Ю. Квицинский

 

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА СССР В ГОДЫ ПЕРЕСТРОЙКИ

 

Перед началом перестройки Советский Союз был одной из двух супердержав, определявших обстановку и ход событий в мире. Такая международная роль СССР не может рассматриваться как некий случайный эпизод в развитии нашей страны. Она была итогом многолетних усилий советского народа, результатом его победы в Великой Отечественной войне, успешной индустриализации, культурной революции и беспрецедентного взлета развития науки и техники.

Закономерным следствием этого был авторитет Советского Союза на международной арене. За ним шло 30% населения планеты — союзники, сочувствующие, попутчики. Мотивы ориентации на СССР были разные. Руководство одних стран верило в будущее социалистической модели общества, возникшей в нашей стране, готово было ее применить у себя на практике, а в случае необходимости и защищать вместе с нами с оружием в руках. Других привлекала возможность воспользоваться экономической, научно-технической и военной помощью СССР в борьбе за достижение целей своей национальной политики, которые вступали в противоречие с интересами США и их союзников. Третьи просто использовали разногласия между СССР и США, чтобы, прислоняясь то к одному, то к другому гиганту, проводить независимый курс.

В любом случае Советский Союз был одним из двух полюсов мира XX века. Это непреложный факт, а не некое недоразумение, как пытаются сейчас доказать наши и зарубежные противники советского строя. Мировой державой не становятся (и не перестают быть) по недоразумению. Для этого нужны соответствующие объективные предпосылки, вернее, комплекс их. Известный американский политолог и государственный деятель Збигнев Бжезинский называет в их числе силовую, экономическую, научно-техническую и культурно-информационную компоненты, должное сочетание которых и позволяет государству занять ведущее место в мире. С этим можно согласиться с оговоркой, что удельный вес каждой из вышеназванных компонент в политике государства индивидуален и зависит от многих обстоятельств, прежде всего исторического порядка. Очевидно, однако, что каждая из четырех компонент должна быть достаточно весомой и что наличие только одной из них великой державой никого не делает.

В этом плане известное высказывание бывшего канцлера ФРГ Г. Шмидта, будто Советский Союз был на самом деле “Буркина-Фасо, но только с ракетами”, безусловно, является не более чем политическим вывертом. Буркина-Фасо и в гипотетическом случае обретения ею ракетно-ядерного оружия не могла бы обратиться в мировую державу. Точно так же, как ФРГ, по признанию немецких политиков того времени, являясь “экономическим гигантом, продолжала оставаться политическим карликом”.

Положение, кстати, это не сильно изменилось и после воссоединения Германии и развала Советского Союза.

Рассмотрим, однако, международное положение Советского Союза накануне перестройки соответственно тем элементам, которые обуславливали его роль как великой державы.

Создание советского ядерного оружия обратило в миф американскую идею неуязвимости “крепости Америки”. Весьма показательна в этом плане трансформация стратегического планирования США за послевоенные годы. Если в августе 1948 года Совет национальной безопасности США в директиве 20/1 “Цель в отношении России” ставил задачей “войну и свержение советской власти”, превращение СССР в “лунный ландшафт” в результате атомных бомбардировок, то по мере развития и укрепления советского ракетно-ядерного потенциала тон наших заокеанских соперников быстро менялся. От намерения уничтожить Советский Союз они пришли к намерению “сдерживать и отбрасывать” его, затем выдвинули доктрину “гибкого реагиро­вания”, преследовавшую цель подставить под наш ответный удар своих союзников, потом придумали так называемую концепцию “обороны на передовых рубежах”, а проще говоря, бились над решением неразрешимой задачи: найти такой способ применения оружия массового поражения против СССР, который не привел бы к ответному адекватному удару по территории США. Как показывают рассекреченные сейчас документы, США считали “неприемлемым для себя ущербом” взрыв даже единичных ядерных боезарядов на своей территории, не говоря уже о ведении полномасштабной ядерной войны с СССР со всеми вытекающими из этого последствиями для самой Америки. От угроз стереть с лица земли СССР и советскую власть Вашингтон в 70-е годы перешел к переговорам сначала об ограничении, а затем и о сокращении стратегических вооружений, в ходе которых был вынужден, хоть и с оговорками и многими хитростями, признать ядерный паритет и зафиксировать его в договорном плане.

Окружив в первые послевоенные годы Советский Союз сетью своих баз и срочно сколоченных союзов в Европе и Азии, американцы тем не менее не смогли создать перевеса сил на соответствующих театрах военных действий по обычным вооружениям. Это вынудило Вашингтон добиваться начала Венских переговоров с Советским Союзом, в ходе которых ставился вопрос уже о взаимном сбалансированном сокращении войск и вооружений в Европе.

Аналогичная картина наблюдалась почти по всем другим аспектам военного противостояния двух сверхдержав, будь то ядерные испытания, нераспространение ядерного оружия, запрещение химического и биологического оружия и т. д. Неоднократно предпринимавшиеся в ходе переговорного процесса со стороны США попытки нарушить сложившийся баланс сил, вырваться вперед, создать стратегически значимый перевес сил и продиктовать Советскому Союзу свою политическую волю заканчивались ничем. Советский Союз доказывал всякий раз, что в состоянии принять брошенный ему вызов и адекватно ответить на него. На это не было способно ни одно другое государство в мире XX века. Только Советский Союз в силовом плане мог говорить с другой супердержавой на равных. И делал это!

Помню, как А. А. Громыко на одном из совещаний в МИД СССР вскоре после прихода к власти Л. И. Брежнева сказал примерно следующее: сейчас в мире сложилось новое соотношение сил. Если раньше мы были вынуждены, прежде чем предпринять какую-либо крупную акцию, тщательно просчитывать возможную реакцию другой стороны, то теперь мы можем позволить себе сделать то, что сочтем нужным, а потом уже посмотреть, как на это прореагирует другая сторона. Помню также, как мой непосредственный шеф, заместитель министра иностранных дел В. С. Семенов, ведший первые переговоры с американцами по ограничению стратегических вооружений, поучал меня, отправляя на переговоры в Женеву: они (американцы) будут очень нажимать, хитрить, грозить, пугать. Но имей в виду, это все — давление на психику. В действительности они ничего не могут с нами сделать, даже пальцем тронуть нас. Вот какого положения мы в конце концов добились!

Теперь об экономике, в которой мы постоянно и существенно отставали от США и западного мира. Всем памятны периодически возникавшие трудности в снабжении населения, в первую очередь высококачественными предметами длительного пользования, но также и ширпотреба, а в последние годы существования СССР — и продовольствия. Собственно, наличие этих трудностей, раздражавших народ и являвшихся постоянным объектом пропагандистского давления на Советский Союз с Запада, и послужило главным побудительным мотивом для начала так называемой “перестройки”, непродуманных реформ, разрушивших экономику страны.

Однако так ли было тяжело экономическое положение СССР накануне апрельского пленума 1985 года, который привел к власти М.С. Горбачева? Могла ли страна с “неработающей”, как любят сейчас утверждать “новые русские”, экономикой десятки лет выдерживать соревнование с ведущей державой мира — США в военной и военно-промышленной областях, являющихся средоточием наиболее передовых технологий и капиталоемких производств, требующих наиболее квалифицированных исполнителей — сверху донизу?

Нет, и в экономической области СССР был серьезным соперником США, если не сводить все дело к наличию в продаже модных товаров ширпотреба, бытовой электроники, предметов роскоши.

Темпы экономического роста СССР в 50—60-годы приближались к 10%. Показатели девятой пятилетки 1971—75 гг. были едва ли не самыми высокими за всю историю развития СССР. Со второй половины 70-х годов начали накапливаться показатели замедления этого экономического развития, однако в начале 80-х годов мы имели ежегодный прирост валового общественного продукта порядка 3—4%, производительности труда — около 2,6%, реальных доходов населения — 3,3%. Все это уместно сравнивать с картиной, которую мы получили после ельцинского путча в августе 1991 года, когда спад производства составлял по 15—20% ежегодно.

В абсолютных цифрах в 1982 году СССР производил 3745 млн кВт.ч электроэнергии, 1678 тыс. тонн нефти, 1372 млн куб. м газа, 1967 тыс. т угля, 403 тыс. т стали, 1526 тыс. шт. тракторов, 14,9 тыс. т бумаги, 339 тыс. т цемента, 2012 тыс. пар обуви, 16 тыс. шт. холодильников.

