А.Кольев

МИФЫ НАЦИИ И “КОНСЕРВАТИВНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ”

МИФ И ИДЕОЛОГИЯ

Политическая культура проходит становление при трансформации традиционных мифов в мифы политические, пробуждающие фантазию мыслителей, воодушевляющие народ, готовящие его к борьбе за идеалы и к жертвенности. К.Леви-Стросс писал: “Ничто так не напоминает мифологию, как политическая идеология. Быть может, в нашем современном обществе последняя просто заменила первую”. Французский философ Ролан Барт говорил, что в наше время миф превратил историю в идеологию. Немецкий философ и социолог Карл Мангейм считал идеологию макрогипотезой, которая проверяется в масштабах всей культуры, что и роднит ее с мифом.

Идеи лишь намечают вектор движения общества или социальной группы, а реальное движение вдоль него возникает в том случае, если произойдет превращение этих идей в политический миф.

“Нет большего заблуждения, - пишет Карл Мангейм, - чем попытки объяснить происходящее в свете “истории идей”: не идеи заставляли этих людей совершать революционные действия, взрыв был вызван экстатически-оргиастической энергией. Трансцендентные бытию элементы сознания, пробудившееся здесь к деятельности и активно выполнявшие функцию утопии, не были “идеями”; понимание происходящего как результата воздействия “идей” было бессознательным искажением с позиций следующей стадии в развитии утопического сознания. История идей – творение эпохи господства идей, невольно преобразовавшей прошлое в свете собственного духовного опыта. Не “идеи” заставляли людей в период крестьянских войн совершать действия, направленные на уничтожение существующего порядка. Корни этих разрушительных действий лежали в гораздо более глубоких жизненных пластах и глухих сферах душевных переживаний”.

Политический миф — это не только символьная запись долженствующего, но и выражение общей воли. Политический миф — это вдохновляющая и мобилизующая идея, которая превратилась в убеждение социальных групп и масс. Устойчивость мифа обуславливается не только его утверждением, но и попытками бороться с ним немифологическими средствами. Более того, насилие может сделать миф доминирующим, превращая его в основу “решающего переживания”.

Миф имеет свою логику и свою внутреннюю правду. Леви-Стросс писал, что “сущность мифа составляет не стиль, не форма повествования, не синтаксис, а рассказанная в нем история. Миф — это язык, но этот язык работает на самом высоком уровне, на котором смыслу удается отделиться (если так можно выразиться) от языковой основы”. То есть язык мифа не может пониматься буквально, как и язык сказки.

Идея и миф не могут быть в основе своей противопоставлены. В основе и одной и другой формы лежит родовой опыт человека, зафиксированный в архетипах.

Идеология включает в себя науку (наукоподобие) в качестве элемента, но в целом идеология ненаучна и соткана из мифов, связанных некоей концепцией (для мифотворца, возможно, научной; для мифопотребителя - безусловно мифологичной).

В основе всякой идеологии лежит концепция, теория, научное адекватное отражение мира. Современные политические партии не создают мифов только потому, что у них нет концепции. Вслед за кризисом мифотворчества наступает кризис политической системы, а ним – крах государственности и умирание нации.

Концепция, соответствующим образом отрефлексированная в политике, превращается в идеологи, которая сама по себе - отход от чисто научной концепции и прорыв к массам, в мир эмоций, чувств, фантазий и мифов. Всякая идеология наполнена мифами. Научная идея что-нибудь значит в обществе, когда она отлита в символ. Сама идея служит специалистам, символ - публичной адаптации.

В основе каждого политического мифа лежит концепция. Концепция без мифа не существует для общества, миф без концепции – только сказка, в которую могут поверить только дети, а политически взрослые граждане воспримут как приукрашенный обман.

Если миф не концептуален, тогда его трудно отличить от пустых выдумок или злонамеренной лжи. Проблема современной политики - отсутствие целостных концепций. Поэтому сказочный миф (или же вполне оформленный религиозный миф) в наш рационализированный век и в нашем секуляризированном обществе может быть понят превратно или не понят вообще. Он вынужден замыкаться в эзотерическом сообществе, ограничивая свое публичное воспроизведение политикоподобными проектами. Часто такая ситуация заканчивается смертью мифа.

