Д.К. Столетов
История тоже нуждается в защите закона
В 1942, следовательно 60 лет назад,
происходила грандиозная Сталинградская битва, продолжавшаяся более десяти
месяцев и завершившаяся русской победой, изменившей ход всемирной истории.
Однако для 23,6 процента населения
Российской Федерации – для каждого пятого – день, когда отмечается победа в
Великой отечественной войне, не праздник, а всего лишь очередной выходной. На украинском
Левобережье такое же мнение у 13,6 процента жителей, а на Правобережье - у
72,1.
Что произошло? Дело в том, что для многих соотечественников, воспитанных в духе нигилизма к прошлому, Россия той эпохи представлена всего лишь младшим участником «коалиции» в войне с Германией, так называемым «восточным фронтом», к тому же заведомо второстепенным. Вот их оценка России: страна отсталых методов ведения войны, варварского образа жизни населения, коварного византийства политиков, подозрительной идеологии, недопустимой в цивилизованном мире, к которому она не принадлежит.
Широко представленная и в мемуарах, и в ученых трактатах, такая точка зрения беспрепятственно распространилась по миру, а с недавних пор и в России. Несть числа бесчисленным игровым и документальным кинолентам, беллетристике, множеству предвзятых статей, тенденциозных комментариев, переполняющих изо дня в день печатные, электронные и сетевые СМИ, в которых от русского героизма, побед, страданий, жертв ничего не остается. Само их существование подвергается сомнению, а изображение и описание Великой Отечественной превращено в карикатуру, шансонетку, историософское истолкование низводится до обыденного, в лучшем случае художественно вымысла, изменяющего до неузнаваемости ее смысл, цели и результаты.
Прежде всего отрицают сам факт национального героизма, без которого победа была бы просто невозможна. А ведь именно его массовость свидетельствует, прежде всего, о нравственном превосходстве русской цивилизации над европейским варварством, следовательно, о предопределенности ее военного превосходства. Но между Россией той эпохи и нацистской Германией ставят знак равенства. Благодаря такому подлому приему потомки победителей отчуждаются от результатов Победы. Из самой памяти нации постепенно вытесняется действительное понимание истории. Ее сменяют искусственно созданные, фальшивые, откровенно неприятные образы. В них Россия предстает страной, гордится или любить которую невозможно, а защищать с оружием в руках преступно.
При описании Войны стали подменять собственную историю чужими, чаще всего заведомо несопоставимыми, преувеличенными или выдуманными примерами. Не реальный героизм гарнизона Брестской крепости, а мифическое спасение во время боев в Бретани безвестного американского пехотинца Райена. Не защита Одессы, Гангута или Севастополя, а «выдающаяся» эвакуация англичан из Дюнкерка. Не грандиозная Сталинградская битва, а «судьбоносные» бои в африканских песках под Эль-Аламейном. Не Курско-Белгородское сражение, а опоздавшая как минимум на два года высадка англо-американский войск в Нормандии. Не операция «Багратион», в результате которой Красная армия уничтожила в 1944 году немецкую группировку между Западной Двиной и Припятью, а локальная оборонительная операция «союзников» в Арденнах.
Одновременно с этим делаются настойчивые попытки развенчать настоящих героев войны. Гастелло потому направил самолет на немецкие танки, что боялся возвратиться к своим: ведь он неудачно отбомбился. Матросов, оказывается, был штрафником и погиб, потому что был пьян — как никак 23 февраля. Космодемьянскую послали в немецкий тыл поджечь дома мирных поселян, а не немецкую конюшню. И так до бесконечности.
О том, что собой представлял глава правительства и Верховный главнокомандующий, говорить не приходится. Деятельность И. Сталина на протяжении всех лет войны не обеспечивала победу, а причиняло одни лишь особо тяжкие поражения своей же стране. А победу в 1945 году удалось достичь не благодаря, но вопреки его деятельности, в том числе и в предвоенные годы. Ведь именно Сталин позволил организовать для немцев учебные авиационные и танковые центры в Липецке, Тамбове и других городах в то время, когда Германии было запрещено иметь их на собственной территории. И не важно, что сразу же после 1933 года, когда Гитлер стал канцлером, такие школы были закрыты. Главное — «фашистский меч ковался в России».
Касаясь большой политики, нас убеждают, что вместо того, чтобы объединиться с Лондоном и Парижем, которые «всерьез» пытались накануне 1 сентября 1939 года создать антигитлеровский блок, Москва коварно делила с Германией сферы влияния. Вместо того чтобы ударить по Германии, Сталин заключил с Гитлером «пакт о ненападении», согласно секретным статьям которого, в качестве платы за нейтралитет в предстоящей войне, СССР получал территориальную уступку в виде прибалтийских государств, Бессарабии, «отнятой» у Румынии, и прямо-таки добродетельной, патриархальной Финляндии.
