвал паству к послушанию Временному правительству, а уже 16 апреля принял участие в революционном празднике «Дня женского равноправия» (так по-революционному был названа Неделя свв. жен-мироносиц) и 18 апреля - в торжествах по случаю социалистического Первомая. Всё это, однако, не помогло еп. Анатолию удержаться на кафедре: на епархиальном съезде (состоявшемся в конце мая 1917 г.) со стороны томского духовенства ему было выражено недоверие за его «черносотенные взгляды в прошлом». За оставление еп. Анатолия на кафедре высказалось менее трети делегатов съезда – 34 человека (32% присутствовавших на съезде), а против него – 73 (68 % голосов), о чем была послана телеграмма в Синод, который пошёл навстречу требованиям духовенства и предложил епископу Анатолию подать прошение об увольнении, что тот и сделал.

А вышеупомянутый еп. Митрофан (Краснопольский), не принимавший Временное правительство, на рабочем заседании Поместного Собора 20 июля (2 августа) 1918 г. рассуждал уже так: «Государь сам освободил всех от присяги в силу обнародованного манифеста (??? – никакого «манифеста» не существовало в природе - А.К.) о своем отречении, чем и разрушил (?) свою связь с народом по отношению к нему, как к Монарху. Так смотрели многие из духовенства, и если воля народная проявится в осуществлении новых форм политической жизни, то и духовенство, как носитель народной совести, будет должно дать присягу».

Что же касается рядового духовенства (как белого, так и черного) и церковнослужителей, то в этой среде отношение к перевороту было ещё более восторженным. Большинство священно- и особенно церковнослужителей попали в первые две из четырех вышеперечисленных групп.

Таким образом, Февральская революция рассматривалась иерархией и клириками Русской Церкви не как общенациональная трагедия, а как простая смена одного государственного строя другим. Наше тогдашнее священноначалие обнаружило полное забвение учения Церкви о государственной власти, о Симфонии Церкви и Царства, клятвы на верность дому Романовых 1613 года и верноподданнической присяги лично Государю Императору Николаю II, а также утратило само понимание того, что любая революция есть сатанинское дело, ибо первым революционером был сам сатана, поэтому даже пассивная поддержка революции, простое непротивление ей уже является грехом для православного христианина, а особенно для пастыря и архипастыря.

 

Однако, Высшая Церковная власть - Святейший Синод оказалась не просто пассивным наблюдателем событий и непротивленцем, но она приняла активное участие в революции.

2 марта синодальные архиереи возложили управление столичной епархией на епископа Гдовского Вениамина (Казанского), фактически признав законным арест революционерами своего собрата митрополита Петроградского Питирима. Через 4 дня митрополит Питирим был отправлен Синодом «на покой» якобы по его собственному прошению, т.е. в отношении митр. Питирима был разыгран тот же спектакль, что и в отношении «добровольного» отречения Императора Николая II. В этот же день 2 марта члены Синода в нарушение царского Указа от 26 февраля о роспуске Государственной Думы вошли в сношение с Исполнительным комитетом Думы, признав его и созданное им накануне Временное правительство законной властью. Важно подчеркнуть, что признание Синодом Временного правительства произошло еще до отречения Государя от престола.

4 марта на первом послереволюционном официально-торжественном заседании Синод принял назначенного Временным правительством обер-прокурора В.Н. Львова. Члены Синода выразили радость по поводу наступления «новой эры» в жизни Православной Церкви, и тогда же из зала заседаний Синода было торжественно вынесено царское кресло, - «символ цезарепапизма в Церкви Русской». Согласно «Воспоминаниям» Жевахова помогал Львову выносить кресло один из виднейших иерархов Русской Церкви, а член Синода архиеп. Арсений (Стадницкий) сопроводил вынос «символа» патетической речью, в которой благодарил масона Львова за совершенную революцию, которая «дала нам свободу от цезарепапизма».

5 марта Синод распорядился, чтобы во всех церквах Петроградской епархии многолетие Царствующему дому «отныне не провозглашалось», хотя до Учредительного Собрания вопрос о форме правления оставался открытым.

На следующий день 6 марта первенствующий член Синода митрополит Владимир (Богоявленский) разослал во все епархии телеграмму о необходимости возносить за богослужениями моления за «Богохранимую Державу Российскую и за Благоверное Временное Правительство ея», т.е. за масонов и жидо-масонов.

7 марта вышло Определение Синода № 1226 «Об изменениях в церковном богослужении в связи с прекращением поминовения царствовавшего дома», исключавшее из богослужений всякое упоминание от Царе. Особенно кощунственно стал звучать богородичен в начале утрени: «Предстательство страшное и непостыдное спаси благоверное Временное Правительство наше, ему же повелела еси правити ... », т.е. согласно Синоду масоны правят Россией по повелению самой Богородицы (!!). Синод, по сути дела, провозгласил тезис о божественном происхождении власти Временного правительства, т.е. здесь уже в зачатке содержалась сергианская мысль о том, что всякая власть, а не только Православное самодержавие, является властью «от Бога». Фактически этим постановлением Российский императорский дом уже был провозглашен «царствовавшим», «бывшим», хотя даже с формальной точки зрения, признающей законность «Акта» Михаила об отречении, только Учредительное собрание могло решить, будет ли в России продолжать царствовать Императорский Дом или он станет «бывшим». Синод, в буквальном смысле слова опережал революцию, ибо даже кадеты, стоявшие до Февральской революции на платформе конституционной монархии, внесли изменения в программу своей партии и объявили себя сторонниками республиканской демократии только после VII съезда партии, состоявшегося 25–28 марта 1917 г.

По роковому стечению обстоятельств (?) именно в день выхода постановления Синода № 1226 Временное правительство постановило арестовать отрекшегося Императора Николая II и его супругу, что было исполнено 8 марта. Последняя мера не встретила никакого сопротивления в церковной среде и показала, насколько глубокий надлом произошел в церковном сознании русского народа. Синод никак не отозвался на беззаконный арест Государя и его Семьи, Царь был покинут всеми, по сути, Церковь от него отступилась.

В тот же день 7 марта постановлением Синода № 1223 была создана синодальная Комиссия по исправлению богослужебных книг под председательством Сергия (Страгородского), которой поручалось «произвести изменения в богослужебных чинах и молитвословиях соответственно с происшедшей переменой в государственном управлении». Любопытно, что это постановление толкует падение Монархии, крушение Третьего Рима всего-навсего как «перемену в государственном управлении», иными словами Самодержавный Государь в понимании членов Синода не более как верховный правитель государства, ничем не отличающийся от какого-нибудь американского президента. Комиссия закончила работу 18 марта, полностью вычистив упоминание о Царе из всех молитвенных книг, вплоть до молитвословов, заменяя молитвы о царской власти молитвами о «Благоверном Временном правительстве» и «богохранимей державе Российстей». Своим определением № 1599 Синод утвердил предложенные комиссией Сергия (Страгородского) изменения в богослужебных и молитвенных книгах.

Это определение интересно также тем, что подписавшие его архиереи даже не предусматривали такой ситуации, что Учредительное собрание может высказаться в пользу монархии. Ведь если бы это произошло, то Синод оказался бы в нелепейшем положении: ему пришлось бы заново создавать комиссию и начинать обратное исправление и перепечатку книг, возвращая в богослужебный и молитвенный оборот Царское имя. Элементарные технические и финансовые соображения должны были побудить Синод повременить с исправлением книг до Учредительного Собрания, чтобы не сесть в лужу, но внутренняя неприязнь к монархии - «угнетательнице» Церкви была столь велика, что родились на свет эти абсурднейшие постановление № 1226 и определение № 1599. Почти анекдотически звучало решение Синода петь многолетие временной власти, словно он желал увековечить эту самозванную власть.

20 марта появилось постановление Синода об изменении надписей на антиминсах. Теперь надпись на антиминсе кроме даты его освящения вместо слов «в царствование такого-то императора (имярек) освящен» содержала текст «По благословению Святейшего Правительствующего Синода, при Временном Правительстве всея России священнодействован», т.е. опять масонское правительство в сакральном, мистическом смысле откровенно приравнивалось к Самодержавному Государю и становилось на его место.

Серией этих постановлений перечеркивалось  церковное учение о государственной власти, и упразднялась формула «За Веру, Царя и Отечество». Смысл произведенных изменений состоял в том, что произошло «богословское оправдание» революции. Синод выработал богослужебную формулировку тезиса о том, что «всякая власть от Бога»: царская власть и демократическая власть признавались перед Богом равноправными. Власть помазанника Божия фактически была сакрально, богослужебно уравнена с властью самозванцев-революционеров, которая также нуждается в молитвах Церкви за неё, как и богоустановленная Царская власть. В свете этих постановлений и смена Царской власти на масонскую - революция  - признавалась происшедшей «от Бога», а не от дьявола. Ведь если государственный переворот создал столь же богоугодную власть (или даже более богоугодную), что была и до переворота, то, очевидно, что этот революционный переворот был, по меньшей мере, непреступен, а фактически благодетелен.

Этот логичный вывод нашел официальное отражение в последовавшем 9 марта Послании Синода «К верным чадам Православной Российской Церкви», в котором масонский переворот открыто был объявлен «свершившейся волей Божией», содержался призыв довериться и помогать Временному Правительству, на антихристианские «труды и начинания» которого призывалось Божие благословение.

Этим постановлением 9 марта формально завершился процесс перехода Церковной иерархии на сторону Временного правительства и признания  революции. Кроме того, Синод фактически закрепил установившийся после Февраля республиканский образ правления: революционные события были официально объявлены безальтернативными и бесповоротными.  Если Керенским Россия была провозглашена республикой через шесть месяцев после революционных событий февраля-марта 1917 г., то Синодом «богословски» и «богослужебно» - уже через шесть дней. Как это не прискорбно признавать, но побудительные причины этого решения, как в том, так и в другом случае были одинаковыми: закрепить «завоевания» революции, в том числе главное из них - свержение монархии, не дожидаясь решений Учредительного Собрания, дабы поставить последнее, что называется, перед фактом и не позволить ему возвратить страну на монархический путь.

Если пассивное попустительство революции и подобострастное приветствие её, имевшие место со стороны Синода, ещё и можно объяснить боязнью репрессий, то активное участие Синода в революционном процессе ничем не может быть объяснено, кроме богоотступнического апостасийного духа, во власти которого оказался Синод, ибо не требовалось никакого особого мужества начать молиться не за «Благовременное Временное правительство», а о «возстановлении Престола Православных Царей», как мы молимся сейчас.

 

+ + +

 

Особое, если не решающее значение в углублении февральского греха и развитии «тайны беззакония» явилось вовлечение Синодом и архиереями всего православного русского народа в грех клятвопреступления. Священнослужители Русской Церкви несут основную вину за попрание прежней верноподданнической присяги и в принятии народом России новой антимонархической государственной присяги.

7 марта 1917 г возникшее в результате клятвопреступного бунта Временное правительство изготовило свою форму присяги на «верность службы Российскому государству» с клятвенным обещанием повиноваться Временному правительству. Клятвопреступники желали запечатлеть свое клятвопреступление особым актом и повязать этим актом в своем грехе весь народ.