Осмысление реальности всегда происходит на базе некого ощущения, образного ряда. Действительность воспринимается эмоционально. Идея исходит из мифа в качестве более оформленных символов, уложенных в некую логическую схему, которая ближе к науке, чем к сказке, но все же генетически связана с этой сказкой. В ином варианте идеология теряет свой социальный заряд и превращается в никому не нужное умствование, в “чистую науку”.

Любая политическая мифологизация начинается с появления теории. Человек или группа людей воспринимают, открывают для себя идею Бога и закономерности процессов развития, создают концепции реальности и роли человека в ней. Теорию берет на вооружение политическая группа (нация, класс, этнос, группа и т.п.), прочувствовавшая свою миссию и свои интересы. Так возникает идеология - на базе теории для решения конкретных задач. Идеология становится пропагандистским инструментом, ориентированным на общество и консолидацию политической группировки мифологическими средствами.

Основанная на мифе идеология - способ поставить архетип на службу задачам сегодняшнего дня. Сегодня воплощение возможно преимущественно в политике. Только в политике есть группы людей, способных не только породить миф, но и вполне практично приять его в качестве основы политической программы.

Миф - не иллюзия или заблуждение, поскольку лежит в основе всякого мировоззрения, в основе картины мира. Наука, в силу ограниченности знания, воссоздает картину мира лишь частично (часто в виде гипотезы), причем на малодоступном большинству языке. Миф - это картина мира для массы и одновременно - механизм психической, эмоциональной консолидации. Картина мира принципиально не имеет точных описаний, это скорее набор смутных ощущений. Один образ цепляет другой, и все это вместе создает картину мировосприятия, которая словами вне их магического значения до конца описана быть не может. Отсюда возникает потребность в мифе, который компенсирует недостаток знания и ужас перед принципиальной неалгоритмируемостью действительности (как материальной, так и духовной).

Миф, с точки зрения тех, кто пытается его конструировать, может быть либо ложью или навязанным другим источником заблуждением, либо “продуктивной иллюзией”, которую можно формировать, поддаваясь ее обаянию. Для политиков миф - это инструментальное использование символической и смысловой реальности, обслуживающее выживание социальной общности и созданной для нее социальной утопии.

Фабрика грез, дающая в руки социуму и его правителям эзотерическое (смысловое, консциентальное) оружие, предполагает целую иерархию посвящения, в которой включенность в миф разнится на каждом из этажей этой иерархии. От примитивного фанатизма на первых ступенях до сакрального, наполненного смыслами единства с Миром на высших ступенях.

Осознание собственных экзистенциальных интересов и онтологических задач не доступно каждому. Человек сплошь и рядом действует против своих ключевых интересов (не только индивидуальных, но и групповых и даже видовых). Большая часть людей на сознательном уровне не может усвоить даже самые элементарные представления о человеке, а потому для нее создаются усеченные мифы нации, корпорации и т.п.

Люди усваивают свои задачи на уровне политического мифа и от них нельзя требовать большего. Современные мифы только и существуют для того, чтобы вовлечь в политику массу, двинуть в том направлении, который указывает концепция, зачастую игнорирующая интересы отдельных личностей. Миф снимает конфликт между личными устремлениями и высшими целями и существует для того, чтобы люди жертвовали сиюминутными интересами во имя будущего. Но современный человек не погружен в миф тотально. Он может посмотреть на миф, воспринимаемый кем-то как реальность, как на сказку, вымысел или обман. Отсюда и разнообразие политических мифов, их столкновение между собой, сопутствующее политической конкуренции, идеологической борьбе.

МИФ НАЦИИ

Чистый интеллектуализм, играющий словами и понятиями, отбрасывающий переживания, чужд народу и антимифологичен. Критический разум порождает бесплодный скептицизм, а с ним — духовный кризис. Это тот кризис, который ведет к поражению армии, если она ведет войну, руководствуясь соображениями выгоды, это страх наемника, воюющего против вооруженного народа.

Плотность мифологического пространства, выделение доминирующего мифа является важной характеристикой состояния нации. Карл Шмитт писал, что “сила мифа является критерием того, имеет ли народ историческую миссию и пробил час его национального величия”.