При этом «забывают», как «либеральная» Европа создавала вокруг России санитарный кордон из враждебных ей государств, поощряла «страны оси» к территориальным захватам, не «вмешивалась» в испанскую гражданскую войну, являвшуюся прологом новой Мировой войны в Европе. Ведь именно в 1937-38 годах в Испании вооруженные части Советской России встретились на поле боя с войсками Гитлера и Муссолини. Запад же при этом соблюдал «нейтралитет». О каком «союзе» Сталина с Гитлером вообще может идти речь!
Советское предвоенное руководство то критикуют за то, что оно халатно готовило страну к войне, из-за чего в 1941 году Красная Армия терпела катастрофические поражения, то, наоборот, за то, что оно чрезмерно милитаризовало Россию, тем самым провоцируя Берлин на сверхвооружение, и сама собиралась напасть на нее летом 41-го. Понятно, что Германия имела собственное представление о том, каким военным потенциалом ей надо обладать и против кого. В сущности, новая война была для немцев продолжением Первой мировой, где главным, в том числе и для Гитлера, оставался Западный фронт.
В чем особенно преуспела школа злословия, так это в описании ужасов Лубянки и Гулага, в «мрачных пропастях» которых накануне войны исчезли якобы десятки тысяч старших и средних командиров Красной Армии, и в истолковании так называемого Катынского дела. Что касается репрессий в отношении офицерских кадров, то ложь, возникшая еще при правлении Хрущева, уже достаточно основательно опровергнута, причем документально, как и вздорные фантазии о «страшном 1937».
Тема Катыни более серьезна, учитывая всегда непростые русско-польские отношения. Ее сомнительная достоверность заключена не только в том, что «доказательства» расстрела польских пленных офицеров НКВД были предъявлены Геббельсом в 1943 году, а их признание было получено от властей «демократической» России 14 октября 1992 года, в смутное время «перестройки». Но ведь это «дело» так и не стало предметом следствия и суда. Не опровергнуты выводы комиссии академика Бурденко, работавшей в 1944—45 годах и определившей, что расстрелы относятся к осени 1941 года, следовательно — их совершили немцы. Вместо безупречных с точки зрения криминалистики выводов навязываются, мягко говоря, версии, во всех отношениях недостоверные.
Если же говорится о военачальниках, руководивших штабами, фронтами, армиями и флотами России, то они, согласно тем же публикациям, не умели ни воевать, ни побеждать. Если им и удавалось брать верх над немецкими генералами, то лишь из-за крайне благоприятного стечения случайных обстоятельств. Они побеждали не умением, а числом, заваливая немецкие траншеи «горой русских трупов». И вообще, согласно этим лукавым суждениям, Россия одерживала не просто победы, а Пирровы победы, которые в действительности были поражениями. При этом для доказательства используют самые фантастические по нелепости аргументы. И что самое интересное, в отличие от переводной литературы, в которой приводятся хотя бы какие-то цифры, наши источники десятилетиями либо хранили молчание, либо сообщали неконкретные сведения (см. Историю второй мировой войны в 12 томах, Воениздат, 1971—75 гг.). А точные данные о потерях впервые были опубликованы Генштабом СССР в “Военно-историческом журнале” лишь в 1991 году и в 1993 году в книге “Гриф секретности снят”. Тем не менее в большинстве последующих публикаций их продолжают нарочито игнорировать.
Как бы там ни было, количество людских потерь свидетельствует не столько о сравнительно низком уровне военного искусства или о невысокой боевой подготовке нашей армии в целом, сколько о том, что Россия была основным противников Германии и ее союзников на Европейском театре военных действий. Отнюдь не случайно более 80 процентов всех потерь наших противников в войне приходится на их Восточный фронт. Сражаясь с русскими, “страны оси” потеряли до 5 млн. только убитыми. Ничего подобного они не испытывали ни на Западном фронте, ни в Африке, ни в Италии. При этом было бы глупо отрицать, что немецкое искусство ведения войны, тактика боя, конструкторская, инженерная и интендантская подготовка находились на высочайшем уровне и превосходили в этом отношении Красную Армию. Вот почему соотношение безвозвратных потерь (этот показатель учитывает ипленных) на советско-германском фронте, в конечном итоге, все же оказалось не в нашу пользу. У нас и наших союзниках они составили почти 11,5 млн, у противника - почти 8,7 млн.
