Величко А

А.М. Величко

Идея Империи и историческое призвание России

Говоря об империи, следует обратить внимание на традиционно-скудное и поверхностное рассмотрение этого всемирно-исторического феномена со стороны представителей современной науки – факт, противоречащий всякой научной и просто здравой логике. Трудно представить, но уникальные исторические и политико-правовые явления остаются вне сферы интереса наших ученых, исследователей и публицистов. Как правило, при классификации государств по разным признакам такой вид, как империя, либо вообще не находит места, либо сопровождается краткими и обязательно - отрицательными оценками. Можно ли полагать, что сущность империи может быть адекватно выражена простым указанием на ее особое территориальное государственное устройство, согласно которому составные части империи не обладают единым правовым статусом? Еще менее обоснованно определять насильственный способ образования особым признаком империи.

Сами собой напрашиваются очевидные аргументы против подобного освещения существа вопроса. В частности, трудно объяснить, почему насильственный способ приписывается именно этому политическому образованию? Разве унитарные (простые, по традиционной научной классификации) государства всегда создавались именно ненасильственным путем? Почему Римская республика, с чьей-то «смелой» точки зрения, лишь под конец своего существования становится Империей? Неужели до этого она образовалась договорным способом? Если опираться лишь на внешние исторические факты, не вдаваясь в существо явления, то никаких иных закономерностей, кроме тех, которые предложены известным австрийским социологом Л. Гумпловичем (1838-1909), не найти. А по его мнению, не только империи, но вообще все государства образовывались исключительно насильственным путем. Закон общественной эволюции, говорил он, гласит, что все человеческие общества стремятся к расширению сферы своего могущества и влияния, что порождает стремление к владычеству и подчинение «себе подобных». Война, как считал Гумплович, есть единственное средство к сближению различных социальных групп и должна считаться важнейшим социологическим фактором . Во всяком случае множество государств, никогда не заявлявших претензий на имперское значение (или претендовавших на этот статус краткое время), создавались совершенно аналогичным путем, как и известные нам по истории имперские образования.

С различным правовым положением отдельных составных частей империи получается та же картина. Например, неравенство прав и обязанностей у различных территориальных образований наблюдается и в сложных унитарных государствах, и в федерациях (так называемые асимметричные федерации) . Кроме того, равенству прав различных территорий государства по закону может противостоять, а зачастую и противостоит, фактическое неравенство, чему подтверждением является практика федеративных отношений современной России. Даже при оптимальном варианте всеобщего законопослушания крупные города (Москва, Санкт-Петербург) или отдельные национально-территориальные образования всегда обладают большими фактическими возможностями, чем заурядные периферийные центры, формально равные им как субъекты Российской Федерации. Впрочем, эти наблюдения верны не только в отношении России, но и практически любого федеративного государства. Таким образом, подытожим, совсем не формальные признаки выделяют империю в череде других видов политических союзов.

Помимо сказанного, необходимо учитывать исторические факты, которые свидетельствуют со всей очевидностью об особой роли империй в истории человечества. К этому следует присоединить ту особенность имперского быта, что в его основе лежит совершенно конкретный политический идеал. Например, современный американский исследователь М. Уолцер прямо указывает, что имперскому сознанию в принципе чужды либерализм и демократизм, что идея правового государства не реализуема в имперских условиях . Если бы дело заключалась только и исключительно в определенном наборе формально-юридических признаков, то подобное утверждение повисло бы в воздухе. Какая, в самом деле, разница: в простом или сложном (по классификации) государстве формируются демократические институты? Почему, например, в федерации идея демократии почти всегда осуществима, а в условиях имперского быта – нет? По-видимому, данное обстоятельство является наиболее значимым и требует детального освещения. Пристальное внимание заслуживают и та идеология, которая доминирует в имперском сознании, и, как следствие, основные начала имперской жизни.

Наконец, необходимо учитывать, что империями именовались совершенно разные по доминирующей в них идеологии государства. Поэтому следует различать империю как эмпирический факт и Империю как идею. Многие империи демонстрирует нам история, но практически все из них уже давно прекратили свое существование (иногда крайне краткое по времени), а народы, создававшие их, утратили тот созидательный дух, некогда приведший их к торжеству своей национальной идеи. Не секрет, что различные империи, сосуществовавшие в одно и то же время, качественно не схожи между собой. Разве можно сравнивать Российскую и Оттоманскую империи, а их вместе – с Британской или Германской? СССР и США – две великие супердержавы современности, но какая между ними разница! Ситуация осложняется, когда сравнению подлежат существовавшие в разные исторические периоды имперские образования. В результате, изложение вопроса об империи должно начинаться с правильного освещения самой ее идеи и установления отличий империи от других видов государств.

Имперская идея сочетает в себе несколько формально противоположных друг другу начал, каждое из которых, тем не менее, свойственно человеческой природе. С юридической точки зрения, империя является государством со всеми присущими ему признаками: суверенитетом, единой верховной властью, территорией, границей, собственными политическими интересами, историей, традициями, правовой системой и т.д. Человеческое общество не может жить вне государства, оно имманентно ему и потому возникает всегда, если не препятствуют внешние и внутренние причины . В частности, далеко не все народы способны преодолеть родовую и племенную преграду для формирования на их основе единой нации и национальной культуры. Например, вряд ли кто-нибудь всерьез может говорить о государстве цыган. Народность, сохранившая свой язык и культуру, веками и тысячелетиями кочевавшая по всему земному шару, никогда не смогла породить (при многих других отличительных талантах) единое политическое тело. История умалчивает о государствах чеченцев, калмыков, аварцев, даргинцев, коряков, якутов и т.д. Даже татары, известные своим завоевательным духом, не создали единого татарского государства, а лишь несколько независимых политически друг от друга орд. Существует некая внутренняя преграда, не позволяющая догосударственному обществу подняться на новую высоту в своей организации, поставив во главу угла единую национальную идею и подчинение единой власти во имя ее реализации. Это факт, который трудно объясним в каждом конкретном случае, но оттого не утрачивающий своей объективности. Точно так же невозможно понять, почему один человек родился с такими способностями, а другой – с иными. Существуют народы, всегда готовые по потенции своего духа образовать государство, и наоборот.

В других случаях государственная (т.е. соединяющая нацию) идея всегда находится в центре внимания и вожделений определенных народов, но внешние обстоятельства не позволяют объединить им свои усилия для образования чего-то единого. К примеру, такова история возникновения Итальянского государства. Также и единое Германское государство образовалось лишь в 1871 г., но никогда германские народы, при всем своем влечении к индивидуализму и свободе (что отмечается едва ли не всеми исследователями), не существовали в анархичном, безвластном состоянии. Не было единой Германии, но существовали сотни государств, созданных германцами, и практически всегда присутствовали предпосылки объединения всей германской нации в рамках единого политического тела. Дух этот так силен, что даже в наше время, когда национальные начала отступают под натиском либеральных идей и «прав личности», разрушение Берлинской стены и воссоединение Восточной и Западной Германии отмечалось немцами как исключительное событие XX века.