Идеи через систему пропаганды способны консолидировать массы или разобщать их. Но архетипическое происхождение мифов нации не позволяет разгромить нацию до конца одной лишь пропагандой. Если же пропаганда попадает в руки национальной аристократии, то самая примитивная толпа быстро поднимается до бытия нации: Г.Тард писал: “Современная нация, благодаря положительному влиянию эгалитарных идей, имеет тенденцию снова стать большей сложной толпой, которую направляют, в большей или меньшей степени, национальный или местные вожаки”.

Массы порой рассматриваются как продукт распада общества. На деле же массы предшествуют обществу в качестве неофициальных ассоциаций, для которых не требуется юридического оформления или опоры на какую-либо профессиональную или классовую общность. Нация же, по сути дела, является толпой, введенной в рамки и управляемой. В нации энергетика толпы усмирена и направлена на строительство государство и преодоление кризисных явлений.

Дисциплинированные массы, в отличие от спонтанных толп, способны, как полагает Тард, поднимать интеллектуальный уровень людей за счет подражания образцу. Но не только механизм подражания дает положительный эффект. В массе человек получает порой единственную возможность приобщиться к коллективному, вырваться из рутины, в которой он - лишь эгоистическое ничтожество. Например, именно в массе человек может почувствовать сопричастность истории собственного государства и народа.

Верно и обратное - масса может предоставить человеку возможность реализовать свои скрытые разрушительные наклонности, кричать “Распни его!” или аплодировать носителям нигилистических идеологий.

Лучшая масса - это нация. В ней меньше всего спонтанности и группового эгоизма. В ней история и культура, в ней перспектива для общества и контроль за вождями, которые порой готовы ради красного словца принести в жертву идею, превратившую их в лидеров масс.

Коль скоро есть “душа нации”, то есть и “тело нации”. А по Лосеву “тело – не просто выдумка, не случайное явление, не иллюзия только, не пустяки. Оно всегда проявление души, - след. В каком-то смысле сама душа”.

В Беловежской России, также как и в Веймарской республике, возрождение мифов нации связано с возложением на страну и народ несправедливой ответственности. Ответственность за большевизм и коммунизм возложена на русских столь же несправедливо, как и ответственность немцев за развязывание первой мировой войны. Параллель просматривается здесь в том, что мир, устроенный по либеральным проектам стремится собственные грехи переложить на иные мировоззренческие основания и лишь этим оправдывать свою власть.

Э.Кассирер писал: “Стало ясно, что [Первая мировая] война не привела к решению проблем ни в какой сфере даже в странах-победительницах. Со всех сторон появились новые трудности. Международные социальные и личные конфликты становились острее и острее. И так всюду. Однако в Англии, Франции и Северной Америке всегда оставалась какая-то возможность их разрешения с помощью обычных мер. В Германии же – нет. Лидеры Веймарской республики день ото дня все больше запутывались в бесчисленных проблемах, и все попытки решить их дипломатическими или конституционными методами оказались тщетными”.

В этом плане мы видим чрезвычайно последовательные действия мирового финансового капитала в отношении Германии после 1918 г. и в отношении России после 1991 г. Можно с уверенностью сказать, что попытки покорить имперскую нацию кончаются всплеском национализма, обретением новой национальной идентичности, Большим национальным мифом.

К концу 30-х годов в Европе гражданское общество сохранилось в 13 странах (6 республик и 7 монархий), автократии установились в 16 странах (СССР, Германия, Австрия, Италия, Португалия, Греция, Болгария, Венгрия, Румыния, Латвия, Литва, Эстония, Польша, Испания). Практика либерализма и парламентской демократии столкнулась с национальным политическим опытом. Мода на антипарламентаризм коснулась даже Англии и США. Мифы демократии в этот период поблекли и уступили место мифам традиции, мифам нации, мифам государства. Мифы демократии, перенесенные с одной национальной почвы на другую, оказались причиной совершенно иных процессов, чем их иностранные прототипы. Дискредитация мифов демократии отбросило их и в странах, породивших эти мифы. Будучи мощным революционным началом, они в конце концов оказались ширмой для амбициозных проходимцев и были лишены права на существование в целом ряде стран.

