С.П. Пыхтин

 

Самое трудное – найти свой путь

 

Декларация «Найти свой путь»[1] начинается совершенно правильными, безусловно важными, очевидно необходимыми для современного русского общества вопросами:

 

 «Что такое Российская Федерация как государство? Каково ее реальное положение в мире? Кто ее союзники и соперники? Где ее подлинные границы? Как они определяются? Как соотносится весь исторический опыт (как положительный, так и отрицательный) российской государственности с ее нынешним состоянием? Какова долгосрочная стратегия страны в XXI веке?».

 

Отвечая на эти вопросы, авторы Декларации дают ответы, с частью которых нельзя не согласиться, с другими – невозможно согласиться. Ниже приводится ее критический анализ, где, отталкиваясь от текста, главным образом разбираются те положения, которые представляются крайне опасными, ошибочными и пристрастными.

 

Что такое Российская Федерация как государство?

 

Конституция РФ в своей первой статье утверждает, что наименование Российская Федерация и Россия тождественны, «равнозначны». Само собой понятно, что подобный взгляд свидетельствует о том, что авторы конституционного текста 1993 года руководствовались не русскими, а ленинско-сталинскими и хрущевско-брежневскими представлениями, не имевшими ничего общего с хорошо известной историей Государства Российского, которая насчитывает лишь в писаной форме более чем 1100 лет. Перед нами же в форме Конституции явлена беспочвенная фантазия.

Когда нам говорят о «потере государственной идентичности» и «чувства национального самосознания», что нашло свое юридическое выражение в этой лживой констатации, то эти признаки все-таки надо отнести не ко всему современному населению в целом, (именно это вытекает из разбираемого текста) а к одной его части – к правящей Россией интеллигенции. Если же народ и заслуживает критики, то лишь за то, что он терпеливо содержит ее за свой счет. Другое дело, что подобные утраты роковым образом воздействуют на судьбу государства, которым управляет элита, чуждая и стране, и населяющей ее нации.

Всемирная история, ссылка на которую должна уязвить русскую совесть, показывает слишком многое. Она, к примеру, знает и случаи, противоположные тем, которые содержатся в разбираемом тексте. Россия, пребывавшая с 1922 года в искусственной, навязанной ей одежде Советского Союза, в XX веке и сохранила, по крайне мере до 1985 года, и упрочила свое «законное и естественное место и роль в мировой политике», даже в «глобальном историческом процессе в целом». При этом все это время на словах власть проповедовала марксизм-ленинизм, чья русофобия общеизвестна, им были насыщены образование и пропаганда, а власть сама была не национальной, а интернационалисткой. Но на деле разве ее политика в ее главных чертах не была национальной? Или надо вместе с неприятием господствовавшей идеологии – марксизм-ленинизм -  осудить и сохранение территориальной целостности России в 20-е годы, и индустриализацию в 30-е, и победу над коричневым всеевропейским варварством в 40-е, и научно-техническую модернизацию, состоявшуюся в 50-70-е годы, и сильную не на словах, а на деле социальную политику, которая не знала ни безработицы, ни нищеты? Припомним, что Сталин времен Великой Отечественной стал именовать себя и вообще власть в СССР русской, и на XIX съезде ВКП(б), прошедшем осенью 1952 года, назвал членов партии русскими коммунистами. Вот только сами коммунисты со сталинской характеристикой не согласились. Они оказались большими католиками, чем римский папа, большими коммунистами, чем их признанный вождь. Быть одновременно марксистами и русскими оказалось выше их сил.

 

«Мало заявить, что Российская Федерация является «продолжательницей СССР. Необходимо четко и недвусмысленно объявить права нынешней России на ее тысячелетнее историческое наследство, пока никем всерьез не оспариваемое».

 

Что РФ – продолжательница СССР, нигде не заявлено, ни в основном законе, ни в президентской прокламации, ни в резолюции парламента, что же касается прав нынешней России, то ими кто только не пренебрегает. В Конституции 1993 года, документе, предназначенного заменить собой для одних Программу КПСС, для других – Евангелие, для третьих Коран, и для всех – объективные знания о русской государственной истории, историческое наследство, принадлежащее России, недвусмысленно отрицается. Загляните в ее преамбулу. Там можно найти отказ от каких-либо территориальных притязаний на русские земли, находящиеся вне РФ. А это не много ни мало – почти 6 млн. квадратных километров. Она декларирует не нарушение государственного единства, состоявшееся в результате Беловежского предательства, а его утверждение, его наличие, в действительности, конечно же, мнимое. Но тем самым она предписывает русским юридически отказаться от той части Родины, которая фактически оказалась вне государственной России.

Поэтому заявить о правах нынешней России на ее тысячелетнее историческое наследство, значит открыто выступить против основного закона, опровергая существующий политический строй и игнорируя возникший социальный уклад. Одно противостоит другому. Но это не единственное противоречие. В тексте Декларации, например, противопоставляется историческая Россия и Россия в обличии Советского Союза. А что на деле означает такой взгляд? Это значит, что необходимо пренебречь не пятью или десятью годами, а почти столетием русской истории, и что под видом критики ее отдельных эпизодов надо проигнорировать и сам исторически опыт, и все те достижения, которые с ним связаны.

Разумеется, справедливо утверждение, что «вся сравнительно непродолжительная постсоветская история России свидетельствует о том, что наше общество и государство ничем не доказали своего права претендовать на тысячелетнее российское историческое наследство». Нельзя не согласиться и с тем, что «и государственная политика этих лет, и настроения общественности (включая элиту) неопровержимо говорят о том, что Российская Федерация, выделившаяся из состава СССР (заметим, по произвольному решению ее властей), считает себя по преимуществу отнюдь не возрожденным Российским государством, а государством постсоветским, а потому претендующим на наследство именно советское, а не российское». Но можно ли говорить, что подобные оценки, принадлежащие все-таки не всему обществу, а правящему классу, ошибочны. Напротив, следует подчеркнуть, что как раз такая позиция, нашедшая свое выражение и в политике, и в праве, для него единственно возможная. Считать РФ, где все русское подвергают глумлению, Российским Государство было бы подлинным кощунством. Не считая нужным скрывать свою антирусскость, господствующий класс РФ доказывает не права на «российское историческое наследство», а свое право не иметь с ним ничего общего.

