Я. Бутаков

 

Когда власть работает против себя

Исторический цугцванг

 

Падение Порт-Артура сто лет назад стало каплей, переполнившей чашу общественного недоверия к власти. Менее чем через месяц началась первая российская революция.

 

Забастовка рабочих Путиловского завода, положившая начало событиям, известным в истории как "Кровавое воскресенье", была организована легальным монархическим профсоюзом. В России начала ХХ века такое случалось сплошь и рядом - действия власти, направленные, казалось бы, на ее укрепление, оборачивались против нее самой. Рабочие союзы, созданные по инициативе начальника особого отдела департамента полиции С.В. Зубатова с целью отвратить рабочих от социализма, оказались замечательной легальной трибуной для пропаганды революционных идей и готовой организационной структурой стачечного движения.

Последний русский монарх часто был лишен реальной альтернативы при принятии важных решений. Когда в октябре 1905 года встал вопрос о том, подавить ли революцию силой или пойти на важные уступки, это был, по сути, вопрос о том, какой смертью умереть - быстрой или сперва немного помучаться. Потому что введение диктатуры в условиях всеобщей забастовки и массовой боеготовности революционных элементов грозило еще худшими последствиями. Изданием манифеста 17 октября власть не могла разрядить напряженность уже хотя бы потому, что во многих уголках страны о манифесте узнавали лишь спустя недели, так как повсеместно бастовали почтово-телеграфные служащие. Но и в последующем манифест не мог принести и не принес успокоения, поскольку намеченные им меры не удовлетворяли даже либералов, но в то же время давали безграничные возможности для легальной антиправительственной пропаганды и консолидации оппозиционных сил.

Хорошо известно, что Николай II не собирался производить коренных изменений в государственном строе. Дело здесь, конечно, было не в его личном властолюбии, а в специфическом понимании им задач монарха. Но жизнь пошла своим порядком наперекор стремлениям последнего царя. Такая ситуация, впрочем, складывалась десятилетиями до него.

Уже та форсированная индустриализация, которую проводил С.Ю. Витте в самом конце XIX века, была одним из первых вынужденных шагов самодержавия к пропасти. России нужна была современная промышленность, причем, учитывая нарастающие международные противоречия, как можно скорее. Промедление с этим делом, вызванное революцией 1917 года и гражданской войной, вынудило Сталина впоследствии двигаться тем же курсом гораздо более быстрыми темпами и жесткими средствами, и, как результат, с большими жертвами. Виттевская индустриализация создала огромные скопления пролетариата в анклавах современного промышленного производства - Петербурге, Москве, городах Новороссии и Урала[1]. Россия оказалась не в состоянии переварить и нейтрализовать то количество рабочего класса, которым ее ежегодно пичкали.

К тому же итогу вели и реформы Столыпина. Какими бы благими пожеланиями ни руководствовался последний реформатор русской монархии, ясно, что разрушение общины вело только к пролетаризации значительной части крестьянства. При том, что это было объективно неизбежно, такой процесс подводил новую мину под здание самодержавия. Не проводить реформ было нельзя - только так можно было надеяться предотвратить новую революцию. Но те реформы, которые настоятельно требовались жизнью, не могли привести ни к чему иному, кроме революции. Россия не получила бы тех 20 лет "внутреннего и внешнего спокойствия", о которых мечтал Столыпин, просто потому, что его аграрные преобразования подрывали это самое спокойствие. Как можно было быть уверенным в том, что класс мелких земельных собственников станет оплотом порядка в деревне? Именно те регионы, где столыпинская реформа шла успешнее, в 1917 году стали основными центрами аграрного движения за "черный передел" и полную ликвидацию помещичьей собственности на землю.

Как-то раз к Николаю II пришли руководители Совета объединенного дворянства и принялись доказывать недопустимость создания волостного земства. В свое время этот Совет поддержал Столыпина в его аграрных начинаниях - помещикам надо было "слить" из деревни неспокойный крестьянский элемент. Но куда его можно было "слить"? Только в города, где они увеличивали прослойку гораздо более социально опасного класса. Создание волостного земства логически вытекало из аграрной реформы, но деятели Объединенного дворянства лучше Столыпина поняли, что это земство будет представлять собой не собрание монархически настроенных хозяйственных мужичков, а сборище оголтелых революционеров. Им удалось в конечном итоге убедить царя, и намеченная реформа не состоялась. А что было делать? Проводить реформу - опасно, не проводить - нельзя.

России в начале ХХ века нужна была очередная "революция сверху", но, в отличие от времен Александра II, ресурсов для ее осуществления у власти уже не оставалось. И причина здесь была не только в наличии мощной оппозиции, использовавшей в своих интересах каждый промах власти. Без воздействия оппозиции любой шаг власти превращался в стратегическую или тактическую ошибку.