9 марта Синод, получив от правительства текст присяги, постановил объявить эту присягу по духовному ведомству «для исполнения», о чем по всем епархиям были разосланы соответствующие указы. При этом духовенством, приводившем народ к присяге жидомасонскому правительству,  в обязательном порядке подписывались так называемые присяжные листы, которые затем направлялись в духовные консистории. Месяц спустя комиссия Сергия (Страгородского) услужливо изменила и тексты присяг перед посвящением в стихарь псаломщика и перед поставлением в сан диакона и священника. Отныне эти присяги вместо слов клятвенной верности Императору, стали содержать слова обещания: «быть верным подданным Богохранимой Державы Российской и во всем по закону послушным Временному Правительству ея».

Синод стал по новой форме приводить войска и народ к присяге Временному правительству, не разрешив его от предыдущей присяги Государю-Императору. С церковных амвонов объясняли эту нелепицу тем, что своим отречением Государь якобы сам освободил нас от присяги. Ложность этой аргументации мы уже разъясняли выше. Подобно тому, как развести может только тот, кто венчал, лишить сана - только тот, кто его давал, так и освободить от присяги может только тот, кто к ней приводил. Разрешить от присяги на верность себе Государь не мог, да если бы он это и сделал, то непременно известил бы об этом своих подданных, чего, как известно, сделано не было.

Но Синод не просто узаконил клятвопреступление, не отменив предыдущую присягу и начав приводить к новой. С церковной точки зрения даже свергнутый с Престола Государь оставался Помазанником Божиим. Члены Петроградского религиозно-философского общества, обсуждая на своих заседаниях 11-12 марта церковно-государственные отношения, оказались гораздо последовательнее Синода, когда постановили довести до сведения Временного правительства следующее: «Принятие Синодом акта отречения царя от престола по обычной канцелярской форме "к сведению и исполнению" совершенно не соответствует тому огромной религиозной важности факту, которым Церковь признала Царя в священнодействии коронования помазанником Божиим. Необходимо издать для раскрепощения народной совести и предотвращения возможности реставрации соответственный акт от лица церковной иерархии, упраздняющий силу таинства царского мvропомазания, по аналогии с церковными актами, упраздняющими силу таинств брака и священства».

Масонско-философское общество разсуждало гораздо логичнее Синода: в своем отношении к событиям и явлением общественной и государственной жизни Церковь, если она сознает себя Церковью, а не гражданским институтом, должна руководствоваться церковными, а не общественно-политическими соображениями. Если Государь остается Помазанником Божиим, то, как же можно попрать присягу не верность ему и начать приводить народ к новой присяге, не подвергнув при этом кощунственному поруганию таинство Помазания на Царство? Если непременно возникла нужда в новой присяге, то во избежание греха клятвопреступления необходимо не только разрешить народ от гражданской присяги, но и упразднить действие Таинства. А если действительность Таинства и принесенной на Евангелии присяги Государю сохраняют свою силу, то как же можно признавать свержение Царя, революцию и созданное ею правительство? Действия Синода были абсолютно нелогичны, подтверждая, впрочем, известный закон, что совершенный грех (в данном случае грех признания революции и «законности» самозванной революционной власти) неизбежно влечет за собой целую цепочку грехов и преступлений.

В итоге, не издав просимого масонами «акта» о снятии мvропомазания,  не освободив народ от присяги не верность Государю Императору, но одновременно не выразив никакого протеста по поводу его ареста и, вообще, не пожелав его защищать, Синод тем самым оказался одним из главных виновников того, что 4/17 июля 1918 г. в г. Екатеринбурге произошло не простое массовое убийство, а сакральное мистическое действие - уничтожение Помазанника Божия, Православного Царя.

Совершая свое беззаконие, Синод не мог не знать, что по церковным канонам клятвопреступники подвергаются весьма суровым наказаниям: священно- и церковнослужители извергаются из сана (25 апостольское правило); миряне – отлучаются от Причастия на 10 лет (65 правило св. Василия Великого); а нарушившие клятву невольно или по принуждению – отлучаются на 6 лет (82 правило Вас. Вел.). Однако, Синод и епископат знали, что сами на себя и на народ они взысканий за клятвопреступление накладывать не будут, а светская революционная власть делать этого тем более не собирается, да и не имеет права. Единственный, кто мог бы, руководствуясь церковным законодательством и в соответствии с принципами Симфонии, применить к нарушителям присяги меры прещения – это «епископ внешних дел» Церкви, «хранитель догматов веры, блюститель правоверия и церковного благочиния», т.е. Государь Император, а он был «предусмотрительно» свергнут с Престола.

Сама обстановка присяги Временному Правительству носила оскорбительный для монархического православного сознания характер. Дело в том, что 15 марта члены Временного правительства принесли в Правительствующем сенате присягу (она называлась «Торжественным обещанием»), при этом они клялись «пред Всемогущим Богом и своею совестью служить верою и правдою народу Державы Российской, ... и всеми предоставленными мне мерами подавлять всякие попытки, прямо или косвенно направленные к восстановлению старого строя...» (т.е. монархии). Таким образом, Синод, приводя церковный народ к присяге, требовал от присягающих повиноваться «Временному Правительству, ныне возглавляющему Российское Государство», члены которого поклялись «всеми мерами подавлять попытки, направленные к восстановлению старого строя...», т.е. фактически Синод заставлял русских людей присягать антимонархическому Правительству, заставлял их клятвенно отрекаться от монархии, т.е. по сути дела проклинать клятву 1613 года.

В результате подобных действий Синода в марте 1917 г. среди православной паствы возникли  замешательство, смущение и растерянность. Простой человек из народа искренно не понимал, как можно приносить две взаимоисключающие присяги, не впадая в грех клятвопреступления. Так в одном письме членам Синода, написанном в марте 1917 г., его авторы, подписавшиеся как «православные христиане», «усерднейше» просили разъяснить Синод, «что означает в предстательстве пред Господом Богом присяга, данная нами на верность Царю Николаю Александровичу? У нас идут разговоры, что ежели эта присяга ничего не стоит, то ничего не будет стоить и новая присяга новому Царю. Так ли это, и как надобно все это понимать? … Жиды говорят, что присяга ерунда и обман, что можна и без присяги, попы молчат, а мiряне каждый по-своему, а это не годится. … Потрудитесь нам СВЯТЕЙШИЕ ОТЦЫ НАШИ разъяснить для всех одинаково, как быть со старой присягой и с той, которую принимать заставляют? Которая присяга должна быть милее Богy первая аль вторая? Потому как Царь не помер, а живой в заточении, находится …». Из этого письма ярко выступает постыдная роль Синода, как совратителя простодушных людей, искренне не желавших участвовать в грехе клятвопреступления. Показательно, что Синод оставил это письмо без ответа.

Такие случаи смущения и недоумения были не единичными. Так священник Василий Беляев в своем докладе Поместному Собору отмечал, что в первой половине марта месяца  1917 г. к нему «обратилась одна из учительниц земских школ с требованием категорического ответа на вопрос, свободна ли она от присяги, данной Императору Николаю II. Если не свободна, то просит освободить с тем, чтобы ей была дана возможность со спокойной совестью работать в новой России». Позднее в мае месяце о. Василий имел разговор с одним из старообрядцев, «который всех православных называл клятвопреступниками за то, что они, не будучи освобождены от присяги императору Николаю II, признали Временное правительство». Наконец, в сентябре месяце автору доклада поступило от одного из священников следующее письмо: «Смею обратиться к вам, как делегату нашей епархии, нельзя ли Вам возбудить вопрос пред членами Собора об освобождении православных верующих от присяги, данной Николаю II при вступлении его на престол, так как истинно верующие в сомнении относительно этого вопроса».
Любопытно, что позднее Собор, начав обсуждать вопрос о клятвопреступлении в IV (!!) подотделе Соборного Отдела «О церковной дисциплине» (!), так и не пришел ни к какому выводу, потопив вопрос в бесконечных теоретических рассуждениях о сущности и природе клятвы вообще и присяги в частности. Причиной этого была очевидная невозможность успокоительного для христианской совести ответа на следующие вопросы, которые сформулировал на заседании 21 марта (3 апреля) 1918 г. тот же священник Василий Беляев:

«1) Акт отречения императора Николая II-го - достаточный ли повод для православных считать себя свободными от данной присяги?

2) Сами ли православные, каждый в отдельности, в известных случаях считают себя свободными от присяги, или же требуется авторитет Церкви?

3) Если требуется авторитет Церкви, то не являемся ли мы клятвопреступниками, как сами себя освободившие от обязательств присяги?

4) И если на нас лежит грех клятвопреступничества, то не должно ли Собору освободить совесть верующих?».

Очевидно, что «освободить совесть верующих» не представлялось возможным никакими казуистическими ухищрениями, ибо, как отмечал другой докладчик, профессор Московской духовной академии С.С. Глаголев: «при обсуждении вопроса о нарушении присяги бывшему государю Императору Николаю II нужно иметь в виду, что произошло не отречение Николая II, а свержение его с Престола», почему Собор и похоронил этот вопрос, не придя ни к какому решению. Совесть верующих могла быть освобождена одним единственным способом - признанием февральского греха, всенародным покаянием в нем и призванием к борьбе за возстановление Царского Престола, а этого ни Синод, ни Собор сделать не пожелали.

Клятвопреступление довершило определение, выпущенное Синодом 28 апреля 1917 г. Согласно ему, всем священнослужителям, лишенным при Царской власти священного сана за свои политические убеждения (т.е. за фактически за измену), предлагалось обращаться в Синод с ходатайством о пересмотре своих дел и о восстановлении в священном сане. Этим определением Синод подчеркнул свой отказ от монархической официальной церковной политики, принятой при самодержавном строе. По сути дела Синод объявлял, что не только нынешнее нарушение присяги в условиях фактически существующего республиканского строя не является преступлением, но даже и в прошлом, когда политическим строем России была монархия, изменническая деятельность священников-революционеров была оправданной и, во всяком случае, негреховной.

Таким образом, документы и факты свидетельствуют, что Высшая церковная власть не только никак не пыталась противодействовать Февральской революции, но наоборот ей принадлежит одна из ведущих и определяющих ролей в свержении монархии в России, и в поддержании власти масонского правительства.

 

+ + +

 

Этот антимонархический, либеральный «дух Февраля», полностью овладевший в то время церковный сознанием, наложил печать и на все решения Поместного Собора 1917-1918 гг.

Собор был детищем Февраля и проходил под знаком отвержения идей Православного Самодержавия. Он был созван вопреки ясно выраженной воле Государя Императора, находившего созыв этого Собора несвоевременным, и открылся не речью Православного Царя, а выступлением министра исповеданий Временного Правительства известного масона А. В. Карташева, товарища председателя того самого религиозно-философского общества, которое требовало размvропомазать Царя. Показательно, что Собор, большинство участников которого до революции почти открыто возмущалось пресловутым «цезарепапизмом», безмолвно и безропотно принял требование Временного правительства, чтобы все решения Собора прежде приведения их в действие подлежали обязательному утверждению правительством. Только под таким условием Временное правительство соглашалось на открытие Собора, и столь смелые перед Государем архиереи здесь скромно промолчали.

