В. Видеманн

 

Дух и почва русской государственности

 

Определение государства в категориях Духа и Почвы

 

Всякое государство представляет собой форму организации социального порядка, содержание которого определяется солидаризируюшими нацию принципами. Эти и принципы находят свое выражение как в духовной, так и в материальной жизни нации, представляясь в первом случае каноном традиции, в во втором – законодательным кодексом.

Государство, рассматриваемое как онтологический феномен, верхней границей своего 6ытия имеет Дух, откуда исходит сама идея государственности, тогда как его нижней границей будет Почва – территория, жизнь населения которой определяется данной государственной идеей. Таким образом, всякая государственность есть манифестация единения Духа и Почвы в знаках исторической традиции и актуального гражданского самосознания нации.

Если же говорить о Духе и Почве государства как не онтологического, а социального феномена, то в этом случае Почвой как легитимированным основанием последнего будет являться его законодательное начало, а Духом – иконический образ государственной идеи.

В знаках современной российской государственности такая Почва представляется текстом Конституции как законодательно артикулированного волеизъявления народа "носителя суверенитета и единственного источника власти” (Статья 3.1. Конституции Российской Федерации), тогда как Дух России воплощается в ее национальном гербе.

 

Российский орел как знак имперского наследия

 

Национальный герб как икона государственной идеи должен символическим образом выражать собой содержательную суть Конституции (Основного Закона) – как той же идеи, но раскрываемой в законодательном тексте. При соответствии символизма государственной геральдики внутреннему характеру Конституции можно говорить о формальном наличии единства Духа и Почвы в их значении как фундаментальных категорий державной доктрины социальной гармонии. Но в случае современной России такого единства, увы, не наблюдается: имперский орел никак не вяжется с той общественно–политической моделью, что излагается в новом Основном Законе Российской Федерации (в данном случае мы аллегорическим образом формулируем одну из главных проблем философии русской истории – проблему противостояния традиционалистской имперской идеи либерально–демократическому западническому мировоззрению).

То, что вариант орла, принятого в качестве государственного герба современной России, является имперским символом – однозначно видно из наличия как венчаемых его головы корон, так и из зажатых в когтях скипетра и державы. К примеру, орел эпохи Временного Правительства 6ыл лишен этих знаков, и это отвечало имевшему тогда место республиканскому статусу России. Новый орел – вновь коронован, что мы воспринимаем как косвенный намек самого Провидения на то, что Дух российской государственности вновь возвращается к своему первоисточнику – к римско–византийской имперской традиции.

Античный имперский порядок, не имевший прямых аналогов в истории Западной Европы, был основан на принципах военно–клерикального автократизма, воплощавшегося в лице императора–архиерея как одновременного главы государства и церкви. Позднее традиция императоров–архиереев нашла свое отражение в русском самодержавии, но не в полном своем объеме, поскольку при том, что Русская православная церковь полностью восприняла нормы византийского канонического права, тем не менее, кодекс гражданского права Византии и соответствующая государственно–правовая традиция так и не получили в России своего однозначно–законного статуса. Процесс действительного обретения Москвой имперского лица нового, третьего Рима был прерван Петром I, который стал вводить в общественно–политическую жизнь России элементы чуждой ей традиции западноевропейской правовой культуры (которая, к слову сказать, в сравнении с рафинированной правовой культурой Византии, представляла собой варварскую эклектику и, естественно, не могла отвечать условиям складывавшегося в России византиноподобного государственного строя). Таким образом, начавшийся при Петре I насильственный перевод России на рельсы западного правосознания не только деформировал исторически предопределенное развитие страны как "нового Рима", но и вообще привел всю государственную систему к ее полному краху. Триумф в России большевизма – это, фактически, триумф западной социальной идеи, внутренне одухотворяемой Римом латинским, вероотступническим.

Теперь, после падения 6ольшевистских порядков, Россия ищет пути возвращения к принципам своей исконной государственности, и принятие византийского имперского орла в качестве символа последней – явное тому свидетельство. Однако, это – лишь первая интуитивная вспышка Духа, тогда как вся Почва современной русской государственности (или все ее Тело) до сих пор остается пропитанной обессиливающей ее микстурой из римской кухни, самый наглядный пример чему – новая Конституция Российской Федерации.

 

Основы гражданской этики

 

Всякое законодательство – конституционное и иное решает два основных вопроса: о природе власти и о формах ее применения. Ответ на первый вопрос имеет этическое измерение, тогда как на второй – политическое. Основы гражданской этики всегда 6олее устойчивы, чем основы политические, поскольку последние относятся к области спекулятивной изобретательности, тогда как этические принципы – по самому определению – принадлежат к сфере Вечного. Гражданская этика наиболее непосредственным образом проявляет себя в духовно–исторической традиции нации, кодифицируясь в обрядах, обычаях и моральных нормах. Именно социальная этика, а не политическая система, определяет характер нации и ее историческую судьбу.

