Журнал «Золотой Лев» № 169-170 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

Государственное учение Филарета, митрополита Московского

 «Православная жизнь» № 9-10, 1997

 

Издавая въ свѣтъ основныя черты государственныхъ взглядовъ Филарета, митрополита Московскаго, мы имѣли въ виду какъ самое высокое и безотносительное ихъ значенiе въ ряду политическихъ ученiй, такъ и то, что они суть выраженiе исторически сложившихся государственныхъ воззрѣнiй нашей православной iерархiи, принимавшей живое участiе во многовѣковомъ строенiи великаго Русскаго царства.

Мы изложили государственное ученiе митр. Филарета его собственными словами. Большая часть приводимыхъ выдержекъ помѣщена была по случаю 100-лѣтняго юбилея iерарха, въ «Московскихъ вѣдомостяхъ».

Вмѣсто предисловiя мы находимъ лучшимъ и наиболѣе соотвѣтствующимъ предмету передовую статью «Московскихъ вѣдомостей» отъ 24 дек. 1882 г., появившуюся наканунѣ 100-лѣтней годовщины великаго святителя Православной Церкви.

 

Вмѣсто предисловiя

 

26 дек. 1882 г. исполнилась 100-лѣтняя годовщина дня рожденiя великаго святителя нашей Церкви, митрополита Филарета, скончавшагося 85 лѣтъ отъ рожденiя въ 1867 г.. Церковь Всероссiйская въ лицѣ Святѣйшаго Синода и Московская епархiя, коею святитель правилъ болѣе 40 лѣтъ, съ особымъ торжествомъ почтили его память.

Чествованiе памяти митрополита — дѣло не только достойное, но и особенно полезное въ наши дни. Намъ полезно оживить теперь его память и еще полезнѣе снова услышать его замолкнувшее слово. Онъ училъ въ тѣ времена, еще не далекiя, но какъ бы отдѣленныя отъ насъ цѣлымъ столѣтiемъ, когда въ жизни нашего отечества не поднималось никакихъ вопросовъ и до нашего слуха лишь изъ чужихъ странъ доносился гулъ смятенiй. Слово великаго учителя, исполненное мудрости, внималось благоговѣйно; но оно раздавалось на высотѣ, оно обращалось къ духовному созерцанiю. Въ проповѣдяхъ свят. Филарета таится ученiе государственной мудрости, которое въ тѣ времена могло казаться отвлеченностью, хотя поучительною, но не вызываемою требованiями жизни. Всѣ внимали этимъ назиданiямъ, удивляясь ихъ глубинѣ, зоркости мысли, силѣ слова; но не находили примѣнимости къ жизни въ его указанiяхъ, наставленiяхъ, совѣтахъ, относящихся къ государственнымъ вопросамъ, потому что вопросовъ этихъ не было, ихъ жизнь не задавала. Уже при концѣ жизни знаменитаго архипастыря начались въ Россiи движенiя и появились нововведенiя, которыя должны были измѣнить весь общественный бытъ нашъ; но начавшiяся реформы еще не выразились въ своихъ послѣдствiяхъ, еще жизнь не заговорила, вопросы имѣли болѣе теоретическiй характеръ въ то время, когда угасъ свѣтильникъ, въ продолженiе 50 лѣтъ горѣвшiй въ Русской Церкви. Протекло 15 лѣтъ со дня кончины Филарета, и сколько событiй совершилось, какъ измѣнилось все вокругъ! Отечество наше стоитъ незыблемо на своихъ основахъ, но какое смятенiе въ умахъ, какiя колебанiя въ самомъ правительствѣ! Если бы Богъ продлилъ до сего дня жизнь митрополита Филарета, если бы онъ и доселѣ могъ сохранить силу своего слова, какъ практически поучительно раздавалось бы оно теперь, съ какою жаждой внимали бы поученiямъ государственной мудрости умы, не оторвавшiеся отъ Церкви; какъ тепло, при силѣ и глубинѣ своей, отзывалось бы его слово въ сердцахъ! Назиданiя митр. Филарета, обращенныя къ гражданскому смыслу, не казались бы теперь только умозрѣнiемъ, а были бы прямымъ отвѣтомъ на горячiе вопросы жизни. Но, уходя отъ насъ, митрополитъ Филаретъ оставилъ намъ въ наслѣдiе свои поученiя, которыя въ наши дни не только не утратили своего значенiя, но прiобрѣли большее, чѣмъ имѣли въ тѣ отдаленныя времена, когда самъ владыка произносилъ ихъ съ церковнаго амвона. Теперь станутъ онѣ понятны не умозрительно только, но и опытно; теперь могутъ онѣ стать дѣйственною въ нашей жизни силой.

Совершившаяся 100-лѣтняя годовщина митрополита Филарета побудитъ собрать и обнародовать все, что онъ оставилъ намъ въ наслѣдiе, во славу Церкви и на пользу нашего отечества. Кромѣ творенiй, изданныхъ при его жизни, кромѣ проповѣдей его, извѣстныхъ не въ одной Россiи, сохранилось еще множество писемъ его къ разнымъ лицамъ, писемъ, которыя возвращаютъ намъ его нравственный образъ въ большей жизненности, чѣмъ знали его люди, не знавшiе его близко. Много уже обнародовано, но многое еще ожидается, а между тѣмъ, чествуя память великаго святителя, мы сдѣлаемъ и достойное его памяти, и полезное для себя дѣло, если изберемъ изъ его проповѣдей то, что относится къ вопросамъ государственнаго порядка, которые теперь въ большомъ ходу, смущая и волнуя умы. Многое въ этихъ поученiяхъ покажется намъ сказаннымъ по возбужденiю текущихъ событiй и вопросовъ. Владыка говорилъ какъ бы въ поученiе именно нашему времени. Читая его, мы какъ бы внимаемъ его голосу, какъ будто онъ самъ восходитъ снова на свою святительскую каѣедру для вразумленiя мятущихся, для укрѣпленiя колеблющихся, для утвержденiя самой власти въ сознанiи ея незыблемости и святости. Мы выбрали нѣкоторыя мѣста изъ проповѣдей митр. Филарета, относящiяся къ политическимъ вопросамъ, и предлагаемъ ихъ читателю въ нѣкоторомъ послѣдовательномъ порядкѣ. Мы приведемъ его ученiе о государствѣ, верховной въ немъ власти, отношенiя къ ней подданныхъ и другихъ сторонахъ государственнаго строенiя, а также воззрѣнiя его на теченiе государственной жизни нашего отечества съ начала текущаго столѣтiя до смерти святителя. Теперь же намъ лучше умолкнуть и предоставить слово великому iерарху, слово, которое всего вѣрнѣе и лучше оживитъ память о немъ.

(«Московскiя вѣдомости», №357, 1882 г. см. также №№9, 49 и 51, 1883 г.)

 

I

 

«Откуда сiе множество людей, соединенныхъ языкомъ и обычаями, которое называютъ народомъ? Очевидно, что сiе множество народилось оть меньшаго племени, а сiе произошло изъ семейства. Итакъ, въ семействѣ лежатъ сѣмена всего, что потомъ раскрылось и возросло въ великомъ семействѣ, которое называють государствомъ. Тамъ нужно искать и перваго образа власти, и подчиненiя видимыхъ нынѣ въ обществѣ. Отецъ, который естественно имѣетъ власть дать жизнь сыну и образовать его способности, есть первый властитель; сынъ, который ни способностей своихъ образовать, ни самой жизни сохранить не можетъ безъ повиновенiя родителямъ и воспитателямъ, есть природно подвластный. Но какъ власть отца не сотворена самимъ отцомъ и не дарована ему сыномъ, а произошла вмѣстѣ съ человѣкомъ отъ Того, Кто сотворилъ человѣка, то открывается, что Онъ глубочайшiй источникъ и высочайшее начало первой, а слѣдовательно всякой послѣдующей между людьми власти въ Богѣ».

Митр. Филаретъ указываетъ на непроизвольный характеръ государства какъ силы природы, предваряющей всякiй договоръ и соглашенiе.

«Должно, говорятъ мудрецы вѣка сего, повиноваться общественнымъ властямъ на основанiи общественнаго договора, которымъ люди соединились въ общество и для общаго блага общимъ согласiемъ учредили начальство и подчиненность. Вотъ прекрасное основанiе для того, чтобы на немъ построить государство въ высокоумной книгѣ или въ мечтательной головѣ, а не въ природѣ вещей. Если думаютъ, что нельзя иначе основать общество, какъ на общественномъ договорѣ, — то не на немъ ли основаны и общества пчелъ и муравьевъ? И не надобно ли подлинно выламывающимъ соты и разрывающимъ муравейники поручить отыскивать въ нихъ... хартiю пчелъ и муравьевъ? И доколѣ сего не сдѣлано, ничто не препятствуетъ намъ думать, что пчелы и муравьи составляютъ общества не по договору, а по природѣ, по впечатлѣнной въ существѣ ихъ идеѣ общенiя, которую Творецъ мiра и въ семъ низкомъ кругѣ созданiй своихъ осуществить благоизволилъ. Если же нашелся въ природѣ примѣръ составленiя общества человѣческаго? И къ чему годится вымыселъ общественнаго договора? Никто не можетъ спорить противъ того, что начальный видъ общества есть общество семейное. Итакъ, младенецъ повинуется матери, а мать имѣетъ власть надъ младенцемъ потому ли, что они договорились между собою, чтобъ она кормила его грудью, а онъ какъ можно менѣе кричалъ, когда его пеленають? Что если бы мать предложила младенцу слишкомъ тяжкiя условiя? Не прикажутъ ли ему изобрѣтатели общественнаго договора идти къ чужой матери и договариваться съ нею о его воспитанiи? Сколь удобно въ семъ случаѣ приложенiе общественнаго договора: почти столько же оно удобно и во всѣхъ другихъ случаяхъ для всякаго человѣка, отъ младенца до старца, отъ перваго до послѣдняго. Всякiй договоръ человѣческiй можетъ имѣть силу только тогда, когда вступаютъ въ него съ сознанiемъ и по доброй волѣ. Много ли же въ обществѣ людей, которые слышали о договорѣ общественномъ; а изъ немногихъ, которые о немъ наслышались, многiе ли о немъ имѣютъ ясное понятiе? Спросите, не говорю простого гражданина, спросите мудреца договоровъ: когда и какъ вступилъ онъ въ общественный договоръ? Во время совершеннолѣтiя? Но кто опредѣлилъ сiе время? И былъ ли онъ внѣ общества до совершеннолѣтiя?

Посредствомъ рожденiя? Это превосходно. При сей мысли охотно, поздравляю всякаго россiянина съ тѣмъ, что онъ умѣлъ, не знаю съ родителями ли своими или съ самою Россiей, договориться, чтобъ ему родиться въ могущественной Россiи... Опасаться только надобно, что ни рожденный, ни родители не думали о семъ договорѣ въ свое время, и потому ссылаться на него не значить ли поддѣлывать оный? И слѣдственно, не вѣрнѣе ли, какъ и проще, и въ повиновенiи и въ прочихъ отношенiяхъ къ обществу разбираться по праву и обязанности рожденiя дѣйствительнаго вмѣсто вымышленнаго договора — сего сновидѣнiя общественной жизни, которое, будучи разсказано не въ добрый часъ, произвело и производитъ вещественныя бѣдствiя человѣческихъ обществъ. «Повѣдаша мнѣ законопреступницы глумленiя, но не яко законъ твой Господи» (Пс. 118, 85) (Изд. 1877 г., т. 3, стр. 448, 449).

«Что повиноваться должно, надобно ли сiе доказывать? Гдѣ есть общество человѣческое, тамъ необходимо есть власть, соединяющая людей въ составъ общества; ибо безъ власти можно вообразить только неустроенное множество людей, а не общество. Но власть дѣйствуетъ въ обществѣ и сохраняетъ оное посредствомъ повиновенiя. Слѣдственно, повиновенiе необходимо соединено съ существованiемъ общества. Кто сталъ бы колебать или ослаблять повиновенiе, тотъ колебалъ бы или ослаблялъ бы основанiе общества. Много ли въ обществѣ людей, способныхъ къ повиновенiю по идеямъ и умозрѣнiямъ? Когда смотрю на опыты, какъ на подобныхъ умозрѣнiяхъ хотятъ въ наше время основать повиновенiе нѣкоторые народы и государства, какъ тамъ ничто не стоитъ твердо, зыблются и престолы и алтари, бразды правленiя рвутся, мятежи роятся, пороки безстыдствуютъ, преступленiя ругаются надъ правосудiемъ, нѣтъ ни единодушiя, ни довѣренности, ни безопасности, каждый наступающiй день угрожаетъ, — видя все сiе, не могу не заключить: видно, не на человѣческихъ умозрѣнiяхъ основывать должно государственное благоустройство». (Изд. 1848 года, т. 2, стр. 181).

«...Три рода повиновенiя: корыстное для собственной пользы, рабское изъ страха, честолюбивое для достиженiя преимуществъ. Что же должно сказать объ ихъ достоинствѣ? Безспорно, что всѣ они лучше неповиновенiя, всѣ могутъ въ разныхъ случаяхъ съ успѣхомъ быть употреблены противъ искушенiй неповиновенiя; но есть ли тутъ добродѣтель чистая и твердая?

Добродѣтель не довольно чистая не можетъ быть довольно постоянною, подобно какъ нечистое золото измѣняетъ свой видъ и обнаруживаетъ примѣсь. Какъ естественно то, чтобы всякое дѣйствiе равно было своей причинѣ и дальше ея не простиралось, — такъ надлежитъ ожидать, что повиновенiе, основанное только на страхѣ, на корысти, на удовлетворенiи честолюбiя, поколеблется, когда честолюбiю нѣтъ удовлетворенiя или по невнимательности награждающаго, или по алчности самого честолюбiя; когда повиновенiе, требуемое общею пользою, противно частнымъ выгодамъ; когда устрашающая законнымъ отмщенiемъ или наказанiемъ власть или не довольно сильна, или не довольно проницательна и дѣятельна...».

«...Богъ, по образу Своего небеснаго единоначалiя, устроилъ на землѣ царя; по образу Своего вседержительства — царя самодержавнаго; по образу Своего царства непреходящаго, продолжающагося отъ вѣка и до вѣка, — царя наслѣдственнаго.

О, если бы всѣ цари земные довольно внимали своему небесному достоинству и къ положеннымъ на нихъ чертамъ образа небеснаго вѣрно присоединяли требуемыя отъ нихъ богоподобную правду и благость, небесную недремленность, чистоту мысли, святость намѣренiя и дѣятельности! О, если бы всѣ народы довольно разумѣли небесное достоинство царя и устроенiе царства земного по образу небесному и постоянно себя ознаменовывали чертами того же образа, — благоговѣнiемъ и любовью къ царю, смиреннымъ послушанiемъ его законамъ и повелѣнiямъ и взаимнымъ согласiемъ и единодушiемъ и удаляли оть себя все, чему нѣтъ образа на небесахъ, — превозношенiе, раздоръ, своеволiе, своекорыстiе и всякое зло мысли, намѣренiя и дѣйствiя! Всѣ царства земныя были бы достойнымъ преддверiемъ Царства Небеснаго. Россiя, ты имѣешь участiе въ семъ благѣ паче многихъ царствъ и народовъ. «Держи, еже имаши, да никгоже прiиметъ вѣнца твоего» (Апок. 3, 11).

«...У нѣкоторыхъ народовъ въ наши времена о государственномъ устройствѣ и объ отношенiяхъ между предержащею властью и подданными столько споровъ и распрей, что отъ нихъ всѣ общественныя связи трещатъ, всѣ столпы политическихъ зданiй колеблются; пусть бы они прочитали у насъ (русскихъ) явственнѣе на сердцахъ, чѣмъ на хартiяхъ, написанное краткое, но всеобъемлющее постановленiе государственное, которое заключается въ слѣдующихъ словахъ: святость власти и союзъ любви между государемъ и народомъ...» (Изд. 1877 г., т. 3, стр. 442).

«...Пророкъ, между судьбами Божiими по всей земли отличая особенную судьбу помазанныхъ, не довольствуется собственнымъ указанiемъ на то очевидное дѣйствiе сей судьбы, что Богь не оставилъ человѣка обидѣти ихъ; Онъ отверзаетъ небо и даетъ услышать оттолѣ Творческое слово, созидающее ихъ безопасность: не прикасайтеся помазаннымъ Моимъ...

Неудивительно, что громовымъ гласомъ нужно было возвѣщать сiю заповѣдь народамъ языческимъ, глухимъ для кроткаго слова Божiя. Кто бы подумалъ, что для христiанскихъ народовъ нужно вновь написать ее кровью христiанскихъ народовъ? Но она написана кровью и огнемъ на жесткой скрижали Европы; и въ просвѣщенномъ вѣкѣ есть мудрецы, которые донынѣ еще не умѣютъ прочитать сихъ грозныхъ и вмѣстѣ спасительныхъ письменъ...

Правительство, не огражденное свято почитаемою ото всего народа неприкосновенностью, не можеть дѣйствовать ни всею полнотой силы, ни всею свободой ревности, потребной для устроенiя и охраненiя общественнаго блага и безопасности. Какъ можетъ оно развить всю силу свою въ самомъ благодѣтельномъ ея направленiи, когда его сила непрестанно находится въ ненадежной борьбѣ съ другими силами, пресѣкающими ея дѣйствiя въ столь многоразличныхъ направленiяхъ, сколько есть мнѣнiй, предубѣжденiй и страстей, болѣе или менѣе господствующихъ въ обществѣ? Какъ можетъ оно предаться всей своей ревности, когда оно по необходимости должно дѣлить свое вниманiе между попеченiемъ о благосостоянiи общества и между заботой о собственной своей безопасности? Но если такъ нетвердо правительство — нетвердо также и государство. Такое государство подобно городу, построенному на огнедышащей горѣ: что значатъ его твердыни, когда подъ нимъ кроется сила, которая можетъ каждую минуту все превратить въ развалины? Подвластные, которые не признаютъ священной неприкосновенности владычествующихъ, надеждой своеволiя побуждаются домогаться своеволiя и преобладанiя, между ужасами безначалiя и угнетенiя и не могутъ утвердить въ себѣ послушной свободы, которая есть средоточiе и душа жизни общественной» (Изд.1848 г, т. 2, стр.133, 134).

 «...Заповѣдь Господня не говоритъ: не возставайте противу предержащихъ властей. Ибо подвластные и сами могутъ понимать, что, разрушая власть, разрушають весь составъ общества и слѣдственно разрушаютъ сами себя. Заповѣдь говоритъ: не прикасайтеся даже такъ, какъ прикасаются къ чему-либо безъ усилiя, безъ намѣренiя, но легкомысленно, по неосторожности; ибо случается нерѣдко, что въ семъ непримѣтно погрѣшаютъ. Когда власть налагаетъ на подданныхъ нѣкое бремя, хотя и легкое и необходимое, какъ легко возбуждается ропотъ! Когда подвластные видятъ дѣло власти, несогласное съ ихъ образомъ понятiя, какъ стремительно исторгаются изъ устъ ихъ слова осужденiя! Какъ часто необученная послушанiю мысль, подчиненнаго нечистымъ прикосновенiемъ касается самыхъ намѣренiй власти и налагаетъ на нихъ собственную нечистоту! Клевретъ мой, кто далъ тебѣ власть надъ твоими владыками?» (Изд. 1848 г., т. 2, стр. 136).