Вот почему, пока незыблем существующий в РФ политический строй, чья лексика предполагает слово «русский» лишь в негативном, уничижительном контексте, лишь в виде оскорбления, мы не услышим со стороны «высшего государственного уровня» и того, что «Новая Россия является исторической преемницей Российской империи», тем более не увидим никаких действий на этот счет. Вот почему лихорадочно создаваемое в РФ новое право, поражающее своими хаотичным количеством, является худшим продолжением так называемого «советского права», масштабы которого были несравнимо скромнее, правом, которое под видом Российской Федерации вместо возрождения России дает юридическое оправдание существованию карикатуры на СССР. При этом трудно согласиться с безоговорочным - «СССР уничтожил Россию», что будет разобрано ниже. Вот почему отрицание всего «советского», с которым выступил класс «новых рашенов», сокрушивший политическую целостность Советской России, сопровождалось «признанием» законности ее экономического базиса – «советской «общенародной» собственности», которую можно было «приватизировать», поскольку для этого класса она была «ничейной». Вот почему культура и государственная символика РФ не сопряжена ни с дореволюционным русским, ни с советским периодом, и на смену коммунистической идеологии, отрицавшей положительный смысл России и воспевавшей ее разрушителей, вроде «декабристов» или «народовольцев, не могла придти идея ее воссоздания. Вот почему властные институты, правящие слои, словом нынешняя официальная Российская Федерация, никогда не определит себя в пространственном, в территориальном отношении как историческую Россию.

Что же касается отсутствия внешних притязаний на «тысячелетнее историческое наследство России», безраздельно принадлежащее якобы одной только Российской Федерации, то никто не поверит такому заявлению. И вследствие безразличия к такому наследству со стороны Москвы, с одной стороны, и благодаря совершенно откровенной политики, осуществляемой государственными образованиями отпавших от России окраин, с другой, и территориальных претензий, о которых уже так или иначе заявлено государствами Европы, Азии и США, с третьей. Разве так сложно понять, что всемирная история с 1991 года, после того как Советская Россия заявила о политической самоликвидации, вращается вокруг одной действительно серьезной проблемы – глобальной борьбы США за овладение естественными, прежде всего нефтяными ресурсами, в которой раздел «советского наследства» является составной частью.

 

Каково реальное положение РФ в мире? Кто ее союзники и соперники?

 

Утверждается, что имеются «видимые внешние успехи России на международной арене». Однако не приводится ни одного примера такого «успеха». Да есть ли они вообще? На самом деле Россия, от сверхдержавности которой осталось только эфемерное место в Совете Безопасности ООН, которая уже и не великая держава, унижена «в мире» так, как никогда прежде. С Россией, с мнением Кремля не считается никто. На нее перестали обращать внимание не только члены «шестерки», заменившие собой ареопаг великих держав-победительниц Второй мировой войны, но практически все государства мира. От нее отвернулись даже ее естественные союзники, которые ныне обивают пороги своих естественных врагов. К России имеют наглость предъявлять территориальные претензии такие геополитические нули, как Эстония, Финляндия или Латвия, русские территории, само возникновение которых в виде государств обусловлено лишь германской оккупацией 1918 года и санкциями большевистского правительства, одни из которых были навязаны Брестским миром, другие порождены вывертами ленинской национальной политики, ее шантажируют власти новой Японии, требуя «возврата» Курил и тем самым подвергая юридическому отрицанию безоговорочную капитуляцию старой Японии в 1945 году.

На этом фоне смехотворна сама мысль о том, что возможен союз России со странами Запада, тем более о том, что они «примут» ее «в свои ряды как равную себе по духу и принципам». Дух и принципы, соответствующие природе Запада, несовместимы с духом и принципами, присущими природе России. Перефразируя Киплинга, скажем: Россия есть Россия, Запад есть Запад, и они никогда не сойдутся, разве что на поле боя. Вот почему так называемый Запад, в действительности являющийся плодом интеллигентского воображения, существующего в России, вовсе не жаждет «союза» с ней. Его политика на этот счет совершенно прагматична и своекорыстна. И не Россия стремится оказаться в вожделенных «рядах» Запада, а новый класс, возникший на почве предательства национальных интересов, расхищения общенационального достояния и духовного сервилизма, размещающий присвоенные богатства вне России и мечтающие быть частью западного истеблишмента. И в этом своем стремлении он готов на любую подлость, не исключает какого угодно преступления, готов смириться с любым унижением России. А что нам предлагает Декларация? Она повторяет зады русофобского бреда, толкуя о необходимости продемонстрировать перед Западом, который делает себя все более тоталитарным, «решительный разрыв с ее тоталитарным прошлым» и «определиться в разумных границах и национальных интересах». Но разве является тайной, какие границы России приемлемы для Вашингтона, Лондона или Токио? Разве непонятно, что единственными национальными интересами, с которыми готов считаться Запад, являются его собственные интересы, где всем прочим «интересам» просто нет места.

Отмечается «декларированная «стабильность» внутри страны за последние годы». В этом замечании нельзя не почувствовать скрытой иронии. О какой стабильности можно вообще говорить? На Кавказе вооруженный мятеж племен, находящихся в состоянии дикости, мятеж, подавлять который власть не считает необходимым; она играет в умиротворение, договаривая с закоренелыми уголовниками, цинично жертвуя при этом тысячами своих солдат, милиционеров и чиновников. Хозяйственный потенциал разлагается, объем реального производства за десятилетие снизился более чем вдвое, а целые отрасли вообще исчезли с лица русской земли. Экономика низведена к своекорыстию, к меркантилизму, к спекуляции. Нация вымирает и спивается, ее место занимают орды иностранцев, инородцев и иноверцев, к тому же с несравнимо более низким уровнем культуры. Массовое сознание, лишенное религиозной основы, то есть эмансипированное от морали и нравственности, находит утешение и забвение в грехах. Властные институты не формируются гражданами, их захватывают, словно военную добычу, разнообразные, зачастую враждующие между собой уголовные шайки, освоившие либерально-демократическую риторику, которая теперь заменяет им воровской жаргон, и превратившие в товар национальные идеалы и интересы.

 

Где подлинные границы России? Как они определяются?

 

«Выломившийся из состава СССР его жалкий огрызок (РСФСР) – отнюдь не Россия, а неведомое никому доселе государственное образование. И признать незыблемость ее границ – значит признать законность административных границ внутри СССР, скроенных во имя его сохранения сталинскими картографами. Это значит признать, что нынешняя РФ – это всего-навсего «уменьшенный» СССР. Это значит признать историческую правоту большевиков и полностью оправдать советский период истории. И в этом вопросе власть демонстрирует свою генетическую связь с СССР».

