А.Н. Савельев

 

НАСТОЯЩИЙ КОНСЕРВАТИЗМ: ПРОНИКНОВЕНИЕ В СМЫСЛЫ

(размышления над книгой В. Аверьянова «Природа русской экспансии»)

 

Книга Виталия Аверьянова поражает своей глубиной и зрелостью позиции автора, который как будто уже родился ученым с собственной парадигмой, не оставив потомкам «ранних» произведений, а биографам – периода ученичества. В то же время, современность как будто и не предполагает прозорливости у старцев, десятилетиями вынужденных отстаивать свои права на университетские кафедры в условиях западнического или советского либерализма.

Вероятно, только свежий взгляд, не замутненный десятилетиями конформизма, может различить смыслы русского бытия, отыскивая их между историософией и эсхатологией, и противопоставить «священным писаниям» либеральной профессуры, погрязшей в конформизме. При этом важна не новизна, а традиционность, которой лишены новомодные публицисты, славящие прогресс. Это в полной мере доказывает автор книги «Природа русской экспансии»: реакционное мировоззрение оказывается более свежим и жизненным, чем прогрессистские писания.

 

Реакция против революции

 

Тема пересмотра термина «революция» является, по видимому, ключевой для книги Виталия Аверьянова. Возвращаясь к изначальному значению термина, в котором было больше консервативно-охранительной окраски, указание на возвращение, а не на прогресс, автор подчеркивает, что в современных условиях революция становится обыденностью, в которой не угадывается динамики жизни, но лишь процесс беспрерывной и уже привычной смены механических форм бытия, обслуживающих повседневность.

Отрицая революцию в любом ее виде, в любом терминологическом комплекте, автор провозглашает: так будем же сверхреакционерами! И здесь он вынужден искать новую терминологическую базу, поскольку уже у Эволы видит недостаточность воплощения идеала динамической традиции в термине «реакция» - реакция не несет в себе инициативы. Поэтому нужна сверхреакция такой мощи, чтобы перекрыть массу всевозможных революций, превратившихся в привычный фон современной жизни.

Требование сверх-реакции приводит к требованию сверх-идеологии: «Динамическая традиция, взятая в ее несовместимости с революционным мифом (то есть взятая в ее реакционной сущности), взятая в ее исторически конкретном бытии, которое, по Карсавину, нуждается в “обогащении” через углубленное зрение в прошлое и вечное – вот реальная сверх-идеологическая альтернатива, царский путь, на котором возможно выстраивание иерархии и выход из одинокого состояния бескорыстных духовных аристократов и “анархов” к сплоченному теомонархическому порядку. Это не “просвещенный консерватизм”, но высокотехнологичная, высокодуховная реакция восточного и религиозного мира против мира западнического и мутагенного в своей основе».

Автором предлагается тотальное отвержение социальной революции. И с ним стоит согласиться, поскольку в разрывах исторической причинности, свойственной революциям, следует видеть также и разрыв в смысловой ткани цивилизации. Миф о революции составляется и поддерживается Западом – источником мутагенных идеологических излучений – чтобы оправдать свою «небытийную природу», взращенную на Антитрадиции. Этот миф в незападных обществах оправдывает радикальные реформы западнической элиты, меняющих самобытность собственной цивилизации на право встроиться в мутирующую международную систему.

В то же время следует возразить, что разрывы причинности, опасные для социальных процессов, могут быть плодотворны в других сферах человеческой деятельности. Революции в форме индустриализации или технологического прорыва, бесспорно, не могут классифицироваться как уродующие цивилизацию мутации. Они могут существовать независимо от социальных революций и даже смягчать их негативные последствия: революция-преступление отчасти компенсируется революцией-возрождением. Русской трагедии революции противостоит русский прорыв. Мятеж и бунт поглощаются Великой русской революцией 10-30-х годов ХХ века. И с этим Виталий Аверьянов вряд ли не согласится. Тем более, что статью «Мифология нового корпоратизма», опубликованную в качестве приложения к книге, он заканчивает словами:

 

«Мы говорим “да” новым технологиям и говорим “нет” новым сословиям, мы говорим “да” новой политике старой Руси и говорим “нет” новым мифам, призванным похоронить нашу традицию».

 

Виталий Аверьянов принципиально отказывает термину «социальная революция» в праве на позитивные коннотации. В этой проявляется целостность его позиции, но в ней же может предполагаться и определенная слабость. Ибо остается проблема именования неких подлинных, традиционных исторических процессов и тех периодов, когда эти процессы имеют ускоренный характер. Как определить те изменения, которые не нарушают традиции, но возводят ее на более высокие уровни духовной жизни и ее материальных основ? Ответ: сверх-реакция!