Любое государство предполагает в основе своей титульную (государствообразующую) нацию, единство языка, культуры, традиций. Нация как положительное явление, как первая победа духа над материальным, индивидуальным интересом, есть явление, свойственное человеческому обществу. Не случайно все империи создавались из национальных государств, и первоначально все государства являлись национальными. Более того, как будет показано ниже, общегосударственный быт вовсе не приводит автоматически к «интернационализму», но напрямую зависит от состояния и дееспособности (во всех смыслах этого слова) титульной нации. Редкие исключения, к которым принадлежат, в частности, США, Канада, Австралия, есть образования очень молодые, по сути – еще не сформировавшие своей национальной идеи, хотя и стремящиеся к этому. Представляется, что скорое будущее позволит окончательно решить этот вопрос: или американская, канадская, австралийская нации сформируются, либо эти государства прекратят свое существование как суверенные, независимые политические союзы. Нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что на становление этих государств существенное значение имела имперская жизнь Английской короны и Франции. Их культура непосредственно влияла на первоначальный быт этих некогда колоний, что, кстати сказать, характерно для имперской практики и подчеркивает всемирно-историческое значение империи.

Вместе с тем, нация есть явление не только положительное, но и при определенных условиях отрицательное. Она объединяет определенную совокупность людей, формируя у нее особые, национальные интересы, культуру, одним словом - стиль (по выражению К.Н. Леонтьева). Но она же отвергает от себя все несхожее с ней, отрицает. Нация есть, конечно, в первую очередь дух, но дух, самоограничивающийся рамками определенной территории и народности. Так же и государство. Как высший политический союз, оно необходимо человеческому обществу, вносит элементы организации и единого для всех понимания справедливости (правовой быт), подкрепляя их своей принудительной силой и властью. Нация без государства не может существовать, это очевидно . Государство как союз национальный, есть также союз духовный, союз различных поколений, образующих единое тело. Вместе с тем, оставаясь в границах «своей», национальной нравственности и специфического понимания справедливости, оно приобретает самодостаточные черты и заявляет претензии на собственные политические интересы, противостоящие всем другим государствам и народам. При этом государственные интересы являются одновременно и национальными, в узком смысле этого слова.

Далеко не всегда (или, что более правильно, крайне редко) относительно других народов эти проявления носят безболезненный характер. Как только национальное государство определяет, что с точки зрения его сиюминутных интересов необходимо занять ту или иную соседнюю область, населенную «чужаками», оно мало будет задумываться над справедливостью и нравственной подоплекой этих мероприятий, акцентируя внимание, главным образом, на собственные политические выгоды. Здесь превалирует целесообразность, а не идея добра. Выходы к морскому порту или присоединение стратегически важной территории важнее для политики, чем Правда, тем более, когда речь идет о вопросе существования данного государства. Та справедливость, которую исповедует национальное государство, мало принимается покоренными народами, готовыми противопоставить ей свою собственную. Кроме того, невозможно отрицать и чисто политические последствия, которые для них возникают в этой ситуации. Ранее они обладали собственным государством, независимостью, и акт покорения воспринимается ими как несправедливый изначально, лишающий их самостоятельности и свободы. Но и в ситуации, когда покоренные народы жили безгосударственной жизнью, справедливости в факте покорения не прибавится: на них налагаются неизвестные им ранее обязанности, повинности, ограничения со стороны титульной нации. Очевидно, они воспринимают подобное положение вещей крайне негативно для себя. Вместе с тем, это обычная государственная жизнь, приводящая к постоянному перемещению границ, завладению соседними территориями, покорению населяющих их народов. Это и есть политическая история.

Не трудно заметить, что в случаях, где в основе становления и расширения национального государства лежит исключительно мотив силы и собственной выгоды, преобладание получает одна из сторон политической идеи, причем самая негативная. И нация, и государство, и право приобретают отрицательные черты несправедливости. Собственно говоря, никакого обоснования справедливости этих поступков и не требуется, побеждает только грубая сила, не обрамленная никакой нравственной составляющей. Для сторонников прогресса, старающихся избегать оценочных категорий в сфере политики и истории, эти факты также выглядят удручающими. Какую внутреннюю логику и прогрессивное значение имеют, например, завоевание Италии варварами, турками-османами – балканских государств и Византии? Те политические и правовые институты, которые приносились в подобных случаях нацией - победителем, не шли ни в какое сравнение с существовавшими до их появления. Мы наблюдаем деградацию этих территорий с политической и культурной точек зрения.

Там, где господствует принцип силы, все явления приобретают уродливый, извращенный, унижающий всех других людей характер. Завоеватели могут посредством определенных мероприятий подчинить туземцев или вообще уничтожить их, но не могут добиться главного: признания с их стороны «этого» государства своим, равно как и сами не желают допускать равенства с собой покоренных ими народов. Македонская империя, Империя Птолемеев, Рим, Вавилонское и Ассирийское царства (и этот перечень можно продолжать, поместив сюда практически все великие государства Древнего мира) четко пролагали различие между титульной нацией (или подобием ее) и завоеванными народами. Понятно, что ничего иного невозможно было и ожидать. Материальный мотив силы и политического господства никогда не примирится с духовной составляющей человеческой личности, никогда не снизойдет до признания другого равным себе, особенно если «другой», «чужой» оказался слабее и неорганизованнее, т.е. проигравшим. Подчинив своей силе других, победитель не в состоянии обязать их бороться за данное государство и его культуру, жертвовать во имя чуждой им политической идеи чем-то своим, тем более жизнью. Эпоха греко-персидских войн хрестоматийно показала, что значит единый национальный дух против неорганизованных стад, согнанных силой в подобие войска. В результате, не получается ни единого государства, ни единой общности. Есть народ-поработитель и народы, завоеванные им. Титульная нация замещает все органы управления этим новоявленным политическим образованием и растрачивает все свои потенциальные силы на полицейские функции, ее развращение есть лишь вопрос времени и не более того. Кто признает в легионах конца Римской республики, формируемых из наемников - люмпенов и варваров, тех солдат, которые когда-то разрушили Карфаген, захватили всю Италию, Галлию и Испанию, Грецию и Македонию? Нет ничего странного в том, что ни одно из импероподобных государств античного времени не существовало длительное время.

Нравится это или нет, но данный процесс является естественным, противопоставить которому что-либо (например, пацифизм) едва ли возможно. Земля принадлежит государствам, и эта истина всегда пробивает себе путь в реальных условиях. Все, что не способно к политическому объединению, слабо, малоорганизованно, подлежит присоединению к более сильной по внутренней потенции духа народности. Это – вопрос времени и наименования конкретного завоевателя.

Но, как это ни покажется странным, не только грубые, материальные мотивы движут историей наций. Здесь проявляется совершенно иная идея, принадлежащая исключительно области нравственности, духа: идея объединения всех людей, Вселенной на единых началах и под одной властью. Завоевателем всегда движут помимо меркантильных интересов (попросту – грабежа) иные, нравственные мотивы . Это мотив лежит в основе всех имперских устремлений, хотя во многих случаях, когда нравственная сторона исторического процесса замутнена в сознании людей, наружу проступают уродливые формы ее проявления. Обратимся к фактам. До края Ойкумены шли орлы римских легионов, Александр Македонский, Чингис – хан, Наполеон и Гитлер. В настоящее время этот мотив как основной наглядно проявляется в движении экуменизма и гуманизма, где, правда, отрицание государства (и национального, и империи) сопровождается появлением «международного сообщества» с еще более жесткими и тоталитарными чертами. Единовластие при этом отнюдь не упраздняется. Слабая власть, даже если она плоха и есть власть тирана, всегда более выгодна, чем анархия безвластия, где никакой единой для всех справедливости не получишь, разве что усиленное многократно «право сильного». Поэтому соединение всех народов в едином политическом теле есть процесс, всегда желанный для человечества, объективно для него жизненно необходимый.

