Журнал «Золотой Лев» - издание русской консервативной мысли (www.olmer1.newmail.ru)

 

От Редакции «Золотого льва»: Сравнительно недавно вышли на экраны национальных каналов TV телесериалы, сознательно искажающие смысл и события Великой Отечественной войны, глумящиеся над русским солдатом и русской историей, задуманные и оплаченные за счет бюджетных средств РФ и Москвы как раз к 60-летию Победы. В марте-апреле появились на сцене Большого театра скандальные «Дети Розенталя». Состоящая из грязных измышлений и омерзительного цинизма программа «Культурная революция», чьим ведущим является в прошлом министр культуры, а ныне руководитель Федерального агентства, управляющего культурой, демонстрируется несколько лет по государственному телеканалу также за счет средств федерального бюджета. Затем постановка неприличного балета «Распутин» «Императорским русским балетом», возглавляемым не столько бывшей балериной, сколько ярой русофобкой М. Плисецкой, и омерзительная выставка «Россия-2» небезызвестного М. Гельмана, которым покровительствует власть. Эти, ставшие предметом общественного внимания, факты современности лишь отчасти отражают политику Кремля в сфере русской культуры. Теперь еще один скандал - он связан с участием президента Путина в Парижском книжном салоне. Точнее говоря - скандальный состав членов делегации, сопровождавших российского президента на это мероприятие, подобранных словно для того только, чтобы дискредитировать русскую литературу. Приводимые ниже материалы раскрывают неприглядную картину дегенерации и деградации не столько самой русской литературы, сколько верховной государственной власти, которая окружает себя деятелями, не имеющими к русской культуре никакого отношения, либо умеющими лишь паразитировать за ее счет.

 

 

Литература России времен разложения и упадка

 

1. Список раздора. Кто и зачем разделяет писателей?

 

Вот уже 25-й год Париж устраивает у себя книжный салон. Приглашение одной из стран в качестве почётного гостя – традиция. Почётным гостем юбилейного салона в марте 2005 года станет Россия. Скорее всего, именно так французы решили почтить 60-летие Победы над фашизмом.

По согласованию с Министерством культуры Франции книжный салон посетит делегация из более чем 40 российских писателей. Список участников с российской стороны составлен в недрах Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ С.А. Филатова и утверждён Исполнительной дирекцией книжного салона. Отношение Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям к этому списку нам прояснить не удалось. А по заявлению Исполнительной дирекции книжного салона в Париже она к Агентству никакого отношения не имеет. Странное дело: на ярмарку в качестве почётного гостя приглашено государство Россия, а к составлению делегации ни одна собственно государственная структура не привлечена.

Результат сказаться не замедлил. Мы предлагаем читателям список, опубликованный на сайте Парижского книжного салона, с нашими комментариями. АКСЁНОВ Василий, прозаик, сценарист. Живёт в Москве и во Франции. АКУНИН Борис (ЧХАРТИШВИЛИ Григорий), прозаик, литературовед, переводчик. Живёт в Москве. АЛЕКСИЕВИЧ Светлана, белорусский прозаик, пишущий на русском языке. Живёт во Франции. АРХАНГЕЛЬСКИЙ Александр, критик, литературовед, публицист. Живёт в Москве.

БЕК Татьяна, поэт, эссеист, литературовед. Живёт в Москве. БИТОВ Андрей, прозаик, эссеист, сценарист. Живёт в Москве. БОЛМАТ Сергей, художник, сценарист, прозаик. Живёт в Дюссельдорфе (Германия). БОРТНИКОВ Дмитрий, прозаик. Живёт во Франции. БУНИМОВИЧ Евгений, поэт, эссеист, публицист, педагог. Живёт в Москве. БЫКОВ Дмитрий, прозаик, поэт, критик, журналист. Живёт в Москве. ВИШНЕВЕЦКАЯ Марина, прозаик, сценарист. Живёт в Москве. ВОЗНЕСЕНСКИЙ Андрей, поэт, прозаик, эссеист, художник. Живёт в Москве. ГЕЛАСИМОВ Андрей, прозаик. Живёт в Москве. ГИРШОВИЧ Леонид, прозаик. Гражданин Израиля, проживает в Ганновере (Германия). ГРИШКОВЕЦ Евгений, драматург, театральный режиссёр, актёр. Живёт в Калининграде. ДМИТРИЕВ Андрей, прозаик, сценарист. Живёт в Москве. ЕРОФЕЕВ Виктор, прозаик, эссеист, литературовед. Живёт в Москве. ЕСИН Сергей, прозаик. Живёт в Москве. КАБАКОВ Александр, прозаик, журналист. Живёт в Моске. КОНОНОВ Николай, поэт, прозаик. Живёт в Санкт-Петербурге. КОРОЛ›В Анатолий, писатель, драматург, эссеист. Живёт в Москве. КУШНЕР Александр, поэт, эссеист. Живёт в Санкт-Петербурге. МАКАНИН Владимир, прозаик. Живёт в Москве. МАМЛЕЕВ Юрий, прозаик, поэт, драматург. Живёт в Москве. АЛЕКСАНДРА МАРИНИНА (Алексеева Марина), прозаик. Живёт в Москве. МАРКИШ Давид, русский и еврейский писатель. Живёт в Израиле. МУРАВЬ›ВА Ирина, прозаик, переводчик. Живёт в США. НАЙМАН Анатолий, прозаик, поэт, переводчик, мемуарист. Живёт в Москве. ПАВЛОВ Олег, прозаик, публицист, эссеист. Живёт в Москве. ПОПОВ Евгений, прозаик, эссеист и публицист. Живёт в Москве. ПРИГОВ Дмитрий, поэт, прозаик, художник. Живёт в Москве. ПЬЕЦУХ Вячеслав, прозаик, эссеист. Живёт в Москве. РАДЗИНСКИЙ Эдвард, прозаик, драматург. Живёт в Москве. РУБИНШТЕЙН Лев, поэт. Живёт в Москве. СЕДАКОВА Ольга, поэт, переводчица, эссеистка. Живёт в Москве. СЛАВНИКОВА Ольга, прозаик, литературный критик. Живёт в Москве. СЛАПОВСКИЙ Алексей, прозаик, драматург, телесценарист. Живёт в Москве. СОРОКИН Владимир, прозаик, сценарист, драматург. Живёт в Москве. ТОЛСТАЯ Татьяна, прозаик, публицист, критик. Живёт в Москве. ТЮТЮННИК Сергей Петрович, военный журналист, прозаик. Живёт в Ростове-на-Дону. УЛИЦКАЯ Людмила, прозаик. Живёт в Москве. ХАРИТОНОВ Марк, писатель, эссеист, переводчик. Живёт в Москве. ШАРОВ Владимир, поэт, прозаик. Живёт в Москве. ШИШКИН Михаил, русский писатель, живёт в Швейцарии. ЭППЕЛЬ Асар, прозаик, поэт, переводчик. Живёт в Москве. ЮЗЕФОВИЧ Леонид, прозаик. Живёт в Москве.

Список поражает прежде всего своей однобокостью. За редким, почти символическим, исключением представлено фактически одно направление современной отечественной литературы, назовём его условно «либерально-экспериментальным». Все остальные направления проигнорированы. В год Победы в списке нет ни одного писателя – участника войны, который мог бы представлять в Париже феноменальное явление мировой культуры – нашу фронтовую литературу! А ведь ещё активно работают в литературе К. Ваншенкин, А. Межиров, М. Алексеев, Ю. Бондарев, Д. Жуков и другие.

«Писатели-делегаты» живут в основном в Москве или за рубежами нашей родины, в крайнем случае в Петербурге. Огромная провинциальная Россия, где, по мнению понимающих людей, творится настоящая словесность, демонстративно забыта! Организаторы совершенно запамятовали, что в Российской Федерации многонациональная, многоязыкая литература. Изумлённые парижане могут подумать, будто в России сочиняют книги только русские и евреи, а татары, калмыки, аварцы, чукчи и другие – вообще народы бесписьменные! В общем, к тому сложному явлению, которое именуется «современная российская литература», приведённый список имеет такое же отношение, как вафли «Лесная быль» к лесным просторам Отечества.