Автор говорит о том, что есть такие процессы, но «революция, которая направлена внутрь сердца – это уже никакая не революция». Место абсолютной революции (христианской теофании) занимает абсолютная реакция. Сверх-реакция обретает в авторской позиции свою идеологическую форму как противостояния революции во всех ее формах:

 

«Христианство в его историческом происхождении – абсолютная реакция, осуществленная в ответ на революцию “сынов противления” (конкретно-исторически – книжников и фарисеев), направленную этими последними на подрыв богооткровенной традиции. Революция – субстанция “красной свободы”, свободы исторического отката и мистического провала в бездну. Реакция – субстанция “черной свободы”, субстанция апофатического огня в сердце, черной ночи взывающего к Создателю сердца, в которой оно ждет света Божия».

 

Если говорить о революции как о мутации, подмывающей Традицию, то остается вопрос: откуда берется Традиция? Не оказывается ли, что изначально Традиция становится в разовой формообразующей «мутации», то есть, революции? Сверх-реакция возможна, когда есть сверх-Традиция! Но что делать тем, у кого либо никогда не было традиции, либо память о ней окончательно померкла? Впрочем, и в России мы живем также в условиях сумерек: Традиция едва различима.

Конечно для возвращения к сверх-Традиции нужна сверх-реакция. Но это сегодня. Историческая Россия знает иную ситуацию – вступление в права наследования сверх-Традиции с принятием христианства. В чем-то языческая традиция оказалась дополнительной к христианской, но в ряде принципиальных мировоззренческих установок христианская традиция была для языческой революционным вызовом, разрывом исторической причинности.

Традиция строится от Бога. Это значит, что в точке «сингулярности» не может быть реакции, поскольку нечего реставрировать, спасать и сохранять. И это достаточно частая ситуация в мировой истории, когда прежняя традиция утрачена и новая традиция может быть воспринята только извне через социальную мутацию. Разрыв причинности состоит в том, что прежняя мутация закончилась и умертвила если не сам социальный организм, то его духовно-культурную «начинку». Вновь вдохнуть жизнь в социум может только его мутация, открывающая новую причинно-следственную цепочку, новую Традицию. Таким образом, Традиция начинается со Смуты и актуализируется Смутой, преодоление которой является подавлением гибельной мутации и одновременно – поиском адекватных Традиции форм современности.

Виталий Аверьянов пишет, что «стихия мутации и начало традиции находятся между собой в сложной диалектической борьбе», и это указывает на то, что терминологический спор не столь существенен, сколь существенна борьба между революцией и реакцией. От того, что реакция будет названа «контрреволюцией», «контрреформой» или «консервативной революцией», мало что меняется, ибо главное – в противостоянии революции и защите Традиции. То есть, дело в смысловом наполнении, в «философии имени», а не в его звучании.

Бунты, смуты и революции в России, как прекрасно показал автор, совершенно не отменяют того факта, что «русские представляют собой расу реакции», а истинно русский человек - черносотенец. Мутация порождает ответные процессы традиционалистской модернизации русского мира – «создание современной, гибкой, способной отвечать на все вызовы и угрозы новейших обстоятельств реакционной цивилизации – “Руси новой по старому образцу”, как определил ее в своем пророчестве св. праведный Иоанн Кронштадтский».

 

Система идеологических координат

 

Виталий Аверьянов рассматривает русскую экспансию, прежде всего, как проникновение в смыслы. Именно поэтому одной из главных тем его книги является восстановление смысловой палитры, с помощью которой может быть прорисована сверх-идеология. Для этого приходится сначала показать читателю стертость не только в обыденном, но и в научном употреблении таких понятий, как «консерватор», «националист», «традиционалист». Действительно, при том, что подобные понятия имеют широкое хождение не только в качестве обличительных либеральных «страшилок», но и в позитивных контекстах патриотической публицистики, каждый раз приходится уточнять, что же имеется в виду, что скрывается за ярлыком? Ведь сплошь и рядом мы встречаемся с подделками, в которых нет русского смысла: консерватором может объявить себя объявленный западник, националистом – предельный русофоб, традиционалистом – любитель музейной недвижимости и противник русской экспансии.

Фальшь, скрытая идеологическими ярлыками, как убеждает автор, связана с тем, что в ней таится «перманентная революция» маргинальных групп, легитимированных в качестве «деидеологизированных идеологий» и в рамках постмодернистского мифа. В своей маргинальности они оказываются равнозначны и равноприемлемы, как бы ни корежился в них смысл исходных понятий, какие бы игры с языком в них ни предпринимались.