Ныне историки часто любят говорить о том, что правящий класс России очень медленно "модернизировался". Это столь модное словечко - "модернизация" - показательный пример того, как неумение объяснить явление прячут за непонятным термином. Как должен был "модернизироваться" тот же Николай II? Созвать Учредительное собрание, что ли? ХХ век - от Ленина и Муссолини до Пиночета и Каддафи - стал триумфом не демократии, а жесткого авторитаризма. Политические основы автократии в идеале гораздо лучше подходили для осуществления тех исторических задач, которые стояли перед Россией, что потом и продемонстрировал Сталин. При нем страна вернулась к несравненно более традиционалистской, чем монархия начала ХХ века, модели патриархального самодержавия с элементами сакрализации фигуры вождя. Все те идеалы и ценности, за которые ратовала оппозиция сто лет назад - демократия, политические свободы и т.д. - оказались ненужными побрякушками, обносками ушедшего XIX века, которые русская интеллигенция донашивала, когда Европа их уже фактически бросила.

Сановники последнего царя действительно были в большинстве своем людьми архаичными и ретроградными, но совсем в ином смысле, чем принято думать. Они, даже Столыпин, были чересчур либеральными для жестокого ХХ века. Такие же качества отличали и наших буржуазных республиканцев. Последние, подняв упавшую власть из рук монархии, тоже не умели ею распорядиться. Когда в демократической Франции агитаторов за мир расстреливали на месте, в Англии свирепствовала военная цензура, в Германии полиция контролировала индивидуальное потребление продуктов, в России газеты печатали небылицы про министров и даже про членов династии, семьи мобилизованных получали от государства приличные денежные компенсации, зарплата рабочих индексировалась с учетом инфляции, а первые же очереди у хлебных лавок оказались способны зажечь огонь революции. Когда требовалось железной рукой заставить пролетариат работать на оборону страны, царский суд не мог осудить зачинщиков стачек - чисто экономические забастовки были разрешены законом.

В 1905 году предсказать блестящее будущее авторитаризма во всем мире было, конечно, сложно. И тем не менее, некоторые его ростки уже проглядывали, причем, как ни странно, в России. Революция 1905 года породила мощную реакцию, предвосхитившую отдельные элементы как западного, правого авторитаризма, так и социалистического, левого. Стихийно возникшие в ответ на революционные выступления такие организации, как "Союз русского народа" и т.п., представляли из себя в зародыше ту массовую партию - предвестницу ВКП(б)-КПСС, вокруг которой могла строиться власть. По своему внутреннему устройству, достаточно демократичному, правые партии начала ХХ века могли обеспечить столь нужную для власти мобилизацию и ротацию кадров.

Последний царь был вообще против партий, но допустил их деятельность. История показала, что будущее на несколько десятилетий - за однопартийной системой. Власть в начале ХХ века действительно могла бы "модернизироваться" и провести "революцию сверху" для собственного сохранения и спасения страны от того, что было ей уготовано.

Пройдя через эксперименты с либеральной и массовой демократией, Россия вернулась к автократии. Разрушив архаичную общину, создали новую - колхоз. Проведя объективно назревшую модернизацию экономической системы, в социально-политическом отношении Россия пошла по совершенно иному пути, чем тот, на который вступала в 1905 году. Власть не смогла понять, оценить и использовать свойственный монархическим партиям "мужицкий демократизм", о котором писал Ленин. В условиях столетней давности шансы на успех имела только такая "революция сверху", которая могла привести Россию к системе, сходной с той, что установилась в итоге большевистской революции - без парламента, без свобод, с единственной массовой всесословной партией во главе с самим государем. Но для этого нужно было лишить земли и привилегий дворянство, поставить под жесткий контроль аппетиты буржуазии или даже провести национализацию, сделать образование широко доступным и, самое главное - дать всем, независимо от происхождения, возможность делать государственно-партийную карьеру. Но никто в то время, даже Ленин, не предвидел, по какому пути в действительности пойдет Россия.

Все действия власти в начале ХХ века предпринимались в убеждении, что монархия может сохраниться, только цепляясь за старый сословно-бюрократический строй, изредка допуская уступки либерального толка. Третьего пути - нового, современного, технологического авторитаризма - никто не видел. Поскольку все шаги власти вели в сторону от него, постольку власть работала на собственное разрушение. Либеральная же оппозиция не видела, что, разрушая себя, монархия расчищает место вовсе не им, либералам, а выразителям третьего пути.

От подобных ошибок не застрахована никакая власть. Надежда на утверждение в России ценностей либеральной демократии, скорее всего, как и сто лет назад, беспочвенна. Гораздо явственнее проглядывают контуры будущего авторитаризма. Будет это какой-то из вариантов глобального правительства или русско-азиатская криминально-мафиозная "империя" с элементами феодальной раздробленности, или же, что лучше - новое издание патриархально-националистической автократии - неизвестно. Но никакой политический строй не вечен. Будущее, как и столетие назад, за теми, кто четче осознает неотвратимость нового качания маятника в сторону, противоположную либеральной демократии. Им остается только ждать, когда власть начнет работать против себя самой. Наступило ли уже такое время? Или в силах нынешней власти модернизироваться так, как этого потребует век XXI, который во всех отношениях - это уже очевидно - станет еще тоталитарнее?

 

РЖ

29 декабря 2004



[1] К этому следует добавить Варшаву и Лодзь, находившихся в Привислинском крае Российской империи (прим. ред. ЗЛ).


Реклама:
-