Традиционная гражданская этика носит в России безусловно–имперский характер, что наглядно манифестируется в иерархической структуре Русской православной церкви – хранительницы национальных духовных ценностей. В принципе, вместо слова "имперский" можно было бы употребить слово "автократический", поскольку "император" – это понятие из римской социально–правовой культуры, тогда как "автократор" (рус. "самодержец") юридическая и одновременно вероучительная категория византизма. Сочетание в византизме законодательных и вероучительных начал в рамках единой доктрины симфонии (т.е. метафизического "созвучия") являет собой уникальную особенность православия как высшего синтеза всей позднеантичной мысли в целом. В равной степени и понятие "этики" имеет в византизме два аспекта: как вероучительный, так и юридический. В этом смысле, говоря об имперской (или автократической) этике, мы подчеркиваем именно тот аспект критерия этического, который вообще отсутствует в западной мысли и культуре. Чтобы 6олее наглядно представить всю разницу между православным и западным подходами к решению проблемы этики, а в принципе – и разницу между византийской и западноевропейской правовыми традициями вообще, – обратимся к некоторым ключевым для нашей темы аспектам фундаментального богословского спора о природе Пресвятой Троицы, поскольку именно различие в Символе Веры определяет и все последующее различие в духовных культурах византийского Востока и латинского Запада.

 

Догмат о природе Пресвятой Троицы

 

И в православном, и в католическом Символе Веры природа Пресвятой Троицы признается единосушной. Но если в первом случае считается, что Сын рождается Отцом, а Святой Дух от Отца исходящ (т.е. Святой Дух исходит исключительно от Отца, и Сын может передавать Святой Дух лишь предварительно получив его непосредственно от Отца), то во втором случае – т.е. в случае католического догмата – Святой Дух в равной степени исходит и от Сына (иными словами, Сын здесь является независимым от Отца источником Святого Духа). Посмотрим теперь, в чем здесь состоит принципиальная разница.

 

Эллинистические корни христианства

 

Понимание основ христианской мысли и способность к их экстраполяции на ткань практической проблематики исторического и социального характера невозможны без адекватного включения в широкий контекст всей эллинистической культуры в целом, составной частью которой является христианство как социальнокультурный феномен. Условным "крестным отцом" эллинизма можно считать Платона, который в своей философии как бы заранее очертил круг тех проблем, на решение которых была направлена эллинистическая мысль – начиная с ранней стадии своего становления в эпоху греко–македонского завоевания Востока и вплоть до времени принятия Римом христианства в качестве официальной религии Империи. Особенность эллинизма состояла в том, что это 6ыло явление многонационального и мультикультурного характера, далеко вышедшее за пределы "повивальных пелен" изначально обусловившего его собственное рождение греческого таксиса (философской и социальной идеи мировой гармонии, универсального порядка, "царства разума", логоса). Повивальными же пеленами для философии самого Платона послужила диалектика Сократа с ее особой фиксированностью на проблеме этики. Излагая свое учение, Сократ неоднократно намекал на его прямую связь с эзотерической традицией орфизма – одного из мистических течений в Древней Греции. Так, человечество, согласно орфическим представлениям, 6ыло создано 3евсом из праха испепеленных им титанов замешанного на крови растерзанного ими сына его Диониса. Предназначение человека, по вере орфиков, состоит в очищении дионисийской крови от примеси титанического праха – т.е. греха. Основное средство такого очищения есть орфическая этика, сочетающаяся с самодисциплиной и особыми ритуалами. Таким образом можно видеть, как уже в орфизме задается тот ряд тем с упором на специфическое мистико–этическое содержание, который впоследствии получает свое дальнейшее развитие у Платона и его ученика Аристотеля, и далее – в традициях эллинистической философии у академиков, перипатетиков, стоиков, – вплоть до отцов христианской патристики.

 

Символ Веры как метамодель герменевтической методологии

 

Единосущность Сына Отцу есть аллегорическое представление той гносеологической установки, согласно которой идея человеческого имманентна идее 6ожественного. Это означает, что последнее мыслимо исключительно в контексте человеческой про6лематики, обретающей, в свою очередь, через это этический характер. Рождение Сына Отцом сопоставимо с рождением слова (гр. логос) из мысли (гр. нус, лат. интеллект). Слово, окончательно раскрывающее себя в языке (т.е. в традиции), восходит в тайне своего проявления к чистой, неартикулированной интуиции духа – к тому, что Платон называл "диалектикой". С другой стороны, слово воплощается в конкретных понятиях и таким образом играет роль организующего язык посредника. Сам по себе язык – как грамматически соподчиненный логический строй – есть основной объект аристотелевской метафизики, в которой Перводвигатель имеет значение изначального слова–логоса как верховного субъекта речи.

Исходящий от Отца Святой Дух есть благодать (в смысле "блага" у Платона), сравнимая со стоящим за всяким словом смыслом. Слово само по себе смыслом не обладает, но обретает его в силу своей причастности к интеллекту, разуму. Таким образом, привнесенная римско–католической церковью добавка к Символу Веры в виде понятия "филиокве" – "и от сына" (т.е. Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына) превращает слово в самостоятельное смыслосодержащее начало, фетишизируя тем самым форму и "придавая Богу сотоварищи".