Чем более этой идеей проникнуто национальное сознание, тем сильнее и настойчивее попытки ее реализации. Чем выше она, тем более доступна и легче пробивает себе путь, сглаживая высотой и нравственностью цели всевозможные негативные моменты, связанные с экспансией. Как следствие, вопрос должен быть поставлен не в плоскости: естественно это стремление или нет, а иначе: что в этом процессе истинно, что ложно, и при каких условиях он получает положительное, промыслительное значение для человечества. Иными словами, сама природа человека, государства, власти, Правды, наконец, обязывают нас отыскать ту Высшую идею, которая примирит эти противоположности, устранит вред, причиняемый извращенными формами реализации этих начал, соединит всех их в гармоничном единстве. Или, можно сказать категоричнее, раскроет смысл Истории.

III

Если в основе этого процесса лежит естественное стремление человечества воссоединиться, то, следовательно, возникает необходимость раскрыть конкретное содержание этой нравственной идеи, определить ту религию, которая одним их своих незыблемых догматов полагает полное равенство людей, вне зависимости от пола, социального положения и цвета кожи. Вряд ли стоит отдельно обосновывать такую постановку вопроса. Если в основе наших исканий лежит нравственная сторона природы человека и его благополучие в земной жизни, то, соответственно, именно личностному фактору, а не законам материального мира, прогресса, эволюции должен соответствовать наш политический и нравственный идеал. Альтернативный – вне религиозного сознания - поиск этой Высшей идеи в светских учениях гуманистов изначально обречен на провал. Мы желаем найти то, что дает жизнь всем политическим, правовым и социальным началам, Абсолют, стоящий над всеми и непосредственно обращенный к каждому. В противном случае, попытки нравственно подчинить ему общественные отношения выглядят неубедительно: какой политический идеал может дать идея, зависимая от сиюминутной конъюнктуры?

Но как раз этим требованиям «вероисповедание» гуманиста-атеиста и не соответствует. «Его» нравственность всегда субъективна, производна от всевозможных внешних материальных условий и никакими признаками абсолютности не обладает. Где искать его? В одной из мировых религий, но в какой именно? Иудаизм, застывший в двухтысячелетнем убеждении в собственной исключительности, и взращенное на его основе мусульманство признают всех людей равными, но лишь при определенных условиях. «Я» принимаю «тебя», если «ты» - иудей или мусульманин. «Неверный» не вписывается в эти рамки национально-религиозного себялюбия. Для «чужих» у иудеев и мусульман есть «свои» правила жизни, для себе подобных – другие. Достаточно вспомнить, в каких условиях существовали покоренные турками славянские и другие народы в Оттоманской Империи, чтобы отказаться от повторения попытки. Буддизм знает начало власти, но и ему неведома личность как образ Божий, чья свобода исходит от Бога, а не от правителя. Поэтому Вселенная, объединенная под властью буддийского политического идеала, будет существовать, мало заботясь о том, насколько такое положение вещей благотворно влияет на развитие человеческой личности и просто приемлемо для нее.

Сама логика изложения неизбежно приводит нас к той верной мысли, что Абсолют нравственного начала содержится лишь в Учении Христа как религии человекобожия и богочеловечества. Христианство учит, что власть, государство, равно как и другие общественные союзы (семья, род, нация, сословия) есть неизменные спутники мирской, социальной жизни личности. Это такие же объективные факторы, как неравенство людей и, как следствие, - народов, наций с материальной точки зрения. Само это неравенство христианством рассматривается как залог высшего и разнообразного нравственного развития всех живущих на земле, как признак различия и многообразия даров Божиих, которыми наделяется каждый человек. Как дар Божий, всякое дарование призвано служить для всех и каждого, и только в этом стремлении человек реализует свои способности и себе на спасение, и людям на пользу.

Из этого особенного понимания индивидуальности (как личной, так и национальной) следуют два очень важных вывода, имеющих непосредственное отношение к идее Империи. Во-первых, вне понимания истинного значения индивидуальности никакое общежитие в принципе становится невозможным, все остальные варианты неизменно приходят или напрямую основываются на старой пословице «homo homini lupus est» («человек человеку волк»). Христианский политический идеал содержит в себе две главных задачи: 1) сохранить и развить индивидуальные черты личности и 2) предложить такие формы организации общества, где развитие индивидуальности воспринимается не как самоцель, а как средство служения другим людям. Хранителем и ревнителем Истины, как она дана Христом, в этом политическом устройстве выступает Церковь - Тело Христово и, вместе с тем, совокупность всех поколений людей, живущих на земле, включая прошлые и будущие поколения. Соблазны, которыми подвергается падший человек в мирской жизни, столь велики, что без Церкви, без сохранения и постоянного обращения каждого из нас к источнику Истины, не могут быть преодолены.

Для Христа и, стало быть, для Церкви нет разницы в том, сильный или слабый человек пришел к Нему. За всех Он положил Свой живот и отдал Свою душу. Каждый человек есть сын Божий и каждого ждет Его помощь и заступничество, если хотя бы помыслом человек обратится к Богу. Вне Христа все человеческие союзы утрачивают свое положительное значение и вырождаются, вместо спасения толкая человека к погибели. Напротив, основываясь на Абсолюте нравственной идеи, подчиняя ему свои цели и задачи, они организуют человеческую жизнь, защищают, направляют к высшей цели. Национальная идея утрачивает свою односторонность, государство перестает быть самодостаточным, становится защитником Истины, семья спасает от блуда, прививая первоначала христианской жизни.

Церковь может быть только Вселенской, как обращенная ко всем и к каждому. Соответственно, и нравственное начало есть начало церковное, вселенское. Именно это обстоятельство и побуждает человечество к воссоединению. Даже пребывая в разрыве с Церковью, душа человеческая, которая по рождению «есть христианка», как учат Отцы Церкви, тоскует по единению с себе подобными, стремится жить в Церкви, предаваясь Богу, спасаясь в Нем. Пусть зачастую и неосознанно, но духовным своим инстинктом человек идет к этой, высшей форме церковной и, вместе с тем, общественной жизни.

Но, во-вторых, сама Церковь не есть союз властный, не может принуждать и, действуя только любовью, оказать сопротивления злу силой. Она нуждается в охранительном, властном начале, которое предоставляют Церкви нация и образованное ей государство. Утрачивая связь с Церковью, признавая себя «независимым» от Нее (или не зная Церкви вообще), государство быстро превращается в самовластный политический союз со всеми вытекающими последствиями, знакомыми нам по истории языческих государств. Нравственное начало утрачивает свою абсолютность, верховная власть попадает в руки «сильных мира сего», с выгодой для себя определяющих содержание государственных задач и толкующих свое положение в пользу личной, земной заинтересованности. Поэтому государство должно быть всегда воцерковленным, что подразумевает, конечно, и сознательное воцерковление нации. Более того, сама национальная идея должна стать идеей христианской, церковной. Нация должна признать своей единственной национальной задачей сохранение и распространение веры как Абсолютного Добра, защиту ее от любых посягательств. Воцерковление государства должно привести к расширению его территории до границ всего мира. Единая Вселенская Церковь должна иметь своего единого вселенского защитника. Им и выступает Империя – «государство, - по мысли митрополита Иоанна (Снычева), - почитающее сохранение истин веры своей главной обязанностью, государство, объединяющее в себе различные культуры, народы и племена, спаянные в единый общественный организм вокруг державного ядра».