Оказалось, что политические культуры ряда наций противостоят опыту либерализма, что для политической стабильности и безопасности граждан важны не формы правления, не конституция и формальная демократия, а традиции, склонности и симпатии людей. К пониманию сути политической культуры можно прийти через обобщенное исследование психологического и субъективного измерения политики, идеалы и действительные нормы государственности данной нации.

Отметим, что миф “Веймарской России” имеет под собой достаточно веские основания, но трактуется врагами русских лишь таким образом, чтобы не дать постельцинской России превратиться в постлиберальную. Аргумент таков: национально организованная России станет аналогом гитлеровской Германии, а Запад не сможет в этом случае остановить ядерный шантаж со стороны экспансионистского шовинистического режима.

В этом русофобском измышлении, малопопулярном даже среди явных недругов России — все ложь. Вспомним хотя бы, что ядерную бомбу применяла против людей только Америка, большинство населения которой не сожалеет о содеянном преступлении. Кроме того, вполне можно обосновать тезис о том, что политический образ Ельцина во многом схож с образом Гитлера (уж с Пиночетом сравнивали Ельцина даже его сторонники).

Подробно обосновывать этот тезис мы не станем. Отметим только, что Гитлер был продуктом извращенной, опошленной консервативной идеи, предателем по отношению к тому политическому процессу, который возвел его к вершинам власти. Ельцинизм — такое же опошление социал-либеральных и социал-демократических идей. Именно поэтому стоит говорить о сегодняшней реализации в России либерального аналога гитлеризму, а не о неведомом грядущем диктаторе.

Касательно экспансионизма, отметим, что национализм для современно России означает обращение на внутренние проблемы, самососредоточение, а либерализм — стремительный переход к экспансионистской политике с целью контроля за источниками сырья. В национальном проекте имперостроительство будет откладываться на длительный срок, в неолиберальном оно станет насущной задачей и предметом деятельности политических авантюристов. Национализм будет опираться не на стремление к внешнеполитическому реваншу, а на желание, чтобы их оставили в покое и дали самостоятельно решить свои проблемы (внутренний реванш, реабилитация). Либерализм стремится к принципиально открытой системе, а значит — к воздействию на ослабленных конкурентов в Азии и на Кавказе.

История показала, что либералы не в состоянии остановить ни гитлеризм, ни большевизм. Можно сказать, что либералы нигде и никогда не приводили к расцвету государства, никогда не были в состоянии остановить политических авантюристов. Все контрпримеры на подобного рода довод легко отвергнуть, указав на двойную мораль, используемую внешне либеральными правительствами. Любая политика настолько успешна, насколько она консервативна, и настолько провальна, насколько она либеральна. Единственная область, где либерализм относительно успешен — это подрыв сил противника путем распространения в его стане либеральных идей. Но и здесь зачастую возникает обратная реакция — ответная актуализация национального мифа.

Серж Московичи видел процесс нациестроительства так: “Основание новой нации подразумевает союз человека изгнанного, не такого, как все, и угнетенного сообщества, готового объединиться вокруг одной доктрины, новой идеи. Именно эти ингредиенты, комбинируясь, формируют меньшинство, разумеется, активное. Это меньшинство увлекает массы и реализует идею”.

Иными словами, формирование нации невозможно без ее основателя или вдохновителя, а также без свиты его соратников или сообщества последователей, создавших некую “светскую религию”. В случае органического формирования нации эта “светская религия” будет основана на национальной мифологии, а также на религиозной традиции народа, образовавшего нацию.

Наконец, в основе формирования нации – некий исторический момент, обозначающий зафиксированную в бессознательном архетипическую травму или победу (у Московичи – только травму).

В русской истории архетипические травмы связаны в протяженными периодами – татаро-монгольское иго, смута, гражданская война. Для мифологического сюжета они трудно употребимы. Зато легко адаптируются массовым сознанием победы. Из всех русских побед, пожалуй, нужно выделить две – победа Дмитрия Донского и победа в Великой Отечественной войне. Обе эти победы можно считать поворотными пунктами, означающими рождение нации.

В первом случае мы имеем и духовного вождя - Сергия Радонежского, и военного вождя – князя Дмитрия Донского. Вторая победа, как ни хотелось бы ее почитать в качестве национальной, таковой не является, ибо нет в ней ни духовного вождя, ни военного. Роль последнего, вероятно со временем, сыграет образ маршала Г.К.Жукова. А вот с духовным вождем ситуация безнадежная. Вероятно именно этим обстоятельством объясняется незавершенность, неоформленность современной русской нации. В ней нет опорного национального образа, опорного мифосюжета.