Страна создавала мощный Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс, строила БАМ, возводила миллионы жилых домов, тысячи промышленных и сельскохозяйственных объектов, отправляла все новые корабли в космос. Пусть сегодня Москва предъявит миру хоть сколько-нибудь сопоставимые цифры и показатели, которые она по-прежнему характеризует как “свидетельство застоя”.

С 1970-го по 1980 гг. средняя зарплата в СССР выросла при относительно стабильных ценах на 40%. В 1980 г. на среднемесячную зарплату можно было купить 70 кг колбасы, или 80 кг мяса, или почти полцентнера сливочного масла, в то время как в начале 1995 года прожиточный минимум в России был примерно в 1,5 раза выше средней зарплаты. И это все, не считая тех льгот и фондов общественного потребления, которыми пользовались советские граждане — низкая плата за жилье, телефон, бесплатная медицина, среднее и высшее образование, почти бесплатная индустрия отдыха и прочее.

Была ли такая экономика базой для осуществления активной внешнеэкономической политики по обеспечению интересов СССР вовне? Разумеется. Само существование СССР с его огромными экономическими возможностями существенно сковывало Запад в деле использования экономических рычагов воздействия на политику других стран. Бесспорным свидетельством эффективности советской внешнеэкономической политики была та яростная пропаганда, которая велась против нас США и их западноевропейскими союзниками. Обращение за экономической и финансовой поддержкой к СССР и странам СЭВ на протяжении многих лет оставалось для многих государств мира реальной альтернативой сотрудничеству с Западом. Материальным свидетельством эффективности этой поддержки являются такие объекты, как Асуанская плотина, многочисленные советские АЭС в странах Европы, индийские металлургические заводы, промышленные объекты в Китае, на Кубе и во Вьетнаме. Нынешняя российская внешнеэкономическая политика просто несопоставима с политикой великой державы СССР в этой области. В лучшем случае она сводится к попыткам оказать влияние на страны СНГ через поставки газа и нефти. Использовать экономические рычаги на международной арене Россия не может и не решается, так как ее собственное экономическое благополучие и стабильность всецело зависят от экспорта энергетических ресурсов.

Великая держава должна обладать также соответствующими возможностями и весом в области науки и техники. Советский Союз был такой державой. Его научно-техническими достижениями и наработками и до сих пор живет нынешняя Россия, стремительно отстающая от США и их союзников по этому жизненно важному для международного положения страны показателю.

Ярчайшим свидетельством высокого научно-технического потенциала СССР как мировой державы был его выход в космос, потрясший Америку и заставивший ее усомниться в возможности и далее уповать на “богом данное” превосходство США в этой области. Во многих областях советские фундаментальные исследования намного обгоняли американские, несмотря на отсутствие у СССР таких возможностей скупки “иностранных мозгов”, которыми обладали его западные конкуренты, несмотря на изощренную систему затруднения доступа советских ученых к международным обменам в области научно-технической информации. Общеизвестно, что позднее одним из главных направлений западного мародерства на развалинах Советского Союза стало похищение его научных разработок и изобретений, сманивание ведущих специалистов для работы в США.

И, наконец, о культурно-информационной стороне дела. Великая держава утверждает свое место и роль среди других членов международного сообщества государств как носитель определенных общественных идеалов, истори­ческих традиций, духовного потенциала и образа жизни, достойного уважения, подражания и интереса. Что касается культурного наследия, духов­ного потенциала и традиций, Советский Союз, безусловно, намного превосходил своего главного противника США — страну, главными культурными ценностями которой являются голливудские киноподелки и поп-музыка. Проигрывал СССР, однако, американцам на информационном поле, но в этом отношении положение постепенно и последовательно менялось в нашу пользу. СССР имел стойкий и заслуженный имидж в глазах международного сообщества как мировая культурная держава с собственным, отличным от американской массовой культуры лицом, качественно иным культурно-образовательным и духовным состоянием общества. Это делало СССР центром притяжения для сотен тысяч иностранных студентов, экскурсантов и участников культурных фестивалей и конкурсов. Регулярные выступления ведущих театров, оркестров и солистов за рубежом, музейные экспозиции пользовались неизменным успехом и поддерживали высокий авторитет советской державы. Ей не было равных в спортивных достижениях. Советское радио вещало на всех языках мира, советские фильмы все решительнее пробивались на экраны зарубежных стран, советские авторы становились лауреатами нобелевских и других международных премий. И здесь, как и в других областях, свидетельством серьезности культурно-информационного потенциала Советского Союза было настойчивое стремление наших противников мешать расширению наших позиций за рубежом, попытки провокаций против советских художественных коллективов, выставок, агитация против направления иностранных студентов на учебу в СССР, упорный отказ от признания дипломов советских учебных заведений, несмотря на то, что качество подготовки в них, особенно по естественным дисциплинам, было заведомо выше, чем на Западе.

Понадобилось, однако, всего несколько лет так называемой “перестройки”, чтобы СССР сначала перестал быть великой державой, а затем и вовсе прекратил свое существование как субъект международного права. Этот удивительный феномен требует своего исследования и осмысления. Речь не идет о коллапсе некоего случайного, искусственного образования, а о трагедии тысячелетней России, существовавшей последние 70 лет под именем Советский Союз и достигшей при правлении КПСС наивысшего могущества и влияния в мире за всю историю нашего государства.

Как это могло произойти? Тому есть много объяснений. Самое первое и самое простое выдвинул последний советский президент СССР М. С. Горбачев, предложивший считать падение СССР целиком результатом его собственных, давно вынашивавшихся предательских замыслов. “Целью всей моей жизни было уничтожение коммунизма, — заявил он словацкой газете “Заря” (№ 24 за 1999 год). — Меня полностью поддержала моя жена, которая поняла необходимость этого даже раньше, чем я. Именно для достижения этой цели я использовал свое положение в партии и стране. Именно поэтому моя жена подталкивала меня к тому, чтобы я последовательно занимал все более и более высокое положение в стране. Для достижения этой цели я должен был сменить все руководство КПСС и СССР, а также руководство во всех социалистических странах. Мне удалось найти сподвижников в реализации этих целей. Среди них особое место занимают А. Н. Яковлев и Э. А. Шеварднадзе, заслуги которых в нашем деле просто неоценимы”.

Второе — и более вероятное — объяснение состоит в том, что, затеяв безо всякой подготовки и предварительного плана так называемую “перестройку”, Горбачев вскоре выпустил из рук вожжи управления государством и партией, а сам с перепугу предпочел выброситься в кювет. В результате вверенная ему держава потерпела катастрофу. Он же продолжает и по сей день делать глубокомысленные заявления по поводу того, как случилось такое и как его угораздило залезть по тщеславию или недомыслию (хотя и, вполне вероятно, по совету и настоянию Раисы Максимовны и при поддержке дружков, бросивших его на заключительном этапе бесславной карьеры) в ту самую бричку, из которой он затем и вывалился.

Но и первое, и второе объяснение вряд ли будет исчерпывающим. Остается открытым вопрос, почему такие политические авантюристы, а впоследствии и изменники Родины, как Горбачев, а за ним и Ельцин, с их командами могли загубить великую страну, мировую державу — Советский Союз при практически массовом безразличии и непротивлении очевидному злу со стороны своего народа, предавшего себя и свое государство? Конечно, разрушители Советского Союза использовали издревле известный прием подкупа широких масс, чтобы привлечь их на сторону своего неправого дела. Французские короли уничтожали орден тамплиеров, разделяя его имущество между доносчиками. Французские якобинцы натравливали мещан и городской плебс на аристократов, обещая им их богатства и имения. Ленин снял русскую армию с германского фронта, посулив солдатам помещичьи земли. Горбачев и Ельцин разрушили страну, также призвав народ к разделу государственного имущества и самого государства. Истории еще предстоит ответить на вопрос, сможет ли нация, поддержавшая разрушение собственной государственности и предавшая всех своих союзников, вернуться на роль великой мировой державы.

Сформулировать, в чем заключалась программа перестройки применительно к внешней политике СССР, оглядываясь сейчас назад, довольно затруднительно. Скорее всего, такой тщательно взвешенной и продуманной программы не было, как не было ее и применительно к перестройке внутри страны. В реальной жизни была импровизация, набор рискованных и плохо взаимоувязанных внешнеполитических инициатив, погоня за международным “паблисити” ценой односторонних уступок, утраты стратегической и тактической инициативы во внешней политике, перешедших затем в беспорядочный откат с тех позиций, которыми обладал в результате войны и послевоенного развития Советский Союз на международной арене. Под конец своего существования СССР уже не контролировал развитие ситуации ни на своей собственной территории, ни вокруг себя. Он в лучшем случае лишь пытался реагировать на наступательные действия своих соперников и конкурентов, взявших открытый курс на ослабление и расчленение советской мировой державы и победу в “холодной войне”.