 

Административные границы внутри России времен СССР, создавшие на месте и вместо единого и неделимого, то есть унитарного, самодержавного российского государства, существовавшего десять веков, конфедерацию «союзных республик», не пережившую и одного столетия, конечно же чреваты дальнейшим государственным распадом. Предполагать, что фабрикация союзных республик Сталиным в 30-е годы затевались для того, чтобы сохранить Советский Союз, значит мало что понимать в коминтерновской логике той эпохи. Сталину и его соратникам и в страшном сне не могло привидеться, что компартия, а значит и СССР, могут распасться[2]. Что же касается генетической связи, объединяющей власть наследников большевиков и власть их ниспровергателей, то здесь Декларация не преувеличивает. Конституции СССР 1936 и 1977 годов включали статью о праве «республик» на отделение, на «выход» из состава СССР, и таким образом они не исключали его политическую смерть. Конституция РФ 1993 года содержит тот же вирус, называя республики в составе РФ государствами и наделяя их правом на все атрибуты государственности. Есть ли основания обижаться на недругов России, тем более на ее врагов, за стремление уничтожить территориальное и политическое единство Российского государства, если точно таким же синдромом были заражены сами российские власти? Для европейца, тем более европейского политика, термин нация имеет своим следствием ее право на самоопределение вплоть до отделения, а термин республика или государство – само собой разумеющийся признак суверенности. Можно ли было считать возвращение территории Прибалтики под суверенитет России необратимым, если Москва готова была сохранять и даже устанавливать дипломатические отношения с государствами, которые не признавали такой акт и считали события 1940 года, связанные с воссоединением этих территорий с Россией оккупацией? А как прикажете понимать требование Сталина иметь в качестве государств-учредителей ООН не только СССР, но и три ее «союзных республики» - РСФСР, УССР и БССР? Лишь признание того юридического факта, что СССР – не суверенное государство, а временное государственное образование, которое может разрушиться изнутри.

Проблема границ, возникших внутри исторической России, состоит не в том, что все они являются «незаконными» и не в том, что их когда-то произвольно навязали большевики. Любые внутренние разграничения во-первых условны и во-вторых не вечны. Их меняли в зависимости от обстоятельств и практических потребностей управления и цари, и императоры, и генеральные секретари. Но все дело в том, что они никогда не рассматривались как линии, по которым могут возникнуть внешние, межгосударственные границы. Другое дело, что при большевиках территориальное устройство России было превращено в территориальное деление, где одним из основных факторов стало не управление, как таковое, а трайбализм, деление единой и неделимой страны на административные единицы, создаваемые по этническому признаку.

Иное дело - законность любых внешних государственных границ определяется не правом, а одной только военной силой, которую государственная власть может применить и непременно должна использовать, стоит кому-либо поставить внешние границы под сомнение. Поскольку границы России создавались не только и не столько большевиками, сколько ходом всей русской истории, которая лишь к середине прошлого века вывела ее к более или менее естественным пределам, если не считать так и не решенных в пользу России проблем Черноморских проливов, то внутри России существует не проблема законности границ, а проблема их бесспорной, неопровержимой искусственности, следовательно – объективная необходимость их всеобщего и повсеместного упразднения. Что касается внешних границ, то столь же очевидно, что их признание со стороны России может исходить лишь из той предпосылки, что ими можно разделять национальные государства, а не народы, и единственное юридическое основание, с которым она будет считаться - это соглашения 1975 года, подписанные в Гельсингфорсе[3].

Вот почему, вместо того чтобы соглашаться с результатами заговора, направленного на политическое и территориальное расчленение России, надо всеми силами противостоять им. При этом нет причин, которые бы давали русским, считающим Беловежский заговор и его последствие юридически ничтожными с самого начала, игнорировать общепринятый принцип права - pacta sunt servanda (договоры должны соблюдаться) и его неотъемлемое условие - sic stantibus (при существующем положении вещей).

Не Россия пренебрегла межгосударственным правом, став жертвой предательства со стороны ее высших должностных лиц, а те государства, чьи правительства дипломатически признали Беловежский пакт, который, уточним, не был даже ратифицирован должным порядком. Никаких обломков исторической России нет и не было. Тот факт, что вместо централизации власти после 1991 года в России возникло множества «правительств», заявивших о своей независимости,  никакого отношения к межгосударственному праву не имеют. Все, что происходит в России по меньшей мере с 1985 года в ее внутренних пределах – предмет не межгосударственного, а национального права, исключительная забота ее граждан. Признавать поэтому наличие какого-то «вопроса о восстановлении территории исторической России», к тому же связанного «со всеми государствами», является непростительной ошибкой. Такого вопроса нет и не может быть. Его признание, напротив, придает преступному сговору в Вискулях некую положительную значимость, что дает иностранным государствам формальную возможность вмешиваться в ее сугубо внутренние дела. Проблема, которую Декларация трактует как «восстановление территории исторической России», в действительности звучит иначе - обеспечение политического единства власти, ликвидация условий, которые породили ее дезинтеграцию.

Нет причин скорбеть о том, что «Российская Федерация не смогла еще в полной мере интегрироваться в качественно изменившуюся систему международных отношений и обеспечить максимально благоприятные внешние условия как для решения своих  внутренних  проблем, так и для участия в становлении нового миропорядка», отношений и миропорядка, в которых Россия отведена роль сателлита и подмандатной территории. Преемство современной России с исторической Россией состоит в прямо противоположном: ей необходимо противостоять той системе отношений между государствами, в которых русская цивилизация третируется, тому миропорядку, где русская государственность отрицается.

Почему не только Европа, но и другие континенты «относятся к России так, будто у нее за плечами не 11 столетий государственности, а всего 11 лет»? Отнюдь не из-за того, что они не доверяют ей. Причина недоверия, полагает Декларация, – в «незавершенности процесса дебольшевизации». Какая наивность! Отречение от одиннадцативекового прошлого России содержит не ее официальная идеология, тем более не ее большевизации, таковой вообще нет в природе, если не считать лимоновскую национал-большевистскую секту, именуемую партией, а ее основной правовой акт, с которым современная Россия предстает и перед самой собой, и перед остальным миром. Конституция РФ декларирует, что до 12 декабря 1993 года Россия никакой суверенной государственностью, а значит и территорией, не обладала, что она обрела ее, а значит и территорию с ее границами, именно с 12 декабря, когда такая суверенность была якобы «возрождена». Чтобы весь официальный мир стал «относиться» к России как государству, за плечами которой 11 столетий, чтобы ни в одном государственном кабинете за пределами России не возникло желания покуситься на ее территориальную целостность, необходимо по крайней мере ликвидировать ее правовое основание – Конституцию, на титульном листе которой значится, что она «принята всенародным голосованием 12 декабря 1993 года».

 

Исторический опыт российской государственности и ее нынешнее состояние?

