В.В. Аксючиц

 

О русском характере: Русский антиномизм

 

Биполярная духовность, наложенная на необъятную и необузданную натуру русского человека, задает трагическую противоречивость и максимализм русского характера. Русским свойственно больше других народов бросаться из одних крайностей в другие: от покорности к бунту, пассивности к сверхнапряжению, от обыденности к героизму, от созидания к разрушению, от бережливости к расточительству (от купца к ухарю). Широкий диапазон между полюсами задает необъятный спектр характеристик и творческих возможностей:

 

«О чем свидетельствует эта широта и поляризованность русского человека? Прежде всего - о громадном разнообразии возможностей, скрытых в русском характере, об открытости выбора, о неожиданности нового, о возможности бунта против бунта, организованности против неорганизованности, о внезапных проявлениях хорошего против дурного, о внутренней свободе русского человека, в котором сквозь завесу дурного может неожиданно вспыхнуть самое лучшее, чистое, совестливое» (Д.С.Лихачев).

 

Антиномичность мировоззрения выражала и безудержный русский темперамент, склонный к крайностям более чем к обыденному равновесию:

 

Коль любить, так без рассудку,

Коль грозить, так не на шутку,

Коль ругнуть, так сгоряча,

Коль рубнуть, так уж сплеча!

Коли спорить, так уж смело,

Коль карать, так уж за дело,

Коль простить, так всей душой.

Коли пир, так пир горой!

(А.К.Толстой)

 

Русскому человеку непонятно, как можно и зачем нужно столько сил тратить на благоустройство жизни и комфортабельность быта, как это с энтузиазмом делает человек европейский. Русский человек вообще не собирается стабильно и удобно устраиваться на этом свете, он ему тесен, даже несмотря на огромные пространства. Русские люди были вынуждены тратить все силы в борьбе за выживание в жестких условиях, но русский дух стремился за пределы серединного царства - к сверхъестественному и безмерному. Поэтому русская цивилизация - это цивилизация вдохновения и подвига, в которой не популярна упорная кропотливая работа во имя повышения благосостояния. В европейской культуре жизненные идеалы обмирщены, занижены, их реализация не требует сверхнапряжения и менее драматична, чем в русской культуре, в которой завышенность идеалов чревата срывами и катастрофами. Если европейские пороки - от приземленности идеалов, то русские - это срыв при воплощении возвышенных идеалов. Русская душа страстно тянется к небесному, но при потере жизненных основ и духовной ориентации не удерживается в серединных измерениях и обрушивается в преисподнюю. Отчего русский человек и предстает в истории либо в образе божеском, либо в обличии зверском, он способен на проявления и неистовой религиозности, и неистового богоборчества.

Мессианская энергетика проявляется на разных уровнях культуры в противоположных направлениях. Когда по тем или иным причинам сокрушались носители культурного архетипа - традиции, жизненный уклад, то в слепом инстинкте могли проявляться как созидательные, так и разрушительные порывы. Русский радикализм и максимализм -

 

«не от пресыщения, а, напротив, от жажды... Не только от жажды, но даже от воспаления, от жажды горячешной!.. Наши как доберутся до берега, как уверуют, что это берег, то уж так обрадуются ему, что немедленно доходят до последних столпов... И не нас одних, а всю Европу дивит в таких случаях русская страстность наша: у нас коль в католичество перейдет, то уж непременно иезуитом станет, да еще из самых подземных; коль атеистом станет, то непременно начнет требовать искоренения веры в Бога насилием, то есть, стало быть, и мечом! Отчего это, отчего разом такое исступление?.. Оттого, что он отечество нашел, которое здесь просмотрел, и обрадовался; берег, землю нашел и бросился ее целовать! Не из одного ведь тщеславия, не все ведь от одних скверных тщеславных чувств происходят русские атеисты и русские иезуиты, а и из боли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему делу, по крепкому берегу, по родине, в которую веровать перестали, потому что никогда ее и не знали! Атеистом же так легко сделаться русскому человеку, легче, чем всем остальным во всем мире! И наши не просто становятся атеистами, а непременно уверуют в атеизм, как бы в новую веру, никак и не замечая, что уверовали в нуль. Такова наша жажда! Кто почвы под собой не имеет, тот и Бога не имеет» (Ф.М.Достоевский).

