С.П. Пыхтин

 

 

К 10-летию событий 1993 года[1]

 

Политический кризис осени 1993 года, ставший своеобразной кульминацией борьбы за власть после падения деспотического правления КПСС, конечно же имел свои предпосылки. Объективно это надо связывать с научно-техническим развитием производительных сил Советской России. Оно приобрело невиданное ускорение в условиях победоносной 2-й мировой войны, при осуществлении космических программ, в результате превращения преимущественно деревенской, крестьянской страны в городскую, то есть буржуазную. Создание принципиально новой многоотраслевой экономики породило и новое общество, состоящее из множества классов с ярко выраженными экономическими интересами. Постепенно они пришли между собой в противоречие, породив классическую форму классовой борьбы.

 

В противоречиях - причина кризиса

 

За 40 послевоенных лет (1945-1985) хозяйственный потенциал России стал принципиально другим, но система и принципы управления по сути дела остались прежними. Государственные институты, созданные 70-50 лет назад, не реагировали на то, что возникла экономика нового поколения. Господствовали внеэкономические методы, пригодные для эпохи фабрики и мануфактуры, но абсурдные для национального хозяйства, состоящего из десятков тысяч самостоятельных производств, выпускающих миллионы единиц наименований продукции.

Первым признаком надвигающихся изменений явился процесс отчуждения партийного аппарата КПСС от непосредственного, конкретного управления. Из действительной власти, каким он был в предшествующий период, он постепенно превратился в символ власти. Аппарат, возвысившийся после октября 1917 года до уровня особого, так называемого нового класса, не избежал вырождения точно так же, как несколькими десятилетиями ранее это произошло с дворянской аристократией.

Партийное чиновничество, сосредоточенное в многочисленных органах КПСС, составлявшее формально господствующую группировку, называвшуюся новым классом (Джилас), номенклатурой (Восленский), административно-командной системой (Г.Попов) прежде чем он исчерпать себя политически, оказалось излишним в технологическом отношении. Его присутствие в экономике превратилось в помеху для ее развития. Противоречия накапливались постепенно, по мере того, как инструментарий “партийного” управления становился беспомощным перед разросшейся количественно и качественно принципиально новой материально-технической базой, к тому же в огромном государстве, Эта база за 80 лет выросла более чем в 150 раз.

Наличные производительные силы так видоизменили природу общества, что экономические и политические формы, в которых оно развивалось, перестали ей соответствовать, а значит и удовлетворять. Управляющая и управляемая системы постепенно утратили целостность и обособились одна от другой. У них сложились собственные интересы, которые сими собой не могли быть согласованы.

Прежняя структура общества, включавшая на одном полюсе всевластный аппарат КПСС, а на другом — массу управляемых, привычно относимых бесстрастной статистикой к рабочим, крестьянам и интеллигенции, структура, существовавшая только в справочниках ЦСУ. К середине 80-х голов она самым радикальным образом переформировалась, вызвав к жизни новые отношения, новые силы, которым стало неуютно, тесно в условиях, предоставляемых “развитым социализмом”.

Как только появилась возможность для участия в реальной политической жизни, эти новые общественные силы не преминули тут же заявить о своём существовании; и класс партноменклатуры столкнулся с широкой оппозицией, включавшей коалицию трёх группировок, трёх общественных фракций, выросших в недрах так называемого социалистического общества — бюрократию, хозяйственников и интеллектуалов.

Первую и наиболее решительную из них составляла государственная бюрократия, давно испытывающая неприязнь к бюрократии партийной и откровенно претендующая на то, чтобы отобрать у последней право на присвоение государственных институтов, на превращение партийного государства в свою частную собственность.

Так называемые хозяйственники, класс, состоящий не только из руководителей предприятий, но и предпринимателей, получивших возможность заявить о себе благодаря кооперативной реформе 1986-1988 годов, составили вторую группировку. Их оппозиционность была обусловлена тем, что они, в свою очередь, созрели до того, чтобы претендовать на присвоение имущества, которым реально обладали в качестве управляющих.

Третью группировку составляли интеллектуалы, наиболее многочисленная и наименее организованная прослойка. Её критическое отношение к действительности предопределило новый социальный взрыв, но в то же время именно она оказалась менее всего приспособленной для практического действия, когда потребовалось от глухого возмущения перейти к политическим технологиям. Интеллектуалы ощущали потребность в устранении прежних форм своего существования, но не имели программы, которая была бы убедительной для других классов и социальных слоёв. В результате они оказались в орбите более организованных сил - бюрократии и предпринимателей.

Партноменклатура к периоду “перестройки” утратила все свои прежние боевые качества, которыми обладала с начала 20-х до примерно конца 50-х голов, и которые давали возможность ей быть господствующим классом общества де-факто. Последние двадцать лет, совпавшие с так называемым “застоем”, оказались её агонией.

Партия, оставаясь формально монополистом власти, обладая всеми её атрибутами, на самом деле во всё большей степени выполняла функцию ширмы. Не хватало лишь повода, чтобы избавиться от давно прогнившей надстройки, ставшей никому не нужной обузой. Таким поводом послужили неуклюжие попытки партийной знати реанимировать свой исчезнувший авторитет и силу под видом восстановления “ленинского партийного стиля”.

Когда Горбачёв открывал первое заседание Съезда народных депутатов СССР, он вряд ли осознавал, что повторяет роль короля Людовика ХYI, когда тот открывал заседания Генеральных штатов. И во Франции 1789 года, и в Советской России 1989 года появление этих представительных органов означали одно – начало революции.