Христианство как исторически новая форма правосознания развилось на материале полемики с правовой культурой иудаизма с одной стороны, и Рима – с другой; причем обеим этим оппонентам христианской мысли свойственно абсолютизирование формального слова и текста. И в римской религии, и в иудаизме (а также в довольно близком к некоторым нормам иудаизма исламе) авторитет священного текста Закона основывается на догмате о святости самой его буквы, и долг человека – беспрекословно следовать этой букве. Апостолическая традиция, напротив, игнорирует духовный авторитет иудейских фарисеев и книжников, акцентируя роль пророков, вещавших о Сыне – т.е. как бы изначально признававших наличие предвечного Человека до непосредственного акта творения. Евангелисты и апостолы, объявляя Сына изначально–сущим, тем самым отрицают непосредственный контакт с божественным (в ипостаси Отца) ветхозаветных патриархов, поскольку – по евангельской логике – такой контакт возможен исключительно при посредничестве Сына – или, иными словами, при допущении, что божественное принципиально содержит в себе человеческое. Согласно библейской традиции, Бог создал человека лишь на шестой день творения, что означает известную дистанцированность проблематики 6ожественного от проблематики человеческого, трансцендентность божественного человеческому, а стало быть и спекулятивность всякого рода этических критериев. Пророчества же о Сыне – это откровения об имманентности человеческого божественному, об этической природе самого божественного. В то же время это является отрицанием божественности формального слова как такового.

 

Особенности римской правовой традиции

 

Искажение римской церковью Символа Веры вставкой "филиокве" дало возможность папе легализовать культ Слова как самодостаточной духовной инстанции, а фактически вернуться к критериям авторитетности как они понимались языческим римским правом. При этом Сын "лишается" своей реальной посреднической (евангельской) роли, превращаясь в самостоятельного носителя благодати Святого Духа. Роль же такого посредника закрепляется за папой (отсюда – и догмат о его безгрешности) как главой церкви. Со времени церковного раскола западная философия права стала развиваться как схоластическая интерпретация римского права в его языческом ключе, где критерий этичности ставится в зависимость от изощренности толкования формальных грамматических функций текстообразуюших единиц. Это, в свою очередь, привело к непомерному росту инструментальной роли слова в западной правосознательной культуре и породило психологию индивидуалистической претензии к самой идее законности, в случае чего истина воспринимается уже не в этическом, а в стилистическом измерении. Такие тенденции и предопределили позднейшее появление протестантского правоведения, в котором берут свое начало как современные либеральные нормы буржуазной законности, так и мнимо–оппозиционные им основы коммунистической морали.

 

Принципы византийской правовой традиции

 

Реальную альтернативу многоголовой гидре римского легитимизма представляет византийская традиция, где аутентичность закона гарантируется признанием евангельской миссии Сына в духе православного Символа Веры. Здесь критерий авторитетности основывается на иерархической преемственности апостолического рукоположения, и таким образом выносится за рамки чисто текстового (спекулятивного) дискурса. Это значит, что слово здесь само по себе еще не представляет достаточного основания для выводов об истинности содержания изреченного, но является лишь формальным знаком стоящего за ним этического модуса. В православии область чистой этики есть объект достижения мудрости, а последняя неотделима от благодати.

В византийской автократической правовой доктрине (классически представляемой юстиниановским Сводом гражданского права) император–архиерей обретает статус верховного носителя государственной власти, даруемой Богом.

Однако, "Бог" в этом контексте является не онтологической, а законодательной категорией. Иными словами, под Богом здесь следует понимать не некую отвлеченную от человека универсальную силу, сотворившую (наподобие библейского Иеговы) мир, а Отца в Троице. Место обитания Его – Церковь как соборность православного народа. Таким образом, Бог, дарующий власть императору–архиерею – это соборный дух православной традиции как высшее этическое начало государственной идеи и побуждаемой ей политической воли нации.

 

Конституция Российской Федерации. Власть и народ

 

В новой Конституции Российской Федерации идея народа как источника власти не только не имеет ничего общего с тем, что понимается под "народом" в православной традиции, но даже с точки зрения критериев современной западной правовой культуры (в верности которым клянутся сегодняшние российские демократы) за последним не признается наличия статуса подлинно–суверенного начала, поскольку свобода его волеизъявления оговаривается туманными "нормами" абстрактно–единого мирового сообщества. У действительного мирового сообщества – в его полном объеме – никаких общепризнанных норм нет. Другое дело, что Запад как духовный и политический наследник Рима пытается внушить этому сообществу свои нормы, выдавая их за мировые. Впрочем, это – старая история, и недавнее колониальное прошлое 6ольшинства народов планеты – лучший тому свидетель. Суверенность единой воли нации игнорируется в Конституции РФ как минимум в двух случаях: в главе 1(15,4) и в главе 3(76,6). В первом случае – авторитет заключенных Россией международных договоров ставится выше авторитета самой Конституции (а это означает, что воля народа приносится в жертву прихотям исполнительной власти). Во втором случае – авторитет Конституции подчиняется авторитету правового акта, принятого Субъектом Федерации (здесь, фактически, законодательно оформляется положение о приоритете части над целым и таким образом отрицается безусловное моральное единство нации, а стало быть – и ее право на статус единственного источника власти).