 

Займемся русским историческим опытом. Он соединяет через современность наше будущее и наше прошлое, причем, говоря о прошлом, имеется в виду, говоря словами Декларации, «безумный богоборческий коммунистический эксперимент в России». Общественному мнению предъявлена претензия: «не получил должной моральной и исторической оценки большевистский режим и 73-летний период истории СССР»? В действительности такие оценки содержатся в бесчисленном количестве книг и статей, опубликованных за последние семь десятилетий на русском языке. Еще больше их содержится в книгах и статьях на языках иностранных. Некоторые из них переведены на русский язык. С ними можно соглашаться или не соглашаться, но ничего другого по отношению к прошлому быть не может. Но дело, оказывается, не в исследованиях, не в научных оценках. От нации требуется совсем другое. Необходимо осудить «преступления большевиков» и «осуществить» некий «акт всенародного покаяния за богоборчество России в ХХ веке, за убийство миллионов безвинных сограждан и преступления в отношении других народов».

Согласиться с подобными беспредметными исками к отечественному прошлому невозможно. Более того, под видом преодоления большевизма навязывается его аналог практике. Большевизму, как известно, было свойственно безоговорочно осуждать царский режим, интерпретируя все его действия как непрерывную цепь преступлений, требуя видеть в русской 1000-летней истории лишь одно темное пятно, и, соответственно, в качестве искупления требуя от русских непрерывное покаяние, жертвенность, униженное положение по отношению ко всем другим народам в выдуманной ими «единой семье» советских народов. Уживается ли это подтверждение большевизма с провозглашением необходимости «вытеснения из национального самосознания советскости и замена его русскостью», с духовным и нравственным возрождением? Конечно же нет!

Надо ли упрекать нынешнее - «российское» - право в том, что оно «является преемниками советского режима, а не Российской империи»? В отличие от большевистской революции 1917 года, одним махом, простым правительственным декретом отменившей все 16 томов Свода Законов, либеральная революции 1991 года противоречива, она действует, как застенчивый и подлый мошенник. Большевики, чтобы завоевать Россию, проявляли беспощадную революционную принципиальность. Их политика была несовместима с законами России, и она отменила Россию вместе с ее законами. Во всяком случае их слова не расходились с их делами. Либеральные революционеры лживы и беспринципны. Они совершают переворот, но называют его реформами. Она занимаются экспроприацией собственников, но говорят о священном праве собственности. Они клянутся соблюдать законность, но вся их практическая деятельность является циничным пренебрежением законов. Они говорят о том, что являются антиподами большевизма, но вся их идейная сущность, все аргументы, которыми они оперируют, представляют собой второе издание большевизма. Вот почему либеральное законодательство и должно являть генетическое подобие той правовой системы, которую создавали после 1917 года, которую неправильно называют «советским правом». Выступая на политической арене как антиподы, либералы и коммунисты похожи в одном – в своей отчужденности от России, в неприятии ее истории и природы, в желании навязать ей свои представления о том, как надо жить. Если говорить серьезно, то мечтать о восстановлении в современной России, России Ельцина, Путина и Чубайса, Свода Законов Российской Империи, упраздненного 22 ноября 1917 года, утверждать, что его нормы актуальны и даже применимы, в том числе насквозь коррумпированными судами, более чем на две трети состоящими из «советских судей», можно разве только в порядке полной бессмыслицы.

Лишь публицистической запальчивостью можно объяснить и утверждение, что большевики именно экспроприировали, а не национализировали частное имущество, которое существовало в натуральной форме до 25 октября 1917 года. Революцию октября 1917 года, в отличие от революции 1991 года, можно обвинять в чем угодно, но только не в корыстном, своевольном насилии. Частная собственность на средства производства, в полном соответствии с теорией, которую исповедывали большевики, и не они одни, была в России вообще упразднена, и все имущество, которое попадало в эту категорию, было не экспроприировано, а национализировано. А национализация, как бы негативно не относится к ней, мера в истории человеческих сообществ отнюдь не редкая, и ее не избежала ни одно государство, в котором происходил социальный переворот. Наиболее яркий пример такого рода можно найти в Американской революции, когда было экспроприировано имущество сторонников англичан, и во Французской революции, национализировавшей имущество короны, церкви и дворянства. Почему же Русская революция должна составлять исключение, тем более что требование национализации исходила тогда, в эпоху массового увлечения идеями марксизма, от абсолютного большинства населения?

Вряд ли можно в 2002 году ставить вопрос о правах владельцев и их наследников на имущество, которого они лишились в результате национализации в 1917 и 1918 годах. В имущественных отношениях право лишь тогда имеет смысл, когда оно опирается на хозяйственную логику, соответствует природе экономических процессов. Какая природа вещей дает основание для того, чтобы возбуждать эту тему через 80 лет после «экспроприации»? Ведь любые средства производства, даже когда их не эксплуатируют, имеют свойство стареть. И за долгие годы существования экономики, несовместимой с частной собственностью, все то, что было некогда национализировано, практически полностью амортизировалось, и в случае, когда оно физически сохранилось, ее стоимостной остаток может составлять не более одного процента[4].

На персональном уровне требование вернуть национализированное имущество их прежним владельцам или их законным потомкам противоречит утверждениям о гибели в XX столетии чуть ли не 100 миллионов русских соотечественников. Если справедливы предположения о количестве погибших, то беспредметны требования о реституции, если основательны требования возврата собственности, тогда беспочвенны все версии о количестве погибших. Ясно одно – одновременно настаивать на одном и требовать другого можно лишь в состоянии полной невменяемости[5].

Вместе с тем 73 года, пока у власти в Советской России находилась компартия, жизнь не стояла на месте, и делать вид, что за этот период в России ничего не создано, по крайней мере смешно. Наоборот, практически все основные фонды, основной капитал, составляющий подлинное материальное богатство страны в настоящее время, возник не до, а после 1917, даже после 1945 года, а там, где дело касается активных производственных фондов, машин, оборудования, технологий - в 70-е и 80-е годы. И поскольку все это реальное богатство создано как общенациональное имущество, оно не могло быть ни бесхозным, ни бесхозяйным. Его собственником являлась нация в целом, его управляющим были институты государственной власти[6].