 

От партийной республики к республике Советов

 

До 1989 года Советский Союз представлял собой юридически республику Советов, а фактически — партийную республику. Вся полнота государственной власти принадлежала партийному аппарату, который был строго субординированной по вертикали и по горизонтали структурой. Она подчинялась не столько закону, сколько партийному уставу, говоря точнее — сложившимся в партии традициям. Советский Союз в социальном отношении напоминал античный Пелопонес, где все жители подразделялись на два класса — полноправных спартанцев и бесправных илотов. В качестве первых в СССР выступали руководящие члены КПСС, в качестве вторых — остальные жители.

Первый этап революции, таким образом, должен был свестись к тому, чтобы противопоставить господствующему в обществе классу — партбюрократии — её собственное оружие. В качестве такого оружия использовались “советские законы”.

Вспомним “правозащитников”, лицемерно взявших себе в союзники Конституцию СССР и её нормы. Такие антинациональные и русофобские деятели, как Сахаров, Ковалёв, Буковский и другие начинали с того, что публично требовали от партийного руководства соблюдения “советской законности”, что на самом деле означало прямо противоположное — аннулирование правовой базы, создающий основу для власти партийной номенклатуры.

С падением партийной законности прекращал своё существование и режим партийной республики. Этому процессу способствовало два обстоятельства: разложение партии по этническому и кастовому признаку, что привело к утрате единства и товарищеских отношений между её членами; и возникновение непримиримых противоречий в самом классе номенклатуры, разделивших господствующий слой на союзную партбюрократию и государственно-хозяйственную бюрократию, раздробленную противоречиями региональных интересов.

Процесс разложения режима, занявший несколько послевоенных десятилетий, завершился в 1985-1988 года, с момента, когда на должность генсека проник Горбачёв, и до периода его торжества на ХIХ партийной конференции. Партийная республика рухнула в 1989 году, после того, как был избран Съезд народных депутатов СССР.

Начало его работы было публичной констатацией возникшего в стране двоевластия — Партбюро КПСС как органа партийной республики и Съезда как органа нарождающейся республики Советов.

Но если Съезд был абсолютно легитимным органом власти, то Партбюро оказалось каким-то анахронизмом. Правда, в 1989 году вопрос не стоял в виде рокового противостояния 1917 года — кто кого. На самом деле прекращение существования Политбюро было вопросам времени. Рано или поздно оно должно было отмереть.

У процесса превращения СССР в республику Советов, соответствующую основам конституционного строя, имелась и оборотная сторона. Она состояла в том, что федеративный характер Коммунистической партии Советского Союза, составлявшей каркас государственной власти, сменился конфедеративным характером Советского Союза, обусловленным тем, что каждая союзная республика “имела право” свободного выхода из СССР. Сложившаяся к тому времени номенклатура “национальных республик” была заражена этно-шовинизмом и государственным сепаратизмом, противопоставляя свои интересы интересам исторической России и всему русскому.

После перерождения партаппарата у СССР не оставалось ни одного дееспособного защитника, кроме его армии. Но для того, чтобы спасти СССР от распада, армия должна была из законопослушного института превратиться в революционный институт, обрести национальную энергию, свойственную защитнику отечества, а не инструменту партии, «артикулом предусмотренный». Ей следовало подчиниться русским национальным интересам, а не корыстному урчанию желудка, следовать за своими капитанами и майонрами, а не за генералами, погрязшими в воровстве и предательстве. Однако советская армия была плотью советского общества; она разложилась вместе с ним.

Скрытый смысл призывов к соблюдению законности в то время означал, что должен неизбежно начаться процесс распада СССР, период “цивилизованного” отделения русских окраин от Великороссии, процесс, предусмотренный 72 статьёй Конституции СССР, настоящей бомбой, заложенной в основание Советского Союза.

Призывы к распаду страны были переданы от диссидентов вне закона к диссидентам в законе, они стали составной частью Межрегиональной депутатской группы, во главе которой стояли тогда Ельцин и Сахаров, Афанасьев и Старовойтова, а её идеологами выступали А.Н. Яковлев и Попов. Когда избирался Съезд народных депутатов СССР, так называемая демократическая оппозиция смогла составить лишь эту группу, объединив депутатов из Прибалтики, от некоторых общественных организаций, принадлежащих преимущественно к “творческой интеллигенции” и от двух столиц. Но это было в начале 1989 года.

Осенью 1989 года Сахаров, еще один антикоммунист, предложил России свой проект конституции, предназначенный для пространства СССР, в котором предусматривалось расчленение страны на множество государственных образований, равное числу “наций”, провозглашая “основополагающим и приоритетным правом каждой нации республики на самоопределение”. Этот бывший “узник совести” не нашел ничего лучшего, как призвать к бесконечному, прямо-таки бесконечному делению союзных и автономных “республик”, перепутав ядерную физику, которой он занимался как учёный, с государственной изменой, которой он начал заниматься как общественный деятель.

В конце 1989 года антинациональная коалиция, не встречавшая никакого противодействия ни в обществе, ни со стороны институтов государственной безопасности, уже имели возможность организовать на территории РСФСР так называемую “Демократическую Россию”, пёстрое движение демократической оппозиции верхушке КПСС, рядовые члены которой вряд ли представляли, в какой игре они принимают участие.

На выборах 1990 года в республиканские и местные Советы ортодоксальная часть КПСС потерпела окончательное крушение как политическая сила. Она утратила все свои позиции. Особое значение для хода революции имела победа “Демократической России” в Москве и Петербурге, в городах, ставших на несколько лет плацдармами фракции бешеных радикалов, которые фактически управляют страной и до настоящего времени, составляя ядро органов исполнительной власти.

Трансформация СССР из партийной республики в республику Советов совершалась не сразу. Сначала под видом “перестройки” произошло разложение партийного аппарата, выделение из его “монолитной” массы оппозиционной группировки, названной “демократической платформой в КПСС”. В конце концов партаппарат раскололся на три части: одни остались с партией, разделив её судьбу, другие занялись предпринимательством, первоначальным накоплением, третьи перешли в состав образуемых по новым принципам Советов или в исполнительные структуры власти.