Фактически Собор проходил в условиях запрета «монархической пропаганды» со стороны властей. Под угрозой расправы участники Собора постановили не касаться «политики», т.е. молчать о свергнутой монархии и сохранять строгую «лояльность» в отношении Временного правительства. В таких условиях Собор получился именно политизированным, ибо иерархи, сохранившие верность православной монархии (митрополит Макарий Невский, Митрополит Питирим) - на Собор допущены не были. Зато на Соборе были широко представлены не только члены кадетской и эсеровской партий, но и явные масоны (напр. бывший обер-прокурор Вл. Львов). В товарищи председательствующего на Соборе митр. Московского Тихона (Белавина) попали такие известные февралисты как бывш. председатель Государственной Думы М. Родзянко и протопресв. Армии и Флота о. Г. Щавельский. Неудивительно поэтому, что Собор полностью одобрил Февральский переворот, узаконил свободу политической ориентации и деятельности для членов Церкви, реабилитировал церковных революционеров (таких как о. Г. Петров), ни слова не сказал в защиту заключенного Государя, а позднее никак не выразил своего отношения к его злодейскому убийству. Собор ограничился лишь решением о служении панихиды по убиенному Царю-Мученику (при этом 28 голосов было подано против (!) этого решения и трое оказалось воздержавшихся) и отверг предложение включить Слово Патриарха об убиении Государя в Деяния Собора. Выступление некоторых членов Собора по поводу убийства Государя ныне просто стыдно читать. Об этих выступлениях миссионер Василий Зеленцов (в будущем священномученик еп. Василий) с возмущением говорил:

«Конечно, существование нашего Собора дороже личного подвига. Но есть вещь дороже самого Собора - это правда Божия. Самый Собор должен существовать ради этой правды. [ ... ] Убиенный бывший Царь для Церкви есть Помазанник Божий, и я буду говорить только с этой церковной точки зрения, совершенно забывая о всякой политике. Отставной бывший Царь есть Помазанник Божий и так он останется и после своего отречения от власти, ибо помазание с него не снято. Мы должны судить о нем как о Помазаннике. Мы служили панихиду, когда убивали священников или архиереев - этих помазанников на иерархическое служение. Но вот убивается Великий Помазанник другого рода благодати, убивается беззаконно, и мы теперь решаем, нужно ли служить по нем панихиду. Двух мнений здесь быть не может».

Рассмотрений деяний Собора заслуживает отдельной темы, но в целом можно констатировать, что Собор признал устранение Удерживающего и разрушение монархической государственности малозначащими, чтобы не сказать ничего не значащими для Церкви событиями. Наиболее ярко отступнический дух, господствовавший на Соборе, проявился именно в преступно-равнодушном отношении его участников к судьбе арестованного Временным правительством Государя. Например, известный монархист митр. Антоний (Храповицкий), который в начале революции (5 марта) говорил, что «если бы царь наш не отказался от власти и хотя бы томился в темнице, то я бы увещевал стоять за него и умирать за него», в своих выступлениях на Соборе ни стоять, ни тем более умирать за арестованного Царя уже не призывал. Да и упомянутый Василий Зеленцов в своем смелом слове о Помазаннике не преминул отметить, что говорит, «забывая о всякой политике» (т.е. о монархии, эта тема запретная) и называет свергнутого Государя «бывшим».

Логическим концом либерально-антимонархической линии Собора стало принятие им на заседании 26 февраля 1918 года (годовщина революции) решения об исключении из чина анафемы в Неделю торжества Православия 11-го анафематствования о возстающих на Царскую власть. Т.е. вместо покаяния в грехе, исключили его из списка грехов. Московская патриархия до сих пор строго держится этого постановления, показывая этим, что корни сергианства следует искать именно в Феврале 1917 г.

То, что Собор 1917-1918 гг, не разогнанный даже большевиками (разгонявшими съезды кадетской партии, профсоюзные съезды и Учредилку, которые считали более опасными), не выражал голоса всей полноты Русской Церкви, доказывают решения двух других Соборов того времени: I-го Всезарубежного (Карловацкого) 1921 г. и Владивостокского 1922 года.

На Карловацком Соборе, наконец, вспомнили об исторической Симфонии - благословении преп. Сергием христианского Государя Димитрия Донского на битву с врагами Церкви и отечества, и о борьбе свт. Ермогена Московского за возстановление престола Православных Царей. Поднимался вопрос и о «грехе февраля», но из-за личной причастности к нему некоторых видных деятелей Собора, вопрос был оставлен без подробного рассмотрения. Владивостокский Земско-церковный Собор, высказался еще более определенно, признав единственно законной властью в России Православное Самодержавие

В дальнейшем положения этих Соборов были развиты в трудах выдающихся мыслителей Зарубежья - свт. Иоанна Шанхайского, архимандрита Константина (Зайцева), архиеп. Серафима (Соболева), написавшего по поручению II Всезарубежного Собора книгу «Русская идеология», и других; было восстановлено 11-е анафематствование, но в целом вопрос о февральском грехе должного рассмотрения не получил, и он остается актуальным до сих пор.

 

+ + +

 

Наиболее удручающим было то, что всё революционное творчество Синода и Собора было не вынужденным, «страха ради иудейска», а свободным и добровольным, оно находило полную поддержку как в среде иерархии, так и в среде рядового духовенства и мiрян, отражая всеобщее революционное умопомрачение. Лишь во вторую очередь такое поведение было связано со страхом перед революционной властью, которая в ответ на объявление иерархом своей «реакционной» позиции немедленно ставила вопрос (как правило, при поддержке более радикально настроенного рядового духовенства) – о смещении архиерея с его кафедры.

Наиболее четко официальная позиция рядовых священнослужителей в отношении к Февральской революции и к новому политическому строю была выражена на созванном по благословению Синода Всероссийском съезде православного духовенства и мiрян, открывшемся в Москве 1 июня 1917 года. Среди более 1200 его делегатов практически отсутствовали представители епископата, чтобы не придавать этому представительному собранию статус Поместного собора. Декларация съезда, практически единогласно принятая на его заключительном заседании 12 июня, являлась обобщением резолюций предшествовавших ему епархиальных съездов. В резолюции падение монархии признавалось закономерным, и «народоправие» объявлялось лучшей формой государственного устройства. В частности, декларация гласила: «Приветствуем совершившийся политический переворот, давший церкви свободу самоуправления. ... Чтим, как граждане, память самоотверженно страдавших и умиравших в борьбе за права народа и благословляем имена живых, ставших во главе народного движения к свержению прежней, потерявшей общее доверие власти».

Всероссийский съезд военного и морского духовенства, большинство епархиальных, широкий ряд городских съездов и съездов благочинных выносили аналогичные резолюции, открыто и официально приветствовавшие свержение монархии в России. Анализ этих резолюций позволяет сделать вывод, что в 1917 г. российское духовенство в целом относилось к Царской власти не как к Богоустановленной власти Помазанника Божьего, а как к переходной форме политического правления, соответствующей определенному историческому этапу развития России.

Именно поэтому с такой легкостью российское духовенство весной 1917 г. признало демократию как новую форму государственного правления и выразило ему всецелую лояльность. «Власть верховная возвратилась к народу», «власть принята народом в свои руки и до Учредительного Собрания передана Временному правительству» — вот типичные формулировки в церковных документах весной и летом 1917 года. Самозванное Временное правительство рассматривалось как «вышедшее из среды народных избранников», состоящее из «народных представителей» и обладающее «всей полнотой народной власти», которая, выражаясь словами резолюции Московского епархиального съезда, «вверена ему Богом и народом». Повторялась уже знакомая ситуация: вместо покаяния в грехе исключали его из списка грехов, т.е. вместо объявления Временного правительства, как и всякого революционного правительства, самозванным, стали просто отрицать божественное происхождение Царской власти и объявили источником верховной власти взбунтовавшийся революционный народ, который, якобы, вправе установить такую власть, какую пожелает. Поэтому священнослужители не оспаривали, не ставили под сомнение легитимность власти Временного правительства, а полностью признавали ее, ибо в противном случае они оказывались виновными перед Богом в грехе клятвопреступления.

Более того, Высшая Церковная власть, большинство епископата и подавляющее большинство клириков не ограничились простым признанием масонского Временного правительства, а выражали ему свою активную и безоговорочную поддержку. Так сменивший на Петроградской кафедре арестованного митр. Питирима архиепископ Гдовский Вениамин (будущий священномученик) в письме, посланном 5 мая на имя председателя Временного правительства князя Г.Е. Львова, говорил о «патриотических чувствах и полнейшем доверии» к новой власти среди  подведомственного ему духовенства. При этом письмо Львову заканчивалось достаточно раболепно: «Молитвенно призывая на Вас Божие благопоспешествующее благословение, с истинным к Вам почтением и искреннею преданностию честь имею быть Вашего Сиятельства покорнейший слуга Вениамин, епископ Гдовский, временно управляющий Петроградской епархией».

Публичные выступления священнослужителей в первые 4-5 месяцев революции все сводились к одобрению переворота и осуждению монархии и персонально Государя Николая II. Вместо анафемы Временному масонскому Правительству, самозванному Учредительному Собранию и разбойничье-уголовным Советам рабочих и солдатских депутатов с амвонов раздавалась «осанна». Обладавший тогда еще значительным церковным авторитетом епископат Российской Церкви мог остановить революцию в зародыше, объявив её богопротивным бунтом и призвав паству к сопротивлению, а он открыл ей ворота, лишая народ всяких морально-нравственных оснований для борьбы за Царя (особенно это сказалось в деревнях, где священник нередко был единственным авторитетом, а он, как и революционная интеллигенция, по приказу Синода агитировал за масонское правительство и "Заём Свободы" для еврейских банкиров).

Характерно в этом отношении «Поучение с церковного амвона»,  напечатанное в мартовском 1917 г. номере журнала «Церковные ведомости», которое Синод рекомендовал как руководство для проповедей: «Всё в нашей жизни совершается по воле Божией. Великие дни переживает наша Родина. Старое правительство довело Россию до края гибели. […] И вот народ восстал за правду, за Россию, свергнул старую власть, которую Бог через народ покарал за все её тяжкие и великие грехи. Теперь народ хочет сам устроить свою жизнь так, чтобы всем жилось хорошо, легко, по правде Божией. Учредительное Собрание, которое изберёт весь народ, установит новую форму правления, при которой будут решены все важные задачи, устранено всё то зло, которое ещё осталось у нас от старого строя. Для крестьян будет разрешён вопрос о земле, что так тревожит и волнует крестьянство; для рабочих – о правильной оплате их труда, словом, будет сделано всё, чтобы всем обездоленным, угнетённым жилось на Божием свете легко и радостно. Не будет у нас больше неправды, насилия, обмана и продажности, но сам народ решит всё по полной справедливости. Дай Бог, чтобы скорее настало это благословенное, долгожданное и желанное счастливое время. […] Новое Временное Правительство, которое стоит теперь у власти, избрал сам народ, тот самый народ, который завоевал себе свободу и свергнул поработителей этой свободы». (Церковные ведомости. – Пг., 1917. Вкладыш к № 9-15. с. 2–3). Это «Поучение», мало чем отличающееся от революционных агиток социал-демократических партий, Синод рекомендовал священникам не только огласить по всем церквам России, но и расклеить его на дверях храмов.

С Февраля 1917 г характер почти всех церковных проповедей был таков, что слушателям прививалась мысль о чужеродности царской власти по отношению к власти церковной,  почему Церкви и незачем поддерживать и защищать рушащийся институт монархической государственности, а следует лишь воспользоваться сложившейся ситуацией с наибольшей пользой для Церкви. Ни в одном из известных официальных церковных документов выпущенных с марта по ноябрь 1917 г, ни Государь Николай II, ни кто-либо из других российских императоров не именовались как Помазанники Божии, носители особой благодати. Представители Дома Романовых поминались просто в качестве правителей России, уступившими, в силу известных обстоятельств, своё место новой светской власти.

