С.П. Пыхтин

 

Надо честно называть вещи своими именами[1]

(к политико-правовому анализу чеченского мятежа)

 

«Круглый стол» под названием «Чечня – боль России: пути урегулирования», который проводится не за пять месяцев, а за пять дней до объявленного Кремлем чеченского референдума, содержит в себе прозрачный намек на обстоятельства, лучше всего описываемые медицинской терминологией. Согласимся с таким подходом. На любое социальное явление можно и даже нужно смотреть под различными углами зрения. Одной лишь голой публицистики или душераздирающих примеров, описывающих частности, совершенно недостаточно. Но когда в нашем сознании происходящее приобретет не плоские, а объемные жизненные формы, появится возможность лучше понять его сущность.

 

Определимся в терминах

 

Сначала надо определиться хотя бы в ряде важных терминов. Раз речь идет о боли, то ее источником всегда является болезнь. Если есть болезнь, значит мы имеем дело с больным. Если есть больной, и он нуждается в лечении, стало быть ему нужен врач. Поскольку мы говорим в медицинских терминах, то надо иметь в виду, что всякое лечение предполагает применение средств лечения.

Кто же болен? Чтобы правильно ответить на этот важный вопрос, надо понять, что предмет нашего исследования – социальное явление. Когда дело касается человека, в которого болит зуб или мизинец, то не эти части тела мы называем больным. Как бы мал ни был объект непосредственной боли, больным является весь человек. Что такое Чечня для России? Даже не мизинец, а ноготь на мизинце. 10 тысяч квадратных километра из 18 миллионов, которые составляют нынешнее Российское государство. Если поделить первое на второе, получится пять сотых процента. Но как бы ни был мал объект болезни, надо признать, что в качестве больного мы должны говорить о России в целом, единственном в данном случае субъекте, с которым имеет дело как национальное конституционное, так и межгосударственное право.

Болью организаторы «круглого стола» назвали Чечню, применив характеристику, с которой, как это будет показано ниже, невозможно согласиться. В отличие от политического термина «Россия», значение термина «Чечня» условно. А в качестве «республики» она тем более существует не объективно, а лишь в нашем воображении. Если быть исторически абсолютно точным, то ее появлению мы обязаны коммуно-большевикам, их так называемой национально-государственной политике, насквозь порочной и лживой.

Впрочем, любая административно-территориальная единица всякого государства – не более чем инструмент политического управления, который не содержит в себе ничего абсолютного. Его учреждают, изменяют и ликвидируют в зависимости от практической необходимости. Иное дело – чеченцы, самобытная этническая группа, учитываемая этнографией и демографической статистикой. Так вот: болью России является не «Чечня» или, говоря официально, Чеченская республика, а именно чеченцы, не территория, а определенная социальная общность, существующая в русском государственном организме. Подобно тому, как боль в биологическом теле является симптомом медицинского недуга, боль в государстве тоже признак недуга, но только принципиально иного рода - социального.

Разумеется, не на все социальные болезни общество реагирует одинаково. Некоторые из них оно даже поощряет. Например – спекуляцию или ростовщичество. Еще совсем недавно мораль их осуждала. Занятие тем и другим преследовалось законом. Теперь же эти явления стали рассматриваться как благо, а ростовщики и спекулянты, эти выскочки, порожденные беззастенчивым расхищением национального имущества, составляют господствующий класс страны. Безработица, наркомания, инфляция и проституция – тоже социальные болезни. Но эти виды зла современное общество признает неизбежными, а искоренение - невозможным. Ими занимаются главным образом статистики и литераторы, а лечение, если они и предпринимается, приобретает формы, в лучшем случае, терапевтические, косвенные, опосредованные и в целом бесполезные.

Вместе с тем, есть и такие социальные болезни, в отношении которых терапия бесполезна, а чаще всего вредна. Общество объявляет им беспощадную войну, а законодатель составляет из них своеобразный проскрипционный список, называемый Уголовным кодексом.

Боль, которую испытывает Россия из-за того, что происходит на протяжении последних двенадцати лет, в данном случае по эту сторону Кавказских гор, является признаком социальной болезни, которую нельзя квалифицировать иначе как преступление. Массовые убийства, грабежи, террористические и диверсионные акты, которые могут произойти где угодно, в том числе за тысячи километров от Грозного и Гудермеса, насилие, свержение законных властей и создание на их месте самозванных, провозгласивших ее суверенным государством, формирование вооруженных банд, ставших настоящей армией, издевательства над сотнями тысяч людей, проживавших в «Чечне», которые были вынуждены бежать из своих домов, словом – все мыслимые преступления, которые знает уголовный закон, совершаемые к тому же в массовом порядке, вот что собой представляет угроза России, исходящая из современной «Чечни», точнее говоря – от чеченцев.