 «...Государь и государство требують отъ подданныхъ вѣрности вообще и въ особенныхъ служенiяхъ, должностяхъ и порученiяхъ. Въ сей вѣрности необходимо нужно твердое удостовѣренiе, потому что безъ сего не былъ бы обезпеченъ общественный порядокъ и даже не было бы общественной безопасности. Чѣмъ же обезпечить вѣрность? Законами? — Но чтобы законы имѣли полную силу и дѣйствiе, для сего нужна строгая вѣрность въ ихъ употребленiи. Слѣдственно, предложенный вопросъ здѣсь не разрѣшается, и только получаетъ особенный видъ: чѣмъ обезпечить вѣрность въ употребленiи законовъ? Итакъ, чѣмъ же? Не честностью ли, предварительно дознаваемою? Для сего удобнѣе находить время и способы въ необширномъ кругу частныхъ сношенiй, нежели въ необъятномъ пространствѣ государственныхъ отношенiй. Власть употребляетъ ближайшiя и важнѣйшiя свои орудiя, безъ сомнѣнiя, съ предварительнымъ испытанiемъ и дознанiемъ, поколику достигаеть и проницаетъ человѣческiй ограниченный взоръ; но можно ли испытанiемъ и дознанiемъ рѣшительно опредѣлить честность каждаго изъ тысячъ и темъ людей прежде употребленiя ихъ какъ орудiй государства? Опять возвращается вопросъ: чѣмъ обезпечить вѣрность? Не честнымъ ли словомъ? Честное слово можно принять обезпеченiемъ только изъ устъ человѣка дознанной честности; а гдѣ предварительное полное дознанiе честности неудобоисполнимо, тамъ не обезпечиваетъ слово, которое само себя провозглашаетъ честнымъ... Чѣмъ же обезпечить вѣрность? Не страхомъ ли наказанiй? Какъ непрiятно было бы, если бы и было возможно, основать общее спокойствiе на одномъ общемъ страхј! Но это и невозможно; потому что могутъ быть нарушенiя вѣрности, которыхъ человѣческая проницательность не можетъ открыть и правосудiе человѣческое не можетъ преслѣдовать. Страхъ наказанiя нуженъ и полезенъ для обузданiя склонныхъ къ преступленiямъ, но недостаточенъ для образованiя качества вѣрноподданныхъ. Такимъ образомъ, неудовлетворительность болѣе близкихъ и обыкновенныхъ средствъ къ обезпеченiю вѣрности приводить къ крайнему средству — къ запечатлѣнiю обѣщаемой вѣрности великимъ и страшнымъ именемъ Божiимъ, дабы каждый такъ уважалъ вѣрность, какъ благоговѣетъ предъ Богомъ; дабы тотъ, кто вздумалъ бы дерзновенно коснуться своего обѣщанiя; неизбѣжно встрѣтился съ именемъ Божiимъ, которое не есть только произносимый звукъ, но призываемая сила Божiя, проницающая души, испытующая сердца, благословляющая вѣрныхъ и карающая невѣрныхъ...» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 348, 349).

«Когда темнѣетъ на дворѣ, усиливаютъ свѣтъ въ домѣ. Береги, Россiя, и возжигай сильнѣе твой домашнiй свѣтъ: потому что за предѣлами твоими, по слову пророческому, тьма покрываетъ землю и мракъ на языки. Шаташася языцы и люди поучишася тщетнымъ. Переставъ утверждать государственныя постановленiя на словѣ и власти Того, Кѣмъ царiе царствуютъ, они уже не умѣли ни чтить, ни хранить царей. Престолы тамъ стали не тверды; народы объюродѣли. Не то чтобъ уже совсѣмъ не стало разумѣвающихъ; но дерзновенное безумiе взяло верхъ и попираетъ малодушную мудрость, не укрѣпившую себя премудростью Божiей. Изъ мысли о народј выработали идолъ: и не хотятъ понять даже той очевидности, что для столь огромнаго идола не достанетъ никакихъ жертвъ. Мечтаютъ пожать миръ, когда сѣютъ мятежъ; не возлюбивъ свободно повиноваться законной и благотворной власти Царя, принуждены раболѣпствовать предъ дикою силой своевольныхъ скопищъ. Такъ твердая земля превращается тамъ въ волнующееся море народовъ, которое частью поглощаетъ уже, частью грозитъ поглотить учрежденiя, законы, порядокъ, общественное довѣрiе, довольство, безопасность.

Но благословенъ Запрещающiй морю! Для насъ еще слышенъ въ событiяхъ Его гласъ: до сего дойдеши и не прейдеши. Крѣпкая благочестiемъ и самодержавiемъ Россiя стоитъ твердо...» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 226).

 «Царь, по истинному о немъ понятiю, есть глава и душа царства. Но вы возразите мнѣ, что душой государства долженъ быть законъ. Законъ необходимъ, досточтимъ, благовѣренъ; но законъ въ хартiяхъ и книгахъ есть мертвая буква: ибо сколько разъ можно наблюдать въ царствахъ, что законъ въ книгѣ осуждаетъ и наказываетъ преступленiе, а между тѣмъ преступленiе совершается и остается ненаказаннымъ, законъ въ книгѣ благоустрояетъ общественныя званiя и дѣла, а между тѣмъ они разстраиваются. Законъ, мертвый въ книгѣ, оживаетъ въ дѣянiяхъ; а верховный государственный дѣятель и возбудитель и одушевитель подчиненныхъ дѣятелей есть Царь» (тамъ же, стр. 302).

 «Нельзя не обратить вниманiя... на печальный образъ народа и общества, раздѣленнаго на толки и соумышленiя. Раздѣляя народъ и общество на отдѣльныя соединенiя, они повреждаютъ единство цѣлаго — первое условiе общественной жизни; уменьшаютъ общую силу, разсѣкая ее на частныя, взаимно противоборныя силы; ослабляютъ общественное довѣрiе; волнуютъ тысячи народа, вмѣсто того, чтобы устроять его благо правильной дѣятельностью въ спокойномъ послушанiи власти; колеблютъ зданiе общества, обращая въ вопросы и споры то, что признано при учрежденiи обществъ, положено въ ихъ основанiе и утверждено необходимостью; ведутъ въ обществѣ внутреннюю войну, конечно, не къ спокойствiю его и не къ безопасности, а иногда еще бѣдственнѣе — заключаютъ между собою притворное перемирiе для сильнѣйшаго возстанiя противъ истины и правды. Благо народу и государству, въ которомъ единымъ, всеобщимъ, свѣтлымъ, сильнымъ, всепроникающимъ, вседвижущимъ средоточiемъ, какъ солнце во вселенной, стоить Царь, свободно ограничивающiй свое самодержавiе волей Царя Небеснаго, мудростью, великодушiемъ, любовью къ народу, желанiемъ общаго блага, вниманiемъ къ благому совѣту, уваженiемъ къ законамъ предшественниковъ и къ своимъ собственнымъ, и въ которомъ отношенiя подданныхъ къ верховной власти утверждаются не на вопросахъ, ежедневно возрождающихся, и не на спорахъ, никогда некончаемыхъ, но на хранимомъ свято преданiи праотеческомъ, на наслѣдственной и благопрiобрѣтенной любви къ Царю и Отечеству и, еще глубже, на благоговѣнiи къ Царю царствующихъ и Господу господствующихъ. Господи, Ты даровалъ намъ сiе благо!» (тамъ же, стр. 226).

«Какой борьбы предметомъ бываетъ у иныхъ народовъ избранiе въ общественныя должности! Съ какою борьбой, а иногда и съ тревогами достигаютъ того, чтобы узаконить право избранiя общественнаго! Потомъ начинается, и то утихаетъ, то возобновляется борьба, то за расширенiе, то за ограниченiе сего права. За неправильнымъ расширенiемъ права общественнаго избранiя слѣдуетъ неправильное употребленiе онаго. Трудно было бы представить себѣ вѣроятнымъ, если бы мы не читали въ иностранныхъ извѣстiяхъ, что избирательные голоса продаются; что ищущимъ избранiя сочувствiе или несочувствiе выражаютъ не только утвердительными или отрицательными голосами, но и камнями и дрекольемъ, какъ будто можетъ родиться отъ звѣря человѣкъ, отъ неистовства страстей — разумное дѣло; что невѣжды дѣлаютъ разборъ между людьми, въ которыхъ должно усмотрѣть государственную мудрость, беззаконники участвуютъ въ избранiи будущихъ участниковъ законодательства, поселяне и ремесленники разсуждаютъ и подаютъ голоса не о томъ, кто могь бы хорошо смотрѣть за порядкомъ въ деревнѣ или въ обществѣ ремесленниковъ, но о томъ, кто способенъ управлять государствомъ.

Богу благодаренiе! Не то въ отечествѣ нашемъ. Самодержавная власть, утвержденная на вѣковомъ законѣ наслѣдственности, нѣкогда въ годину оскудѣвшей наслѣдственности обновленная и подкрѣпленная на прежнемъ основанiи чистымъ и разумнымъ избранiемъ, стоитъ въ неприкосновенной непоколебимости и дѣйствуетъ въ спокойномъ величiи. Подвластные не думаютъ домогаться права избирать въ общественные должности по увѣренности, что власть радѣетъ о благѣ общемъ и разумѣетъ, чрезъ кого и какъ устроить оное. Власть, по свободному изволенiю и довѣрiю подвластныхъ къ подвластнымъ, даетъ имъ право избранiя общественнаго, назначая оному разумные предѣлы» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 322-323).

«Вода, хотя и есть въ ней илъ, является чистою, когда онъ лежитъ на днѣ; но когда какимъ-нибудь неправильнымъ движенiемъ илъ поднимается вверхъ, вся чистая дотолѣ вода теряетъ видъ чистоты, становится мутною. Подобно сему общество человѣческое, хотя есть въ немъ часть людей недобрыхъ, является чистымъ и благополучнымъ, когда сiя несчастная стихiя лежитъ на днѣ, когда люди недобрые, по справедливости униженные въ общемъ мнѣнiи, не достигаютъ власти, почета и влiянiя на другихъ; но когда недобрая стихiя поднимается вверхъ, когда люди недобрые достигаютъ власти, почета и влiянiя на другихъ — тогда они мутять и чистую воду, и добрыхъ людей или своимъ влiянiемъ вводятъ въ соблазнъ, или своею силой подвергаютъ затрудненiямъ и скорбямъ, и, возрастая въ силѣ, вредятъ цѣлому обществу» (тамъ же, стр. 324).

«Нѣкоторые люди, не знаю, болѣе ли другихъ обладающiе мудростью, но, конечно, болѣе другихъ довѣряющiе своей мудрости, работаютъ надъ изобрѣтенiемъ и постановленiемъ лучшихъ, по ихъ мнѣнiю, началъ для образованiя человѣческихъ обществъ. Уже болѣе полувѣка образованнѣйшая часть рода человѣческаго видитъ ихъ преобразовательныя усилiя въ самомъ дѣйствiи, но еще нигдѣ и никогда не создавали они тихаго и безмятежнаго житiя. Они умѣютъ потрясать древнiя зданiя государствъ, но не умѣютъ создать ничего твердаго. Внезапно по ихъ чертежамъ строятся новыя правительства и такъ же внезапно рушатся. Они тяготятся отеческой и разумной властью царя и вводятъ слѣпую и жестокую власть народной толпы и безконечныя распри искателей власти; они прельщаютъ людей, увѣряя, что ведутъ ихъ къ свободѣ, а въ самомъ дѣлѣ ведутъ ихъ отъ законной свободы кь своеволiю, чтобы потомъ низвергнуть ихъ въ угнетенiе...» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 291).

«Свобода есть способность и невозбранность разумно избирать и дѣлать лучшее. Она есть достоянiе каждаго... Но въ неисчислимости рода человѣческаго многiе ли имѣютъ такъ открытый и образованный умъ, чтобы вѣрно усматривать и отличать лучшее? И тѣ, которые видятъ лучшее, имѣютъ ли довольно силы рѣшительно избрать оное и привести въ дѣйствiе? Что сказать о свободѣ людей, которые хотя не въ рабствѣ ни у кого, но покорены чувственности, обладаемы страстью, одержимы злой привычкой? Наблюденiе надъ людьми и надъ обществами показываетъ, что люди, болѣе попустившiе себя въ это внутреннее рабство — въ рабство грѣхамъ, страстямъ, порокамъ, — чаще другихъ являются ревнителями внѣшней свободы, — сколько возможно расширенной свободы — въ обществѣ человѣческомъ предъ закономъ и властью. Но расширенiе внѣшней свободы будетъ ли способствовать имъ къ освобожденiю отъ рабства внутренняго? Нѣтъ причины такъ думать. Въ комъ чувственность, страсть, порокъ уже получили преобладанiе, тотъ, по отдаленiи преградъ, противопоставляемыхъ порочнымъ дѣйствiямъ закономъ и властью, конечно, неудержимѣе прежняго предастся удовлетворенiю страстей и внѣшней свободой воспользуется только для того, чтобы глубже погружаться во внутреннее рабство» (тамъ же, стр. 291).

«Измѣнить царю и отечеству на войнѣ, расхитить государственное сокровище, осудить невиннаго на тяжкое наказанiе — эти вопiющiя невѣрности противъ царя, отечества и закона поражаютъ всякаго, и тяжесть преступленiя входитъ въ число средствъ, предохраняющихъ отъ покушенiя на оное. Но не исполнять царской службы и пользоваться воздаянiемъ или наградой за службу, ввести виды личной корысти въ распоряженiе дѣлами и средствами общественными, принять въ судѣ ходатайство вмѣсто доказательства и оправдать неправаго — это, говорятъ, небольшiя неточности не очень малы, особенно же потому, что беременны большими невѣрностями. Эта неопасная повидимому неправда вмалѣ ведетъ за собою невѣрность во мнозѣ» (тамъ же, стр. 320).

«Защищенiе отечества противъ воюющаго врага, очевидно, невозможно безъ самоотверженiя, безъ готовности пожертвовать даже жизнью. Но и въ мирныхъ отношенiяхъ всѣхъ дѣлъ государственныхъ вѣрность не обезпечена, если не готова къ самопожертвованiю. Надобно ли, напримѣръ, въ судѣ или въ начальствованiи, праваго, но немощного, защитить отъ неправаго, но сильнаго соперника или преслѣдователя? Кто можетъ сiе сдѣлать? Безъ сомнѣнiя, только тотъ, кто готовъ подвергнуться гоненiю скорѣе, чѣмъ предать гонимую невинность. Надобно ли предъ лицомъ сильныхъ земли высказать несогласную съ ихъ мыслями и желанiями, но спасительную для общества истину? Кто можетъ сдѣлать сiе? Безъ сомнѣнiя тотъ, кто готовъ пострадать за истину, лишь бы общее благо не потерпѣло ущерба» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 221).

«Обыкновенная о правдѣ мысль въ обществѣ та, что правду соблюдать должны правящiе, а подчиненные и все общество имѣють право требовать и ожидать ее отъ правящихъ. Мысль справедливая; но въ ней только половина той правды; которой благоустрояется общество, и потому отъ нея не можетъ произойти полнаго мира; какъ можно примѣчать на самомъ опытѣ, что люди, требующiе отъ правящихъ правды, какъ отъ подданныхъ дани, безо всякихъ другихъ разсужденiй, при малѣйшемъ видј или даже только подозрѣнiи неправды, поднимаютъ ропотъ, начинаютъ судить и хотять писать новые законы правителямъ... Правду соблюдать должны всѣ и каждый, по своей возможности, въ своемъ кругј; и съ большей строгостью должны требовать правды отъ самихъ себя, нежели отъ другихъ...

Радость и счастье царя и царства начинается тогда, когда ощущается сила, отражающая страхъ коварствъ или насилiй, въ которомъ каждое общество естественно находится. Если законъ гражданскiй ручается за безопасность частную, то спокойствiе общественное и неприкосновенность самого закона охраняется силою. Сердце государства слабаго потрясается отъ каждаго движенiя, происходящаго близъ его предѣловъ, и легкiй вѣтеръ молвы кажется ему грозной силой» (Изд. 1873 г., т. 1, стр. 191).

«Въ царствахъ болѣе или менѣе союзныхъ съ Россiей и частью сосѣднихъ, у многочисленныхъ народовъ образованныхъ, въ минуты дреманiя правительствъ изъ вертеповъ тайныхъ скопищъ, безнравственныхъ и безбожныхъ, внезапно исторгся вихирь мятежа и безначалiя, который, колебля и разрушая порядокъ одного царства за другимъ, угрожаетъ мiру и безопасности всѣхъ народовъ Европы, и противъ державы Россiйской особенно дышить яростью съ шумомъ и воплями, какъ противъ сильной и ревностной защитницы законной власти порядка и мира...» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 228).

«Родъ строптивъ и преогорчеваяй, родъ, иже не исправи сердца своего и не увѣри съ Богомъ духа своего (Пс. 77, 8), волнуетъ народы... царства раздѣльшiяся на ся колеблются... неправда домогается восхитить силу, а сила не довольно чтитъ правду... мечтаютъ на мятежѣ основать законность, во всенародныхъ распряхъ найти источникъ общественнаго согласiя, имѣть свободное управленiе посредствомъ порабощеннаго правительства... безначалiе хочетъ быть началомъ очевидно не созидательнымъ, а разрушительнымъ» (тамъже, стр. 251).

«Зачѣмъ иные самонадѣянные умы, вышедъ изъ повиновенiя вседержавной премудрости Христовой, домогаются самопроизвольно и суемудренно господствовать надъ дѣлами и надъ законами и надъ общенароднымъ разумѣнiемъ? Почто на стражѣ правды и честности поставляютъ не высокiй и сильный страхъ Божiй, а малодушный и ничтожный страхъ мнѣнiя человѣческаго? О, если бы никто въ царствѣ земномъ не дѣйствовалъ въ забвенiи о власти небесной!» (Изд. 1861 г., т. 3,стр. 313).

«Въ наше время многiе народы мало знаютъ отношенiя государства къ Царству Божiю... Имъ не нравится старинное построенiе государства на основанiи благословенiя и Закона Божiя; они думаютъ гораздо лучше воздвигнуть зданiе человѣческаго общества въ новомъ вкусѣ на пескѣ народныхъ мнѣнiй и поддерживать его бурею безконечныхъ распрей. Ихъ новыя построенiя никогда не достраиваются, каждый день угрожаютъ паденiемъ, часто дѣйствительно рушатся...» (тамъ же, стр. 240).