Начало перестройки во внешней политике выглядело вполне традиционно и “канонически”. В политическом докладе М. С. Горбачева XXVII съезду КПСС выдвигалась идея создания “всеобъемлющей системы международной безопасности” путем принятия мер масштабного характера в военной, политической, экономической и гуманитарной областях. Ядерные державы должны были отказаться от войны друг против друга или против “третьих” государств — как ядерной, так и обычной, не допускать гонки вооружений в космосе, прекратить все испытания ядерного оружия и полностью его ликвидировать, запретить и уничтожить химическое оружие, отказаться от создания других средств массового истребления, снизить уровни военных потенциалов государств до пределов разумной достаточности, распустить военные группировки, а пока не расширять их и не создавать новые, сократить военные бюджеты.

В политической области генсек ЦК КПСС призывал уважать право каждого народа избирать путь и формы своего развития, справедливо регулировать международные кризисы и региональные конфликты политическими средствами, разработать комплекс мер, нацеленных на укрепление доверия между государствами, создать действенные гарантии от нападения на них извне, неприкосновенности их границ, выработать эффективные методы предотвращения международного терроризма.

В экономический области — исключить из международной практики все формы дискриминации, отказаться от политики экономических блокад и санкций, совместно искать пути справедливого решения проблемы задолженности и установить новый мировой экономический порядок, гарантирующий равную экономическую безопасность всех государств, использовать часть средств, высвобождающихся от сокращения военных бюджетов, на нужды развивающихся стран, объединить усилия в мирном освоении космоса и решении глобальных проблем, от которых зависят судьбы цивилизации.

В гуманитарной области — сотрудничать в распространении идей мира, разоружения и международной безопасности, развивать контакты между народами, повышать уровень взаимной информированности, искоренить апартеид, геноцид, взаимодействовать в осуществлении политических, социальных и личных прав человека, решать в позитивном духе вопросы воссоединения семей, заключения браков, развивать контакты между людьми, общественными организациями, искать новые формы сотрудничества в сфере культуры, искусства, науки, образования и медицины.

Одним словом, “отец перестройки” предлагал сделать мирное сосуществование высшим, универсальным принципом межгосударственных отношений и выступал за прямой, систематический диалог на основе этой программы с руководителями стран мирового сообщества.

Это была впечатляющая, с точки зрения продолжения и развития совет­ской внешнеполитической линии, программа — в чем-то достаточно традиционная, в чем-то свежая и новаторская. Ее главным недостатком была, однако, очевидная нереалистичность достижения великого множества ставившихся целей в той объективной обстановке, которая существовала в мире на момент ее выдвижения, традиционное увлечение идеями улучшения и исправления всего нашего грешного мира в ущерб конкретным мерам по укреплению позиций Советского Союза, продвижению его собственных национальных интересов и при явном преуменьшении тех опасностей, которые по-прежнему исходили от Запада и заметно усилились с приходом к власти в США Рейгана.

Стремление решать наши собственные проблемы через выдвижение всевозможных нереалистичных схем регионального или всемирного масштаба на протяжении десятилетий было ахиллесовой пятой советской внешней политики. Достаточно вспомнить, как из послереволюционных разрухи и голода Троцкий пытался выйти с помощью организации мировой революции, а не восстановления и развития экономики и торговли России. К чести Сталина, в его времена советская внешняя политика никаких химерических глобальных прожектов больше не выдвигала, зато быстро вывела страну на позиции мировой державы. Но после его смерти вредоносная тенденция вновь ожила, достигнув апогея в годы правления Горбачева. Для решения острых задач нашей внутренней политики нам почему-то опять понадобилось вернуться к идее переделки всей Европы, всей Азии, да и всего мира, — создавать всеобъемлющую систему международной безопас­ности, строить “общий европейский дом”, добиваться всеобщего ядерного разоружения и заниматься еще бог весть чем, не имеющим отношения к решению насущных проблем нашего собственного существования и развития. Назойливые и наивные призывы Москвы в годы горбачевской перестройки к нашим западным партнерам переходить “к новому мышлению”, создавать “новый всемирный экономический порядок”, распускать военные союзы и т. д. вызывали у них искреннее непонимание и раздражение: “Это вам надо перестраиваться, у вас дела идут плохо, — отвечали нам. — Вот и перестраивайтесь, а у нас все и так в порядке”.

Можно, однако, предположить, что программа, выдвинутая М. С. Горбачевым на XXVII съезде, замышлялась не более как способ сдержать усиливавшийся в те годы нажим на Советский Союз извне, перейти в наступление на внешнеполитическом фронте, “забросав” противника предложениями по наиболее актуальным вопросам международной жизни, и развязать себе руки для назревших реформ внутри страны. Одно дело — документы партийных союзов, другое — практическое ведение внешней политики страны.

С этой точки зрения стоит обратиться к совещанию актива МИД СССР, организованному 23—24 мая 1986 года, т. е. в самом начале перестройки. На нем выступил сам Горбачев, а также только что назначенный новый министр иностранных дел Шеварднадзе. Для советской дипломатической службы расставлялись новые вехи и ориентиры. Каковы же были они в начале пути, приведшего страну через шесть лет к сокрушительной катастрофе?

Мир, по оценке М. С. Горбачева, переживал трудный период. Могло случиться “непоправимое” (то есть ядерный конфликт), и никто, кроме Советского Союза, не был способен остановить роковой ход событий. Надо было избежать ядерной опасности, но вместе с тем обеспечить и оградить интересы СССР. В этом должна была состоять стратегия и тактика советской внешней политики.

Решить эту задачу предлагалось через “ускорение”. Без него нам не удастся сохранить позиции социализма на международной арене. После 70-х годов СССР перестал догонять Америку, утратил динамизм. Это имело серьезные экономические и социальные последствия и сказалось на наших позициях за рубежом. Другая сторона сознательно принуждает нас к военно-экономическому противоборству, испытывает нашу устойчивость. Но ядерную войну она начать не решится, а будет стремиться не допустить рывка СССР вперед в развитии экономики. Ключ нашего успеха поэтому в крепости тыла и здоровой экономике. То, что происходило у нас в последние годы, стимулировало наглость противника, порождало у него надежду на классовый реванш. Тут мы и услышали, что социализм — ошибка истории, что это – заведомо отсталая экономика, что у советского общества нет перспективы. Поэтому нет задачи более актуальной, чем придать развитию нашей страны необходимый динамизм.

Речь не идет о том, отмечал Горбачев, чтобы перечеркивать все, что делалось ранее. Надо придать социализму новый, более привлекательный облик, перекрыть каналы взяточничества и самоуправства, перейти на хозрасчет и самоокупаемость, бороться с нетрудовыми доходами, поощрять полезный труд, вести сильную социальную политику. Мерилом всего должна стать эффективность. Это касается и внешней политики. Не надо ставить нереальных задач. Главное — создать благоприятные условия для ускорения развития советского общества. Для этого использовать выгоды международ­ного разделения труда, снизить расходы на оборону и повернуть их на внутренние нужды. Милитаристы не пойдут на прекращение гонки вооружений, но понуждать их к этому можно и нужно, не позволяя “ястребам” столкнуть две мировые державы. Поэтому СССР будет вносить серьезные предложения по сокращению вооружений и военных затрат, но в то же время обеспечивать свою безопасность. “На военные нужды”, — заявлял на том совещании Горбачев, — надо тратить сколько необходимо, но не больше”. СССР не в состоянии превзойти всех своих потенциальных противников, вместе взятых. Но обеспечить себе оборонительную достаточность страна обязана. При этом не обязательно идти с противником “ухо в ухо”. Надо использовать возможности размежевания в стане противника. Предлагалось активизировать работу на всех направлениях, прежде всего европейском, не зацикливаться на отношениях с одними США. Здесь усилия дипломатии могут “стоить целых армий и гор оружия”.