Но было бы ошибкой рассматривать события, там происходящие, как механическую, случайную, беспорядочную совокупность правонарушений. Чтобы назвать болезнь, надо идентифицировать их не со всеми, а с какой-то одной статьей Уголовного кодекса, которая бы описывала все эти безобразия, беспрецедентные, вообще говоря, для русской истории новейшего времени. Надо выяснить, есть ли в Уголовном кодексе такой состав преступления, который бы поглощал все разнообразие преступный эксцессов, фиксируемых текущей уголовной статистикой. В новом Уголовной кодексе 1996 года такая статья есть. Это ст. 279 о вооруженном мятеже, которую законодатель поместил в главу 28 «Преступления против основ конституционного строя и безопасности государства»[2].

О том, что должно следовать за таким диагнозом, будет сказано дальше.

Теперь о враче. Если социальная болезнь, от которой страдает миллионы людей, поражает государство, то на кого возлагается обычно его миссия? Такая задача по силам лишь одному общенациональному институту, и он называется властью. Именно ее институты и органы не только вправе, но и обязаны принимать все необходимые и безусловно достаточные меры, чтобы привести организм государства в нормальное состояние, в максимально короткие сроки избавив его от болезни, в данном случае – от болезни вооруженного мятежа. При этом государственная власть, в отличие, к примеру, от других институтов общества, не вольна в своих действиях. Она не может использовать даже обычную лексику. Подобна медикам, для которых латынь является профессиональным языком, профессиональным языком власти является право, а единственным руководством, предписывающим им характер действия, иначе говоря: методы лечения - закон.

 

О болезни с точки зрения врача

 

На кризисную ситуацию, которую мы в данном случае рассматриваем и образно называем социальной болезнью, наше общество чаще всего вынуждено было смотреть то глазами болезни, то самой боли. Но их предвзятость и тенденциозность настолько очевидны, а сведения настолько далеки от того, что должно быть учтено для интересов лечения, что с ними даже не хочется вступать в какую-либо полемику. Гораздо реже обществу давали возможность услышать точку зрения больного. Он, как это чаще всего бывает, преимущественно безмолвствует. Что совершенно удивительно – все эти годы, пока болезнь производила свое разрушительное действие, обществу никогда не давали возможность оценить явление профессионально, то есть с точки зрения врача. Во всяком случае надо признать, что его позиция пока что была едва слышна, причем на языке медицины на протяжении нескольких лет, по крайней мере до 1999 года, с ним никто не разговаривал.

Вряд ли забыто, что представители власти в период, когда вооруженный мятеж в «Чеченской республике» еще только зарождался, провоцировали все национальные регионы России «брать суверенитета» ровно столько, сколько они смогут проглотить. И это не был бред пьяного алкоголика, как пытаются интерпретировать такие призывы в наше время. Вряд ли было случайностью, что их тогда настойчиво ретранслировали в качестве непосредственного, практического руководства. Но начиная с 1993 года, после того, как Россия была расколота на части по внутригосударственным границам «союзных республик», а чеченцы, эти шуаны Кавказа, взялись за оружие, Кремлю пришлось сменить риторику. Вначале говорилось о необходимости наведения в Чечне «конституционного порядка», затем – о борьбе с бандитизмом, а после событий 11 сентября 2001 года, естественно, о противодействии «международному терроризму». Но как бы убедительно ни звучали эти лукавые речи, в действительности они относятся разве что к газетной и теле-публицистике. Право и закон не имеют с ними ровным счетом ничего общего.

Впрочем, можно вспомнить, что о мятеже говорилось в известном решении Конституционного суда 1995 года, рассматривавшего президентские указы, касавшиеся проведения военных операций, и не нашедшего в них тогда ничего антиконституционного. Главари мятежников Масхадов и Удугов, все еще остаются на свободе, в отношении которых Прокуратура возбудила несколько лет назад уголовные дела, обвинены именно по статье 279. Но принципиальная правовая оценка, исходящая от государственных институтов, все-таки избегает определенности. Власть не желает назвать вещи своими именами. Она не может произнести само это слово – мятеж. Почему? Потому что при правильной квалификации происходящего вокруг и в самой «Чечне» от власти потребуются весьма жесткие, недвусмысленные, хирургические методы лечения. Формула законодателя в отношении мятежа звучит так:

 

«Организация вооруженного мятежа либо активное участие в нем в целях свержения или насильственного изменения конституционного строя Российской федерации либо нарушения территориальной целостности Российской Федерации».

 

Надо ли пояснять, что по сравнению со всеми видами преступления мятеж представляет собой наиболее опасную угрозу. Он является войной на уничтожение государства, причем роль агрессора принадлежит не внешнему, а внутреннему врагу. Иначе говоря, мятеж является разновидностью войны, в которой государство, обеспечивая собственную безопасность, должно обрушивать карательную мощь против собственных граждан, поскольку они взяли в руки оружие, чтобы силой ниспровергнуть ее конституционный строй или территориальную целостность[3].