Конечно, можно возразить, что список не резиновый и всех достойных писателей вместить в него невозможно. Но штука в том, что примерно один и тот же состав уже много лет кочует с одного международного мероприятия на другое. Те же самые писатели были на Франкфуртской ярмарке, о чём писала «ЛГ» в статье «Список Лесина» более года назад. Почему бы в Париж не отправить других достойных? Нет, дело не в узости списка, дело в узости взглядов, в отсутствии широкого, государственного подхода у организаторов. И эта откровенная, почти провокационная, сталкивающая писателей лбами, необъективность вполне объяснима. В те времена, когда господин Филатов руководил не Фондом интеллектуальных программ, а администрацией президента Ельцина, слово «патриотизм» было у нас в стране объявлено неприличным, а писатели, заподозренные в этом предосудительном чувстве, изгонялись отовсюду, откуда возможно. Слава Богу, на общегосударственном уровне эти мрачные времена миновали, но вот в том секторе государственной культурной политики, которым по неосторожности доверили покомандовать господину Филатову, всё, к сожалению, по-прежнему.

Так чего добиваются? Чтобы оскорблённые такой откровенной предвзятостью государства писатели, на десятилетие выпавшие из всех списков, перекрыли федеральные трассы? Чтобы с таким трудом возобновляемый диалог между разными группами нашей интеллигенции снова разрушился? Чтобы мы снова вернулись в состояние духовной гражданской войны?

Эка, куда хватили, скажете? Но оранжевая революция на Украине тоже не с Майдана начиналась, а с неуважения и унижения. Подумайте об этом, господа – составители всяческих списков!

 

Литератор

ЛГ 26.01.05

 

 

2. Литература, которую вы не знаете

 

В России постмодернизма нет и не было. В модной упаковке читателям навязывают китч.

А автор заметки «Список раздора» («ЛГ», 2005, № 2 – 3) приходит к выводу: список официальной российской писательской делегации на Парижском Книжном Салоне «за редким, почти символическим, исключением» представляет лишь «одно направление… назовём его условно «либерально-экспериментальное». Скажу резче: «За редким, почти символическим, исключением» демонстративно забыто наиболее талантливое и интересное, определяющее сегодня подлинное своеобразие нашей литературы.

 

«Юг Франции – особых нравов / Изысканных тут и не сыщешь / Недаром римляне секли ещё /Трусливых и нечестных варваров / Местных… / Британец вот звероподобный / Обросший весь и пахнет луком… / Вот немец толстый, словно боров, / Орёт и подле всех заборов / Мочится... / Да все вот, выйдешь поутру – / В грязи лежат…» (Д. Пригов).

 

Вы скажете, процитированные строки – обычная графомания? Нет, это типичный образчик «либерально-экспериментальной» интертекстуальности, межнационального «диалога культур», цитатного «письма» и т.д., и т.п. Не верите? Попробуйте тогда прочесть творения другого почётного гостя Салона – В. Шарова. В его романе «До и во время» французская писательница Жермена де Сталь изображена как мать и любовница Сталина (вероятно, прозаика позабавило звуковое совпадение «Сталь – Сталин»), а история её колдовских воскрешений – как история русской революции, завершившейся Всемирным потопом, от которого героиня и сам рассказчик укрываются в геронтологическом отделении московской психиатрической больницы.

Можно ещё как-то объяснить, почему повествователь избрал себе столь странное убежище, но почему он поместил туда мадам де Сталь – необъяснимо. Когда в 1825 году переводчик отрывка из её мемуаров «Десятилетнее изгнанье», спрятавшийся за инициалами «А.М.», фривольно назвал французскую писательницу «робкой… барыней», Пушкин разразился гневной отповедью: «О сей барыне должно было говорить языком вежливым образованного человека. Эту барыню удостоил Наполеон гонения, монархи доверенности, Европа своего уважения, а г. А.М. журнальной статейки не весьма острой и весьма неприличной.

 

Уважен хочешь быть, умей других уважить»

 

Не о так называемой политкорректности речь. Художник вправе сочинить любую картину, всласть ею поиздеваться и над немцами, англичанами, русскими – над всем светом, включая себя, любимого. Но и мы, читатели, вправе сказать ему: нас тошнит от твоего словоблудия, ты не триединое лицо добра, истины и красоты, которые есть, были и всегда будут в мире, ты – маска, указывающая на своё уродство пальцем.

Кажется, это отказывается признать Т. Толстая. В её романе «Кысь» сквозит не пушкинское «милость к падшим призывал», а спесь недавнего холопа, полагающего, что, коль скоро в годы опричнины ему удалось выбиться в литературные дворянчики, то теперь не грех попенять своей необразованной матери: ты – Кысь, ты – «иррациональное, эгоистическое, инфантильное, примитивно-жадное» быдло. ›рнически передёргивая идею народности, автор «Кыси» откровенно отрицает весь ХХ век России, который, по её версии, бросил после большого Взрыва (читай: в 1917 году. – А.Б.) высокую культуру под ноги дебильному простонародью, по-обезьяньи её имитирующему и профанирующему.

Нация – это культура. Разумеется, и культура поведения её элит. Но лучше всех сказал Морис Баррес: «Une nation, c`est la Terre et les Morts». В переводе примерно так: «Нация – это земля, на которой мы искони живём и которой отдаём свои жизни».

 

Люди, не уважающие своей нации, вряд ли научатся уважать чужую.

 

Чиновники из Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям Министерства культуры РФ, отдавшие составление списка полпредов российской литературы на откуп частной лавочке, прикрывающейся пышным названием «Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ», оправдываются: дескать, мы ничего не решали, мы только соглашались с выбором французских издателей («ЛГ», 2005, ‹ 7 – 8: «А осадок остался»). Им даже в голову не приходит, насколько подобные заявления оскорбительны как для России, так и для Франции. Получается, что французские издатели либо великие юмористы, решившие поразвлечься, пригласив русских клоунов на свою ярмарку, либо великие мазохисты.

Конечно, это не так. Это Франция из уважения к России вынуждена соглашаться с предложениями российских чиновников, поскольку не знает нашей современной литературы. А откуда знать, если почти в каждом учебнике для студентов вузов в разделе «Современная отечественная литература» всё те же лица: Пригов, Рубинштейн, Вик. Ерофеев, Сорокин, Т. Толстая, а действительные таланты ютятся на задворках упоминаний? Когда умер Джо Дассен, французское правительство объявило национальный траур. У нас же, когда умерли Н. Тряпкин и Ю. Кузнецов, может, последние великие поэты ХХ века, ни один телевизионный канал не оповестил страну об их смерти.

Но вернёмся к формулировке Р. Барта: «Литература – это маска, указывающая на себя пальцем». Что скрывается под маской, если говорить о литературе «либерально-экспериментального» направления в целом, о литературе так называемого постмодернизма? Идеология разрушения, разрушения и разрушения! Идеология олигархического капитала и поддерживающей его бюрократии, которым выгодны хаос, анархия, абсурд, ибо в мутной воде легче ловить золотую рыбку личного благополучия. Люди, присвоившие себе право быть единственными либералами в стране, не видят или не хотят видеть, что их время безвозвратно ушло: «После постмодернизма», «постмодернистский проект лопнул», «смена парадигмы» – таковы характеристики нынешней литературной ситуации.

Новую парадигму составляют часто или изредка публиковавшиеся на рубеже веков, но равно оттеснённые в начале 1990-х модными литфункционерами, «задержанные» или просто обойдённые критическим вниманием писатели. Назову хотя бы такие имена: А. Варламов, С. Василенко, В. Галактионова, В. Дёгтев, Б. Евсеев, Т. Зульфикаров, А. Карин, Ю. Козлов, П. Крусанов, В. Личутин, Ю. Поляков, Л. Скрябина (Шевякова)… Вероятно, стоит задуматься, почему эти по-настоящему мыслящие, добротные прозаики были в 1990-х зачислены в разряд середнячков? Почему был создан миф о неинтересности, скучности яркой, художественно состоятельной литературы?

Сейчас уже очевидно: в 1990-е отечественная критика доблестно сложила крылышки и уступила свои права тем самым активным элементам, которые взяли на себя труд озаботиться собственным продвижением по рекламной лестнице карьерно-литературного успеха. Именно их активность и обусловила всплеск и торжество нашего доморощенного «постмодернизма», утвердившегося благодаря своей идеологической функциональности. Западная советология, естественно, поддержала литераторов-ниспровергателей. Художественная сторона в последней схватке Запада и СССР само собой оказалась на заднем плане.

Механизмы создания дутых репутаций вскрыты в романе Ю. Полякова «Козлёнок в молоке», сюжет которого прорастает из пари подвыпивших литераторов: удастся ли из полуграмотного рабочего паренька Витька Акашина сделать знаменитого писателя, даже если тот ничего не напишет? В. Акашину придумывают соответствующую биографию, в литературной среде распространяют слух, что он написал гениальный роман. Критик Закусонский, подогретый спиртным и слухами, не читая «роман», за четвертак пишет на него рецензию. Наконец, Витька приглашают в телепрограмму «Полночный гость». Но из-за нецензурного слова, случайно выпорхнувшего в эфир, разражается мировой скандал. Результат – перестройка Системы и престижная американская премия. В нелёгкой борьбе за последнюю создатель «романа без слов» обходит даже диссидентствующего прозаика Чурменяева – автора романа «Женщина в кресле» (о новой Настасье Филипповне на приёме… у гинеколога).