Из рассуждений Горбачева вытекало, что он намерен добиваться уже в ближайшее время успехов на наиболее крупных переговорах, которые велись в то время. Если каждый будет соблюдать только свои интересы, — доказывал он, — то не будет сотрудничества. А переговоры — дело государственное, их надо вести знаючи, что хочется и что можно, а не создавать тупиков. Из них потом трудно вылезать. Нужно настроиться на компромисс и не думать, что другая сторона глупее нас. Тактика нужна, но не ради тактики. Настойчивость не должна перерастать в упрямство. Мы не мистеры “нет”, — бросил Горбачев камень в огород Громыко. Надо перестраиваться и тем, кто ведет перего­воры, и тем, кто ими руководит. Когда СССР уходит с переговоров, а потом возвращается, то аплодисментов не бывает. Было заявлено о намерении осуществлять “открытую” дипломатию, апеллировать к массам, не позволять использовать переговоры “как ширму”.

Применительно к социалистическим странам Горбачев провозгласил наступление “нового этапа” в отношениях с ними. Эти государства давно прошли фазу своего формирования. Они стали зрелыми, обладают прочной экономической и социальной жизнью. Зачастую они живут лучше нас. Одним словом, их больше нельзя водить за руку.

В отношении Афганистана, Никарагуа, Ливии генсек ЦК КПСС был более откровенен. Было прямо заявлено, что наши войска в Афганистане долго оставаться не смогут. Но и отдавать эту страну американцам нельзя. Нужна стабилизация режима Наджибуллы, прекращение военного вмешательства и политическое урегулирование. А в Никарагуа и Ливии Советский Союз не может употребить всю свою мощь, не рискуя ввязаться в войну. Надо искать политический выход, так как здесь будут только компрометироваться и советское оружие, и престиж СССР.

Серьезные изменения в советской политике предвещал и раздел выступления Горбачева, посвященный правам человека. Ставилась задача перейти в наступление на этом направлении, сойти с наезженных путей, разоблачая нарушения прав человека в капиталистических странах, но не бояться признавать и собственные недостатки и предлагать Западу совместные действия по их устранению.

Выступление Горбачева на активе МИД СССР содержало ряд моментов, которые могли бы вызывать вопросы и сомнения — его намерения добиваться срочных успехов на основных международных переговорах ценой наших уступок и компромиссов, явная двусмысленность рассуждений о наступлении “новой эпохи” в отношениях с соцстранами, нереалистичность расчетов на то, чтобы не допустить прихода в Афганистан враждебных Советскому Союзу сил после вывода оттуда наших войск, непонимание последствий прекра­щения военной помощи Ливии и Никарагуа для отношений с государствами этих регионов, наивность подхода к весьма острому для СССР вопросу о гражданских правах человека и т.п. Однако в тот момент все это не могло привлечь внимания, учитывая высокий авторитет нового молодого и энергич­ного руководителя Советского Союза и те надежды, которые связывали с перестройкой.

Кроме того, к чему, собственно, призывал Горбачев по большому счету, если не копаться в деталях? К давно очевидным и назревшим переменам. К ускорению социалистического строительства, приданию социализму более привлекательного облика, внутренним реформам, повышающим эффективность народного хозяйства СССР, сильной социальной политике, то есть повышению благосостояния и защищенности граждан, сохранению надежной обороноспособности страны при некотором сокращении военных расходов и проведению такой внешней политики, которая обеспечивала бы благоприятные условия для решения всех этих первоочередных задач. “Когда наметится перелом к лучшему во внутренних делах, начнется перелом к лучшему и в делах внешних”, — объявил он.

Такая расстановка приоритетов представлялась правильной. Внешняя политика СССР если и нуждалась в перестройке, то отнюдь не в первоочередном порядке и не в таких масштабах, как это затем имело место. Для обеспечения стабильных условий проведения внутренних реформ вполне достаточной была бы на первом этапе ее корректировка на отдельных направлениях и по отдельным проблемам. Беда нашей страны в том, что, заведя вскоре в тупик внутреннюю перестройку, горбачевское руководство СССР пыталось прикрыть свой политический провал мнимыми успехами и бессистемной активностью на международной арене, вылившимися, в конечном итоге, в сдачу завоевывавшихся Россией, а затем Советским Союзом веками и десятилетиями позиций в мире.

Как использовать внешнеполитические возможности страны для организации того “рывка” в развитии экономики СССР, который должен был быть, по первоначальному замыслу горбачевского руководства, стержнем всех перестроечных процессов? К сожалению, четких представлений на этот счет не было. Наше взаимодействие с развитыми в экономическом отношении странами капиталистического мира на протяжении всей истории России и Советского Союза носило ущербный для нас характер. Taким остается и сейчас — ущербность лишь многократно усилилась. Если упростить суть вопроса, то она в том, что мы вывозим наши невосполнимые богатства — сырье, лес и энергоносители, а также небольшое количество продуктов низкой степени переработки и используем вырученные за это средства для расширения экспорта тех же самых богатств, вращаясь в порочном кругу. Доля нашей высокотехнологичной продукции во внешних обменах незначительна. Это всегда очень устраивало наших западных партнеров. Известно, что в мире существуют ножницы цен на высокотехнологичную продукцию и сырьевые товары, которые позволяют развитым странам западного мира жить за счет других. Этими ножницами стригли и по сей день стригут Россию.

Важной стороной перестроечного рывка вперед, или “ускорения”, должен был стать выход из этого порочного круга. Главным средством для решения задачи считалось развитие производственной кооперации с соответствующими западными и японскими фирмами, создание смешанных предприятий, реализация совместных проектов в “третьих” странах.

Дело, однако, шло из рук вон плохо. Ценой неимоверных усилий было создано лишь несколько таких предприятий (вроде совместного детища белорусской и западногерманской обувной промышленности — витебского завода “Белвест”), не имевших, однако, существенного значения для общего состояния советской экономики. Крупные западные концерны, не заинтересованные в создании мощной советской конкуренции, находили тысячу и одну причину уклоняться от советских предложений и инициатив на этот счет. В свою очередь на советской стороне руководители министерств и предприятий не хотели возиться с кооперационными проектами, означавшими для них повышенную ответственность за качество произведенной продукции, соблюдение сроков поставок и т. д. Соответственно волокитились как реализация самих этих проектов, так и создание соответствующей законодательной базы для такого сотрудничества.

Тем временем непродуманные перестроечные инициативы вели к последовательному ухудшению экономического положения в СССР и мате­риаль­ного положения его населения, росту недовольства в стране. В этих условиях руководство СССР стало искать выход в иностранных кредитах. Горбачев любил говорить, что для такого гиганта, как СССР, с его богатствами и объемами производства, существовавший к началу перестройки уровень зарубежного долга в 35—40 млрд. долларов — это сущие пустяки. Не надо бояться увеличивать внешнюю задолженность страны, если от этого зависит успех перестройки.

Кредитный рейтинг СССР в то время был очень высок. Кредиты не надо было выпрашивать — нам их охотно предлагали все, прежде всего западные немцы. Постепенно, однако, на Западе укреплялось понимание того, что перестройка в СССР буксует и, скорее всего, окончится катастрофой. Но и в этих условиях получение кредитов не представляло для Москвы особых сложностей, поскольку наши западные партнеры исходили из целесооб­разности сохранения Горбачева у власти и продолжения начатого им курса.

В самые последние годы существования СССР его экономические проблемы настолько обострились, что советское руководство вынуждено было перейти к поиску в основном так называемых несвязанных кредитов для латания все новых дыр в государственной казне. Об инвестициях в производство и его развитие речи уже не было, советская экономика рушилась на глазах.

В отношениях Советского Союза с другими социалистическими государствами на первых порах перестройки каких-либо заметных изменений видно не было. Продолжались регулярные встречи стран Варшавского договора на высшем уровне, совещания министров иностранных дел и министров обороны. Проводились сессии СЭВ. Вплоть до 1989 года продолжалось заключение политических договоров, а также многочисленных соглашений об экономическом, научно-техническом и культурном сотрудничестве. Проводились маневры вооруженных сил стран — участниц Варшавского договора. Если заглянуть в текст совместных заявлений и документов того периода, то в них можно без труда найти немало решительных слов о намерении использовать огромные возможности социализма для углубления и развития взаимных братских отношений и утверждения принципов мирного сосуществования, предупреждений на тот счет, что “империализм никогда не откажется от использования своей военной машины для грабежа народов”, взаимных уверений в верности идеалам социализма и решимости анализировать складывавшуюся международную обстановку “с позиций рабочего класса”. Европейские соцстраны исправно поддерживали многочисленные советские инициативы по вопросам разоружения, которые сыпались из Москвы как из рога изобилия, заявляли о поддержке перестройки в СССР и ее целей.