Когда власть сталкивается с вооруженным мятежом, то ее отказ от применения против него вооруженной силы, что и происходило на протяжении четырех лет, между 1991 и 1994 годами, оказывается формой его прямого поощрения. Но тогда власть еще вооружала и финансировала его. Если же вместо того, чтобы подавлять мятеж, власть, наоборот, вступает с его главарями в унизительные переговоры, подписывая постыдные соглашения «о мире», как это было в Хасавюрте в 1996 году, это тоже соучастие в мятеже, предательство и измена.

К счастью, мятеж, из-за похабного «мирного договора», по благословению Ельцина скрепленного подписями Лебедя и Масхадова, что дало ему видимость легальности, сначала захлебнулся в противоречиях между своими главарями, затем обернулся кровавыми междоусобицами банд и тейпов, не поделивших захваченные земли и награбленные ресурсы, и завершился бандитскими рейдами за пределы контролируемых мятежниками территорий и диверсионно-террористическими актами, повлекшими многочисленные жертвы. Наконец в 1999 году вооруженное подавление чеченского мятежа со стороны государственной власти России возобновилось.

Но и тогда она не решилась отбросить лексику и риторику прошлого периода и перейти на нормальный юридический язык. Президентское «мочить в сортире», так понравившееся простонародью, липнущему к телеэкранам, было все-таки эмоциональной реакцией политика, нуждавшегося в популярности, а не рациональным шагом государственного деятеля. Теперь экспрессивная фраза 1999 года о сортире, так и не воплотившись в жизнь, сменяется двусмысленным предложением в нем «прибраться», появившимся как раз в год парламентских выборов и за год до президентских выборов. Что это, как не оферта, обращенная к главарям мятежников, чтобы заключить новый, несколько измененный, более аккуратный, но все равно второй Хасавюрт?[4]

Когда имеет место вооруженный мятеж, есть лишь одна формула, вокруг которой, не нарушая закона, допустимы переговоры между представителями государственной власти и главарями мятежников. Это безоговорочная капитуляция последних. Все остальное, чем бы оно ни было обусловлено, – преступление. Потому что во всех остальных случаях, кроме капитуляции, мятеж достигает своей преступной цели.

 

Почему мятеж не может быть назван терроризмом

 

Использование властью применительно к событиям в «Чечне» эвфемизмом, прежде всего термина «терроризм», связано также с неготовность общества с характеристикой чеченских событий как мятежа. Не стоит забывать, что мятеж вообще не был предусмотрен в уголовном законодательстве в период существования Советского Союза. Понятен мотив такого решения. В стране победившего социализма, в государстве общенародного типа, где «развернуто строительство коммунизма», предусматривать в уголовном кодексе вид преступления под названием «мятеж» попросту неприлично. Появление такого состава было бы косвенным подтверждением того, что все перечисленные эпитеты не более чем высокопарная пропагандистская ширма, за которой скрывается пресловутая, формально покрытая пылью «диктатура пролетариата». И поскольку мятеж несовместим с социалистическим правом, тогда одно из двух. Или в праве предусматривается состав преступления под названием мятеж, и тогда власть расписывается в том, что никакого социализма и общенародного государства нет и в помине; или в УК нет такой статьи, и тогда уголовная практика не входит в противоречие с идеологией. Вместе с тем значит ли отсутствие мятежа в уголовном праве до 1996 года, что присущие ему деяния вообще были ненаказуемы по принципу nullum crimen sine lege? Разумеется нет. Уголовный кодекс РСФСР описывал их в статье 64 «измена Родине» в форме «заговора с целью захвата власти». Следовательно, и при возникновении мятежа в 1991 году власть была обязана не бездействовать, а руководствуясь законами, осуществить решительные меры по его пресечению. Тем более такая обязанность возникла у нее после того, как мятеж в виде отдельной статьи появился наконец-то в Уголовном кодексе.

Однако ничего подобного не произошло. На политической кухне продолжали фабриковать единственное блюдо, в котором «наведение конституционного порядка» было сдобрено изрядным количеством демагогии о «борьбе с международным терроризмом». Конечно, терроризм, как и мятеж, тоже социальная болезнь, включенная в Уголовный кодекс. Но ведь очевидно, что происходящее вокруг «Чечни» не описывается ст. 205 УК, где такой вид преступления предусмотрен. В общей виде это

 

«совершение взрывов, поджогов или иных действий, создающих опасность гибели людей, причинения значительного имущественного ущерба, либо наступление иных общественно опасных последствий, если эти действия совершены в целях нарушения общественной безопасности, устрашения населения либо оказания воздействия на принятие решений органами власти».