В идеале Империя есть государство вселенское, а ее титульной нацией выступает все человечество. Первоначальный двигатель этого процесса – титульная нация – притягивает к себе под светом христианского учения все народы и племена, живущие на земле. Там, где принадлежность к нации определяется не признаком крови, а принадлежностью к вере, не может быть односторонней отрицательности. Одна Вселенская Церковь, одна Самодержавная, т.е. Богом данная власть, единый общественный организм, единая и абсолютная для всех нравственность – вот результат, который достигается в условиях подлинного и реализованного до конца имперского политического идеала. Церковь молится за всех и хранит Истину, приводит каждого человека к Богу, единая власть защищает и Ее, и каждого христианина как от внешнего, так и от внутреннего врага. Право, закон, построенный на христианских основах, дает всем единое убежище от неправды и наказывает виновного.

Нравится это или нет скептическому уму светского исследователя, но перед нами основы церковного учения о государстве - Империи, определяющие его значение, цели, задачи. «Достигать через царство человеческое целей царства Божия; осуществлять в жизни государства и посредством государства задачи христианские, религии мира, любви, искупления; проводить путем государственности христианские нравственные начала; обратить царство Божие в цель, а царство человеческое – в средство; слить их воедино как душу и тело - вот идеал и заветы христианские», - писал один из идеологов Империи.

Можно заметить, что национальное начало выступает здесь в совершенно ином, положительном качестве. Национальная индивидуальность, как и любая индивидуальность вообще, в данном случае выступает созидательной, творческой силой. То, что одному человеку трудно осуществить в силу его ограниченных природных свойств, несложно для другого. Но и то, в чем нуждается и недополучает он, ему предоставит его сосед – брат во Христе. Общая цель – воцерковление и спасение, и единое нравственное начало, конкретное для каждого из людей в своем содержании, любовь, прощение и смирение позволяют в принципе устранить причины самых сложных социальных и политических проблем, над разрешением которых безуспешно билась языческая античная философия и современная атеистическая.

Конечно, это лишь идеал, идеал общественной жизни в Церкви, могущий осуществиться лишь в одном случае: когда свет христианского учения распространится на весь мир и найдет соответствующий отклик и желание жить по Христу в сердце каждого человека. Но иного пути не дано, это хорошо понимали не только апостолы и учители Церкви, но и та верховная власть, которая первая приняла христианство как государственную религию. Никакого иного, кроме Самодержавной и Христианской Империи, положительного политического идеала создать в принципе невозможно. Поэтому уже первые ростки христианской государственности неизменно связывают себя с идеей Империи. Империей был уже Первый Рим – языческое государство во главе с римским кесарем, начавшее перерождаться под влиянием христианства. В лице равноапостольного Константина Великого совершается прозрение верховной властью истины и существа христианской Империи, и Второй Рим – Византия является уже безусловно Империей Православной во главе со Вселенским Православным Императором. То обстоятельство, что эти империи не включали полностью в себя весь земной шар, не является существенным. В сознании людей тех древних времен Рим (как Первый, так и Второй) и был Вселенной, поскольку охватывал все области, народы и территории, известные им тогда. Признание себя Империей представляло акт обручения с христианством, залог будущего имперского строительства и донесение Истин Христовых до самых крайних уголков . Не случайно и Русь Святая - Третий Рим не связывала себя с собственными границами. «Русь есть весь мир», поскольку по своей идее Третий Рим свое призвание видел в создании Вселенской Православной Империи.

В этом удивительном органичном и естественном сочетании мирского и духовного начала, национального и общечеловеческого, в качественно новом виде предстают власть, право, нравственность. Первая уже не вмещается в языческое представление о ней как возможности повелевать, право и права выступают как следствие обязанности служения (как духовного, так и светского), нравственность начинает играть роль величайшего проводника духовных начал, серьезнейшего орудия в регулировании общественных отношений. Как личность, сподобившаяся дара и благодати крещения, сполна исполнит свое предназначением только служением Христу и через Него всем другим людям, так и нация, первая поднявшая знамя Православной Империи, носит на себе отпечаток жертвенности, готовности пойти на большие подвиги и трудности, чем все иные. Христианство и имперская идея пролагали свой путь не мечом, а терпением и любовью. Карающий и защищающий меч, безусловно, нужен и здесь: для охранения Церкви и целостности Империи, для поддержания порядка и справедливости, наказания виновных. Но при всех жестокостях того времени, когда человечество едва вышло из тьмы язычества, никакой голой силой невозможно было создать и удержать Империю. И когда говорят, что Византия практически в любой год своего существования находились в состоянии войны, в том числе и агрессивной, то забывают добавить, что просуществовало это государство, несмотря на многие военные поражения и невзгоды, более 1000 лет! Что через эту «экспансию» православный Восток продержался несколько «лишних» столетий, что только таким путем христианство стало родной религией болгарам и русским, сербам, грузинам и хорватам.

Прибавить сюда еще тот факт, что титульная нация сложилась в Византии далеко не сразу, что лишь спустя столетия появились византийские «римляне», а ее армия – доблесть, гордость и слава Империи - формировалась в порядке, сложившемся в поздние республиканские времена Рима (путем привлечения в массовом порядке наемников-варваров) и результат получается более чем невероятный. А к тому же не следует забывать и о сложностях становления Православного Самодержавия в условиях имперского быта, когда дворцовые перевороты – наследие римского абсолютизма и разложения, помноженные на негативные дохристианские традиции, разноголосица народов, собранных Византией, постоянная военная угроза со стороны мусульманского Востока и католической Европы и т.п. захлестнули Империю . Добавим сюда тяжелейшую борьбу с еретичеством, сложности внутрицерковной жизни – первый имперский опыт жить в Церкви и при Самодержце, остатки римского язычества и т.п. Кто в состоянии был выдержать подобные испытания, по крайне мере, в то время? Почему Империя Карла Великого распалась менее чем через 30 лет после его смерти на три самостоятельных государства – Германию, Францию и Италию, а еще спустя некоторое время на семь: Францию, Германию, Италию, Прованс, Бургундию, Лотарингию, Наварру, хотя и там и здесь были одни и те же франки? Можно ли было в таких сложнейших условиях сохранять имперскую идею одним мечом?

Русь ли вспомнить, не один раз потоптанную копытами половецких коней, разоренную монгольскими баскаками, польскими панами и германскими рыцарями? Сила ли собрала вокруг великорусского племени полторы сотни других народов? Или народный быт, весь основанный на православии, любовь, доброжелательность, самопожертвование? «Куда русский народ пришел самолично, - писал последний протоиерей Храма Василия Блаженного, - там он насадил блага гражданственности, высшей религии и достойного человеческого существования: от берегов Ильменя и Днепра проник он на берега Волги, создал города, селения, княжества, распространил христианство, дал благо единого русского языка как средства человеческого общения; проник потом к морю студеному, к Вятке и Уралу, перевалив его, по необъятным пространствам Сибири дошел до Великого моря-океана, на юге спустился к Каспию, занял Приазовский край, а Северный Кавказ, можно сказать, на наших глазах (т.е. в течение XIX в. – А.В.) он сделал богатым, людным краем, - краем настолько русским, что трудно даже и представить, что он 100 лет назад был чужим и инородческим».