В качестве основных причин, которые привели Россию к Февральской революции и перемене государственного строя, иерархи выдвигали не масонский заговор или клятвопреступный бунт, а «неисповедимый Промысел Божий», проявление «Божественной воли» или свершившийся «суд Божий», последовавший по причине «порабощения» Церкви императорской властью и препятствия со стороны последней восстановлению Патриаршества, что было полной ложью.

Например, архиепископ Херсонский и Одесский Назарий (Кириллов) в обращении к своей пастве сказал, что свершившиеся события «есть воля Божия – святая и благая»; а епископ Омский и Павлодарский Сильвестр (Ольшевский) со страниц епархиального издания заявил, что «суд Божий» постиг Николая II за то, что за время своего правления Император не прислушивался к голосу народа. Похожую точку зрения высказал викарий Полоцкой епархии епископ Двинский Пантелеймон (Рожновский). Он заявил, что «грех против Церкви это есть самый главный грех старой власти и, пожалуй, он больше всего и привёл прежнее правительство к погибели». Этот грех, по мнению Пантелеймона, заключался в «господстве» Императора над высшим духовенством, в отказе Царя созывать архиерейские соборы и в участии светских чиновников в церковном управлении. Желая полностью отмежеваться от царского прошлого, Пантелеймон назвал врагами православия всех тех, кто продолжал бы утверждать, что старые порядки и старая власть были благоприятны для Церкви и для духовенства: «Но это не верно, они никогда не были благоприятны», – заявил в послании к пастве полоцкий викарий. Почти все архиереи высказывались в похожем ключе, а епископ Витебский Кирион (Садзегелли) в первой половине марта даже составил особую молитву, в которой Временному правительству испрашивались «укрепление, умудрение и благословение», армии – победа над врагом, а всем гражданам страны – единение, любовь, мир, всепрощение и послушание новой власти «не токмо за страх, но и за совесть».

В результате таких проповедей в сознание православных людей внедрялась мысль о прямом или косвенном «участии» Господа Бога в революционном процессе и прививалось  положительное отношение к самому государственному перевороту, поддержка его представлялась не только патриотическим, но и религиозным долгом. Именно о таком понимании церковного и гражданского долга перед Родиной говорилось в обращённых к народу проповедях десятков российских архиереев. Приходится только удивляться, как в церковной среде при таком положении дел ещё находились люди, твердо стоявшие на православно-монархической позиции. Например, в письме православных христиан, датированном 7 июня 1917 г. и обращенном к упоминаемому выше Всероссийскому церковному съезду духовенства и мiрян (проходил в Москве с 1 по 12 июня), авторы просили съезд поддержать «православно-русские устои» и настаивать на том, «чтобы у нас было опять царское правление» и прямо призывали участников съезда: «боритесь с революционерами, а не шлите им свои приветствия». Естественно, съезд проигнорировал это письмо.

Ложный страх, ложная боязнь покаяться в февральском грехе цареотступничества и клятвопреступления толкнула наше духовенство на путь полной лояльности Временному правительству до самых последних дней его существования, несмотря на то, что церковная политика этого «благоверного» правительства прояснилась очень быстро и была направлена на разрушение консервативных начал церковной жизни. Повсеместно вводился выборный порядок замещения духовных должностей, шла широкая «демократизация» приходской жизни с привлечением к управлению даже женщин, власть не только не препятствовала, но и поощряла деятельность разных внутрицерковных группировок, стремившихся политизировать жизнь Церкви и через это полностью её дезорганизовать. Все эти группировки наряду с требованиями внутрицерковных реформ, «церковной революции», активно занимались политической борьбой и вносили всюду невероятную смуту. Основанный в Петрограде «Всероссийский союз демократического православного духовенства и мiрян» при содействии В.Н. Львова завладел официальным изданием Синода «Церковно-Общественный Вестник» и превратил его в орган политической пропаганды, проводя социалистические идеи под лозунгом «Христианство на стороне труда, а не на стороне насилия и эксплуатации».

Церковное законодательство Временного правительства по своему духу было совершенно антихристианским, вдохновлялось либеральными и масонскими идеями. Закон от 20 июня 1917 г. предусматривал передачу церковно-приходских школ в ведомство Министерства народного просвещения, другой аналогичный закон об исключении Закона Божия из числа обязательных предметов находился в стадии разработки и был введен в действие уже большевиками. Своими постановлениями «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений» (20 марта 1917 г.) и «О свободе совести» (14 июля 1917 г.) Временное Правительство уравняло Православную Церковь со всеми другими вероисповеданиями вплоть до изуверских сект, но в то же время Церковь единственная из всех религиозных сообществ не получила юридической свободы. Если католики, старообрядцы, баптисты и т. д. получили право самостоятельно устраивать свою внутреннюю жизнь, то в преддверии намечавшего Всероссийского Поместного Собора правительство приняло постановление о том, что порядок самоуправления Русской Церкви подлежит обязательному утверждению правительством. Временное правительство, используя «демократические» процедуры, а иногда даже не прибегая к ним, снимало с кафедр неугодных ему архиереев (было снято свыше 10 епископов), причем делало это с такой безцеремонностью, до какой никогда не доходила Императорская власть, столь нелюбимая этими архиереями.

Но общность в февральском грехе оказалась сильнее расхождений в церковной и кадровой политике, поэтому в среде епископата и духовенства, если и выражалось недовольство церковными мероприятиями Временного правительства, то делалось это прикровенно, подспудно, в частной переписке и никогда публично.  Восстать против Временного правительства означало признать ложность и крах того тезиса, на котором базировалось оправдание совершенного февральского греха, а именно, что Церковь, якобы, не связана неразрывно с определённой формой государственного правления и что для церковной молитвы безразлична форма государственного строя.

Лишь позднее, в июле-августе 1917 г., когда сделалась очевидной неспособность Временного правительства управлять страной и удержать её от нарастающей анархии и хаоса, когда начался экономический кризис, развал армии, обострилась партийная борьба за власть, в проповедях епархиальных архиереев зазвучали тревожные ноты о грядущих судьбах России, её народа и Православной Церкви. Синод и Собор стали один за другим выпускать постановления и определения: «Ввиду чрезвычайных обстоятельств переживаемого времени» (12 июля), «Ко всему православному русскому народу» (24 августа), «По поводу угрожающей Родине братоубийственной войны» (1 сентября), «Ввиду переживаемых нашим Отечеством грозных событий» (14 сентября), «Всероссийским христолюбивым воинству и флоту» (21 сентября), «По поводу убийств и грабежей» (20 октября 1917), призывающие к миру, спокойствию, созидательному труду, патриотизму  и т.д.

«Хищения, грабежи, разбои, насилия и обострившаяся партийная политическая борьба стали достоянием нашей новой жизни и поселили в народе озлобление и рознь, повлекшие за собой внутреннюю братоубийственную войну, неоднократное кровопролитие. И в результате - с одной стороны - приостановка блестяще начатого наступления на врага, с другой, вместо свободы - новое взаимное угнетение, вместо братства - охлаждение любви, упадок добрых, мирных, братских общественных отношений» (из Послания Св. Синода от 12.7.1917). Характерно в этом Послании то, что Синод продолжает оперировать прежними масонскими категориями: «свобода», «братство», забыл только о «равенстве».

«Ныне в рядах нашего воинства, рядом с доблестными защитниками родины, находится немало людей, забывших и Бога и совесть, и Отечество.  Несмотря на совершившийся переворот, призывающий всех к обновлению и усовершенствованию народной жизни, разложение проникло далеко вглубь России, и по всей земле водворилась смута. Совершающиеся ежедневно в разных местах нашего Отечества события порождают мысль, что близится гибель России, раздираемой и внешними и внутренними врагами» (из Определения Св. Синода 2.8.1917 г.). Опять показательна в этом Определении замена «Бога, Царя и Отечества» на «Бога, СОВЕСТЬ и Отечество».

«Совесть народная затуманена противными христианству учениями. Совершаются неслыханные кощунства и святотатства; местами пастыри изгоняются из храмов. [ ... ] Изо дня в день возрастает дерзость грабителей. Люди, живущие честным трудом, становятся предметом глумления и хулы. Забывшие присягу воины и целые воинские части позорно бегут с поля сражения, грабя мирных жителей и спасая собственную жизнь. [ ... ] Наша Родина стала притчей во языцех, предметом поношения среди иноземцев из-за алчности, трусости и предательства ее сынов» (из Обращения Поместного Собора ко всему православному русскому народу 24.8.1917 г.)

«Русское войско перед лицом внешнего врага готово распасться на два враждующих стана. […] За последние месяцы от руки своих же братьев солдат погибло великое множество офицеров, переданных долгу Родины» (из Постановления Собора 1.9.1917 г.)

«Внутри страны - разруха, на фронте - измена. Сбитые с толку предателями и шпионами, злостно обманываемые врагом, целые полки оставляют позиции, бросают оружие, предают товарищей, сдают города, дарят врагу огромную добычу, над мирными жителями чинят гнусные насилия. [ ... ] Обманутые врагами и предателями, изменой долгу и присяге, убийствами своих же братий, грабежами и насилиями запятнавшие свое высокое священное звание воина, - молим вас, опомнитесь!» (из Обращения Собора к армии и флоту от 24.8.1917 г., обнародовано 21.9.1917)

«Печальные вести доходят до Церковного Собора с разных мест земли русской. То и дело слышим об ограблениях церквей, монастырей, землевладельцев, а нередко и об убийствах служителей Божиих и мирных обывателей мирского звания […] Опомнитесь, православные христиане! стыдитесь хотя бы тех иноверцев, живущих на нашей земле …» (из Послания Собора 20.10. 1917 г.)

Никакого воздействия эти воззвания не оказали, ибо призывы к порядку раздались не накануне Февральского переворота, и не в его дни, а лишь после его осуществления, при этом правильность и законность самого переворота под вопрос не ставилась. С церковных амвонов и со страниц епархиальных изданий, народ призывали к повиновению самозванной и незаконной власти Временного правительства, как власти законной и богоустановленной. Эти призывы, таким образом, косвенно способствовали формированию у народа положительного отношения к свержению династии Романовых, и парадоксальным образом узаконивали и оправдывали Февральскую революцию, хотя и обличали её последствия.

В обращениях говорились правильные слова о необходимости всемерно поддерживать фронт, строго соблюдать гражданскую и воинскую дисциплину, говорилось о необходимости сплочения всего общества вокруг правительства с целью доведения войны до победы. Однако, отстаивание рубежей России отождествлялось с защитой гражданских свобод и нового строя государственной жизни, а поражение на фронте – с возвратом к прежнему старому порядку. То есть в своих главных положениях обращения Церковной власти к народу носили вполне революционный характер, почему они никак и не могли воспрепятствовать развалу, который возник именно вследствие революции, а не вследствие «искажения» её «светлых» идеалов.