Все это говорит о том, что положения российской Конституции о природе власти не соответствуют нормам традиционной гражданской этики российского общества и государства, а кроме того – противоречат сами себе.

 

Федеративность как источник центробежности

 

Не лучше здесь обстоит дело и с вопросом о внутриполитическом единстве России. Начать, хотя бы, с самого официального названия государства. Согласно Конституции, "наименования Российская Федерация и Россия равнозначны" (1,1,1). А раз равнозначны, то в каком случае Россия уже не равнозначна Великороссии как территории расселения собственно русского народа. И вот совершенно, "неожиданно", мы вдруг обнаруживаем такую ситуацию, когда все крупнейшие народы России оказываются объединенными в национальные республики как Субъекты Федерации с правом на обладание собственной респу6ликанской конституцией, тогда как наиболее многочисленный народ государства, великорусский — права на национальную конституцию не имеет! Если же предположить конституционное оформление Великорусской Республики, то в таком случае почти с неизбежностью повторится сценарий распада СССР: центральное правительство Российской Федерации очень быстро сможет превратиться в никому не нужную фикцию, Но при нынешнем положении вещей получается, что крупнейшие народы России защищены от прямого авторитарного диктата федеральной власти правовыми барьерами своих национальных конституций (которые в некоторых случаях могут иметь даже приоритет над федеральными законами!), а в это время великорусский народ не имеет ни национального правительства (поскольку федеральное правительство формируется с условием участия всех Субъектов федерации), ни механизма правовой защиты своих национальных интересов (т.е. отсутствуют национальный парламент и конституция). Отсюда, вопрос ставится вполне конкретно: или Конституция Российской Федерации должна быть признана единственной действующей конституцией на всей территории государства, а все прочие "республиканские" конституции отменены в пользу уставов краевого, областного, федерально-муниципального или окружного уровней (это одновременно означает и ликвидацию "республик" в республике как "государств в государстве", а также соответствующую коррекцию правовых статусов федеральных территорий), или же великорусская нация использует свое историческое право на создание собственного национального государства – пусть и в рамках Российской Федерации.

 

Противоречия между различными эшелонами власти

 

Достаточно противоречиво определяется в Конституции РФ характер взаимоотношений между различными структурами власти, равно как и сам легитимный характер этих структур. К примеру, с одной стороны – Государственная Дума выступает как законодательный орган представительной народной демократии, с другой же – президент наделяется полудиктаторскими полномочиями. Совет Федерации своеобразный Сенат — воплощает собой компромисс между думской демократией и президентской диктатурой, что отражено в принципе выбора его членов: Совет Федерации входят по два представителя от каждого субъекта Российской Федерации: по одному от представительного и исполнительного органов власти” (5,95,2).

Не перечисляя в подробностях всех соответствующих пунктов Конституции РФ, кратко отметим ниже основные "зоны" вероятных перманентных конфликтов между различными структурами власти. Так, противостояние президента и Думы сосредоточится по линии принятия последней законодательных актов и в вопросе назначения главы правительства. Противостояние президента и Совета Федерации – в вопросах назначения судей Конституционного, Верховного и Высшего Арбитражного судов РФ. Противостояние Думы и Совета Федерации выявится как в законодательной практике, так и в деятельности Счетной Палаты, контролирующей Федеральный бюджет.

В условиях складывающегося двоевластия Думы и президента естественным образом будет возрастать посредническая роль Совета Федерации. Учитывая компромиссную природу его состава (о чем уже сказано выше), следует предположить, что в нем начнется складывание демократических (продумских) и автократических (пропрезидентских) группировок. При этом сам президент и федеральное правительство, разыгрывая свою "сенатскую карту", вынуждены 6удут идти на уступки стоящим за сенаторами властным структурам Субъектов Федерации, а это с неизбежностью усилит центробежные тенденции в государстве. При этом больше всех пострадает именно великорусский народ, общенациональные интересы которого не защищены соответствующей конституцией, не представлены национальным собранием и поэтому легко могут быть принесены в жертву произволу краевых, областных и окружных администраций.

 

Необходимость национальной интеграции и всеобщего обновления

 

Распад России как государства и гражданскую дегенерацию великороссов как нации может остановить лишь наличие мощной общенациональной идеи, которая должна будет выразить себя в знаках духовной, политической и социально–хозяйственной Реформации. Волей судьбы символ этой идеи уже явлен: это – имперский орел. о значении которого сказано выше. Рассмотрим теперь каким о6разом эта Идея может быть реализована в плане государственного и социального обновления.