«Се тьма покрываетъ землю, и мракъ на языки» (Исх. 60, 2). Народы христiанскiе, или, чтобы говорить опредѣленнѣе, люди, которымъ попущено быть языкомъ сихъ народовъ, представителями и провозгласителями ихъ мудрованiя, направителями ихъ дѣятельности, большею частью не то что не знаютъ, но, что гораздо хуже, не хотят знать христiанства; царства земныя не ищутъ, не признаютъ Царствiя Божiя и менѣе обращаютъ вниманiя на оное, нежели на царство послѣдняго изъ сосѣдей, дѣлаютъ для себя новыя постановленiя, не основанныя на постановленiяхъ божественныхъ, съ такою прочностью, какая свойственна зданiямъ безъ основанiя: постановленiя ихъ рушатся въ ихъ глазахъ; однако они не примѣчаютъ, въ чемъ недостатокъ, и воздвигаютъ другiя, не болѣе надеждыя. (Такъ въ 1830 г. митрополитъ Филаретъ говорилъ о конституцiяхъ во Францiи, начиная съ 1789 г.). Сiи строители новаго Вавилона трудятся для того, чтобы все привести въ смѣшенiе, чтобы, опровергнувъ принятыя общественныя понятiя, утвержденныя на самой истинѣ вещей или упроченные обычаемъ и древностью, кончить тѣмъ, чтобы не понимать другъ друга. Они хотять царей не освященныхъ Царемъ царствующихъ; правителей порабощенныхъ своимъ подданнымъ; напротивъ того, приписываютъ царскую и самодержавную власть народу, то есть рукамъ или ногамъ предоставляютъ должность головы, и сiя должность у нихъ царствуеть мятежами, крамолами, разбоями, грабежами, сожигательствами, и достойный сего мнимаго самодержавiя народнаго плодъ есть отсутствiе общественной и частной безопасности. Такъ шатаются языцы, потому что поучаются тщетнымъ, потому что въ своихъ неблагословенныхъ сборищахъ собираются на Господа и на Христа Его. Но за то и Господь уже мятетъ ихъ яростiю своею; яко сосуды скудельничи сокрушаетъ ихъ (Пс. 2, 9) и не престанетъ сокрушать, дондеже взыщутъ оставшiися человѣцы Его и Его царствiя (Ам. 9, 12).

...Поспѣшимъ вполнѣ воздать неотъемлемую славу Царю Небесному на землѣ, еще взирающей къ вѣчному Востоку, еще не объятой мракомъ Запада, еще не примѣсившейся къ новому смѣшенiю Вавилонскому...» (Изд. 1877 г., т. 3, (стр. 461-462).

«...Какъ изъ малыхъ племенъ возникаютъ и возрастаютъ народы, и не подавляются сильнѣйшими сосѣдями, но и сильнѣйшихъ по временамъ преодолѣваютъ или себѣ подчиняютъ? Какъ, напротивъ того, великiе народы, которыхъ естественная сила увеличивается искусствами ей служащими, не всегда возвышаются, но въ свою чреду падаютъ и разсыпаются? И непосвященная въ таинства судебъ Божiихъ исторiя на сiе отвѣтствуетъ, что благочестiе, хотя иногда не довольно просвѣщенное, но искреннее, правота и доброта нравовъ возвышаютъ и облекаютъ побѣдоносной силой духъ народа; что, напротивъ того, уменьшенiе въ народѣ благочестiя, поврежденiе нравовъ, преобладанiе пороковъ, разрушаютъ единодушiе, ослабляютъ вѣрность и мужество, похищаютъ у законовъ силу и почитаемыя средствами общественнаго благоустройства образованность и просвѣщенiе обращаютъ въ орудiя дерзости, безпорядка и разрушенiя...

Если невнимательность и холодность къ вѣрѣ уменьшаетъ благоговѣнiе къ священной клятвѣ и такимъ образомъ ослабляетъ союзъ вѣрности, соединяющiй подданныхъ съ Царемъ и царствомъ; а хитрость еще къ большему ослабленiю сего союза не страшится употреблять клятву, чтобы связать ею въ общемъ составѣ государства особенные узлы своевольныхъ соумышленiй и беззаконныхъ скопищъ— то это великая утрата общественной силы, состоящей въ соединенiи.

Если склонность къ роскоши, праздности, забавамъ разстраиваетъ порядокь въ семействахъ, истощаеть богатства ихъ, дѣлаетъ то, что дѣти, забытые родителями во время воспитанiя, взаимно забываютъ ихъ послѣ воспитанiя — не прострется ли сiе разстройство и на семейство семействъ? Гдѣ будетъ богатство государства, которое изъ богатствъ подданныхъ слагается? Гдѣ будутъ сыны отечества, когда дѣтей семействъ не будетъ?

Если различныя состоянiя общества отъ неправильнаго движенiя страстей, подобно вывихнутымъ членамъ тѣла, выходятъ изъ свойственныхъ имъ мѣстъ и предѣловъ, не столько занимаются своими обязанностями, сколько чужими, втѣсняются въ дѣла совсѣмъ до нихъ не принадлежащiя, напримѣръ, воинъ хочеть законодательствовать; не призванный Церковью поставляетъ себя учителемъ вѣры; поселянинъ прилагаетъ ухо къ молвѣ о вольности, которой не понимаетъ и которою не умѣетъ пользоваться; гражданинъ мечтаетъ о благородствѣ имени, не принадлежащемъ его званiю, не поставляя въ справедливую цѣну благородства духа, въ прiобрѣтенiи котораго никто ему не препятствуетъ, — что можетъ отъ сего послѣдовать, какъ не то, что и весь составъ тѣла государственнаго производить будеть не стройныя и не здравыя движенiя?

Если въ служенiи Царю и царству явно поставляютъ цѣлью личную честь и выгоду, къ чему такое стремленiе приведетъ удобнѣе: къ пожертвованiю ли собою отечеству, или, напротивъ того, къ пожертвованiю себѣ отечествомъ? Имѣяй уши слышати, да слышитъ» (Изд. 1848 г., т. 2, стр. 143).

«...Да, есть въ томъ польза, когда алтарь и престолъ союзны — но не взаимная польза есть первое основанiе союза ихъ, а самостоятельная истина, поддерживающая и тотъ, и другой. Благо и благословенiе царю — покровителю алтаря; но не боится алтарь паденiя и безъ сего покровительства. Правъ священникъ, проповѣдующiй почтенiе къ царю — но не по праву взаимности, а по чистой обязанности, если бы то случилось и безъ надежды взаимности, а по чистой обязанности, если бы то случилось и безъ надежды взаимности.

Вотъ человѣкъ, который недавно былъ рыболовомъ и который, переставъ быть такимъ, не сдѣлался болѣе важнымъ для Iерусалима и Рима. И нѣсколько другихъ, подобныхъ ему, вопiютъ iерусалимлянамъ и римлянамъ, iудеямъ и язычникамъ: «Бога бойтеся! Вѣруйте въ Господа Iисуса!» Сей голосъ проходитъ вѣка. Тысячи и мирiады iудеевъ вѣруютъ въ Iисуса, ими распятаго. Миллiоны бывшихъ многобожниковъ убоялись Бога единаго. Повсюду христiанскiе алтари на развалинахъ синагогъ iудейскихъ и капищъ языческихъ. Какой могущественный царь помогь сему огромному перевороту? Константинъ Великiй? Но какъ? Онъ пришелъ къ алтарю Христову, когда сей уже стоялъ на пространствѣ Азiи, Европы и Африки; пришелъ не для того, чтобы со своимъ величествомъ повергнуться предъ его святыней. Живый на небесахъ рано посмѣялся тѣмъ, которые поздно вздумали унизить его Божественную религiю до зависимости отъ человѣческихъ пособiй. Чтобы сдѣлать смѣшнымъ ихъ мудрованiе, Онъ три вѣка медлилъ призывать сильнаго царя къ алтарю Христову; а между тѣмъ со дня на день возставали на разрушенiе алтаря сего цари, народы, жрецы, мудрецы, сила, искусство, корысть, хитрость, ярость. Что же наконецъ? Все сiе исчезло, а церковь Христова стоитъ — не потому, что поддерживается человѣческою силой...

Вотъ и другое воззванiе бывшаго рыбаря: «Царя чтите». Пусть поищутъ мудрецы сомнѣнiй и подозрѣнiй, какая взаимность, выгода, надежда могла заставить проповѣдника пристрастно благопрiятствовать царю. Кто былъ царь, который прежде и ближе другихъ встрѣтился съ проповѣдью святого Петра? Иродъ. Какiя же услуги оказалъ Иродъ христiанству? "Возложи, — говоритъ книга Дѣянiй Апостольскихъ, — возложи Иродъ царь руцѣ озлобити нѣкiя отъ церкви. Уби же Iакова, брата Iоаннова, мечемъ. И... приложи яти и Петра, его же и емъ всади въ темницу» (Дѣян. 12, 1-4). Ангелъ чудесно избавилъ Петра отъ темницы и отъ царя, и послѣ того Петръ проповѣдуетъ: «Царя чтите». Чѣмъ также наградила Петра за подвиги апостольскiе держава римская? Не крестомъ почести, а крестомъ распятiя. Петръ ожидалъ сего... и почтенiе къ царю проповѣдывалъ подданнымъ царя, оть котораго пострадать готовился. На чемъ же основывалась сiя проповѣдь? Конечно, не на взаимности, выгодѣ, надеждѣ. На чемъ жеѣ Безъ сомнѣнiя, на истинѣ Божественной, а не человѣческой: «Бога бойтеся, царя чтите». Первая изъ сихъ заповѣдей тверда самостоятельно: въ мысли о Богѣ необходимо заключается мысль о благоговѣнiи къ Богу. На первой утверждается вторая: ибо если вы боитесь Бога, то не можете не уважать того, что поставилъ Богь; но какъ, по слову другого апостола, нѣсть власть, аще не отъ Бога; сущiя же власти отъ Бога учинены суть, и власть верховная ближайшiй на земли къ Богу Божiй слуга есть, то, благоговѣя истинно предъ Богомъ, вы не можете не чтить усердно и царя...»

«...Въ наше время у нѣкоторыхъ народовъ возникла новая мудрость, которая вѣковыми трудами государственной мудрости обработанныя и усовершенствованныя государственныя установленiя находитъ не только требующими исправленiя, но совсѣмъ негодными и хочетъ все переломать и перестроить. По огромности предпрiятiя можно подумать, что это, должно быть, огромная мудрость: и вотъ случай прельщенiя. Итакъ, можетъ быть, неизлишне испытать сiю новую мудрость на оселкѣ апостольскомъ. Чиста ли она? — Нѣть. Она совсѣмъ не говоритъ о благоговѣнiи къ Богу, которое есть единственный источникъ чистоты, и потому не имѣетъ мысли о томъ, что христiанство называетъ чистотою. Мирна ли она? — Нѣтъ, она живетъ и дышитъ распрями не только ея послѣдователей съ непослѣдователями, но и послѣдователей между собою. Кротка ли? — Надменна и дерзновенна. Исполнена ли милости и плодовъ благихъ? — Нѣтъ, жестока и кровожадна. Несомнѣнна ли? — Напротивъ, она ничего не произвела, кромѣ сомнѣнiй, подозрѣнiй, нареканiй и недовѣренности...

Страстные любители знанiй могутъ возразить, что это — смѣшенiе понятiй: что иное — знанiе, а иное — дѣятельность, иное — мудрость, а иное — добродѣтель. Не споримъ, что они раздѣлены въ понятiи: но такъ ли въ жизни? Можете взять отдѣльно голову и сердце — мертвыя; но въ живомъ человѣкѣ они находятся въ единствѣ, и голова не живетъ безъ сердца. Такъ, можете взять отдѣльно мудрость и добродѣтель въ мертвомъ понятiи: но въ истинной жизни онѣ находятся въ единствѣ; умъ не живетъ безъ сердца, а мудрость — безъ добродѣтели» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 233).

«...Истина есть жизненная пища духа человѣческаго. Уничтожьте истину — въ умѣ останется пустота, гладъ, жажда, томленiе, мука, если только онъ не въ омертвенiи или не въ обморокѣ крайняго невѣжества. Если вздумаете питать его образами воображенiя, имѣющими преходящiй блескъ, но не заключающими твердой истины, ему вскорѣ наскучитъ черпать воду бездоннымъ сосудомъ, жажда его останется неутолимою и мука неисцѣльною.

Что значитъ любопытство дѣтей, ихъ желанiе о всемъ спросить и все узнать? Это естественная жажда истины, еще не знающая опредѣлительно, чего жаждетъ, и потому стремящаяся поглотить что только можно.

Что ищетъ судiя въ законѣ и въ судебномъ дѣлѣ? Истины. Если бы вы могли увѣрить его, что онъ не найдетъ истины, вы уничтожили бы законъ и правосудiе.

Чего ищетъ наука въ неизмѣримомъ пространствѣ вселенной и въ тайныхъ хранилищахъ природы человѣческой? Истины. Утвердите, что нельзя найти ее — вы поразите науку смертельнымъ ударомъ.

Но можно ли дѣйствительно находить истину? Должно думать, что можно, если умъ безъ нея не можетъ жить, а онъ, кажется, живетъ и, конечно, не хочетъ признать себя лишеннымъ жизни.

Были люди, которые хотѣли доказать, что истина недоступна познанiю человѣческому. Но что значитъ доказать? Значитъ истину, скрывающуюся во мракѣ неизвѣстности или во мглѣ сомнѣнiй, вывести на свѣтъ посредствомъ одной или нѣсколькихъ истинъ, ясно познанныхъ и несомнѣнно признанныхъ. Итакъ, истина существуетъ прежде доказательствъ, уже присутствуетъ при ихъ рожденiи и смѣется надъ тѣми, которые хотятъ доказать ея отсутствiе или несуществованiе, но для сего принуждены ее же призвать на помощь.

Отъ любомудрiя новѣйшаго времени можно услышать что ограниченное, многочастное, условное, относительное чувственно являемое, измѣняющееся, преходящее не представляетъ совершенной истины; что коренная совершенная истина должна быть найдена въ непреходящемъ, въ неизмѣняемомъ, въ умосозерцаемомъ, въ отрѣшенномъ, въ безусловномъ, въ единичномъ, въ безконечномъ. Въ сихъ словахъ нѣчто слышится о истинѣ; но не слишкомъ ли мало въ нихъ ясности? Многiе ли удобно и вѣрно уразумѣютъ каждое изъ нихъ? Но развѣ истина только для немногихъ мучителей собственнаго ума, а не для всего человѣчества? И неужели къ началу свѣта надобно идти непремѣнно темнымъ путемъ? Менѣе ли удовлетворительно и не болѣе ли понятно для всѣхъ, если скажемъ, что корень и основанiе истины, средоточiе истинъ, солнце мысленнаго мiра есть чистое умопредставленiе, или, по-вашему, идея Бога, Творца, Вседержителя, и что сiя истина весьма доступна познанiю всѣхъ человѣковъ; «зане разумное Божiе явѣ есть вь нихъ; Богъ бо явилъ есть имъ; невидимая бо Его отъ созданiя мiра твореньми помышляема видима суть и присносущная сила Его и Божество» (Рим. 1, 19-20).

Въ слухъ столицы язычества, въ слухъ народовъ и мудрецовъ языческихъ, сказалъ св. апостолъ Павелъ, что разумное Божiе явѣ есть въ нихъ. Такъ онъ былъ увѣренъ, что противъ сей истины не можетъ быть основательнаго возраженiя. Но вслѣдъ за симъ онъ же, не опасаясь быть въ противорѣчiи съ самимъ собою, сказалъ, что сiи самые люди, для которыхъ разумное Божiе явѣ есть, примѣниша истину Божiю во лжу и почтоша и послужиша твари паче Творца. И на сiе очевиднымъ доказательствомъ также имѣлъ онъ предъ собою цѣлый мiръ языческiй и опыты вѣковъ и тысячелѣтiй.

Послѣ сего извольте усмотрѣть, ревнители истины, въ какомъ положенiи находится человѣчество къ истинѣ. Истина такъ необходима ему, какъ пища, истина доступна его познанiю — и между тѣмъ цѣлый мiръ въ продолженiе вѣковъ и тысячелѣтiй не умѣлъ найти и привести въ дѣйствiе первую коренную, преимущественно необходимую, явѣ поставленную истину. Не несчастно ли человѣчество, не умѣя познать истину, преимущественно необходимую и спасительную? И еще — не виновно ли оно предъ Богомъ, не принявъ истины, которую Богь явилъ есть? Что же далѣе по естественному послѣдствiю предыдущаго и вмѣстѣ по правосудiю Божiю? Неразрѣшимая мгла сомнѣнiй? Блужданiе во мракѣ неизвѣстности или вслѣдъ за обманчивыми призраками? Гладная смерть духа и, по кратковременной призрачной душевной жизни, погибель всего человѣка? Такова точно была и была бы навсегда судьба человѣчества, если бы Богь, Который познавательное о себѣ явилъ человѣкамъ посредствомъ естества сотворенныхъ вещей, по преизбытку милосердiя, не явилъ себя вновь посредствомъ Своего воплощеннаго Слова, Своего Единороднаго Сына, Господа нашего Iисуса Христа.

Такъ опредѣляется значенiе и открывается сила изреченiй Христа Спасителя, что Онъ на сiе пришелъ въ мiръ, да свидѣтельствуетъ истину; что только пребывающiе въ словеси Его имѣютъ надежду уразумѣть истину; что Онъ Самъ есть истина и путь къ истинѣ и жизни. Благодать и истина Iисусомъ Христомъ бысть, говоритъ возлюбленный ученикъ Его...

Не скажеть ли мнѣ кто-нибудь: это истина Божiя; предоставляемъ ее богословамъ; намъ предлежитъ подвигъ о истинѣ естественной, полезной для человѣка и для общества человѣческаго? А мнѣ, братiя, предлежитъ забота и подвигь о томъ, чтобы вы не отстраняли отъ себя истины Божiей. Для чего хотятъ разсѣкать истину? Разсѣкать — значитъ убивать. Нѣтъ жизни безъ единства. Неужели, думаютъ, что истина Божiя и Христова есть нѣчто постороннее для истины естественной, гюлезной человѣку и обществу человѣческому, и что послѣдняя такъ же можетъ жить безъ первой, какъ и въ соединенiи съ нею? Посмотрите на народы и на общества человѣческiя, христiанскiя и нехристiанскiя. Не такъ ли ясно свѣтитъ истина естественная — естествоиспытательная, умственная, нравственная, созидательная, благоустроительная и благоукрасительная для человѣческихъ обществъ, гдѣ сiяетъ солнце истины Божiей и Христовой? Не ночь ли покрываетъ естественныя способности и жизнь народовъ, надъ которыми не взошло благодатное солнце истины Божiей и Христовой? Исторгните солнце изъ мiра — что будетъ съ мiромъ? Исторгните сердце изъ тѣла — что будетъ съ тѣломъ? Надобно ли сказывать? Исторгните истину Божiю и Христову изъ человѣчества — съ нимъ будетъ то же, что съ тѣломъ безъ сердца, что съ мiромъ безъ солнца.

Но я по призванiю любомудръ и естествоиспытатель; какое же должно быть мое отношенiе къ истинѣ откровенiя? Не мечтай, что ты можешь создать мудрость; помышляй лучше, что мудрость можетъ придти и пересоздать тебя; и когда съ Соломономъ найдешь, что во множествѣ самодѣльной, неудовлетворящей мудрости множество досады и только крушенiе духа, тогда и не медли исповѣдать и твоему естественному любомудрiю призвать на помощь Того, "вь Немъ же суть вся сокровища премудрости и разума сокровенна» (Кол. 2,З)...