Пространственные аналоги идеологических систем, делящих их на «правые» и «левые» заведомо непригодны к анализу современной политики, да и вообще вряд ли годятся для чего-нибудь, кроме напускания пропагандистского тумана. Поэтому Виталий Аверьянов предлагает объемную модель, в которой «русские реакционеры окажутся не центристами и не экстремистами, а просто будут находиться в другом конце системы координат, представляя собой как бы самостоятельную идейную галактику. Ее можно назвать галактикой русской цивилизации, тогда как современную политическую галактику можно назвать галактикой цивилизационных ублюдков (к ублюдкам относятся не только либералы и коммунисты, но и «центристы», признающие правила игры)». Освоение смыслов русской цивилизации возможно только когда осуществится «инопланетная» экспансия реакционеров. А если точнее, когда Россия начнет переселение-возвращение в еще неведомую большинству материнскую галактику, оставляя бесплодные пространства идеологий, чуждых исторической судьбе русского народа.

Чужеродной представляется автору и классическая идеологическая триада: Марксизм (Социализм) – Либерализм – Консерватизм. В ней видится набор нерусских архетипов низших идеологий, «чужие константы». Действительно, русские никогда не могли отвечать идеям «социализма», а попытки заставить русских быть социалистами приводили к уродованию жизни и непременному восстановлению того, что заложено в истории русской цивилизации – но в мутированной, болезненной форме. То же касается русского «либерализма» - превращенной формы русского народничества в сочетании с прямой изменой собственной национальной традиции. Приобщение к либерализму (также и в его «консервативной» интерпретации, все более популярной в последнее время) означает отвращение от русскости.

В то же время для мутированной цивилизации нужен «перевод» на язык традиции, возвращающий к русским смыслам. Либеральному журналисту или «образованцу» нужно долго объяснять, что в России и в мире нет никаких «правых» или «левых», что эта классификация – нелепый анахронизм и даже в западной политологии такой классификации нет. Ведь, как только наши либералы обнаруживают нечто заведомо нелиберальное («неправое») и одновременно некоммунистическое («нелевое»), им ничего не остается, как вопить об угрозе фашизма. Политическая реальность русского консерватизма их пугает, даже если на его счет можно было бы отнести европейскую классификацию. Пока информационным концернам надо обучиться признавать в российской политике третий полюс, за которым национальное сознание, безусловно, увидит и чистые национальные идеологии, о которых пишет Виталий Аверьянов.

Русская экспансия, по сути дела, и означает смысловой перевод, выделяющий три чистые константы русской цивилизации - религиозный традиционализм, империализм и супранациональная идея, воспринимаемые как нерастворимые друг в друге, но взаимодополняющие элементы сверх-идеологии.

 

Динамический консерватизм

 

Для сверх-идеологии важным является конкуренция с либералами за понимание консерватизма. Виталий Аверьянов противопоставляет разные формы консерватизма, включая либеральный, своей концепции динамического консерватизма. Либерализм, как бы он ни рядился в консервативные одежды, все равно остается «чужой правдой». Прежде всего потому, что «не видит очевидного – исторически доказавшей себя политической мощи русского православия, мощи, которая проявилась не в несбыточных теократических претензиях (как у папства), а в политическом реализме и кропотливом воцерковлении государства».

Что же касается либерального консерватизма, то он выступает как духовно пародийное явление. Попытка сочетать традиции и новации, прогресс и предание в рамках либерального консерватизма явно несостоятельна. Потому что, как пишет автор, «водораздел в созидании культуры проходит не между новаторами и охранителями (это ложная дихотомия), но между жертвенными изобретателями и корыстными потребителями. Динамический консерватизм – идеология творчества, способности к жертве, накопления духовного наследия, собирания опыта. Либеральный же консерватизм – идеология, мимикрирующая под интуитивно ощущаемую правду Священного Предания, под церковные принципы наследования прошлого. Однако либеральный консерватизм поворачивает поток культуры, накопленной веками, в направлении противоположном этой культуре – то, что призвано освобождать дух, порабощает его».

Если от либеральных пародий (включая европейских и американских неоконсерваторов) динамический консерватизм отличается своей традиционалистской природой, то от «консервативных революционеров» - церковным типом наследования традиции. Хотя наследие «консервативной революции» не может быть отброшено русской консервативной мыслью, следует понимать его ограниченность. Разумеется, наиболее приемлемые для России формы консерватизма теснейшим образом связаны с воспроизводством государства, которое глобализаторскими мутациями всюду ставится под вопрос. Консерватизм, как убеждает Виталий Аверьянов, является неустранимым фактором образования устойчивых форм государственности, а потому сам собой порождается в рамках любого государственнического проекта. Но в русской традиции особенно ясно выделяется государствостроительная роль Церкви, что прямо указывает на источник консерватизма. Соответственно, в России консерватизм никак не может носить неомодернистских признаков. В нем Виталий Аверьянов усматривает такие ценности, которые, по всей вероятности, заставили бы западного консерватора в ужасе отшатнуться: ценности надсословной монархии (теомонархизма), национально-государственного традиционализма, этноцентризма, теистической ортодоксии и т.д. Для России же все это органично, хотя и не равнозначно в различные исторические эпохи.