Несомненно, фамилия «Чурменяев» расшифровывается как «Чур меня, Ерофеев Виктор» и отсылает нас к роману-прототипу «Русская красавица», который открывается «путешествием» врача-гинеколога по фаллопиевым недрам «угрюмого и хищного мира»: «Кряхтя, шумно отдуваясь, полз. Ползти было склизко». При этом «раскоряченная» в гинекологическом кресле «русская (кстати, почему обязательно «русская»? – А.Б.) красавица» пытается обрести в своей рефлексии некое сверхначало, смешивая любовь к Богу с… однополой любовью, «две неравные вещи – обряды церковные и мужской гомосексуализм». «Теологический» дискурс «неопытной» грешницы завершается в церкви откровениями, шокирующими даже «искушённого» читателя: «…Я многое не понимаю… лобок мой сильнее, чем лобик, и это… для женщины нормально». Пошлость, да и только.

Вик. Ерофеева зачисляют в постмодернисты. И совершенно напрасно. В России постмодернизма (в западном понимании этого слова) нет и не было. То, что все называют «русским постмодернизмом», – на самом деле китч (вызывающая пошлость, поделка). Не случайно даже такой яростный защитник «русского постмодернизма», как М. Липовецкий, вынужден был признать: «Русский постмодернизм оказался в феноменальном положении: это постмодернизм без постмодерности».

Но что такое постмодернизм? В его основе лежит философия постструктурализма. Подвергнув сокрушительной критике идею логоцентризма, постструктуралисты споткнулись на онтологическом вопросе. Сами того не желая, они доказали наличие в любой структуре центра – пусть «плавающего», но центра. Человек всегда находится в центре извечного конфликта гармонии и апокалипсиса. Изначально присущая ему трагедийность и делает его Человеком – существом глубоко религиозным.

Идея децентрации – главная идея постмодернизма. В остальном это понятие остаётся расплывчатым и дискуссионным. Хотя наиболее серьёзные исследователи и пришли к выводу о несостоятельности постмодернизма как художественно-эстетической системы, строго научного определения этого явления до сих пор нет. Покойника свезли на кладбище, а кто он – не выяснили.

Очевидно, в установлении его смысла необходимо опираться на строго эмпирические факты, переведённые в плоскость базовых критериев – таких, как деконструкция, интертекстуальность, цитатное письмо. Сразу возникает недоумение: ведь цитатность присуща и реализму, и модернизму, а не только постдвойнику последнего. Пушкин насквозь цитатен. А Достоевский? А Булгаков? А кто – нет? На основе цитатного письма провести демаркационную линию нельзя.

Введённый в филологический оборот термин Ю. Кристевой «интертекстуальность» (сразу оговорюсь, крайне упрощающий идею бахтинского диалога) предполагает сосуществование текстов (прошлого, настоящего и будущего) в роли собеседников. Их взаимодействие, общение плодотворно тогда, когда каждый из участников диалога обогащает другого своей оригинальной мыслью, незаёмным чувством. В противном случае собеседники будут талдычить одно и то же, и интертекстуальность превратится в безликий монолог всеобщего текста. «Вымерли все на А (далее автор перечисляет фамилии на эту букву, заимствованные, видимо, из телефонного справочника. – А.Б.)… Вымерли все на Б» – и т.д., до конца алфавита. А что не вымерло? Лишь монолитное «Я». Неудивительно, что при таком вытеснении всякого Другого, Иного, отличного от себя, любимого, торжествует монологизированная пустота.

В каком родстве состоит модернизм и его (мифическое в русской литературе) постподобие? Если первый, прорываясь сквозь семиотические покровы к онтологическим началам Бытия, ищет – и находит! – за распадом традиционных форм духовные опоры существования человека, посредством творческой интуиции прозревает в Истории и Трагедии высокий теологический смысл, то второй – принципиально атеистичен, точнее – а(тео)логичен, ведь атеизм – тоже своего рода вероучение. Если первый художнической волей преобразует Хаос в Космос или, по меньшей мере, в катастрофических разломах Бытия угадывает упорядочивающую синергийную силу, её целеполагающий смысл, то второй – лишь демонстрирует человеческому сознанию утрату любой точки опоры – будь то Бог, законы природы или догмы марксизма-ленинизма. Как не без иронии заметил И. Хассан, постмодернисты, признавая распад чуть ли не за единственную имманентную миру данность (то есть за своеобразную норму человеческого существования), вполне комфортно устроились в конституированном ими хаосе и даже прониклись к нему «чувством интимности».

В романе В. Сорокина «Путь Бро» движение героя к «огромному и родному» (пародийное обыгрывание названия сборника Вяч. Иванова «Родное и вселенское») разрешается гимном сконструированному Хаосу как части Вечной Гармонии. С наслаждением наблюдая за вымиранием «мясных машин» (так презрительно называет герой остальных людей), некогда «чокнутый» геолог, а ныне «великий Бро» вместе с автором устремляется к всё тем же высотам собственного эго. «Я вижу это», «Я живу», «Я заговорил» – рефрен эпилога завершает череду «я»-прозрений, пересекающих весьма вялое повествование о превращении «тихого сумасшедшего» Синицына в божественного вседержателя истины в последней инстанции. Перед нами не диалог Космоса и Хаоса, а монологизированное сознание «мёртвого мира», неподвижный «хаос» которого – наспех сляпанная эклектика. Как в другом произведении, принадлежащем перу того же автора, «Голубом сале», где «божественная гармония» достигается механическим соединением разных слов разных языков, словесное меню здесь предварено абсурдной фразой: «Уверен, Чжуд-ши поможет by Kosmos blessing». Если это диалог Востока и Запада, то уж лучше остановиться на киплинговой несовместимости!

Последний пример побуждает говорить о разрушении самого принципа деконструции как демистификации иллюзорной целостности мира, на который обычно опираются (со ссылками на Лакана и Деррида) отечественные «постмодернисты». Нам говорят: дескать, это не разрушение, не демонтаж, а демонстрация уже демонтированного. Но так ли? Согласимся, что в данном случае (повторю мысль Дж. Каллера относительно постмодернизма в целом) деконструкция не представляет собой нового философского дискурса, не предлагает нам новых, всех устраивающих решений. Бессмысленному разрушению подвергается, по сути, гегелевская триада (тезис – антитезис – синтез), переведённая в плоскость игры, в которой есть расчленение и комбинаторика, но отсутствует завершающий момент – момент слиянности. Отечественные «постмодернисты» успешно освоили лишь разрушение и комбинаторику. Как правило, их произведения – вызывающая скуку смесь стилизаций под классику, модерн, фэнтэзи: паразитирование на поэтике предшественников, в том числе на поэтике якобы отвергаемого соцреализма. В модной упаковке вместо игры «свободного ума» – свободного, уточню, не от «любви к родному пепелищу», а от власти заимствованных художественных приёмов, читателю навязываются не задевающие ни ума, ни сердца «ужастики» вроде рассказа «Настя» из сорокинского «Пира», где в печь откровенной графомании засовываются классические образцы: по сюжету дворянская дочь Настя становится ритуальной жертвой, которую сначала поджаривают, а потом поедают высокородные участники семейного ритуала. Но вот ритуал завершён, а в чём его сакральный смысл? В том, что все мы из века в век поедом едим своих ближних? Духовно нравственная составляющая уничтожена.

Международную научную конференцию в Сорбонне открывает концептуальным докладом её инициатор профессор Элен Мила. Затем передаёт слово мне. Китч бросаются защищать… российские участники конференции: «Это ваши Личутин и Поляков – китч». Дискуссия после дискуссии продолжается. Подходят русисты из Англии, Болгарии, Франции: «Вы как мальчик из андерсеновской сказки, который отважился крикнуть, что король – голый». «Мы рады, что в России есть серьёзная литература».

Разумеется, наблюдаемое сегодня стремление новейшей русской прозы выразить в самом «веществе литературы», её онтологических пластах феноменальность народной судьбы, осознание нацией своей русскости обозначилось не вдруг и не сегодня.

Особенно резко оно заявило о себе возрождением в «деревенской прозе» 1960–1970 гг. традиций русского модернизма. Да-да, того самого модернизма, не раз оплёванного, оболганного, оклеветанного – и давшего миру величайшие творения, составившие славу и гордость русской литературы.