 

От республики Советов к парламентской республике

 

Система государственной власти после всеобщих местных и республиканских выборов 1990 года пришла в соответствие с номинальной системой, предписанной Конституцией СССР и конституциями союзных республик. Но цель, которую ставили себе основные руководящие силы Революции, не ограничивалась устранением от государственной власти партийного нобилитета.

Республика Советов оставалась лишь промежуточным результатом борьбы, формой, неприемлемой для главных задач, свойственных любой революции, — овладению властью и собственностью новыми общественными силами.

Они могли оказаться предметом частного присвоения лишь при одном условии, если разгосударствлению подвернется не только общенациональное имущество, но и само государство. Все слои общества к тому времени оказались в достаточной степени разложены и дезориентированы, чтобы не только не противостоять всеобщему грабежу, но принимать в нём самое активное, злорадное и сладострастное участие.

Республика Советов, к которой стремились на словах, на деле не имела убеждённых сторонников. Номенклатура, как только КПСС была устранена от государственных институтов, утратила всякий интерес к Советам. Что касается самой КПСС, то её аппарат, единственная дееспособная часть партии, видел в Советах своего политического противника, которому он проиграл выборы. Актив Советов, в свою очередь, платил партаппарату такой же неприязнью, так как только что сражался с ним в предвыборных схватках.

К лету 1990 года Советы не только обрели моральное право на властвование. Они на некоторое время оказались в состоянии быть действительной властью. Но в отличие от власти партийной республики советская республика сразу же после своего появления проявила специфическую демократическую природу, войдя в противоречие с бюрократической природой исполнительных органов, которые она унаследовала от КПСС.

Необходимо также отметить ещё одно качество Советов образца 1990 года — они в своём большинстве оказались большими государственниками и патриотами, чем избравшее их население. Чем ниже был уровень Советов, тем рачительнее он стремился выполнять свои властные функции. Разумеется, подобная политика, проявленная Советами скорее в форме деклараций, чем реальных действий, делала их принципиальными врагами главной движущей силы “перестройки и реформ” —протобуржуазного слоя советского чиновничества, созревшего для того, чтобы править без каких-либо препятствий.

Поэтому, как только партийные комитеты прекратили своё существование в качестве государственных органов власти, продолжая свою деятельность лишь в качестве партийных учреждений, у Советов сразу же обнаружился новый противник. Им оказался неимоверно разросшийся бюрократический аппарат общей численностью почти в 18 миллионов человек.

Он повёл против республики Советов энергичную кампанию под видом утверждения режима не советской, а демократической республики. Республика Советов дискредитировалась в общественном мнении как форма, свойственная лишь господству КПСС, эпохе “коммунистического тоталитаризма”, из которого цитировались одни лишь мрачные, душераздирающие страницы.

Советы мешали бюрократии приватизировать как можно больше и как можно быстрее, то есть присваивать всю полноту власти и весь объём государственного имущества, составляющего действительную ценность. Они оказались препятствием “реформ”. Советы отождествлялись пропагандой с аппаратом КПСС и становились постепенно “врагами рода человеческого”. На них списывались все недостатки, все отрицательные явления жизни. Советы, как некогда Карфаген, надо было проклясть и разрушить до основания.

Разумеется, для того, чтобы борьба против советской системы не сводилось только к одной критике, чтобы, с другой стороны, её место в дальнейшем не заняла система бюрократических институтов, надо было внести в сознание населения идеальный образ “хорошей” власти. В качестве идеала для начала предъявлялись схемы, извлечённые из учебников политологии и монографий Запада. Его избрали Меккой государственных систем. Идеал находили то во Франции, то в Англии, то в США. Пророков не было лишь в своём отечестве. В качестве спасителя место “народного депутата” постепенно занимал “энергичный” администратор, вроде Гайдара, Лужкова или Чубайса.

Даже Монтескье с его мифической теорией разделения властей пригодился для того, чтобы не состоялось республики Советов, где представительные и исполнительные функции не разделялись. Французу приписывали то, что нельзя было обнаружить даже при самом внимательном чтении “Духа законов”. Но разве кто-либо читал этот трактат, так и не переизданный в России после 1955 года?

Чтобы одержать верх над Советами, надо было победить их прежде всего морально, представить в самом неприглядном виде, изобразить сборищем недоумков. Разумеется, были использованы все находящиеся в руках бюрократии рычаги и средства обработки массового сознания, от подкупа депутатского корпуса до диффамации в газетах и на телевидении. Методы, которыми велась борьба с республикой Советов, были примерно такими же, какие использовали диссиденты в борьбе против партийной республики. Здесь применялась самая гнусная, беспардонная ложь, здесь не брезговали ничем, ничто не было свято и всё вываливалось в грязи. Не прошло и года, как население возненавидело депутатов, которых незадолго до этого избрало вполне свободно, методом прямого волеизъявления.

Что касается самих диссидентов, то они как раз в этот период разоблачили себя в качестве заклятых врагов России. Оказалось, что их борьба носила не антипартийный, а антирусский характер. Они боролись не против “марксизма-ленинизма”, а против жизненного пространства русской нации, против условий, в которых она может развиваться. Они противопоставляли себя не власти партии, идеологию которой ненавидели, а любой власти, которая существовала в стране.

Как только государственная власть от партии перешла к Советам, диссиденты перенесли свою клеветническую деятельность с КПСС на Советы. Когда установился режим парламентской республики, они исторгали лавину ненависти по поводу парламента, когда власть сосредоточилась в личности президента, эти потомственные нигилисты тут же избрали президента мишенью для своих измышлений. Их не устраивали и не устраивают не конкретная форма власти и не режим как таковой. Они находились и продолжают находиться в оппозиции к государству.