Сказанное подчеркивает, что вопрос о титульной нации в условиях имперского быта не есть вопрос крови, а индивидуального воцерковления и способности, сопряженной с желанием, нести тяготы распространения Правды по миру, служить Ей. На Руси русским становился любой человек, принявший веру православную, живущий в русском обществе и считающий Империю своей родиной . Подобное игнорирование кровного родства, отказ от отрицательной собирательности языческих наций неизменно должны были привести к тому, что имперская нация, а вслед за ней инородцы, перерождаются в Единое Церковное Тело. Если принадлежность к титульной нации определяется, главным образом, кругом обязанностей перед Церковью и Империей, налагаемых на ее совесть христианской нравственностью и закрепляемых в правовых актах и правовых обычаях, то постепенное воцерковление всех народов Империи неизбежно приведет к тому, что круг служителей Церкви уравняется количественно с населением государства. Вся Империя станет единой нацией и единой Церковью, а через это все человечество придет к Христу.

Какая великая идея, как она глубока, гармонична, нравственна и, главное, естественна для человека! Но, как известно, этот политический идеал христианской мысли никогда не был осуществлен в окончательном виде. Более того, уже в скором времени после появления Второго Рима на авансцену истории выходит империя другого рода, а позднее – уже несколько импероподобных образований. Есть ли это следствие какой-то внутренней неустроенности идеи или тому виной иные причины? Первое предположение в силу сказанного выше следует отклонить как несостоятельное. С тем же успехом можно было бы ревизовать учение Церкви и Церковное предание, т.е. усомниться в существе Истины, подменить Ее множеством ложных толкований. Можно, конечно, попытаться дать полный перечень причин, приведших к этому печальному результату, но возможно ли проникнуть в тайну Промысла Божия? Почему Господь попустил тот или иной результат или событие – неведомо ограниченному человеческому сознанию. Но есть некоторые обстоятельства, позволяющие, если и не ответить на поставленные вопросы, то, по крайне мере, изобразить динамику этого процесса, указав на основные, существенные моменты.

Империя как государство не есть самодостаточное явление, смысл которого определяется исключительно тем, что оно выступает средством служения Церкви, упразднения негативных, эгалитарно-индивидуалистических проявлений, свойственных греховной человеческой природе. Через защищенную Империей Церковь человек получает возможность духовно переродиться, положить в основу своей жизнедеятельности качественно иной принцип, данный Христом. «Заповедь новую вам даю, - сказал Он, - да любите друг друга; по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собой» . Очевидно, сложность этого духовного возрождения столь велика, что индивидуальные элементы неизменно противостоят идее вселенской нравственности. Необходимо не только просветить вчерашнего язычника светом Христова учения, но и укрепить его в нем, что возможно лишь при условии, в первую очередь, твердо устоявшегося церковного быта. Этот процесс параллельно должен сопровождаться формированием имперского тела, совершенной практики имперской деятельности, причем не только в аспекте симфонии властей (Церковь-Империя), но и непосредственно политических, правовых и социальных отношений. Церковь должна помогать Империи в дни ее внутренних неурядиц, но и Империя обязана оберегать единство Церкви, хранить в неприкосновенности веру христианскую. Между тем, как много ложного и лишнего творят люди, даже сознающие свои ошибки, но не способные уклониться от них под влиянием личных страстей и разного рода интересов! И верховную власть, и клир составляют именно люди, и они далеко не сразу, но лишь постепенно приобретают необходимый духовный и политический опыт, научаются бороться с собственными недостатками, реализовывать идеи в конкретные политические и правовые конструкции. Было бы лишним говорить, что ни положение, занимаемое в политической или церковной иерархии, ни иные обстоятельства не дают гарантий на этот счет.

Церковь далеко не сразу стала единым телом, а языческое римское государство – Христианской Империей, и процесс их становления протекал со многими отклонениями и ошибками, которые осложнялись древними традициями и устоявшимся языческим сознанием. Известны случаи, когда императоры Византии бесцеремонно вмешивались в церковные дела и пытались влиять на содержание догматов, склоняя клир к их изменению в политических целях. Бывали и обратные случаи. Соответственно, эти обстоятельства способствовали искажению христианства со стороны еретиков всех сект, внутриполитической неустроенности, позволяли сохраниться грубому, материальному национализму в лице наименее воцерковленных народов и племен. Как следствие, на обломках Рима, где господствовали новые племена германцев, торжествовало право грубой силы и уверенность в собственном «я» (индивидуализм), а прежняя философская культура была растоптана, никакие политические институты не действовали, ошибки имперского быта проявились особенно явно и быстро. Римские епископы все более увлекались политическими делами, и вскоре Римская церковь начинает воспринимать себя единственно возможным властным союзом, формируя новый политический идеал – церковь-государство без Империи.

Для католицизма церковь и есть Империя. А независимые от Константинополя молодые германские вожди, поверхностно принявшие христианство, тяготели более не к содержанию, но форме. Они готовы были создавать Империю, но уже свою, германскую, чтобы власть принадлежала им. Как видно, национальное начало в языческой редакции здесь не устранялось, не приняло вселенской идеи общечеловеческого дела, но противопоставило себя ей. Примечательно, что именно среди германцев получили особое распространение некоторые ереси, а несколько позже именно Германия становится родиной протестантизма. В результате две силы - религиозная и политическая - сошлись в борьбе за власть, что стало главным мотивом всей последующей истории Запада и его религиозной и политической культуры. Церковь не получила своего властного обрамления в Империи, а последняя посчитала себя свободной от церковного авторитета. Таким образом, вместо Империи возникла отдельная церковь и отдельное государство, сферы притязаний которых отождествились совершенно.

Как германцы не пожелали в силу своего себялюбия растворить свое национальное «я» в Империи, так и католичество не приняло власти Вселенской Церкви. После того как попытки римского первосвященника получить особые властные полномочия были отклонены православным Востоком (как известно, первенствующее значение имела Иерусалимская Церковь, а после падения Иерусалима за римским епископом начали признавать «первенство чести», но не более того), Римская церковь выделилась в самостоятельную религиозную общину. Вместо Единой Церкви и Единой Империи образуется Римская церковь наряду со Вселенской (1054 г.) и Священная Римская Империя германской нации наряду с Византийской Православной Империей (962 г.) . Стоит ли приводить примеры тому, что практика «альтернативных образований» была далека от духа Церкви и имперской идеи? Властолюбие вместо добротолюбия, индивидуализм вместо общечеловеческого начала не могут создать ничего устойчивого и прочного, не говоря уже о Вселенской Империи. Как результат удивительных по своему цинизму развратов и политических интриг, западная религиозность вскоре покрывается трещинами, разлагающими ее некогда цельное тело. Прошло едва ли 400 лет, и уже протестантизм как реакция на римские идеи и их естественное следствие разделил западный мир на две половины: католиков и протестантов. Еще через некоторое время и сам протестантизм утратил признаки единого и целостного учения, раздробившись на тысячи сект и общин, не приемлющих друг друга в вопросах вероисповедания и толкования Священного Писания.