Я изыскатель истины бытописанiй человѣческихъ — чѣмъ долженъ я истинѣ Божественной? Не попусти себя тупымъ взоромъ видѣть въ бытiи человѣчества только нестройную игру случаевъ и борьбу страстей или слѣпую судьбу; изощри твое око и примѣчай слѣды провидѣнiя Божiя премудраго, благого и праведнаго. Остерегись, чтобы не впасть въ языческое баснословiе, довѣрчиво. Остерегись, чтобы не впасть въ языческое баснословiе, довѣрчиво слѣдуя тѣмъ, которые въ глубинѣ древности мiра указываютъ т.н. доисторическiя времена. У язычниковъ басня поглотила истину древнихъ событiй — мы имѣемъ истинную книгу бытiя, въ которой нить бытiя человѣческаго начинается отъ Бога и перваго человѣка, и не прерывается, доколѣ наконецъ входить въ таковую ткань разнородныхъ преданiй и бытописанiй.

Я изслѣдователь звѣздъ, планетъ и ихъ законовъ; чего отъ меня требуетъ истина Божiя? Ты очень искусно возвысилъ проницательность своего зрѣнiя, чтобы видѣть въ небесахъ невидимое простому оку — потщись возвысить такъ же искусно проницательность твоего слуха, чтобы ты могь ясно слышать и возвѣстить другимъ, какъ небеса повѣдаютъ славу Божiю. Указано тебѣ для примѣра на одного изъ подвижниковъ твоего поприща. Когда онъ усмотрѣлъ, что одна долго наблюдаемая звѣзда въ продолженiе наблюденiй перемѣнила свой сребровидный свѣтъ въ видѣ раскаленнаго угля и потомъ исчезла, онъ заключилъ, что съ нею совершилось подобному тому, что предрѣчено о нашей землѣ: «земля же и яже на ней дѣла сгорятъ» (2 Петр. 3, 10), и потому сказалъ: «Слава Богу! Предъ нами новое свидѣтельство того, что мiру предстоитъ конецъ, что, слѣдственно, онъ имѣлъ начало, что есть Богь, Творецъ мiра и Владыка судебъ его».

Я любитель и воздѣлыватель изящнаго слова; долженъ ли я свободу и красоту слова поработить строгости высшей истиныѣ Разсуди, велико ли будетъ достоинство твоего дѣла, если красивые цвѣты твоего слова окажутся безплоднымъ пустоцвѣтомъ? Не лучше ли, чтобы въ нихъ скрыто было плодотворное сѣмя назидательной истины и чтобъ они издавали благоуханiе нравственной истины?

Всѣ мы, христiане, — и любомудрствующiе, и въ простотѣ смиренномудрствующiе, — да не забываемъ никогда, что Христосъ есть не только истина, но и жизнь. Въ своемъ словѣ и въ своемъ примѣрј Онъ содѣлался для насъ путемъ, чтобы привести насъ къ истинѣ и чрезъ истину къ истинной жизни. Кто думаетъ обезпечить себя достиженiемъ нѣкотораго познанiя истины Христовой и не довольно старается обратить ее въ дѣйствительную жизнь по ученiю и примѣру Христову, тотъ самою истиною обманываетъ себя и подвергаетъ себя опасности умереть на пути...» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 333-338, «Слово по случаю 100-лѣтiя Московскаго университета»).

«Господь открываетъ... свое училище, какого никто кромѣ Него, ни до Него, ни послѣ Него, не могъ образовать, — училище, всегда довольно высокое для самыхъ возвышенныхъ умовъ и душъ, и вмѣстѣ довольно простое для самыхъ простыхъ и смиренныхъ земли; училище, которое не ласкаетъ надеждою степени учительской, а хочетъ сдѣлать всѣ народы не болѣе какь учениками, но которое, будучи такъ неприманчиво, при первоначальномъ образованiи своемъ привлекло и переучило посвоему древле ученый мiръ; училище, въ которомъ, безъ нарушенiя справедливаго уваженiя и любви къ извѣстнымъ наукамъ, можно замѣтить преимущественно достойныя неповерхностнаго любопытства предметы ученiя. Слово жизни — философiя не по стихiямъ мiра, художественными опытами убиваемымъ и раздробляемымъ на мелочи и, по естественной соразмѣрности послѣдствiя съ причиною, дающимъ не очень живыя и не очень огромныя познанiя, но по живымъ и животворнымъ началамъ премудрости Божiей въ тайнѣ сокровенной, юже уготови Богь прежде вѣкъ въ славу нашу; созерцанiе верховной Единицы въ единосущной Троицѣ и Троицы въ Единицѣ какъ истиннаго корня всего числимаго, какъ безмѣрнаго основанiя всего измѣряемаго; познанiе земли и неба — не то могильное познанiе земли, которое по глыбамъ и слоямъ сходитъ въ глубину ея какъ въ могилу и остатками разрушенiя хочетъ истолковать жизнь погребенную и оставшуюся безъ надежды воскресить погребенную и сохранить оставшуюся; не то стеклянное познанiе неба, которое посредствомъ дальнозрительныхъ стеколъ слѣдитъ пути звѣздъ, не пролагая зрителю пути на небо,— но познанiе земли и неба въ началѣ добрыхъ зѣло, потомъ земли, проклятой въ дѣлахъ человѣка, и неба, сдѣлавшагося нечистымъ (Iоан. 15, 15), далѣе земли, которая съ сущими на ней дѣлами сгоритъ, и неба, которое прейдетъ, — наконецъ, новаго неба и земли новой, въ которыя можемъ переселиться и мы, если правдою жить будемъ; законодательство не какое-нибудь древнее греческое и римское, которому время дало важность и котораго время показало слабость, потому что государства, которыя хотѣли благоустроить и упрочить сiя законодательства, давно исчезли, — но законодательство, которымъ Царь неба и земли благоустрояетъ свое царство всѣхъ вѣковъ и свое владычество во всякомъ родѣ и родѣ... Врачебная наука, — преподающая средства не только исцѣлять отъ болѣзней душевныхъ, но и давать воскресенiе отъ смерти духовной, показывающая способы не только сохранять отъ разрушительныхъ нравственныхъ недуговъ жизнь, какую имѣемъ, но и обрѣтать новую, лучшую, открывающую не мечтательное, а подлинное всеисцѣляющее врачевство, плоть и кровь Богочеловѣка и единственное начало высшей жизни, благодать Св. Духа. Не занимательны ли должны быть сiи предметы? Не достоинъ ли ревностнаго слушанiя и послѣдованiя единственный Учитель, Который преподалъ и преподаетъ ихъ въ своемъ вселенскомъ училищѣ? И что же препятствуетъ слушать Его и поучаться отъ Него? Напротивъ, какъ близко и какъ удобно! Приступите къ Нему и просвѣтитеся» (Изд. 1848 г., т. 2, стр. 3, 4, «Слово при освященiи храма Св. мученицы Татiаны въ Московскомъ университетѣ»).

«Семейство древнѣе государства. Человѣкъ, супругь, супруга, отецъ, сынъ, мать, дочь и свойственныя этимъ наименованiямъ обязанности и добродѣтели существовали прежде, чѣмъ семейство разрослось въ народъ и образовалось государство. Посему жизнь семейная въ отношенiи къ жизни государственной есть нѣкоторымъ образомъ корень дерева. Чтобы дерево зеленѣло, цвѣло и приносило плодъ, надобно, чтобы корень былъ крѣпокъ и приносилъ дереву чистый сокъ. Такъ, чтобы жизнь государственная сильно и правильно развивалась, процвѣтала образованностiю, приносила плодъ общественнаго благоденствiя, для сего надобно, чтобы жизнь семейная была крѣпка благословенной любовью супружеской, священной властью родительской, дѣтской почтительностью и послушанiемъ, и чтобы вслѣдствiе того изъ чистыхъ стихiй жизни семейной естественно возникали столь же чистыя начала жизни государственной, чтобы съ почтенiемъ къ родителю родилось и росло благоговѣнiе къ царю, чтобы любовь дитяти къ матери была приготовленiемъ любви къ отечеству, чтобы простодушное послушанiе домашнее приготовляло и руководило къ самоотверженiю и самозабвенiю въ повиновенiи законамъ и священной власти самодержца...» (Изд. 1848 г., т. 2, стр. 169).

«...Что нынѣшнее воспитанiе располагаетъ къ своеволiю, это правда. Я нерѣдко дивлюсь, съ какой важностью и самостоятельностью ведутъ себя малолѣтнiя дѣти при родителяхъ, и сiи какъ будто не смѣютъ прикоснуться къ нимъ» (Письма митрополита Филарета къ архимандриту Антонiю, т. 3, стр. 133).

«Въ нынѣшнiя времена о предметахъ, правилахъ и способахъ воспитанiя такъ много разсуждаютъ, пишуть, спорятъ, что это едва ли не уменьшаетъ довѣрiя воспитателямъ отъ воспитываемыхъ, которые слышатъ ихъ препирающимися между собою и видятъ недавно одобренное осужденнымъ. Можетъ быть, это и неизбѣжно, по причинѣ умножившихся и оразнообразившихся требованiй жизни общественной и частной, которымъ воспитанiе должно удовлетворять. Притомъ гласность нѣкоторые почитаютъ всеобщимъ врачевствомъ противъ общественныхъ золъ, хотя она иногда и бываетъ источникомъ общественныхъ болѣзней, если слишкомъ неудержимо расширяетъ уста свои не только для правды, но и для неправды» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 309).

«...Въ мудрованiи сыновъ вѣка сего видны двѣ мысли, которыя располагаютъ ихъ жить въ настоящемъ со слѣпою надеждой или, напротивъ, съ отчаянною безпечностью въ отношенiи къ будущему: первая — что мiръ идетъ по своимъ законамъ, и потому одинъ или нѣсколько человѣкъ напрасно усиливались бы дать сей огромной машинѣ желаемое направленiе; другая — что человѣчество само собою идетъ къ совершенству, и потому немного важности въ томъ, какъ ударяешь ничтожнымъ весломъ твоимъ по широкой рѣкѣ времени, которая и безъ того течетъ и все по ней плывущее влечетъ къ морю совершенствъ разнаго рода...

Думаютъ однимъ взоромъ обнять все человѣчество: указывають какой-то самодвижный ходъ онаго къ совершенству; превозносятъ успѣхи т.н. просвѣщенiя и образованности; обѣщаютъ золотой вѣкъ. И тамъ, гдѣ наиболѣе думаютъ, что все сiе дѣлается и сдѣлается само собою и менѣе всего заботятся о благословенiи и просвѣщенiи свыше — тамъ именно и въ то же самое время не находять ни добродѣтелей, ни нравовъ, ни спокойствiя, ни безопасности, пороки необузданны, распри безконечны, союзы ненадежны, мудрость сдѣлалась не болѣе какъ промышленностiю, и познанiя — товаромъ, книги и зрѣлища наполнены преступленiями и ужасами, какъ темницы и мѣста казней. Скажите, пожалуйста, неужели сiе-то и есть прямая дорога и естественный ходъ къ совершенству человѣчества? Или, напротивъ, не суть ли это распутiя, дебри, пропасти, уклоненiя, заблужденiя, паденiя?» (Изд. 1848 г., т. 2, стр. 143).

...Какой нынѣ и между нами жребiй праведниковъ? Каковъ судъ изрекаемъ мы на себя и на нашихъ современниковъ, когда сами обыкновенно говоримъ, что наши времена не суть времена святыхъ, что благочестiе и нравы отцовъ нашихъ остались почти безъ наслѣдниковъ; что бѣдствiя, которыми столь многiя невинныя жертвы восхищены отъ среды лукавствiя, не остановили, если только не ускорили, успѣховъ лукавствiя, — и говоримъ о сихъ печальныхъ явленiяхъ съ такимъ участiемъ, какъ о ночныхъ призракахъ во время дня?» (Изд. 1873 г., т. 1, стр. 217-218).

«Въ наше время и близъ насъ не умножаются ли уста, глаголющiя суету въ забвенiи Бога и Его заповѣдей? Не глаголютъ ли они часто, свободно и обязательно, въ бесѣдахъ, на зрѣлищахъ, въ книгахъ?

Дѣло суеты начинается тѣмъ, что уменьшается вниманiе къ Божественному, заглушается вкусъ къ духовному и усиливается наклонность къ чувственному: плѣняются изящнымъ, ищутъ прiятнаго съ охлажденiемъ къ истинному и доброму; болѣе занимаются игрой, чѣмъ слушаютъ разсудка и нравственнаго чувства. Но только Божественное, духовное, истинное и доброе, какъ безсмертное и сродное, доставляетъ душѣ постоянное услажденiе; а чувственное, какъ тлѣнное, не можетъ удовлетворить ее. Прiятное, не упроченное истиннымъ и добрымъ, мгновенно и перестаетъ быть прiятнымъ при повторенiи и пресыщенiи, отсюда рождается непрестанная жажда новаго: страсти при ослабленiи вожжей разсудка и нравственнаго чувства легко превращаются въ бѣшенныхъ коней. Дѣло суеты, получивъ силу, не можетъ остановиться на однихъ забавахъ, но, смотря по обстоятельствамъ, больше или меньше, скорѣе или медленнѣе, подается впередъ. Куда? Это слишкомъ очевидно въ наше время у сыновъ чуждыхъ. Многочисленные у нихъ уста, глаголющiя суету, сперва говорили суету прiятную, потомъ нескромную, потомъ соблазнительную, потомъ явно порочную, наконецъ возмутительную и разрушительную. Взволновали умы: вызвали, поощрили, даже вновь образовали людей, ихъ же десница — десница неправды, и такимъ образомъ произошли воды многи, потомъ зла, которое подмываеть основанiе всякаго общественнаго благоустройства и благосостоянiя общественнаго и частнаго. Такъ у сыновъ чуждыхъ. Довольно ли мы осторожны?» (Изд. 1873 г., т. 3, стр. 229-230).

«Земледѣльцы на деревенскихъ поляхъ вдали отъ столицъ сѣютъ сѣмена свои, чтобы собрать отъ нихъ насущный хлѣбъ; но Богъ даетъ избытокъ плода, который проходитъ селенiя, питаетъ города и восходитъ на трапезу цареву. Подобно сему сѣйте слово истины и правды — кто можетъ — на большомъ, а другiе — на маломъ полѣ; поощряйте къ сему другь друга; посѣвъ можетъ сдѣлаться обширнымъ и общественнымъ. Отъ ревностнаго распространенiя въ обществѣ словъ истины и правды долженъ произойти плодъ общественнаго здравомыслiя и правдолюбiя, а отъ сего обилiе общественнаго мира и благоустройства; и это будетъ добрый даръ подданныхъ царю, пекущемуся о благѣ ихъ, содѣйствiе его подвигу въ благоустроенiи царства...

Привычка легкомысленно метать слово на вѣтеръ, къ сожалѣнiю, очень обыкновенная, не даеть намъ примѣтить, какое сокровище часто расточаемъ безъ пользы или со вредомъ для себя и для ближнихъ... Какое сокровище расточаетъ человѣкъ, какой высокiй даръ повергаетъ и попираетъ, какую могущественную, животворную и благотворную силу дѣлаетъ бездѣйственною и мертвою или, напротивъ, злотворною, когда употребляетъ слово не для истины, правды и благости, но на празднословiе, на срамословiе, на ложь, на обманъ, на клевету, на злоупотребленiе клятвы, на распространенiе зломудрiя. Не будьте къ сему невнимательны или равнодушны, чтущiя достоинство слова; ревнуйте о немъ; одушевляйте и вооружайте ваше слово истиною и правдою и, дѣйствуя имъ вѣрно и твердо, не допускайте разлитiя глаголовъ потопныхъ (Пс. 51, 6).

Близъ пути слова правды особенно примѣтны два распутiя: на одной сторонѣ — лесть, на другой — злорѣчiе. Одинъ говоритъ: «Надобно съ ближними обращаться прiятнымъ для нихъ образомъ, особенно въ высшими», — и вслѣдствiе сего льститъ. Другой говорить: «Надобно черное называть чернымъ», — и подъ этимъ предлогомъ предается злорѣчiю. Ни тотъ, ни другой не на правомъ пути — оба на распутiяхъ, которыя не ведутъ къ добру...

Злорѣчiе, которымъ нѣкоторые думаютъ исправлять зло, — невѣрное для этого врачевство. Зло не исправляется зломъ, а добромъ. Какъ загрязненную одежду нельзя чисто вымыть грязною водой, такъ описанiями порока, столь же нечистыми и смрадными, какъ онъ самъ, нельзя очистить людей отъ порока. Умноженiе предъ глазами народа изображенiй порока и преступленiя уменьшаетъ ужасъ преступленiя и отвращенiя отъ порока, и порочный при видѣ такихъ изображенiй говоритъ: «Не я одинъ, такихъ много: не очень стыдно». Укажите на темный образъ порока, не терзая чувства и не оскорбляя вкуса чрезмѣрнымъ обнаженiемъ его гнусностей; а съ другой стороны, изобразите добродѣтель въ ея неподдѣльной истинѣ, въ ея чистомъ свѣтѣ, въ ея непоколебимой твердости, въ ея чудной красотѣ...» (Изд. 1873 г., т. 3, стр. 304-305).

«...Открывать и обличать недостатки легче, нежели исправлять. Несчастiе нашего времени то, что количество погрѣшностей и неосторожностей, накопленное не однимъ уже вѣкомъ, едва ли не превышаетъ силы и средства исправленiя. Посему необходимо возставать не вдругь противу всѣхъ недостатковъ, но въ особенности противъ болѣе вредныхъ и предлагать средства исправленiя не вдругъ всепотребныя, но сперва преимущественно потребныя и возможныя» («Письмо къ преосвященному Иннокентiю Камчатскому, бывшему митрополиту въ Москвѣ», «Русскiй архивъ», 1881 г., т. 2, стр. 28).

«...Усиленное стремленiе къ преобразованiямъ, неограниченная, но неопытная свобода слова и гласность произвели столько разнообразныхъ воззрѣнiй на предметы, что трудно между ними найти и отдѣлить лучшее и привести разногласiе къ единству. Было бы осторожно какъ можно менѣе колебать, что стоитъ твердо, чтобы перестроенiе не обратить въ разрушенiе. Богь да просвѣтитъ тѣхъ, кому суждено изъ разнообразiя мнѣнiя извлечь твердую истину» («Письмо къ ректору Московской Духовной Академiи прот. А.Г. Горскому отъ 10 апр. 1867 г.», «Творенiя св. отцовъ», изд. 1882 г., кн. 4, стр. 432-433).

«Сильное движенiе управленiя оть единства къ народовластiю неблагопрiятно началамъ духовнаго управленiя и можеть обезсилить апостольскую и церковную идею послушанiя...» (тамъ же, стр. 437).

«Духъ порицанiя бурно дышитъ въ области русской письменности. Онъ не щадитъ ни лицъ, ни званiй, ни учрежденiй, ни властей, ни законовъ. Для чего это? Говорятъ: для исправленiя... А что въ самомъ дѣлѣ должно произойти, если все будетъ обременено и всѣ будутъ обременены порицанiями? Естественно уменьшенiе ко всему и ко всѣмъуваженiя, довѣрiя, надежды. Итакъ, созидаетъ ли духъ порицанiя или разрушаеть?» («Рѣчь при открытiи Общества любителей духовнаго просвЬщенiя въ Москвѣ»).