В сентябре 1990 года Солженицын, властитель дум, примерно с такой же разрушительной энергией, какой некогда обладал Лев Толстой, разве что пока еще не отлучённый от церкви, предпринял акцию по внедрению в массовое сознание доктрины уничтожения России. Он изложил ее в статье “Как нам обустроить Россию”, которую, по правде говоря, стоило бы назвать иначе — “Как нам уничтожить Россию”. Вот его ключевые соображения:

“Как у нас всё теперь поколесилось — как всё равно “Советский Социалистический” развалится, всё равно — и выбора настоящего у нас нет, и размышлять-то не над чем, а только — поворачивайся проворней, чтоб упредить беды, чтобы раскол прошел без лишних страданий людских, и только тот, который действительно неизбежен. И так я вижу: надо безотложно, громко, чётко объявить: три прибалтийских республики, три закавказские республики, четыре среднеазиатских, да и Молдавия, если её к Румынии больше тянет, эти одиннадцать — да! — непременно и бесповоротно будут отделены”. “Нет у нас сил на Империю! — и не надо, и свались они с наших плеч; она размозжает нас, и высасывает, и ускоряет нашу гибель”.

Пока солженицынская идеология предательства огромными тиражами распространялась по стране, Советы летом 1990 года совершили три существенных ошибки, ставшие роковыми для возможности существования советской республики. Они не установили действительного контроля над денежными средствами государства, оставив их в распоряжении исполнительных органов. Они оказались не в состоянии осуществить смену кадров в исполнительных органах, в экономике и в генералитете, отказавшись осуществлять надзор за их деятельностью. Наконец, им не пришло в голову установить тесные отношения со СМИ, заинтересовав журналистов в сотрудничестве с Советами.

Эти ошибки были естественным следствием молодости Советов, не имевших ни опыта, ни соответствующих кадров в среде депутатов. Потом, после трёх лет работы, они созрели для того, чтобы действовать со знанием дела, но было поздно. К тому времени своими руками они породили собственного могильщика — государственную бюрократию, опьянённую возможностью присвоить шестую часть земной суши практически задарма.

Наиболее эффективными средствами бюрократии в борьбе с Советами как раз оказались — государственные денежные ресурсы, сосредоточенные, как известно, главным образом в Москве, исполнительные органы и силовые структуры, стремившиеся к установлению собственного господства, и корпорация журналистов, обладавшая всеми качествами самой древнейшей профессии в мире. Советы могли противопоставить им, когда борьба за власть резко обострилась в 1993 году, только моральную силу закона. Но она была лишь олицетворением бессилия, свидетельствовала об упущенных возможностях.

Республика Советов не столько существовала, сколько агонизировала. Её дееспособность приближалась к нулю ещё и благодаря тому, что внутри самой системы Советов сразу же после их избрания разгорелась война всех против всех. Верховные Советы союзных республик противопоставили себя Верховному Совету СССР. Верховным Советом противостояли региональные Советы — областные, краевые, “автономных республик”. Местные Советы не могли найти общего языка с региональными Советами. Все боролись за свои суверенные права, не замечая, что их общий враг находится рядом, сосредоточен в исполнительных структурах. Вот что писал в брошюре “Что делать” Гавриил Попов весной 1991 года, являясь народным депутатом СССР и председателем Московского Совета:

“Я считаю что его (СССР) заменят национальные государства. Они могут создать тот или иной новый союз, в том или ином составе. Но эти будущие союзы могут быть только следствием появления независимых государств. Наличие иных перспектив нет, любая иная схема решения национального вопроса означала бы скрытый или явный отказ и от денационализации, и от десоветизации. Реальна только дефедерализация, деимпериализация и в перспективе добровольные межгосударственные ассоциации”. “Если происходит разгосударствление, если возникают собственники и рынок, то невозможно представить себе сохранение СССР без добровольного согласия тех, кто сегодня в этой стране живёт”. “После денационализации наступает этап дефедерализации. По районам страны (желательно наиболее дробным) проводится референдум о том, в какой из республик хотели бы жить жители района и по большинству голосов формируется на месте СССР три, четыре, а то и пять десятков независимых государств”. “Независимые республики а новых границах формируют демократическую власть. А потом эти республики решают: нужен ли новый Союз республик...”.

Средневековая Германия после 30-летней войны XVI века должна казаться раем по сравнению с этим предначертанием, навязывающим России судьбу вдребезги разгромленного, поверженного, униженного и уничтоженного врага.

Примечательно, что подобно тому как народ России 1917 года с восторгом вручил свою судьбу политикам, откровенно желавшим ее расчленить, так и в 1991 году он сделал то же самое. Он вручил власть новому поколению политиков, заявившему, что оно приложит максимум усилий, чтобы на месте единого российского государства появилось от “пяти десятков” до более чем 150 государств. Имя этим деятелям легион, но главные из них конечно же — Сахаров, Ельцин, Попов, Собчак.

Пока Советы выясняли между собой отношения, уточняя полномочия и приспосабливаясь к тому, чтобы осуществлять распорядительные функции, было упущено время для подавления глубоко запущенного заговора против государственного суверенитета, против целостности государства.

Сначала в результате сложных интриг, механизмы которых до конца так и остаются не известными, пал союзный Съезд народных депутатов, а вместе с ним и все властные институты СССР. Единая Россия в политическом отношении прекратила своё существование, распавшись на более чем двадцать государственных образований. Её государственное бытие в качестве потенциально русского государства сжалось до административных пределов РСФСР.