«Страна пошла по пути гибели», - говорилось в синодальном Послании от 12 июля 1917, а о том, когда она стала на этот путь и с чего всё началось - ни в одном послании, ни в одном определении мы не найдем ни слова. Взывая к бегущим с фронта дезертирам и большевистским агитаторам, Собор в Послании от 21 сентября 1917 г. грозно обличал «забывших Бога и совесть, растлителей в воинах чистой веры, убийц их духа, разрушителей устоев, на которых доселе крепла и развивалась воинская мощь и сила» и предрекал: «Горе тому, кто соблазнит одного из малых сих (Мф. XVIII, 6), а вашим ядом отравлены целые полки; может быть на всю жизнь развращены у многих сердца», как будто серия Определений, принятых Синодом в начале марта 1917 г., не была типичным «соблазнением малых сих», не была тем ядом, которым были «отравлены целые полки; может быть на всю жизнь развращены у многих сердца»!! Страшным самообличением звучат слова из этого же Определения, обращенные к дезертирам и … к самому Синоду: «Придет пора, что преданный вами народ, прозревший, наученный великим страданием, поймет и жестоко осудит вас».

 

Фактическая сторона отречения Государя Императора Николая II от престола достаточно хорошо изучена и освещена, роль же иерархии Русской Православной Церкви в этих событиях долгое время иллюстрировалась только печально известным посланием Синода, начинавшимся словами: «Свершилась воля Божия…» Видимо, неслучайно никто из современных церковных историков не занимался детально этим вопросом. Достаточно было заглянуть в любое официальное церковное издание за тот период времени, чтобы обогатиться довольно прискорбными для нас сведениями. Это сделал уральский историк М. Бабкин и опубликовал выдержки из обращений, воззваний, проповедей архиереев и постановлений разнообразных собраний духовенства того времени. Картина получилась удручающая, но, важная, и не только для понимания давних исторических фактов, но и для осознания положения церкви нынешнего времени, и особенно состояния церковно-государственных отношений. Изучение взаимодействия церкви и государства даёт нам представление о церкви как организации.

В настоящее время сложилось мнение о неканоничности синодального периода Церкви, чуть ли не о каком-то гнёте государства над церковью. Появляются настоящие легенды по этому поводу. На самом деле самый активный сторонник восстановления патриаршества, митрополит Антоний (Храповицкий), вспомнил всего лишь три случая недостойного, по его мнению, вмешательства обер-прокурора в дела Синода. Эти случаи у человека двадцать первого столетия могут вызвать только улыбку. Иное дело – 18 век, период вторжения Запада в русскую жизнь. Духовный регламент при всей своей протестантской направленности был принят церковью. Под ним стоят подписи архиереев, и принят он был всей церковной полнотой в лице восточных иерархов. Конечно, целью Петра I было некоторое ограничение церковной власти, и даже подчинение деятельности иерархов общегосударственным целям. Пётр I мечтал создать сильное государство и хотел оградить себя от возможного противодействия со стороны церкви и от её притязаний на мiрскую власть, имевших место в истории. «И не вымыслы то дал бы Бог, чтоб о сем домышлятися только мощно было, но самою вещию не единожды во многих Государствах сие показалося (имеются в виду попытки духовенства противостоять монаршей власти – П.Т.). Вникнуть только во историю константинопольскую, нижае Иустиновых времён, и много того покажется. Да и Папа не иным способом только превозмог, не точию Государство полма пресече, и себе великую часть похитити, но иныя Государства едва до крайнего разорения не единожды потрясе! Да не вспомянутся подобные и у нас замахи!» Фактически духовенство тяготилось государственным контролем над церковной деятельностью. Но не забудем, что и царь, и обер-прокурор являлись членами церкви и могли выражать своё несогласие с действиями архиереев. На деле нигде и никогда ясно не оговаривалась власть обер-прокуроров, они брали её ровно столько, насколько это попускали сами архиереи. «Понятно, что в своде законов вы этого не найдёте (речь идёт о практике назначения членов Синода, вызов для присутствия Синода властью обер-прокурора), что на бумаге всё это определяется как бы непосредственным усмотрением Государя Императора; но законодательство синодальное, начиная с Регламента Петра I, тем и отличается, что в нём всё сознательно не договаривается ^{[ 1 ]}». Все же факты деспотизма обер-прокуроров являются следствием попустительства архиереев. Разумеется, надо было совершенствовать церковное управление, имевшее множество недостатков, но не путём же революции. При Государе Императоре Николае II церковно-государственные отношения за весь послепетровский период истории максимально близко приблизились к идеалу симфонии. Царь даже был готов способствовать восстановлению патриаршества, но этого не произошло скоре всего потому, что всем стали очевидны папоцезаристкие устремления духовенства.

Большая часть духовенства, а в особенности архиереи, весьма хорошо жила в материальном отношении в этот период. По воспоминаниям епископа Варнавы (Беляева), он, будучи иеромонахом (!), простым преподавателем Нижегородской семинарии, получал 170 рублей содержания. Для сравнения скажем, что начальница Нижегородского епархиального училища, на которой лежала ответственность за семьсот обучающихся, получала всего сорок рублей ^{[ 2 ]}. Таким образом, забота о духовенстве (почему-то эта забота не распространялась на сельских пастырей) доходила до какого-то безумия.

Епископом в то время мог стать человек из самых бедных слоёв населения, что легко увидеть из биографий наших владык. В то же время архиереи страстно желали участия в общественной жизни страны, почитая распространение нигилизма в русском обществе за следствие их отстранения от общественной жизни. Разве запрещали в Российской империи совершение богослужений, проповеди, обучение, издание духовных книг, церковной благотворительности? Вопрос этот просто глуп. Были, конечно, цензоры, но количество издаваемых богословских книг, книг духовно-нравственного содержания, сборников проповедей не поддаётся исчислению. Состояние миссионерства было на таком уровне, какого оно, пожалуй, не достигало ни в какие иные времена существования Церкви. Апостолы, конечно, проповедовали успешнее, но действовали только благодатию, и не имели столь мощной материальной поддержки. Чего же не хватало нашему духовенству, только рвения такого, каким обладал апостол двадцатого века св. праведный Иоанн Кронштадтский. Наоборот, слишком много участвовало духовенство в общественной жизни и заражалось от общества его дурными устремлениями. Отсюда и бунты в семинариях, отсюда стремление многих архиереев не в монастыри, а в великосветские салоны. Духовенство желало избавиться от государственной опеки, самому иметь собственность и распоряжаться ею без контроля с чьей-либо стороны. Поэтому в революции, в свержении самодержавия, они видели реализацию чаемого идеала. Но скоро идеал померк, и только рубеж двадцатого столетия, возврат к завоеваниям февральской революции вновь возбудил в духовенстве надежду на воплощение своих мiрских устремлений.

Дурным примером для русского духовенства явилось состояние Константинопольской церкви. Дело в том, что в ней произошло слияние церковного и национально-государственных начал, причём это произошло в значительной мере по необходимости. После завоевания Константинополя Магомет II даровал Константинопольскому патриарху права этнарха, то есть главы греческого народа. Вся последующая история Константинопольской церкви была борьбой за отстаивание этих прав, которые в сущности были малополезны для церкви. Приходилось писать воззвания по указке султанов, в том числе и против своих единоверцев – русских. Но самое главное, что патриарх получил мiрскую власть, и весьма немалую. Этого желали и многие архиереи в России. Это и понятно: как служители Божии, они считали себя способными разбираться в государственных делах лучше, чем какие-то царские чиновники. Поэтому неслучайно сразу после свержения Государя мы слышим следующие призывы: «Время повелительно требует подвига, дерзновения. И народ желает видеть во главе жизни Церкви живую личность (человеческую личность, не Христа – П.Т.), которая собрала бы живые народные силы… Нам нужен патриарх как духовный вождь, руководитель, который вдохновлял бы сердце русского народа, призывал бы к исправлению жизни и подвигу и сам первый шёл бы впереди». «Церковь становится воинствующей и должна защищаться не только от врагов, но и от лжебратий. А если так, то для Церкви нужен вождь», – говорит архиепископ Анастасий Кишинёвский. «Никакую войну нельзя вести без вождя, а ведь для Церкви наступило именно такое время, когда ей придётся вести войну». (граф П.М. Граббе). «Но когда объявлена война, единой мобилизации не достаточно: нужен ещё и вождь. Кто он? Это патриарх – наш церковный вождь, наш отец и пастырь, председатель для наших Соборов» (прот. В.Востоков). Из приведённых цитат мы видим, что многие представляли патриарха именно мiрским вождём, который поведёт русский народ к благоденствию и даст возможность разбить врагов внешних и внутренних ^{[ 3 ]}. А как может быть иначе, потому что, кто может быть к небу ближе патриарха? При этом де-факто патриарх должен был бы наделён самыми большими полномочиями при весьма скромных, установленных де-юре.

Плохую службу сослужил либерально настроенным священнослужителям историк Д. Поспеловский. Он довольно ярко описал антимонархические тенденции в среде русского духовенства.

«Короче, в последнее предреволюционное двадцатилетие, вопреки совместным стараниям правительства, русских царей, синодальной бюрократии и атеистической интеллигенции Церковь, наконец, вырвалась из условий изоляции. А приток в неё интеллигенции с её связями в либеральной печати сделал невозможным дальнейшее затыкание рта Церкви правительством…»

Для гласности, для выхода из изоляции имел значение и сам факт выбора духовенства в Думу. И тут правительство и широко распространённое мнение о реакционности духовенства потерпели конфуз. В Первую Думу было выбрано шесть священников и два епископа. Епископы примкнули к правым, священники – в основном к левым и центру ^{[ 4 ]}. Были среди священников и кадеты и социал-революционеры. В дальнейшем священство к великому сожалению Поспеловского правело. Были среди них и октябристы, и националисты, а в общем, как мы понимаем, всё равно революционеры. Правительство, видимо, пыталось с помощью духовенства отрезвить Думу. Получилось наоборот: участие в Думе с точки зрения народа благословило антимонархическую деятельность. В условиях предреволюционных думское духовенство по Поспеловскому, в отличие от Синода нелишённое «православного мышления», подало категорическое прошение Государю о немедленном созыве Поместного собора. Понятно, какие «церковные» цели оно при этом преследовало. «Можно с уверенностью сказать, что войди Церковь в революцию самостоятельной единицей, с большим нравственным авторитетом и опытом независимого существования, духовно и административно спаянной, роль её была бы вполне сравнимой с ролью нынешней польской католической церкви» ^{[ 5 ]}. Остаётся только спросить: не распростилась бы в таком случае церковь заодно и с православием? Католиками-то в качестве самостоятельной единицы быть гораздо удобнее. Далее Поспеловский восторженно рассказывает о симфонии Церкви и Временного правительства, правда слабый протест со стороны Церкви вызывало отторжение от Неё 37 тыс. школ. Не забывает историк рассказать и о том, как синодалы отказались по просьбе обер-прокурора обратиться к народу и выступить в защиту монархии. Спасибо Поспеловскому!

Мы видим, что мнения, высказанные на Поместном Соборе, возникли не сразу, а давно зрели в недрах духовенства, и отступление от Царя в Феврале было неизбежно.