 

Федеральный закон о борьбе с терроризмом, принятый в июле 1998 года, дополняет к этому виду преступления также

 

«посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля, совершенное в целях прекращения его государственной или иной политической деятельности либо из мести за такую деятельность; нападение на представителя иностранного государства или сотрудника международной организации, пользующихся международной защитой, а равно на служебные помещения либо транспортные средства лиц, пользующихся международной защитой, если это деяние совершено в целях провокации войны или осложнения международных отношений».

 

Из приведенных дефиниций очевидно, что чеченские события не могут быть сведены к одному лишь терроризму или уподоблены ему. Террористические акты являются для чеченцев, вставших на путь мятежа, лишь одним из средств достижения более общей цели - свержения конституционного строя Российской Федерации и нарушения ее территориальной целостности.

Мятеж отличается от терроризма и объективной стороной. В отличие от терроризма, жертвой которого может быть не только безопасность, но личность и имущество, при мятеже страдает все что угодно. Для достижения его целей может быть совершено любое из преступлений, содержащихся в УК. Те же финансовые аферы, чтобы обеспечить мятеж деньгами, или материальные хищения, удовлетворяющие его потребности в средствах ведения вооруженной борьбы. Да почему только вооруженной? Микрофон, перо или банковские документы, те же авизо, которые мятежники используют наравне с автоматом, стингером или миной. Что эффективнее – диверсия или подкуп, клевета и ложь в средствах информации или захват бандой какой-нибудь станицы, тем более города? Хотя бы на несколько дней.

Чем терроризм отличается от мятежа? Приведем пару примеров. В сентябре прошлого года Америка стала жертвой террористической атаки. Но мятежом там и не пахло. Картина, впрочем, стала бы другой, соверши тот же самый акт не мифическая Аль-Каида или нищие талибы, а жители Техаса или Новой Мексики, провозгласи они крестовый поход против Конституции США. Если бы целью тех, кто учинял взрывы в Оклахома-Сити или Лос-Анджелесе, кто ежедневно совершает нападения на банки, школы или убивает полицейских, было бы не удовлетворение психопатических комплексов, а нарушение территориальной целостности США, то администрации президента Буша пришлось бы действовать приблизительно так же, как администрации президента Линкольна в 1860-1865 годах, войной «северян» против «южан». Иначе говоря: наведением на мятежном Юге конституционного порядка.

Другой пример – современная испанская Баскония. Там тоже взрывают дома, убивают полицейских, солдат и чиновников и захватывают заложников. Какая-то часть басков, стремясь нарушить территориальную целостность Испании и отделиться от нее, совершает акты террора. Но в Стране басков, административной единице Испанского королевства, не происходит того, что имеет место в «Чечне». Там нет вооруженных отрядов, нападающих на воинские части и населенные пункты, там нет муниципалитетов, где бы не действовали законные органы власти. Таким образом, баскский терроризм не перерос в мятеж, и Мадриду достаточно бороться с ним, применяя одни лишь антитеррористические методы.

Настоящий мятеж, в отличие от терроризма, характеризуется публичным характером; терроризм же предпочитает действовать исподтишка. Он – дело одиночек, на худой конец – сотен преступников, а мятежом заболевают десятки и сотни тысяч человек. Уже по одному этому признаку, заставляющему законодателя отличать мятеж от терроризма, смешивать эти явления ошибочно. Тем более пытаться справиться с мятежом методами и средствами, которые уместны и достаточны при  подавлении терроризма.

О том, что в данном случае термин «терроризм» неприемлем, говорят и официальные документы США, в одном из докладов которых за 2000 год можно прочитать следующее:

 

«Ни одно определение терроризма не получило всеобщего признания. Однако в целях настоящего доклада мы выбрали определение терроризма, приведенное в Титуле 22 Кодекса законов США, Раздел 2656f (d). Этот статут содержит следующие определения: Термин "терроризм" означает предумышленное, мотивированное политическими соображениями насилие, совершаемое против небоевых целей субнациональными группами или тайными агентами и обычно ставящее своей целью оказать влияние на ту или иную группу населения».

 

Кому может быть не ясно, что Москва и Вашингтон, говоря о «терроризме», имеют в виду различные явления. Конечно, прежде чем исследовать проблему, надо договориться о терминах. Если мы имеем дело с мятежом, то его участники  должны называться, по крайне мере в прессе, находящейся под юрисдикцией российских законов, мятежниками. А все эти псевдонимы, вроде официальных «незаконные вооруженные формирования» или неофициальных – «боевики», «дудаевцы», «ополченцы», «бойцы», «воины», «силы самообороны», «отряды сопротивления», или, как предпочитают выражаться власти США: «чеченские повстанцы», должны быть оставлены для вражеской пропаганды.

