Н.А. Нарочницкая

доктор исторических наук,

заместитель председателя Комитета ГД

по международным делам

 

 

“Восточный вопрос” и мировая политика

К 150-летию Крымской войны

 

В сентябре 1854 года англо-французский десант высадился под Евпаторией. Началась Крымская война — одна из самых кровопролитных в ХIХ веке. На стороне англо-французской коалиции выступала Сардиния (часть нынешней Италии). Австро-Венгрия, незадолго до того спасенная от развала штыками наших солдат, и Пруссия, освобожденная от наполеоновского владычества Александром I, стянули свои войска к русским границам. Фактически весь Запад выступил против России. Как в 1812-м, как в 1941-м (масштаб участия “оккупированных стран” — таких как Франция, Бельгия, Словакия, не говоря уже о союзниках Германии — Италии, Венгрии, Испании, — в Великой Отечественной войне убедительно обрисовал В. В. Кожинов). И вновь ситуация повторяется — НАТО вырвалось на границы России.

 

Взгляд на события последних полутора веков неожиданно приводит к выводу, что вся эта кипящая событиями историческая эпоха является планомерным выражением целого ряда геополитических констант. Отчего судьба балканских народов и их естественное формирование в крупные однородные нации сегодня, как сто и полторы сотни лет назад, становится при любом сотрясении мирового равновесия предметом дипломатической и даже реальной войны? Отчего с таким упорством англосаксы в течение полутора веков пытаются взять под свой контроль Афганистан?

Почему, как только в дополнение к южнонемецкой великой державе — Австрии выросло другое немецкое амбициозное государство — Германская империя, — целью англосаксов и французов стало недопущение объединения немецкого потенциала?

Почему сегодня в мире, в котором микрочип в качестве символа технического прогресса пришел на смену диковине ХIХ века паровозу, по-прежнему ключевое значение для соотношения сил в Европе имеет ориентация балканских славян? Почему все так же неизменно желание Запада лишить Россию обретений Петра Великого и вернуть её к временам Столбовского мира 1617 года?

К числу таких констант относится “восточный вопрос”, стоявший за неудачной для России Восточной (Крымской) войной. 150-я её годовщина не вызвала никакого интереса ни у российской элиты, ни у российской науки, что, наверное, можно объяснить. Двухсотлетие канцлера Горчакова Россия отметила пышными речами министра иностранных дел и отречением от Крыма и Севастополя в Договоре с Украиной.

В начале 90-х годов ХХ века Россия почти добровольно сдала позиции, ради которых, осознавая их важность, 343 дня с беспримерным героизмом русские воины отстаивали Севастополь. Что же касается участников крымской коалиции против России, то их политика агрессивно преемственна и столь же, как и полтора века назад, энергична.

 

Что такое Чёрное море?

 

Большинство проливов представляют собой “естественные узости” между побережьями материков или островов единого морского пространства, которое в обоих направлениях открывает путь в Мировой океан. Но Чёрное море — это, во-первых, “наиболее вдавшаяся в сушу бухта Мирового океана”, по меткому суждению В. П. Семёнова-Тян-Шанского. Во-вторых, это “тупик”, сформированный побережьями черноморских держав, выход из которого чрезвычайно узок. По классификации Конвенции по морскому праву Чёрное море принадлежит к так называемым “полузамкнутым” морям. Проход в Чёрное море не открывает путь в Мировой океан, это — доступ к побережьям нескольких стран — черноморских держав. Выход же из Чёрного моря является единственным проходом в Мировой океан.

Если запереть черноморским державам выход в Мировой океан, перекрыть, как говорил М. Горчаков, “лёгкие” державы, это позволит “задушить” Россию, оттеснить её — огромную континентальную страну — на северо-восток Евразии. Именно выход к двум морям — Балтийскому и Чёрному сделал Россию державой, без которой “ни одна пушка в Европе не стреляла”. Лишить её этого статуса стремились в течение почти двух веков далёкие от Чёрного моря Франция и Британия. Они вмешивались в отношения России с черноморскими державами, не допуская никаких соглашений без своего участия и препятствуя не только военному, но и политическому присутствию России в балканских, а тем более средиземноморских государствах. Поскольку ни одни фунт британской торговли не проходил через Босфор, Н. Данилевский так писал о смысле контроля Проливов для Британии и её пристального внимания ко всему, что могло затронуть морские или сухопутные пути на Восток: “Вся польза от обладания Константинополем ограничивалась бы для неё тем вредом, который наносился бы этим России”.