Задачи и пути национального обновления не могут быть до конца поняты без соответствующего осмысления феномена российской государственности в контексте мировой истории. Это осмысление должно осуществляться исключительно в категориях искомых духовной и государственной традиций русского общества, ибо лишь в этом случае наша нация сможет осознать себя во всем объеме своей исторической памяти как источника провиденциальной народной воли.

 

Популярный взгляд на русскую историю

 

В настоящее время в широких общественных слоях господствует крайне упрощенное (а подчас — и весьма искаженное) представление о6 истории России и русской государственности. В целом, это представление можно свести к следующей схеме.

На заселенной славянами территории Восточной Европы возник в 1Х веке союз языческих княжеств, объединенных в Киевскую Русь. В 988 году киевский князь Владимир обратил население Руси в православную веру, заложив тем самым основы феодального государства, В ХIII веке это государство было завоевано татаро-монголами, а в ХV веке — на базе Московского Княжества – стало складываться новое Русское Государство. При Петре I Русское Государство преобразовалось в Российскую Империю, где с ХIХ века получили активное развитие капиталистические отношения. Процесс построения в России капитализма был прерван большевистским переворотом 1917 года, в результате чего экономика страны перешла на социалистические рельсы, а христианская традиция уступила в массовом сознании место атеизму. И вот, Советский Союз распался вместе с господствовавшими в нем социалистическими отношениями, и ныне мы имеем Российскую Федерацию как демократическое правовое государство, Конституция которого гарантирует всем его гражданам полную независимость в вопросах выбора формы собственности и мировоззрения. Теперь основная общественная проблема представляется большинству населения как дилемма выбора между двумя формами капитализма – тотального или же государственно-ограниченного, а что касается идейных принципов – то тут, похоже, все остается по Марксу: всякая идеология есть концентрированно выраженная экономика. При этом поиски русским обществом своего "собственного лица", отнюдь, не теряют драматичности, о чем явно свидетельствуют и политические события последних лет в России, и ее противоречивая авторитарно-демократическая Конституция как Почва, из которой произрастает вся структура государственности.

 

Римско-католическая церковь как явление феодальной эпохи

 

В действительности же России ни к чему искать какое-то новое лицо, но достаточно смести пыль с уже давно имеющегося. Это лицо – православие, но не в узкоконфессиональном его смысле, а как фундаментальная гражданская и государственная традиция, восходящая в своих основах к классическим нормам античной цивилизации. Как правило, именно античная природа православия остается "за кадром" восприятия его современным сознанием, которое вообще привыкло рассматривать христианство как социальный феномен по преимуществу средневековой природы, а церковь, соответственно – как один из общественных институтов, сложившийся в эпоху феодализма. Это мнение выработано западной академической историософией, и здесь, в принципе, есть своя правда. Вернее – доля правды. Эта доля состоит в том, что римско-католическая церковь – как часть общехристианской традиции – действительно является общественным институтом, возникшим в контексте феодальных отношений в Западной Европе, а само начало там этих отношений можно датировать временем падения Западной Римской Империи. После крушения последней, на ее территории образовался ряд варварских государств, где политическая власть находилась в руках варварской же военной элиты – племенных вождей и их родственников, превращавшихся по мере крещения в христианских королей и прочих титулованных особ. С другой стороны, исконно-римское население этих государств (королевств) обладало более сильными, чем варвары, культурными традициями, и поэтому распространение христианства в западной части бывшей Империи являлось своеобразной социальной инициативой римлян, которые увидели в церкви инструмент для осуществления своего идеологического и правового доминирования над разобщенными между собой, чуждыми всякой идее гражданской солидарности, варварами.

Первоначально именно римляне составляли на Западе всю клерикальную элиту, а саму христианскую церковь (в те времена – еще единую) они прямо понимали как носительницу римских традиций, и в особенности – как единственный форпост этих традиций в покоренной варварами Западной Европе. В то же время церкви – в лице ее римской епархии с папой во главе — противостояли варварские владыки со своими вассалами, во многом еще придерживавшиеся разрозненных патриархально-общинных культов. Крещеные варвары мало что могли воспринять из содержания социально-политической доктрины римской церкви, не говоря уже о тонкостях схоластической риторики, но они должны 6ыли передоверить в ее руки исполнение целого ряда важных функций в деле организации общественного правопорядка и создания соответствующих социальных институтов, поскольку сами на то явно не были способны. В силу этих обстоятельств папы были вынуждены постоянно лавировать между лояльностью византийским императорам (как все еще номинально признававшимся главам всех подлинных римских имперских институций, и в том числе – единой церкви) с одной стороны, и варварским королям – с другой. В конце концов, Ватикан сделал ставку на воссоздание Западной Римской Империи — политической альтернативы Византии с одновременным доминированием папской курии над имперскими структурами. С этого времени начинается перманентная борьба пап со светскими владыками за влияние в Западной Европе. Эпоха этой борьбы является составной частью всего феодального периода западноевропейской истории, который затем сменяется Ренессансом как началом новой исторической фазы общественного развития.