Что касается копирования советской перестройки, то здесь картина была весьма неоднородной. Для виду какие-то шаги, сходные с горбачевскими, предпринимались болгарским и чехословацким руководством. Чаушеску, как всегда, демонстрировал, что Советский Союз ему не указ. Стремительное нарастание внутриполитического кризиса в Польше заставляло “перестраиваться”, сдавая позиции социализма, еще быстрее, чем это делала Москва. Откровенно сопротивлялся реформам Хонеккер, справедливо полагая, что действия Горбачева бессистемны, непродуманны и создают опасность для существования ГДР, сплоченности и дееспособности организации Варшав­ского договора.

Подобная ситуация вызывала растущие раздражения в ЦК КПСС. Она не только все более отравляла отношения Москвы с руководителями стран Варшавского договора, но и вела к быстрому расслоению внутри самого блока, интригам и подсиживанию друг друга. На внутренних совещаниях Горбачев начал выдвигать тезис, что в реальной жизни европейские социалистические страны “давно уже ушли от нас”. Это, мол, свершившийся факт, который надлежит принять к сведению и сделать из него соответствующие выводы. Какие выводы, он, судя по всему, не очень себе представлял. Иногда речь шла о неизбежности прихода в этих странах к власти нового поколения управленцев, способных руководствоваться “новым мышлением” и готовых выступить подлинными союзниками и партнерами “обновленного” Советского Союза. Иногда просто говорилось, что соцстраны превратились для СССР в ненужный балласт, который важно вовремя сбросить, оговорив лишь недопустимость их включения в будущем во враждебные СССР блоки и союзы.

Москва спокойно и даже сочувственно отнеслась к крушению социалистического строя в Румынии, сведя все дело к “долгожданному освобождению румынского народа от диктатуры Чаушеску”. Она не реагировала на сговор венгерского руководства с канцлером Колем об открытии австро-венгерской границы для массового ухода на Запад граждан ГДР, хотя последствия этого для дальнейшего существования ГДР были легко предсказуемы. Она установила и поддерживала контакты с чехословацкой оппозицией за спиной руководства КПЧ под предлогом необходимости поддержки там “перестроеч­ных сил”. Не было, по сути дела, предпринято также никаких мер по предотвращению краха ГДР. В конце 1989 года, к немалому удивлению руководства ФРГ и испугу французов и англичан, Восточная Германия была брошена на произвол судьбы и вскоре прекратила свое существование.

Закономерным итогом такой политики был роспуск в 1991 году Варшавского договора, ликвидация СЭВ, вывод советских войск из Центральной Европы. Разрушение многолетних торгово-экономических, научно-технических, культурных и иных связей со странами этого региона обострило течение экономического и политического кризиса в самом Советском Союзе и ускорило его крах. Не имела успеха и попытка обеспечить политико-стратегические интересы СССР в его “европейском предполье” путем заключения с выходящими из Варшавского договора государствами соглашений, гарантирующих их последующее неучастие во враждебных Советскому Союзу союзах и блоках, непредоставление ими территории и баз для использования третьими государствами. Результаты победы Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг., итоги Ялты и Потсдама оказались в одночасье перечеркнутыми. Дорога для экспансии НАТО и ЕС на Восток была открыта.

Неудачей обернулось и намерение занять в отношениях со странами Запада наступательную позицию в вопросе о правах человека, чтобы вынудить противников Советского Союза перейти к обороне, а затем предложить им решать вопросы гуманитарного плана на взаимоприемлемой, компромиссной основе. В более широком плане речь шла о завоевании с помощью идей перестройки инициативы в идеологическом соревновании с Западом. Временные успехи Горбачева на этом направлении, когда его личная популярность за рубежом круто пошла вверх, а политические инициативы и проводимые меры по демократизации внутренней жизни страны и развитию гласности переместили СССР и его политику в фокус внимания международной общественности, вскоре обернулись серьезными издержками для стабильности существовавшего в стране строя, не принеся ожидаемых дивидендов с точки зрения улучшения и укрепления внешнеполитических позиций СССР. Ссылаясь на “недостаточность” принимаемых Москвой мер в плане развития демократии и обеспечения прав человека, западные партнеры продолжали дискриминацию Советского Союза в вопросах торговли (поправка Джексона-Вэника, квотирование советского экспорта, антидемпинговые процедуры и т. п.), сохраняли ограничения на трансферт современных технологий (натовский “Коком”), не реагировали на настойчивые призывы Москвы не считать друг друга врагами, осуществить одновременный роспуск ОВД и НАТО и т. п. Одновременно под предлогом сотрудничества с СССР в гуманитарной области разворачивалась работа по активизации диссидентских групп и созданию антисоциалистических организаций, готовилась почва к отстранению КПСС от власти и дезинтеграции Советского Союза.

За годы перестройки СССР стремительно утрачивал свои былые позиции в культурных, научных и спортивных связях с Западом. Внедрение коммерческих принципов в эти области при ослаблении регулирующей роли государства не замедлило сказаться на объемах и содержании советского присутствия в этих областях за рубежом. Одновременно лавинообразно нарастало проникновение Запада на информационно-культурное поле Советского Союза. Наши фильмы шаг за шагом вытеснялись из проката, материалы западного производства захватывали экраны советского телевидения и волны советских радиостанций, по стране, как грибы, росли разного рода неформальные организации и объединения, как правило, финансируемые из иностранных источников.

Ничего сравнимого на информационно-культурном поле США и союзных им стран НАТО советская сторона организовать не смогла. Первоначальная эйфория по поводу реформ в СССР, начавшаяся в Западной Европе и отчасти в США, по прошествии 3—4 лет начала выдыхаться, сменяясь недоумением по поводу непродуманности предпринимаемых действий и нежелания “прорабов перестройки” трезво оценить опасности того кризиса, в который все глубже вползала наша страна. Хотя перестройке по-прежнему сочувст­вовали, в ее благополучный исход верили все меньше.

Не внушали, правда, особого уважения и доверия и те оппозиционные КПСС и Горбачеву лица и группировки, которые все громче заявляли о своих претензиях на власть и предлагали себя в качестве альтернативы. Их общий чертой было отсутствие какой-либо ответственной государственной идео­логии, продуманной программы действий.

Попытка сторонников пресловутой Межрегиональной группы выйти на широкую западную аудиторию с пропагандой своих взглядов посредством издания в ФРГ на немецком языке газеты “Московские новости” вскоре захлебнулась. Газета не нашла себе ни элитных, ни массовых читателей. “Политически она не представляет собой серьезной орган, а бульварных изданий у нас и своих хватает”, — так прокомментировал прекращение выхода газеты один из тогдашних руководителей западногерманского МИД. Преобладало мнение, что агония Советского Союза будет длительной и постепенной и что лучшим гарантом ее продолжения в спокойном “бескризисном” варианте является Горбачев.

В подходе к начатой Горбачевым перестройке для США и их союзников наиболее важным элементом был, разумеется, расчет добиться сначала серьезных нарушений, а затем и разрушения всего баланса сил — ядерных и неядерных, — который сложился в послевоенные годы. В условиях примерного равенства сил двух сверхдержав война и угроза силой находили себе, к огорчению Запада, лишь ограниченное применение. Лишение же СССР его силового потенциала означало бы коренную перемену в международной обстановке, выход США вместе с их сателлитами на позиции доминирования во всем мире. Этой цели США настойчиво, но безуспешно добивались еще в годы, предшествовавшие перестройке. Лишь после 1985 года они почувствовали возможность реального продвижения к ней и бросили на решение этой задачи весь арсенал имевшихся в их распоряжении средств — политических, экономических, пропагандистских и разведывательно-агентурных. Речь шла о том, чтобы добиться победы в “холодной войне”, не сделав ни одного выстрела, разоружить Советский Союз его собственными руками и к тому же заставить его оплатить огромные издержки, связанные с этой самоубийственной операцией.

Намерение Горбачева сдвинуть с мертвой точки процесс разоружения даже ценой определенных односторонних уступок секретом не являлось. Несомненно, имевшийся у Советского Союза запас прочности в военной области открывал определенные возможности в этом отношении, позволяя активизировать наши позиции на проходивших в то время переговорах с американцами в Женеве (космические вооружения, стратегические наступательные вооружения, ядерные средства средней дальности), а также с НАТО в Вене (сокращение обычных вооружений в Центральной Европе).