Россия на деле никогда не стремилась к единоличному контролю над Константинополем и Проливами. Наиболее рациональными для неё были бы условия, согласно которым в случае нападения на Россию Проливы закрывались бы для военных кораблей других держав при одновременном свободном проходе через них русского флота. Лишь однажды удалось согласовать такой статус — в Ункяр-Искелесийском договоре с Оттоманской Турцией в 1833 году. Это так и осталось кульминацией дипломатических успехов России на Ближнем Востоке в XIX веке. Договор между двумя черноморскими державами, достигнутый дипломатическими, а не военными средствами, вызвал “негодование” Франции и Англии, которые в ноте к Турции отказались с ним считаться и начали создавать коалицию, пытаясь втянуть в неё Австрию. В целом это достижение столь очевидно показало западным державам перспективу превращения России в неуязвимую геополитическую силу, что движение к Крымской войне представляется естественным.

 

Роковой треугольник

 

Именно процессы конца XIX века вокруг “восточного вопроса” не только привели к Первой мировой войне, но и направили потенциал европейских сил в определённое русло, заложили структуру международных отношений ХХ века и определили судьбу главных субъектов мировой политики в будущем политическом веке.

К Первой мировой войне в англосаксонской стратегии формируются последовательный курс на ослабление и разделение германского потенциала через столкновение его с Россией, а также начало оформления британского подхода к структурированию Юго-Восточной Европы — Балкан, заключающегося в соединении в одних государственных и политических конфигурациях разнородных славянских народов для предотвращения вхождения “католических” народов в германскую, а православных — в российскую орбиту.

В чём причина западного запрета немцам стремиться к единству, который установлен вовсе не со Второй, но с Первой мировой войны? Грех нацизма и необузданность амбиций дали удобный повод навсегда запретить так называемый “аншлюс” Австрии, что вроде бы выглядит анахронизмом в обстановке паневропейских процессов и общедемократических клише новейшего времени. Тем более на фоне разговоров о создании франко-германского квазигосударства внутри ЕС. Однако причина здесь чисто геополитическая — франко-германский альянс не так страшен для англосаксов, как приближение объединенного немецкого потенциала одновременно к Балтийскому и Средиземному морям — двум морям, контроль над которыми, по В. Семёнову-Тян-Шанскому, дает шанс стать господином мира.

Претензии Британии не допустить роста какой-либо континентальной державы и амбиции Пруссии, не удовлетворившейся объединением “железом и кровью” Германской империи, создают в Евразии две стороны будущего треугольника мировой политики, в котором России уготовано было стать третьей стороной. Россия, имеющая выход к Балтийскому морю, потен­циально утверждающаяся в Черноморских проливах, подошедшая к Гинду­кушу после присоединения Средней Азии, получала возможность стать равновеликой всему совокупному Западу (тогда Европе).

Это обеспечивало бы сильные геополитические позиции России на всём поствизантийском пространстве, что чрезвычайно ускорило бы неизбежный распад Оттоманской империи, причём в неподконтрольной Западу форме. В результате Греция могла бы войти в русскую политическую орбиту, сформировались бы крупные однородные славянские православные государства, также ориентированные на Россию. В совокупности это могло дать шанс консолидации крупнейшего центра политики, альтернативного Западу.

Допустить усиления России на Балканах не могла не только Англия, но и Австрия, утрачивавшая шанс выйти к морю через захват Боснии. Россия же не хотела немедленного попадания славян в “Pax Germana” по освобождении из “Pax Ottomana”. В то же время она была не в состоянии противостоять фронту европейских держав.