Сообразно современной ситуации вряд ли следует ожидать появления монархической или клерикальной партии. Зато соответствующие элементы мировоззрения вполне могут присутствовать у представителей партий с самыми причудливыми именами. Что же касается партий, принимающих консервативные ценности, то, вполне вероятно, в ближайшие годы могут появиться национально-консервативная (имперская) партия и национально-гражданская (социальная) партия. При множестве совпадающих позиций (православный традиционализм) первая из них будет «правой» - в большей мере ориентированной на органичную иерархию русского общества (национальную, административную, социальную), а вторая - «левой», нацеленной на сглаживание и умиротворение иерархических различий. Разумеется, здесь не может быть ничего общего с теми отношениями правых/левых, которые установились на Западе и о которых так мечтают многие российские политологи, пытающиеся подогнать действительность под свои заблуждения.

 

Религиозный традиционализм

 

В мире перепутанных и оболганных слов Традиция также требует разъяснений: «что же имеется в виду?» Нет смысла рассматривать негативные контексты, а среди позитивных придется заметить попытки превращения Традиции в интеллигентскую эзотерику. Именно этим обусловлено дробление почвенников на группки почитателей собственных «жрецов». Ряд таких «жреческих» концепций Виталий Аверьянов разбирает в своей книге, демонстрируя их интеллектуальный индивидуализм. Этой позиции некоторых модных идеологов автор противопоставляет Традицию как восстановление форм наследования «ценностей», установок общей жизни и принципов общественного уклада. Соответственно традиционализм будет механизмом непрерывной преемственности, восстанавливающим устои, утраченные или поврежденные в современном мире. Причем речь идет не о консервации нетрадиционных или антитрадиционных социальных моделей (что предлагает либеральный консерватизм), а о воссоздании современных моделей преемственности Традиции.

Традиция не должна истолковываться исключительно как культурное явление – только как хранитель заветов умерших цивилизаций. Это «книжно-библиотечное православие, православие “ученого монашества”, которое чревато храмами-музеями со священниками-экскурсоводами. Творчество в таком “традиционализме” означает теоретические исследования и выражение мистического опыта кабинетных (или в лучшем случае келейных) богословов», а также уступку иным духовным стилям права влиять на жизнь мирян, а через них – и на духовенство.

Задача преемственности требует отношения к действующим социальным моделям как к пораженным болезнью, а не как к заведомо непригодным для Традиции. Ведь «хирургическая операция, направленная на восстановление утраченной нормы должна рассматриваться именно как разумная реакция на болезнь, а вовсе не как опрокидывание организма вспять, к уже пройденным этапам существования, не как искусственное воссоздание былых черт».

Подлинный эсхатологизм – это

 

«строительство новых, свежих форм Традиции, убедительных и притягательных для мира, для человеческих душ, в том числе иноверцев и неверующих. И чем ближе конец, тем горячее должен быть пафос исторического предстояния перед Богом, в том числе и жажда творчества новых “зон Традиции”, новых условий для прорыва в “царство Традиции”, новых источников воспроизводства света Традиции».

 

Виталий Аверьянов разграничивает традиционализм и динамический консерватизм по функциям: традиционализм – это внутреннее направление идеологического и мировоззренческого служения Традиции, а динамический консерватизм – взгляд вовне, «движение в толщу современной жизни и цивилизации, в мирское и профаническое по отношению к традиционным формам окружение». Разрыв двух указанных мировоззренческих компонент превращает их в вырожденные и враждебные (в лучшем случае бесполезные) явления: утрата внешней составляющей превращает традиционализм в сектантство и гностицизм; утрата внутренней составляющей сводит консерватизм к одной из форм либерализма.

Задача возвращения к Традиции как к полномасштабной социальной доминанте, как считает автор, в полной мере недостижима. Он пишет о том, что «прорыв в царство Традиции» возможен лишь в сердце и сознании человека, обращающегося к Богу. По поводу общества можно рассчитывать лишь на создание «зон Традиции», куда не проникает разлагающий вирус антитрадиции.

 

«Традиция означает эффективное противодействие мутациям, недопущение разрушительных инноваций, выработку таких средств, которыми мутация нейтрализуется, после чего народ возвращается в предзаданное ему цивилизационное русло. Традиция подобна иммунитету организма, успешно справляющегося с ползучими деструкциями, подобна системе четко действующих рефлексов, выступающих слаженным фронтом против воздействий среды».