Объ избранiи судей Филаретъ еще въ 1818 г. (въ то время викарiй С.-Петербургской митрополiи) произнесъ въ петербургскомъ Казанскомъ соборѣ слово, многiя мѣста коего имѣютъ прямое приложенiе и къ новымъ судамъ, хотя строй ихъ уже совсѣмъ не тоть, что прежде:

«...Избирателямъ судей не такъ же ли нужно знать и чувствовать важность суда, какъ и самымъ судiямъ? Избранiе судей есть сѣянiе того, что должно принести плодъ въ судѣ; а судъ есть жатва того, что посѣяно въ избранiи — можно ли надѣяться доброй жатвы послѣ худого сѣянiя и можетъ ли быть доброе сѣянiе, когда сѣятель не думаеть о томъ, что сѣетъ? Сѣятели правды и мира, не посѣять бы вамъ неправды и раздора, клеветы и мздоимства? Благородные мужи и граждане, облекаемые нынѣ въ санъ избирателей и такимъ образомъ поставляемые судьями будущихъ судей! Готовясь произнесть клятву въ вѣрности сего чрезвычайнаго служенiя вашего престолу и отечеству, разсмотрите прежде внимательно, какое важное дѣло предлежитъ вамъ. Видите, что вы творите? (2 Пар. 19, 6, 7).

...Устроенiе суда чрезъ избранiе важнѣйшихъ блюстителей общественнаго порядка и правосудiя есть одно изъ важнѣйшихъ дѣлъ человѣческихъ; отъ него много зависитъ благо или зло многихъ людей, благоустройство или нестроенiе общества, совершенство или несовершенство союза между государемъ и государствомъ.

Судъ есть ограда собственности и личной безопасности, а судiя есть стражъ сея ограды. Безъ суда всякая земля была бы, подобно какъ нѣкогда земля Ханаанская, землею поядающею живущiя на ней: не было бы другой собственности, кромѣ добычи хищника, до которой не достигла рука другого хищника; не было бы другой безопасности, кромѣ безопасности вооруженнаго и бодрствующаго воина или безопасности сильнаго притѣснителя, доколѣ онъ не встрѣтился съ сильнѣйшимъ... Но что крѣпкая ограда, если стражъ ея ненадеженъ! Что и укрѣпленный законами судъ, если въ немъ дѣйствуетъ недостойный судiя! Правда, законъ поставленъ не только для подсудимыхъ, но и для судiи, дабы вразумлялъ его и управлялъ имъ; но мудрость и справедливость закона суть заключенныя сокровища, если не отверзутся мудростью и справедливостью очи судiи. Законъ подчиненъ необходимости и не можетъ подвигнугься, чтобъ удержать при себѣ судiю; но судiя свободенъ и можетъ уклониться отъ закона. Какъ искусный ловецъ и хитрыхъ звѣрей уловляеть, и поражаетъ сильныхъ, и приводитъ въ безопасность кроткое стадо, — такъ искусный судiя, простирая мудрую сѣть законнаго изысканiя и дѣйствуя силою законовъ, и уловляетъ коварныхъ, и низлагаетъ дерзкихъ преступниковъ, и приводитъ въ безопасность добрыхъ гражданъ; а у неискуснаго или невинные увязаютъ въ сѣти, простираемой для виновныхъ, или виновные расторгаютъ ее. Судiя справедливый, изъясняя законъ совѣстью, дѣлаетъ добро и невинному, котораго оправдываетъ, и виновному, котораго осуждаетъ, пресѣкая для одного зло, которое онъ претерпѣвалъ, въ другомъ — еще болѣе существенное зло, которое онъ дѣлалъ; а судiя несправедливый бѣдственнѣйшимъ образомъ умножаетъ зло, которое долженъ былъ истреблять или хотя уменьшать...

Не ограничиваясь благомъ частныхъ людей, которое и не можетъ быть безъ общаго, судъ есть также орудiе общественнаго благоустройства и благосостоянiя. Судiя, какъ блюститель общественнаго порядка, долженъ обнимать и проникать мыслью весь составъ общества, долженъ постигать единство сего многочленовнаго тѣла въ самомъ основанiи онаго и потребности его во всемъ ихъ разнообразiи, дабы могь быть надежнымъ охранителемъ его жизни и врачомъ его болѣзней. Если мы бываемъ осмотрительны въ избранiи врача и для легкой болѣзни даже малѣйшаго изъ членовъ нашего тѣла, какая осмотрительность потребна... Видите, что вы творите.

Орудiе благосостоянiя для цѣлаго тѣла общества и членовъ его есть особеннымъ образомъ орудiе верховной власти, которая есть глава и сердце сего тѣла. И всѣ члены тѣла соединены со главою и покорены ей, способствують ея благотворному владычеству надъ прочими? Всѣ они почерпають силу жизни отъ источника сердца; но не важнѣйшiе ли тѣ, которые, будучи ближайшими преемниками ея, должны распространять ее по всему составу? Судiя есть око верховной власти, дабы надзирать благосостоянiе всего тѣла государства и каждаго изъ членовъ его; ея мышцъ, дабы приводить ихъ въ правильное движенiе; ея руки, дабы простирать ее для охраненiя ихъ. Онъ есть преемникъ и сопроводитель животворной силы, текущей оть сердца во все тѣло государства — любви государя къ подданнымъ. Но какой будетъ союзъ главы или сердца съ цѣлымъ составомъ тѣла, верховной власти — съ обществомъ, если тусклое или померкшее оно не будетъ представлять главѣ ни состоянiя, въ которомъ находятся члены, ни опасностей, которыя имъ угрожаютъ? Если разслабленная мышца не будетъ подымать тяжести членовъ, которые чрезъ нее должны быть приводимы въ движенiе, или будетъ производить только безпорядочныя содроганiя? Если рука, по волѣ главы долженствующая покрывать и охранять члены, будетъ ихъ обнажать и терзать? Если орудiя мудрости и благости государя будутъ преграждать ихъ благотворныя влiянiя, а не распространять по всему составу государства? Вамъ, избиратели, предлежитъ посредствомъ избранiя представить достойныя орудiя верховной власти, представить ей таковыми еще прежде самихъ себя въ самомъ избранiи; ваше дѣло долженствуетъ если не укрѣпить уже тѣснѣйшiй союзъ государя съ государствомъ, по крайней мѣрѣ способствовать къ сохраненiю его совершеннымъ и ненарушимымъ — союзъ всегда вождѣленный, но тѣмъ болѣе драгоцѣнный въ нашемъ отечествѣ, чѣмъ очевиднѣе основывается онъ на любви и украшается довѣренностью государя къ подданнымъ, какъ свидѣтельствуетъ самое право избранiя вамъ дарованное... Вамъ, избиратели, предлежитъ оправдать сiю высокую довѣренность, не огорчить сiю державную любовь. Видите, что вы творите» (Изд. 1877 г., т. 1, стр. 250-254).

 «Попеченiе объ устройствѣ такой системы наказанiй, которая была бы направлена къ цѣли исправлять виновныхъ и противодѣйствовать поползновенiямъ къ проступкамъ и преступленiямъ и которая бы съ тѣмъ вмѣстѣ умягчала правосудiе кротостiю, коснувшись предѣловъ духовнаго вѣдомства, породило вопросъ: какое можетъ быть правильное воззрѣнiе на тѣлесныя наказанiя со стороны христiанства?

При разсмотрѣнiи сего вопроса прежде всего надобно имѣть въ виду, что Христосъ Спаситель созидалъ Церковь, а не государство. Силою внутренняго благодатнаго закона Онъ благоустрояетъ внутреннюю и внѣшнюю жизнь человѣковъ. Государство старается силою внѣшняго закона поставить въ порядокъ и охранить въ порядкѣ частную жизнь человѣка и общественную жизнь государства.

       И посему государство не всегда можетъ слѣдовать высокимъ правиламъ христiанства, а имѣетъ свои правила, не становясь чрезъ то недостойнымъ христiанства. Напримѣръ, христiанство говоритъ: хотящему судитися съ тобою и (посредствомъ неправды въ судѣ) ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу. Но государство не можетъ сказать ограбленному: отдай грабителю и то, что еще не отнято у тебя. Съ такимъ правиломъ не могло бы устоять государство, въ которомъ есть и добрые, и злые. Оно по необходимости говоритъ ограбленному: иди въ судъ; по суду грабитель (хитрый или наглый) долженъ возвратить отнятое, и быть обличенъ и наказанъ.

Вотъ изреченiе Христа Спасителя, касающееся наказанiй, опредѣленныхъ въ законѣ Моисеевомъ: «Слышасте, яко рѣчено бысть: око за око, и зубъ за зубъ. Азъ же глаголю вамъ не противитися злу» (Мате. 5, 38-39). То есть: по закону Моисееву, выколовшiй у другого глазъ долженъ быть наказанъ выколотiемъ глаза, выбившiй зубъ — выбитiемъ зуба; но вы не противоборствуйте дѣлающему вамъ зло, не воздавайте обидою за обиду, терпите великодушно, предоставляйте Богу отмщенiе. И вотъ опять правило, которому не можетъ слѣдовать законодательство государственное. Спаситель не кодексъ уголовный исправляетъ, не о томъ говоритъ, чтобъ измѣнить родъ и степень наказанiя, Онъ преподаетъ духовный законъ — терпѣть и не домогаться наказанiя за обиду.

Итакъ, вопросъ объ употребленiи или неупотребленiи тѣлеснаго наказанiя въ государствѣ стоитъ въ сторонѣ отъ христiанства. Если государство можеть отказаться оть сего рода наказанiя, находя достаточными болѣе кроткiе роды онаго — христiанство одобритъ сiю кротость. Если государство найдеть неизбѣжнымъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ употреблять тѣлесное наказанiе — христiанство не осудить сей строгости, только бы наказанiе было справедливо и не чрезмѣрно.

Нѣкоторые полагаютъ, что тѣлесныя наказанiя дѣйствують разрушительно на народную нравственность. Нельзя думать, чтобы Господь Богь чрезъ Моисея узаконилъ тѣлесное наказанiе виновному: "числомъ четыредесять ранъ да наложатъ ему» (Втор. 25, 3), съ тѣмъ, чтобъ это разрушительно дѣйствовало на нравственность еврейскаго народа.

Полагаютъ, что тѣлесное наказанiе поражаетъ въ наказываемомъ всякое чувство чести. Въ силѣ сего возраженiя противъ тѣлесныхъ наказанiй многое препятствуетъ убѣдиться. Преступникъ убилъ въ себѣ чувство чести тогда, когда рѣшился на преступленiе. Поздно щадить въ немъ сiе чувство во время наказанiя.

Тюремное заключенiе виновнаго менѣе ли поражаетъ въ немъ чувство чести, нежели тѣлесное наказанiе? Можно ли признать правильнымъ такое сужденiе, что виновный изъподъ розогъ идетъ съ безчестiемъ, а изъ тюрьмы — съ честью?

Если какое сознанiе подавляетъ виновнаго, производитъ въ немъ упадокъ духа и тѣмъ препятствуеть ему возвысится къ исправленiю, то это сознанiе сдѣланнаго преступленiя, а не понесеннаго наказанiя. Имѣющiе случай обращаться съ совѣстью такихъ людей замѣчаютъ иногда, что они чувствуютъ внутреннее облегченiе, понеся унизительное наказанiе, симъ удовлетворяють правосудiю, укрѣпляются въ надеждј небеснаго прощенiя и побуждаются къ исправленiю. Прежде, когда тѣлесныя наказанiя были суровѣе, прiѣзжающiе въ Сибирь со страхомъ встрѣчались съ людьми, имѣющими клеймо на лбу и не имѣющими ноздрей; то тамошнiе увѣряли, что это люди честные и достойные полнаго довѣрiя. Видно, тѣлесное наказанiе не препятствовало имъ изъ бездны преступленiя возвыситься до совершенной честности. Неизвѣстно, такъ ли теперь: можетъ быть, не бывшiе подъ наказанiемъ не такой, какъ прежде, примѣръ подаютъ наказаннымъ.

Но да возвратится слово на христiанскую точку зрѣнiя. Апостолы, претерпѣвъ отъ синедрiона безвинно тѣлесныя наказанiя, «идяху радующеся отъ лица собора, яко за имя Господа Iисуса сподобишася безчесгiе прiяти» (Дѣян. 5, 41). Апостолъ Павелъ пишеть къ коринеянамъ: «трищи палицами бiенъ быхъ» (2 Кор. 11, 25), не думая, что тѣмъ унижаетъ себя предъ ними. Итакъ, по христiанскому сужденiю, тѣлесное наказанiе само по себѣ не безчестно, а безчестно только преступленiе.

Нѣкоторые полагали бы совсѣмъ уничтожить тѣлесныя наказанiя и замѣнить ихъ тюремнымъ заключенiемъ. Для сего при многолюдномъ городѣ потребовалось бы построить и содержать почти городъ тюремный. Для сего потребовались бы огромныя издержки, единовременныя и непрерывныя. Изъ какихъ суммъ? Изъ государственныхъ доходовъ. Откуда государственные доходы? Изъ налоговъ на народъ. Итакъ, чтобъ облегчить истинную или мнимую тягость виновныхъ, надобно положить новую тягость на невинныхъ. На сей случай и христiанское, и человѣческое милосердiе можетъ сказать: хорошо миловать виновныхъ, но еще нужнѣе не отягощать невинныхъ.

Указано въ направленiи противъ тѣлесныхъ наказанiй слѣдующее изреченiе: Святители всѣхъ вѣроисповѣданiй постоянно защищали личность существа, созданнаго по образу и подобiю Божiю.

Много указано свидѣтелей; жаль, что ни одинъ не наименованъ и не показано, хотя о нѣкоторыхъ, что именно говорять они. Указаны даже и не существующiе. Тѣхъ, кого мы называемъ святителями, въ нѣкоторыхъ исповѣданiяхъ они не признаются и не существуютъ. Изъ того, что святители защищаютъ личность существа, созданнаго по образу и подобiю Божiю, нельзя вывести заключенiя противъ тѣлесныхъ наказанiй. Защищать личность существа, созданнаго по образу Божiю, не значить защищать личность преступника. И что значитъ: защищать личность человѣка? Не значитъ ли сдѣлать ее неприкосновенною? Но если можно сдѣлать личность виновнаго неприкосновенной для розогь, можно ли сдѣлать личность всякаго виновнаго неприкосновенною для оковъ?

Богодухновенные писатели защищаютъ личность созданнаго по образу Божiю не отъ тѣлеснаго наказанiя, а отъ порока и его послѣдствiй. «Ты побiеши его жезломъ, душу же его избавиши отъ смерти» (Притч. 23, 14).

Есть мысли, блещущiя нравственною красотою, такъ что въ нихъ, какъ въ солнцѣ, не вдругь можно усмотрѣть темное пятно, хотя оно и есть. Таково слѣдующее изреченiе: законъ милосердiя и кротости безусловно осуждаетъ всякiя насильства и истязанiя. Прекрасно. Однако если разсмотрѣть внимательно, то въ семъ блистательномъ изреченiи найдется нѣкоторое пятно, то есть нѣчто не истинное. Нельзя осудить всякое насильство безусловно. Если кто буйствуетъ неукротимо, то необходимо насильство, чтобы связать его. Если надобно поймать и задержать преступника, вора, разбойника, — онъ, конечно, не допуститъ сего добровольно, — а надобно употребить насильство, чтобъ его схватить и сковать.

Такимъ образомъ, мысль блистательная, но не строго вѣрная, не обѣщаетъ надежныхъ заключенiй въ отношенiи къ вопросу о наказанiяхъ.

Слышно, что недавно въ Англiи разсматриваемъ былъ вопросъ объ уничтоженiи тѣлеснаго наказанiя въ военномъ званiи и что тамошнiе военачальники подали голосъ сохранить оное, не опасаясь разрушить въ воинахъ чувство чести, особенно для нихъ важное, и даже признались, что безъ сего имъ трудно было бы сохранить дисциплину въ нижнихъ военныхъ чинахъ. Но слово уже выходить изъ предѣловъ предложеннаго вопроса.

«Время молчати».

 

II

 

«Особенное время, на которое Имѣющiй въ руцѣ Своей власть земли какъ необходимо потребнаго воздвигъ Александра I, было не тихое утро Россiи, но бурный вечеръ Европы. Буря мятежа разрушила и престолъ царя, и алтари Христовы у народа, который дотолѣ, повидимому, дышалъ только легкимъ вѣтромъ; и ужасныя развалины омывалъ продолжительный дождь кровавый. Изъ порывовъ безначалiя родился, какъ сильный вихрь, похититель власти (Наполеонъ I), который то уносилъ престолы съ мѣстъ, гдѣ они были, то поставлялъ ихъ на мѣстахъ, гдѣ ихъ не было, и который, наконецъ, поднявъ большую часть Европы, несъ обрушить ее на Россiю.

Что если бы на сiе время, когда такъ укрѣпился и возвысился сей излишнiй на земли, что если бы не воздвигъ Господь потребнаго на ней? Что было бы съ народами, которые со дня на день, умножая собою число порабощенныхъ, чрезъ сiе самое умножали число орудiй порабощенiя и увеличивали силу поработителя? Что было бы со священнымъ царскимъ достоинствомъ, которое непорфирородный царь оскорблялъ сугубо и униженiемъ порфирородныхъ и возвышенiемъ непорфирородныхъ? Что было бы съ народнымъ духомъ, что было бы съ просвѣщенiемъ и разумомъ образованнѣйшей части свѣта, когда неограниченное самолюбiе никакихъ границъ не уважавшаго властителя непремѣнно требовало, чтобы все умѣло только раболѣпствовать предъ нимъ, чтобы добродѣтель подвизалась только исполнять его волю, истина — ему ласкательствовать, знанiе — изобрѣтать тольоко средства для его цѣли, искусства — производить ему памятники его славы или размножать его идола? Чего надлежало ждать и христiанскому богослуженiю отъ мнимаго въ своей землѣ возстановленiя онаго, который далъ ему видъ возстановленiя только для того, чтобы чрезъ то получить себѣ видъ освященiя?

Какая бездна золъ открывается при семъ размышленiи! Потому какое безпредѣльное благодѣянiе Имѣющаго въ руцѣ своей власть земли, что воздвигь на ней Александра, дабы заключить сiю бездну!...

Богь, который воздвигь Александра на время необычайныхъ браней и подвиговъ, научилъ его противопоставлять оружiямъ воинства плотскимъ не одни плотскiя, но наипаче духовныя?; хитрости — правду, дерзости — твердость и терпѣнiе, надмѣнности — кротость и смиренiе, надеждѣ на искусство и силы человѣческiя — упованiе на помощь и провидѣнiе Божiе. И что же послѣдовало? Идолъ Францiи сокрушился о грудь Россiи... Невольнымъ поклонникамъ его дана свобода выйти изъ заблужденiя. Союзомъ названныя оковы многихъ царствъ распались. Александръ съ побѣдою — въ столицѣ разрушившихъ тебя, возрожденная потомъ столица Александра! (говорится о Москвѣ, сожженной въ 1812 г., и о Парижѣ, взятомъ русскими войсками). Ни къ чему не прикоснется; ничего не требуетъ; не показываетъ и не примѣняеть славы побѣдителя; даритъ имъ плѣнныхъ; воздаетъ христiанскую честь ихъ царюмученику (Людовику ХVI); даетъ имъ безопасность провозгласить изгнаннаго царя и возстановить законный, но давно разрушенный престолъ. Какая необыкновенная побѣда надъ врагами!...

