Отношение
к законам в России всегда было сложным. Вовсе не потому, конечно, что сами
законы были плохими. «Свод законов Российской империи» представляет собой как
раз уникальный юридический памятник, аналогов которому не так уж просто найти в
мировой практике. Но и такие законы далеко не всегда исполнялись.
Предлагаемая
статья известного историка Аполлона Григорьевича Кузьмина призвана подвести
читателя к осознанию глубины той проблемы, которая, в конечном итоге, приводит
не только к неуважению к законам, но и к более тяжелым историческим
последствиям.
профессор, доктор исторических
наук
Беспрецедентное
беззаконие наших дней оказалось неожиданным для многих, в особенности как раз
для тех, кто искренне верил, что мы идем к "правовому государству". А
произошло то, что уже не раз происходило, хотя, может быть, и не в таком
трагическом размере: попытки переделать Россию на "европейский" лад
неотвратимо приводили к разрухе и крови, и лишь естественный - без насилия
властей - возврат к традиционным формам позволял преодолевать кризис.
К
сожалению, "европеисты" никогда не стремились понять глубинную
специфику истории, как собственной страны, так и идеализируемой Западной
Европы. В XVIII-XIX веках на нее смотрели с точки зрения германоцентризма, в XX
столетии подгоняли под "общие закономерности", полагая свойственную
каждому народу специфику чуть ли не врожденным пороком. Со спецификой боролись
и цари, и генеральные секретари, а в относительно краткие периоды, когда в
результате некоторого единения Власти и Народа наблюдался более или менее
заметный экономический и духовный подъем, как бы выпадали из поля зрения. И это
при том, что практически все добровольные или вынужденные эмигранты XIX-XX
веков чувствовали мучительное неудобство на "цивилизованном" Западе.
Почему
в Европе законы уважают, а в России нет? Уже таким разным людям, как Михаил
Бакунин и Лев Толстой было ясно, что дело ни в коем случае не в уровне
"цивилизованности", а экономическое отставание России от Европы легко
объясняется трехвековым разорением и ограблением ее татаро-монголами. Оба
упомянутых и многие другие мыслители прошлого века видели и такие достоинства у
"отсталых", которые не просматривались в современной им Европе,
которая то ли утратила их, то ли еще не подошла к ним.
Толстой
задержал внимание на примечательном факте: законопослушная Европа
беспрекословно выполняет указания оккупационных властей, а русские
беззаконники, никого не спрашивая и ни с кем не советуясь, начинают
партизанскую войну - войну "не по правилам" - с вторгшейся в Россию
армией Наполеона. В середине XX века картина повториться и здесь, и там.
Значит, стоит за этим нечто весьма устойчивое. Это нечто в первую очередь и
должно быть выявлено.
Наблюдения
над историей всех стран и континентов показывают, что менталитет народов
складывается веками и тысячелетиями как своеобразное (чаще всего неосознанное)
подчинение определенным формам общежития.
Территориальные
общины обычно держатся принципа равенства и внутри ее и в отношении к другим
племенам и народам. Они выстраиваются снизу вверх, путем делегирования, вплоть
до высшей власти. Они открыты и для иноплеменников, которых принимают как
равных. Они легко ассимилируют и ассимилируются в иноязычной среде (прежде
всего в рамках также территориальных общин). У них нет аристократических притязаний.
Территориальная
община и будет тем главным, что определит специфику славянского менталитета на
полторы тысячи лет после их бурного расселения чуть ли не по всей Европе в
конце V-VII веке. Можно отметить и другое: утрата специфического славянского
менталитета обычно связана в нарушением территориальной общины.
Принцип
равенства, связывающий территориальную общину, предопределяет специфическое
отношение к частной собственности: она на протяжении веков остается подчиненной
более важной коллективной, она лишь в тех сферах, которые не затрагивают
интересы общины в целом.
Устойчивость
общины у славян сохранялась именно потому, что неизбежные ограничения
притязаний личности с лихвой компенсировались преимуществами как в
хозяйственной, так и в культурно-духовной сфере. И именно община являлась
наиболее действенной защитой перед лицом угрозы как со стороны природных, так и
инородных, иноплеменных сил.
Мы
уже говорили о том, что название "Русь" в Европе встречается более
чем в десятке областей. В одной Прибалтике оно встречается в нескольких местах
по южному и восточному побережью и на остовах. В течение тысячелетия
существовала "Руссия" на Дунае (на территории нынешних Австрии,
Венгрии и Югославии). Две "Руси" вплоть до 1920 года сохранялись в
Тюрингии на землях лужицких сербов. Доныне "русины" населяют долины
Карпат (решительно отличая себя и от украинцев, и от словаков). Еще в конце XIV
века московский митрополит Киприан (болгарин по рождению) претендовал на
присоединение к русской митрополии "русских" городов в низовьях Дуная
и на побережье Черного моря. И так далее. В большинстве случаев оказывается,
что эти "руси" потомки одного племени, принявшие участие в Великом
переселении и называвшиеся в латиноязычных источниках "ругами",
"рогами", "розомонами" (росомонами).