Затем верховные советские органы РСФСР серией законов лишили региональные и местные Советы всех их властных полномочий, сохранив за ними лишь одну функцию — право принятия решений. Но их исполнение превращалось в монополию никому не подчинённой бюрократии, так называемой исполнительной власти. Решения Советов уже некому было исполнять. Законодатель, сконструировав систему власти по умозрительной схеме, в действительности преобразовал Советы из органов власти в совещательные учреждения при власти. Власть Советов была ликвидирована руками самих Советов.

Впрочем, республика Советов на территории РСФСР прекратила своё существование даже раньше, чем произошла самоликвидация органов власти СССР. Её упразднили фактически 12 июня 1991 года, после того, как была установлена должность президента и состоялись его выборы. Одновременно с этим в Москве и Петербурге были учреждены посты мэров, покончившие с полномочиями Московского и Петроградского городских Советов. Таким образом, Ельцин, Попов и Собчак, а несколько раньше их — Горбачёв исполнили в историческом процессе роль могильщиков советской власти, той самой власти, которая существует под разными названиями практически во всех странах мира, независимо от того уровня развития социально-экономических и государственно-политических институтов, которых достигло то или иное государство.

Под призывы установить в стране народовластие в государстве постепенно совершался процесс отчуждения власти от граждан. Чем дальше развивались события, тем менее авторитетными в глазах общества оказывались государственные институты, которые им создавались. Политическая логика благодаря искусству оболванивания масс превращалась в политическую демагогию и глумление над политикой. Граждане становились толпой зрителей, чему способствовало то обстоятельство, что осуществление революций является привилегией её столиц, население которых сначала их совершает, а потом за это расплачивается. Российская Федерация превратилась из советской республики в парламентскую республику, во главе которой стоял не президент, как можно было бы ожидать, в Съезд народных депутатов. Однако его всевластие оказалось недолговечным.

 

От парламентской республики к президентскому деспотизму

 

Парламентская республика оказалась столь же неспособной защитить себя, как и предшествующий ей режим советской республики. За ее спиной маячила фигура президента, в отношении которого Основной закон употреблял такие двусмысленные термины, как “глава исполнительной власти” и “высшее должностное лицо”.

Но установление президентского поста означало лишь, что государственная бюрократия второго и третьего сорта, бюрократия с философией и умственным кругозором провинциалов, ставшая после развала СССР первосортной бюрократией, нашла своего вождя и приобрела в борьбе за главенствующую роль в государстве дополнительный импульс. Развязка должна была наступить в течение не нескольких лет, а нескольких месяцев. Москва пропиталась предчувствием государственного переворота, слухи о котором в 1992-1993 годах не переставали носиться в воздухе.

Единственным местом, где должна была решиться судьба режима, становился Съезд народных депутатов РСФСР. Формально он всё ещё обладал примерно такими же полномочиями, как нижняя палата британского парламента. Но у Съезда не было авторитета английской Палаты общин. Проблема свелась не к дееспособности институтов государства, а к личным качествам персоналий, выброшенных благодаря случаю на политическую арену. Историю делали посредственные дилетанты. Точно так же, как от Хасбулатова смешно было ожидать поступков Кромвеля, так и Ельцину не было уготовано испить чашу Карла I.

Колесо истории могло повернуться в ту или иную сторону в зависимости от того, кто составлял активную и деятельную часть депутатского корпуса. Но эта часть Съезда не могла превратить его из безвольно-истеричного парламента в решительный конвент.

Революционные эпохи требуют к власти энергичных и смелых деятелей, вроде Дантонов или Джефферсонов. Они появляются, когда революционная ситуация возникает вследствие общественного подъёма, когда общее недовольство требует новых, главным образом публичных руководителей. Но вследствие всеобщего избирательного права депутатский корпус Советов всех уровней составили не наиболее решительные представители общества, а скорее циники, интриганы и демагоги. Им мерещился лишь личный успех. Именно они составляли слой руководителей первого призыва, заняв благодаря примитивно понятому парламентскому демократизму все руководящие высоты. Поэтому и в качестве парламентских лидеров в составе Съезда выдвинулись не государственные деятели, а ничтожества, предававшие государственные интересы при первой возможности.

Оказалось, что в решительный момент, когда от власти требовалось определить стратегический курс, Съезд был в состоянии лишь совершить акт героической глупости и добровольно передать абсолютные полномочия своему кумиру — главе исполнительной власти, наделив его законодательными функциями. В таких условиях век парламентской республики должен был завершиться, как только проявились достаточно отчётливо истинные последствия “экономических реформ”. Шоковая экономика, обогащая кучку финансовых спекулянтов и сырьевых экспортёров, должна была сочетаться с шоковой политикой, на которую парламент Российской федерации, состоявший из политических фигляров, не был способен.

Парламентская республика прекратила своё конституционное существование 1 ноября 1991 года, после того как Съезд народных депутатов РСФСР принял постановление об “организации исполнительной власти в период радикальной экономической реформы”. Этот акт не только изменил природу режима, но, в сущности, санкционировал переворот в общественном строе, в отношениях собственности, превратив большую часть населения страны в сословие нищих.

Никакая парламентская республика не может устоять, если она ставит под вопрос интересы абсолютного большинства населения. Для этого требуется режим диктатуры. Если логика революции 1905 года в конце концов привела к власти генерального секретаря, то логика революции 1989 года породила ничем не ограниченную, опирающуются на откровенный произвол власть президента.

1 ноября 1991 года режим президентской республики сменил парламентскую демократию решением квалифицированного большинства депутатов Съезда. Государственный переворот тогда оказалось незаметным событием, скрытым от общественного внимания хорошо организованным продовольственным кризисом, нарочито свободными от товаров полками магазинов, что вызвало ажиотажный спрос, где нет места доводам рассудка.

Но пока установленные осенью 1991 года полномочия удовлетворяли аппетиты бюрократии и её союзников, прежде всего хозяйственных руководителей и значительного количества народных депутатов РСФСР, которым надоело оставаться “красными директорами”, живущими в казённых квартирах на одну зарплату, сохранялся строй президентской республики, лишь терпевший остатки прежних государственных институтов в виде местных советов и Съезда народных депутатов.