 

Пробелы законодательства

 

Включение статьи «вооруженный мятеж» в Уголовный кодекс оказалось единственным более или менее внятным и объяснимым поступком законодателя по приведению национального права в соответствие с реальностью, со здравым смыслом, с национальными идеалами, ценностями и интересами, а не фантазиями доктринеров. Но любая статья уголовного права повисает в воздухе, как пустая декларация, если она не обеспечена совокупностью норм смежных отраслей права. Что толку предусматривать мятеж в «особенной части» УК, если в его «общей части» нет ни строчки, которая бы предусматривала специфические свойства, присущие мятежу как преступному деянию, если в УПК отсутствуют процессуальные нормы, вытекающие из особой природы объективной стороны преступления, именуемого мятежом, если вообще не принят федеральный закон о борьбе с мятежом, а точнее – о мерах по подавлению мятежа.

Никакой практической угрозы со стороны терроризма для России не существует, но принят закон о борьбе с ним. С другой стороны, вот уже 15 лет в стране полыхает чеченский мятеж, а целый ряд ее регионов, зараженных этношовинизмом и сепаратизмом, находится в мятежном состоянии, и оно может в любой подходящий момент приобрести открытую форму. Но нет и намека на то, что федеральный закон о пресечении мятежа будет разработан и принят. Сам законодатель, допуская такие прорехи в законодательной системе, с одной стороны, лишает органы власти легитимной базы для проводимых карательных и превентивных мероприятий по борьбе с мятежом, в частности, для применения вооруженных сил, и с другой, не понуждает власти к их безусловному проведению, допускает их бездействие и пассивность. Власть и ее учреждения оказывается в правовом вакууме, а страна – в состоянии перманентного насилия, которое не исчезает, причем болезнь углубляется, но не лечится.

Разве можно игнорировать тот факт, что целый ряд принципиальных положений права, логичных для всех уголовных преступлений, оборачивается форменным издевательством, когда их применяют к мятежу. Если мятеж, с его объективной стороны, представляет собой ведение военных действий против России, и в него вовлекаются с преступными намерениями десятки, сотни, а то и миллионы участников, то могут ли распространяться на субъекты этого преступления такие положения уголовного права, как равенство граждан перед законом, принципы вины, справедливости или гуманизма? Допустимы ли в этом случае неприкосновенность личности, собственности или жилища и тайна переписки, гласность судопроизводства, презумпция невиновности и ряд других общих процессуальных гарантий? Ведь дело касается не обычного преступления, а деяний организованного и сплоченного внутреннего врага, взявшего оружие в руки. И разве подавление мятежа может быть сведено к обычным методам и приемам противодействия преступности, в том числе и тем ее видам, где имеет место использование оружия, таких как бандитизм, диверсия или терроризм? Неужели не очевидно, что подавление мятежа – не обычная форма борьбы с преступностью? Что одних лишь действий уголовного розыска, участковых инспекторов, патрульно-постовой службы, следователей  и дознавателей совершенно недостаточно? Что при мятеже главная нагрузка по его ликвидации должна возлагаться на вооруженные силы и войска специального назначения? А ведь лечение социальной болезни, которую предусматривает норма уголовного права, должно быть направлено не столько на то, чтобы ликвидировать болевой синдром, сколько на то, чтобы устранить болезнь. Единственный же  способ устранить мятеж – это подавить его.

Но если обратиться к недавнему прошлому, мы убедимся в том, что власть, никогда официально не признавая происходящее мятежом, время от времени действительно занималось его подавлением. Оно применяло вооруженные силы и иные средства, которые уничтожали вооруженные силы мятежа и те структуры, которые его планировали, провоцировали, организовывали, обеспечивали или поддерживали.

Однако отсутствие полноценной нормативно-правовой базы, о чем говорилось выше, снижало эффективность этой крайне опасной работы. Оно увеличивало количество пострадавших от преступных деяний, потому что увеличивало число мятежников. Оно препятствовало деятельности органов власти, которые восстанавливали правовой режим там, где он был попран и разрушен. Оно порождало состояние неопределенности и двусмысленности в правовой квалификации тех или иных событий и поступков со стороны гражданских лиц, военнослужащих, милиционеров и иностранцев. Разве не были постыдными фарсами все немногочисленные судебные процессы, в которых на скамье подсудимых оказывались главари мятежных группировок? Разве не является глумлением над правосудием судилище над полковником Будановым, добросовестным и мужественным офицером, все «преступление» которого состоит в том, что он действовал в боевой, по сути во фронтовой обстановке так, как того требовал долг командира?

 

Так как же подавлять мятеж?