Но быть может Православная церковь в лице её иерархов пыталась поддержать последнего императора? Может быть, отбросив революционный настрой 1905 года, иерархи и священники выступили в поддержку Самодержавия? Увы, нет. Постепенно, члены Государственной Думы, облачённые в рясы, правели и правели, но когда дошло дело до главной проверки в феврале-марте 1917 года, правые настроения как рукой сняло. Последние факты ставшие недавно известными из работ историка Бабкина, опубликованных в журнале «Вопросы истории» и отдельной брошюрой, свидетельствуют об отступлении от Царя практически всего духовенства. Более того, революция нашла поддержку и одобрение, в первую очередь, именно в Церкви. И это проявилось уже не столько в брожениях, имевших место в духовных академиях и семинариях, сколько в направлении мыслей высших иерархов. Они давно уже мечтали о свободе Церкви, свободе от Самодержавной власти государства, в свободе от Царя, верного охранителя Церкви, который по мнению иерархов слишком часто вмешивался в дела, его не касающиеся. Поэтому и сама достойная идея восстановления патриаршества окрашивалась в тона освобождения от пут Самодержавия, и было бы ошибкой пойти на поводу у революционной иерархии и открыть у себя в тылу ещё один антимонархический центр. Скорее всего, новоизбранный патриарх оказался бы глашатаем людей либеральной интеллигенции, которая в то время, по мнению Поспеловского, уже наладила связь с духовенством. Это подтверждается и тем, что согласно некоторым данным, первым патриархам стал бы либерально настроенный митрополит Антоний (Вадковский). Но Бог судил иное…

Конечно, не следует идеализировать синодальную систему, но вспомним, как образовывался Синод. Император Пётр I желал учредить коллегию, но этого не получилось: был образован Святейший Синод. Так, со временем исчезало всё лишнее, наносное и Божиим Промыслом исправлялось то, что портили люди. Бюрократия дурно себя проявляла в Церкви, как, впрочем, и в государстве. Следовало добиваться реального воплощения симфонии, а не участвовать в свержении Самодержавия. Головную боль не лечат путём удаления головы, ясно, что после такого врачевания погибнет тело, и душа удалится от безжизненных остатков организма. Так и случилось: уже через несколько месяцев пастыри, следовавшие за своими архипастырями, начали свергать их вполне демократическим путём на епархиальных съездах. А ещё через некоторое время сама, уже бывшая, паства начала свергать этих пастырей…

Могло ли сделать что-либо духовенство? Тогда в марте 1917 года, власть его была достаточна сильна. Если бы пастыри активно высказались в поддержку Царя, коленопреклонённо просили бы его остаться царствовать, то простой народ поддержал бы своих духовных руководителей, увидел бы обман подобных отречений, и, возможно, история Российского Государства получила бы другое продолжение. Если бы иерархия воспринимала Самодержавие как единственную приемлемую для себя власть, то поступила бы подобно митрополиту Алексию, затворившему храмы в Нижнем Новгороде до разрешения тяжбы между князьями. Русские люди ожидали слова, но, как мы увидим, священноначалие мечтало об отделении от государства (что всегда, во все времена является фикцией) и «свободного развития» церкви. А когда обер-прокурор попросил синодальных архиереев просто выступить в защиту Самодержавия и порядка, то иерархи попросту отказались.

Историк Бабкин собрал обширный материал, иллюстрирующий отношение иерархии к Самодержавию в марте 1917 года. Как уже говорилось, весь этот материал лежал на поверхности, достаточно было открыть любые епархиальные ведомости за 1917 год. Но никто этого не сделал, не востребовал этих фактов. Почему? Сначала, вероятно, чтобы не показывать советскому народу роль «реакционного» духовенства в свержении самодержавия. А затем, чтобы не дискредитировать православных иерархов. И вот теперь мы опять слышим о наступивших ныне благоприятных временах для церкви. Дескать, впервые в истории церковь стала свободна и для таких деятелей, желающих затушевать плачевную роль духовенства в 17 году, открылся впереди невиданный простор. И воспроизводить негативные факты того времени нужно не для разоблачения исторических личностей прошлого, а для разоблачения нелепостей этой идеологии свободы. Греховная свобода 1917 года скоро отозвалась невиданным порабощением церкви в советский период. Порабощение же следствие того, что архиереи стали искать процветания церковной организации, с которой они отождествляли и отождествляют Церковь. Для Церкви не нужно ни свободы, ни процветания. Она свободна и процветает именно потому, что Главой Её является Сам Христос, и состоит Она как на небе, так и на земле, из свободных чад – святых. Организация же состоит из всех, кому была дана благодать Святого Крещения, которую далеко не все сохранили.

Идеология митрополита Никодима (Ротова) родилась по-настоящему уже в 1917 году, пусть он даже сам не подозревал об этом. Любопытно, что при внимательном рассмотрении он очень напоминает другого архиерея – митрополита Антония (Храповицкого). То же рвение в делах церкви, та же любовь к молодёжи, та же резкость в суждениях по отношении к своим коллегам-архиереям, такое же попечение о пользе Церкви, в понимании чисто внешнего процветания церковной организации. Если Никодим умел договориться с советскими властями, даже был вполне советским человеком, но с великой радостью бы принял возвращение февраля, которое совершилось на наших глазах, то Антоний мог прекрасно льстить Царскому правительству, произнося слезный речи в похвалу императору, а потом принять революцию. Сегодня они радовались бы свободе церкви вместе и стояли бы рядом, потому что по их идеологии можно жить при любой власти и самая лучшая власть та, которая даёт максимальную свободу для «процветания церкви»: строительства церковных зданий, роста церковных капиталов, массовости, богословской науки, растущей в ширь, а не в глубь, поклоняющейся человеческому разуму и отделившей себя от благодати Святаго Духа, и многого другого. Разница между ними только в том, что один ненавидел большевиков (потому что жил в свободной стране), которые лишили церковь всякой свободы, другой умел вырвать у этих большевиков кусочек свободы. Чтобы увидеть всю несостоятельность идеологии свободы, и надо взглянуть в историю.

Надо отметить, что сейчас после прославления последнего Государя Россия, пусть пока только идейно, но стала возвращаться на тот путь, с которого её пытались увести. Рост самодержавного сознания русского народа неизбежен. Но он только начинается. Надо осмыслить всю тяжесть преступления марта 1917 года, надо осмыслить само Самодержавие, надо понять, что такое симфония Государства и Церкви и когда она возможна. Но чтобы стать на этот путь, надо твёрдо заявить о своих ошибках, надо понять, что ошибки февраля, в том числе и архиерейские, пришлось искупать кровью, в первую очередь, Царской семьи, а потом и лучших людей России и, наконец, самих архиереев. И конечно, ещё и последующим поколениям русских людей.

В современных работах по истории церкви мартовские события 1917 года практически игнорируются. Заявляется только, что по требованию Временного правительства уволены на покой митрополиты Московский Макарий, Петроградский Питирим и архиепископ Тобольский Варнава. Некоторые издания, сами соответствующие следующей характеристике добавляют: «одиозные». Та непреложная истина, что время всё расставляет на свои места, проявилась по отношению к митрополитам Макарию и архиепископу Варнаве. О последнем написана положительная статья в Православной энциклопедии, которая, будем надеяться, навсегда остановит потоки клеветы и лжи, примером которых являются так называемые воспоминания протопресвитера Георгия Шавельского.

Личность Алтайского миссионера, святителя Макария, канонизированного РПЦ МП, сегодня не нуждается в характеристике. Примечательно смещение митрополита Макария с кафедры. В марте 1917 года в лаврской типографии при наборе была арестована рукопись высокопреосвященного владыки, якобы за антиправительственное содержание. Она лучше всего разъясняет события тех дней.

«Возвратившись в Москву из Петрограда, я нашёл в ней среди церковного клира печальный разлад и нестроение. Некоторые настоятели церквей ещё до моего увольнения от епархии отпали от общения со мною, как своим архипастырем, и прекратили поминовение моего имени на богослужениях… К крайнему прискорбию, нельзя было не заметить, что сказанное возбуждение членов Московского клира, а равно и паствы, особенно усилилось после посещения Москвы обер-прокурором Святейшего Синода Вл. Н. Львовым. Присвоив себе права в церкви, доселе никогда не принадлежавшие обер-прокурорам, опротестованные (права) в особом определении Св.Синода от 13 марта, за подписью всех членов Синода, как «неканоничные и незакономерные», не предъявивши каких-либо полномочий на сие от Временного Правительства, В.Н. Львов, между прочим, без сношения с Митрополитом Московским сделал распоряжение через Викарного Епископа Модеста созвать собрание Московского духовенства и мiрян для обсуждения вопроса о выборе для Москвы нового митрополита, ещё до увольнения прежнего. В бытность свою в Москве он держал речи на собраниях старост, духовенства и мiрян, произнося по моему адресу обидные и несправедливые обвинения и возбуждая этим против меня недобрые чувства пасомых и клира.

В результате этих собраний и вероятно, не без его влияния, снаряжена была депутация от духовных и светских лиц с поручением убедить меня оставить Московскую кафедру и уйти на покой. Доходили до сведения моего вести, что г. обер-прокурор готов употребить всю якобы предоставленную ему власть, чтобы лишить меня Московской кафедры. Вынуждая меня подать прошение об увольнении на покой, он прибегал к угрозам включительно до заточения меня в Петропавловскую крепость. Таковую же настойчивость г. Львов употребил в отношении ко мне и в Синоде… И не в моем только личном деле, но и в обще-церковных делах г.обер-прокурор без надлежащего и серьёзного обсуждения на соборе епископов, и не дожидаясь нового Синода, избранного на началах канонических, спешит провести в жизнь важные вопросы, связанные с церковной реформой, по своему плану и усмотрению, напр. вопрос о духовных школах, о выборах на епископские кафедры, об участии мiрян в делах церковных и прочее, вторгаясь через это в область церковной жизни совершенно незаконно. И всё дело об увольнении меня на покой совершалось так быстро, что невозможно было обсуждать его всесторонне, сообразно с церковными канонами. Это и вынудило меня «ради мира церковного и по особым обстоятельствам времени» подать прошение об увольнении на покой… Несправедливость видится в том, что меня вынудили просить об увольнении на покой без объявления и предъявления мне какой-либо служебной неисправности или запущенности дел от меня зависевшей ^{[ 6 ]}…» Указом Синода от 20 марта 1917 митрополит Макарий был уволен на покой с 1 апреля 1917 года. Любопытные причины для увольнения святителя с кафедры приводит возглавивший бунт против своего архипастыря протоиерей Николай Цветков: «Мирополит Макарий, этот благочестивый и благоговейный пастырь, апостол Алтая и известный миссионер, но «ветхий денми» старец, положительно не в состоянии быть тем руководителем и вождём, каким должен быть теперь каждый архипастырь». Весьма примечательные слова. Разрушив государство, революционеры принимаются и за Церковь. Церкви не нужен благочестивый и верующий пастырь, нужен общественный деятель в рясе, вполне отвечающий мiрским представлениям об идеале. Бога он должен вспоминать только по должности, а всё остальное время радеть о пользе не Церкви, а церковной организации. Должен он быть человеком светским, образованным, деятельным, одним словом, вождём. Если снять с такого человека рясу, то ни за что не догадаешься, что перед тобой архипастырь.

Подобное мнение высказывает и автор удивительных по лживости воспоминаний, заслуженный придворный интриган протопресвитер Георгий Шавельский, говоря о третьей жертве революции в Церкви – удивительном и совершенно забытом митрополите Питириме (Окнове) «В ряду русских иерархов того времени архиепископ Питирим являлся совершенно бесцветной личностью. Не выделялся он среди них ни учёностью, ни благочестием, ни особой деятельностью, ни вообще какими-либо дарованиями или заслугами ^{[ 7 ]}». Конечно же, по убеждению протопресвитера и ему подобных, митрополит Питирим протеже и активный сотрудник Г.Е. Распутина.