Миф нации должен открыться обществу в результате мировоззренческой революции и смены политической элиты.

Главный политический миф, потребность в существовании которого сегодня ощущается сегодня в России, - это миф Национальной Идеи. И здесь главные вопросы - о том для какой нации и для какой страны эта идея должна формулироваться? Кто субъект этой самой Идеи, до каких пределов распространяется представление о своей стране, чувство Родины?

Отказываясь от концепции человека-желудка, который обладает лишь материальными интересами и требует от государства лишь социальной защищенности, какой образ человека, гражданина мы видим в будущем? Отказываясь от советской модели истории, какую концепцию истории мы выстроим? Отказываясь от советской государственности, от развала и разврата, соответствующих либеральным принципам отношения к власти, какой образ государства мы хотим положить в основу стратегии возрожденная России? Наконец, какая концепция коллективности заменит нам советский коллективизм и либеральную войны всех против всех?

На все эти вопросы консерватизм дает вполне отчетливые и ясные ответы.

КОНСЕРВАТИВНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Перед политической культурой пасует даже революционный порыв, который не может изменить традиции, национального характера, опыта национальной истории. То же касается и любых исканий смысла. Они всегда происходят на почве конкретной политической культуры.

Революции всегда сохраняют и развивают наиболее яркие черты национальной политической культуры. Жорж Сорель полагал, что настоящая революция может исходить только из консервативных побуждений, ибо его революционизм имеет твердую почву под ногами. Кроме того, революции всегда только усиливали государственную власть. Именно им был введен термин “консервативная революция”.

Революции являются разрушительными, если они превращаются в “бунт бессмысленный и беспощадный”. В том случае, если власть идет впереди общества, ей не нужны инструменты парламентаризма. Власть сама проводит реформы, упреждая новые и новые всплески социального мифотворчества. Именно таким образом действовали Наполеон, Бисмарк, Александр III и другие.

Бисмарк говорил о том, что революции готовят гении, делают романтики, а пользуются плодами — проходимцы. Вместе с тем, этот афоризм вряд ли можно считать всеобщим законом. Он отражает лишь тот факт, что всякая революция когда-нибудь кончается, а лежащий в ее основе социальный миф уступает ведущие позиции другому социальному мифу. Если власть способна управлять мифами, она не пропускает к рычагам управления проходимцев и дилетантов. Деятельное государство лишает граждан повода для активности или эта активность остается в русле государственной политики. Только такое государство воспитывает граждан законопослушными.

Авторитарный режим, который призывает в политическое бытие “консервативная революция”, не имеет ничего общего с произволом, но основывается на патриархальных представлениях о задачах власти. Авторитаризм соответствует иному типу свободы граждан по сравнению с идеями либерального республиканизма.

Главным объектом критики со стороны идеологов “консервативной революции” являются институты формальной демократии, прежде всего — парламентаризм. Парламент лишь в редких случаях становится солидным заведением. Чаще всего парламент — место разгула партийных эгоизмов, болтовни, невоспитанности, непрофессионализма. Российский парламент по пути деградации пошел начиная с ВС СССР, докатившись до совершенно непристойного положения в виде Государственный Думы образца 1995 года, где интересы нации полностью отданы на растерзание фракционным группировкам.

Второй объект критики — космополитизм. “Консервативная революция” становится интеллектуальным обоснованием ненависти к “общечеловекам”, имеющим ориентир на ценности эгоистического и враждебного Запада. Как и в Веймарской республике, космополитизм привит политической элите врагами нации, а не вырос из ее истории.

Положительные основы “консервативной революции” — концепция “особого пути” и национальное возрождение, новая коллективность и гражданственность, воинский дух, национальный лидер.

Без концепции “особого пути” не существует имперская нация. Для России “особый путь” — неизбывная проблема в контексте дискуссий о России и Европе. Представления о национальной миссии, богоизбранности, обширные исторические обоснования “особого пути” удел настоящих консерваторов (даже если они избирают Европу объектом для подражания при формирования государственных институтов).