Стратегические устремления к началу XX века сошлись на европейских морских рубежах России в Восточной и Юго-Восточной Европе и сохранились до начала XXI века. Интересы сформировавшегося треугольника — Британии, России и Германии столкнулись на Балканах, в регионе Проливов, а также на Балтике. Отчётливо проявилась британская стратегия овладения Персидским заливом, где её интересы столкнулись с Германией, и желание Британии сдерживать Россию в её южном подбрюшии.

Именно в этих регионах на всём протяжении ХХ века затем разыгрывались главные геополитические сценарии, именно эти регионы становились объектом попыток передела мира в Первой и Второй мировых войнах, во время хаоса революции и гражданской войны и после распада СССР.

 

Первая мировая война

 

Поворот Англии к сотрудничеству с Россией в момент, когда, как писали аналитики, “весь мир, европейский и азиатский, ожидает войны между Анг­лией и Россией”, нуждается в объяснении. Внимание русских аналитиков — Снесарева, Южакова, Чихачева к “англо-русской распре” не было экзальтацией. Русско-английское столкновение считалось в Европе неизбежным из-за самого факта существования России в её границах, вступившего в противоречие с константами английской мировой стратегии.

Однако Англия не начала войну с Россией, хотя превосходство на морях позволяло ей поочерёдно расправиться с претензиями великих держав Нового времени. Почему?

Россия представляла собой иной мир, не столько масштабом, но иным геополитическим типом. Владычица морей не могла успешной морской войной нанести стратегическое поражение огромной континентальной державе — в отличие от Португалии, Испании, Голландии и Франции, которые в британской геополитике именуются “полуостровной Европой”.

В похожем противоречии Англия оказалась к концу XIX века с Германией, которая рвалась к Средиземному морю и Балканам, усиленно создавала военно-морской флот и одновременно строила железную дорогу к Багдаду, что сулило реальное быстрое сообщение с Персидским заливом и Индийским океаном и девальвировало морские позиции Англии. Однако война против Германии по тем же причинам оказывалась бессмысленной. Это была Mitteleu­ropa — Континент, который победить стратегически мог только Континент.

Бальфур и другие британские политики накануне Первой мировой войны признали ограниченность морской силы по отношению к континентальным державам: “Какое бы превосходство ни имел наш флот, никакая морская победа не приведет нас ближе к Берлину… Не может быть и вопроса о британском нападении на Германию, пока британская армия находится в таких малых размерах”. Но и гипотетически огромная английская армия, отправляемая с Британских островов, не могла без континентальных союзников достичь ни Берлина, ни Петербурга, что и объяснял в парламенте министр иностранных дел сэр Эдуард Грей недоумевающим по поводу сближения с Россией.

Помочь Англии устранить Россию или Германию могла только евро­пейская война - такая, где Германия и Россия были бы противниками. Заинтересованная в ослаблении континентальных соперников Англия вошла в Антанту, в которой России была уготована роль тарана, пробивающего брешь в германской обороне. Слишком поздно русские политики обратили внимание на то, что, в отличие от России, Англия не связала себя обязательствами в намечающихся блоковых противостояниях.

 

Геополитические пасьянсы

 

С момента, когда неизбежность распада Оттоманской империи стала очевидностью, британские проекты встраивания балканских славян в международные отношения по сути преследовали неизменные цели. Последовательно продвигаемые под разными названиями в течение всего ХХ века, они завершились нынешним Пактом стабильности для Юго-Восточной Европы.

Британское геополитическое мышление едино: и традиционные исследования, и экзотические построения выполнены в одной и той же парадигме. Задачей Британии было предупредить вхождение освобождавшихся наций и государств как в германскую, так и в российскую орбиту. Поэтому, как уже отмечалось, она стремилась не допустить консолидации крупных однородных славянских наций. Ибо хорваты и словенцы неизбежно вошли бы в германскую орбиту, а великосербское, болгарское государства, при всём лавировании их элиты, не могли быть полностью изъяты из-под влияния России.