...Неукротимый дотолѣ духъ браней связанъ. Союзамъ царей и царствъ, для которыхъ не находили дотолѣ болѣе приличнаго закона, какъ законъ своекорыстiя и взаимной зависти, Александръ сильнымъ примѣромъ своимъ положилъ въ основанiе законъ безкорыстiя и благоволенiя — словомъ, законъ христiанскiй. Несогласiя народовъ или прекращены, или обезсилены. Крамолы если не уничтожены, то приведены въ отчаянiе. Дѣла, которыя рѣшалъ мечъ, уже разрѣшаются совѣтами. Многочисленное воинство Александра стоитъ въ тишинѣ, какъ величественная стража мира не только Россiи, но и Европы. Оградясь отъ враговъ внѣшнихъ, Александръ обращается противъ враговъ внутреннихъ, противъ неправосудiя, неблагочинiя, неблагочестiя; какъ солнце, правильными шествiями обходитъ землю ему подвластную...

Царю царей! Ты взялъ сего царя, какъ праведнаго отъ лица неправды, когда она готовилась вновь разродиться отступленiемъ отъ царей; ибо разрушителя крамолъ всемiрныхъ надлежало устранить отъ тяжкой судьбы видѣть ихъ отрасль, проникшую даже въ отечество» (Слово при гробѣ императора Александра I, т. 2, стр. 253-254).

Въ своемъ знаменитомъ разсужденiи «О причинахъ нашихъ успѣховъ въ войнѣ 1812 года» митрополитъ Филаретъ говорилъ:

«...Участь государствъ опредѣляется вѣчнымъ закономъ истины, который положенъ въ основанiе ихъ бытiя и который, по мѣрѣ ихъ утвержденiя на немъ или уклоненiя оть него, изрекаетъ на нихъ судъ, приводимый потомъ въ исполненiе подъ всеобъемлющимъ судоблюстительствомъ Провидѣнiя.

Что есть государство? Нѣкоторый участокъ во всеобщемъ владычествѣ Вседержителя, отдѣленный по наружности, но невидимою властью сопряженный съ единствомъ всецѣлаго. Итакъ, чѣмъ постояннѣе оно удерживаетъ себя въ союзѣ верховнаго Правителя мiра соблюденiемъ Его закона, благочестiемъ и добродѣтелiю, тѣмъ точнѣе входить во всеобщiй порядокъ Его правленiя, тѣмъ несомнѣннѣе покровитительствуется Имъ, тѣмъ обильнѣе прiемлетъ отъ Него силы къ своему сохраненiю и совершенствованiю. Оставивъ Бога, оно можетъ быть на нѣкоторое время оставлено самому себѣ, — по закону долготерпѣнiя, или въ ожиданiи его исправленiя, или въ орудiе наказанiя для другихъ, или до исполненiя мѣры его беззаконiй, — но вскорѣ поражается правосудiемъ, какъ возмутительная область Божiей державы.

Что есть государство? Великое семейство человѣковъ, которое, по умноженiи своихъ членовъ и раздѣленiи родовъ не могши быть управляемо, какъ въ началѣ, единымъ естественнымъ отцомъ, признаетъ надъ собою въ семъ качествѣ избраннаго Богомъ и закономъ государя. Итакъ, чѣмъ искреннѣе подданные предаются отеческому о нихъ попеченiю государя и съ сыновнею довѣренностью и послушанiемъ исполняютъ его волю; чѣмъ естественнѣе государь и поставляемые имъ подъ собою правители народа по образу его представляютъ собою отцовъ великаго и въ великимъ меньшихъ семействъ, украшая власть благотворенiемъ, растворяя правду милосердiемъ, простирая призрѣнiе мудрости и благости отъ чертоговъ до хижинъ и темницъ, — тѣмъ соединяющiе правленiе съ подданными узы неразрывнѣе, ревность ко благу общему живѣе, дѣятельность неутомимѣе, единодушiе неразлучнѣе, крѣпость необоримѣе. Но когда члены общества связуются токмо страхомъ и одушевляются токмо корыстiю собственною, когда глава народа, презирая его, употребляетъ орудiемъ своего честолюбiя и злобы, тогда есть покорные невольники доколѣ есть крѣпкiя оковы, есть служители кровопролитiя доколѣ есть надежда добычи, а при наступленiи общей опасности всѣ связи общества ослабѣвають, народъ безъ бодрости, престолы безъ подпоры, отечество сиротствуетъ.

Что есть государство? Союзъ свободныхъ нравственныхъ существъ, соединившихся между собою съ пожертвованiемъ частью своей свободы для охраненiя и утвержденiя общими силами закона нравственности, который составляегь необходимость ихъ бытiя. Законы гражданскiе суть не что иное, какъ примѣненные къ особеннымъ случаямъ истолкованiя сего закона и ограды, поставленные противъ его нарушенiя. Итакъ, гдѣ священный законъ нравственности непоколебимо утвержденъ въ сердцахъ воспитанiемъ, вѣрою, здравымъ, неискаженнымъ ученiемъ и уважаемыми примѣрами предковъ, — тамъ сохраняютъ вѣрность къ отечеству и тогда, когда никто не стережетъ ее, жертвують ему собственностью и собою безъ побужденiй воздаянiя или славы. Тамъ умирають за законы, тогда какъ не опасаются умереть оть законовъ и когда могли бы сохранить жизнь ихъ нарушенiемъ. Если же законъ, живущiй въ сердцахъ, изгоняется ложнымъ просвѣщенiемъ и необузданной чувственностью — нѣтъ жизни въ законахъ писаныхъ; повелѣнiя не имѣютъ уваженiя, исполненiе — довѣрiя; своеволiе идетъ рядомъ къ угнетенiемъ, и оба приближають общество къ паденiю.

Приложимъ сiи всеобщiя истины къ настоящему положенiю отечества (въ 1812 г.): они покажутъ составъ и мѣру его величiя.

Вѣруетъ Россiйское царство, что владѣетъ Вышнiй царствомъ человѣческимъ, и, неотступно держась вѣрою и упованiемъ всемогущаго сего Владыки, отъ Него прiяло мощь, дабы, не колеблясь, удержать на раменахъ своихъ всю тяжесть своего бѣдствiя, когда всѣми земными силами было или боримо, или оставляемо. Когда правота и великодушiе упразднены были въ мѣрахъ безопасности вѣроломствомъ и нарушенiемъ народныхъ правъ, благочестивѣйшiй монархъ не поколебался, но поручилъ свое дѣло Боiу и не усомнился въ народѣ своемъ. Вѣрный народъ не поколебался, но ввѣрилъ судьбу свою Богу и монарху. Продолженiе и возрастанiе общей опасности нигдѣ не могло быть примѣчено, развѣ при алтаряхъ, гдѣ моленiя становились продолжительнѣе, возрастало число притекающихъ, отверзающiеся Господу сердца, уже не таясь собранiй, изливались въ слезахъ умиленiя и гдѣ отходящiе на брань принимали послѣднее напутствiе. Когда противу чрезмѣрнаго числа вражескихъ полчищъ правительство принуждено было поставить не искушенныхъ въ брани гражданъ, вѣра запечатлѣла ихъ собственнымъ своимъ знаменiемъ, утвердила своимъ благословенiемъ, и сiи неопытные ратники подкрѣпили, обрадовали, удивили старыхъ воиновъ. А когда неистовые скопища нечестивцевъ не оставили въ мирѣ и безоружную вѣру, когда, наипаче въ богатой древнимъ благочестiемъ столицѣ, исполняли свои руки святотатствами, оскверняли храмы живого Бога и ругались его святынѣ, — усердiе къ вѣрѣ превращалось въ пламенную, неутомимую ревность наказать хулителей и даже въ ободряющую надежду, что врагь Божiй не долго будетъ счастливымъ врагомъ нашимъ. Наконецъ, съ того времени какъ по исполненiи дней тяжкаго искушенiя Господь силъ увѣнчалъ насъ оружiемъ Своего благоволенiя на необозримомъ поприщѣ колико знаменитыхъ, столько же трудныхъ подвиговъ, — не тѣмъ ли наипаче высокимъ чувствованiемъ одушевляется и украшается побѣдоносное воинство, что идетъ подъ невидимымъ предводительствомъ Бога отмщенiй?

Кроткiй союзъ любви между подданными и государемъ, котораго прiобыкли они видѣть нѣжнымъ отцомъ своимъ и мудрымъ, неусыпнымъ промыслителемъ, есть другой источникъ силы, сохранившей невредимою цѣлость государства противъ напряженнѣйшихъ усилiй къ его потрясенiю и сообщившей благоустройство и живость его дѣйствiямъ во дни нестроенiя. Когда уже врагь нѣкоторыя области его занималъ, а многимъ угрожалъ, оно принуждено было только еще собирать новыя силы и пособiя военныя. Какiя же необыкновенныя мѣры потребны были для того, чтобы сiе исполнено было и съ невозмущенною точностью, и съ неутомимою поспѣшностiю, и съ удовлетворенiемъ необъятныхъ нуждъ, и безъ опаснаго стѣсненiя народа? Одно слово государя. Будучи увѣренъ въ чувствованiяхъ своего народа, онъ пригласилъ его ко всеобщему возстанiю противу врага — и точно всѣ возстали. Каждый помѣстный владѣлецъ учреждалъ посильное войско для слiянiя въ общую силу; множество свободныхъ рукъ оставляли вѣсы, перо и другiя мiрныя орудiя и простирались къ мечу; свободныя пожертвованiя на потребности брани приносимы были не токмо свободными щедро, но и тѣми свободно, которые сами могли быть представлены другими въ пожертвованiе. Тѣ, которыхъ семейства были въ опасности, обращались отъ нихъ къ общей опасности; семейства менѣе, нежели обыкновенно, плакали, провожая новыхъ ратниковъ: забывали родство, помышляя объ отечествѣ. Приверженность народа къ своему правительству не ослабѣвала и тамъ, гдѣ затруднялись или прерывались сношенiя съ правительствомъ. Можно сказать, что въ Москвѣ, въ самое время несчастнаго ея превращенiя изъ столицы Россiйской въ ужасный станъ французскiй, подданные Александра были вѣрнѣе своему государю, нежели рабы Наполеона своему повелителю: ибо извѣстно, что своевольство французскаго войска, еще болѣе пагубное для него самого, нежели для опустошенной имъ столицы, не могло быть укрощено ни присутствiемъ, ни повелѣнiями, ни правосудiемъ, ни самою жестокостью Наполеона; между тѣмъ, какъ граждане московскiе, сохраняя послушанiе къ своему государю, по многократнымъ и ласковымъ, и грознымъ требованiямъ, но хотѣли даже предстать иноплеменному властителю, рѣшаясь страдать и умирать, но убѣгать съ нимъ сообщенiя, оставляя его съ одними тѣлохранителями носиться по безлюднымъ путямъ вокругь Кремля, какъ толпы привидѣнiй около надгробныхъ памятниковъ.

Простыя, но чистыя и твердыя правила нравственности, преданныя отъ предковъ и не ослабленныя иноплеменными нововведенiями, поддерживали сiю вѣрность къ своимъ обязанностямъ среди опаснѣйшихъ соблазновъ и величайшихъ трудностей. Когда гласъ законовъ уже почти не слышенъ былъ среди шума браннаго, законъ внутреннiй говорилъ сердцу россiянина столько же сильно и повелительно: «Не смущайся сомнѣнiемъ и неизвѣстностью; въ клятвѣ, которую ты далъ въ вѣрности царю и отечеству, ты найдешь ключъ къ мудрости, разрѣшающей всѣ недоумѣнiя. Находясь цѣлую жизнь подъ защитою законовъ и правительства, воспользуйся случаемъ быть хотя однажды защитою законовъ и правительства. Не страшись опасности, подвизаясь за правду: лучше умереть за нее, нежели пережить ее. Искупи кровью для потомковъ тѣ блага, которыя кровью купили для тебя предки. Уклоняясь отъ смерти за честь вѣры и за свободу отечества, ты умрешь преступникомъ или рабомъ; умри за вѣру и отечество, и ты прiимешь жизнь и вѣнецъ на небѣ». Воть правила, которыя россiйскiй народъ не столько умѣетъ изъяснять, сколько чувствовать, уважать, исполнять! Вотъ чудное искусство быть непобѣдимымъ, собирающее войска безъ военачальниковъ, претворяющее цѣлыя селенiя въ ополченiя, ополчающее на брань слабыя руки женъ, побѣждающее побѣдителей! Вотъ истинно свободная наука необразованнаго по новѣйшимъ умозрѣнiямъ народа, которою онъ обличилъ западныхъ просвѣтителей въ буйномъ и рабскомъ невѣжествѣ и которою теперь съ толикимъ успѣхомъ освобождаетъ ихъ отъ рабства!..

«Господи, въ руцi Котораго власть земли и Который потребнаго воздвигаеши во время на ней» (Сир. 10, 4)! На какое трудное время обрѣлъ Ты потребнымъ избраннаго и воздвигнутаго Тобою (императора) Николая! Въ то самое время, когда онъ вступалъ на родительскiй и прародительскiй престолъ, ему надлежало перешагнуть чрезъ опасность или, лучше сказать, чрезъ бездну, грозившую поглотить и престолъ, и царство. Онъ не поколебался; заградилъ бездну; мы успокоились...» (Изд. 1877 г., т. 3, стр. 464).

«...Лукавое съ дерзостью явилось было въ то самое время, когда Николай I долженъ былъ возсѣсть на прародительскiй престолъ; и внезапная буря угрожала общественному порядку и безопасности. Но царь, твердый правдою своего призванiя и упованiемъ на Бога, не поколебался ни на мгновенiе: крѣпостiю своего духа запретилъ бурѣ; утвердилъ престолъ въ то самое время, когда возсѣлъ на него; въ первый день царствованiя сдѣлался избавителемъ царства» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 249).

«Вскорѣ потомъ двѣ нехристiанскiя державы, одна за другой, вызывали его на подвиги бранные; и хотя открытая сила враговъ подкрѣпляема была не менѣе значительной тайной силой завидующихъ Россiи, однако правда и крѣпость нашего царя въ брани и увѣренность въ побѣдѣ низлагали открытое и обезоруживали скрытое противоборство...

Такъ было и тогда, когда народъ не совсѣмъ иноплеменный (поляки), утраченное имъ достоинство царства получившiй только по милости русскаго царя и доведенный до безпримѣрнаго въ прежней исторiи его благоустройства и благосостоянiя, воздалъ за благодѣянiя неблагодарностью и за благоуправленiе мятежомъ. Грозенъ и неотвратимъ былъ громовой ударъ царской правды, поразившiй крамолу и своеволiе: но вслѣдъ за тѣмъ, подобно какъ громовое облако благотворнымъ дождемъ, разрѣшилась царская правда царскою милостью...

Хотите ли видѣть во внутреннихъ дѣлахъ государства невозмущаемую затрудненiями правду цареву? Посмотрите на законодательство. Вѣкъ прошелъ до Николая I въ неутвердившихся предположенiяхъ и въ неуспѣшныхъ трудахъ, чтобы дать благоустройство русскому законодательству. Онъ совершилъ сiе въ немногiе годы.

...Единство вѣры есть важное подкрѣпленiе единству народности, и оба сiи единства вмѣстѣ имѣютъ важное отношенiе къ силѣ государства. Около двухъ миллiоновъ русскаго народа, прежде единовѣрныхъ, въ три прошедшихъ вѣка чуждою хитростью и насилiемъ отторжены были отъ Православной Церкви, и употреблены продолжительныя всевозможныя усилiя прикрѣпить ихъ къ церкви западной. Правительство же русское поступало съ ними по правиламъ вѣротерпимости. Посему сколько должно было желать, столько же мало можно было надѣяться ихъ возсоединенiя съ Православною Церковью. Но они вдругь собственнымъ движенiемъ, подъ предводительствомъ всѣхъ своихъ высшихъ пастырей, почти всѣхъ священнослужителей тихо и свободно пришли въ Православную Церковь, подобно какъ овцы возвращаются во дворъ овчiй, изъ котораго недавно вышли...

Но я не жатву собираю, а только срываю нѣкоторые колосья на полѣ царскаго двадцатипятилѣтiя.

Можно ли, однако, не упомянуть о послѣднихъ событiяхъ (венгерская революцiя), когда правда царя нашего подвиглась на защищенiе оскорбленнаго царя-союзника? Для сопротивленiя поднятъ былъ почти поголовно цѣлый народъ, обольщенный и обладаемый сынами лукавства, изъ многихъ народовъ соединившимися въ единомыслiе лукавства...» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 249-250).

«Поистинѣ Россiя можетъ, — говорилъ митрополитъ о войнѣ 1853-55 гг., — приносить Богу правды древнюю жалобу: умножися на мя неправда гордыхъ.

Послѣ неправды сосѣда, который, бывъ защищенъ царемъ Россiи отъ сильнаго мятежника, нарушилъ царственныя договоры и древнiя права святыхъ мѣстъ, утѣснилъ православныхъ христiанъ и тѣмъ началъ распрю, сколько еще родилось неправдъѣ Возстала неправда гордыхъ, которая не могла спокойно смотрѣть на побѣдоносное могущество Россiи, — впрочемъ, ни для какого царства и народа не тягостное, а для многихъ благотворное, — и, судя по себѣ, не хотѣла вѣрить правдѣ Россiи, вымышляла мечтательныя на нее подозрѣнiя и обвиненiя и раздражала ими умы народовъ. Возбудилась неправда своекорыстiя и, недовольствуясь многими уже широкими путями къ прiобрѣтенiю, взыскала открыть себѣ новые оружiемъ и кровопролитiемъ. Была ли правда въ предпрiятiи миротворства, когда предложившiе условiя мира, какiя они нашли безобидными для обѣихъ разногласящихъ сторонъ, получивъ на оныя согласiе Россiи, вмѣсто того, чтобы соединиться съ нею и поддерживать общее уже съ нею дѣло мира, обратились на сторону противника ея и возжгли войну? Была ли правда и въ другомъ подобномъ предпрiятiи, когда довѣренные воюющихъ и невоюющихъ державъ нашли путь, которымъ всѣ они полагали возможнымъ дойти до мира, но двѣ державы вновь обратились рѣшительно на путь войны, не оправдывая сего никакими причинами и скрывая свои намѣренiя? Не явны ли неправды войны, въ которой враги наши свои неудачи противъ укрѣпленныхъ мѣстъ думаютъ вознаградить опустошенiемъ беззащитныхъ, коварно употребляютъ знамя мира, чтобъ убивать и грабить не ожидающихъ битвы, не щадятъ немощнаго пола и возраста, оскорбляютъ святыню поруганiемъ и святотатствомъ? Есть ли правда въ союзѣ, въ который вступили христiане съ невѣрными противъ христiанъ, съ желанiемъ договоры, въ пользу христiанъ, по праву заключенные, безъ права уничтожить, въ которомъ защищающiе попираютъ защищаемаго, въ который не побужденiями справедливости, а угрозами и прельстительными обѣщанiями стараются вовлекать царей и народы, чтобъ они проливали кровь за дѣло имъ чуждое?» (Изд. 1861 г, т. 3, стр. 288).