Приватизация такого имущества, имеющего реального собственника, представляет собой не столько мошенничество, сколько – государственную измену. Приватизировать можно государственное имущество, если под государством иметь в виду совокупность органов власти, но если имущество принадлежит нации, его приватизация вообще невозможна. Какая нация, если только ее политические институты, действующие от ее имени и по ее мандату, не оказываются в руках негодяев, может принять решение о том, чтобы лишиться имущества, которое принадлежит ей по праву. И не потому, что таких действий в мире никогда и никто не совершал. Просто отказ нации от имущества, то есть согласие с превращением из собственника в нищего, из состоятельного лица в босяка прежде всего лишено экономического смысла. Как в этой связи не согласиться, за исключением некоторых слишком экспрессивных и потому неточные эпитетов, с утверждением, что

 

«нынешнее государство не признало прав собственности за теми десятками миллионов людей советского государства, которые, повинуясь прямому насилию или крайней нужде, были вынуждены бесплатно или за бесценок строить заводы, энергетические объекты, дороги, мосты, коммуникации, здания и другие материальные ценности, которые сейчас приватизированы. Ни они, ни их потомки не получили никаких имущественных прав или компенсаций за свой труд. И здесь нынешняя власть демонстрирует свою генетическую связь с репрессивным советским государством, поскольку не только не восстанавливает попранную им несправедливость, но и продолжает по своему усмотрению распоряжаться плодами подневольного труда миллионов советских людей. Стало быть, эти люди для него, как и для советского государства, - не более чем «лагерная пыль».

 

Вернемся к теме «безумного богоборческого коммунистического эксперимента». О том, что построение коммунистический отношений в России оказалось экспериментом, стало возможным говорить только после того, как он был завершен. Эксперимент оказался авантюрой, растянувшейся, правда, на восемь десятилетий. И о том, что идеи, с которыми большевистская партия овладела властью, не имеют в России серьезного основания, а потому обречены, не было секретом тогда же. Вспомним хотя бы ту критику, с которой выступил в 1917-18 годах Плеханов, уже бывший к тому времени на смертном одре.

Но сама по себе авантюра большевиков не была безумной. Скорее у нее не было шансов на то, чтобы стать необратимой. И не потому только, что коммунистические производственные отношения, утвердившиеся на одной шестой мировой суши, оказались в состоянии антагонизма с отношениями, сохранившимися на ее пяти шестых, а вера в мировой характер революции оказалась несостоятельной. Ход Второй мировой войны показал, что при дальновидной стратегии Москвы, если она служит национальным интересам, взломать социальные отношения внутри России невозможно. Уязвимость социально-экономического уклада была внутренним свойством системы. Она состояла в противоречиях между массовым сознанием и производственными отношениями. Они становились все острее по мере того, как, с одной стороны, росла общая культура населения, а с другой – из преимущественно аграрной страна становилась все более и более городской. При этом, в отличие от периода смены в Европе феодализма капитализмом, когда естественное развитие производства опередило сложившуюся систему экономических отношений, а потому их заменили, применяя непосредственное насилие, и делая тем самым шаг вперед, здесь же наоборот, уровень массового сознания оказался недостаточно высоким для созданных сверху, «навязанных» экономических отношений, и их отрицание обернулось хозяйственной деградацией, распадом государственности, варваризацией массового сознания и в результате – удручающей депопуляцией. За удачную авантюру, на которую соблазнились деды, приходится расплачиваться внукам.

 

Какова долгосрочная стратегия страны в XXI веке?

 

Далее мы читаем: «Государство и общество сохраняет в основном советскую идентичность». Государство и общество применительно к России, в отличие от Европы и тех государств Нового Света, которые считают Европу своей колыбелью, означает одно и то же явление, как и во многих странах Азии. Противопоставлять в России общество государству или государство обществу, сталкивать их между собой, значит косвенно способствовать их взаимному уничтожению. Чтобы сохранить Россию, надо вместо школярского, механического, бессмысленного повторения прописей европейских энциклопедистов времен французского абсолютизма, положивших начало восторгам по поводу гражданского общества и подозрениям относительно всякого государства, вспомнить те аргументы, выводы и рекомендации, которые принадлежат русским философам, мыслителям и провидцам.

История России есть история ее государственности. Вне государства или наряду с государством никакой России быть не может. Конечно же, поскольку, поскольку это государство является по своей природе русским. Трагический конец Советского Союза был предопределен в первую очередь именно тем, что он был задуман и осуществлен как принципиально нерусское, антирусское, интернациональное государство, как государство, которое должно, если вспомнить откровения Ленина, отмереть через двадцать лет. У постсоветской России «советская идентичность» является физиологическим рудиментом, от которого ей никогда не избавится лишь из-за того, что все ее правители вышли из КПСС, подобно тому, как все наиболее выдающиеся руководители Третьего рейха вышли из SS.

Нуждается ли истинная Россия в «правовом, демократическом государстве с рыночной экономикой и приоритетом прав и интересов личности»? Является ли предпосылкой возрождения «тысячелетней России» один лишь отказ от «советского правового и идеологического фундамента»? Должна ли она заплатить за «уважение мирового сообщества» раболепным сотрудничеством с «демократическими государствами», пусть и «на равноправной основе»? Должны ли русские отказываться от своей истории двадцатого столетия, если в ней можно найти примеры «жесточайшего тоталитарного режима, причинившего столько горя и своему народу, и народам других стран»?

Лишь крайняя наивность пользуется тезисом о правовом государстве, ведь никаких иных государств, в том числе «неправовых», не существовало и не существует. И на протяжении всей истории Государства Российского, включающего также период его существования в форме СССР, оно было правовым. Разумеется, правовой характер государства не исключает фактов бесправия, беззакония, осуществляемых его недобросовестными чиновниками. Говорить же о том, что в Советской России не было никакого права – значит опровергать хорошо известные факты. Можно не соглашаться с так называемым «советским правом», можно все действия государственной власти отождествлять с «бесправием», но это нисколько не меняет того, что практически вся деятельность органов власти той эпохи осуществлялась в соответствие с нормами права, а факты его нарушения, тем более игнорирования, подвергались осуждению и наказанию.

Демократическое государство, рыночная экономика и приоритет прав личности по сравнению с правами государства – не действительная потребность России в сложившихся обстоятельствах, а либеральная греза, фигуры речи. Действительность ставит иные вопросы. Не о том, каким быть Российскому государству, а о том, быть ли ему вообще; не о рынке в системе экономических отношений, а о самом существовании полноценного национального хозяйства; не о торжестве личности над обществом, а о том, чтобы сохранить и приумножить русскую нацию, которая ныне вымирает со скоростью миллиона человеческих душ в год. Фантазировать насчет светлого демократического будущего, в котором нет и намека на его предпосылку – русский демос, мощный слой активных граждан, натравливать массы на государство, как будто это их непримиримый враг, повторять пошлые штампы либералов-риторов о том, что личность является высшей ценностью, ради которой только и существует государство, не свидетельствует ли такая лексика о хроническом инфантилизме сознания, о порочной безответственности характера?