 

Цель переворота 1993 года – диктатура олигархии

 

Президентская республика просуществовала до 4 октября 1993 года. Она завершила своё бытие государственным переворотом, уничтожившим реликты предыдущих политических режимов советской и парламентской республик, ставших несовместимыми в государстве, где торжествует бюрократия, и в обществе, где она приобрела доминирующее положение в результате “радикальных экономических реформ”.

Государственный переворот, покончивший с конституционным президентством, стал возможен благодаря сговору московской и региональных бюрократических кланов, аппетиты которых уже не могли удовлетворяться даже при гипотетическом контроле со стороны представительных учреждений. Вот почему в его результате в стране возник режим олигархии, прикрытый президентским всевластием.

Проблема, превратившая высокопоставленных чиновников в революционеров, состояла в том, что естественный ход событий должен был лишить их в дальнейшем властной монополии. При сохранении полноценных представительных учреждений следующие выборы, которые должны были состояться весной 1995 года, должны были привести к власти не «разночинную демократию» советского охлоса, а финансовый и промышленный капитал русского демоса, представители которого поставили бы бюрократию на её место — на место послушных исполнителей решений законодателей, выражающих волю экономически господствующего национального большинства. При этом природа бюрократии неизбежно должна была бы измениться, так как экономическая власть национальной буржуазии не может сосуществовать с антинациональной по своей крови и духу бюрократией.

Бюрократия совершила переворот, чтобы власть в государстве не досталась буржуазии. Она действовала, опираясь прежде всего на многочисленный слой нравственно разложившегося московского и питерского люмпена, экономически заинтересованного в установлении диктатуры бюрократии, показавшего на апрельском референдуме 1993 года готовность заблокировать дорогу к политической власти экономически независимому «третьему сословию».

Отнюдь не случайно именно крупные города России, десятилетиями являвшиеся фильтрами, в которых скапливались отбросы общества, где находила убежище разноплемённая резервная армия лимитчиков явились центрами, где господствует самый развратный, алчный, откровенно-криминальный, самодовольный бюрократизм во власти, и где настоящему выкорчёвыванию подверглись все демократические институты. Вместо демократии наступило время олигархии, власть которой опирается на союз бюрократии, плутократии (удачливых и безнаказанных воров) и охлоса.[2]

Президентская республика получила новую, более простую форму режима личной власти не только в Кремле, но и в каждом «субъекте федерации». Задача стояла не в том, чтобы у обитателя московского Кремля не было институционального конкурента. Должны были исчезнуть все критики новоявленных удельных владык, занявшие кремлёвские апартаменты в республиканских, областных и окружных городах, благо почти в каждом административном центре России есть свой кремль, своя красная или старая площадь, свой белый дом.

Начавшаяся в 1991 году имущественная приватизация, этот экономический символ эпохи, должна была покончить с отчуждением производителя от производства и работника от результатов его производительного труда, распространилась и на государственные институты. Оказалось, что передача в частные руки граждан собственности являлась дымовой завесой, благодаря которой произошла приватизация государства. Пока фиктивные ценные бумаги создавали фиктивных собственников в экономике, отстраняя от её управления подлинных производителей материальных и интеллектуальных ценностей, оно по частям попало в частную собственность давно сложившихся кланов местной бюрократии. Их присвоила кучка администраторов-феодалов, поставившая во главе феодала-президента, полномочия которого скорее напоминают германского императора Священной римской империи, чем императора всероссийского. Из Бориса Ельцина никакого «царя Бориса» не получилось.

Революция, начавшаяся как протест против засилия бюрократии, завершилась установлением ее господства. Революция, которая должна была покончить с властью швондеров и шариковых, отдала её вновь всё тем же швондерам и шариковым. Антифеодальная сущность переворота обернулась тем, что одна феодальная структура сменилась другой, более откровенной феодальной структурой. Аппарат партии уступил место административному аппарату. Движение вперёд превратилось в топтание на месте. Ее юридической формой стала новая конституция.

Конституция 12 декабря 1993 года, формально октроированная президентом, является не более чем юридической констатацией победы фракции либералов-космополитов над своими политическими противниками в результате кровавого политического кризиса. Это не государственный акт, в юридической форме утверждающий сложившиеся отношения, а партийная программа, которую находящееся у власти либеральное правительство провозглашает государственной программой.

Власть этого правительства обусловлена тремя принципами, которые составили суть Конституции. Это, во-первых, отказ от национальной общероссийской государственности и предоставление «национальной» бюрократии окраин, провозгласивших «независимость» от России, права на суверенитет. Во-вторых, предоставление возможности классу управляющих государственным общенациональным имуществом превратиться в добропорядочны собственников этого имущества на праве частной собственности. Тем самым новый режим восстановил классическое разделение общества на богатых и бедных, сведя тем самым счёты с уравнительным социально-экономическим строем, порождённым русской революцией 1917 года. И, наконец, правительство сделало попытку ликвидировать предпосылки для существования России как самостоятельной державы, предоставив каждому “субъекту федерации” право на государственную самостоятельность, предопределив неизбежность её постепенной ликвидации коалицией великих держав в недалёком историческом будущем, когда до предела обостряться потребности в естественных ресурсах, находящихся в недрах суверенной русской территории.

Было бы чистым лицемерием ссылаться на то, что подобная конституция, следование которой должно привести к поглощению России окружающими её цивилизациями, одобрена большинством населения. Вряд ли русский народ осознавал, что ему было предложено утвердить 12 декабря 1993 года в качестве высшего законодательного акта собственный смертный приговор с временной отсрочкой исполнения.