Однако если разделить Войну на периоды — трагический 1941, переломный 1942 и наступательные 1943—45 годы, то картина окажется иной. Да, в 1941 мы воевали хуже немцев, но нас спасло отчаянное сопротивление (наши потери 3,14 млн, у врага 0,8 млн). Второй год войны свидетельствует о том, что мы уже в основном научились современному ведению военных операций. И хотя Керченское и Харьковское сражения были проиграны, зато удалось полностью разгромить врага в Сталинградской битве (тем не менее соотношение потерь 3,3:1,1). Но начиная с 1943 и до самого конца войны ситуация коренным образом изменилась: Красная Армия обрела умение воевать и побеждать (5,1:6,8).
Любимое занятие российских СМИ - отождествление коммунистической Советской России и нацистской Германии. Если «сталинский тоталитаризм» нисколько не отличается от «гитлеровского фашизма», если концентрационные лагери, созданные немецким руководством, то же самое, что и исправительно-трудовые учреждения, существовавшие в СССР, то его граждане, перешедшие на сторону врага, не уголовные преступники, а «борцы с тоталитарной коммунистической системой». Вот и власовская «Русская освободительная армия», декларировавшая борьбу со Сталиным, предстает в таких публикациях подобием «Свободной Франции» Де Голля, противостоящей коллаборационистскому режиму Пэтена.
Западными союзниками считали необходимым принимать превентивные меры в отношении этнических немцев и японцев. Они оправдываются. Но такие же точно действия советских властей интерпретируют как преступные акции. Именно так характеризуют переселение (всего лишь переселение!) в восточные области страны в 1941 году немцев Поволжья, представлявших тогда реальную угрозу тылу действующей армии, и чеченцев и крымских татар в 1944. А ведь чеченское население неоднократно поднимало мятежи в тылу наших войск, а татары Крыма фактически сотрудничали с оккупационными властями, участвуя на их стороне в боевых действиях. Но данные такого рода не попадают ни в эфир, ни на полосы газет.
В том же ключе трактуют создание заградительных отрядов в момент отступление наших войск после Харьковского сражения к Волге и в сторону Кавказа, а также проверки наших бывших военнопленных военно-правовыми учреждениями СССР, после которых какая-то их часть оказывалась в исправительных учреждениях. Критиков не смущает, что военнослужащие могут оказаться в плену по трусости или в результате измены и что проверки такого рода неизбежны. К тому же большая часть бывших пленных, о чем тоже умалчивают, зачислялась в состав армии на общих основаниях.
И в качестве апофеоза «русского коварства» — отношение Москвы к восстанию в Варшаве, акции, начатой по приказу иммигрантского польского правительства, находившегося в Лондоне, без согласования со Сталиным в надежде захватить польскую столицу раньше Красной Армии. Провокационный смысл восстания (при общепризнанном героизме рядовых его участников) был тогда очевиден, а использование этой темы сегодня рассчитано лишь на незнание подробностей. На самом деле у советского командования к сентябрю 1944 года были исчерпаны силы и возможности для новых операций. Кроме того, в тех условиях еще одно наступление было лишено стратегического значения, о чем, в частности, знали и в Лондоне, и в Вашингтоне. Об этом говорят мемуары Черчилля. Думается, ложь вокруг Варшавского восстания потребовалась для того, чтобы затушевать очевидность малообъяснимой бездеятельности сухопутных сил Великобритании и США на европейском театре в течение четырех лет — с лета 1941 по июль 1944 года.
***
Конечно же, речь здесь идет не о военной истории: споры историков, принадлежащих к разным школам, бесконечны, некоторые из них плодотворны. Вопрос в другом. Описания военной истории России, которым отдают предпочтение СМИ, настолько односторонни, предвзяты, лживы и глумливы, что лишь слепоглухонемой не увидит и не услышит в них злоупотребление предоставленной им свободой.
В большинстве сведений, переполняющих каналы информации (исключением пока что являются передача «Постскриптум» на ТВЦ и ряд общественно-политических программ «Московии», но эти капли не делают погоды в море информации), в документальных или художественных произведениях, которые выходят в эфир, отсутствуют достоверность и правдивость, в них авторы умалчивают или, наоборот, извращают общественно значимые сведения, что не может не умалять национального достоинства страны.
Самое удивительное, что подобная тенденциозность, искажающая в массовом сознании образ России, нисколько не нарушает закона о СМИ, а потому дает повод к олимпийскому бездействию государственных органов, которые обязаны его защитить.