 

Конечно, общие принципы и подходы, которые должны быть свойственны отношению государственных институтов и норм права к мятежу, этому – подчеркну еще раз – наиболее опасному виду преступления, и которые предполагают проведения жестких, репрессивных мероприятий, вовсе не отрицают иных мер политического воздействия. Либеральная партия, захватившая власть в Советской России в начале 90-х годов прошлого века, и стремившаяся к ее полной ликвидации как субъекта международных отношений, провоцировала на мятеж практически все ее малые народы. Именно их использовал в своей политике сознательного разрушения страны Горбачев; к ним был обращен призыв Ельцина о суверенитете, который по своей цели ничем не отличается от того, к чему стремятся мятежники. Низвергнуть конституционный строй и/или нарушить территориальную целостность, вот сокровенная задача, которую ставит себе мятежник. Если ни «партия Горбачева», ни «партия Ельцина» не были подвергнуты уголовному преследованию в самом начале их деятельности, если до сих пор, уже после того как наступили трагические последствия их преступных деяний, они остаются уважаемыми членами высшего общества, принадлежа к его сливкам, то кто может поручиться, что нет никаких серьезных угроз существованию России, что ее целостности ничего не угрожает?

Еще раз подчеркну: дело не в чеченцах, соблазнившихся на призывы к мятежу и взявших в руки оружие, услужливо предоставленное им «партией Ельцина» из арсеналов русской армии. Чеченцы выступают всего лишь одним из орудий разрушения России. Опасность для России скрывается не в горной части Кавказа, захваченной шайками чеченских бандитов, не в чеченских диверсантах, время от времени совершающих взрывы, не в чеченских террористах, захватывающих и убивающих заложников, и даже не в чеченских авизо, по которым обналичивались миллиардные суммы. Она заключается в моральной амнистии, которое общество молча вынесло указанным партиям, избавив их от угрозы преследования. Она скрыта в многолетней позиции законодателя, делающего вид, что с законами о защите государства от угрозы разрушения и распада у нас все в полном порядке. А ведь по правде говоря, одна из самых важных причин, делающих такую возможность реальной, заключается в сознательной и насильственной федерализации страны. Сначала эту операцию учинили над Большой Россией, которую в 1922 году произвольно трансформировали в Советский Союз, создав полтора десятка «суверенных республик», что и явилось катализатором его распада. В 1991 году в Федерацию 89 регионов превратили Российскую Республику, часть Большой России, тем самым подготовив ей трагическую судьбу СССР. Есть что-то мистическое в том, что этот подложный закон, превративший Республику в Федерацию под предлогом всего лишь ее переименования, был произведен чеченцем Хасбулатовым, возглавлявшим Верховный Совет РСФСР.

Если мы говорим о болезни России, симптомом которой оказался мятежный чеченский этнос, то главную причину этого недуга следует искать в ее государственно-территориальном устройстве. С одной стороны, оно превращает обычные губернии в республики (т.е. государства), придавая им статус, которым они никогда не обладали, а с другой, - разделяет тело государства на этнические уделы, предоставляя всем этносам, кроме русского, очевидные преимущества, прежде всего территориальные. Казахстан там, где живет последний казах; Якутия там, где живет последний якут, Чечня там, где живет последний чеченец. И так далее. Вот почему, если мы хотим излечить Россию, устранив угрозы мятежей, дело не может ограничиваться одним лишь «умиротворением Чечни».

Главный вывод, к которому наше общество должно прийти, заключается в том, что носителем вируса территориального распада современного Российского государства является, как бы горько это ни звучало, Конституция Российской Федерации, за которую в декабре 1993 года проголосовало с необыкновенным равнодушием большинство русских избирателей.

Но если коренная причина, породившая в России мятеж – это ее административно-территориальное устройство, исходящее из этнического принципа, то и окончательное решение проблемы «Чечни» может состояться в ликвидации «Чеченской Республики» как субъекта РФ. Необходимо предотвратить использование статуса субъекта и системы государственной власти в данном регионах в целях антигосударственной деятельности и отдельными кланами, и чеченской этнической элитой в целом. Уже сегодня законодательным путем можно было бы переименовать «Чечню» в Терский край, чтобы показать, что эта территория есть достояние всех российских граждан, нации в целом, а не только чеченского народа, исторически всегда занимавшего лишь малую часть нынешней «республики».

 

Что делать в зоне мятежа?

 

Хотя болезнь, преступление, которое мы классифицируем как мятеж, явление особенное, то больной, то есть страна, всегда явление единичное. Россия, подобно любому иному государству, неповторима и уникальна. Вот почему приемы, методы и лекарства, которые обычно должны применяться для устранения мятежа и которые содержатся в любом добросовестном справочнике по политологии, с одной стороны, одержат некий стандартный набор, а с другой стороны, конкретный мятеж должен излечиваться врачом, применяясь к конкретным времени и месту. Чеченский мятеж здесь не исключение. Весной 2003 года его  лечение не может быть таким же, каким оно должно было бы быть 10 лет назад. За эти годы накопилось множество политических факторов – ошибок власти и кровавых злодеяний мятежников. То и другое не могут не оказывать влияния на ход дальнейшего процесса. Разве можно забыть подрыв чеченцами жилых домов в Москве, Волгодонске и Махачкале? Или их рейд в Москву, завершившийся «Норд-Остом»? Или 300 тысяч главным образом русского коренного населения, которое было сначала устрашено чеченцами, затем ограблено ими, после чего изгнано вообще за «ичкерийские» пределы, рассеявшись по всей стране. Зверства мятежных чеченцев в отношении русских общеизвестны. Не считаться с этим невозможно. Предать их забвению было бы величайшей несправедливостью, которая сродни предательству.