В русском модернизме, как и в западном, были два разнонаправленных вектора: один, устремлённый на преодоление семиотической псевдореальности, прорывающийся с помощью косвенного знака к подлинной сути вещей, другой – с помощью того же символа – удваивающий и удваивающий знаковую псевдореальность до бесконечности. Вероятно, вот это свойство слова представлять вещи, обнажая или, напротив, искажая их действительный смысл, и повлияло в 1960 – 1970 гг. на жаркие споры французских структуралистов о природе литературы – споры, увлёкшие даже таких выдающихся учёных, как Ц. Тодоров и Р. Барт, от понимания художественного произведения как живого организма, равновеликого в своей значимости реальному миру, к признанию последнего в качестве некоего текста. Тем самым из произведения и из мира устранялся Автор-демиург…

Новейшая русская проза не отказывается от института авторства. «Я»-повествование всё чаще обретает в её произведениях заострённо-субъективные формы…

И всё же – письмо, несмотря на утверждение К. Кларк, что в России «письменная культура не может ныне «писать нацию» и «писать субъект» в сжатом и связном тексте», что «в эпоху относительного идеологического вакуума российская литература не нашла нового фокуса веры и мира». Письмо – как первичный модус литературного бытия – по сравнению с чтением – то есть воспроизведением текста в соответствии с заданной читателю авторской программой восприятия произведения. Письмо – как образ языка и содержание стиля.

Принято считать, что осмысление посредством письма кризисных состояний, эпистемологического разрыва – характерная черта постмодернисткого сознания. Но такая же черта, правда, с позитивным смыслом, свойственна и писателям новой, вовсе не постмодернистской, волны. Главное в новейшей русской прозе можно обозначить так: в преодолении цивилизационного слома СССР – России.

Стиль мышления новейшей русской прозы – стиль мышления феноменологическими сущностями – то есть теми извечными, внутренне противоречивыми константами, которые лежат в основе всех исторических и социокультурных изменений. К примеру, в творчестве В. Личутина это «раскол», духовное «странничество» и «скитальчество», соотносимые с мифологемой «рай утраченный – рай обретённый». У Ю. Полякова двум основным типам его героев – апофегисту и эскейперу – соответствуют два феномена национального менталитета – «апофегизм» (авторский неологизм, охватывающий наплевательское, циничное отношение к окружающим) и «эскейпизм» (то есть состояние духовного бегства от действительности, долга, обязанностей, – самоизоляция от реальности). В прозе Б. Евсеева природа вещей, их чистые сущности раскрываются с помощью зооморфного кода: «белый сокол России», «баран» – символы энергии самой жизни. У В. Галактионовой также на равных с героями-людьми действуют «Любовь», «Система», «Свобода», «Раскол»…

Только что вышедший в свет «Беглец из рая» В. Личутина – острополемичное, новаторское (и для самого автора, и для нынешнего литературного процесса) произведение о современном Обломове, учёном-психологе и бывшем ельцинском советнике. Вместе с демгеростратами, к подлинной демократии никакого отношения не имеющими, создал он «новую» Россию, но, ужаснувшись содеянному, сбежал из Кремля и, подобно герою-эскейперу из романа Ю. Полякова «Замыслил я побег…» (1999), объявляет бойкот им же созданной реальности, вдруг обретшей независимую от человека жуткую силу самовоспроизводства. То отлёживаясь на диване в своей московской берлоге, то наезжая в деревушку к матери, нигилист с демпартийным стажем и коробом исторических грехов жаждет спасительных идеалов. Но где они? Демаркационная линия рассекает «от края до края… живущую по логической системе сбоев» Россию, разделяет добитую русскую деревню и жирующий (так по крайней мере кажется герою) город, обрекает мужчин и женщин на одиночество (плоды «борьбы полов» в межличностном плане). Это – следствие и причина раскола национального сознания и одновременно сам раскол (исторический, социальный, гендерный), распад (семьи, социума, государства), утрата (прошлого, настоящего и будущего, былой стабильности и идеалов). На миг восстановленная сельская (любовная) идиллия в конце романа даёт герою (и читателю) зыбкую надежду на продолжение жизни, сращение времён и просто человеческое счастье. Но всё всегда обращается в свою противоположность. И бежит, убегает герой от бесчеловечных норм коррумпированного общества. Но от себя разве убежишь? И здесь «рая возвращённого» не предвидится.

Если у Личутина феномен эскейпизма, разрушительного для личности и общества, – оборотная сторона духовного скитальчества, граница меж ними размыта, то в романе Ю. Полякова «Замыслил я побег…», в первой части задуманной им трилогии, он самостоятельная сущность. На выходе в свет завершающий трилогию роман «Грибной царь». Писателя мучает вопрос: что такое советская цивилизация? Каковы причины и движущие силы её распада? И что за ней – великой советской империей – вырождение или возрождение нации, выстрадавшей право на достойную жизнь в восстанавливающей свой державный статус России? На этот раз прозаик затронул судьбы новых русских. Кажется, впервые за последние годы в нашей литературе столь тщательному художественному анализу (в этом отношении рядом можно поставить лишь «5/4 накануне тишины» В. Галактионовой) подвергается духовно-душевный мир олигархов, которые живут сейчас, но руководствуются в своих действиях во многом прежней – советской – психологией. Роман пронизан сравнениями образов жизни той и этой, их законов и норм, впрочем, одинаково регулирующих «смертельное восхождение к власти», которое дважды раскалывало Россию в ХХ веке.

В романе Б. Евсеева «Отречённые гимны» (2003) о земных и духовных мытарствах России «узел идей» стягивает в единое целое две главные константы: Любовь (любовная линия героев) и Веру (линия выбора страной своего будущего). Автором движет сверхидея собирания рухнувшего мироздания на высшей, не подвластной историческим катаклизмам основе, таящей в себе «мелодию чудных и сберегающих нашу душу и в небе и на земле ангельских песнопений: сиречь – гимнов». Идея цивилизационного слома, бессмысленности человеческого существования перекрывается как на внешнем – метафорическом (иносказательном), так и на внутреннем – метафизическом уровнях.

Сама поэтика романа В. Галактионовой «5/4 накануне тишины» (2004) свидетельствует о переходе новейшей русской прозы в модернистское измерение. Цифровая символика, графическое выделение фраз и слов, раскрывающее их внутренний амбивалентный смысл (к примеру: «недальновидно» = «не – даль / но – видно»), сочетаются со звукописью, ритмико-музыкальными дискурсами, образуя соцветия расчленённого, но и единого бытия – бытия как-оно-само-есть.

 

«Но вновь переместилось всё во времени, и новые люди сообщили о новых подземных неведомых сдвигах… // и – центр – Евразии – сошёлся – на – той – самой – // точке – где – умирает – Любовь…»

 

«Любовь» здесь – и вечная жизненная категория, и имя жены героя. Вся его неистовая энергия, рефлексия о прошлом и настоящем сосредоточены в растянувшемся на долгие годы миге прощания, бесконечного поддерживания жизни смертельно больной жены.

Но Любовь – ещё и сама Россия. Жизнь словно осмысливает себя изнутри, оспаривая разгул внешних форм, хаотично сбивающихся на самоповтор, искажения, когда музыка бытия выплёскивается его из-быточностью: не гармония (4/4), а 5/4 (джазовый размер), духовный наркотик, взбадривающий изношенную и пресыщенную душу, – «симфоджаз». Но представьте: огромная опустошённая планета, а над ней, обезлюдевшей, в неподвижном небе неведомо откуда печальная мелодия джазового саксофониста. Впрочем, это уже финал – Тишина, то, что за пределами романа.

Итак, с одной стороны, русский «постмодернизм» – на самом деле китч в модной упаковке, никакого отношения к базовым критериям (деконструкции и интертекстуальности) западного постмодернизма не имеющий, а с другой – настоящая русская проза, думающая, яркая, экспериментальная, неожиданная – и традиционная. Но в том-то и заключается её парадокс: не игра в слова, а игра словами, оттенками их семантических значений, не разрушение классического канона, а его преломление о новую реальность, безмерно раздвигающую свои границы и наши представления о ней.

 

А. Большакова

ЛГ 23.03.05

 

 

3. Заметки нежданного гостя

 

Красные квадраты рекламы 25-го Парижского Книжного Салона исчезли с улиц французской столицы и со станций метро. (…) Салон закрылся. И уже напечатано немало газетных текстов, как всегда, скороговоркой сообщили об этом событии электронные СМИ.