Однако, Конституция установила незыблемость своего содержания, своей формы, умолчав о субъекте, от имени которого она должна действовать. Если ранее существовавшие в СССР тексты основного закона не имели ни одной географической привязки, за исключением названия города, избранного в качестве столицы, то теперь исчез не много ни мало, как сам суверен. Загадка состоит в том, что в конституционном тексте не обозначен народ, от имени которого она введена в действие. О каком народе идёт речь в преамбуле? О “народе Российской Федерации”. Имеет ли этот народ, если он на самом деле существует, общепринятое или официальное название? Нет! Его название до такой степени скрыто, что не произносится, будто речь идёт не о этнографической констатации, а о запрещении ветхозаветного талмуда оглашать имя бога евреев.

“Народ Российской Федерации”, на который ссылается Конституция 12 декабря, анонимен и внеисторичен до такой степени, что у него нет никаких признаков, даже имени. В тексте Конституции ему отведена роль призрака, в лучшем случае — юридической фикции, средству, к которому прибегают английские стряпчие в затруднительных ситуациях. Нет сомнения, что и здесь ситуация была не менее затруднительной. Складывается впечатление, что этот “народ” появляется в первой строке текста Конституции лишь затем, чтобы немедленно исчезнуть из неё навсегда, словно тень отца Гамлета. Он необходим не сам по себе, а лишь в качестве средства для развития интриги.

Но подобная уловка составителей конституционного текста, с другой стороны, должна облегчить задачу в будущем. Потому что революции в своём развитии легко отвергают юридические химеры, как только им требуется преодолеть препятствия, сооружаемые в угоду политическому тщеславию удачливых узурпаторов, даже если их провозглашению предшествовало проведение акта всеобщего голосования. Референдумы — привилегия малых народов, пребывающих на задворках истории, они неуместны для великих наций, совершающих революции, которые прежде чем заложить фундамент новым отношениям, должны уничтожить все предыдущие формы существования.

Поскольку данная конституция не имеет отношения к русскому народу, а только он один вправе определить основы и пределы своей государственности, то говорить о том, что революционный период завершился и страна обрела основание для развития, не приходится. Исторический процесс, который являются Второй в ХХ столетии революцией на территории России отнюдь не завершился. Он не прошёл даже половины пути. То, что предстоит утвердить в качестве основ для новой России пока лишь имеет едва различимые очертания и основные события, которые должны совершиться в ближайшем будущем, трудно даже предсказать.

 

Мифы о том, чего не было

 

Конец сентября - начало октября 2003 года – 10-летие памятных событий 1993 года в Москве. Чем они запомнились? Противостоянием между Съездом народных депутатов РФ и президентом Ельциным. Указом № 1400, объявившим о роспуске высшего тогда органа власти в государстве. Блокадой Дома Советов России, где собрался Съезд. Войсками и милицией, подчинявшихся приказам Ельцина, которые его окружили. Массовыми демонстрациями москвичей, поддерживавших Съезд, и их походом к телерадиоцентру в Останкине. Обстрелом здания парламента орудиями танков из Кантемировской дивизии.

Сотни убитых, тысячи раненных, покалеченных и получивших травмы, причем лишь на стороне тех, кто защищал закон. Не «праздник демократии», а военно-государственный переворот в чистом виде. И хотя уголовно-процессуальный закон в таких случаях требует проведения следственных действий и судебных процессов, но не было ни того, ни другого. Их заменили частные комментарии, частные публикации и такие же частные мемуары.

Большинство СМИ конец лета и начало осени вот уже десять лет встречают двумя выдумками – о «штурме Белого Дома» в 1991 года и о «штурме телецентра в Останкине» в 1993 году. Хотя, как это уже не раз доказано документально, в действительности их не было. Тогда для чего наводится тень на плетень?

А для того, чтобы создать ложную, далекую от истины историю. Путч с разрушением страны в августе-декабре 1991 выгодно подменить мифом о «демократической революции», якобы разгромившей реакционную КПСС. А обвинение в мятеже и вооруженном захвате власти в сентябре-октябре 1993 выгодно переложить с Ельцина и его «младореформаторов» на поверженных защитников парламента.

Кризис 1991 года вдохновил завсегдатаев митингов, которые, наконец-то собрались вместе и устроили себе праздник защиты демократии, придумав угрозу со стороны верных присяге войск, которые оказались в Москве по дури военных чиновников.

Но приказов о штурме «Белого дома» войска не получали и никому поэтому не угрожали. От танков, если не считать сожженное здание Дома Советов, пострадал только дорожный асфальт. Поэтому баррикады были театральными, военные части – статистами, пафос защиты парламента - фальшивым, защита Конституции – ложью, антикоммунизм - фарсом. Людей обманули, а «праздник непослушания», в котором участвовало несколько тысяч из праздной столичной публики, кончился всенародной трагедией, за которую расплачиваются своими искалеченными судьбами 300 миллионов.

В 1993 году тоже никакого штурма Останкино сторонниками парламента не было. Некем и незачем было штурмовать. Произошло иное – кинжальный пулеметно-автоматный расстрел возле стен Останкинского телецентра безоружных людей бандой под командованием спецназовского начальника, получившего вскоре звезду Героя России и генеральские погоны.

У информационных мифов есть подкладка – одна ложь против другой лжи. Дело в том, что в 1991 году вся система организаций компартии не оказала разрушению и ограблению страны никакого сопротивления. Состоящий почти сплошь из членов КПСС Верховный Совет СССР самораспустился, не удосужившись созвать Съезд народных депутатов. Перед явным заговором руководство КПСС, владевшее всеми ресурсами для борьбы с путчем Ельцина, не ударило палец о палец, предпочтя вписаться в новую систему, где комфортно себя чувствуют только воры, мошенники и предатели.