Для того чтобы могло состояться возрождение России мало отказаться от советского прошлого. Да и есть в том какая-то насущная необходимость? Что осталось от советского права и коммунистической идеологии, воспоминания о которых все еще занимают воображение? Если бы они продолжали свое существование, предопределяя политические события, то не было бы ни предательства 1989 года, ни трагедии 1991, ни фарса 1993. На отрицании вообще невозможно ничего создать, во всяком случае ничего «тысячелетнего». Чтобы состоялось возрождение России, ее население должно превратиться в общество, ее жители - стать гражданами, вымирание должен сменить серьезный численный рост, безбожие - истинная православная вера, раболепие перед Европой и преклонение перед Штатами должны вообще исчезнуть, обернувшись самоуважением, сознанием того, что Россия превыше всего, а быть русским – счастье. Не жестокость и тоталитаризм «режима» преследовали русских в XX веке, а их собственное невежество, доверчивость, зависть и глупость. Лишь избавление масс от этих недостатков, во всяком случае их наиболее деятельности части, может гарантировать, что ошибки, совершенные ими во второй половине прошлого столетия, не повторяться при иных условиях в каком-нибудь новом исполнении.

Вместе с тем не нужно делать вид, что русские – бессловесное и пассивное стадо, благодаря недостаткам которого им можно безнаказанно понукать и с которым власть может не считаться. Безосновательны и обвинения нации в том, что она свершила одну из наиболее выдающихся революций в мировой истории, ничуть не менее блистательных, чем революции в Нидерландах, в Англии и во Франции. Найдите такой пример, чтобы революция происходила без насилия, тем более без захвата власти и без террора, который, как правило, является вынужденной ответной мерой нового режима в отношении террора, которым свергнутые классы пытаются компенсировать свое поражение. О каком «бесправии» или «деспотии» может идти речь, если Россия XX столетия – это наиболее динамично развивающееся государство, по уровню стоявшее вровень с Соединенными Штатами. Или кто-то всерьез готов сравнивать Россию с государствами-карликами, со странами, у которых нет возможности существовать самостоятельно?

Для России опасность исходит не от деспотизма или тирании власти, не от того, что способ формирования государственных учреждений не использует избирательные процедуры, в которых главное – всеобщее, равное, тайное и прямое избирательное право, формальное и бездушное по сути. О том, сколько лжи скрыто в этих лицемерных приемах, написано достаточно подробно, стоит лишь перечитать Победоносцева или Ильина, да и собственный русский опыт – тому доказательство. Главное – природа власти, ее национальное соответствие. Остальное не имеет существенного значения.

Особая тема – принципы, на которых может и должна развиваться отечественная экономика, система отношений, наилучшим образом обслуживающая национальное производство. Уже понятно, что буквальное перенесение на русскую почву зарубежных приемов, игнорирующих национальные особенности, ничего хорошего дать не могут. Русская экономическая практика не должна быть механическим копированием того, что прижилось в Нью-Йорке, Лондоне или Токио. Между Россией и остальными цивилизациями слишком много различий, чтобы было можно без недопустимо высоких издержек воспринимать чужой опыт. Дело не в том, уважает или игнорирует русское правосознание право частной собственности. Выше частной собственности для него – справедливость ее происхождения[7]. Иначе никакие правовые основания, никакая юридическая защита не создадут этой форме авторитета в народном мнении. О том, что имущественные права, добытые в результате актов приватизации по Ельцину и Чубайсу, абсолютное большинство воспринимает как преступное расхищение народного достоянии, говорить не приходится. И поэтому не «советский период», где общенациональная собственность вообще вытеснила частную, предопределяет нынешнее варварство в отношении национальных богатств, поделенных в качестве личных состояний среди немногих скоробогачей, а то, что произошло с национальным достоянием в 90-е годы. Откровенно хищническая эксплуатация природных ресурсов и производственного капитала, никак не сдерживаемое властями бегство капитала за границу – результат «постсоветского» периода, постыдного разгула спекуляций и хозяйственного вандализма, в котором, с очевидной внешней поддержкой, погрязли все властные институты, вся «постсоветская элита»[8].

Известно, какой бы большой ни была армия, каким бы величиной вооружения она ни обладала, без таланта и воли командиров и полководцев, без воодушевления и готовности к победе солдат она не будет успешно вести боевые действия. О том, что собой представляют наши «полководцы», запятнанные коррупцией, жаждой наживы и нравственным развратом, более чем известно. Не лучше положение и с «воодушевлением» нации. По справедливому наблюдению А. Калинина, современного публициста, она вымирает, но всем довольна. И при столь мрачных обстоятельствах в качестве «единственного пути», по которому России следует идти, Декларация называет

 

«создание в нашей стране здорового, демократического и динамичного общества – отказ от больной советской идентичности и осознание себя исторической Россией, освободившейся от семидесятитрехлетнего большевистского деспотизма. Восстановление исторической российской идентичности – главная задача сегодняшнего дня».

 

Следует различать общество и население: первое имеет структуру и организацию, второе является механическим соединением индивидов, случайно собравшихся на опреденной территории. Ныне, после того как прежние общественные институты разложились, распались и прекратили свое существование, советское общество погибло вместе с советским государством, и в России пока что никакого нового общество не сложилось. Жители России не более чем дезорганизованное, деморализованное население, пребывающее в состоянии столбняка. Призыв к отказу от «советской идентичности» обращен не к живому организму, а к покойнику, к обществу, которое вот уже более десяти лет как «приказало долго жить». Ситуация уникальна. Из двух элементов, которые составляли всегда Россию – общества и государства, один исчез и его еще предстоит создавать заново. На какой основе должен быть осуществлен этот процесс? На «восстановлении исторической российской идентичности»? Однако подобная идентичность – ее следовало бы назвать русской, - не может игнорировать двойственной природы, в которой она себя всегда проявляло. В России общество всегда выступало как политическое общество, как общественная организация, принимающее форму государства.

Сила России при ее всегдашней видимой слабости, при относительном недостатке человеческих и материальных ресурсов, и в еще большей степени финансовых, состояло в государственном единстве, в нераздельности частной гражданской и казенной государственной службы. Теперь, когда общество распалось на свои первоначальные элементы, на случайную совокупность индивидов, государственные институты повисли в пустоте. Им не на кого опираться, не перед кем нести ответственность. Государство Российское в прошлом – это не совокупность чиновников, не закрытое общество, превращающее в источник личной наживы общественное достояние, а организованная сила, занятая его защитой, управлением и приумножением. Теперь, конечно, другое дело. Нынешнее государство в России – не более чем карикатура, государственная фикция, извращение, в смрадном потоке которого бюрократия, распавшаяся на кланы и группировки, оптом и в розницу расточает и присваивает себе общенациональное благо. И если после революции 1917 года, когда старое общество тоже распалось и погибло, его воссоздание в новом качестве, в виде «советского общества» было делом политического класса, овладевшего машиной государственной власти. Теперь эта машина находится в руках алчной, космополитической клики, вообще непригодной к какой-либо созидательной деятельности. Поэтому восстановление общественных институтов, самого общественного организма может произойти не в согласии с государственными учреждениями, а вопреки им, из того человеческого материала, который имеется в наличии. Словом – обществу предстоит вырасти из населения, иначе говоря – ему придется самоорганизоваться.