 

Признаться, наверное, ещё никогда «Литературная газета» не попадала в столь необычную ситуацию. После того как мы критически отнеслись к формированию официальной писательской делегации в Париж – материал «Список раздора» имел большой общественный резонанс, Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям не включило старейшее российское печатное издание в число аккредитованных на Салоне. Хотя, думаем, что руководители этого подразделения Министерства культуры понимали некоторую парадоксальность положения: газета, основанная Пушкиным, естественно, должна рассказывать о крупнейшем событии в жизни не только Франции, но и России – ведь наша страна впервые стала государственным гостем Парижского Книжного Салона. Так что мы появились во Франции, как подметили «МН», нежданно и за свой счёт. Нежданно в первую очередь для немалой компании чиновников и приближённых к ним, а также прикормленных журналистов.

Итак, заметки нежданного гостя Парижского Книжного Салона.

Французы обожают цифры, поэтому с них и начнём. По подсчётам устроителей, было продано свыше 180 тысяч билетов, но реальное число посетителей намного превышает 200 тысяч, ибо все профессионалы, включая журналистов, работников издательств, распространителей книги, съехавшиеся в Париж из десятков стран, проходят в Салон бесплатно. Кроме того, никто не может подсчитать, сколько детей разного возраста побывали здесь. Это, пожалуй, одна из наиболее заметных особенностей Салона: его посещение входит в обязательную школьную программу. Дети проводят здесь по нескольку часов, участвуя в книжных викторинах, играх, читают, развалившись в низких креслах или прямо на полу, а самые маленькие, вооружившись наушниками, слушают сказки. На этот раз звучали русские сказки, и дети получали их в подарок – прекрасные издания на французском языке.

Как признаёт вся местная пресса (впрочем, это было очевидно для всех, кто был на Салоне), самым большим вниманием пользовался именно российский стенд. Увидеть его можно было практически из любой точки огромного павильона в первую очередь благодаря берёзкам, которые высадил здесь известный московский дизайнер Павел Каплевич. Кто-то вспоминал старую песенную строчку «И светла от берёз Россия». Кто-то морщился от устойчивого впечатления «а-ля рюс» – не хватало только самоваров, балалаек и развесистой клюквы.

Когда пришлось посидеть на не очень удобном да и практически неподъёмном пеньке (вместо стульев были такие берёзовые чурки), пришёл к выводу, что Каплевич как театральный художник интересен мне больше. Уже в Москве прочитал мнение начальника управления периодической печати, книгоиздания и полиграфии Нины Литвинец: «…Я слышала массу положительных отзывов с французской стороны об этом решении: берёзы с именами российских писателей. Мы стараемся всегда уйти от типичного, сделать стенд, разрушающий стандартное впечатление о России». Ну если, по мнению госчиновницы, берёзы разрушают впечатление о России, то разговор о дизайне нашего стенда можно и не продолжать. Скажу ещё, что в кулуарах называлась какая-то просто фантастическая сумма гонорара за берёзки и пеньки. Этих денег вполне могло хватить на поездку в Париж ещё одной делегации из некогда самой читающей страны в мире.

Берёзки, конечно, были специальные – с фамилиями писателей, представляющих по чьему-то мнению (ясно, ведь не дизайнер их выбирал!) русскую литературу. Увы, назвать это можно продолжением или практически второй серией списка раздора. Вспомнили почти всех русских классиков. Нашлось место и для наших современников – Улицкая, Петрушевская, Пелевин, Сорокин… Увы – не вспомнили ни о Распутине, ни о Белове, ни о Бородине, ни о Юрии Кузнецове. А ведь без них – народ не полный. И литература тоже.

Обширная территория нашего стенда с самого утра и до закрытия была заполнена людьми. Здесь же, сменяя друг друга, проводили свои встречи с читателями российские писатели, здесь проходили дискуссии и круглые столы, презентации только что вышедших книг. Бесперебойно работали четыре зала для конференций – они имели разные названия: «Пушкин», «Гоголь», «Достоевский» и «Чехов». В последнем зале прошёл, как мы уже сообщали, круглый стол «ЛГ» «Современная российская литература, которую вы не знаете». Кстати, «ЛГ», видимо, единственный участник Салона, которому пришлось выложить за аренду зала 750 евро наличными. За свободу слова приходится платить даже на Западе.

Мероприятия охватывали широкий круг вопросов, далеко выходя за рамки собственно литературных тем. Вот лишь некоторые из них, подвергшиеся острым и содержательным дискуссиям: «Книга как средство достижения мира между людьми с разными религиозными мировоззрениями»; «Российское государство: Левиафан или колосс на глиняных ногах»; «Русские во французском движении Сопротивления»; «Трагические страницы истории, проблемы их осмысления и преодоления»; «Что могут и что не могут дать обществу гуманитарные науки»; «Социология культуры»; «Евразия и Европа: вызовы сопряжения». В дискуссиях принимали участие видные российские учёные: Сергей Мироненко, Олег Хлевнюк, Евгений Кожокин, Андрей Сорокин и другие вместе с их французскими коллегами – академиком Элен Каррер д’Анкосс, профессорами Николя Вертом, Мишелем Лесажем, Александром Адлером, Ивом Аманом, Рене Герра.

При огромном стечении публики прошёл содержательный творческий разговор о сотрудничестве между Русским музеем и музеями Франции, который вёл директор Русского музея Владимир Гусев. «ЛГ» особенно приятно об этом сообщить, потому что мы дружим с этим музеем и ведём рубрику «Письма из Русского музея» (стр. 2). И хорошо, что в делегацию были включены не только музейные работники, но и, например, замечательный композитор Андрей Петров. Исключительный успех выпал также на долю члена-корреспондента Академии художеств Бориса Алимова, который вместе с художниками Андреем Маркевичем, Эриком Булатовым, Виталием Стацинским презентовал альбом «Век русского книжного искусства». Искусствовед Александр Васильев представил свою книгу «Красота в изгнании», искусствовед Михаил Герман – книги «Парижская школа» и «Импрессионисты».

Открытием Салона явилась презентация писателей-реалистов Группы 17 – её вёл писатель Пётр Алёшкин. Он же темпераментно выступил и на круглом столе «ЛГ» и поведал собравшимся, среди которых была, к примеру, Татьяна Толстая, историю своего приезда в Париж. Группе, в которую входят более 50 литераторов из провинции, не нашлось, естественно, места в официальной делегации. Ну не знают, да, похоже, и не хотят знать советник руководителя Федерального агентства по печати В. Григорьев и руководитель Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ

С. Филатов, имеющий непосредственное отношение к формированию делегации, таких писателей. Продолжатели традиций русского реализма, как себя называют сами литераторы, попали на Салон благодаря президенту Франции Жаку Шираку, к которому обратился с просьбой о поддержке Алёшкин. Это ещё один вклад президента Франции в русскую литературу. До этого он, как известно, перевёл «Евгения Онегина».

Жаль, написать письмо Шираку не догадались члены Шолоховского комитета. Может, тогда в обширной программе мероприятий нашлось бы место и разговору о творчестве нобелевского лауреата, тем более что в мае Михаилу Александровичу исполнилось бы сто лет. А так ограничились фамилией не очень крупным шрифтом на тех самых берёзках – и всё…

Тема 60-летия Победы прошла в Салоне как-то тихо, почти незаметно. Устроители российского стенда, казалось, стеснялись лишний раз напоминать о, как теперь выражаются, знаковом событии прошлого века. В отсутствие писателей-фронтовиков (на что мы обращали внимание в своих публикациях) на круглом столе «Война как объект литературы» пришлось выступить Вячеславу Пьецуху. У него есть полуюмористический рассказ о придуманной им «Центрально-Ермолаевской войне». Потому и позвали поучаствовать…

Кстати, об участниках. Нам удалось познакомиться и пообщаться с французскими коллегами, занимавшимися подготовкой российского стенда. И они рассказали много интересного о том, какое давление оказывали на них москвичи при составлении списка делегации. В частности, почему-то главный редактор «Октября» г-жа Барметова. Ну об этом мы ещё расскажем подробно.

Хотя официальная писательская делегация состояла из 42 литераторов (в последнюю минуту опубликованный ранее список благодаря настойчивости «ЛГ» пополнился именем Даниила Гранина), общее число гостей из России на Книжном Салоне, принимавших участие в его мероприятиях, превысило 250 человек.

В течение всей недели французская пресса уделяла большое внимание русской литературе, прибывшим на Салон гостям, различным аспектам российской внешней и внутренней политики. Если судить по публикациям, то самым крупным современным русским писателем является сегодня Александра Маринина. Еженедельник «Фигаро-магазин» посвятил ей три полосы с большим портретом. (В скобках замечу, что фотография А.И. Солженицына, да и текст о его творчестве, по объёму раза в три меньше). Отношение к Марининой на страницах других изданий отражает заголовок одной из публикаций «Красная королева чёрного романа».