Новый консервативный коллективизм призван преодолеть партийное дробление, заставляющее граждан забывать о едином для них Отечестве, восстановить в обществе сознание общности, ценностей нации. Историческая преемственность, сословно-корпоративные связи, местное самоуправление — вот опора национальной демократии, выдвигаемая в качестве альтернативы либеральной атомизации общества под контролем закулисной олигархии. В отличие от либерализма, консерваторы признают свободу личности не как естественное право делать все, что угодно, а как вечный недостижимый во всей полноте ориентир, который можно видеть лишь будучи включенным в национальный проект.

Милитаризм “консервативной революции” может быть не агрессивным, включая в себя лишь армейскую эстетику, воинский дух, дисциплину, героическое восприятие жизни. Воодушевление, с которым народ должен встретить известие о войне, не имеет ничего общего с агрессивностью. Это лишь проявление готовности к отражению врага, жажда победы. Милитаризм либерала — всегда агрессивен, ибо распространяет принцип “свободной игры сил” на отношения между нациями и государствами.

Национальный лидер — непременное условие “консервативной революции”. Он ответственен перед нацией персонально, а не в силу затверженных процедур. Он не вправе ссылаться на ограничения, накладываемые законом, или на волю большинства. Национальный лидер подобен римскому диктатору, которому многое дано, но с которого многое и спрашивается. Он решает проблемы, а не выявляет мнения по их поводу. Он должен опережать настроения, предвидеть траекторию социальных трансформаций. Его цель — не власть сама по себе, а нация, гражданское общество.

Предельно кратко основное содержание “консервативной революции” можно заключить в двух тезисах:

1) Консервативная революция во всех своих установках противоположна либерализму.

2) Консервативная революция исходит из того, что эволюционный процесс трансформации либерального режима невозможен. Миф нации должен открыться обществу в результате мировоззренческой революции и смены политической элиты.

НЕ ПРОДАЕТСЯ ВДОХНОВЕНЬЕ, НО МОЖНО РУКОПИСЬ ПРОДАТЬ

Дискредитация либеральных идей в России — свершившийся факт. Именно поэтому власти все время начинают (пока весьма неуклюже) вносить в официальный ритуал патриотические мотивы. Среди левой оппозиции также “красный” патриотизм все больше вытесняется национальным чувством. Особую роль в поиске новой идентичности играют русские, хлебнувшие лиха в зарубежной России или подвергшихся геноциду в “титульных” республиках на территории РФ.

Вместе с тем, переход к национальному проекту пока лишь возможен. Признаки вызревания “консервативной революции” можно выявить по степени распространения в молодежной среде разнообразных форм романтизма — воинского, политического, литературного... Взлет национального мифа связан с тем, что исторические персонажи становятся национальными символами, предания — величественными легендами, к которым обращаются постоянно и повсеместно. Ничего подобного мы пока не видим.

К сожалению в России пока нет того взрыва творчества, который в начале XX века сделал Германию “рассадником” блестящих интеллектуалов-консерваторов. Налицо крах гуманитарной науки, с которой была сдернута маска марксистского наукообразия. Под маской осталась пошлая физиономия чванливого чиновника от науки. Таких ярких мыслителей, как Освальд Шпенглер (новый коллективизм), Мелер ван ден Брук (империализм), Эрнст Юнгер (национализм), Карл Шмитт (авторитаризм), мы не имеем. Масштаб наших мыслителей данного направления (да и всех прочих) куда мельче, что обусловлено большевистским уничтожением консервативной традиции. Возможностей для привития консервативных ценностей общественному сознанию практически нет, мало что делается, чтобы эти возможности появились.