 

Ренессанс

 

Ренессанс принято рассматривать как зарю буржуазного общества, капитализма, современной либеральной демократии, а также современной западной духовности и культуры. Одновременно Ренессанс – это и возвращение к античной идее, к канонам античной эстетики, к проблемам античной этики и философии. Можно сказать, что Ренессанс явил собой некое возвращение того античного духа, что был погребен со времен крещения Западной Европы в V веке под сводами забвения и вновь воскрес через тысячелетие – в веке ХV. В течение феодального тысячелетия античный дух насыщал собой варварское общество, действуя посредством христианства, но внутренним своим содержанием имея ту римскую традицию, что когда-то и составляла основание римской державности, неотделимой от римского права и римской государственной религии. После падения Рима эта традиция нашла свое выражение сначала в католической схоластике, затем – в протестантском богословии, и еще позднее – в различных буржуазных социально-политических доктринах (к числу которых относятся и всевозможные социалистические утопии).

 

Римская идея

 

Римская идея – это идея мирового города, а точнее – Рима как мирового города. Первоначально Рим как город представлял собой частный случай гражданской общины в духе античного полиса. В результате культурного и политического влияния эллинизма римская внешняя политика все более начинала обретать характер колониальной экспансии, а сам Рим – осмысливаться в значении мировой метрополии. В принципе, римлян к империализму подтолкнуло то, что в условиях существования на эллинистическом Востоке мощных монархий единственную возможность для сохранения независимости давало лишь наращивание собственного военнополитического потенциала и интенсивной развитие связанных с этой целью институтов и структур. Однако же, имеется и существенное различие между характером римского империализма и империализма, так сказать, эллинистического, Так, последний основан на принципе соподчинения многочисленных независимых полисов единой верховной власти монарха, имеющей божественный, трансцендентный характер. Для римского же империализма ведущую роль играет принцип владычества одного имперского полиса (т.е. Рима) над всеми остальными. При этом само такое владычество носит не трансцендентный (т.е. не артикулируемый в знаках логического смысла) характер, а юридический (в духе традиционной логистики римского права). Другая особенность "римской власти" в том, что в отношении подчиненного ей внешнего мира она выступает как начало авторитарное, тогда как ее внутренняя природа основывается на демократических началах; т.е. в Риме правит демократический сенат, а в мире – авторитарный Рим.

Идея подчинения всех городов верховной власти Рима нашла свое отражение в геополитической доктрине Ватикана как тезис об обязанности подчинения всех муниципальных епископов – римскому, т.е. папе. Начиная с эпохи Ренессанса – как времени возвращения латинской Европы к гражданской культуре античного полиса, но на новом историческом витке ее изначальное понятие полиса как гражданской общины инспирировало идею государства как "дома" нации. Отсюда идея Рима как города городов обретает свое новое измерение как идея национального доминирования. Так начинается эпоха борьбы буржуазных "полисов-наций" за титул мировой имперской нации – новых римлян. Первыми начали эту борьбу венецианцы, затем инициатива перешла к испанцам и португальцам, и далее – к голландцам, британцам, американцам... Кроме того, на роль новых римлян в разные периоды истории претендовали французы, австрийцы, итальянцы и немцы.

 

Особенности византийской истории и перспективы византийского Возрождения.

 

Византия, в отличие от Западной Европы, отстояла свою независимость от варваров, и поэтому античная государственная и гражданская идея получила здесь свое дальнейшее развитие – то, которого не знал Запад. Результатом этого развития явилось оформление доктрины православного царства — симфонии. В Византии не было прямого политического противостояния церкви светским властям, и епископы не претендовали на исключительность своего статуса. Государственным языком Империи вновь стал греческий, а это во многом обусловило возрождение эллинистической монархической идеи, восходящей к таксису (порядку, строю) мировой империи Александра Македонского. Эта идея, однако, не выступала самостоятельно, а была сочтена с римской правовой культурой и христианской этикой в ее православном толковании. В византийском обществе понятия гражданина и православного (как подданного императора-архиерея) фактически совместились, и таким образом государство и церковь объединились в симфоническом союзе. В целом же, Византийская Империя – вплоть до эпохи первых крестовых походов – продолжала оставаться позднеантичным государством, и православная церковь – как один из социальных институтов этого государства – также является, в сущности своей, феноменом античного мира.