 

Скептицизм автора в этом вопросе представляется избыточным. Нет никаких оснований считать, что задача превращения России в «зону Традиции» неразрешима. Предвестник тому – работа самого автора, разработавшего идеологическую модель, вполне применимую к обществу в целом. Тем более, что «зоны Традиции» в России представлены множеством православных храмов и монастырей, а также душ, открытых для Традиции. В самом духе русской нации присутствуют «зоны Традиции», еще не захваченные князем мира сего. Возможно, в этом и состоит «природа русской экспансии» - в том, чтобы срастить архипелаг «зон Традиции» в материк традиции?

Именно к этому стремится мысль, когда видишь, каким образом Виталий Аверьянов выделяет ключевые аспекты Традиции - Соборность, Вселенскость и Полноту в противовес «отдельности, исторической обусловленности и односторонности, либо же, в лучшем случае, в их подобиях: своеобычности, актуальности и достаточности». Здесь можно было бы даже отчасти возразить автору, завившему слишком большую приверженность внешней (экспансионистской) стороне Традиции. Ведь Вселенскость отражается через своеобычность и отдельность – собственную «зону Традиции» в мире антитрадиции; Полнота включает в себя также и историческую обусловленность и актуальность; Соборности необходима отдельность и достаточность (Полнота без достаточности утрачивает определенность, без отдельности - собственные границы «зоны Традиции»). Тем более, автор пишет, что

 

«человек, община, племя не могут быть абсолютно вселенскими и соборными, не могут вместить полноту, но они могут назвать на своем языке и передать через свои “секреты” видение этой вселенской и соборной полноты. Этот “ракурс” видения истины, этот “вариант” здесь и сейчас неполной, но реальной и доступной полноты может определяться как “достаточность” или “досягаемость”».

 

«Традиция – это неустанная реакция на выпады мира и среды. Традиция – это постоянная борьба, но борьба не столько с врагами, сколько с собственным несовершенством».

 

Следовательно, русская экспансия подготавливается также и русской отдельностью, своеобычностью, актуальностью и достаточностью. Обустраивая в опоре на эти «ценности» собственное ядро, мы можем разворачивать и собственный экспансионистский проект, взяв динамический консерватизм как сверх-идеологическую доктрину, обеспечивающую политический иммунитет Традиции в ее столкновении с миром.

 

Супранационализм

 

Для русского интеллекта всегда было непросто объяснить и взвесить сочетание самобытности и вселенскости русского народа, а для государственных мужей – уберечь страну от уклонение либо от вселенского, либо от родного. Проблемы мировоззрения всегда вращались вокруг неоднозначной идеи «народа» и «народности». Идея народа является незрелой, покуда он воспринимается как этнографический субстрат, оформленный государством. Зрелое содержание идеи народа состоит в представлении «о священном родовом корне, происхождение которого трудно уловить через символы кровного родства, единого языка, исторического соседства и общей судьбы». Полнота идеи наступает, когда она соединяется с идеей Церкви как большой общины верующих, «Божьего народа».

Этнография и этническая культура подчинены идее святости, в которой содержится причина их жизнеспособности и регенерации. Виталий Аверьянов пишет:

 

«этнографическая плоть может и вовсе быть истреблена, но мясо русскости со всеми ее признаками (включая цвет волос и глаз) все равно нарастет, пока есть этот костяк русской святости, пока есть точка стяжения и притяжения, цель собирания и центр соборности».

 

Если родовое единство составляет достаточность, то церковное общинное единство – полноту. От достаточности (которая в данный момент в России далеко не обеспечена и даже активно третируется СМИ) мы должны продвигаться к полноте. Тогда становится ясно, что «выше этнокультурной общности в иерархии живых социальных символов стоят символы Бога, Церкви, Государя и Государства. При этом сама этнокультурная составляющая этой иерархии, являясь исторически конкретной, не должна никогда вступать в противоречие с высшими иерархическими символами и с иерархией в ее целом».

Подлинный смысл слова «народ» эсхатологичен, «народ в своем духовно-инициатическом измерении есть святые». Подлинная народность заключена в подвиге служения. Расовые, языковые и прочие «объективные характеристики без святости и героизма мертвеют, утрачивают конкретность и губят вместе с «народностью» и сам «народ».

В научной литературе народу приписывают разные виды «национализма» - государственный (гражданский), языковый (этнический), религиозный, антиколониальный и др. В либеральных идеологиях национализм отождествляют с шовинизмом и национал-социализмом. Единственная форма национализма, которая признается либералами – государственная. При этом вместо термина «национализм» используют термин «патриотизм».

 

 «По существу речь идет о форме фиксации государства в постмонархическую эпоху. Убрав с поля монарха или вытеснив его в конституционную резервацию, новая власть стремится поставить на его место идола, обожествленную идею».