Вместе с тем чеченский мятеж, начавшийся в 1991 году, находится сейчас не на подъеме. В значительной степени он выдохся, исчерпав для вооруженной борьбы и человеческие, и материальные, и финансовые, и военные ресурсы. Как и в 1996 году, непримиримые мятежники нуждаются в передышке. Им необходим не мир на условиях, которые им может продиктовать государственная власть России, а в перемирии. Однако о перемирии и даже о мире с мятежниками грезит и власть России. Перед лицом очередных общероссийских выборов ее охватывает страх утраты позиций, предчувствие поражения. Как и в 1996 году, в 2003 она убеждена, что лишь остановив военные операции и продемонстрировав свою слабость, она имеет шанс приобрести массовые симпатии. Русский электорат, подобно французам 1940 года, все еще живет убеждением, внушенным ему за десятилетия «борьбы за мир», чей лозунг: «лишь бы не было войны».

Но мятеж предполагает войну. И если государство не расправится с мятежом, то мятеж обязательно расправиться с государством. Иного не дано. По крайней мере предыдущая политическая история, в том числе и история России, свидетельствует об этом[5]. В чеченском мятеже нет ничего уникального, кроме самих чеченцев. Все остальное имеет аналоги в прошлом. Классический пример мятежа, который был за пределами России в XIX веке, это война «южан» и «северян» в США, где янки решали проблему территориальной целостности страны. В XX столетии мятежниками были испанские «франкисты» и китайские «маоисты», чья цель состояла не в нарушение единства национальной территории, а в изменении конституционного строя своих государств. История Латинской Америки, освободившейся от испанской колониальной опеки, и Африки, которой была предоставлена независимость от метрополий, буквально нафарширована мятежами. Чего стоит, к примеру, уже подзабытая попытка отделения от Нигерии в конце 60-х ее юго-восточной части – Биафры, на землях которой были найдены значительные нефтяные залежи. Историки называют все перечисленные конфликты гражданскими войнами, но юристы, все всякого сомнения, считают их мятежами. История и право не спорят, они лишь дополняют друг друга.

Что же должна делать власть, если она стремиться избавить страну от мятежа? Прежде всего это применение вооруженных сил, которые должны подавить мятеж в самом зародыше. Но одних силовых действия войск, гражданской гвардии, ополчения, милиции или полиции недостаточно. Среди мер, которые должны быть взяты на вооружение органов по подавлению мятежа, можно упомянуть:

1. Ограничение мобильности населения, втянутого в мятеж: запрет на передвижение на личном автотранспорте, на движение группами, на свободный въезд и выезд с территории "республики", введение комендантского часа на всех неспокойных территориях, а в особых случаях - полный запрет на перемещение вне населенных пунктов.

2. Установление полного контроля над распределением продовольствия: закрытие рынков и любых форм частной торговли. Распределение продовольствия и гуманитарной помощи только через административные структуры и только для оседлого населения, учтенного в каждом населенном пункте. Прекращение какой-либо помощи и восстановительных работ в тех населенных пунктах, вблизи или в которых бандиты проявляют активность. Основная помощь должна направляться тем, кто был принужден покинуть зону мятежа.

3. Снятие моратория на смертную казнь, если он введен в государстве. В условиях мятежа этот мораторий есть прямое поощрение к убийству госслужащих (в том числе военных) и лояльных граждан. Иные приговоры ведут лишь к неправовому возмездию, исходя из принципа «пленных не брать», что ослабляет моральные устои среди военных и гражданского населения.

4. Запрет на какие-либо формы общественной активности (мятеж может быть изжит только максимальным угнетением всякой социальности, что носит губительный для страны характер). Население следует приучить к тому, что каждый человек в отдельности получает гражданские права только после того, как лично и в течение достаточно продолжительного времени подтвердит способность выполнять свои гражданские обязанности. Поскольку мятеж носит этнический характер, на заключительных стадиях его подавления можно допустить гражданские форумы, но лишенные всякой этничности (что должно внушить представление о равноправии этносов на данной территории и во всем государстве).

Если иметь в виду чеченский мятеж, то в качестве дополнительных мер можно назвать:

- объявление полной амнистии, но не для всех, а лишь для тех, кто выдаст вождей и главарей мятежа, объявленных в розыск (их список должен быть обнародован);

- формирование властных структур только из лиц, не причастных к мятежу (к любой из соперничавших группировок) и не бывших на территории «Чечни» после 1992 года (то есть, не подозреваемых в содействии или сочувствии мятежникам);

- принуждение чеченцев к оседлости и общеполезному труду: введение обязательных общественных работ для всех, кто не имеет легальной работы, за пайковое обеспечение.