Священная Римская Империя, формально просуществовавшая до XIX в., никогда не была единым политическим телом, включая в свой состав сотни суверенных королевств, княжеств, герцогств . Трудно даже дать четкое юридическое определение тому политическому образованию, в котором присутствуют и признаки федерации, и конфедерации. Показателен и тот факт, что зачастую императоры Римской Империи избирались правителями суверенных государств, формально входящих в ее состав. Этот принцип был впервые применен в 1125 г. на съезде в Майнце, когда комиссия князей отвергла наследника умершего императора Генриха V, герцога Швабского, и вместо него избрала Лотаря, герцога Саксонского. В 1138 г., после смерти Лотаря, князья вновь обошли наследника императора и посадили на трон его племянника Фридриха Барбаросса. В 1519 г. императором был избран Карл I Испанский, хотя в целом это была территория Германии. Кроме того, император обязан был собирать «князей империи» каждый раз, когда возникала необходимость принять решения фундаментальной важности.

Такая империя была явно нежизнеспособна, и по этой причине, по-видимому, параллельно на Западе формируются и другие импероподобные государства, стремящиеся перенять вселенские амбиции. Стремление все организовать под себя есть плохая замена духу любви и самопожертвования. Византия и Россия собирали, Германия – уничтожала. Истреблены племена прусских славян, порабощены литовцы, чехи и словаки, прибалтийские народности испытали на себе весь «просвещенный» гнет германских баронов. Все онемечивалось, т.е. должно было соответствовать германским стандартам в любой сфере деятельности, подчиниться германскому духу, унизиться перед ним. Вселенской нации явно не получилось. Но разве эти устремления не дробили на части саму Германию, не приводили ее саму к катастрофам? Позорные поражения во время экспансии на Севере России от новгородских дружин, Грюнвальдское уничтожение, унижение в эпохи Наполеона и Тридцатилетней войны, взятый в Семилетнюю войну Берлин, две неудачные мировые войны, и т.д. Не мало ли? Есть, чем гордиться?

Ни одна из империй Запада – наследников и детей Священной Римской Империи не изменяла главному своему предназначению: захватывать, бороться за власть, стать нацией-гегемоном в планетарном масштабе. Была ли здесь жертвенность титульной нации, ее готовность умереть за Отечество? Самая католическая империя Запада – Испанская - практически полностью уничтожила население Америки на завоеванных ею территориях. В отличие от Российской Империи, где инородцы не обязаны были служить в армии и погибать за чуждую им веру (действовал исключительно принцип добровольности, даже во время Первой Мировой войны), Британская империя всегда имела под рукой полки сипаев, которые как штрафные роты всегда были первыми на линии огня. Французская империя сипаев не имела, но зуавские полки африканцев неизменно воевали за ее интересы. Характерно, что и в настоящее время самым элитным подразделением французской армии, выполняющим наиболее ответственные, тяжелые, а порой - грязные операции, является Иностранный легион, где наемниками служат все, кроме французов. Это ли гимн любви, национальной самоотверженности и братства во Христе?

Удивительное сочетание христианских и языческих элементов демонстрирует нам практика западных империй. Имперская идея перерождается в империализм, где древние языческие стремления и способы действия получают зачастую доминирующее значение. Западно-имперские нации не отрицают необходимости Империи, но понимают ее по-своему. Вселенская Империя нужна, она – необходимость, но строиться должна на основе одной нации-мессии, наиболее мощной, наиболее развитой в культурном, социальном, экономическом и военном отношениях. Разве иными мотивами можно объяснить горделивый дух британца - служителя «Владычицы морей», восторг француза в период блистательных войн Наполеона, железное упрямство немецких колонистов? Каждый из них состоит с другими в очевидном состязании за мировое первенство. В этом отношении грабеж колоний выступает не в качестве «звериного инстинкта», но как средство для возрастания мощи Англии, Германии, Франции. Это мессианство носит не имперские или типично языческие черты, но является европейско-империалистическим, основанным на идее исторического развития, отрицающего Бога, т.е. атеистическим . Особенным каждый из этих народов является не потому, что именно ему выпала тяжелая и благодатная ноша нести веру Христову по свету, а потому, что именно он, по своим природным качествам и историческим традициям, наиболее пригоден для реализации законов прогресса. Этот материальный закон жизни един для всех, полагает светское имперское сознание, но некоторые народы более привержены ему, а некоторые – менее. Как видно, разница с православной идеей Империи слишком существенная, чтобы отождествлять оба явления. Не «плач по грехам своим», не желание отдать свою жизнь за «други своя», а горделивое самопожертвование римского Сцеволы лежит в основе героизма бритта, германца, француза, осознание собственной причастности к нации-победителю, нации – двигателю прогресса, нации - покорителю мира.

Христианские начала, конечно, непосредственно сказываются и здесь: возврат к старым, доевангельским формам и политическим идеалам античности был уже невозможен. Западная империя - как типаж - не лишена знания духовного родства человечества. Во многом ее практика по отношению к покоряемым народам, особенно языческим племенам, носила благоденственный характер. Пресекались человеческие жертвоприношения, кровавые обычаи и зверские традиции военного времени, искоренялись ужасные формы рабства и торговля людьми. Полагая все значение в политической, экономической и военной мощи, западные империи довольно лояльно относились к вопросам вероисповедания (задолго до широкого распространения демократических идей). Как носители более высоких культурных ценностей, взращенных на христианстве, западные державы давали своим подданным большие, чем они владели ранее справедливость, стабильность, порядок. Как верно отмечает Уолцер, имперское правление, насквозь автократичное, гораздо терпимее к подданным, чем прежние местные власти, оно и не связано каким-то общим интересом с покоренными народами и равноудалено от всех них . Оно объединяет их всех силой единой верховной власти, но – и это важный момент – только внешним образом. Внутри любой из империй присоединенные народы продолжали жить своей замкнутой жизнью, малозависимой от жизни титульной нации. Более того, отдельный индивид оказывается замкнутым рамками этого малого этноса-автономии, полностью подчинен ей и подконтролен . Эти явления лишь укрепляют его сознание собственной национальной индивидуальности, что еще более подрывает изнутри имперскую жизнь, покрывает все отношения налетом обмана, формальности, искусственности.

Понятно, что держаться такой порядок может лишь на сильной единоличной имперской власти и угрозе ее применения к любому этническому союзу, выбравшему «свою» дорогу. Однако лишенное нравственной поддержки Церкви, единовластие хотя и побеждает в тяжелейшей борьбе с феодальной анархией, но быстро превращается в абсолютизм. Эти два фактора – абсолютизм и сознание собственной национальной исключительности имперских наций - играли основную роль в становлении и жизни западной правовой и политической культуры. Шаткость их очевидна: стоило придти им на смену идеям либерализма, гуманизма и демократизма – естественных плодов религиозного разложения, как ситуация кардинально меняется. Абсолютизм склоняет голову на плахах (Англия и Франция), национальное начало объявлено консервативным и антигуманным. Столетние империи рассыпаются в прах в течение нескольких десятков лет, и им на смену приходят федерации-республики. XX век стал могильщиком имперского духа в западном его понимании.