Члены официальной делегации (впрочем, лишь примерно половина из них) были приняты в Елисейском дворце двумя президентами – Жаком Шираком и Владимиром Путиным, хотя ранее планировалось посещение ими российского стенда на самом Салоне, подобно тому, как на его открытии присутствовал премьер-министр Жан Рафферен. Нашлись члены официальной делегации, которые, представляя Россию, не выразили желания встречаться со своим президентом. Так, соведущая телепрограммы «Школа злословия» заявила: «Путин сам не пришёл на ярмарку, отказался, а значит, ему это неинтересно, писатели ему неинтересны. А по телевизору я его и так видела». У Людмилы Улицкой была уважительная причина – родился наследник у близких заграничных друзей.

Что ж, фрондёрство за казённый счёт – родовой признак наших либералов. А может быть, это происки «Комитета-2008»? Но об этом лучше спросить тех, кто формировал делегацию России.

Ведь «современные российские писатели и поэты, – как заявил Ширак, – своим творчеством поощряют великий проект, который мы с Владимиром Путиным разработали вместе в Санкт-Петербурге, проект создания общего пространства образования и культуры». И это так.

Спасибо ему за оптимизм.

 

Леонид Колпаков,

спец. корр. «ЛГ», ПАРИЖ – МОСКВА

ЛГ 30.03.05

 

 

4. Любимое чтиво Путина

Парижские тайны российской словесности

 

Влюбчивый у нас в России народ. Путин уже не раз встречается в Пен-клубе со всякой либеральной сволочью, отправляет на книжные форумы и фестивали в европейские столицы самых оголтелых русофобов и порнографов, разрушителей и депрессантов, а русские писатели и литературные чиновники всё надеются, что он обратит своё внимание на них, на возрождение русских традиций и русской культуры. Да его в дрожь бросает при слове "русский", он же из тех недотыкомок, подобных лакею Яшке из чеховского "Вишневого сада", которому в русском менталитете ничего не нравится, всё подлежит переделке или уничтожению и забвению. Вот и в Париже он раскрыл свои объятия клану Радзинских и Рубинштейнов, грубо отринув Поляковых и Ивановых, а наши патриоты и центристы всё надеются, что Путин искренне полюбит Россию. Может, и полюбит, но без русских…

Может быть, эти последние парижские встречи прояснят мозги наивных русских писателей. И они перестанут надеяться на говорливого президента.

Я бы отделил парижский книжный салон от встречи президентов Франции и России с группой русскоязычных писателей.

Да, конечно, на деньги из бюджета России, на наши общие народные деньги в Париж приехали около сорока писателей. Из них, как говорят в Интернете, — тридцать шесть евреев. Вот полный список, представленный нашими властями (не приводится, см. п. (1)- ред. ЗЛ) Как видите, от имени нашего государства на парижской выставке представлены писатели либерально-экспериментального направления из Израиля, Германии, Швейцарии, США и частично из самой России.

Это и есть в глазах Владимира Путина — лицо современной российской литературы. Писатели, не только объединившиеся вокруг одной избранной нации, но и пишущие в основном запредельно русофобскую, издевательскую по отношению к России, матерную или же непонятно-экспериментальную литературу. Их-то всех и обнимал, прижимал к своей широкой груди наш патриотический президент.

Но дело в том, что кроме списка, составленного Сеславинским и другими либеральными радикалами из президентских кругов, был в Париже на выставке и иной список авторов, приглашенных издательствами, приехавших за свой счет, в командировку от газет и так далее, приехала неплохая группа писателей-реалистов из группы 17 во главе с Петром Алешкиным. Они даже провели на Парижском книжном Салоне "круглый стол" на тему "Современная российская литература, которую вы не знаете". Вёл "круглый стол" Юрий Поляков, выступали Лидия Григорьева, Равиль Бухараев, Алла Большакова, Валерий Казаков, Пётр Алёшкин и другие.

Загадка для меня: почему даже члена президентского совета по культуре Юрия Полякова, пусть и приехавшего не в составе халявной группы за государственный счёт, но известного в России куда более, чем большинство из делегированных властями, не пригласили на встречу с двумя президентами? Почему на встречу не позвали никого из присутствующих на книжном салоне других книжных издателей и авторов (к примеру, директора "Ад Маргинем" Александра Иванова), приехавших, минуя радикально-либеральный список халявщиков? Почему так убого выглядит список тех, кто приехал порезвиться за государственный, а точнее, за народный счет? Чем антинароднее, антигосударственнее, издевательски звучат тексты авторов, тем охотнее Путин заключает их в свои объятия. Между делом сбрасывая с корабля современности своих "нашистов" и прочих "Идущих вместе". Пора уже "Идущим вместе" начать охоту на своего президента…

Вот он на глазах у всех телезрителей обнимается с Виктором Ерофеевым, которого "Идущие вместе" клеймили на своих выступлениях. Очевидно, президент по ночам, закрывшись подушкой от жены, читает с наслаждением места из "Страшного суда": "Он тоже заржал вслед за мной — голый-…с припухшим х…м — с поджарыми яйцами — которые так полюбились Саре — она-то, видно, знала в яйцах толк -… Век П…ы! — возвестил он… Век П…ы! — … ХХ веку было найдено определение". И с этим определением соглашается Владимир Путин. (Точки в словах вставлены мною, в книге мат даётся в оригинале. — В.Б).

И как после чтения романа "Век П-ды" Путину можно полюбить прозу Валентина Распутина или Владимира Личутина? Как после стихов Пригова читать стихи Юрия Кузнецова или Владимира Кострова?

Говорят, Путин так ждал встречи с Дмитрием Приговым... Очевидно, в восторге от его стихотворения "Куликово", где автор от души желает, чтобы победу одержали татары, или же млеет от его стихотворения "Пятьдесят капелек крови":

 

"То, что называется жопой // Капелька крови на краю унитаза // Голос из соседнего пространства и мгновенная // Смерть…".

 

Это всё либерально-экспериментальная литература, выловленная Сеславинскими и его лакеями из помойного потока и представленная на выставке, как шедевры современной отечественной словесности. Литературная помойка, на которую так тянет нашего бывшего подполковника: "Лобок мой сильнее, чем лобик, и это… для женщины нормально". Для президента разрушенной колониальной страны это так нормально: любить патологию.

Надо признать, что обывательский уровень мышления нашего президента как раз подходит и для восторженного просмотра американских боевиков, в чём он признавался телезрителям в споре с Говорухиным, и для восторженного чтения исторических сплетен Эдварда Радзинского. Думаю, понять прозу Дмитрия Балашова или Юрия Давыдова ему сложновато, потому подобных писателей к нему и не допускают. Путин даже не понимает, как саморазоблачительно он смотрится, когда восхищается музыкальным уровнем батяни-комбата или же пускает слюни после исторических передач Радзинского и анекдотов Жванецкого. Увы, советники по культуре у него в лучшем случае такого же уровня, или же вполне осознанно его подставляют, играя на занижение общей культуры государства. На этой парижской выставке они выставили на позор всю Россию. Недаром знающие слависты из западных стран поздравляли доктора наук Аллу Большакову после её гневного выступления на конференции в Сорбонне: "Вы, как мальчик из андерсеновской сказки, который отважился крикнуть, что король — голый". Возмущаются подобным составом не только писатели-патриоты, но и те, кто не приемлет всю эту тусовочную блатную кодлу, не первый год сшибающую гранты и зелень по любому поводу.

Пишет Дмитрий Галковский: "В Париже с Путиным и Шираком встретилась блестящая тридцатка... не знаю, как сказать... русских... российских... русскоязычных писателей. Кстати оказались на книжной ярмарке. Визуально смог идентифицировать Вознесенского, Аксёнова, Радзинского, Ерофеева. Натюрморт украсил Солнечный Сангвиник Быков. Это понятно. Не Галковского же брать. Галковский — завистливый мизантроп, подпольный человек. Украдёт чайную ложку, плюнет Шираку в лицо. Непредсказуемый. Да ему это и не надо. Да и пишет не в пример хуже — не по чину. Во всевозможных смотрах Дмитрий Быков неизменно оказывается впереди Галковского. Дошло до курьёза в каком-то "списке лучших литературных критиков". Я там занял почётное второе место. А кто первое? Правильно — Солнечный Сангвиник. Такова селяви. Добрые, талантливые люди, воспитанные, умеющие общаться с окружающими, делают карьеру, выступают по телевидению, участвуют в культурных командировках. Ну а голимые графоманы, мрачные Мизантропы Нелюдимовичи беснуются от зависти в тесных пятиэтажках, кусают локти и исходят ядовитой слюной в мурзилочьих ЖЖ… Ладно. Зайдём с другого бока. Во-первых, список "десанта", во-вторых, кто составлял. В-третьих, какова смета поездки, источники финансирования…".