«Нельзя равнодушно воспоминать, какiя трудности надлежало преодолѣвать въ сей брани россiйскому воинству, какiя тягости долженъ былъ понести народъ, какимъ лишенiямъ и страданiямъ подвергались отъ враговъ наши соотечественники, близкiе къ позорищу войны. Но съ сими печальными воспоминанiями соединено утѣшительное и величественное. Наши воины моря, начавъ свои подвиги истребленiемъ турецкаго флота, когда должны были уклоняться отъ чрезмѣрнаго превосходства морской силы нѣсколькихъ державъ, не только не уступили своихъ кораблей, но и сдѣлали изъ нихъ подводное укрѣпленiе для защиты пристани и города. Потомъ соединенные воины моря и суши одиннадцать мѣсяцевъ побѣдоносно противостояли въ Севастополѣ многочисленнѣйшимъ войскамъ четырехъ державъ и безпримѣрнымъ донынѣ разрушительнымъ орудiямъ. Наконецъ, хотя и допущены враги работать надъ оставленными имъ развалинами для умноженiя развалинъ, но въ Севастополѣ донынѣ (до заключенiя Парижскаго мира) стоитъ русское воинство. На Дальнемъ Востокѣ малое укрѣпленiе съ горстью людей отразило морское и сухопутное нападенiя несравненно сильнѣйшихъ враговъ, по признанiю участвовавшихъ въ томъ болѣе молитвою, нежели силою. На западѣ два сильнѣйшiе флота безполезно истощали свои усилiя противъ одной крѣпости, а на другую смотрѣли только издали. На сѣверѣ было странное противоборство: съ одной стороны — военныя суда и огнестрѣльныя орудiя, съ другой — священнослужители и монашествующiе, со святынею и молитвою ходящiе по стѣнѣ, и нѣсколько человѣкъ со слабымъ и неисправнымъ оружiемъ: и обитель осталась непобѣжденною, и святыня неприкосновенною. Противъ Россiи дѣйствовали войска четырехъ державъ; и въ числѣ сихъ были сильнѣйшiе въ мiрѣ. Изъ державъ мирныхъ нѣкоторыя были вполнѣ мирны, а нѣкоторыя своимъ неяснымъ положенiемъ уменьшали удобство нашего дѣйствованiя, и все обращалось въ удобство для враговъ. И несмотря на все сiе, въ Европѣ мы непобѣждены, а въ Азiи мы побѣдители. Слава россiйскому воинству! Благословенна память подвижниковъ отечества, принесшихъ ему въ жертву мужество, искусство и жизнь!» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 343).

По случаю заключенiя Парижскаго мира митрополитъ Филаретъ 29 марта 1856 года сказалъ государю императору Александру Николаевичу слѣдующее:

«Къ тебѣ очи наши и сердца, какъ прежде, тогда какъ не прежнее видимъ въ твоемъ второмъ царскомъ лѣтѣ. Ты наслѣдовалъ войну упорную противъ насъ и противъ мира — и даровалъ намъ миръ. Твоя правда и мужество не отказались отъ войны — твое человѣколюбiе не отказалось отъ предложеннаго мира. Не побѣдили Россiи враги — ты побѣдилъ вражду...» (Изд. 1861 г., т. 3, 378).

Въ апрѣлѣ 1856 г. митрополитъ Филаретъ въ письмѣ своемъ къ князю С.М. Голицыну какъ бы разъясняетъ свою мысль, что Россiя не была побѣждена подъ Севастополемъ:

«Возвращаю вашему сiятельству кiевское поученiе. Простите, оно не очень меня плѣнило. Первый годъ царствованiя (Александра II) описанъ чертами свыше нужды темными. Какая въ этомъ польза? Мы должны говорить для наставленiя: наставленiя изъ сего никакого не выведено.

Проповѣдникъ говоритъ, что Севастополь «отданъ врагамъ». — Неправда. Сѣверная часть его не отдана донынѣ.

Говорить: враги торжествуютъ. — Невѣрно. Англичане побѣждены нами; и для французовъ не велико торжество, когда они отъ нѣсколькихъ укрѣпленiй отбиты и одно только взяли.

Борется съ вопросомъ: почему враги не наказаны? Здѣсь опять неточность. Они не мало наказаны: ихъ много погибло собственно отъ войны, много истреблено болѣзнями и бурею на морѣ. Слѣдственно, правосудiя не только ожидать должно въ будущемъ, но частью оно уже и явилось.

Говоритъ, что государь «не могь отречься отъ мира». — Опять неточность, имѣющая неблагопрiятный видъ. Что за невозможность? Государь властенъ былъ продолжать войну, но заблагоразсудилъ предпочесть миръ.

Если Богь посылаетъ непрiятное, надобно сiе смиренно признавать, но не преувеличивать, ибо сiе можетъ вести къ упадку духа, а не къ пользѣ» (автографъ этого письма въ настоящее время въ числѣ другихъ находится въ редакцiи «Православнаго обозрѣнiя», въ коемъ наслѣдники князя С.М. Голицына печатаютъ письма къ нему митрополита Филарета).

Въ день священнаго коронованiя императора Александра Николаевича, 26 авг. 1856 г., митрополитъ сказалъ государю въ Успенскомъ соборѣ слѣдующее:

«Благочестивѣйшiй, Богомъ вѣнчанный Великiй Государь Императоръ!

Благословенъ Царь царствующихъ! «Онъ положилъ на главѣ твоей вѣнецъ отъ камене честна» (Пс. 20,4). Съ увѣренностiю говорю сiе потому, что изъ устъ пророка беру слово, изображающее судьбу царя, праведно воцарившагося.

Богь вѣнчалъ тебя: ибо Его провидѣнiе привело тебя къ сему закономъ престолонаслѣдiя, который Онъ же положилъ и освятилъ, когда прiявъ царя въ орудiе своего богоправленiя, изрекъ о немъ свое опредѣленiе: «отъ плода чрева твоего посажду на престолѣ твоемъ» (Пс. 131, 11).

Богъ вѣнчалъ тебя: ибо Онъ «даетъ по сердцу» (Пс. 19, 5), а твое сердце желало не торжественнаго только явленiя твоего величества, но наипаче таинственнаго осѣненiя отъ Господня Духа владычняго, Духа премудрости и вѣдѣнiя, Духа совѣта и крѣпости.

Мы слушали твою о семъ молитву нынѣ: Сердцевѣдецъ внялъ ей ранѣе; и когда ты медлилъ прiять вѣнецъ твой, потому что продолжалъ защищать и умиротворять твое царство, Онъ ускорилъ утишить бурю брани, чтобы ты въ мирѣ совершилъ твою царственную молитву и чтобы вѣнецъ наслѣдiя былъ для тебя и вѣнцомъ подвига.

Итакъ, «Господа силою возвеселися Боговѣнчанный царь, и о спасенiи Его возрадуйся зѣло!» (Пс. 20, 1).

Возрадуйся такожде и ты, благочестивѣйшая Государыня, о славѣ твоего всепресвѣтлѣйшаго супруга, свыше освѣщаемой и освящаемой и лучомъ священнымъ и тебя озаряющей...

Свѣтло возрадуйся, Православная Церковь, и твоя соборная молитва вѣры, любви и благодарности да восходитъ къ престолу Всевышняго, когда Онъ на избраннаго отъ людей своихъ полагаетъ печать Своего избранiя, какъ на вожделѣннаго первенца твоихъ сыновъ, на твоего вѣрнаго и крѣпкаго защитника, на преемственнаго исполнителя древняго о тебѣ слова судебъ: будутъ царiе кормители твои (Пс. 49, 23).

Свѣтися радостiю, Россiя! Божiе благословенiе возсiяло надъ тобою восвященной славѣ царя твоего. Что можетъ быть вожделѣннѣе, что радостнѣе, что благонадежнѣе для царства, какъ царь, который полагаетъ сердце свое въ силу Божiю (Пс. 17, 14), которому царскiй вѣнецъ тогда прiятенъ, когда принятъ отъ Царя Небеснаго, который царскiя доблести, намѣренiя, дѣятельность желаетъ освятить и освящаетъ помазанiемъ отъ Святого?

Поистинѣ, благочестивѣйшiй Государь, чтобы отъ вѣнца царева, какъ отъ средоточiя, на все царство простирался животворный свѣтъ «честнѣйшiй каменей многоцѣнныхъ» (Притч. 3,15) мудрости правительственной, чтобы мановенiя скипетра царева подчиненнымъ властямъ и служителямъ воли царевой указывали всегда вѣрное направленiе ко благу общественному, чтобы рука царева крѣпко и всецѣло обымала державу его, чтобы мечъ царевъ былъ всегда уготованъ на защиту правды и однимъ появленiемъ своимъ уже поражалъ неправду и зло, чтобы царское знамя собирало въ единство и вводило въ стройный чинъ миллiоны народа, чтобы труда и бдѣнiя царева доставало для возбужденiя и возвышенiя ихъ дѣятельности и для обезпеченiя ихъ покоя, — не высшiй ли мѣры человѣческой потребенъ для сего въ царѣ даръ? Но посему-то наипаче и радуемся мы, что, будучи рожденъ царствовать, будучи приснопамятнымъ родителемъ твоимъ уготованъ царствовать, дѣйствительно царствуя, еще взыскуешь свыше дара царствовать. И вѣренъ "Вознесшiй Тебя отъ людей своихъ» (Пс. 88,20), по вѣрѣ твоей и твоего народа въ прiемлемомъ тобою нынѣ священномъ помазанiи даровать тебѣ невидимо помазанiе благодатное, свѣтоносное, пребывающее, дѣйствующее тобою къ нашему истинному благополучiю, къ твоей истинной радости о нашемъ благополучiи, — подобно какъ древле, по царскомъ помазанiи благодатно и благотворно ношашеся Духъ Господень надъ Давидомъ отъ того дне и потомъ» (1 Цар. 16, 13) (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 379-380).

Вспоминая въ другой своей бесѣдѣ съ паствою коронованiе императора Александра II, митрополитъ говорилъ:

«Вспомнимъ, что это былъ достопамятный Бородинскiй день, въ который Россiя одна противостояла всей Европѣ, въ который духъ завоеванiя и преобладанiя, не знавшiй дотолѣ преградъ, приразился челомъ къ стѣнѣ, встрѣтясь съ духомъ любви къ Царю и отечеству. Сему дню по достоинству досталась честь быть днемъ Царскаго вѣнца и торжественнымъ свидѣтелемъ любви народной къ Царю.

Вспомнимъ тогдашнее ясное и тихое утро. Оно какъ бы нарочно приготовлено было, чтобы явиться зеркаломъ и образомъ души Царевой.

Вспомнимъ тогдашнюю въ Кремлѣ и окрестъ Кремля прекрасную тѣсноту, которая выражала сердечное стремленiе къ Царю всего народонаселенiя московскаго и, по возможности, чрезъ представителей всего народа русскаго, или точнѣе, всѣхъ народовъ царства Всероссiйскаго.

Найдется ли довольно сильное слово, которое изобразило бы тогдашнiй всеобщiй восторгъ? — И пусть не найдется. Это ненайденное слово вамъ и слышимо, и понятно: поелику отъ тогдашнихъ сердечныхъ воскликновенiй есть и нынѣ вѣрный отголосокъ въ вѣрныхъ сердцахъ.

Особенно желалъ бы я, чтобы каждый сынъ Россiи въ такомъ же свѣтѣ узрѣлъ нынѣ мысленнымъ окомъ, какъ мы тогда мысленнымъ и чувственнымъ окомъ зрѣли Благочестивѣйшаго Царя нашего и Благочестивѣйшую Супругу Его, и совершавшееся съ Ними въ семъ святилищѣ (Въ Большомъ Успенскомъ соборѣ въ Кремлѣ) въ священнѣйшiя минуты священнаго дня. Какъ смиреннымъ являлось Ихъ величiе предъ лицомъ Царя царствующихъ и вмѣстѣ какъ величественнымъ Ихъ смиренiе! Какое благоговѣнiе предъ святынею! Какое одушевленiе молитвы! Какое небесное безмолвiе въ церкви, когда вѣнчанный Царь одинъ преклонилъ колѣна и горячая молитва о благословенiи свыше на Него и на царство Его просiявала изъ Его сердца, и очей, и устъ и тихо воспламѣняла всѣ сердца: сливала ихъ въ одно кадило, въ одинъ благоуханный еимiамъ; и его, безъ сомнѣнiя, невидимо принималъ Ангелъ Хранитель Россiи, «и взыдедымъ кадильный молитвами святыхъ отъ руки Ангела предъ Бога» (Апок. 8, 4).

Да взираемъ на сiе и нынѣ окомъ радующагося сердца, но притомъ, какъ я сказалъ, и окомъ размышляющаго ума.

Какъ тщится Царь, благословенный на царство Родителемъ и закономъ престолонаслѣдiя, снискать высшее благословенiе и освященiе! Какъ тщится съ своей стороны святая Церковь усвоить Царю вышнее благословенiе и освященiе!

Священнодѣйствiе царскаго вѣнчанiя Православная Церковь начинаетъ тѣмъ, что предлагаетъ Благочестивѣйшему Императору произнести во всеуслышанiе православное исповѣданiе вѣры. Что сiе значитъ? — Это значитъ, что Церковь, какъ сама основана неколебимо на камени вѣры, такъ желаетъ и царское достоинство, и желаемое благословенное царствованiе утвердить непоколебимо на камени вѣры. Поистинѣ, если Господу нашему Iисусу Христу, владычествующему всѣмъ по Божеству, вслѣдствiе заслуги спасительнаго страданiя и воскресенiя, новымъ образомъ, какъ Богочеловѣку, дадеся, по собственному изреченiю Его, «всяка власть на земли, какъ на небеси» (Мате. 28, 18); если Онъ, по слову Тайновидца, есть «князь царей земныхъ» (Апок. 1,5), — то царь и царство могутъ быть истинно благословенны и благоденственны только тогда, когда угодны Ему и Его верховному владычеству; а угодны Ему могутъ быть тогда, когда право исповѣдуютъ и дѣятельно хранятъ вѣру, которая есть сила, средство и цѣль Его владычества. Сiю истину дѣятельно призналъ благочестивѣйшiй Государь нашъ при своемъ царскомъ вѣнчанiи. 0, если бы сею истиною одушевлялись и всѣ сыны царства, и наипаче всѣ особеннымъ званiемъ и должностью призванные служить державной волѣ Царя и благу царства!

Весь чинъ царскаго вѣнчанiя святая Церковь какъ облакомъ духа облекаетъ, какъ благоуханiемъ священнаго кадила исполняетъ — обильною молитвою. Каждое воспрiемлемое Царемъ знаменiе величества, порфиру, вѣнецъ, скипетръ, державу она осѣняетъ Божественнымъ именемъ Пресвятой Троицы. И сего не довольно. Чтобы усвоить царю болѣе внутреннее, таинственное освященiе, она священнымъ помазанiемъ полагаетъ на немъ печать дара Духа Святого: приближаетъ его къ самой Трапезѣ Господней и въ лицѣ священнодѣйствующихъ и священнослужащихъ укрѣпляетъ его на великiй подвигь царствованiя Божественною пищею "Тѣла и Крови Господней.

Взирая мысленно на сiе столь же священное, какъ величественное зрѣлище, кто не помыслитъ съ благоговѣнiемъ, какъ велико поистинѣ значенiе православнаго Царскаго величества. Оно осѣнено, объято, проникнуто освященiемъ свыше. Мнѣ кажется, что здѣсь недавно слышалъ я древнiе iерусалимскiе пророческiе отъ лица Божiя гласы: «Вознесохъ избраннаго отъ людей Моихъ; — елеемъ святымъ помазахъ его; — истина Моя и милость Моя съ нимъ (Пс. 88, 20, 21, 25)» (Изд. 1861 г, т. 3, стр. 300-301).

Извѣстно, что митрополитъ Филаретъ участвовалъ въ составленiи достопамятнаго манифеста объ освобожденiи крестьянъ отъ крѣпостной зависимости, начинавшагося незабвенными словами: «Осѣни себя крестнымъ знаменiемъ, православный Русскiй народъ, и призови благословенiе Божiе на твой свободный трудъ...» Встрѣчая въ этомъ году въ Успенскомъ соборѣ въ Кремлѣ Царя-Освободителя, святитель Церкви сказалъ ему слѣдующiя знаменательныя слова:

«Привѣтствуемъ тебя въ седьмое лѣто твоего царствованiя. У древняго народа Божiя седьмое лѣто было лѣтомъ законнаго отпущенiя изъ рабства (Исх. 21, 2).

У насъ не было рабства въ полномъ значенiи сего слова; была, однако, крѣпкая наслѣдственная зависимость части народа отъ частныхъ владѣльцевъ. Съ наступленiемъ твоего седмого лѣта ты изрекъ отпущенiе.

Обыкновеннѣе сильныя земли любятъ искать удовольствiя и славы въ томъ, чтобы покорить и наложить иго. Твое желанiе и утѣшенiе — облегчить твоему народу древнiя бремена и возвысить мѣру свободы, огражденной закономъ. Сочувствовало тебѣ сословiе благородныхъ владѣльцевъ и въ добровольную жертву сему сочувствiю принесло значительную часть своихъ правъ. И вотъ болѣе двадцати миллiоновъ душъ обязаны Тебѣ благодарностью за новыя права, за новую долю свободы.

Молимъ Бога, чтобы добрый даръ былъ разумно употребленъ; чтобы ревность къ общему благу, справедливость и доброжелательство готовы были всюду для разрѣшенiя затрудненiй, иногда неизбѣжныхъ при новости дѣла; чтобы получившiе новыя права изъ благодарности порадѣли уступившимъ древнiя права, чтобы прiятная мысль о трудѣ свободномъ, сдѣлала трудъ болѣе прилежнымъ и производительнымъ, къ умноженiю частнаго и общаго благоденствiя. Да будетъ твоя къ твоему народу любовь увѣнчана неувядающею радостiю подъ осѣненiемъ Провидѣнiя, благодатно простираемымъ вмѣстѣ съ тобою надъ совѣнчанною тебѣ твоею супругою и твоими благословенными чадами» (Изд. 1861 г., т. 3, стр. 383-384).