 

Онтологическая поляризация русской души сказывается в различных измерениях и коренным образом отличает русского человека от европейцев.

 

«Француз - догматик и скептик, догматик на положительном полюсе своей мысли и скептик на отрицательном полюсе. Немец - мистик или критицист, мистик на положительном полюсе и критицист на отрицательном. Русский же - апокалиптик или нигилист, апокалиптик - на положительном полюсе и нигилист на отрицательном полюсе. Русский случай - самый крайний и самый трудный. Француз и немец могут создавать культуру, ибо культуру можно создавать догматически и скептически, можно создавать ее мистически и критически. Но трудно, очень трудно создавать культуру апокалиптически и нигилистически. Культура может иметь под собой глубину, догматическую и мистическую, но она предполагает, что за серединой жизненного процесса признается какая-то ценность, что значение имеет не только абсолютное, но и относительное. Апокалиптическое и нигилистическое самочувствие свергает всю середину жизненного процесса, все исторические ступени, не хочет знать никаких ценностей культуры, оно устремляет к концу, к пределу. Эти противоположности легко переходят друг в друга... И у русского человека так переменно и так спутано апокалиптическое и нигилистическое, что трудно бывает различить эти полярно противоположные начала» (Н.А.Бердяев).

 

В данном случае необходимо различать понятия: эсхатология - это устремленность к Новому Небу и Новой Земле, к горнему миру, к запредельному; апокалипсис же описывает трагедию конца мира сего. Если эсхатологическое сознание сосредоточено на зарницах преображенного мира, оно устремлено к началу Нового Бытия, то апокалиптическое сознание заворожено неизбежностью абсолютной смерти всего в мироздании, оно зациклено на конце старого мира. Целостное религиозное сознание органично охватывает обе перспективы - и конца времен, и начал вечности. Одно представление без другого самоограничивается: апокалиптический страх без эсхатологического чувства - гипнотизирует, эсхатологическая устремленность без ощущения трагедии всеобщего конца - экзальтирует человека. Религиозная аффективность, или маниакальная апокалиптичность, внедрена в русскую душу иосифлянством, и с тех пор рецидивы ее выплескиваются в трагические периоды русской истории. Иначе обстоит дело в безрелигиозном сознании, которое лишено ощущения вечности, ограничено мирскими понятиями, для него безысходно пессимистическими становятся и представления о конце времен. Все духовные чаяния, вся слепая религиозная энергия безбожного человека концентрируется в узких мирских границах и порождает фантомы. Секулярно эсхатологическое сознание рождает утопизм - учение о тысячелетнем царстве Божием на земле; секулярно апокалиптическое сознание маниакально зациклено на перспективах смерти. Если первое - это утопия созидания, то второе - это мания всеотрицания и всеуничтожения. Русское мессианское сознание при впадении в атеизм порождает характерно русские формы утопизма и одержимости, связанные, как правило, с искажением эсхатологических и апокалиптических чаяний. И ложный героизм, и искаженная жертвенность, и нигилистическое всеотрицание, и стремление к разрушению - это формы устремленности к концу потерявшей Бога и потерявшейся души, когда секулярная апокалиптика перекрывает и побеждает эсхатологию. Европеец в приземленной эсхатологической одержимости целиком в пределах мира сего: он стремится к подчинению и порабощению всех вокруг, насаждает железный порядок. Русский в апокалиптической мании разрушает, истребляет все и вся вплоть до самосожжения старообрядцев - не представимый в Европе феномен.

Одни и те же качества национального характера могли сказываться по-разному - до противоположности - в слоях, укорененных в традициях и оторвавшихся от них. Некоторые черты русского характера отзывались в послепетровском дворянстве и интеллигенции в негативном преломлении. Так, беспочвенная русская интеллигенция была беспочвенна по-русски страстно: истово, с надрывом; радикально нигилистична - до отрицания всякой почвы как жизненной плоти. Секуляризованное сознание оставалось биполярным, но отвергало онтологичность мирских реальностей не во имя Божественного, а тотально нигилистически.