 

Такой идеей становится либо идея вождя, либо идея государства, либо идея политической нации (точнее, правового государства). Виталий Аверьянов считает, что все эти идеологии «представляют собой нечто вроде воплощения коллективной галлюцинации, в ходе которой индивидуумы поклоняются некоему родовому фантому, отождествляя себя с ним как со своим соборным первообразом». Им противопоставлен «национализм святых» – «национализм не плоти и семени, но национализм апофатический, инициатический, связанный с чудесным рождением от духовных родителей. В религиозном идеале “народности” возникает смычка большой Традиции Небесного Отца и малых традиций земных родителей».

 

Державный империализм

 

В «национализме святых» нет ни смешения народов, стран и поколений, ни их разъединения. Есть их соборная полнота, способность слышать друг друга и сотрудничать в со-верии и супранациональном со-единении. Пока же полнота не достигнута (или ее касаются только жители «зон Традиции»), средством движения к ней оказывается русская особость и ее политическое выражение – русский национализм, всегда открытый к супранациональному единству. Именно такой вывод можно сделать из того, что пишет Виталий Аверьянов.

Русский национализм имеет следствием русское национальное государство, но не замкнутое в себе и враждебное другим народам, а открытое имперскому строительству. В этом пути от либеральной демократии к русскому национальному государству, а затем – к супранацинальной империи с ведущей ролью великороссов, намечается ясный политический проект с его важным отличием от прочих имперских проектов (прежде всего – от проекта «либеральной империи» США), выраженным в соединении народности и православия. Национализм соответствующего типа автор называет «апофатическим» - «неотмирным», и, в тоже время, «мирдержавным» национализмом святых и юродивых. Неотмирность заключена в отказе от подавления, слиянии и синтеза традиционных культур, миродержавие – в русской экспансии, в неслиянном соединения этих культур в историческую целостность культурного человечества, государств-цивилизаций, государств-империй. Причем экспансии не навязанной, а лишь откликнувшейся на потребность других народов в приобщении к русскому цивилизационному пути, к тому, чтобы чувствовать себя частью русской цивилизации, частью России-человечества (такой термин вводит В. Аверьянов).

Имперский проект России не замкнут на интересы только собственного племени, он является проектом для всего мира. Истинный русский национализм имеет всемирные характеристики: нам нужен мир, желательно весь!

Имперская константа в русской сверх-идеологии важна тем, что дает историческому православию то поприще, на котором невозможно впасть в «протестанизацию» и утратить размах русской духовной миссии. Теократический характер самой идеи Империи дает ее реальному воплощению содержательное наполнение, неизбежное восстановление центростремительных процессов и собирание Руси после очередной Смуты, силы для нового геополитического и мировоззренческого «вздоха» русской государственности.

Империализм является русским историческим наследием, данным ему как награда и миссия. Автор книги пишет:

 

«Москва явилась не просто Третьим (в смысле еще одного, “следующего”) Римом – она явилась Римом в третьей степени, Высшим Римом, какой только возможен на земле, ибо воспроизвела империю, вобрала политический разум Церкви и донесла миссию «миродержавия» до всех “подданных”. “Миродержавие” понесли в себе русские как хранители Предания Церкви и Традиции Царства, и другие народы, которые были вовлечены русскими в грандиозное историческое делание».

 

Действительно, в русской истории слились два потока – история «от Адама» и имперская история человечества.

 

«Политический дух православного Северо-Востока вобрал в себя весь государственный разум прошлого, соединил геополитический порыв Александра Македонского с имперской дисциплиной Цезаря и его наследников, волю к простору, которая поднялась в духе Чингизидов и Тимура, с миродержавным посылом Православной Церкви».

 

Имперский проект для России – это одновременно и возвращение к своей миссии, и шанс для человечества не допустить «конца истории», измельчания политики до ничтожных бюргерских дрязг и мышиной возни частных эгоизмов. Православная Империя – это универсалистский проект, противостоящий глобализму, глобальной Антиимперии, нивелирующей все культурные различия и стирающей все традиции.

 

Стиль консервативной идеологии

 

Мировоззренческие различия связаны вовсе не с интересами или вкусовыми пристрастиями. Они исходят из стилей мышления, образованных как природными задатками, так и социокультурной средой. Консервативный стиль мышления принципиально отличается от либерального или социального. Именно поэтому настоящему консерватизму требуется собственная терминология. Виталий Аверьянов предлагает лечить болезни сознания, забывшего что такое Традиция, терминологическим шоком. Термины, служившие для обличения и оскорбления оппонента со стороны либералов и социалистов, приобретают позитивные смыслы, как только очищаются от полемических напластований и обретают изначальное значение. Напротив, наболтанные терминологические комбинации могут оказаться просто набором «убиенных слов» и свидетельством преступлений, совершенных против Традиции.

