С.С. Серебряков

 

500 страниц бессилия

 

Судебный процесс в Махачкале над главарями и участниками банд-формирований, существующих на Кавказе, который был завершен 26 декабря вынесением обвинительного приговора, так и не стал событием общероссийского значения. Но почему? Ведь на скамье подсудимых находились преступники, в послужном списке которых дерзкий захват в январе 1996 года города Кизляра и станицы Первомайской, сопровождавшийся убийствами 78 мирных граждан, насилием над женщинами, детьми и стариками, погромами, захватом более 2 тыс. заложников.

 

Кто заслуживает милосердия?

 

В то время общество было потрясено и самим рейдом, и неумением армии и других силовых ведомств его остановить. Но когда главарь банды - некто Радуев - и три его подельщика оказались на скамье подсудимых, общество отнеслось к суду на удивление равнодушно. Все было ясно и без судебных прений. И вина подсудимых, и внешняя сторона событий, и мера наказания, которую провозгласят в приговоре.

Последнее обстоятельство вновь заставляет вернуться к непростой проблеме моратория на смертную казнь. Очевидно, что в биографии подсудимых инкриминируемые им деяния - всего лишь эпизод. И до и после Кизляра в их "послужном списке" - множество самых тяжких преступлений[1]. На каждом десятки, если не сотни жизней, множество особо опасных деяний. Но жизни кавказских "Робин Гудов", какие бы зверства и угрозы от них не исходили, какие бы уголовные составы ни были на их совести, какую бы гору справедливого возмездия ни породил крот правосудия, ничто не угрожает. Максимальное наказание, которое мог назначить суд, не превышает пожизненного заключения. Воплощают ли такие приговоры справедливость правосудия?

Что порождает полемику вокруг этого вопроса? Видимо, тот факт, что решение было принято не в согласии с общественным мнением, а по требованию внешних сил. Таково было условие Совета Европы, чтобы РФ стало его членом. Но опросы показывают, что применять казнь по наиболее тяжким и особо опасным преступлениям считает необходимым абсолютное большинство жителей России. Так кто же лучше знает и чувствует ситуацию в стране - ее граждане или страсбургские чиновники?

Надо ли доказывать, что европейское благополучие, в котором казни стали излишни, и российская смута - вещи несовместные. Несравнимы, положим, условия жизни в РФ и в США. Тем не менее, американская судебная практика прямо противоположна русской. Если за преступления, буквально терроризирующие наше общество, виновные в их совершении могут не опасаться за свою жизнь, то в Штатах ежегодно подвергают смертной казни сотни преступников. Маквей, взорвавший в 1965 году торговый центр в Оклахоме, где погибло 168 человек, и Такер, убивший одного человека в 1988 году, расстались в 2001 году с жизнью по приговору американского правосудия, а Радуев, на совести которого тысячи смертей, останется жить.

Часто можно слышать ссылки на Господа, на божественный характер каждой индивидуальности. Именно это обстоятельство, якобы, исключает применение высшей меры по воле суда. Но кто апеллирует к Богу? Безбожники, атеисты, настойчиво внедряющие в общественную практику все мыслимые и немыслимые пороки, осуждаемые религией. К тому же разве не сказано в том же Писании, что каждый человек должен поступать с другими людьми так же, как он хочет, чтобы они поступали с ним? (Матф,7,12). И если умысел имеет в виду человеческую жизнь или целостность государства, разве не вправе оно применить к виновному высшую меру. Митрополит Московский Филарет на вопрос: «Всякое ли отнятие жизни есть законопреступное убийство» отвечал так: «Не есть беззаконное убийство, когда отнимают жизнь по должности, как-то: 1) Когда преступника наказывают смертию по правосудию; 2) Когда убивают неприятеля на войне за Государя и Отечество».