В британских — как, впрочем, и в немецких — планах как начала ХХ века, так и сегодняшних дней неизменна тревога по поводу любого проявления сербских национальных чаяний, которые после “Начертания” Илии Гарашанина 1844 года уже полтора века являются пугалом для Западной Европы, так как объединение сербов в одном государстве изменило бы баланс сил. Подобное развитие событий исключено из конструктивных парадигм как в англосаксонском мышлении начала ХХ века (доклад Фонда Карнеги о Балканских войнах 1913 года), так и в новейших комментариях к нему Дж. Кеннана в 1993 году. Эта региональная проблематика вошла в “восточный вопрос”, в котором ни одна западная историография не откровенна.

Трактовка “восточного вопроса” в книге патриарха британской балканистики Р. Сетона-Уотсона 1911 года в двух пунктах поразительно неизменна до сегодняшнего дня: 1) от будущей судьбы сербо-хорватской расы “зависит баланс сил в Адриатике со всеми его следствиями для международной ситуации”; 2) недопустимость объединения рейнских и прусских немцев с южными немцами, то есть с австрийцами. После войны все британские конфигурации нацелены на нестабильные, зависящие от внешнего патронажа образования из пяти-шести тяготеющих к противоположным партнёрам наций, где исторический и политический потенциал народов обезличен.

Современный оксфордский славист и политический советник теневого кабинета консерваторов Дж. Бернс признает, что великие державы так начертили границы перед Первой мировой войной, что оставили в сердце Балкан язву, требующую в будущем неизбежного кровавого хирургического вмешательства. Они включили в создаваемую Албанию Косово и Метохию — “Старую Сербию” на всех европейских картах того времени. Он прямо сравнивает Флорентийский протокол 1913 года с Дейтонскими соглашениями и предложениями Холбрука[1]. Напомним, что проект “великой Албании”, продвигаемый албанскими “интеллигентами” и албанскими боевиками, был сочинён ещё во время Берлинского конгресса 1878 года, где при участии и помощи Оттоманской империи и Австрии была создана Призренская лига, идеология и геополитические карты которой являются содержанием албанского террористического сепаратизма, напоминающего чеченский.

В Англии в конце XIX века весьма активно размышляли о “будущем” Центральной и Юго-Восточной Европы и увлекались геополитическими пасьянсами. Карта 1888 года и ещё одна карта, которую член парламента и издатель лондонского еженедельника “Truth” Г. Лабушер поместил в рождественском номере 1890 года, почти за четверть века до начала Первой мировой войны, показывали Европу “после мировой войны”[2]. Они порази­тельно похожи на очертания Европы наших дней. Габсбургская монархия и Германия подлежали уменьшению вдвое — приблизительно до сегодняшних границ. Богемия должна была стать Чехией, Силезия — Польшей, а из южных земель предполагалось образовать “Дунайский союз”. Российская империя подлежала преобразованию в “славянскую конфедерацию” — или в “пустыню”. Все побережья Западной Европы и ключевые пункты Средизем­ного моря заштрихованы как “регионы” независимые, но под политическим влиянием Англии”. Все они сейчас в НАТО или вместе с НАТО, кроме черногорской Боки Которской и албанского побережья, путь к которому лежит через Косово!

На фоне последующих событий ХХ века, шаг за шагом приведшего в исполнение эти наброски, исследователи вправе размышлять, является ли приведённый “картографический” передел политико-географического облика мира, предпринятый до двух мировых войн ХХ столетия, упражнением в политическом шарже, или он представлял собой набросок некой программы.

П. Н. Дурново в записке Государю 1914 года проявил редкостную полити­ческую прозорливость. Он предупредил, что “Россия не сможет обеспечить себе какие-либо стратегически важные обретения постоянного характера”, ради которых стоило бы воевать, “потому что она воюет на стороне Великобритании — своего традиционного геополитического противника”.

Дурново был прав. Россия стремилась добиться статуса Константинополя в виде “нейтрализованного и свободного города”, “никому не принадле­жащего, но с русскими пушками на Босфоре”. Но резко отрицательное отношение к любой форме русского контроля над Константинополем со стороны Англии делало эти прожекты утопическими.