 

«Русская интеллигенция в огромной массе своей никогда не сознавала себе имманентным государство, Церковь, отечество, высшую духовную жизнь. Все эти ценности представлялись ей трансцендентно-далекими и вызывали в ней враждебное чувство, как что-то чуждое и насилующее. Никогда русская интеллигенция не переживала истории и исторической судьбы, как имманентной себе, как своего собственного дела, и потому вела процесс против истории, как против совершающегося над ней насилия» (Н.А.Бердяев).

 

При этом нужно иметь в виду, что секуляризованная апокалиптичность свойственна состояниям богооставленности или оторвавшимся от Бога сословиям. Маниакальная апокалиптичность может проявляться и в искаженном религиозном сознании. Но она не присуща здоровому состоянию русской души и не воспитывается русской православной традицией. Вместе с тем, отсутствие серединной сбалансированности вбрасывает русского человека в крайности всякий раз, когда рушится зыбкий жизненный космос. Европеец и в достойном состоянии, и в пороках своих целиком прилепляется к мирским реалиям. Русский человек обустраивает жизнь во имя праведных небесных идеалов, а рушит ее во имя ложнопонятых непрагматичных идей. Русский характер соткан из парадоксов: будучи более «заоблачными», чем европейцы, русские смогли освоить грандиозные пространства; менее европейцев укорененные в земном мире, русские проявляются в нем несравненно сложнее и органичнее. Отсутствие серединного измерения сказывается во всем.

Русский характер поляризован и в соответствии с жизненным назначением, усилиями в разделении труда различных слоев и культурных групп. На одном полюсе - заземленный тип, на другом - воспаряющий к высям заоблачным; на одном - оседлые труженики, смиренные тягловые мужи, на другом - вольные странники, освоители новых пространств, на одном - консерваторы охранители (отчего закономерно инертны и погружены в материю, не хотят самодеятельности и активности), на другом - вдохновенные творцы, открыватели новых духовных измерений. Но и те, и другие - по-своему созидатели, обустраивающие суровую землю. Многообразие национальных типов говорит о богатом содержании национального характера, а не о его антиномичном надломе. У большого народа - большая душа. А у народа, выживающего в невиданно сложных и суровых условиях, - душа неизбежно усложненная, вмещающая многообразие свойств и состояний. Некоторые антиномичные качества сочетались в русской душе в силу ее сложности, глубины и широты, что является тяжким бременем бытия, - отчего и говаривал Ф.М.Достоевский: «широк русский человек - надо бы сузить».

Разрушительный антиномизм русского характера (покорность и бунтарство, вольность и рабство, созидание и разрушение, стремление к гармонии и провалы в хаос...) основан на некоторых врожденных свойствах. Но большинство из них усилено предельно тяжким бременем исторического назначения народа, душа которого поляризуется в драме истории, в напряженной динамике духовных подъемов и срывов. Множество переворотов и срывов в русской истории объясняется не столько национальным характером, сколько катастрофичностью условий выживания: нестабильность, неустойчивость и непредсказуемость были вполне объективными жизненными факторами, а звериное чувство опасности только реагировало на них. Болезненные крайности приобретались в трагическом пути и мучительно изживались, не столько сочетаясь, сколько чередуясь. Святая Русь - это духовный идеал и движитель судьбы России. Русская смута - это трагический срыв и самозабвение народа, когда прирожденные достоинства вытесняются паразитирующими на них пороками.

Один из загадочных парадоксов русской истории заключается в том, что, с одной стороны, народ освоил самые большие в истории пространства, что, безусловно, свидетельствует о невиданных силах; с другой стороны, жизнь на этих просторах обустроена гораздо меньше, и при огромных ресурсах уровень жизни гораздо ниже, чем на Западе. На деле же, одно является продолжением другого. Прежде всего, русские жизненные пространства являются самыми суровыми среди всех цивилизованных народов, к тому же их защита от бесконечных нашествий требовала огромных сил. Объективные условия бытия предопределяли в народном хозяйстве низкий прибавочный продукт, большую часть которого приходилось затрачивать на государственное самосохранение. Сил и талантов народа хватало на то, чтобы так обустроиться, этого было достаточно, чтобы не погрязнуть в заботах о хлебе насущном или в стремлении к недостижимому комфорту и главное, сохранить силы для наиболее насущного - осмысления жизни, духовного творчества, самосозидания и созидания культуры.