Вопрос, однако, заключался в допустимом объеме и характере таких уступок. Кроме того, золотым правилом ведения государственных дел, как известно, является необходимость особого внимания к поддержанию должной обороноспособности государства в моменты проведения внутренних реформ, неизбежно ослабляющих на какое-то время его дееспособность и возможности противостоять угрозам извне.

В годы перестройки советским руководством была совершена трагическая ошибка, когда едва начавшиеся и вскоре забуксовавшие реформы экономической и социальной жизни страны были осложнены программой одностороннего разоружения, сокращения армии и дилетантской конверсией ПВК. В защиту этих действий Горбачев, Шеварднадзе и Яковлев обычно приводили довод, будто высвобождающиеся средства будут использоваться в гражданском секторе экономики и помогать решению перестроечных задач. В действительности ничего подобного не происходило. Сокращения вооружений, о которых договаривался в те годы Советский Союз, ставили его перед непосильными расходами. “Конверсия” предприятий ВПК вызвала глубокий кризис в этой отрасли, усугубивший и без того тяжелое положение в советской экономике в целом. Вывод элитных армейских частей из Восточной Европы в чистое поле на советской территории, решение о срочном сокра­щении сотен тысяч военнослужащих создали дополнительную напряженность в обществе, привели к деморализации личного состава армии, снижению дисциплины, утрате боеспособности многими частями и формиро­ваниями, падению престижа армии и воинской службы вообще. Пропагандистский “навар”, который достигался в результате “смелых разоруженческих инициатив”, был несопоставим с тем ущербом, который наносился стране и целям перестройки.

“Мирное наступление” в рамках политики перестройки было начато в конце июня 1985 года, когда Горбачев заявил о прекращении Советским Союзом в одностороннем порядке любых ядерных взрывов до 1 января 1986 года и призвал правительство США поступить аналогичным образом, а также предложил возобновить прерванные американцами ранее переговоры о полном запрете ядерных испытаний. Заодно было предложено полностью запретить химическое оружие и ликвидировать его запасы.

США не замедлили сказать “нет”. Как заявил президент Рейган, “лучшим интересам США отвечает продолжение, а не прекращение ядерных взрывов”. В последующем Советский Союз неоднократно продлевал свой мораторий, не встречая взаимности с западной стороны. Из моратория оказалось значительно труднее выйти, чем объявить его. Экологические и правозащит­ные движения за рубежом и внутри страны требовали его сохранения вне зависимости от той позиции, которую занимали США. Те же воспользовались возникшей на советской стороне “паузой”, чтобы попытаться с помощью активизации своей программы испытаний (18 взрывов в год) уйти в “отрыв” от Советского Союза в деле совершенствования ядерного оружия и создания новых типов боеприпасов. Попытки добиться включения в повестку советско-американских переговоров вопроса о полном запрете ядерных испытаний, организовывать коллективное давление на США через механизмы ООН, Женевскую конференцию по разоружению успеха не имели.

Лишь в сентябре 1987 года в ходе встречи Шеварднадзе с госсекретарем США Шульцем удалось договориться о начале переговоров по выработке полномасштабного договора об ограничении – и “в конечном счете” полном прекращении — ядерных испытаний, которые растянулись на годы. Учитывая увеличивающееся отставание от США и необходимость поддержания должной боеготовности советских ядерных сил, Горбачев был вынужден в декабре 1987 года заявить о прекращении действия моратория, однако указ о производстве ядерных взрывов на Новой Земле и семипалатинском полигоне, встреченный в штыки в Верховных Советах СССР и РСФСР, подписал лишь 30 октября 1990 года.

Несмотря на последующее заключение договора о всеобщем запрещении испытаний ядерного оружия (ДВЗЯИ), ставившаяся Советским Союзом цель остановить модернизацию ядерных средств, добиться их постепенного старения и отмирания достигнута не была. Отработав технологию производства так называемых субкритических испытательных взрывов, которые не запрещаются по договору ВЗЯИ, США продолжили совершенствование своих ядерных арсеналов, прежде всего “миниатюризацию” боезарядов. Возможности же Советского Союза в этом отношении непрерывно сужались вследствие кризиса ВПК, нехватки финансовых средств, закрытия Семипалатинского полигона и других факторов.

Как теперь очевидно, нереалистичной, не отвечающей объективной обстановке и характеру межгосударственных отношений была сама выдвигавшаяся в эти годы Советским Союзом цель — ограничить, радикально сократить, а затем и полностью ликвидировать ядерное оружие, “изгнать его из жизни людей” еще до окончания XX века.

Это был, безусловно, весьма популярный в мире, уставшем от ядерного противостояния, лозунг. На нем активно спекулировал Рейган, пытавшийся оправдать свою “стратегическую оборонную инициативу” (СОИ), направленную на слом договора по ПРО и создание нового класса вооружений – космических, — ссылками на то, что развитие широкомасштабной противоракетной обороны сделает ракетно-ядерное оружие “ненужным”. Лозунг ликвидации ядерного оружия в американской политике был не более чем пропагандистской маскировкой очередной попытки сломать существовавший тогда ядерный паритет и добиться монопольного обладания ударными космическими вооружениями. Выдвижение советских инициатив на этом направлении, кроме попыток ослабить бремя гонки вооружений для нашей экономики и набрать пропагандистские очки в глазах мирового общественного мнения, каких-то сопоставимых выгод Советскому Союзу не давало. Повторяя пример недоброй памяти Л. Троцкого, горбачевское руководство как бы заявляло: “холодную войну” больше вести не хотим и не будем, а армию свою готовы распустить и разоружить. И пускай будет стыдно тем, кто не последует нашему примеру, а тем более вздумает обидеть нас. Ничем иным, кроме повторения “похабного” Брестского мира для нашей страны, это кончиться не могло.

Натолкнувшись на глухую стену в ходе проходивших тогда переговоров об ограничении ядерного оружия, Советский Союз предпринял ряд “обходных” шагов, пытаясь раскачать американскую позицию, воздействуя на союзников США в Европе и Азии. В марте 1986 года в ходе встречи Горбачева с президентом Алжира Бенджедидом в Москве было выдвинуто предложение о выводе из Средиземного моря кораблей — носителей ядерного оружия, отказе от его размещения на территории средиземноморских неядерных стран и принятие ядерными державами обязательства не применять такое оружие против любой средиземноморской страны, не допускающей у себя его размещения. 8 апреля страны ОВД выступили с обращением к евро­пейским государствам, США и Канаде, в котором предложили освободить европейский континент от ядерного оружия и в качестве первого шага ликвидировать все ракеты средней дальности СССР и США в Европе. Выдвигалась вновь идея создания безъядерных зон в Европе, в том числе на европейском Севере и на Балканах.

Не прошло и десяти дней, как Горбачев на XI съезде СЕПГ в Берлине выдвинул предложение договориться о значительном сокращении всех компонентов сухопутных войск и тактической авиации европейских стран, а также соответствующих сил США и Канады, размещенных в Европе. Геогра­фической зоной сокращения должна была стать теперь уже не только Центральная Европа, а вся территория Европы от Атлантики до Урала. Одновременно с обычными вооружениями СССР предлагал сократить и ядерные средства оперативно-тактического назначения. Сокращаемые войсковые соединения и части надлежало расформировывать, а их вооружения уничто­жить либо складировать на национальных территориях. 23 апреля последовало заявление Советского правительства об укреплении мира, добрососедства и доверия в Азиатско-Тихоокеанском регионе, где выражалась готовность к созданию безъядерных зон и сокращению деятельности военно-морских флотов в Тихом океане.

Результаты этих инициатив были скудными. Расслоения между твердо­каменной позицией США и позициями их союзников не происходило. Американцы держали дисциплину в своем лагере. В ответ на предложение СССР по мерам военной разрядки в Европе министр обороны США Уайнбергер призвал страны НАТО “с большой осторожностью” относиться к любым планам русских относительно изменения структуры сил в Европе.