«Придёт время, когда историк, разворачивая страницы прошедшего, дополнит мои сведения о митрополите Питириме новыми данными, укажет на те следы, какие оставил почивший архипастырь там, где он жил и работал, отметит его церковно-государственные заслуги в епархиях, коими он управлял. И каким укором явится тогда голос истории для тех, кто так безжалостно терзал и поносил имя почившего митрополита, кто при жизни его выносил ему такой суровый приговор ^{[ 8 ]}». Чтобы понять насколько «бесцветной» личностью был митрополит Питирим достаточно прочитать несколько его слов из беседы с одним бывшим царским сановником, состоявшейся уже после увольнения его на покой уже после революции: «…Общество утратило понимание религиозной сущности Самодержавия и стремилось подчинить волю Монарха своей воле. Помазанник Божий есть орудие воли Божией, а эта воля не всегда угодна людям, но всегда полезна. Народовластие же всегда гибельно, ибо Богу было угодно постановить, чтобы не паства управляла пастырем, а пастырь паствой. Там, где этот принцип нарушается, наступают последствия гораздо более горькие и опасные, чем всё то, что признаётся ошибками или неправильными действиями пастыря. Пастырь ответствен перед Богом, народовластие же всегда безответственно, есть грех, бунт против Божеских установлений ^{[ 9 ]}…» Ясно, что с такими мыслями владыке не было места в среде архиереев революционного периода. Об отсутствии благочестия можно также узнать со слов Жевахова. Когда большевики захватили Пятигорск, где пребывал владыка на покое, то по обыкновению они стали сотнями расстреливать всех, кто им попадался под руку. Бывший товарищ обер-прокурора синода приводит слова одного иеромонаха из окружения владыки Питирима: «Что у нас творилось здесь, так и вообразить себе невозможно, – рассказывал иеромонах. – Не было дома, не забрызганного кровью, которая так и лилась ручьями по улицам. Хватали каждого прохожего на улицах и тут же расстреливали… А к нам-то на подворье никто из нехристов даже не заглянул, точно боялась нечистая сила святого нашего Владыку. А ведь он-то у них на глазах был, ни пред кем ни таился, никуда не скрывался, а целодневно пребывал в храме да слезно молился… И много, много слёз проливал невинно оклеветанный страдалец Владыко митрополит, и эти слёзы и залили пожар и не дали ему разгореться. Скоро большевиков прогнали, по праведным молитвам Владыки. Тут и потянулись к нам в подворье все, кто остался жив и воздали великую славу Владыке; приношениями добрых людей мы и кормились, да и теперь кое-как держимся ^{[ 10 ]}…» Или вот ещё одно свидетельство отсутствия благочестия: «Едва ли можно говорить о впечатлении от церковной службы там, где эта служба преображает молящихся, где окамененное нечувствие сердца растворяется слезами умиления, где встречаешься с моментами такого душевного подъёма, какие, точно против воли, очищают греховную скверну и делают человека лучше. Тогда некогда замечать впечатления, тогда исчезает внешнее и живёт только одна мысль о чрезвычайной виновности пред Богом, о неисчислимости своих грехов, о необходимости всемерно поспешать с покаянием, пока Бог ещё не призвал на суд Свой, пока ещё даёт время очиститься…

Митрополит Питирим совершал Божественную литургию так дивно, так благоговейно, с таким высоким подъёмом религиозного чувства, с таким проникновенным пониманием сущности Евхаристической Жертвы, что уносил с собою на небо всех молящихся вместе с ним^{[ 11 ]}».

Ещё одним злодеянием бывшего митрополита считалось то, что он пропихнул на должность обер-прокурора Раева (который впоследствии одно время даже пел на клиросе у владыке во время пребывания его в Пятигорске). Этот самый Раев, который согласно истории Русской Православной Церкви, составленной протоиереем В. Цыпиным, в канун отречения просил синод выступить с обращением к народу в защиту царской власти. «Но, Высшее Церковное правительство, сознавая безнадёжность этого шага, отказалось пойти на него». А протопресвитер Шавельский вообще забыл упомянуть об этом в своих мемуарах, как и о деяниях синода во время мартовских дней.

Приведём описание общение митрополита Питирима с революционерами в мартовские дни. «Когда совесть спокойна, тогда ничего не страшно. Хотя я и по природе всегда был робким человеком, а злые люди сделали меня ещё боязливее, хотя я и знал, что меня травили все, кто только мог и хотел, но в первые моменты революции я даже не допускал мысли, что надо мной могут так жестоко, так обидно надругаться, и оставался в покоях Александро-Невской лавры, не принимая никаких мер к самозащите. Да и какие я мог принимать меры! Мне казалось, что мы все же жили в культурном государстве и что самые нелепые и дикие выходки Керенского будут выливаться в допустимую форму. Но скоро мне пришлось убедиться, что Керенский сам был игрушкой в руках озверевшей толпы и что все его действия были в сущности продиктованы страхом перед этой толпой, желанием угодить ей в целях самозащиты. Он взялся за власть, не имея даже азбучного представления о том, как управлять ею, а при этих условиях ведь можно ожидать всего. Чуть ли не в первый день революции, 27 или 28 февраля, в мои покои ворвалась пьяная толпа солдат и объявила, что должна обыскать мои помещения, чтобы удостовериться, нет ли там оружия. Это у митрополита-то! Повторяя заученные фразы, солдаты даже не разбирались в том, насколько такое задание было уместно в отношении митрополита, не могущего иметь в своих покоях никакого оружия. Обыскав всё помещение, перерыв вещи и, может быть, унеся с собой какие-либо ценности солдаты ушли, а на смену им вскоре пришли другие с тем, чтобы арестовать меня и увезти, по приказу Керенского, в Думу. Меня грубо схватили, усадили в автомобиль и повезли по Невскому проспекту среди разъярённой толпы, готовой каждую минуту растерзать меня. Что я пережил, одному только Богу известно… Толпа была так велика, что автомобиль едва двигался. Толпа бушевала, слышались выстрелы… В этот момент один из преступников вскочил на подножку автомобиля и, схватив меня за рукав рясы, силился вытащить меня из автомобиля. Между ним и сопровождающим меня конвоем завязалась борьба, и неизвестно, чем бы она кончилась, если бы преступник не был сражён пулей, попавшей ему в рот, и замертво не свалился на мостовую. Шофёр воспользовался минутным замешательством толпы и как стрела помчался вперёд, сворачивая то вправо, то влево, пока не доставил меня в Думу. Там меня встретил Керенский, который продержал меня в положении арестованного 4 часа в Думе, после чего объявил, что я должен уехать из Петербурга и что он оставляет мне право выбора места.

Как я вернулся обратно в лавру, почему остался жить, а не сделался жертвой толпы, какая с каждым днём становилась всё более страшной, я не знаю и, славу Богу, не помню уже подробностей пережитого кошмара. Знаю лишь, что по возвращении из Думы я уничтожил все свои драгоценные бумаги, письма моей дорогой мамочки, письма Государя и Императрицы, высочайшие грамоты и рескрипты и многие другие ценности. Всё было слишком дорого для того, чтобы я мог покидать их на неизвестное, а хранить у себя я боялся ^{[ 12 ]}».

Видите, были примеры неприятия революции и верности и на словах, и на деле Царю Николаю II. До революции многие выражали свою любовь к Царю и Царской семье, но когда наступило время испытания, увлеклись мечтаниями о свободах и забыли о Царе ^{[ 13 ]}.

Каким образом надо относиться к Февральской революции православному человеку, достаточно ясно сказано устами великого святого нашего времени свт. Иоанна Максимовича: «…Преступный мятеж и предательство в 1917 году направили исторический ход событий совершенно другим путём. Государь император Николай Александрович был вынужден при жизни своей отречься от Престола, но, не желая разстаться с сыном, помимо него передал наследство Великому Князю Михаилу Александровичу. Последний, видя себя окружённым главарями мятежа, отказался воспринять власть до выяснения воли всего русского народа и призвал всех подчиниться до сего времени правительству, возникшему во время мятежа и захватившему к моменту отречения всю полноту власти. Вскоре после сего Государь с своей семьёй, Великий Князь Михаил Александрович и многие другие члены Царского Дома были арестованы и сосланы Временным Правительством, которое через полгода, не испрашивая воли русского народа, провозгласило республику. Обманувшие Царский Дом и русский народ люди не смогли удержать власть в своих руках, так её взяло новое правительство, так же самочинно возникшее, но более организованное, чем первое ^{[ 14 ]}»

Цель данной работы – это не попытка обвинить архиереев Православной церкви в пособничестве революции или заклеймить их за бездействие, но выяснить причины русской трагедии, которая продолжается и поныне. Конечно, если бы архиереи были до конца преданы идее Самодержавия и нелицемерно любили последнего Императора, то смогли бы активно противостоять февральской революции. Напомним, что в те дни все взоры народа были обращены на церковь. Но химера свободы, пусть даже на короткое время, затуманила взоры некоторых архиереев, но и этого было достаточно, чтобы произошло то, что произошло. Это должно послужить для нас важным духовным уроком: даже самое маленькое поддакивание лжи, самое незначительное непротивление злу в переходный решающий час, приводит к несоразмерной, казалось бы, по масштабам трагедии. Также из этого опыта православный русский человек, искренне верующий в Бога, может получить ответ на исконный вопрос: «Что делать?».

Необходимо отметить характерные черты всех этих выступлений. Часто по содержанию они настолько похожи, что, может показаться, писались по трафарету. Свершилась воля Божия, народ свободен от присяги, следовательно, обратного пути нет, и надо во всём подчиниться Временному правительству, составленному из народных избранников, взявших на себя крест спасения России, и, разумеется, продолжить войну (неизвестно уже, во имя чего) до победного конца. При этом выражается радость по поводу обретённой, наконец, свободы Церкви.

Священноначалие по отношению его к свержению Императора и Временному Правительству можно разделить на следующие группы.

Сознательно поддержавших революцию, считавших необходимым заменить монархию на более совершенный республиканский строй.

Поддерживавших ранее самодержавие, но с радостью принявших его свержение, обольстившихся мнимой свободой.