Здоровой мировоззренческой позицией становится отречение от всего, что считается ценным для либералов и социалистов, для постмодернистских имитаций плюралистического выбора вер. Сверхидеология настоящего консерватизма осваивается от противного, через апофатическое, отрицательное раскрытие констант динамического консерватизма. И это органично консерватизму, представляющему собой спасительную реакцию на социальные и интеллектуальные мутации.

Второй элемент консервативного стиля мышления – отказ от плоско-механистической картины мира, в рамках которой прагматизм может существовать только в виде ничем не сдержанного меркантльного эгоизма и интеллектуального произвола. Консервативный стиль мышления – это мифологизм. Виталий Аверьянов выделяет несколько мифов, в которых разворачиваеся консервативное мировоззрение:

Миф Церкви открывает духовный смысл рождение человека, его нравственного самоопределения и тайну смерти. Через воцерковление политиков и интеллектуалов он возвращает Традицию в общество.

Миф Империи соединяет население в нацию, имеющую представление о смысле и масштабе своей исторической миссии, о внутренней ценностной и социальной иерархии. Этот миф не требует прямого и немедленного восстановления монархии и теократии, но склоняет к монархическому и теократическому стилю формирования политических институтов – прежде всего, сословно-корпоративной системы «правящего отбора» лучших людей, более всего приспособленных для служения национальной миссии, а в перспективе –новой национальной аристократии.

Миф Семьи, миф Рода (миф крови) решает для отдельного человека проблему собственного происхождения, и причастности к истории через своих предков; для семейной корпорации становится бесспорным обоснованием общественного и экономического уклада, устроения родовой самоорганизации и самоуправления; для нации – обоснованием автономии от других народов и наций, т.е. национализма.

Третий элемент консервативного стиля мышления – наследственные формы православной культуры в коллективном юродстве. В смысле терминологического шока это самый рискованный ход автора. В то же время он и самый решительный, говорящий о непрочности и нелогичности всего политического, на что ответить можно только парадоксом – не постмодернистским смешком над действительностью, а печальной улыбкой подвижника. «Глас юрода – глас Божий», - пишет Виталий Аверьянов. И это мировоззренческий разрыв с ценностями постмодернистского умничанья, обращение к такому стилю мышления, который предполагает «решительное восстание против “мира сего”, обличение его князя, политиков, парламентов, демократической общественности и ее институций, которые являются ложными формами и антиподобиями соборности». В юродстве нет никакого позыва к захвату власти (не может стремиться к власти весь народ целиком), но воля к истине, данная Откровением и эсхатологическими предчувствиями. Только таким образом – вне действующих властных систем – может быть понят исторический путь Традиции. Это «подобие святости», полагает Виталий Аверьянов, «делает нас “неотмирными фронтовиками” на войне с миром сим, а нашу цивилизацию делает царством миродержавия. Это подобие лежит на нас как печать апофатической Святой Руси».

Юродство делает русский консерватизм неагрессивным, но исключительно стойким даже в периоды забвения Традиции. Юродством хранятся «зоны Традиции». В юродстве воплощается «широкий апофатический национализм русских, признающих своего только по отрицательным признакам, по нашей обезбоженности, по особой печати отсутствующей в нас самих святости, к которой мы тянемся, сами того не замечая, как подсолнухи Святой Руси». Когда же русский консерватизм воплотиться в Империи, это будет неамбициозная Империя. Она лишь вернет русскому миру его традиционные очертания (духовные, географические, социальные).

 

Оптимизм русской экспансии

 

Автор говорит о России как об источнике истории. Русская история настолько богата, что у нас всегда есть что припомнить к случаю, всегда есть повод поразиться исторической аналогии. История в некоторых своих аспектах циклична, ибо вращается вокруг вечных ценностей. А значит, она всегда напомнит о себе народу, если этому народе есть что вспоминать.

На Западе, где проповедь «конца истории» привела к ее умерщвлению и к презрению в адрес тех, у кого история еще свершается или предстоит, «Бог мертв». Западное беспамятство идет от смешения рас и культур, в которых уже нет общих переживаний, общих символов и мифов. Все боги сдаются в музей, а безбожие поставляется на внешние культурные рынки как запретный плод, скрывающий ловушку – незаметное заражение вирусом безисторичности.

Для России заражение Западом привело к обратной реакции, изживающей мутацию. Русские незаметно становится носителями сетевой культуры, а Россия - не месторазвитием, а все более чистой идеей. У России есть «священная земля», но про нее нельзя ответить, где она заканчивается, где ее предел. Общество распалось на архипелаг локусов, образовавших неплотную пока сеть. И в этом состоит русская иммунная защита от вируса западничества. Россия теперь будет повсюду, ее не искоренить ни нашествием, ни спецоперациями, ни пропагандой.