На фоне тревожных успехов австро-германского блока Англия все-таки согласилась на обретение Россией Проливов и Константинополя, потребовав взамен “довести войну до победоносного конца”, что исключало сепаратный мир с Германией[3]. Одновременно, как утверждает австрийская русистка Э. Хереш, британская казна начала финансировать русскую революцию с 1916 года — с тем, чтобы революция освободила Лондон от обязательств по отношению к России[4]. Можно сказать, что британская и в целом англосаксонская стратегия в “восточном вопросе” накануне и в ходе Первой мировой войны была весьма успешной.

 

Версальская система

 

Вместо помощи Белым армиям и правительствам США и Англия размышляли над формулой признания расчлененной России, для чего в январе 1919 года одновременно большевикам, белым, а также всем самопровозглашённым правительствам было предложено принять участие в конференции на Принцевых островах. Как явствует из документов, не без консультаций с Англией многие согласились. Отказалась Грузия, заявив, что обсуждаться будет Россия, а Грузия — не Россия.

Весной 1919 года Антанта начала второй этап “интервенции”, интерпретированный в советской историографии как задача уничтожения советской власти. Но он был нужен для поддержания самопровозглашённых правительств в тех регионах, которые и делали Россию державой, без которой “ни одна пушка в Европе не стреляла”. Англичане появились в Прибалтике, на Кавказе и в Закавказье к ноябрю 1919 года, заняв Баку и железную дорогу до Батуми. Гегечгори, получив письмо от британского правительства, публично заявил: “Не в интересах Англии включать Закавказье в пределы России”.

Общая стратегия английской политики открыто была определена самим Ллойд Джорджем в английском парламенте. Дипломатическое представительство Белого движения было осведомлено о “грандиозном плане Англии… Балтийские государства должны были окончательно отрезать Россию от Балтийского моря, Кавказ должен быть буфером, совершенно самостоятельным от России, между нею… и Турцией и Персией… таким же самостоятельным должен был стать и Туркестан, чтобы раз и навсегда преградить путь в Индию. Персия попадала целиком под власть Англии, а “независимость” Кавказа, Туркестана и Балтийских государств ограничивалась бы практическим протекторатом Англии над этими областями”. Разве это не прямое продолжение задач лорда Пальмерстона в ходе Крымской войны, добивавшегося, чтобы граница России проходила севернее Кубани и Терека?

Одновременно Германия и Австрия вытеснялись с Балкан. Цели стереть следы их присутствия служило образование Королевства сербов, хорватов и словенцев, в котором англосаксы не забыли связать сербский потенциал прогерманскими хорватами и македонскими националистами.

Именно Версальская система закрепила положение о запрете соединения Австрии и Германии. Пруссию с ее выходом к Балтийскому морю необходимо было отделить от “южных немцев”. Огромное значение для стратегических позиций в Европе имели так называемые “международные водные пути” — прежде всего Рейн и Дунай, соединявший Запад со Средиземноморьем. Не случайно англосаксонские архитекторы Версаля установили международно-правовой режим полной интернационализации этих путей. Контроль над обеими водными артериями могли установить только объединённые немцы, выйдя через Дунай к Средиземноморью.

Гитлеровская Германия начала ломать версальские схемы. Соединение немецкого потенциала создавало шанс к Дранг нах Зюден — одновременному выходу к Балтике и Средиземному морю. Началась война, и мешающий мондиалистским силам гитлеризм был направлен на СССР.

 

“Восточный вопрос” в годы войны и после Победы

 

После разгрома Германии — главного соперника англосаксов на первом этапе — и роста роли СССР меняются приоритеты Запада. Об этом свидетельствует сравнение документов из архива советской разведки — меморандума министра иностранных дел Великобритании А. Идена от 28 января 1942 года и доклада Штаба военного планирования “Безопасность Британской империи” от 29 июня 1945 года. Этот документ был положен на стол Сталину 6 ноября 1945 года за несколько месяцев до Фултонской речи У. Черчилля, которая на него поэтому не произвела впечатления.