Говоря о различии между параллельно существовавшими мирами – античным византийским и средневеково-феодальным латинским, – не следует забывать и того, что оба эти мира в то же время родственны друг другу как восточная и западная части изначально единого пространства римско-эллинистической цивилизации. Эта изначальная родственность во многом определяет типологическую схожесть некоторых фундаментальных исторических процессов, реализующихся как на латинском Западе, так и на православном Востоке – при всей, разумеется, сущностной разнице этих процессов как манифестации онтологии духа. Пример типологической схожести представляют собой свойственные и Западу и Востоку культурно-исторические циклы, протекающие в рамках аналогичных временных параметров. Так, Рим крестил западных варваров (в массе своей – германцев), которым потребовалось целое тысячелетие для того, чтобы впитать христианскую идею, а вместе с ней – и политико-институциональные принципы античной классики. В итоге средневековая Европа пришла к Ренессансу. Константинополь крестил восточных варваров (в массе своей – славян), которым пришлось пережить свое тысячелетие впитывания христианства: сроки этой "инкубации" заканчиваются в наши дни, и в духовном небе византийского Востока уже полыхает заря его собственного Ренессанса-Возрождения. Ни это возрождение античной идеи не в римской, как то было на латинском Западе, а в византийской ее ипостаси как идеи православной симфонии. В этом – как раз существенное отличие идущего на Востоке исторического процесса от имевшего свое начало пять веков назад, типологически близкого ему, процесса западного Ренессанса. Сама по себе разница в пять столетий здесь обусловлена тем, что христианизация варварского Запада началась на пять веков раньше христианизации варварского Востока. Но это формальная разница. Существенная же разница здесь в том, что христианизацию Западной Европы осуществляла римско-католическая церковь, которая сама по себе представляла лишь часть всего сложного комплекса "античного мирового порядка"; христианизация же Восточной Европы — в том числе и Руси – Константинополем явилась передачей традиции "античного мирового порядка" в ее полном объеме. Кроме того, европейское Возрождение имело место во времена еще реального существования самой Византии как единственного аутентичного хранителя всего античного наследия, и поэтому говорить о том, что европейцы заново "открыли" ценности античного мира (как это принято на Западе) — значит заведомо лжесвидетельствовать. Напротив, византийское Возрождение Востока – с центром этого процесса в православной России будет означать возвращение к подлинным ценностям античной цивилизации на уровне ее высшего исторического развития (т.е. в фазе симфонической православной империи).

 

Уникальный характер византийской государственности

 

Естественно, что возрождаемая античная идея обретает на своем новом историческом витке и соответствующее содержание. Для того, чтобы ясно увидеть, в чем состоят его особенности, прежде всего следует отказаться – как мы уже показывали выше – от шаблонов западных академических философии истории и философии права. Западная государственно-правовая культура никогда не поднималась до уровня византийской, поскольку развитие Западной Европы было прервано варварскими завоеваниями. В то же время, Византия представляется западными историками как одна из форм восточной деспотии, что совершенно не соответствует действительности и является на деле попыткой доказать абсолютную безальтернативность этике "римской законности" Запада. Эта же логика лежит и в основе абсолютизирования западной идеи свободной личности, буржуазных демократических свобод и психологии частного владения. Преодолеть эту логику может лишь непредвзятое отношение к материалу самой истории, который обнаруживает подлинную уникальность византийского государственного порядка и вместе с тем — прямое родство его с фундаментальными основами русской государственности.

Природа социальных отношений в Византии не вела к складыванию там изолированных сословных и классовых групп, каждая из которых преследовала бы более свои собственные, чем общегосударственные интересы, — вроде того, как это имело место в феодальной Западной Европе. Титул императора в Византии также не был, в принципе, наследственным, но делегировался народом, и таким образом идея православного самодержавия в ее изначальном смысле не имеет ничего общего с традициями наследственной власти феодальных монархов Европы. Экономика Византии всегда носила характер по преимуществу государственный, а не частный. Безусловная форма частного землевладения также была сильно ограничена, а социальный статус гражданина более зависел от личных успехов на государственной службе, чем от сословного происхождения. В целом, общественный строй Византии можно определить как античный имперский социализм (т.е. как особую форму развития эллинистической государственности в ее позднеантичной стадии).

Развитие византийской государственности было прервано турецким нашествием с востока, чему во многом способствовали интриги Венеции и Рима на западе. Окончательное отмирание в Византии античного порядка произошло после нашествия крестоносцев на Константинополь в 1204 году, когда на захваченной ими территории страны была основана т.н. Латинская Империя (1204 – 12б1 гг.). Восстановление византийской государственности через 57 лет уже ничего не могло спасти, и еще через полтора столетия Константинополь окончательно пал под турецким натиском.

 

Адаптация римско-византийского права в России и на Западе

 

На Русь византийская традиция проникла в Х веке, но не только в своем имперско-гражданском, сколько в церковно-каноническом аспекте. Имперское же звучание она стала впервые здесь обретать в ХV веке, после выдвижения лозунга "Москва – Третий Рим". Но русские самодержцы продолжали оставаться феодальными владыками, следуя традициям наследственной, а не выборной передачи власти. Выборность императора — это уже принцип античных традиций имперского общества (хотя нелишним будет заметить, что прецеденты всенародного избрания царя имели место и в Русском Государстве: к примеру, легитимация через референдум власти Ивана Грозного, избрание самодержцев Земским Собором).

