В. Цымбурский
Расколотая
Россия, или «Питерский» проект
Все разговоры о том, что ельцинщина была абсолютным злом, а
путинщина — зло относительное или добро, поскольку так или иначе связана со строительством
русской государственности, — разбиваются о совершенно прозрачную и последовательную
логику путинских социальных реформ.
Трудовой кодекс, жилищный кодекс, монетизация льгот — все
реформы социальной политики направлены на то, чтобы расторгнуть те остаточные
обязательства между элитами и населением, которые и образуют государственность.
Чтобы освободить "избранников рынка" от обузы в
лице неликвидного населения и закрепить положение тех групп, которые получили
доступ к ресурсам в 90-е годы. Когда Глеб Павловский в 99 году написал, что
задача ельцинского преемника — сохранить завоевания демократической революции, —
он предвосхитил всю программу Путина. Программу оголтелого и расчетливого
либерализма.
Здесь возникает закономерный вопрос: почему либералы так
ненавидят Путина? Отвечаю: по той же причине, по которой феодальная фронда
фрондировала против королевской власти. Как писал в свое время Энгельс,
королевская власть защищала феодалов от крестьян и друг от друга, чтобы они
друг друга не перерезали, и феодалам это крайне не нравилось. Они бунтовали. Но
власть довела дело до конца: кому-то отсекла голову, кого-то посадила и обеспечила
контроль феодальной верхушки над жизнью европейских абсолютистских государств
на протяжении двух столетий. Путин делает то же самое для квазифеодальной
верхушки, рожденной в хаосе 90-х.
Если Ельцин был отвратителен именно хаосом и безобразием,
соответствовавшим эпохе финансового капитализма[1],
то Путин соответствует эпохе экспортно-сырьевого капитализма[2],
политической надстройкой которого является попытка придать этому возвышению «белой
кости» над «быдлом» вид нормальной государственности. Отсюда путинское
православие, замешанное на архиерейских интригах. Отсюда идущее присвоение
истории восторжествовавшей «белой костью», включая и махинации с
провозглашением 4-го ноября — даты, которая в России никому ничего не говорит и
из-под которой так и будет торчать замазанное 7-е ноября. Власть отчетливо
воспроизводит «петербургскую» модель российской
государственности, делая ставку на ценностно-гетерогенное общество, скрепленное
авторитарными обручами. В свое время я писал об этом квазисословном
сценарии контрреформации как о наиболее опасном для России выходе из городской
революции большевизма.
На это можно возразить: ну что ж, в конце концов, вспомним
наш XVIII век. Разве тогдашнее дворянство, обличаемое славянофилами или
Солоневичем, — разве оно не явило образцы патриотизма и мощной государственной
идеи. Но в том-то и дело, что сегодня ситуация существенно иная. Сегодня Россия
— провинция мировой империи. Эта империя представлена двумя проектами, но мне
лично плевать на разницу между ними. Когда мне говорят о разнице между проектом
Буша и проектом Гора, я всегда вспоминаю, как в 73 году на страницах
"Правды" была охарактеризована полемика между Сахаровым и Солженицыным:
"какое самодержавие лучше для России — абсолютное или просвещенное?".
Нам действительно по существу не должно быть никакого дела до разницы между
этими проектами. Ясно одно. Миром правит империя, решающая, по Бжезинскому,
задачи всех старых империй — обеспечить безопасность подданных, предотвратить
сговор вассалов, отразить наступление варваров.
Превращение России в периферию этого мирового образования
приводит к тому, что русскую социальность располосовывают трещины, проходящие через
мировую империю — трещины между "белой костью" и "быдлом".
В этой ситуации ставка Путина и его окружения на «петербургский» вариант
контрреформации — это ставка на ценностный и социальный раскол России. Раскол
на людей, живущих давосской культурой, и на людей, питающихся объедками этой
культуры в смеси с какими-то сомнительными остатками культуры национальной.
Когда-то я писал о том, что основная черта любой
цивилизации — это переживание своего народа как основного человечества,
а своей земли как основной земли. В 1634 году немецкому путешественнику Адаму
Олеарию новгородский старый монах показал икону, где была изображена толпа иноземцев,
свергаемых чертями в ад. На вопрос — "Неужели, все, кроме русских,
погибнут?" — монах ответил: немцы и другие иноземцы могут спастись, если
обретут русскую душу. В 1937 году, в канун своего ареста, Мандельштам написал
стихи о том же: "я, дичок, убоявшийся света, становлюсь рядовым той
страны, у которой попросят совета все, кто жить и воскреснуть должны," —
утверждая, что, в конечном счете, вечная жизнь и воскресение связаны, прежде
всего, с приобщением к опыту России.
Мы забываем, что черты переживания России как основного
человечества сквозят во многих текстах, которые, казалось бы, говорят о совершенно
другом. Вспомним слова Достоевского о русском как всечеловеке. Ведь если
русский человек способен произвести из себя самого образ всего человечества во
всех вариантах — из этого следует прямой вывод, что в принципе без остальных
можно обойтись. Русский человек произведет человечество из себя самого.