Ещё более раздражённо смотрит на нынешний разгул псевдолитературного блата за чужой счёт лидер русского авангарда шестидесятых годов, последний идеалист русской литературы Всеволод Некрасов, когда пишет "…О том самом элементарном сращении советской старой номенклатуры — и новой русской урлы. О беспределе этой урлы, приготы и кабаковины — своровав место, урла не может тихо сидеть — не в её природе. Покуражиться обязательно. Интересней, что и все кругом это принимают как должное. Бушуют какие-то интер— и контр-активные мероприятия, произносятся рассуждения о мэйнстриме, кто мэйнстрим, а кто нет — выпал из процесса... Эпштейн, Бакштейн и Мэйн стрим... Дима Пригов мэйнстрим... Подумайте — стал тут нахал на виду и показывает: весь, скажем так, мэйнстрим — от него, из него исходит, весь у него в руках... Поток, стихия...".

Вот уж верно: сращение старой либеральной номенклатуры — от Вознесенского до Даниила Гранина и новой беспредельной блатной урлы вроде Александра Кабакова или же Татьяны Толстой. И как они охраняют свой мейнстрим, чуть ли не с Калашниковыми в руках. Откровенно высказался Кабаков: "С делегацией всё нормально. В рамках того литературного сообщества, которое уже сложилось и которое никак не пересекается с неким другим сообществом — я имею в виду так называемых писателей-патриотов… там мало просто нормальных профессионалов и очень большой процент графомании… некая патология во взглядах не могла не отразиться на таланте…" Это любовь к родине такие, как Кабаков, называют "патологией во взглядах". А свою блатную тусовку бездарных графоманов и давно списавшихся безголосых шестидесятников гордо именуют "сложившимся литературным сообществом". Да кто вас сложил, господа? Так же и уложат, как сложили, когда понадобится. Одной очередью. Интересно, как они все там общались с Сергеем Есиным, единственным представителем нашего Союза писателей? И не лучше ли было Сергею Есину деликатно отказаться от этой поездки, учитывая её очень уж "избранный состав"?

Еще определеннее и воинственнее заявил Дмитрий Быков: "Я вряд ли там свои книги впарю!.. есть возможность увидеться с друзьями за государственный счёт... Много в России писателей. Но мне, например, очень радостно, что в этом составе нет креатур "Литературной газеты". А потому что ехать с их людьми было бы неприятно. Из соображений чисто человеческих, гигиенических..." Что уж говорить о креатуре "Дня литературы" или "Завтра", это вообще, по мнению либералов, людоеды и садисты. И как они ещё там живут в своём варварском Союзе писателей России?

Вот уж верно, о каком даже чисто формальном объединении с такой либеральной сволочью можно говорить? И кто говорит о профессионализме — никому неизвестные, мало на что способные литературные ремесленники, типа Кабакова и Быкова? Ведь из всего списка читатель знает худо-бедно пять-шесть имён. Спроси даже у просвещённых либералов, кто из них знает и читал Гиршовича или Болмата, Муравьеву или Рубинштейна?

Поражает и другое — их постыдное заигрывание с властью. Как все эти либералы лебезили перед Путиным, ползали перед ним на коленках! Гордились самой возможностью прислониться к нему. Казалось бы, всю эту кодлу ныне печатают те газеты и журналы, которые упрекают Путина в нарушении прав человека. Все они кормятся на "Букерах" и "Триумфах" из рук Березовского и Ходорковского. Все они кричат о бесправии в Чечне и о бедном убиенном Масхадове. Так проявите же свою принципиальность, господа либералы. Уж на что я не люблю Татьяну Толстую, но когда она и еще два-три человека отказались от встречи с Путиным, я уважительно оценил этот поступок. Представьте, что было бы, если бы от поездки к Путину отказались бы Вознесенский и Аксенов, Битов и Гранин, Радзинский и Кушнер, Маринина и Юзефович? Какой бы визг подняла вся западная пресса? Как бы гордо их воспевали в наших либеральных СМИ? Нет, нет, и нет. Такого никогда не будет. Все эти "уважаемые сообщества приличных людей" на самом деле — лакейские блатные структуры. Вот за что всегда ненавидели Вознесенского Иосиф Бродский и Александр Солженицын, Всеволод Некрасов и Александр Зиновьев. Придворные диссиденты были, есть и будут. Они подходят друг другу. Подполковник с кругозором мелкого обывателя и либеральные шестёрки, заглядывающие в глаза власть имущим, выпрашивая очередную подачку.

А великая русская литература — тут ни при чём!

 

Владимир Бондаренко

Завтра 30.03.05

 

 

5. Книжники и фарисеи

Кто — в салоне, кто — в поклоне...

 

 

Салон проходит каждый год в течение последних пятнадцати лет. Он устроен как культурное шоу, где продают книги, куда приводят детей, где выступают писатели, музыканты. Каждый год этот салон представляет страну — гостя. Четыре года назад — Германия, в прошлом году — Китай, в этот раз Россия. Страна организует свое представление. Предоставляется территория — несколько сот квадратных метров, оформляется экспозиция, проводятся различные мероприятия — "круглые столы", выступления на выставке.

Парижский салон занимает особое место в книжном бизнесе. Это вход во Францию, это событие, связанное с французской культурой. Идея приглашения страны — это идея инкорпорирования культуры другой страны. Это франкоориентированный салон, есть французская литература из Швейцарии, Канады, стран Африки. Век назад французский был главным мировым языком, и эхо того лидерства распространяется на салон. Здесь только литература на французском или переводы. Франкфурт, Лондон, пекинская ярмарка, даже Московская Международная книжная ярмарка — более интернациональные явления, без явного доминирования языка.

В России по-прежнему жив русский миф о Париже как о главной загранице. Мы поддерживаем миф о Париже как о мировой столице высокой и низкой культуры, развлечений, моды. Это давно не так. Насколько давно существуют разные мнения. Но с начала девяностых точно. Париж сегодня перестал выполнять функцию культурной легитимации. Скажи англичанину или американцу, что издан в Париже, — не вызовет особой реакции. Тем более французы довольно прижимисты, мало платят.

Болезненная тема приглашений более многомерна, нежели может показаться на первый взгляд. Там нет особой идеологии, по крайней мере со стороны французов. Главный критерий приглашения — количество переводов на французский.

В салоне участвовали православные издатели, была группа "Семнадцать", то есть патриотическое направление присутствовало. "Семнадцать" продали права в три издательства. Вообще тема литобъединений французам очень близка... До сих пор в "Фигаро" в передовице может идти сообщение, что редактор издательства "Gallimar" перешел в другое издательство. Писательский мир является престижным, востребованным, интересным.

Есть техническая сторона вопроса, которая критиками совершенно не учитывается. Сейчас такое единство, как "русская литература" или "французская литература", не существуют. Только в голове какого-нибудь слависта, для читающей публики же существуют отдельные понравившиеся книги. Вопрос в том, как эта книга может до него дойти. И когда патриотически ориентированный писатель обижается на то, что его не взяли, он прав, конечно. Вопрос только, что там он будет делать, если окажется. Нет техники попадания на книжный рынок, он не работает с литературными агентами.

Во Франции переводится довольно много русских авторов. Каждое издательство имеет от двух до десятка русских авторов. Не только современная проза — книги по русской истории, литературоведение. Есть те, кто издаются больше, чем в России. В основном, конечно, это, условно говоря, либералы, но имеющие персональные связи со славистами, с агентами. Они эти связи на полную катушку используют. Пафос обиды патриотов неуместен. Для каждого из сюжетов во Франции найдется свой рынок. Задача патриотического направления — свои идеи воплотить в технологию, обрасти контактами.

Франция — это огромный гербарий, место найдется всем. Будут издавать, приглашать.

В Париже сильны салоны. Французы очень любят встречи, бесконечные обсуждения. Во Франции есть тридцать литературных журналов и пятьдесят премий. Париж — это такой большой "Проект О.Г.И.".

Россия по-прежнему пользуется большим авторитетом. В понимании французов Россия — страна культуры. Модный журнал, аналог нашей "Афиши", посвящает номер Москве. Одно из главных событий — комиксы новосибирского художника Николая Маслова.