Автор верно отмечает, что история совершается между русскими – между псевдоморфозой западничества и «апофатической Русью». Русская жизнь стала процессом опознания и отторжения вируса, имя которому – революция. На Западе – в мире победившей революции – мутация прошла почти до конца, и там нарастает чувство опустошенности, бессмысленности. Тем самым, отталкиваясь от мысли Виталия Аверьянова, можно испытывать, в отличие от него самого, некоторый оптимизм по поводу судьбы Запада, где также назревает мечта о сверх-идеологии. Опустошенность Запада – того же типа, что и опустошенность советского человека накануне краха советской государственности. Она чревата как псевдоморфозой революции, так и возвращением к Традиции. Западу Смута еще только грозит. Россия ее изживает, и потому жизнеспособнее. Запад все еще может понять источник собственной погибели. Вопрос, успеет ли?

Тот же вопрос стоит и перед Россией. Наше преимущество лишь в том, что мы уже умеем вопрошать о собственной судьбе, а современный Запад пока нет. Но для общерусской судьбы еще предстоит выработать устойчивое оптимистическое видение наших перспектив и возможностей, чтобы воплотить  их в самых фантастических проектах. Стоит только обратиться к Традиции! Виталий Аверьянов пишет:

 

«…мы находимся в одной из низших точек своей историософской траектории – самые скептические и упаднические настроения в такую эпоху кажутся реалистичными, а действительно историософский взгляд может показаться неоправданным оптимизмом и благодушием. Между тем, пройдет 20-40 лет, не более, и произойдет естественный реванш национально-государственной традиции».

 

Действительно, контр-элита уже существует – причем в последние годы она явно перекрыла по своей мощи остатки советской элиты, окончательно одряхлевшей и сдавшей позиции. Переворот в сознании большинства населения России состоялся – конечно, еще не в формах рассудочного освоения русской идентичности, но наверняка в чувственном восприятии особости России и русской миссии в мировой истории. Либерализм и коммунизм уже отвергнуты русскими. Остается ожидать вызревания политического выбора в пользу Традиции. И вслед за этим выбором нас ожидает расцвет современной русской цивилизации.

Россия, конечно же, была обречена на постсоветскую смуту. В то же время, болезнь мутации оказалась в силу исторической случайности крайне опасной – антирусские силы внезапно очутились у власти и захватили все рычаги воздействия на сознание нации, все материальные ресурсы. Отобрать все это, перепрограммировать экономический и политический механизмы крайне сложно. Но закон возвращения к Традиции действует неумолимо: антинациональные силы неизбежно теряют свою мощь, частные экономические и политические проекты все меньше связываются с парадигмой Смуты. И даже сами апологеты разрушения страны и участники растаскивания ее богатств теперь начинают говорить о сильном государства, об империи и даже о православной вере. Они сами проходят через «терминологический шок», понимая все яснее, что прежние слова для русской нации мертвы.

Русский оптимизм проистекает их православной эсхатологии:

 

«даже в мрачную эпоху последнего отлива, в эпоху Антихриста он все равно останется в силе, потому что за этим отливом Традиции последует то главное событие Священной истории, после которого история совершится, “сбудется”, время человечества впадет в свой источник и Традиция станет не нужна. Именно это сознание, что за темными временами последует Второе Пришествие Спасителя, является предельной и неискоренимой причиной традиционалистского оптимизма».

 

Можно превратно понять православный оптимизм как пассивность - оптимизм внутреннего переживания и внешнего ожидания. Истинный православный оптимизм знает, что идея Традиции и творения традиционных форм жизни даже на пороге кажущейся неизбежной смерти мира, требует делания онтологического.

Для условий современности самая напряженная идея русского бытия – идея воссоединения. Воссоединение территориальное – как политическая задача, воссоединения истории – как нравственная задача:

 

«романовская и советская Россия вовсе не противоположны друг другу, как это принято считать, но являются взаимосвязанными звеньями нашей исторической судьбы».

 

Воссоединение России в любых ее формах – путь из Смуты. Реставрация традиций исторической России – рецепт преодоления мутации и воссоздания единства нации.

 

В заключение следует сказать, что Виталий Аверьянов начал свою монографическую серию, вероятно, с главной своей книги – главной, по крайней мере, на значительный промежуток времени, а возможно и во всей научной судьбе. Поэтому книгу «Природа русской экспансии» можно считать его собственной свернутой («свитой») творческой судьбой, которая в последующие годы будет разворачиваться, отталкиваясь от уже открытых формул и метафор. И это вовсе не аналог перевернутой судьбы вундеркинда, когда за триумфом следует забвение, и не ученое «младостарчество». Это форма откровения, которая освещает дальнейшую жизнь и приносит реальные плоды духовного и интеллектуального подвижничества.


Реклама:
-