 

Главные ошибки – в непонимании природы двух Русских революций XX века

 

Иной взгляд на вещи содержит наша Декларация. Она считает предпосылкой возрождения Россия одно - «восстановление российской идентичности». Что включается в понятие идентичности? Это «государственное право, отношения собственности и исторические идеалы». Если все эти три фактора возникнут в реально существующей, но внеисторической России образца 2002 года, из не существующей, но канонической России времен 1906 года, то произойдет «возвращение к преемственности с исторической Россией» и «восстановление нашей страны в ее границах». Оказывается, все очень просто. Чтобы преодолеть распад общества, нации и государства, чтобы воссоздать их целостность, практически ничем не поступаясь, надо совершить лишь несколько простых действий. Во-первых, «воссоздать в качестве основы нашей государственности и правопорядка законодательство 1906 года», признав «советское законодательство порочным и юридически ничтожным». Во-вторых, «в основание хозяйственных отношений положить принцип уважения к частности собственности», восстановив «в той или иной форме имущественные права, существовавшие на момент большевистских грабежей». В третьих, декоммунизировать страну.

О том, что русское законодательство начала XX века, систематизированное еще при Николае I и издававшееся в дальнейшем как Свод Законов, является выдающимся явлением русской культуры, не имевшим аналогов в мире и, по сути, на протяжении прошлого столетия никем не превзойденное, современному русскому человеку, даже большинству юристов, практически неизвестно. Поэтому в общественном сознании отсутствует понимание утраты, связанная с его отменой, тем более его важность, такая, например, которая существовала по отношению к утраченному Храму Христа Спасителя.

Огульная отмена всех законов Российской Империи большевиками сразу же после того, как они пришли к власти, с другой стороны, не простой акт вандализма, подобный разрушению архитектурных или религиозных сооружений. Упразднение русского законодательства являлось для своего времени символом, который должен был доказать, что все мосты сожжены, что русский мир разрушен до основания, что между тем, что было до и что будет после 25 октября  1917 года, образовалась пропасть. Это означало, что начинается совершенно новая жизнь, новая история, новая эпоха, в которой ничего русского вообще не предполагается. Декрет об отмене Свода Законов России вообще был не столько правовым, сколько декларативным актом. И конечно, восстановление действия этого законодательства имело бы точно такой же смысл. Он бы превращал Октябрьскую революцию 1917 года в преступный мятеж, последствия которого имеют примерно такое же значение, какое гражданское право придает результатам причинения вреда. И она имела бы смысл, если бы такая реставрация произошла через 72 дня, в течение которых существовала Парижская коммуна, через 13 лет, на протяжении которых в Китае происходило Тайпинское восстание, через 25 лет, наконец, во время которых Франция переживала свою революцию.

Но все дело в том, что разница между 1917 и 1991 годами составляет 74 года. И они не были, как утверждается в разных местах Декларации, безвременьем, миражом, маревом, материальным свидетельством которых являлись одни только гекатомбы безвинных, нескончаемое мародерство, повседневный деспотизм, цепь ошибок и заблуждений. Нам уже приходилось не раз отмечать ошибочность утверждений, изображающих Русскую революцию начала XX века подобием бунта или смутного времени. Да, в России тогда произошла революция, полный переворот во всех жизненных отношениях, и годы ее торжества не могут быть списаны в архив, словно дело о расследовании Пугачевского бунта. И прежде всего потому, что этот период был торжеством не только «безбожного богоборческого большевизма», которому история отвела все-таки менее двадцати лет, ибо он потерпел поражение в 1937 году, но прежде всего торжеством России.

Советская Россия не была повержена вооруженной интервенцией, как это случилось с Францией Наполеона, октябрьское правительство не было подавлено и расстреляно, как это удалось сделать версальцам с коммунарами в Париже 1871 года, «красных» не рассеяли и не принудили к покорности, как это произошло с тайпинами.

К тому же на знаменах революции 1991 года, которая не скрывала своей антикоммунистической направленности, не было требований, связанных с реставрацией, обращенной к 1916 или 1906 году. Никому из ее деятелей и вождей не приходило в голову ностальгировать по поводу монархии Романовых и системы общественных и экономических отношений, с которыми Революция 1917 года свела счеты. Об отрекшейся династии вспомнили чуть позже, в 1992 году, когда режим Ельцина балансировал на грани краха, но стоило ему удержаться, как все игры с упитанным семейством мнимых Кирилловичей были прекращены. Восстановление прошлого, вообще говоря, принципиально невозможно.

Не следует видеть в русской революции конца XX века попытку пересмотреть результаты русской революции его начала. И не суть важно, что первая революция была скачком вперед, а вторая – прыжком назад. То и другое не парадокс истории, а ее закономерный результат. Гораздо важнее другое: в первом случае, пренебрегая качеством человеческого материала, существовавшего в России, и даже постулатами марксизма, который стал господствовать в стране, производственные отношения были насильственно подняты выше уровня производительных сил, во втором – то и другое, вопреки очевидным неблагоприятным последствиям, оказалось низведены, правда не методом насилия, а благодаря демагогии, интригам и обману, до уровня массового сознания. Отношения собственности, тем более исторические идеалы, господствовавшие в последний период существования Российской Империи, потерпели крах не только в 1917 году; им не суждено было воскреснуть, ибо им не нашлось места и в практике нового, «постсоветского» режима, и, разумеется, в его мировоззрении.

Оно было обращено не в сторону русского государственного прошлого; доктринеры и политики либерального режима образца 1991 года искали идеал вдали от родины, в современных Соединенных Штатах, в малых государствах Европы, вроде Швеции или Швейцарии. А чтобы стать своими для Запада, политическим силам нового режима ничего не было жалко. Все преимущества и выгоды, которые были обеспечены тяжкими усилиями и беспрецедентными победами, добытыми потом и кровью десятков миллионов русских не только в XX веке, но и в  XVII и XIX столетиях, все это было бездарно, легкомысленно, преступно утрачено без какой-либо необходимости, за одну только возможность стать «демократической страной», за право оказаться у подъезда «цивилизованного сообщества», в очереди с Парагваем, Филиппинами и Центральноафриканской республикой. И все это происходило на протяжении более чем десятилетия при громком ликовании столичной черни, при бесновании окраин, подстрекаемых местной интеллигенцией, при глухом молчании центра России, обескровленного и ограбленного за годы «коммунистического» строительства. Картина гибели сверхдержавы, которую не знает история человечества.