Переживание себя как основного человечества на основной земле проходило через
века существования России в самых разных формах и версиях.
Сегодня по разным причинам Россия оказывается включена в чужой
мир. Ну что ж, так было. Писал же Шпенглер о том, как ближневосточная арабская
цивилизация была интегрирована в мир римской империи. Подобные вещи были, и цивилизации
прорастали изнутри чужого мира, тем более мира, находящегося на стадии
имперского, позднего развития, на стадии готовящегося надлома. Поэтому сам по себе
факт пребывания в поле чуждой мировой империи не является ни катастрофой, ни приговором.
Но он диктует особые, более жесткие требования к внутренней жизни цивилизации,
сужая диапазон ее выживания. В истории "высоких культур"
воспроизводство ценностно-гетерогенных обществ — вполне обычное дело. Но
посреди чужого имперского мира воспроизводство моделей внутрицивилизационного
раскола, пусть и заимствованных из собственного исторического опыта, совершенно
самоубийственно. Поэтому я и подчеркиваю, что в сегодняшних условиях любая попытка
конструировать Россию по петербургскому дворянскому варианту, на основе
различения «дворян-давосцев» и «быдла», — это попытка, в конечном счете, зачеркивающая
путь цивилизации.
Поскольку власть отождествила себя с этой стратегией, сегодня
судьбу цивилизации приходится связывать с политической перспективой оппозиции.
И если говорить о стратегии оппозиции, сознающей свой цивилизационный импульс —
то она должна была бы пойти по тому пути, который в свое время наметил в ряде
работ А.И. Неклесса. Ей предстоит заняться производством авторитета, покрыть
страну точками альтернативной духовной власти, точками противостояния и концентрации
духовной энергии, способными в определенный час взять на себя миссию духовной
сборки страны. Этот час наступит, когда наметится исчерпание основных сырьевых
ресурсов России.
Подобно тому, как ельцинщина, олицетворявшая наш финансовый
капитализм, была фактически изжита с дефолтом 98-го, путинщина,
связанная с сырьевым капитализмом, будет надломлена в тот момент, когда ясно
обнаружится тенденция исчерпания наших сырьевых ресурсов.
Задача оппозиции, следующей цивилизационной традиции России, состояла бы в том,
чтобы готовиться к этому моменту истины. Готовиться к переориентации страны на
внутренний рынок, на полноценный промышленный капитализм, сочетающийся с развитыми
социальными программами.
Конечно, строя планы на будущее, нам приходится помнить
одну важную и прискорбную вещь. Русского народа сейчас просто нет. Есть скопище
того, что политологи называют "атомизированные потребители". Но мы
знаем и другую вещь. Претерпевания нашей цивилизации в 20 веке, окончательное
крушение аграрно-сословной культуры, затрудненное, драматическое развитие
культуры городской и потом наползание на нее международной космополитической культуры
— все это привело к тому, что народ чрезвычайно пластичен и аморфен. Он в принципе
никакой. Россия — страна, в которой, как, может быть, нигде может реализоваться
формула Брехта: когда власти неугоден народ, власть всегда может распустить этот народ и набрать
себе новый.
Акцентируя определенные группы людей, определенные типы людей,
определенные социальные и психологические слои, я глубоко убежден в том, что в конечном
счете власть, сформированная вокруг этих оппозиционных центров, имела бы самые
серьезные шансы сформировать новый народ, провозгласив контроль этого народа
над элитами и фактически осуществляя контроль над элитами от имени в данный
момент пока еще не существующего народа.
19.01.2005
[1] С этим определением автора, применяющим понятие классической политэкономии к ситуации, которая является скорее ее опровержением, трудно согласиться. Режим Ельцина, совершавший расчленение России и обеспечивавший одновременно с этим ее разорение, ни к капитализму, ни к финансовому капитализму отношения не имеет (прим ред. ЗЛ).
[2] В издании АПИ этот текст сопровождается примечанием
следующего содержания: «Не совсем справедливы
утверждения об экспортно-сырьевом капитализме как порождении ельцинского
десятилетия, если не делать одной важной оговорки: этот капитализм и впрямь
зародился среди финансовых игр ельцинщины, но он же послужил основой для ее
изживания. В середине 1990-х наша нефтянка лежала в руинах. Мне (?)
вспоминается геополитический семинар «Суздаль-клуба» в 1994-м, где виднейший
эксперт Я. Паппэ произносил впечатляющую речь насчет роковой нерентабельности
нашей нефтедобычи. Залоговые аукционы середины десятилетия стали предпосылкой
оформления у нас крупного экспортно-сырьевого капитализма, но эта предпосылка
оставалась сугубо абстрактной возможностью, пока масса капитала была
задействована в авантюрных играх с перераспределением займов, «пирамидой» ГКО и
т.д. Только теперь задел залоговых аукционов реализовался в полную силу.
Экспансия нефте- и газодобычи на рубеже веков экономически подорвала силу
«коллективного Ельцина», но вместе с тем она свернула наметившийся в премьерство
Примакова сценарий национального промышленного капитализма».