То же самое произошло и в 1993 году. Большинство в Верховном Совете и на Съезде народных депутатов, состоявшее из членов компартии, дало разрастись гнезду настоящего мятежа в Москве, установив под предлогом ее особого статуса неподчиненность столичной бюрократии законам России. Создав все признаки мнимого «левого» мятежа, усеявшего Дом Советов красными знаменами, они сорвали победу парламента, оттолкнув некоммунистические силы. Нигде они не оказали мятежу сопротивления. Зато потом эта бывшая номенклатура компартии удачно осела на хлебных должностях созданной тогда же административной вертикали.

На самом деле переворот 1993 года, низвергнувший приоритет представительной власти, являлся заключительным аккордом революции 1991 года, в которой был разрушен государственный строй с его Союзом «советских социалистических республик» и социально-экономические отношения с господством общенародной собственности на средства производства и основные непроизводственные фонды, с однопартийностью и марксизмом-ленинизмом в качестве официальной идеологии.

Как и любая настоящая революция, революция 1991 года, вовлекая в свою орбиту огромные людские массы, написав на своих знаменах «самоочевидной истины», среди которых были демократия, свобода, равенство и стремление к счастью. Но на первом месте, конечно же, была демократия, власть народа.

На улицах и площадях, где в 1991 году бушевали страсти, и в теле- и радиоэфире, где витийствовали ораторы, на все лады прославлялись идеи народовластия, воплощаясь тогда во всенародных выборах в советы народных депутатов, которые, в свою очередь противопоставлялись надоевшим парткомам с аппаратом ЦК КПСС во главе. Победа демократии над тоталитаризмом виделась тогда многим в победе советской власти над властью партаппарата.

Но это была лишь видимость противостояния, скрывавшая более серьезные конфликты. Борьба за установление демократии и гражданские свободы прикрывала борьбу республиканской бюрократии и хозяйственников с партийной номенклатурой и бюрократией «центра», чье существование они стали считать для себя обузой.

Революция 1991 года низвергла партноменклатуру, распустила комитеты КПСС и расправилась с «союзной» бюрократией. Вся власть после «упразднения СССР», в действительности упразднявшего саму Россию, перешла в руки властей в республиках, а общенародная собственность – к директорскому корпусу, местной бюрократии и криминалу, вышедшему к тому времени из подполья благодаря законам о кооперативах, и почувствовавшему запах легальной наживы.

Но на их пути к разделу жирного пирога «ничьей» собственности встали Советы, единственный политический институт, представлявший власть народа, который невозможно было купить, запугать или сменить. Чем дольше они существовали, тем больше их депутаты набирались опыта, глубже вникая в суть управления, тем опаснее они становилась для бюрократии. Конфликт Советов и бюрократии, реально завладевшей материальным достоянием, но не имевшей формального права им распоряжаться, к чему она стремилась, стал неизбежным. События осени 1993 года и были его развязкой.

 

25.09.2003



[1] В связи с 10-летней годовщиной госпереворота 1993 года в прессе, конечно же, появляется множество публикаций «по поводу». Официальный Второй телеканал повторил версию событий, принадлежащую тем, кто был на стороне Ельцина и его шайки и выиграл. «Русский дом», выходящий на «третьей кнопке», дал возможность высказаться другой стороне – тем, кто защищал тогда Конституцию и проиграл. НТВ попытался быть беспристрастным, с оттенком сочувствия к тем, в кого стреляли кремлевские мятежники. Точка зрения «Золотого льва» на события 10-летней давности, которые приведены в его прежних публикациях, не изменились. Данная статья является фрагментом работы «Русские революции в судьбе Империи», опубликованной в книге «Неизбежность Империи» (М, Интеллект, 1995) и посвящена не хронике, а причинам, породившим кризис. Она приводится в исправленной редакции. Кроме того, ее дополняет раздел, в котором развенчиваются мифы обеих сторон о горячей гражданской войне, которая вовсе не прекратилась с принятием Конституции в декабре 1993, и ныне продолжается в «холодной форме», унося в могилу по два миллиона человеческих жизней в год.

[2] Вот что написала Е. Токарева, ныне главный редактор газеты «Стрингер», в то время – член редколлегии «Российской газеты: «Как свидетель и участник событий 1993 года могу ответственно заявить, что народ в 1993 году не поддержал парламент и Хасбулатова с Руцким. (…) Клан «ельциноидов» боролся за то, чтобы провести приватизацию «по Чубайсу». А верховносоветчики были против. Народ в этой борьбе оставался на стороне все еще горячо любимого и популярного Бориса Ельцина. Ни про какую «распродажу родины» народ не думал. «Российскую газету», которая резко критиковала президента Ельцина, заваливали письмами рядовые читатели (тогда тираж газеты приближался к 1,5 миллионам экземпляров), которые клеймили Хасбулатова «предателем». Находясь внутри газеты, мы, ее журналисты, постоянно испытывали на себе презрительные плевки населения. (…) Глава парламента Хасбулатов, казалось бы, человек, олицетворявший народовластие, удостаивался однообразной метафоры «злой чечен ползет на берег». Недавнего героя Руцкого авторы писем обзывали «голенищем с усами», не более того. Все члены парламента во мнении читателей «РГ» были «дармоедами». Анализируя мешок с народным мнением, я убеждалась все больше и больше, что парламентаризм в России не прижился в эти короткие сроки, он раздражал население, которое все свои взоры обращало в сторону сильной тогда личности - Бориса Ельцина. Ельцин все еще был героем толпы. Он уже становился царем, но все еще был лидером.  (…) Население воспринимало только парад личностей, а не идей» («Стрингер», 21.10.2003). В октябре 1993 не народ ненавидел Верховный Совет, как утверждает Токарева, а чернь. (прим. 21.10.03 С.П.)


Реклама:
-