На Россию, все равно какую – нынешнюю или прежнюю, на ее историю, - героям 1991 года было откровенно наплевать. Навязать либеральной революции национальное законодательство, национальную систему отношений собственности и национальные идеалы, тем более сделать их укоренение ее целью, невозможно прежде всего технологически. Для решения такой задачи нет ни необходимых ресурсов, ни условий.

Революционные изменения, лишь условно датируемые 1991 годом, менее всего можно списать на антикоммунизм или антибольшевизм, чего нельзя сказать об антисоветизма. Если советская система формирования и функционирования органов власти, принятая, вообще говоря, чуть ли не всеми странами мира, была решительно уничтожена, за отсутствием опоры в массах населения, то к большевизму и коммунизму новый, либеральный режим отнесся более чем снисходительно. Более того. Проклинаемый на словах большевизм, то есть подмена культуры власти ее произволом, а системы права – систематическим проявлением насилия, стал на деле повседневной практикой политической и экономической жизни. Имена наиболее фанатичных большевиков, включая даже таких оголтелых, как Войков, продолжают «украшать» названия улиц, кораблей, предприятий и городов. Что же касается коммунизма, то его политический носитель – компартии, не запрещены, а его символы, воплощенные в многочисленных монументах Марксу, Энгельсу, Ленину, стоящих чуть ли не в каждом городе России, никому не приходит в голову демонтировать.

Вот почему не столь «нелепы и кощунственны» символы современной российской государственности, символы новой Русской революции, принятые властями РФ, которые Декларация почему-то называет «советскими». Напротив, они как нельзя лучше характеризуют природу политического строя, появившегося в результате «революционной перестройки», который одинаково чужд как имперскому, так и «союзному» периодам русского прошлого. Отвергая предшествующий политический порядок, отказавшийся от традиции, новые геральдические символы не собираются их возвращать. Скорее они воплощают их карикатурное, противоестественное смешение. Флаг «новой России» – не государственный флаг СССР или Российской Империи, а русский торговый флаг. Ее герб в виде двуглавого орла – не государственный герб империи, а герб Временного правительства 1917 года. Ее гимн – не торжественная русская песня, которая звучит в каждой русской душе, а довольно грубо сфабрикованная подделка, в которой замечательная мелодия 1944 года, отражающая пафос неизбежной Победы, соединена с лживыми, бесталанными стихами 2001 года, омраченным ее предательством.

Таким образом, новому режиму, одним из главных идейных принципов которого является принципиальная безыдейность, ставшая к тому же частью либеральной Конституции, а сердцевиной – русофобия, не остается ничего иного, как демонстрировать историческую и идеологическую всеядность. Вот почему в государственной символике, да и не только в ней одной, можно обнаружить настоящий калейдоскоп – что-то от России царской, что-то от России «керенской», что-то от России «советской». Не приходится сомневаться, что на таком шатком фундаменте здоровое и динамично развивающееся государство не восстановить, на нем оно может лишь агонизировать и разрушаться.

Именно родовым свойствам либерализма, взявшего большевистские методы на свое вооружение, именно либерал-большевизму, соглашающемуся с любым «проектом», даже «евразийским», но только не с русским, следует приписать и расстрел Дома советов России в октябре 1993 года, и бездарную политику на Кавказе, включая преступно-непрофессионально проводимую войну в Чечне, где подавляется мятеж, и двусмысленную внешнюю политику, где раболепие перед Западом и США время от времени сменяется антизападной и антиамериканской риторикой, и расплывчатость национальных интересов, и неспособность к их твердой и спокойной защите, и отсутствие у государственной власти политической воли к самоопределению.

Катастрофа неминуема – в этом Декларация не грешит против истины. Ее обуславливает, прежде всего, буквальное повторение либеральной властью политики, которая осуществлялась властью большевистской. В прошлом большевики навязывали России свое представление о счастье, о государственном и общественном устройстве, точнее говоря – о ее разделении, теперь либералы делают то же самое, навязывая ей свои фантазии. Те и другие представления, различаясь практически по многим второстепенным пунктам, сходятся в главном – они не только отрицают русскость России, не только не стремятся сохранить ее неделимость, она не признают в России, занимающей более чем шестую часть мировой суши, имперской государственной сущности.

Разумеется, «наше положение неизмеримо сложнее», чем какой-либо иной страны, в которой изменяется все – уклад, строй, режим и форма власти. Причин чему более чем достаточно. Здесь и «богоборческий путь», на которую встала Россия, благодаря своему атеистически мыслящему пролетариату всех сословий, к тому же задолго до 1917 года, и «страдания и испытания», выпавшие на долю русских в течение всего прошедшего столетия, и беспочвенный коммунизм в его марксистской интерпретации, ставший и остающийся для слишком многих «национальной идеей России». Но гораздо важнее для этого было совсем другое. Стратегически – многовековой дефицит народонаселения, политически – несоответствие между русской природой народов, населяющих страну, который так и не успели стать нацией, и антирусской природой власти, которая ею управляла, всеми силами стремясь при этом не допустить превращения совокупности народов России в русскую нацию. Надо признать и другое: не тоталитаризм создал сложность в положении России, а его отсутствие, по крайней мере в течение всей второй половины прошлого века. Конечно, если не путать тоталитарность в организации государства, которая для России имеет естественноисторические причины, с тиранией в методах властвования, если не отождествлять диктатора, спасающего государство от поражения, с деспотом, который ведет ее к гибели.

Завершая критику Декларации, которая оказалась достаточно пространной, тем не менее нельзя не присоединиться к ее главным тезисам. Авторы Декларации абсолютно правы, когда ставят диагноз существующей в Российской Федерации власти. Как бы не отрекалась она на словах от прежнего исторического периода, «она генетически связана именно с советским[9] режимом», не имеющим «ничего общего с российским государством». Правы ее авторы и в том, что восстановление России (они пишут о ее возрождении) станет возможным лишь в результате совершения «практических шагов на уровне государства в области восстановления духовного, культурного, правового и исторического преемства с исторической Россией». Но так не бывает, чтобы государство восстанавливалось или возрождалось вопреки сущности политики, которую осуществляют ее институты власти. Обеспечение восстановления России несовместимо с существованием политического режима, который даже Конституцию превратил в инструкцию о ликвидации России, который создает такие правительства, что они в состоянии успешно выполнять лишь одну функцию - быть ее ликвидационным комитетом.

 

20.10. 2002 года