Тогда-то и проявились плоды Священной Римской Империи. Австро-Венгрия, конечно, знала волнения и мятежи, революции и иные внутренние неурядицы. Но в ту пору и помыслить себе было невозможно о том всеуничтожающем сепаратизме, который вспыхнет после ее крушения. В этом масштабном процессе выделяется все, что только может. Народность встает на народность, и нет конца и краю той войне. Показательный пример – современная Югославия.

Византия уже изнемогала в борьбе с католическим Западом и мусульманским Востоком, когда на Севере Европы происходит государственное становление нового великого племени россов. Руси не пришлось совместно с «греками» идти одним имперским путем. Враги до крещения Руси, соратники по вере в краткий миг двух столетий (с конца X до середины XIII в.), они не могли создать единой имперской государственности. Напрягая все силы в борьбе с внешним врагом, Византийская Империя не в состоянии была физически и политически помочь Руси, принять ее под сень своей державности . Когда, наконец, в жесточайшей борьбе с татарами Русь завоевала свою независимость (1480 г.), Византия пала под натиском турок - османов (1453 г.). Московская Русь, едва ставшая на путь мирного государственного строительства, вынужденно приняла идею Третьего Рима – последней Православной Империи («а Четвертому Риму – не бывать»), понесла бремя имперского строительства, став преемником Первой Православной Империи . Это событие – исключительное в своем роде. Не до и не после, а именно одномоментно образование независимого Московского государства сопровождалось принятием имперской идеи.

Нелепо было бы искать в этом событии проблесков агрессии и хищнических инстинктов: это было невозможно нравственно, хотя для любителей «сухих» закономерностей отметим, что невозможно и физически. Русь была еще так слаба, что вплоть до середины XVIII в. не могла избавиться от постоянных татарских набегов, совершенно опустошавших ее. На Западе угрожала Литва и Польша, периодически занимавшие Смоленск и доходившие до Москвы и Урала, на Северо-Западе – Ливонский орден. До империализма ли и ощущения национальной исключительности было русским людям в ту пору? Дай бы Бог выстоять, выдержать, хотя бы год-другой прожить без войны - вот главные чаяния тех времен. Сама церковная жизнь молодого Московского царства диктовала ей конкретную внешнюю роль в мире. Полностью подчинив свой быт церковным началам, став, по выражению архимандрита Константина (Зайцева) (1886-1975), монастырем в миру, Россия жила одним православием, и оно диктовало ей подвиг имперского служения.

Во многом сами внешние события направляли ее путь. Отбиваясь от врагов, Русь наступала, присоединяя к себе новые земли и народы другой крови. Ее территориальное разрастание являлось мерой вынужденной, обусловленной элементарным желанием выжить, выстоять, сохраниться. Можно ли было не брать Казани, подчиняя себе Восток? Не угрожал ли целостности и спокойствию России Кавказ? Сохранилось бы на должной высоте ее международное и военное положение, если бы в Средней Азии и Сибири сидели англичане? Это все риторические вопросы, актуальные лишь для кабинетного мыслителя, самодостаточного в своем либерализме и пацифизме.

Живя по-христиански среди других народов, русские люди приобщали инородцев-язычников к православию самим бытом своим. Это была колонизация по-русски, без грабежа, истребления и стерилизации местных сил и особенностей. Внешняя имперская деятельность укрепляла русское сознание в православии. Осознавший себя христианский дух направлял Империю к вселенскому церковному служению, указывал верный путь, способы и средства. Все было взаимосвязано и одно зависело от другого. Невозможно быть христианином только по отношению к единоплеменникам, а к инородцам – жестоким завоевателем. Единство нравственного Абсолюта полагает и единую линию человеческого поведения. Россия не могла позволить себе запереться наподобие маленькой Швейцарии: ограничить служение Церкви только своими внутренними пределами – явление, характерное, скорее, для какой-то баптистской секты, самоизолирующейся от остального мира, чем для духа вселенской любви и братства. Исторические условия сами направляли Россию по пути Всечеловечества, уход с него означал бы не только измену своему долгу служителя Церкви, но и постепенную деградацию Русского государства в нравственном и политическом смысле.

Промыслительное значение для мира Русской Православной Империи трудно переоценить в различные по ее внутреннему и внешнему положению и силе периоды. Как минимум, трижды Империя спасала мир от глобального тоталитаризма и порабощения: татарское нашествие, Наполеоновские войны, Третий Рейх Гитлера. Многократно только силой военного вмешательства как могучей мировой силы она сохраняла Европу от внутренних раздоров - чего стоит один Венский Конгресс 1814 г. Отдаленные веками от тех событий, мы зачастую не в состоянии адекватно оценить роль Русской Империи. Но вот, что пишут современники. Например, характеризуя время правления Императора Александра III, при котором Империя пережила едва ли не самые яркие страницы в своей биографии, Л.А. Тихомиров отмечал, как личность Русского Православного Самодержца и проводимая им имперская политика оказывали благотворное влияние на европейские дела в 80 - е гг. XIX в. В это время Европа охвачена процессом перестройки внутренних границ, находится в постоянном страхе войны, порожденном массовым распространением нигилизма и атеизма. «И вот мир, уже было позабывший величайшие страницы своей истории, с изумлением увидел, что может сделать Самодержец, как исчезают пред лицом его все призраки, сглаживаются все препятствия, умиротворяются всякая смута и раздор…Немногих лет (его царствования – А.В.) было достаточно, чтобы все народы привыкли уже возлагать свои надежды на него. Царь все уладит, царь не допустит до беды – вот настроение, в котором Европа чуть ли не первый раз за сто лет ощутила себя спокойной, выше страха угрожающих ей бедствий и смут» . Еще проще, пожалуй, выразился однажды И.Л. Солоневич. По его словам, при Императоре и Православной Русской Империи невозможны были ни Гитлер, ни имевшее место развитие Второй Мировой войны, когда Англия предала Францию, а до нее – Чехию, ни чехарда в Лиге Наций и ООН, ни концлагеря и газовые камеры.

Особого внимания заслуживает практика реализации Россией имперской роли, ошибки которой постоянно используются для теоретического ниспровержения самой Имперской идеи. Их необходимо знать, верно определять причины и исправлять. Специфическое положение России, исторические условия, в которых она формировалась, наложили, конечно, свой, особый отпечаток. Расширяясь за счет присоединения и воцерковления инородцев, русская нация как имперская сила, тем не менее, неизменно оказывалась в окружении враждебных ей сил католическо-протестантской Европы и мусульманского Востока. Русская нация, носительница православной веры, постоянно пребывала в кольце изоляции - как политической и религиозной, так и экономической. Последнему обстоятельству, очевидно, способствовали тяжелые природные условия. Это привело, с одной стороны, к замечательным попыткам глубокого осмысления имперской жизни (так и вера укрепляется в страданиях и скорбях), выработке и практической проверке политических начал, присущих Империи по ее природе. С другой стороны, здесь возникали некоторые искажения, с которыми приходилось вести сложную борьбу. Россия буквально разрывалась между внутренней потребностью нести Православие в мир, воссоединить человечество, и необходимостью строить Империю, если можно так выразиться, в рамках одной отдельно взятой страны. Всякий раз, когда Россия открывала свои границы Западу, она оказывалась обворованной, и с экономической точки зрения замкнутое государство, автаркия является для нас во все времена наиболее выгодным видом хозяйствования.