У
русов община была кровно-родственной с характерным для нее построением
управления сверху вниз и свойственной всем племенам, столкнувшимся в
междоусобной схватке эпохи Великого переселения; русы, в частности, считали
себя аристократическим родом и как бы на этом основании претендовали на власть
над мирными землепашцами. Избавляя славянские племена от хазарской или какой-то
иной дани, русские князья переводят эту дань на себя.
"Освободители"
были безусловно предпочтительней хазар или других племен, язык которых был
"нем" (откуда "немцы"). Во всех случаях заметны следы
какого-то договора "рода Русского" с племенами, соглашающимися
уплачивать дань. Русы любили подчеркнуть и свои намерения "хорошо
управлять". Но Древнерусское государство IX-X веков носит явные следы
двухсоставности, в рамках которой "Земля" - традиционная славянская
система, а "Власть" - князь и его русская дружина. Между
"Землей" и "Властью" были и вооруженные столкновения (вроде
борьбы полян-руси и древлян), и совместные выступления против внешних врагов, и
перебежки с одной стороны на другую. Но и забыв об исходных своих этнических
различиях, они сохраняли свои разные обычаи, в том числе представления о правах
и обязанностях управляющих. Помимо прочего территориальная община обеспечивала
своим членам защиту, не требуя от них правовых жертв. Она не нуждалась в
иерархии и извне привнесенной регламентации.
В
течение всего XVII столетия Земля так или иначе заявляла о себе, и к концу
столетия вновь сложилась ситуация своеобразного двоевластия. Укреплялся посад,
отступало крепостное право, каменное строительство в городах развивалось так,
что трудно назвать такой период, когда оно было бы столь размашистым. Но верхи
продолжали чувствовать себя чужими "в этой стране". Их взоры были
обращены на Запад. Резкий поворот Петра к Европе имел многих скрытых
сторонников и мало противников государственного уровня. Крепостное право в
самом свирепом виде разольется по России, подавляя Землю в целом. С общиной
теперь мало считается и помещик-крепостник, и государственный чиновник. Но она
остается прибежищем для угнетенных, и не случайно, что бегущие от произвола
крестьяне опять-таки восстанавливают на новых местах примерно то же
самоуправление (казачий круг, как его специфический вариант).
Община
переживет и столыпинскую реформу, столь почитаемую нынешними приватизаторами и
их вроде бы радикальными оппонентами. Власть долго пыталась использовать общину
как опору, эксплуатируя в своих интересах принцип круговой поруки. Но в начале
XX века именно община возглавила и организовала крестьян на борьбу за землю
(крестьянам не хватало от трети до половины необходимой земли, "трудовой
нормы"). Реформа Столыпина имела, как и ныне, не экономические цели, а
политические: разрушить общину как орган крестьянской самодеятельности и
отвлечь ее от покушения на помещичьи земли. На время удалось сохранить землю за
помещиками. Но и в 1917 году аграрный вопрос оказался главным, и большевики
победили лишь потому, что приняли крестьянский "Наказ".
О
17-м годе и "большевистском перевороте" сейчас много пишут, как о
какой-то несуразной случайности. А надо бы учитывать, что на выборах в
Учредительное собрание свыше 80% проголосовало за партии социалистической
ориентации (в том числе в российских губерниях 58% за эсеров и близких к ним
группам и около 25% за большевиков). Крестьянские съезды в ноябре-декабре
поддержали Власть Советов и правительство из большевиков и левых эсеров. Они,
разумеется, ратовали за "русский социализм". Но он и был в то время
оптимальным вариантом, по крайней мере, для крестьян, оставшихся главным,
наиболее многочисленным слоем России. Естественно, что "военный
коммунизм" встретил резкое неприятие со стороны крестьян. Но политика НЭПа
их вполне устроила, и община в это время возрождается и укрепляется почти на
всей территории собственно России. Рядом с ней возрождается и кооперация, бурно
развивавшаяся в период между двумя революциями как своеобразный отзвук и
альтернатива столыпинской реформы. Община вместе с кооперацией были вполне
жизнеспособны к 1928 году. Почему оказалось возможным и чуть ли не вынужденным
второе издание "военного коммунизма" - тема, разумеется, особая.
Таким
образом, у крестьян не было потребности в государственных письменных законах за
все время существования Российского государства. Но и само государство никогда
не уважало собственные законы. Сначала это были установления, как-то
регулирующие отношения Власти с Землей. Позднее они принимают крепостнический и
грабительско-фискальный характер, а наказания никак не соответствовали мере вины,
которая к тому же таковой и не воспринималась наказанными. Татищев, побывав на
казачьем круге, искренне удивился: государственные преступления ни во что не ставят,
а за безделицу смертью казнят. Ему, государственнику, непонятны нормы обычного
права, в данном случае у той части населения, некогда бежавшей от государства,
которая особенно дорожила своей обособленностью и кастовой замкнутостью. Тот же
Татищев, критикуя современное ему законодательство, скажет, что
"неумеренные казни разрушают закон". А народная пословица выразит
иначе: "Где суд, там и неправда". Все большая бюрократизация власти и
у чиновников питала пренебреженье к закону. Они пугали законами крестьян,
горожан, купцов, да и не только их, вымогая взятки. Власть сама вызвала неуважение
к собственным законам.