Внешняя слабость консервативных идей в России обусловлена спецификой самого консерватизма. Согласно К.Мангейму, “Консервативное сознание само по себе не предрасположено к теоретизированию, ибо обычно человек, адаптировавшийся к данной реальной ситуации, не делает ее объектом теоретических размышлений, но склонен скорее ощущать окружающее как часть раз и навсегда установленного мирового порядка. Не знает консервативное сознание и утопии – ведь в идеальном случае его структура полностью соответствует той действительности, над которой оно в каждом данном случае господствует. Не создает это сознание и тех теорий и интерпретаций исторического процесса, которые порождаются импульсом к прогрессу. Консервативное сознание есть прежде всего господствующая, инстинктивная, а подчас и теоретически обоснованная ориентация на имманентные бытию факторы. Все то, что сохранилось от прежней напряженности (того периода, когда мир еще не был стабилизирован в консервативном смысле) в виде трансцендентного содержания, воздействует теперь только идеологически в качестве веры, религии, мифа и изгнано за пределы истории в потосторонность. Мышление на этой стадии склонно скорее, как уже было указано, принимать окружающее в его случайной конкретности как часть общего миропорядка, не содержащую каких-либо проблем. Лишь противодействующее этому сознанию движение оппозиционных слоев и их стремление взорвать существующий порядок как бы извне воздействует на консервативное сознание, заставляя его поставить вопрос о природе своего господства, философски осмыслить свою историческую роль и создать необходимую для самоориентации и обороны антиутопию”. “Консервативное сознание, подстрекаемое и возбуждаемое оппозиционными теориями, лишь с запоздание обнаруживает свою идею. И в то время как все прогрессивные группы воспринимают идею как нечто предшествующее событиям, для консервативно настроенного Гегеля идея исторической действительности не случайно становится значимой лишь тогда, когда мир уже обрел законченную форму”, “…открытие консервативной идеи становится делом примкнувших к консерваторам идеологов”.

Такое представление консервативного сознания только с точки зрения его охранительной функции верно лишь отчасти, ибо в период кризиса деструктивные идеологии могут захватить политическую власть и консерваторам достается функция критики этой власти и защита традиционных ценностей прошлого (быть может и достаточно отдаленного). Тогда идеологи появляются, как обычно, до политических движений. Именно такова ситуация в современной России, где идеологические разработки представлены в избытке, а политические силы живут в состоянии непрерывного разложения и распада.

Русский традиционализм знал свое либеральное и свое консервативное крыло. Либеральное крыло имело мало сходства с либеральным западничеством. Даже П.Чаадаев, предлагавший выбирать между любовью к Истине и любовью к Родине, не был либералом. (Не имея возможности обсуждать исторический путь русского консерватизма, отошлем читателя к работе современного исследователя.)

И все-таки концепция “консервативной революции” — единственная идеологическая конструкция, которую можно “продать” российскому обществу, изверившемуся в либеральных ценностях и помнящему горький привкус коммунистической пропаганды. Малоизвестные группы интеллектуалов ведут свою работу, воспроизводя практически все элементы концепции “консервативной революции” в своих построениях (вплоть до противопоставления нового национализма и патриотизма), дополняя ее русской спецификой. Фактически это научный андеграунд — альтернатива косному и профанному академизму.

Поддержка научных изысканий и публицистических усилий русских националистов, способствование расширению этого все еще узкого слоя — практическая задача для любого интеллектуала или мецената, становящаяся для общества еще и этической необходимостью. “Этическая необходимость победы” (О.Шпенглер) ставит перед русским обществом и государством проблему ответственности. Пребывание идеологов “консервативной революции” и “национальной революции” в своеобразной резервации возлагает ответственность за усугубление национального кризиса на всех, кто направляет ресурсы на поддержание всех иных мировоззрений.

Задача русского национального движения – в осознании пагубности экстремизма, превращающему это движение в игрушку в руках врагов России. Русская политика должна иметь прагматические цели, руководствоваться расчетливым радикализмом (радикализм диктуется катастрофической ситуацией) и избегать глупостей экстремизма, различающего лишь частные цели и явных оппонентов. Преодоление экстремизма выбьет из рук информационных “императоров” их главное оружие – образ “врага”. Расчетливые, высокообразованные и культурные консерваторы (“консерваторы в белых воротничках”) отобьют у березовских-гусинских всякую охоту делать из них телевизионные “страшилки”.

Ощущаемый сегодня недостаток конструктивных и увлекательных идей (политических мифов) может быть восполнен только консерваторами. Следовательно, консерватизм должен стать доминирующим политическим мифом, консолидировать элиту (а прежде оформить ее) и массу, мобилизовать общество на тяжелую и долговременную работу по возвращению России достойного места среди других государств, русскому народу – лидерства среди других народов.