События 1917 года, вызвавшие крушение российского самодержавия и всех монархических институтов, знаменовали собой завершение феодального периода в истории России, но отнюдь — не истребление имперской идеи как таковой (ведь сама по себе имперская идея является продуктом классической античности, и в этом смысле она – вечна). Семьдесят лет большевизма в стране явились актом Провидения, пролагавшем пути к освобождению общественного сознания от феодальных стереотипов личной зависимости в перспективе создания новых форм социальной гармонии. Россия, тысячелетие впитывавшая в себя "эллинскую мудрость" в виде православия, подготовлена сегодня к тому, чтобы на этот раз почерпнуть, из византийского источника знания и план социально-гражданского строительства Храма православной имперской государственности.

Подлинное Возрождение неизбежно связано в России с отказом от ориентации государственной и общественной мысли на нормы римского права в их западной подаче, с которыми связаны западные представления о природе свободы, демократии и гражданской солидарности (т.е. категории европейского Возрождения). В противовес всему этому следует обратиться к установкам римского права в его византийской ипостаси, что является единственным и подлинным фундаментом традиционных основ русской национальной гражданской и государственной культуры. Западное общество, не переживавшее высшей стадии развития социальных институтов античности, не содержит в своей духовной культуре тех реалий, что присутствуют в "культурном коде" народов византийского круга. Запад, фактически, не имеет и опыта античного христианства, поскольку последнее – феномен византийского Востока. В силу этих причин возвращение Европы к античным традициям было связано не просто с преодолением средневекового понимания христианства, но с преодолением христианства как религии таинств вообще. Возвращение же к античным традициям на христианском Востоке означает углубление в древнюю мудрость православия как уже самого по себе античного явления — культурного и духовного завещания Древнего Мира людям Нового Времени. Западная наука, зачисляя Византию в разряд восточных деспотий, тем самым не просто игнорирует более высокий уровень византийской правовой культуры в сравнении с современной ей правовой культурой средневековой Европы, но сознательно лукавит, поскольку в ином случае Западу придется открыто признать духовный и культурный приоритет православного Востока, а стало быть – и права его законных наследников. Латинянам легче допустить, что античное наследие вернулось к ним через мусульман (т.е. арабов, о чем и написано во всех учебниках истории), чем через православных (что есть истина).

Неверным будет представлять, что т.н. "буржуазное право" есть результат социально-исторического развития исключительно западного "неоримского" общества. Основы буржуазного права содержались уже в византийском имперском законодательстве, и именно оттуда они были заимствованы европейскими социальными реформаторами. Однако, в Западной Европе, чуждой традициям античного общества, буржуазное право обрело не столько общегражданское, сколько классовое звучание, поскольку в его основе лежали традиции феодальных свобод магистратов, дистанцировавшихся от государства как такового. В Византии такой дистанции не было в силу того, что посредником между магистратами и имперской властью выступала церковь (как особый институт позднеантичного общества). Выше уже говорилось, что понятие "гражданина" отождествлялось в Византии с понятием "христианина" (т.е. "православного"). Отсюда и то, что византийское правосознание всегда развивалось в русле религиозно обусловленных норм общегосударственной, имперской этики, которую западная историософия неизбежно объявляет этикой византийского правящего класса, деспотически навязывавшейся сверху всему остальному о6шеству. Впрочем, рассмотрение хода всей истории под углом классовых интересов – хотя и при доле известного варьирования в понимании самого слова "класс" является типичной осо6енностью западной социальной науки. Социализм и 6олее радикально-классовый 6ольшевизм являются прямыми ее Порождениями.

 

Русское Возрождение

 

Возрождение подлинно имперской России должно начаться с отказа от всякого рода классовых теорий и с упрочения основ общегосударственной этики. Потенциально основы эти уже содержатся в самодержавных традициях Русской православной церкви. Задача состоит в том, чтобы сделать нормы православной этики действенным инструментом в деле строительства в России нового гражданского общества самодержавной демократии. Самодержавная демократия – это не противоречие в терминах, а лишь высказанная современным языком суть византийской государственной доктрины. Более того, реальное наличие общегосударственной этики возможно исключительно в условиях самодержавной демократии, когда верховная власть обретает статус этического императива, но не как власть сама по себе, и тем более – не как власть наследственная, но как результат прямого волеизъявления граждан,

Другим мощным носителем основ общегосударственной имперской этики может быть армия, но не нынешняя – духовно дезориентированная и морально разлагающаяся, а новая, подлинно имперская. Создание такой армии – другая важная задача русского государственного и гражданского Возрождения.

Основной интеллектуальной силой грядущего русского Возрождения должны стать законоведы, в обязанности которых ляжет, в частности, изучение традиции римско-византийского права и исторических форм его адаптации в России и других странах. В этих целях уже сегодня следует закладывать фундамент Академии Традиционного Права как мозгового треста будущих имперских структур в их конституционно-правовом измерении. Таким образом форма новой русской государственности обретет свое исторически легитимное лицо, а вместе с этим обретет свое ясное лицо и сама Россия — и как государство, и как идея.

 

1.08.2004


Реклама:
-