В меморандуме 1942 года видны рудименты европейских критериев Первой мировой и дух Антанты. Чтобы исключить в будущем Германию как опаснейшего возмутителя баланса сил, Иден полагает в качестве основы для послевоенного устройства “союз или тесное сотрудничество Великобритании, США и СССР”. В этом плане 1942 года идея создания западноевропейского блока расценивается ещё как крайне неплодотворная! Иден предполагает, что совершенно естественно будет услышать от Сталина требования признать территорию на 1941 год и больше — передать СССР “контроль над Дарданеллами… и обеспечить доступ к Персидскому заливу, Атлантическому океану и финской территории”.

Примечательно признание Иденом как “неопровержимого аргумента”, что все “это уже являлось русской территорией”, что “прибалтийские государства сами голосовали за присоединение к СССР”, а “финская и румынская территории были предоставлены Советскому Союзу по договорам, законно заключенным с Финляндией и Румынией”.

Через два года, когда исход войны был уже ясен, видный дипломат Купер в переписке с Иденом разбирает возможности британской политики уже для другой ситуации — “для предотвращения господства СССР на Европейском континенте”, для чего одним из средств могло бы стать создание западноевропейского блока и “могучей Польши”, которая “помимо ненависти к России” хороша ещё и тем, что “является единственным фактором, отделяющим Россию от Германии”. Эти рассуждения Купера вполне вписываются в англосаксонскую идею-фикс — создание под своим контролем яруса государств между Германией и Россией.

Постоянна в начале и конце войны лишь одна цель: не дать СССР шанса получить в Южной Европе опору. Британия уклонялась от настойчивых обращений Сталина открыть Второй фронт там, где это ускорило бы разгром Германии, и упорно предлагала его открытие на Балканах. В итоге она высадилась в Греции для контроля Проливов и для того, чтобы не допустить утверждения просоветских сил, имевших на то большие шансы.

Ещё в самом первом письме к Сталину в 1942 году о будущей организации безопасности У. Черчилль очертил структурные элементы будущей Европы, указав, что в них обязательно будут участвовать “великие нации Европы и Малой Азии”, то есть Турция, и упомянул “дунайскую конфигурацию”.

В стратегии Британии Проливы, Юго-Восточная Европа, Балканы и православные славяне ни в коем случае не должны были попасть в геополитическую орбиту России. В конце переговоров “Большой тройки” в Тегеране Черчилль предложил, чтобы Пруссия была “изолирована и уменьшена”, а Бавария, Вюртемберг, Пфальц, Саксония и Баден были отделены и “вместе с Австрией и Венгрией вросли бы в то, что он назвал бы дунайской конфедерацией”. Сталин воспротивился плану вовлечь Южную Европу, прежде всего балканских славян, в западный силовой ареал вовсе не из коммунистических идеалов, а из преемственных представлений о геополитической безопасности.

Секретная теоретическая разработка Госдепартамента США от 16 февраля 1944 года также полагала само собой разумеющимся, что СССР “будет сопротивляться созданию конфедераций, включающих все или часть государств Центрально-Восточной Европы, таких как проектируемые чехословацко-польским и греко-югославским пактами 1942 года”.

Выбор Британии между соперничающими в Сербии антифашистскими силами также был продиктован соображениями будущей конфигурации. Тито знал, чем заинтересовать Черчилля, и в письме предложил “создать союз и братство югославских народов, которые не существовали до войны”. Такой план связывал разнонацеленные народы — хорватов, сербов, албанцев, а своим масштабом, выходом к морю и ориентацией на создание самостоятельного центра силы в Европе вполне соответствовал проектам “дунайской конфигурации”. Черчилль “немедленно ответил” Тито, пообещав “поддержку правительства Его Величества”. Тито сделал большую игру на интересах Британии, но “титовская Югославия” просуществовала ровно столько, сколько в ней нуждались англосаксы.

 

Контр-Ялта

 

Когда отгремели пушки на полях Второй мировой, в ходе переговоров и бесед Молотова, Государственного секретаря США Бирнса и министра иностранных дел Великобритании Бевина на первой сессии Совета министров иностранных дел в сентябре — октябре 1945 года началась позиционная дипло­матическая война.