Очень веский аргумент - ошибки правосудия, из-за которых может пострадать невиновный? И эту ошибку уже не исправить. Все так. Но ведь ошибки власти, в том числе и судебной, могут быть везде. Проблема не в правосудии, а в политике и правосознании нации. Как мера наказания казнь вполне может быть исключена. Все дело в том, есть ли для этого объективные условия. Власть, отказываясь от нее, полагает, что такие условия в стране есть. У общества иное мнение. Вот в чем корень разногласий.

 

Запретное слово

 

Есть и другое противоречие, ставшее очевидным на фоне Махачкалинского процесса. В чем обвиняли подсудимых? Бандитизм, терроризм, захват заложников, похищение людей, организация убийств и незаконных вооруженных формирований, покушение на жизнь работников милиции. Но если посмотреть Уголовный кодекс, то обнаружится, что правосудие, словно нарочно, оставляет без внимания одну его статью, котооая лучше всего описывает события, происходящие в Чечне на протяжении почти десяти лет. Речь идет о вооруженном мятеже, преступлении, которое отсутствовало в советском уголовном праве, но предусмотрено ст. 279 УК РФ, введенного в действие с 1 января 1997 года.

Мятеж - сложносоставное преступление. В нем присутствуют многие деяния, в которых уличены и фигуранты процесса в Махачкале. Но если обычные грабители посягают на собственность, убийцы - на человеческую жизнь, бандиты и террористы - на общественную безопасность, то у мятежников все эти составы лишь промежуточные, вторичные этапы. Бандитизм или терроризм отличается от мятежа не внешней стороной, а умыслом его участников. К чему в действительности стремилась банда, возглавляемая Радуевым? Утверждают, что ее организаторы и участники нарушали общественную безопасность, устрашали население и оказывали воздействие на органы власти. Ни конституционный строй, ни территориальную целостность РФ они в виду не имели. Но разве такая трактовка событий соответствует действительности?

Слова мятеж нет в формулах обвинения на Махачкалинском процессе. По отношению к событиям 1996 года, когда действовал УК 1960 года, это естественно. Там этого состава не было. Но упоминание мятежа нет в официальных документах и после 1 января 1997 года. Неужели прокуратура не понимает, что новый УК все-таки отличается от прежнего. В нем, в частности, появилась статья 279. Стало быть, вместо прежних эвфемизмов, которые приходилось использовать до 1 января 1997 года, теперь чеченские события должны быть названы своим именем.

Но остается проблема: а как квалифицировать деяния, совершенные в период, когда действовал старый УК? Мятеж, прямо не названный, тем не менее там содержится. Это статья 64, наказывающая заговор с целью захвата власти. Вот только в новой России измену Родине наказывать почему-то не принято.

Неприменение к событиям на Кавказе такого состава преступления как мятеж (ст. 279 УКРФ) и государственная измена (ст.275, в прежнем УК - ст. 64) отнюдь не безобидно. Его нельзя считать и простым юридическим ухищрением. Не выдвигая против участников чеченских событий этого обвинения, власти, таким образом, дают им не только неточную правовую, но и ложную политическую квалификацию[2]. Замена обвинений в мятеже и измене обвинениями в терроризме, бандитизме или иных формах насилия, приуменьшающих опасность происходящего, создает благоприятные условия для их дальнейшего распространения. Не называя мятеж мятежом и измену изменой, юстиция, по сути, поощряет к этим преступлениям неустойчивые социальные или этнические группы.

Характерный признак мятежа - вовлеченность в него значительных масс и охват им сравнительно больших пространств. Так и не подавленный чеченский мятеж, к примеру, распространился не только на территорию Чечни, Ингушетии и Дагестана. Так или иначе им заражен весь Северный Кавказ, а его метастазы проникли и на юг - в Азербайджан, Грузию и Абхазию.