Обращаясь въ отчетѣ своемъ за 1863 г. къ состоянiю своей паствы, митрополитъ Филаретъ говорилъ слѣдующее:

 «Состоянiе благочестiя въ православной паствѣ представляетъ вообще видъ благопрiятный и свидѣтельствуется прилежностью къ особенно чтимымъ святынямъ, посѣщенiемъ святыхъ храмовъ, усердiемъ къ слушанiю катихизическихъ поученiй, пожертвованiями на устроенiе храмовъ и благотворительными учрежденiями. Но нельзя не видѣть и противоположныхъ сему печальныхъ явленiй, и преступно было бы равнодушно молчать о нихъ. Литература, зрѣлища, вино губительно дѣйствуютъ на общественную нравственность. Чрезмѣрно размноженныя свѣтскiя повременныя изданiя, усильно распространяемыя въ народѣ, неблагопрiятно дѣйствуютъ даже тѣмъ, что возбуждаютъ и питаютъ не столько истинную любознательность, сколько безплодное любопытство; даютъ много чтенiя прiятнаго и занимательнаго, но мало назидательнаго, доставляютъ познанiя отрывочныя, смѣшанныя, сбивчивыя, но съ тѣмъ вмѣстѣ поглощаютъ вниманiе и время, отвлекаютъ отъ чтенiя книгь основательныхъ, дѣлаютъ умы поверхностными и лѣнивыми для глубокихъ размышленiй о важнѣйшихъ предметахъ знанiя. Такое направленiе литературы вредно для религiозной, нравственной и гражданской жизни обществъ; но зло, происходящее оть современной литературы, на этомъ не останавливается. Въ литературныхъ произведенiяхъ и легкаго, и серьезнаго содержанiя, даже представляемыхъ въ учебное руководство юношеству, божественное откровенiе подвергается сомнѣнiю, священныя преданiя унижаются до сравненiя съ баснями, правила христiанской нравственности и установленiя церковныя не уважаются, усилiе дать основанiе невѣрiю въ чудеса доходитъ до того, что проповѣдуются баснословныя ученыя нелѣпости, какъ, напримѣръ, въ переведенной книгѣ Циммермана утверждается, будто скинiя свидѣнiя была не иное что, какъ большая электрическая машина.

О томъ, до какой степени чужды нравственности и вредны зрѣлища, духовенство можетъ судить только по чужимъ отзывамъ и внимаетъ имъ съ осторожностью, чтобъ не произнести суда неправильнаго или излишне строгаго...

Но если начальство зрѣлищъ, невзирая на неудовольствiе здраво и основательно мыслящей части общества, для денежныхъ выгодъ, разсчитанныхъ на поползновенныхъ кь нечистымъ удовольствiямъ людей, станетъ повторять подобныя зрѣлища и сильнѣе введетъ чрезъ нихъ безстыдство и растлѣнiе въ нравы, то правительство православно-христiанское будетъ ли свободно отъ отвѣтственности за сiе предъ Богомъ? Во Францiи подобныя зрѣлища возбудили противъ себя нѣкоторыя мѣры правительственныя, но тамъ сiи мѣры, какъ позднiя, уже недѣйствительны. Надобно ли потачкою злу воздвигать препятствiя къ преспѣянiю добра, чтобы потомъ входить въ позднюю съ ними борьбу? Не лучше ли предупредить возникающее злоѣ

Между тѣмъ, какъ зло отъ литературы и зрѣлищъ дѣйствуетъ болѣе на высшiе и среднiе классы общества, дешевое вино губитъ низшiй классъ народа. Мѣста продажи такъ размножились, что въ нѣкоторыхъ городахъ на 10 и 11 домовъ приходится по питейному заведенiю. Дешевизна и удобство прiобрѣтенiя вина ведетъ къ тому, что не мужской только полъ, но и женскiй, не взрослые токмо, но и малолѣтнiе упиваются виномъ. Многiе домы и души у поселянъ вконецъ разорены. Пьянство, вошедъ въ привычку, требуетъ себѣ постоянно новыхъ пожертвованiй и лишаетъ человѣка и способовъ къ жизни, и способности къ труду, ввергаетъ людей въ нищету, праздность, пороки и преступленiя. Къ церкви менѣе прибѣжности, менѣе благоговѣнiя къ святынѣ и уваженiя къ духовенству. Въ одинъ прошедшiй годъ многiе изъ народа понизились въ нравственности такъ, что, не видя, трудно повѣрить ихъ упадку...

Но зло растетъ, и благонамѣреннымъ трудно будетъ устоять, если чиновники (по акцизному сбору) будутъ настоятельно убѣждать къ открытiю кабаковъ, какъ это въ нѣкоторыхъ мѣстахъ замѣчено. Если въ преслѣдованiи финансовыхъ видовъ не довольно обращается вниманiя на нравственность народа — это невыгодный расчетъ. Лучшее богатство государства и самая твердая опора престола — христiанская нравственность народа.

Настоящее время представляется довольно благопрiятнымъ для распространенiя истиннаго просвѣщенiя въ народѣ чрезъ умноженiе хорошо устроенныхъ училищъ сельскихъ. Народъ по освобожденiи отъ крѣпостной зависимости видитъ передъ собою открытыми разныя поприща общественной дѣятельности и болѣе прежняго признаетъ пользу грамотности и желаетъ умноженiя школъ. Свѣтское начальство симъ озабочено, но сiя самая забота служитъ причиною новой заботы для начальства духовнаго, ибо есть основанiе опасаться, что свѣтское начальство такое устройство сообщитъ новымъ училищамъ, которое по свѣтскому своему характеру не будетъ благопрiятно дѣйствовать на утвержденiе вѣры и нравственности въ народѣ. Предполагается образовать особыхъ свѣтскихъ наставниковъ, которымъ будутъ ввѣрены училища, а духовенство будетъ лишь приглашаемо, гдѣ заблагоразсудитъ свѣтское начальство, къ преподаванiю Закона Божiя. Не говоря уже о томъ, что такiя училища будутъ дорого стоить, — тогда какъ теперешнiя училища, руководимыя и часто содержимые духовенствомъ, почти ничего не стоятъ, — наставниковъ, требуемыхъ въ великомъ числѣ, нелегко избрать и приготовить, между тѣмъ какъ теперь въ священнослужителяхъ представляются люди готовые и свидѣтельствованные. Со времени принятiя христiанства и до настоящаго времени русскiй народъ не имѣлъ другихъ учителей кромѣ духовенства. Духовный отецъ, испытующiй своихъ прихожанъ, поучающiй ихъ во храмѣ, освящающiй ихъ таинствами, молящiйся съ ними во всѣхъ важнѣйшихъ торжественныхъ случаяхъ жизни, принимающiй самое близкое участiе въ ихъ скорбяхъ и радостяхъ, былъ и есть самый естественный учитель и начальникъ сельскаго училища. И что духовенство оправдало свое призванiе наставленiемъ народа, тому доказательствомъ служитъ вся русская исторiя. Какiя трудности перенесъ русскiй народъ! Онъ перенесъ трудныя времена княжескихъ междоусобiй, татарскаго ига, самозванцевъ и борьбы съ поляками, а потомъ французами, онъ великодушно подчинился преобразовательному перелому начала ХVIII в. и заслужилъ удивленiе сдержанностью своею послѣ объявленiя ему Положенiй 19 февр. 1861 г. Во всѣхъ этихъ случаяхъ въ теченiе 900 лѣтъ онъ имѣлъ для всей своей массы одно училище — церковь, былъ руководимъ однимъ учителемъ — духовенствомъ. Все сiе, конечно, не ведетъ къ тому, чтобы поспѣшно перемѣнить систему народнаго просвѣщенiя, которая сама собою установилась и оправдана опытомъ вѣковъ. Если въ ней есть недостатки, то удобнѣе и благонадежнѣе исправить ихъ, нежели изыскивать и вводить системы новыя, искусственныя, неиспытанныя, неоправданныя, не сильно обнадеживающiя успѣхомъ и сильно угрожающiя въ случаѣ неудачи, потому что эта неудача прострется на всю Россiю. Несовершенство сельскихъ училищъ и учителей духовнаго вѣдомства происходитъ наиболѣе отъ недостатка способовъ. Учитель имѣетъ потребныя свѣдѣнiя, ихъ нужно лучше приспособить къ дѣлу. Пусть дадутся способы учителю и учебныя пособiя для учениковъ; онъ не затруднится усвоить себѣ благонадежную методу преподаванiя, даже безъ помощи особыхъ педагогическихъ наставленiй, посредствомъ книгъ и собственнаго опыта и совѣщанiй съ людьми подобныхъ занятiй. Надежда сiя основывается на опытѣ...

...Съ нѣкотораго времени въ области русскаго слова распространяется родъ безначалiя, невниманiя къ принятымъ прежде правиламъ, неуваженiе къ признаннымъ прежде образцамъ — подъ видомъ народности и общепонятности, развивается направленiе не къ народности чистой, благородной, правильной, но къ простонародности смѣшанной, низкой, безправильной. Какъ одного изъ вредныхъ послѣдствiй сего направленiя, если не удастся исправить онаго, надлежитъ опасаться того, что языкъ подъ перомъ писателей, а затѣмъ и въ устахъ народа быстро уклоняться будетъ отъ славянскаго церковнаго нарѣчiя, что прекрасный, сильный, проникнутый духомъ христiанскаго ученiя церковный богослужебный языкъ сдѣлается наконецъ вовсе непонятенъ присутствующимъ при Богослуженiи... Если государство по справедливости заботится о томъ, чтобы языкъ государства возмогалъ надъ языкомъ разноплеменныхъ подданныхъ, менѣе ли заслуживаетъ заботы то, чтобы языкъ Церкви не сдѣлался наконецъ языкомъ чужестраннымъ чрезъ своенравное нимало не нужное отъ него удаленiе языка народнаго (Письмо къ президенту Императорской Академiи Наукъ графу С.С. Уварову).

Въ 1862 г. митрополитъ Филаретъ распорядился, чтобы въ московскихъ церквахъ за каждою службой употреблялась молитва, которая обыкновенно читается на праздничныхъ литiяхъ и гдѣ просятъ Господа, чтобъ Онъ отвратилъ отъ насъ гнѣвъ свой, праведно на насъ движимый и прочее. Это, говоритъ А.Н. Муравьевъ, произвело, особенно въ Петербургѣ, толки, будто митрополитъ предсказываетъ какую-то предстоящую намъ бѣду. По этому поводу Филаретъ писалъ къ упомянутому лицу:

 «Не молитву, а извѣстное молитвенное прошенiе, не по предписанiю, а по примѣру чаще обыкновеннаго стали употреблять въ Москвѣ, потому что умножились грѣхи наши и наипаче требуютъ покаянной и усиленной молитвы. Кажется, это ясно для благонамѣренныхъ; а если надобно объясненiе, то скажу, между прочимъ, что литература цензурная и безцензурная широко распространяетъ мысли и ученiя противорелигiозныя, противонравственныя, противоправительственныя, и многiе сильно заражаются...»

«...Мы дожили до какого-то туманнаго времени, — говорилъ митрополитъ въ другомъ письмѣ. — Мгла покрываеть умы. Въ однихъ видишь неожиданное, въ другихъ не видишь ожидаемаго» (Письма митр. Филарета къ А.Н. Муравьеву, стр. 594-597).

Во время польскаго мятежа 1863 г., когда смута въ умахъ поставила и у насъ подъ тяжкiй вопросъ единство и нераздѣльность Россiи, митрополитъ Филаретъ съ глубокимъ одушевленiемъ поддерживалъ стоявшихъ на стражѣ этой основы нашего народнаго и государственнаго существованiя. Въ эту трудную годину святитель благословилъ издателя «Московскихъ вѣдомостей», который получилъ отъ него, кромѣ другихъ выраженiй сочувствiя, образъ Архистратига Михаила (въ день его 8 ноября 1864 г.) съ собственноручною знаменательною надписью. Поддерживалъ онъ и Муравьева въ его борьбѣ съ мятяжомъ въ Сѣверо-Западномъ краѣ.

 «Было слышно и видно, — писалъ къ нему владыка въ маѣ 1863 г., при самомъ его назначенiи туда, — что многодѣятельная служба вашего высоко-превосходительства потребовала наконецъ облегченiя, дабы часть должностного труда была замѣнена долею покоя. Но какъ царское слово васъ вызвало на защиту и умиротворенiе отечества, вы забыли потребность облегченiя и покоя: не колеблясь, приняли на себя бремя, требующее крѣпкихъ силъ и неутомимой дѣятельности, нашли новую силу въ любви къ царю и отечеству.

Вѣрныя сыны царя и отечества узнали о семъ съ радостью и надеждой. Ваше назначенiе есть уже пораженiе враговъ отечества. Ваше имя — побѣда.

Господь силъ да совершитъ вами дѣло правды и дѣло мира.

Да пошлетъ тезоименнаго вамъ небеснаго Архистратига; да идетъ онъ предъ вами съ мечомъ огненнымъ и да покрываеть васъ щитомъ небеснымъ.

Съ сими мыслями и желанiями препровождаю вамъ вмѣстѣ съ симъ въ благословенiе икону Св. Архистратига Михаила...»

«Привѣтствовавъ прежде въ лицѣ вашемъ подвижника царственной правды и народности русской, имѣю, — писалъ митрополитъ 21 сент. 1864 г., — долгъ еще привѣтствовать васъ, какъ подвижника православiя въ странѣ, гдѣ оно нѣкогда господствовало, потомъ долго и вновь недавно страдало и гдѣ вы поднимаете изъ земли его древнюю погребенную славу. Господь да продолжитъ сохранять вашу крѣпость, вашу дѣятельность и умножать плоды ея.

       Древняя плащаница, вашею настоятельною ревностью открытая, изъ рукъ похитителей и поругателей, и возвращенная и назначаемая въ московскiй Новодѣвичiй монастырь, какъ мѣсто ея происхожденiя, и составленный о ней акгь мною получены».

Послѣ покушенiя Каракозова на жизнь покойнаго Государя Императора Александра Николаевича по поводу призыва графа М.Н. Муравьева на борьбу съ крамолой митрополитъ Филаретъ въ iюлѣ 1866 г. писалъ къ нему:

«Къ труднымъ подвигамъ, по невидимымъ мановенiямъ Провидѣнiя Божiя, призываетъ васъ Верховная власть и притомъ такъ, что на призывающiй гласъ Царя съ сильнымъ сочувствiемъ откликается голосъ народа.

И теперь встревоженное страшною минутой отечество съ участiемъ заботы и надежды взираетъ на вашъ подвигь, и ревностныя сыны его молятъ Бога, чтобы вамъ дано достаточно крѣпости и средствъ обнаружить и упразднить корень зла, чтобъ онъ не прозябалъ болѣе.

Съ утѣшенiемъ узналъ я, что среди труднаго подвига служенiя Царю и отечеству вы въ то же время совершаете добровольный подвигъ служенiя Богу: созидаете храмъ Господень (въ своемъ имѣнiи).

Прiимите на престолъ сего храма Св. Евангелiе, приносимое отъ моего усердiя, съ призыванiемъ вашей душѣ, вашему житiю и вашимъ дѣянiямъ благословенiя земного и небеснаго, отъ времени до вѣчности».

По случаю кончины графа М.Н. Муравьева московскiй митрополитъ писалъ къ брату покойнаго А.Н. Муравьеву слѣдующее:

«Со дня на день мысль моя обращается къ вамъ, чтобы сказать слово участiя о событiи, печальномъ для всѣхъ любящихъ отечество, для васъ еще по особенной причинѣ. Но моя ветхость худо движется, и моя мысль, подвигшись, своею тяжестью безмолвно погружается въ думу.

Посильно молимся о приснопамятномъ боляринѣ Михаилѣ, да въ благости своей Господь помянеть его крѣпкiй до смерти подвигь въ вѣрности царю и любви къ отечеству и да наградитъ его покоемъ и вѣнцомъ небеснымъ.

Мы вписали его имя въ диптихи церковные. Слово о кончинѣ его у всѣхъ на устахъ и у всѣхъ съ чувствомъ утраты, почему много молитвъ о немъ взыдетъ на небо.

Что думать о его внезапной кончинѣ? Можно думать, что она не должна увеличивать чувство печали. Непосредственно отъ труднаго подвига государственнаго онъ перешелъ къ подвигу духовному. Устранясь отъ всего мiрожительскаго, среди сельской простоты, онъ праздновалъ освященiе храма, имъ созданнаго, возрадовался духовно; душа его возвысилась, и тогда речено ангелу его: добра сiя минута, чтобы взять сiю душу.

Его, сами себя, другъ друга и весь животъ нашъ Христу Богу предадимъ».

Во время этнографической выставки въ Москвѣ, при посѣщенiи митрополита Филарета собравшимися представителями разныхъ славянскихъ племенъ, святитель сказалъ слѣдующее:

 «Имѣю неожиданное утѣшенiе привѣтствовать вожделѣнныхъ гостей и братiй, которыхъ здѣсь вижу и которыхъ сверхъ ожиданiя видитъ нынѣ Москва.

Благословекъ Богъ и Господь нашъ Iисусъ Христосъ, посѣтившiй и посѣщающiй бѣдственно раздѣленное человѣчество и направляющiй оное къ единому спасенiю и спасительному единству.

Славяне и славяно-россы — родъ единъ. Но его начало затемнѣно временемъ. Движенiемъ дѣлъ человѣческихъ раздѣлены отрасли его. Это раздѣленiе неблагопрiятно было единству языка его.

Богъ воздвигъ двухъ святыхъ братiй по плоти и по духу, которые сдѣлались отцами нашими по духу, родивъ насъ благовѣствованiемъ Христовымъ, и наше естественное братство обновилъ и возвысилъ братствомъ духовнымъ. Нѣтъ сомнѣнiя, что любовь родственная усовершенствована и укрѣплена любовью христiанскою. Единство духа и языка охранено тѣмъ, что языкъ славянскiй сдѣлался языкомъ вѣры и Церкви. Мы, россiяне, наслѣдовали сей даръ Божiй оть старѣйшихъ въ христiанствѣ братiй нашихъ и не престаемъ быть благодарными. Состраждемъ скорбямъ, сорадуемся надеждамъ братiй нашихъ, и сквозь раздѣленiе зримъ къ единству. И вотъ нечаянный случай изъ отдаленныхъ странъ подъемлетъ ревнителей славянскаго братства и соединяетъ ихъ въ средоточiи русскаго единства, чтобы непосредственно изъ сердца въ сердце излить братское чувство и, вопреки внѣшнимъ раздѣленiямъ, найтись въ живомъ внутреннемъ единенiи.

Видѣвъ знаменiя Провидѣнiя въ нашемъ прошедшемъ, осмѣлимся и въ настоящемъ видѣть знаменiе во благо.

Въ духѣ христiанства да растеть наше единенiе, и въ такомъ единенiи сила, способная побѣдоносно созидать и распространять общее и частное благо.

Привѣтствуемъ васъ искреннею любовiю и благою надеждою по вѣрѣ во всеблагое Провидѣнiе Божiе».

По поводу греко-болгарской распри митрополитъ въ январѣ 1866 г. писалъ къ патрiарху Константинопольскому:

«Достойно... молитвъ вашихъ, чтобы народъ, долго пребывавшiй въ послушанiи Константинопольскаго престола, а нынѣ взволнованный, борющiйся, искушаемый, былъ умиротворенъ и охраненъ въ православiи предоставленiемъ ему довольной свободы имѣть пастырей и учителей удобопонимаемыхъ, слушать богослуженiе на понятномъ языкѣ и обучать дѣтей на природномъ языкѣ...».

 

Перепечатано из "Православной Жизни" № 9-10, 1997 года Свято-Троицкий Монастырь в Джорданвилле Holy Trinity Monastery, Jordanville, NY 13361; E-mail: orthrus@telenet.net P.O.Box 36, Jordanville, NY 13361-0036, USA c Holy Trinity Monastery 1997

Подготовил для интернета р. Б. Андрей

 

http://gosudarstvo.voskres.ru/philrt.htm

 

               Святитель Филарет