Серьезные уступки американской стороне начались со встречи Горбачев — Рейган в Рейкьявике, проходившей 10—13 декабря 1986 года. На своей первой встрече в Женеве 19—21 ноября 1985 года руководители СССР и США, как известно, ни о чем не договорились, кроме необходимости встретиться еще раз. В ответ на крайне неуступчивую и неконструктивную позицию Рейгана тогдашний руководитель СССР платил той же монетой, ни на йоту не отходя от советской официальной позиции на переговорах. В Рейкьявик Горбачев приехал, однако, уже с предложением поручить министрам иностранных дел подготовить взаимосвязанный комплекс из трех проектов соглашений, которые могли бы быть затем подписаны во время его визита в США. Конкретно предлагалось следующее:

1. Сократить наполовину каждую часть триады стратегических наступательных вооружений, т.е. стратегические ракеты наземного базирования, стратегические ракеты на подводных лодках и стратегические бомбардировщики. Эта была первая серьезная уступка. На переговорах в Женеве в соответствии с “историческим” заявлением Горбачева от 15 января 1986 года мы добивались пятидесятипроцентных сокращений всех вооружений, достигающих территорий обеих стран, т. е. и американских средств передового базирования, в том числе американских ракет средней дальности “Першинг-2”, крылатых ракет, размещенных в Европе, поскольку они угрожали территории СССР. Теперь это требование снималось.

2. Полностью уничтожить все советские и американские ракеты средней дальности в Европе. При этом снималось требование учесть ядерный потенциал Англии и Франции — союзников США по НАТО. Еще одной крупной уступкой было предложение заморозить оперативно-тактические ядерные средства (с дальностью менее одной тысячи километров) и начать переговоры об их дальнейшей судьбе. Поскольку Рейган упорствовал в намерении сохранить в Европе часть американских средних ракет, советская сторона сделала еще одну уступку, согласившись ограничить (100 единиц) свои средние ракеты в Азии, соглашаясь на то, чтобы США сохранили столько же таких ракет на своей территории.

3. Принять взаимное обязательство в течение десяти лет не пользоваться правом выхода из договора ПРО, ограничив работы по программе СОИ только лабораторными исследованиями.

4. Незамедлительно договориться о разработке полномасштабного договора о полном и окончательном запрещении ядерных взрывов. И здесь советская сторона шла на уступки, заявив, что рассматривает запрещение испытаний как “процесс”, растянутый во времени, готова обсуждать вопрос о “порогах” мощности ядерных испытаний и допустимых количествах ядерных взрывов в год.

Почувствовав слабину в советской позиции, явное стремление добиваться театральных успехов любой ценой, Рейган не принял предложений Горбачева. Будущее показало, что он правильно оценил своего противника, который только еще начинал свою игру в поддавки.

Уже 1 марта 1987 года Горбачев выступил с заявлением о готовности выделить проблему ракет средней и меньшей дальности в Европе из общего блока вопросов, обсуждаемых в Женеве, и заключить по ней отдельное соглашение, причем сделать это безотлагательно. От взаимной увязки вопросов недопущения гонки вооружений в космосе, сокращения стратегических вооружений и средств средней дальности было решено отказаться, а пакет от 15 января 1986 года раскассирован. Следующим логическим шагом, которого могли ожидать США, должно было стать согласие советской стороны пойти на сокращение стратегических вооружений без решения вопроса о сохранении договора по ПРО и в условиях продолжения американских работ по программе СОИ. Так оно вскоре и произошло.

Тихие похороны программы полной ликвидации ядерного оружия к 2000 году были прикрыты новым широковещательным заявлением (на сей раз от имени руководителей всех стран — участниц Варшавского договора), опубликованным после очередного совещания в Берлине 28—29 мая 1987 года. В нем формулировалась суть военной доктрины Варшавского договора и национальных военных доктрин входящих в него государств.

Говорилось, что в условиях, когда накоплены значительные количества смертоносных вооружений, человечество оказалось перед проблемой выживания. Мировая война, тем более ядерная, имела бы катастрофические последствия не только для участников конфликта, но и для самой жизни на Земле. Подтверждалось, что страны при таких обстоятельствах не начнут военных действий, если сами не станут объектом вооруженного нападения, никогда не применят первыми ядерного оружия. Они не относятся ни к одному государству, ни к одному народу как к своему врагу, готовы строить отношения со всеми на основе взаимного учета интересов безопасности и мирного сосуществования.

Эти прекраснодушные заявления делались, несмотря на то, что другая сторона никогда подобных политических и моральных обязательств на себя не брала, исходила из того, что в случае начала военного конфликта первой применит ядерное оружие, рассматривала Советский Союз как главного противника, продолжала гонку вооружений в расчете на обретение военного превосходства, открыто объявила нашу страну и ее общество “империей зла”.

Особо было выделено предложение об одновременном роспуске НАТО и Варшавского договора, а в качестве первого шага — о ликвидации их военных организаций. В этой связи предлагалось начать консультации по устранению сложившихся дисбалансов и асимметрий по отдельным видам вооружений и вооруженных сил.

НАТО, как известно, никогда не помышляло о самороспуске. Оно не собиралось отказываться и от тех огромных преимуществ, которые имело перед СССР на море и в воздухе, добиваясь в то же время односторонней ликвидации преимуществ стран Варшавского договора в сухопутных силах. Призывы, принятые под советскую диктовку в Берлине, не имели под собой реалистической основы. Однако они играли разлагающую роль в рядах наших европейских союзников, демонстрируя небрежение Москвы Варшавским договором, который в 1985 году был продлен еще на 20 лет, готовность вывести свои войска из союзных стран и идти навстречу западным требо­ваниям о глубоких асимметричных сокращениях сухопутных сил Варшавского договора. Все это также лило воду на мельницу быстро набиравшей силу оппозиции в европейских соцстранах, подготавливая почву для последующего их коллективного ухода из Варшавского договора, отказа от союзнических отношений с Москвой и переориентации на НАТО и ЕС.

Пренебрежение союзниками и союзническими обязательствами было наглядно продемонстрировано на примере Афганистана. Целесообразность вывода из этой страны советских войск при условии достижения соответствующего политического урегулирования, прекращения гражданской войны и международных гарантий безопасности Афганистана не вызывала сомне­ний. На практике имел, однако, место уход войск без достижения каких-либо реальных международных гарантий стабилизации положения в этой стране.

6—8 апреля 1988 года, находясь в Узбекской ССР, Горбачев не оставил президенту Афганистана Наджибулле иного выхода, как согласиться с выводом контингента советских войск начиная с 15 мая. Через неделю в Женеве были подписаны документы по политическому урегулированию положения в Афганистане: декларация о международных гарантиях, мемо­ран­дум понимания. Было подписано также соглашение между Афганистаном, СССР и Пакистаном, предусматривающее вывод из Афганистана войск СССР в период с 15 мая 1988 года до 15 февраля 1989 года. При их подписании Шеварднадзе четко сознавал, что эти документы ни к чему западную сторону не обязывают и заведомо не будут выполняться. Решалась задача любой ценой уйти из Афганистана и предстать в образе мужественных политиков, покончивших с этой непопулярной войной, в которую неосторожно впуталось прежнее советское руководство во главе с Брежневым. Режим Наджибуллы сознательно обрекался на гибель, которая, к удивлению Кремля, затянулась на несколько лет. В конце концов Горбачев “добил” Наджибуллу, прекратив выполнение обязательств по поставке в Афганистан оружия, горючего и продовольствия. Через пару месяцев мы получили “талибский нарыв” в южном подбрюшье СССР.

Аналогичным образом советское руководство поступило и в отношении Монголии. 16 марта 1989 года было опубликовано сообщение о договорен­ности с правительством МНР о выводе советских воинских частей оттуда. Вывод этот был одной из перестроечных инициатив, предложенных МИД СССР еще в 1986 году, и должен был служить цели “успокоения” Китая, якобы озабоченного возможностью удара по Пекину с монгольской территории. Оглядываясь назад, надо признать, что реальную опасность для Китая неболь­шая советская группировка в Монголии вряд ли представляла. Смысл ее пребывания там скорее заключался в ограждении суверенитета МНР, демонстрации серьезности и незыблемости советско-монгольских союзнических отношений. В Китае вывод советских войск, безусловно, произвел благоприятное впечатление. Вместе с тем он означал серьезный шаг по пути утраты позиций, приобретенных нашей страной в Монголии после революции 20-х годов, огромных вложений, произведенных в ее экономику. Стратегически чрезвычайно важная для безопасности нашей Сибири и Дальнего Востока Монголия вскоре стала объектом активного проникновения других государств.