В распоряжении мятежников преступная торговая сеть, в том числе и наркоторговля, обеспечивающая их денежными ресурсами, поскольку вооруженный мятеж поглощает огромное количество оружия и иных ресурсов. А поддержка дудаевщины заграницей, где у нее есть весьма влиятельные покровители. С молчаливого согласия Киева даже Таврия стала для них тыловой базой, местом лечения и отдыха. Словом, в мятеже в той или иной форме участвуют сотни тысяч человек, из которых десятки тысяч составляют боевые подразделения.

Жертвами мятежа оказываются не единицы или сотни людей, что свойственно простым видам преступлений, а десятки и сотни тысяч человек - убитых, изнасилованных, ограбленных, изгнанных. Голос тех, кто остался живым в этом преступном водовороте, почти не слышен, но разве это зловещее молчание может быть основанием для забвения или прощения?

Можно ли подавить мятеж, применяя криминальную полицию, где совершают свои «подвиги» вымышленные герои «Улиц разбитых фонарей»? Опыт показывает, что ее сил недостаточно. Необходима армия, применение ею всех возможных средств ведения боевых действий.

Но и этого мало. Разгром мятежа предполагает обширные превентивные меры в отношении населения и территории, которые могут обеспечивать ресурсами сами мятежные проявления. В чем состоит главная, принципиальная особенность мятежа? В отличие от обычного уголовного закона, по делам об этом виде преступления бессмысленно опираться на презумпцию невиновности и субъективное вменение. Здесь не может быть ни обычного следствия, бесконечного во времени, ни суда общей юрисдикции. Эти институты, пригодные для более или менее спокойной жизни, становятся бессильными, когда под вопрос ставится само существование страны.

 

Каждому по делам его…

 

Новая администрация страны, в отличие от предыдущей, не имитирует свою решимость навести конституционный порядок на Кавказе. Однако два года военно-полицейских операций не привели к удовлетворительному решению проблемы. Болезнь, спровоцированная «горбачевизмом» и ставшая особо опасной при «ельцинизме», пока что слабо поддается лечению[3]. В чем причина? Их несколько. Но главная, на наш взгляд, состоит в том, что власть не решается назвать явление своим именем. Хотя, включив его в своеобразный справочник социальных недугов - действующее уголовное право, - она признала, что болезнь мятежа актуальна. Но один УК без других отраслей права бессилен. Однако новый УПК, например, не предусматривает особого порядка расследования дел по обвинению в вооруженном мятеже, превращая тем самым предварительное и судебное следствие, как это происходило в Махачкале, из разящего орудия справедливости в настоящий фарс[4], превращающих нелюдей то в героев, то в жертвы юстиции.

Если поверить нашему праву, вооруженные формирования Радуева, Басаева, Хаттаба и прочих «полевых командиров» - те же преступные сообщества, широко оперирующих ныне в крупных городах, на уральских заводах и в морских портах. Нет, мол, разницы и в методах борьбы с ними, идет ли речь о Москве или Грозном, о Марьиной роще или Урус-Мартане. О том, насколько подобные суждения ошибочны, говорят ежедневные сводки с чеченского фронта. За малодушие политик»расплачиваются своими жизнями, здоровьем и имуществом[5].

Пока же суд в Махачкале, проходивший так, словно на скамье подсудимых находились злостные хулиганы или квартирные воры, все-таки напоминал судебный спектакль[6]. Вот только показания многочисленных свидетелей говорили об ином[7]. Да участие в нем генерального прокурора. Впрочем, последнее обстоятельство, вместо того чтобы придать общенациональное значение процессу, вместо того чтобы повысить авторитет государственной власти, наоборот, возвышало обвиняемых, ставило их в один ряд с правосудием[8].

Приговор суда, дарующий подсудимым жизнь, занял 500 страниц. Для авторитетной и справедливой юстиции подобные объемы немыслимы. 24 часа на следствие и две страницы приговора – вот что заслуживают люди, поднявшие знамя мятежа. Что же еще должно произойти, какие доказательства еще нужны, чтобы убедить власть, что к этой форме преступления нельзя относиться так же, как к простому грабежу или угону автомашин?