Культурная атмосфера активно поддерживается. Но эта культурность все больше музейного, автоконсервирующего вида. Актуальные французские образы находятся во внутренней эмиграции. Во Франции требуют четкости. Если патриот, то должен в таком качестве и выступать. Либерал — значит либерал. Движение своим путем, вне известных ниш, восторга не вызывает. Не стоит вырываться за рамки, выпендриваться. Если ты обслуживаешь любой культ прошлого — Шумер, Людовик XIV, старое вино — всё хорошо. Настоящее вызывает подозрение. Большие инвестиции в настоящее не очень приветствуются.

Основным событием салона была встреча российских писателей с Жаком Шираком и Владимиром Путиным. От встречи отказались несколько писателей — Толстая, Битов, Сорокин и Пригов с Рубинштейном. Сама встреча продолжалась несколько часов. Писатели стояли каре, президенты обходили их, ручкались, знакомились. Поэт Кушнер стоял с краю каре и почему-то решил, что до него дело не дойдет. Он начал пересекать огромный зал с криками: "Владимир Владимирович, я хочу подарить вам свою книгу". На что пьяный Пьецух крикнул: "Стойте, Александр, мы властелины мира, они сами подойдут".

Фаворитами встречи оказались Эдвард Радзинский и Виктор Ерофеев. Ерофеев выдал очень интересную стратегию. Он пришел с беременной женой -фотографом, в волосы которой были вплетены бриллиантовые украшения. Она забрала внимание Ширака. Ерофеев вообще показал себя крайне гибким человеком, он делал такие упражнения, которые трудно представить себе даже в художественной гимнастике. Он поворачивался на 180 градусов, стоя на одном месте. До этого подобное удавалось только Вицину в фильме "Кавказская пленница". Он, как лиана, умудрялся быть одновременно рядом и с Путиным, и с Шираком, произносил тосты о важности русско-французских связей.

Выглядел Путин солидно. У него были офигительно качественные ботинки, в отличие от средненько одетого Ширака. Правда, он стоял и передвигался как какой-то прапорщик, постоянно поигрывая мускулами.

Касательно литературных моментов Путин выдавал просто дзенские коаны. Писатель Дмитрий Быков спросил Путина, что бы тот читал, если бы у него было свободное время. Ответ Путина был сильнее вопроса: "А у меня есть свободное время". Путина также спросили, какой жанр ему больше всего нравится, на что Путин ответил: "Не скажу, иначе все будут писать в этом жанре". Писатель Кононов попросил Путина поучаствовать в судьбе высокой литературы, помочь донести подобную литературу до широких народных масс. Путин ответствовал: "А они не читают".

В конце произошел характерный эпизод. Настало время расставаться, президентам продолжать вести переговоры, но писатели продолжали, как сомнамбулы, двигаться за Путиным, словно за источником света, и распорядители никак не могли их отогнать. Только когда один из распорядителей напомнил о еще оставшемся шампанском, писатели оторвались от Путина.

Это мероприятие произошло, разумеется, не просто так. Путин с Сурковым сканирует ситуацию и понимают, что интеллигенция — причем не только "яблочная", в разбитых ботинках, но и упакованная, с влиянием, — постепенно начинает мыслить против режима. Очевидно, что образовался либеральный антипутинский пул очень влиятельных людей.

Путин делает жест навстречу интеллигенции, как бы легитимирует культуру. Прием — политика, это жест. Писатели же играли роль статистов. Есть много нюансов, носящих политический характер, в силу того, что Путин разыгрывает французско-европейскую карту, идею многополярного мира. Должно создаться впечатление, что у Путина есть европейская политика, а она делается через литературу, искусство.

 

Руководители издательства "Ad Marginem"

А. Иванов и М. Котомин

Подготовил Андрей Смирнов

Завтра 30.03.05

 

 

6. Других писателей у них для нас нет

Власть собирает под свои знамена мелкотравчатых деятелей от культуры

 

Недавно в одной телепередаче отставленная солистка Большого театра Анастасия Волочкова выдавала отрепетированные тирады о судьбах российской культуры. Стало грустно – ведь российской культуре и так несладко, а тут еще адвокаты неграмотные.

Когда-то, как говорят, Сталин бросил фразу, которой суждено было войти в анналы крылатых выражений по крайней мере советского периода. В ответ на жалобы писательского начальника на вверенных ему литераторов – мол, пьют, безобразничают – лучший друг физкультурников отрезал: «Других писателей у меня для вас нет». Пожалуй, в этом была своя правда – где ж их было взять, других-то?

Вряд ли с тех пор что-то сильно изменилось в писательском мире, пить и безобразничать не перестали. Одно изменилось: писателей больше стало. Иногда смотришь телевизор, там о судьбах страны вещает некто, скажем, Витя Тютькин или Слава Пупкин. Внизу на экране подпись: «писатель». Что он написал, когда, зачем – Бог весть. Может, издал в городе Крыжополе пересказ для умственно отсталых детей «Колобка» – чем не писатель? Эстрадные певички с набором песенок вроде «Ты зачем ушел, чего? Без тебя я ничего» и дамы, подвизающиеся на ниве так называемого иронического детектива и не умеющие правильно писать слова, вынесенные в заголовок, не слезают с экранов телевизоров, откуда всерьез потчуют публику своими творческими планами и рассуждениями о мировом культурном процессе. Помню, как несколько лет назад один молодой человек, студент филфака, удивленно вскинул брови, услышав, что умер Виктор Астафьев: «А я думал, что он уже давно... Его совсем не было видно – ни по телевизору, ни в газетах». Прав был мальчик, не мелькал Виктор Петрович просто потому, что не нужно ему это было. Все, что он хотел сказать, он сказал и написал.

Давно замечено: чем больше говорит человек, тем меньше у него мыслей. Чем меньше деятель культуры способен начинить произведение яркими мыслями, тем больше ярких слов сыплется из него во всех других направлениях. Разве во времена своей серьезной работы в кино изобиловал телеэкран и газетные площади Никитой Михалковым и его звонкими тирадами на тему державной культуры? Ему просто не до того было, он кино снимал. Как только кино кончилось, а пошли подделки вроде «Сибирского цирюльника», начались мощные выбросы невостребованной искусством патетики в средства массовой информации.

Раньше – вспомним – любой пафосный концерт в Кремлевском дворце начинался либо заканчивался Иосифом Кобзоном или Людмилой Зыкиной. Зал воодушевленно хлюпал носами, утирая их заранее наглаженными платочками с добытой из-под земли «Шанелью». Нынче огромные залы с VIP’ами в первых рядах встают под эстрадные экзерсисы стареющего мальчика Олега Газманова и весьма сомнительные с художественной точки зрения слова «Офицеры, россияне, пусть свобода воссияет...». И именно Газманову, уже засветившемуся к юбилею Москвы столичным гимном с чудовищными словами «Москва – по золоту икон проходит летопись времен», решено было в свое время поручить писать гимн «Единой России». Да о чем говорить, коль скоро любовь президента к эстраде распространяется столь далеко, что «комбата-батяню» Николая Расторгуева вводят в Совет при президенте РФ по культуре. Расторгуев, конечно, очень симпатичный. Но на сцене. В кителе. А в качестве человека, «советующего» главе государства повороты культурной политики страны, – извините, не катит. Это, конечно, еще не катастрофа, особенно на фоне прочих российских катаклизмов, но умная власть при всех прочих своих чудачествах могла бы запросто умилить дремлющие умы хотя бы чуть более строгим отбором своих культурных приоритетов. Вот опять же уже набивший оскомину Владимир Сорокин со своим Розенталем. Чем он так заслужил травлю почти, можно сказать, на государственном уровне? Человек он далеко не бесталанный, но делать из него диссидента от культуры – не много ли чести Сорокину и не слишком ли обременительно для культуры? Неужели и правда других писателей у них для нас нет? В фашистской Германии, скажем, жгли Гейне, Генриха Манна, Ремарка, даже Пастернаку досталось. Но – согласитесь – имена. Действительно, неважны дела у нашей культуры, коль скоро олицетворением гонений становится мелкотравчатость.

Народ любит и Расторгуева, и Газманова, и Земфиру, и даже – кто-то – Волочкову. Теперь еще многие полюбят Сорокина, как принято на Руси любить и жалеть гонимых. А власти наверняка приятно слушать, как рассыпается мелким бесом в ее честь на всех каналах Анастасия Волочкова. Не беда, что танцует неважно. Нынче балерин любят не за танцы-шманцы, а певцов – не за голоса. Хороший голос – это правильный голос, в том смысле, что говорить и петь он должен, как голос, например, Николая Баскова, в нужном направлении и в нужных местах. Главное – не пытаться «вырваться за грань уютной проданной свободы». А кто хороший певец, кто хорошая балерина – это власти без нас разберутся.

 

Екатерина Юрьевна Барабаш

обозреватель "Независимой газеты".

НГ 7.04.05