7—9 декабря 1987 года в Вашингтоне состоялась очередная встреча Горбачева с Рейганом при участии Шеварднадзе и Шульца. В ходе ее был подписан договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, а также доку­менты, прилагаемые к договору в качестве его неотъемлемой части. Выдавав­шийся советским руководством за очередную “крупную победу” внешней политики СССР договор на самом деле явился стопроцентной капитуляцией Горбачева перед американскими требованиями о так называемом “нулевом решении” вопроса о ядерных ракетах средней дальности. После многолетних заявлений о полной неприемлемости для СССР американского “нуля”, в которые поверила европейская общественность и такие влиятельные партии, как западногерманская СДПГ, советская сторона, не моргнув глазом, стала прославлять это решение, пошла на свертывание производства новой ракеты “Пионер”, в разработку которой были вложены миллиарды рублей, на ликвидацию уже произведенных экземпляров, добавив к этому еще и сотни наших современных оперативно-тактических ракет.

Это была звонкая политическая и стратегическая победа Рейгана. Ядерному потенциалу СССР наносился существенный ущерб, в то время как соответствующие американские ракеты сокращались в меньшем числе, находились лишь в начальной фазе своего развертывания и, кроме того, большого значения для США не имели, поскольку все потенциальные объекты ядерных ударов на территориях СССР и стран ОВД были и без того многократно перекрыты уже существующими ядерными средствами. США с помощью этого договора снимали серьезную напряженность, возникшую из-за размещения новых ракет, в отношениях с их европейскими союзни­ками, наглядно демонстрировали продуктивность линии на ведение дел с Советским Союзом с позиции силы, раскрывали легковесность выдвигав­шихся Горбачевым “исторических” инициатив и требований.

За договором по ракетам средней дальности должна была последовать договоренность и по стратегическим наступательным вооружениям (СНВ). Это было неизбежно, как “аминь” в конце любой церковной службы. Но этот последний бастион наши военные и дипломаты защищали долго и упорно. Прошли встречи на высшем уровне в Москве (1988 г.), на Мальте (1989 г.), в Вашингтоне (1990 г.), а также встречи министров иностранных дел СССР и США в Вайоминге (1989 г.), в Москве, Вашингтоне, Нью-Йорке и Хьюстоне — в 1990 г., в Берлине, Вашингтоне, Лондоне (1991 г.), прежде чем начали прори­со­вываться очертания договора по стратегическим наступательным вооружениям (СНВ-1).

Главные усилия США направлялись на то, чтобы разрушить сложившуюся в СССР структуру СНВ путем максимальных ограничений советской группировки — при сохранении своей “триады” СНВ. Американские переговорщики проявили чудеса изобретательности, предлагая вновь и вновь разные хитроумные методы подсчетов крылатых ракет воздушного и морского базирования, чтобы обмануть советскую сторону и добиться односторонних преимуществ. Горбачев и его люди в Политбюро нажимали на наших дипломатов и военных, требуя “гибкости” и взывая к партийной дисциплине. Тем не менее договор СНВ-1 в целом можно охарактеризовать как взвешенный и равноправный документ. СССР (Россия) должен был сократить 900 единиц (36%) своих стратегических носителей и 4271 единицу (41,6%) боезарядов. США сокращали 690 единиц (29%) носителей и 4563 единицы (43,2%) боезарядов.

Соединенные Штаты, однако, ни на минуту не оставляли цели добиться слома ядерного паритета. Договор СНВ-1 не позволил им решить эту страте­гическую задачу. Поэтому их первым же шагом после развала СССР и прихода к власти Ельцина стала попытка серьезной корректировки СНВ-1. В ходе государственного визита первого президента России в США 15—17 июня 1992 года российская сторона в ответ на посулы предоставления кредита в размере 24 млрд. долларов заявила, что “отказывается от идеологии паритета по СНВ в обмен на сотрудничество с Америкой — самой богатой страной планет”.

Дж. Буш потребовал от Ельцина ликвидации всех баллистических ракет с разделяющимися головными частями и в первую очередь тяжелых ракет СС-18 (“Сатана”), немедленного вывода всех российских войск из Прибалтики, согласия России на пересмотр договора по ПРО, прекращения экономической поддержки Кубы, солидарности с США в конфликте с Югославией, уменьшения объемов российской торговли оружием, роспуска КГБ, открытия всех секретных архивов, ускорения приватизации. В ходе визита было подписано много документов, в том числе и рамочная договоренность по СНВ, подготовившая последующий позорный договор СНВ-2.

Этот договор был подписан Б. Ельциным и Дж. Бушем 3 января 1993 года в Москве, но, к счастью, так никогда и не вступил в силу. Уровень боезарядов на стратегических носителях должен был снизиться с 6000 единиц (по СНВ-1) до 3000—3500 единиц. Все наземные баллистические ракеты с разделяющи­мися боеголовками ликвидировались. Кроме того, 100 тяжелых бомбардировщиков, которые разрешалось “переориентировать для выполнения неядерных задач”, в общие уровни вооружений сторон больше не засчиты­вались. Уничтожения платформ боеголовок и их замены на новые (в отличие от договора СНВ-1) больше не требовалось, что позволяло американцам в любой момент восстановить сокращенный потенциал. А вот шахтные пусковые установки наших СС-18 заливались бетоном, чтобы их нельзя было использовать для установки ракет другого типа. Вопросы запрещения крылатых ракет морского базирования и соблюдения договора по ПРО в новом договоре СНВ-2 отсутствовали.

Но главный недостаток договора состоял в том, что с его помощью, по сути дела, разрушались наши ракетные войска стратегического назначения (РВСН) — главная мощь России. Чтобы выйти на предусмотренный договором уровень боезарядов, мы должны были уничтожить ракеты с разделяющимися боеголовками и затем дополнительно строить сотни мобильных баллистических ракет. И это в условиях глубочайшего экономического кризиса и резкого падения промышленного производства!

По сути дела, с помощью договора СНВ-2 США заставили Россию в структурном отношении “подстроиться” под свою стратегическую “триаду”, чего они безуспешно добивались от Советского Союза на протяжении долгих лет. Навязывая нам тяжелейшие и в стратегическом смысле абсурдные сокращения СНВ, США добились для себя условий, не требовавших никакой перестройки структуры их стратегических вооружений. США могли в считанные часы восстановить прежнее число боеголовок. Их фактический ядерный потенциал составил бы в этом случае не 3500 боезарядов, как записано в договоре СНВ-2, а в 2,5—3 раза больше.

В последующие годы договор СНВ-2 не раз был предметом острой критики. При этом чаще всего его появление старались объяснить сильным нажимом с американской стороны и неподготовленностью нового россий­ского руководства (Ельцин, Козырев, Грачев) к ведению переговоров такой слож­ности и ответственности. Неподготовленность и безответственность, конечно, имели место. Но дело не только в этом, поскольку в распоряжении Ельцина были специалисты высокого класса, понимавшие, что к чему, и, кроме того, не прошло еще и года после подписания договора СНВ-1, заключенного на 15 лет, до 2006 года.

Дело в другом. Новое российское руководство, пришедшее к власти в результате путча 1991 года, не только не собиралось корректировать по существу предательский, антигосударственный курс Горбачева последних лет, но, захватив Кремль, постаралось тут же “переплюнуть” нашего “лучшего немца” и кумира западных СМИ по всем статьям. Размах усилий в этом деле носил фантастический характер. Начав с рапортов Дж. Бушу о том, что Советский Союз перестал быть субъектом международного права, Ельцин и его подручные в ускоренном темпе довели до конца сдачу внешнеполити­ческих позиций, которые завоевали Россия и СССР.

Холокост, учиненный ими в России, не имеет аналогов в нашей, да, наверное, и в мировой истории. Слово “холокост” означает “сгорело всё”. Действительно потеряно все или почти все, что добывали Петр Первый, Екатерина Великая, Потемкин и Орлов, наши великие императоры, полководцы и флотоводцы, Ленин и Сталин. Поставлен крест на Ялте и Потсдаме, на результатах Великой Отечественной войны. Россия больше не великая держава. У России нет ни друзей, ни союзников. Над сплошным пожарищем “перестройки” и так называемых “демократических реформ” мрачно возвышается фигура ее первого президента, самодовольно и тупо твердящего: “В каждом документе — выгода для России ...нет никакого ущемления наших интересов”. Россия превратилась из субъекта международной политики в объект для чужих вожделений и домогательств.

Занавес истории опустился. Поднимется ли он когда-либо вновь?

 

Наш современник

№ 1 2005


Реклама:
-