Вместо послесловия
«Русь двуликая, и в этом
отличие ее от Запада. И буквально двуликая!.. И одно лицо – пьяное, широкие
скулы, вздутые щеки, приплюснутый обезьяний нос, ноздрями вперед торчащий,
рыжая, клочьями борода, длинный стан, длинные руки, короткие кривые ноги,
пакостная ругань на устах, вши в волосах, колтуном торчащих, блохи и клопы на
теле. Пьяная, грязная бедность в избе, и глупое бахвальство, и тупость, до
анархизма доходящая. Разве не читали мы про такого мужика? Разве не из этих кретинов-мужиков
народились те, которые валили трон и издевались над религией? У него и подруга
была соответствующая. Пьяная, вечно брюхастая баба, круглоликая, циничная,
грубая, и такая же грязная, как и ее обладатель… Такой видел я Русь на многих
картинах, о такой читал, и эта Русь, голодная, металась в двадцатых годах, и
гибла от голода и болезней, и падала под огнем пулеметов… Но, господа, есть и
другая Русь… Вижу я и очи соболиные, и прямые и тонкие носы, и брови, сросшиеся
на переносице, и губы, твердо сжатые, вижу я и это железное упорство в работе,
храбрость непреодолимую, мужество, терпение, выносливость! Тот же мужик, та же
изба, а все не то. И хозяйка не та. Красивая, стройная, ловкая. Глазом поведет
– сердце остановит… Та Русь – отчаянная и отчаявшаяся, та Русь – никчемная,
гнилая, трухлявая, сегодня отречется в угоду царям от своей веры, завтра пойдет
за кем угодно, послезавтра и Бога оставит. Сегодня кличет своему выборному вождю:
«Веди нас!» Завтра кричит уже: «Долой!» Но не она – Россия. Россия прекрасная,
сильная – это та, вторая Русь. Она создала богатырей киевских, что заставами
стали по всей Святорусской земле, боролись с Соловьями-Разбойниками, истребляли
Идолище Поганое, освободили Русь от татарвы неистовой. Та пьяная, никчемная
Русь роднилась с татарами, кланялась им и служила. Из этой, нарядной и
красивой, Руси сложился прекрасный быт Святорусской земли, с ее соколиными
охотами, садами тернистыми, теремами высокими, любовью крепкой и святой и верой
православной» (Краснов П.Н. За чертополохом. – М., 2002. – С. 86-87).
Русский генерал и писатель Петр Николаевич
Краснов интуитивно почувствовал двойственную русско-славянскую природу России,
вложив в уста своего литературного героя эти пророческие слова. Писательский
дар позволил подметить противоборство двух начал: с одной стороны, государственно-образующего
и истинно русского, с другой – беспорядочного и хаотичного, стремящегося к
«русскому бунту» и анархии. В разные времена верх брало то одно, то другое, в
буквальном смысле переворачивая весь уклад общества. Одни создавали законы,
другие – презирали их и нарушали, в силу того, что жили по другим «законам».
А.Г. Кузьмин много лет изучал двойственный
уклад общества, сформировавшегося в России, считая его сочетанием двух начал –
русского и славянского. Он обозначает оба начала как Власть и Земля, живущие по
собственным порядкам, и сложившиеся на принципиально различных основах – древнерусской
родовой и славянской территориальной общинах.
Исторически русы и славяне, конечно, различны,
и об этом написано много научных исследований. Различны и сами термины. Русы –
это племенное обозначение, самоназвание основателей Русского государства;
славяне – лингвистическое обозначение, указывающее на принадлежность к славянской
группе языков. Соответственно, славяне не представляли собой этнического
единства, но только языковое (при том, что в последнее время термин «славянская
группа языков» значительно корректируется).
В современной России сохраняется та же
двойственность. И это окончательно становится очевидным, когда одна часть
населения отождествляет себя с русским народом, а другая – с абстрактной и
безнациональной общностью, которую принято называть «россиянами».
Справедливо указывая на то, что отношение к
законам, как к регулирующей общественной норме, зависит от менталитета народа,
складывающегося столетиями, А.Г. Кузьмин намекает на главный вывод: славянская
община, широко принимая в свой состав иноплеменников, сформировала
специфические неписаные законы – «понятия» (как принято сегодня говорить),
позволяющие человеку существовать в разнородном коллективе. И эти внутренние
«понятия», регулирующие распорядок общинной жизни, всегда будут находиться в
конфликте с законом, навязанным общине сверху. Даже если это будет русский
национальный Закон.
Исторически обусловлено то, что «россияне»
скорее будут жить по собственным «понятиям» нежели уважать государственный
закон. Но можно заставить несознательное население этот закон не нарушать.
Особенно, если основным государственным законом является суровая «Русская
правда», а не беззубая «Конституция РФ». Но это уже вопрос ответственности
Власти.