Очевидная линия англосаксонских сил, ясная из подлинной истории переговоров по рассекреченным архивам, заключалась в следующем: категорически не пустить СССР на Балканы с тем, чтобы граница геополитической зоны безопасности СССР от Балтики на Юг ни в коем случае не коснулась Средиземного моря, то есть не стала меридиональной системой “от моря до моря”, о которой писал еще В. П. Семёнов-Тян-Шанский, а заворачивала к Чёрному морю, которое должно было быть политически и в военных параметрах отделено от Южной Европы, так чтобы Запад контролировал все Средиземноморье с Черноморскими проливами.

Впечатляет объем страниц, отражающий детальнейшие споры по вопросам доступа к Средиземноморью (а именно, о формах опеки и судьбе бывших итальянских колоний), дунайскому судоходству и географическому ареалу и статусу Триеста — крошечного пункта на карте Европы.

На официальных заседаниях Совета министров иностранных дел в 1945-м и 1946 годах, посвященных судьбе бывших итальянских колоний в Средиземном море — Триполитании, Додеканезских островов, Молотов предлагал бывшие колонии “побеждённых держав” передать в качестве подмандатных территорий под временное управление союзников. В частности, Триполи­танию — Советскому Союзу.

Министр иностранных дел Британии Э. Бевин воспротивился: “Черчилль в свое время говорил, что в одной из бесед с ним Генералиссимус Сталин сказал, что у Советского Союза нет намерения двигаться в Средиземное море”.

Молотов был также вполне откровенен: “В прошлую мировую войну Британское правительство обещало отдать Константинополь царскому правительству. Советское правительство на это не претендует. Почему Великобритания интересуется Черноморскими проливами? Чёрное море — внутреннее море, и вместе с тем не безопасное для Советского Союза. Британское правительство, однако, не хочет, чтобы Советский Союз договорился с Турцией по этому вопросу… В Черноморских проливах нас хотят держать за горло руками турок. А когда мы поставили вопрос о том, чтобы нам дали хотя бы одну мандатную территорию в Средиземном море — Триполитанию, то сочли, что мы покушаемся на права Великобритании… Неужели Советский Союз не может иметь уголок в Средиземном море для своего торгового флота?”.

Что же Бевин? “Британское правительство сильно опасается того, как бы чего не случилось в Средиземном море, что разделило бы Британскую империю на две части”.

“Британское правительство стремится восстановить свои права на международных водных путях в Европе”. Условие — полная интернационализация Дуная. Бевин тут же намекает, что взамен “Британия могла бы изменить своё негативное отношение к признанию румынского и болгарского правительств и разобраться, не является ли политика Британского правительства по отношению к этим странам неправильной”[5].

Налицо полуторавековая геополитическая реальность — “восточный вопрос”, который отнюдь не остался в прошлом веке.

 

Холодная война

 

Потрясшая мир Фултонская речь Черчилля, для Сталина, уже знакомого с жёсткой позицией бывших союзников в Совете министров иностранных дел, стала лишь завершающим пропагандистским и идеологическим хлопком. В эти дни в Мраморное море на неопределённый срок уже отправлялся американский морской отряд особого назначения, состоящий из самого мощного в мире линкора “Миссури”, двух новейших и мощнейших авианосцев, нескольких крейсеров и дюжины эсминцев, посылаемых, оказывается, всего лишь “для сопровождения тела скончавшегося турецкого посла в Вашингтоне”!

В очередной раз разворачивался сюжет “восточного вопроса”. В. Молотов напрямую обратился к министру иностранных дел Турции А. Л. Эркину и поставил вопрос о совместном советско-турецком контроле Проливов. Хотя еще в Тегеране в ответ на просьбу Сталина о советской базе в Дарданеллах, Черчилль сам предлагал пересмотреть в пользу СССР Конвенцию о Черноморских проливах (Монтре, 1936 год), попытка договориться без Англии с Турцией (наподобие Инкяр-Искелесского договора 1833 года) была для англосаксов неприемлемой, как и полтора века назад!