Посчитавших, что ради порядка в стране и продолжения войны необходимо поддержать временное правительство после отречения Императора

Непринявших новой власти

 

Заключение

 

Мы до сих пор вкушаем плоды Февраля. И неизвестно сколько ещё будет длиться этот процесс, пока не удастся выкинуть из церковного сознания учение о том, что всякая власть от Бога. Это удобное учение возникло из переиначенного учения апостола Павла, что несть власти не от Бога. Чтобы лучше всего понять, что хотел сказать апостол или святой отец, надо понять историческую обстановку, контекст в котором были произнесены эти слова. А ещё лучше прибегать к нашими помощниками: толкователями. «Несть бо власть, аще не от Бога, говорит апостол. Как это? Не то говорю я, отвечает (апостол). У меня теперь речь идёт не о каждом начальнике в отдельности, но о самой власти. Существование властей, при чём одни начальствуют, а другие подчиняются, и то обстоятельство, что всё происходит не случайно и произвольно, так чтобы народы носились туда и сюда, подобно волнам, – всё это я называю делом Божией премудрости. Потому (апостол) и не сказал, что нет начальника., который не был бы поставлен от Бога, но разсуждает вообще о существе власти и говорит: несть власть аще не от Бога: сущия же власти от Бога учинены суть ^{[ 19 ]}…» Почему именно тогда апостол призвал к повиновению властям? Потому что у многих в то время возникли сомнения, что надо повиноваться властям. Смотри, куда он ведёт дело, чем устрашает и как доказывает, что повиноваться – наша обязанность. Чтобы верующие не сказали: ты нас унижаешь, и делаешь презренными, подчиняя начальникам тех, которые должны получить небесно царство, – (апостол) доказывает, что и в настоящем случае он подчиняет их не начальникам, но опять Богу, так как подчиняющийся властям подчиняется Богу. Впрочем, (апостол) не говорит это в таких, например, словах: кто слушается начальников, тот повинуется Богу; но устрашает противоположным и тоже самое подтверждает с большей силою, сказав: кто не подчиняется начальнику, тот противится Богу, узаконившему это». Далее святитель говорит о том, таким образом апостол расположил христиан к повиновению властям, а (неверующих) начальников расположил к христианам. Повсюду носилась молва, обвинявшая апостолов в нововведениях и в восстании против властей, что они стремятся подорвать общественные законы, которые возникли из естественного нравственного закона. Этот закон сохранил даже в падшем человеке различение добра и зла. И поэтому общественные законы служат для наказания зла и поощрения добра. «Начальник не только не страшен для тебя, но ещё и хвалит тебя, не только не препятствует тебе, но ещё и содействует… Он и вообще делает для тебя добродетель более достижимой, так как наказывает злых, а добрым оказывает благодеяния и почести и этим содействует воле Божией… Смотри: я даю тебе советы относительно целомудрия и он же требует по законам; я увещеваю тебя, что не должно быть любостяжательным и похищать, и он над тем же поставлен судиёй». Теперь можно задать вопрос, как относиться к власти, которая не только поощряет воров, но и самые государственные должности сделала средством для неправедного обогащения. Что сказал бы ревнитель целомудрия апостол, о власти, которая разврат сделала своей идеологией? Что бы он посоветовал гражданам страны, власти которой защищает развратников от недовольства верующих? Апостолы менее всего занимались ниспровержением существующего строя. Они были против рабства, но не призывали к революциям, считая что вопрос личной свободы надо решить эволюционно. Но что бы они сказали о тех, которые свободных обращают в рабов. Призывали ли бы они смиренно подчиняться враждующим против Бога? Ответ, я думаю, всем ясен. Речь может идти только о формах противления злу. Апостол призывал повиноваться власти, которая выполняет своё предназначение: служит Богу соответствующими способами.

Повиноваться начальнику, который есть «охранитель мира и гражданского благоустройства» должно. Но есть ещё одна форма взаимодействия государства и церкви: симфония.

«Отношение двух властей напоминает отношение души и тела. По изображению Епанагоги, государство совершенно подобно устройству человеческого организма. Как человек состоит из двух частей, тела и души, так и для государственного организма необходимы две власти – духовная и светская, то есть император и патриарх. Как жизнь человеческая может быть правильной только тогда, когда душа и тело находятся в гармонии, так точно и в государственном организме благосостояние подданных возможно только тогда, когда священство и императорство находятся в согласии между собой ^{[ 20 ]}», – пишет Л. Тихомиров. Ясно, что не всегда в истории и Византии и России эта симфония воплощалась в полной мере. Но возможна ли симфония с государством неправославным, плюралистическим? Абсурдный вопрос. Конечно, это невозможно. Это, следуя аналогии с человеческим организмом, означало бы наличие чистой души в осквернённом грехами теле. Соответственно, отношение к такому государству со стороны церкви должно быть, таким же, как в апостольские времена: подчиняться этой власти, если она отвечает своему предназначению: препятствует распространению зла и защищает добро.

Возможна ли симфония Церкви и Государства, построенного не на монархическом, а на ином принципе? Но разве государство-немонархия может стать телом для Церкви? Заведомо, нет. Иные формы государства не могут быть совершенными уже потому, что не отвечают самому идеалу власти. В самодержавной монархии Государь является верховной властью, но подчинённой Богу. Более того, государство как бы моделирует божественную иерархию. Какую же иерархию будут воплощать аристократия или республика? Думаю, ответ ясен. Как же будет определяться Божественная воля, которой должны следовать православные правители? Голосованием? Тем более странно обнаружить в хорошей в общем-то книге священника Алексия Николина следующее толкование новеллы императора Юстиниана: «Союз Церкви с государством возможен лишь в случае существования в стране одной из трёх правильных форм государственного правления: монархии, аристократии или республики ^{[ 21 ]}». Правда автор в другом месте сам же отвергает эти слова, справедливо называя демократию идолократией, но всё равно подобный пассаж отражает некоторое настроение нашего духовенства. Сейчас в годы невиданного разрушения России, а значит и максимального удаления властей от своего предназначения всё чаще приходится слышать о просторе, который раскрылся перед Церковью – о том самом просторе, который узрел архиепископ Арсений (Стадницкий) в 1917 и, который оказался ямой. В неё многие тут же и последовали. Потомки тех, кто желал освободиться от опеки православных монархов теперь страстно желают покровительства властей, вписавших одну из самых печальнейших страниц в истории России. Ясно, чего они желают: пользы Церкви. Материального роста в ущерб духовному. По сути, они желают чтобы государство поделилось властью с ними, призванными служить только Богу. Что же будет следствием этой симфонии? Подчинение новому порядку, разделяющему людей на две категории: своих служителей и подъярёмного скота, подлежащего клеймению.

О том, что многие из православных людней мечтают о симфонии с государством возникшим на обломках Российского государства свидетельствуют следующие высказывания почерпнутые нами из прессы, к которым в свете всего вышесказанного добавить просто нечего.

«И что, по мнению о. Андрея, очень важно - это понимание того, что сегодня "симфония" Церкви и государства, по сравнению с дореволюционным временем, со стороны государства отнюдь не персонифицирована, вне зависимости от того, кто в данное время находится в Кремле, и означает, прежде всего, интеграцию Церкви в структуры гражданского общества»

«И вот 15 лет Церковь свободна. И не просто свободна. Закончилась Константинова эпоха, длящаяся с 313 г. по Р.Х., когда Церковь существовала и осуществляла себя в симбиозе с государством, контролирующим её и берущем на себя часть церковных проблем, – будь то формально православное государство – такое как Российская империя, или атеистическое – советское».

«Так что мы, с одной стороны, не отступаем от традиции, но с другой – идем к демократизации там, где это возможно осуществить без ущерба для единства Церкви»

«100 лет назад здесь со множеством народа молился император Николай Александрович. Промыслом Божиим через 100 лет Саров встречает здесь президента России Владимира Владимировича Путина… Это торжество является символом единения Церкви, народа и власти».

«Словом, многие делегаты не поняли смысл «Соборного слова». Не поняли, что это — совершенно проходной документ, призванный только зафиксировать некую реальность. А реальность эта такова: Церковь становится неотъемлемой частью общества. Ведь, что продемонстрировал VII Собор» Самое главное, что 16 и 17 декабря 2002 года Церковь обсуждала с профсоюзами и предпринимателями вопросы экономической политики, стратегии хозяйственного развития страны. Причем, обсуждала на равных. А это значит, что теперь антицерковным силам не удастся так просто вывести Церковь за скобки общества. А, судя по всему, во власти есть немало тех, кто хотел бы это сделать. Однако теперь новым лениным и губельманам придется буквально выковыривать Церковь из общественного организма».

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

 

 ^{[ 1 ] Архиепископ Никон Рклицкий Антоний Храповицкий и его время 1863—1936 г С.74}

 ^{[ 2 ] П.Г. Проценко. Биография епископа Варнавы (Беляева). Нижний Новгород, 1999.С. 153.}

 ^{[ 3 ] Своебразный итог борьбы за патриаршество подвёл главный идеолог РПЦЗ епископ Григорий (Граббе). Он особенно подоробно остановился на нецерковных причинах избрания патриашества.«Когда произошел коммунистический переворот, члены Собора с особой ясностью увидели, что Церковь не может существовать в новых условиях без возглавления Ее вождем… Но вот совершилось это великое дело. Смиренный Тихон, смиренный не только по официальной подписи, но и по существу, становится Патриархом. Я говорил уже о том, как это избрание было им принято. Но к этому надо добавить, что Патриарх Тихон ощутил себя не только каноническим возглавителем Русского епископата, но и вождем Русского народа. Его и выбрали в этом качестве. Желание иметь такого вождя при наступлении гонения на Церковь и при наличии всех преступлений советской власти явствует из многочисленных выступлений членов Всероссийского Собора, ратовавших за восстановление Патриаршества. С падением православного Царства Святая Русь была обезглавлена. Теперь возглавил ее Патриарх Тихон, и он живо чувствовал историческую ответственность, которая легла на его плечи». Епископ Григорий (Граббе). ПАТРИАРХ ТИХОН. http://www.white-guard.ru/church/grabbe_tihon.htm}

 ^{[ 4 ] Д.В.Поспеловский. Русская православная церковь в XX веке. М. 1995, С.31.}

 ^{[ 5 ] Там же С.33}

 ^{[ 6 ] Царю Небесному и земному верный. М. Паломник. 1996. стр.С.225-226.}

 ^{[ 7 ] Жевахов Н.Д. «Воспоминания» Т.1 С.374.}

 ^{[ 8 ] Там же Т.2 С 114}

 ^{[ 9 ] Там же С.102-103}

 ^{[ 10 ] Там же С.99}

 ^{[ 11 ] Там же С.108}

 ^{[ 12 ] Там же С 98-99}

 ^{[ 13 ] Поразительно единодушие архиереев в недовольстве царской властью. Недовольны все и «зарубежники», и «сергиане» и противники курса митрополита Сергия – представители ИПЦ. «Била меня когда-то и Царская власть — я терпел... Готов терпеть и от нынешней Советской — все что угодно, тверд веря, что и она без воли Божией не сильна мне сделать никакого зла. (Ев[ангелие от] Иоанна, 19 гл[ава], 10-11 ст[ихи] [3].)» - заявляет на допросе митрополит Иосиф (Петровых). "Богословский сборник", 9 (2002), с. 376 – 424}

 ^{[ 14 ] Иоанн, епископ Шанхайский. «Происхождение закона о престонаследовании в России». 1936, г. С.77-78.}

 ^{[ 15 ] Архиепископ Никон (Рклицкий). Антоний Храповицкий и его время 1863—1936 . т.1 стр.474.}

 ^{[ 16 ] Протопресвитер Михаил Помазанский. Светильник Русской Церкви «Православная жизнь», №3 март 2003 г. С.5-6}

 ^{[ 17 ] М.Зазыкин «Митрополит Антоний».«Православная жизнь, №3 март 2003 . С.10}

 ^{[ 18 ] Архиепископ (Никон Рклицкий). Антоний Храповицкий и его время 1863—1936 С.74-75}

 ^{[ 19 ] Святитель Иоанн Златоуст Полное собрание творений Т.9 Ч.2. стр774-777.}

 ^{[ 20 ] Л.А. Тихомиров. Монархическая Государственность СПб 1992. С.152-153.}

 ^{[ 21 ] Свщ. Алексий Николин Церковь и государство. С.17}

 

http://www.liveinternet.ru/users/franky_boy/post50163317

11 Сентября 2007 г. 24 Октября 2007 г.