Необходимо решиться никогда более не проводить на территории «Чечни» никаких общечеченских выборов. Обратное будет означать новый виток этнической консолидации, подрывающей гражданское самосознание и права изгнанного русского населения. Вайнахи не вправе решать вопросы о судьбе этой части территории России. (Отдельные народы вообще не могут быть субъектом права; народы – не юридические лица). Также и в моральном отношении мятежникам недопустимо предоставлять особые права в сравнении с остальными гражданами. Напротив, права мятежников должны быть всячески ущемлены.

Энергичные и жесткие меры подавления мятежа диктуются нынешним политикам как правовыми, так и моральными соображениями. Высшим проявлением правового нигилизма и безнравственности было бы перекладывание подавления мятежа на будущие поколения, и без того обделенные и униженные нынешним поколением, позволившим разрушить единую и могучую Российскую державу.

 

*****

 

О событиях вокруг чеченского мятежа власть пока что избегает говорить правду, всю правду и одну только правду. Она, конечно же, лукавит и, возможно, не без основания. На войне многое относится к военной и государственной тайне или информации закрытого характера. Таковы свойства мятежа, во время которого действует правило «на войне как на войне». Единственное, что нельзя прощать власти – это малодушия и пассивной бездеятельности. Мятеж мало напоминает насморк или корь, которые могут пройти сами собой. Наоборот. Мятеж – такая особо опасная форма социальной болезни, лечение которой требует опыта, воли, мужества и энергичных действий хирургов.

 

23.03.3003



[1]Настоящая статья написана на основании тезисов выступления автора на «круглом столе», проведенным Клубом «Реалисты», который состоялся 18.03.2003 года в здании бывшего СЭВ в Москве.

[2]Всякий мятеж имеет определенную социальную базу: сословную, профессиональную, этническую, конфессиональную и т.д. В данном случае такой базой является чеченский этнос, вот почему мятеж следует называть «чеченским».

[3]Поскольку обстоятельства, вытекающие из состояния мятежа, регламентирует уголовное законодательство, а не законодательство о чрезвычайном положении, правовое регулирование мероприятий в связи с подавлением мятежа должно опираться на ст. 55, а не ст. 56 Конституции РФ и определяться обычными, а не чрезвычайными законами. Вот почему критика, которая раздавалась одно время в отношении властей РФ в связи с неприменением ими против чеченских мятежников закона о чрезвычайном положении, была несостоятельна. Вместе с тем юридическое правильное по сути, это решение принималось Кремлем исходя из иных соображений.

[4]Представители федеральной власти накануне референдума, назначенного на 23 марта в «Чеченской республике» (его результаты сами по себе нисколько не интересны), в роли которых выступили Волошин, Сурков и Ястржембский, высокопоставленные чиновники, принадлежащие к ельцинской «семье», продемонстрировали чеченцам готовность Кремля пойти на любые уступки. Ястржембский демонстративно сделал выволочку действующим в «Чечне» органам власти, поскольку они вывесили слишком много государственных флагов России, когда как надо было отдать предпочтение чеченским. Сурков обещал заключить с новыми властями ЧР договор «федерального центра» с «Чечней» о разграничении полномочий на таких широких началах, которые и не снились властям Казани. Нефть из недр «Чечни» останется в распоряжении ее властей. Волошин, посетивший Грозный, категорически отказался от каких-либо комментариев. Но тут же в СМИ появились слухи о том, что за участие чеченцев в референдуме, если его результаты будут положительны, мятежники будут амнистированы. Было также заявлено о значительной денежной компенсации чеченцам, чьи дома пострадали во время военных действий. О компенсациях изгнанному русскому населению, конечно же, никто в Кремле даже не вспомнил. Военные власти объявили о выводе из «Чечни» ряда воинских частей. В них, якобы, больше нет необходимости. В свою очередь Кадырову вроде бы обещана поддержка на последующих после референдума местных выборах, которые должны закрепить за его кланом ключевые места. 16 марта к чеченцам обратился президент Путин, призвавший одобрить проект конституции Чеченской республики. В его речи массовые беспорядки чеченцев 1991 года названы «конституционным процессом», последующий мятеж «гражданской войной» и «вооруженным конфликтом», а воинские команды блокпостов, которые обеспечивали хотя бы видимость порядка, огульно обвинены в повальном  взяточничестве. Лексика, которую стали применять представители властей РФ, должна доказывать, что она признает лишь за чеченцами право проживать в «Чечне» и управлять ею. Пусть после этого кто-нибудь попытается доказать, что мятежники не добились своего.

[5]Вот почему любой сговор российской власти с главарями чеченского мятежа, какими бы мотивами он не оправдывался, всегда оказывался ошибкой, за которую Россия расплачивалась непомерной ценой.

 


Реклама:
-