В глазах геополитических соперников России/СССР контроль над Восточной Европой добавлял к могуществу Москвы гораздо меньше, чем принято думать, став к тому же тяжкой обузой из-за необходимости сдер­живать своих нелояльных “братьев” вроде поляков и венгров. Настоящим призом в этой войне было бы восстановление совокупности тех территорий и позиций исторической России, которые делали её державой, “без которой ни одна пушка в Европе не стреляла”, — это беспрепятственный и гарантированный проход по Черноморским проливам и присоединение Прибалтики. В отличие от Восточной Европы, это были до революции территории России, что никем не оспаривалось. Но именно против этих приобретений скалой встали англосаксонские союзники СССР по антигитлеровской коалиции.

 

Россия, “Mitteleuropa” и Балканы

 

Рассмотрение событий 1990-х годов на фоне международных отношений всего столетия обнаруживает в последнем, казалось бы, не имеющем аналогов периоде проявление классических геополитических констант. В области структурной реорганизации евразийского пространства после самоустранения России обнаружилась старая цель англосаксов — взять под контроль Восточную Европу вместе с выходом к Балтийскому морю на Севере и к Средиземному и Чёрному морям на Юге. Доклад Фонда Карнеги о Балканских войнах 1913 году был переиздан в 1993 году как пособие для перестройки Югославии. В предисловии Дж. Кеннан призвал начертать новое территориальное статус-кво на Балканах и “применить силу”, чтобы заставить стороны его соблюдать, что и было сделано в Дейтоне.

Война в Боснии и “Косовский кризис” были вписаны в общие планы вместе с расширением НАТО, поскольку югославский анклав с выходом на Средиземноморье был недостающим элементом мозаики, которую англосаксы выкладывали с конца XIX века: все атлантические и ключевые средиземноморские побережья должны быть под их “политическим контролем”.

В свете начавшегося осенью 2001 года эпохального входа США в Азию и силового давления на государства Персидского залива ясно, что оккупация Косова готовилась в течение 90-х годов для создания нового плацдарма в Европе, который мог бы обеспечить сразу несколько геополитических и военно-стратегических задач. Среди них — контроль над путем от Дуная к Проливам, над торговыми, сырьевыми и военно-стратегическими комму­ника­циями Европы и Малой Азии; приближение к Персидскому заливу, Ближнему Востоку и стратегическому союзнику — Израилю.

Сюжет “восточного вопроса” разыгрывался в течение всего ХХ века на полях обеих мировых войн, в 90-е годы в Боснии и Косово, в ходе дипломатических баталий в Версале, в спорах Молотова, Бевина и Бирнса, в Дейтоне и на Стамбульском саммите.

Роль Стамбула на южном фланге после овладения Восточной Европой и вторжения на Балканы становится подобной тому столпу, к которому необходимо подтягивать новые элементы, а один из ключей к Евразии лежит на дне Чёрного моря. Контроль над ним призвана дать “бархатная революция” в Грузии, подготовленная и совершенная по американским учебникам.

Итог этой полуторавековой интриги — оттеснение России на северо-восток Евразии и окончательная утрата ею значения системообразующего элемента системы международных отношений. Планы, сорванные герои­ческими защитниками Севастополя в 1854—1856 годах, были осуществлены при полном равнодушии — и даже прямом попустительстве — их безвольных потомков.

 

[1] Burns J. The Echoes of History rumble on. All the “Questions” remain, unanswered. Europe and the Easterm Question. (1878—1923). Belgrade. 2001.

[2] Heise R. Die Entente-Freimaurerei. Basel, 1920; Des Kaisers Traum. The Kaiser’s Dream. Faksimile-Dokumentation 1992.

[3] Михайловский Г. Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914—1920 гг. В двух книгах. Книга 1. Август 1914-го — октябрь 1917 г. М., 1993. С. 85.

[4] Heresch E. Geheimakte Parvus. Die gekaufte Revolution. Wien, 2000. S. 119, 188, 229.

[5] АВП РФ. Ф. 0512, опись № 4, док. № 304, папка № 31, листы 33—60.

 

Наш современник

№ 10 2004