Внутренняя, православная жизнь Империи требовала неуклонного соблюдения ряда основных принципов: проповедь христианства и укрепление Самодержавия, установление различных политических прав для инородцев и титульной нации, проведение государственной русификации (т.е. подчинение всех входящих в Империю народов ее высшей политической власти) и одновременное сохранение их национального быта и основ, если, конечно, они не шли вразрез с нравственными догматами христианства – другими словами, отказ от их русификации с национальной точки зрения . Но направо и налево располагались соседи, далекие от принципов «мирного сосуществования». При единых славянских корнях католическая Польша при первой же возможности поднимала кровавые бунты, требовавшие не проповеди, а силы. Запад неизменно поднимал на Россию турецких султанов, бунтовал неустойчивый Кавказ. Поэтому Россия всегда вынуждена была воевать, содержать громадную армию, когда отстаивая свою независимость, а когда и предотвращая агрессии предупредительными военными акциями. Но иного Империи не дано: ни в прошлое время, ни тем более сегодня.

Малочисленные русские переселенцы, обретающие среди недружелюбных туземцев, нуждались в деятельной помощи государства, но оно само разрывалось под бременем проблем, требуя от населения денег и распределяя повинности на всех от мала до велика. Миссионерская деятельность Церкви ограничивалась недостатком средств, а государство, вечно нуждающееся в деньгах на проведение оборонительных и превентивно-наступательных войн, зачастую поглядывала на священное церковное имущество, соблазняясь его секуляризацией. Титульная нация хотела защиты для себя, а государство, думающее о спокойствии и мирном быте Империи, приближало к себе инородцев. Сохраненная в своем быте Средняя Азия обладала слишком большой свободой действия и возможностями сравнительно с исконно русскими территориями. Польша, Финляндия и Прибалтика вообще жили по своим законодательствам. Поэтому процесс введения этих наций в единую имперскую жизнь был крайне сложным. Русские государи, нужно сказать открыто, далеко не всегда верно определяли, где мечом, а где любовью следует действовать. В то же время, как указывалось выше, попытки «отказаться» от этих завоеванных территорий автоматически привели бы Россию в невыгодное стратегическое положение . Понятно, что все это ложилось дополнительным бременем на русское население и еще более ставило инородцев в привилегированное положение.

Эти обстоятельства имели то дурное последствие, что едва ли не в течение всего времени своего существования Империя переживала кризис государственной идеи. Как правило, носитель имперского сознания не любит государства и редко употребляет это слово. Империя ассоциируется с Церковью, землей, персонифицированной властью батюшки-царя, данного «нам на защиту, врагам на поругание». Государство как юридический и политический союз, т.е. нечто неперсонифицированное, механическое, слабо воспринимается имперским подданным в отличие, скажем, от западного европейца, очень хорошо чувствующего государственную идею как политическую и властную, охраняющую его индивидуализм. Русь есть весь мир. Россия там, где мы живем, где есть Церковь, куда простирается власть Государя, даже если мы окружены исключительно одними туземцами - инородцами. Воюют и погибают за Матушку-Русь, за Православного Царя и Веру Христову, но не за государство. Русский поступал не на государственную, а на «цареву» или «государеву» службу и служил Государю. Можно сказать: «За державу обидно», но невозможно произнести: «Обидно за государство», язык не поворачивается.

Здесь нет никакой антигосударственности (как иначе вообще смогла возникнуть Русская Империя?), но есть живая и прочувствованная Вселенская церковная идея, приводящая неокрепшие умы к своеобразному анархизму, причем анархизму по-русски. Государство в привычном понимании здесь не отрицается, но воспринимается как необходимая организующая сила, скорее отрицательная и суживаемая в народном понимании до аппарата управления . Конечно, заметное влияние на подобное отвержение государства сказали и указанные выше тяготы, которые несла на себе русская нация, и обычные проблемы, присущие истории каждого государства в части своего внутреннего строительства. Удивительно ли, что народ роптал и уходил «в казаки»? Это касалось не только рядовых крестьян, но и дворян, чья служба была очень тяжела и опасна. Но, убегая от государства, расселяясь на окраинах Империи, эти бунтари еще более приближали Империю к себе, одновременно распространяя ее влияние на новые и новые земли. Империя наступала вместе со своими «анархистами». Западный анархист, разбойник и вор, всегда жил сам по себе и для себя. Наши бунтари и разбойники не желали служить государству, но зачастую ложились костьми за Отечество и за Церковь Православную, проливали кровь на Куликовом поле, в злых и беспощадных схватках в Диком Поле с ногайскими и крымскими степняками. Именно этими «злыми людьми» был захвачен турецкий Азов и удерживался против многократно превосходящего противника 5 лет.

Насколько преодолимы эти ростки политического анархизма – трудно сказать. По-видимому, для этого необходимо время, правильная и выверенная внутренняя политика верховной власти по отношению к титульной нации и инородцам, ясное осознание симфонии властей и целый комплекс государственных мероприятий, не позволяющих живому имперскому народу заменить себя в деле управления своей Империей массе чиновников-бюрократов. Империя должна быть народным телом, а не аппаратно-чиновным. Этого было сложно добиться в старое время при наших широчайших просторах и слабости центральной власти, нелегко и теперь. Но это путь, который невозможно миновать без ущерба Имперской идеи. Попытки поднять на большую высоту государство при Петре I очень сильно подорвало церковный быт нашего народа (иначе эта реформа и не могла осуществиться), а ослабление Церкви бумерангом ударило и по самой верховной власти. Дворцовые перевороты, убийства императоров или постоянные угрозы в их адрес стали обычным явлением, незнакомым для прежних времен. Есть в этом «объективная закономерность исторического прогресса» или, быть может, естественное следствие заложенного Петром абсолютизма, не приемлющего Империи и чужеродного ей?

Едва ли не самым тяжелым испытанием для России стало старообрядчество, захватившее сотни тысяч, если не миллионы русских людей . Это разложение веры (причин которой мы в настоящей работе не будем касаться, т.к. это очень серьезный вопрос, явно выходящий за пределы интересующего нас предмета) не только подрывало Церковь, что само по себе крайне опасно для Империи. Раскольники разных толков еще активно воевали с государством и Церковью. Многозначителен тот факт, что практически все бунты XVII – XVIII вв. происходили при живом и непосредственном участии тех или иных староверских сект . Эти ошибки и явления осложняют, конечно, имперский быт, а зачастую даже искажают, но не могут сломить дух терпения и нравственного стремления жить по Правде, что возможно лишь в условиях Империи.

Все перенесла Православная Империя, сохранив себя, свою веру и - даже в безверии - инстинктивное стремление продолжить свою вселенскую задачу, исполнить свое предназначение. Империя еще не умерла, несмотря на все старания наших недругов, да, даст Бог, и не умрет. Вместе с ней исчезла бы не только Святая Русь и Православная Церковь, но и сама Россия и русский народ. Но исполнить свой долг возможно только путем сознательного подчинения себя Высшим целям, Высшим идеям: в области духа – Церкви, в области государственного строительства и политического идеала – Империи.