О неизбежности репрессий

Журнал «Золотой Лев» № 63-64 - издание русской консервативной мысли (www.zlev.ru)

В.В. Аверьянов

О неизбежности репрессий

В России нет 'граждан' и еще долго не будет.

В России есть 'обыватели'.

(...)Доверить 'обоз с драгоценностями',

каковому подобна Россия, да и всякое государство, -

невозможно 'обывателю'.

(...)Чиновник есть 'гражданин по найму'...

Василий Розанов

Вечная борьба с обюрокрачиванием

Русская бюрократическая машина всегда вызывала в обществе зуд 'революционности'. Перестройка началась борьбой с бюрократизмом, обличением бюрократии подпитывались и радикальные, и нигилистические настроения XIX века. В ключевые эпохи преобразований проблема чиновничества и его ротации (перетряски, 'чистки') всегда стояла на повестке дня. В настоящее время мы подступаем к тому же гордиеву узлу нашей социальной реальности: нынешняя управленческая система вопиюще неадекватна государственным задачам, которые вскоре встанут и уже встают перед нами. Дело даже не в коррупции, а в той вялости, безынициативности, отсутствии гражданского пафоса и веры в Россию, которая необходима управленцу для участия в организации больших стратегических проектов. Наш чиновный аппарат носит характер не мобилизующего, а де-мобилизующего класса.

Чиновник всегда с ухмылкой воспринимает абстрактные кампании по борьбе с бюрократизмом. Уж он-то знает, что ему это не угрожает. Угроза должна носить более или менее персональный характер (немилость начальства, опала в результате борьбы кланов и корпораций, использованные недоброжелателями донос или жалоба). Через абстрактную борьбу с бюрократией всякий раз начинают разрушение не злокачественной опухоли административного произвола и саботажа, а разрушение самой государственности, и только государственности.

Один из парадоксов России в том, что у нее нет более исконного, более неизменного социального начала, чем чиновничество. Самой традиционной силой в России оказывается не духовенство, с его титульной принадлежностью Традиции, прошедшее через многозвенное горнило страданий и истреблений, - но именно чиновничество. Невзирая ни на какие идеологические перевороты, само по себе оно духовно преемственно и несет в себе вечные узнаваемые черты. Ни шатко ни валко, с режущим ухо скрипом, но бюрократия поворачивает вперед колесо государственной машины и вместе с ним преодолевает века.

В критикуемой всеми стилистике 'партий власти' в России (и впрямь безобразной, бессодержательной, инертной) парадоксально содержится своя правда. Это 'традиционная пошлость' нашего чиновничества, его кондовость и заскорузлость, тесно связавшиеся в последнее время с принципиальной не-идеологичностью. В этом последнем отрицательном свойстве, начало которому положили горбачевский плюрализм и ельцинская 'департизация', возродилась старинная способность без зазрения совести 'переметнуться' в стан от одного самозванца к другому. Но в эпохи выхода из Смутных времен конформизм узаконенного предательства должен превратиться у носителей бюрократического фундаментализма в свою противоположность: мертвую хватку 'верности' власти. И бюрократии теперь действительно неохота обзаводиться официальной идеологией, не потому, что она усвоила установки Макса Вебера на 'безличность' и аполитичность, а потому, что без идеологии как-то спокойнее.

Чиновник в истории России имел дело с разными идеологиями. Он благополучно пережил 'опричнину' Иоанна Грозного, трясясь под лавкой под аккомпанемент боярских казней; пережил первое Смутное время, прячась от казачьих и польских банд и уклоняясь от опасных инициатив 'Мининых и Пожарских'; пережил церковный Раскол, спеша присоединиться к изменчивой и непоследовательной официальной точке зрения. Несмотря на серьезную ротацию при Петре I и большевиках, чиновник доставался в наследство от Московской Руси петербургской императорской России, а из дореволюционной системы явочным порядком переходил в советскую. Чиновник со своим врожденным лицемерием был равно лоялен 'чужебесию' Бирона и юродивому патриотизму Павла I, реформаторскому европеизму Александров и консервативному славянофильству Николаев. Чиновники приняли и Февральскую революцию (псевдовласть второго Смутного времени), и были взяты 'на оклад' Лениным, и даже сталинские чистки и репрессии они в массе своей перенесли без чрезмерных потерь, закалившись в них и войдя во вторую половину XX века уже всесильным сословием будущей 'элиты застоя'. Наконец, в третье Смутное время (1985 - 2000 годы) чиновник легко 'перестроился' и явился на этот раз рациональным вестернизатором, либералом, покровителем бизнеса и даже немножко (в пределах разумного) предпринимателем.

Так с чем же мы имеем дело, с классом политических оборотней или с наиболее совершенной формой социальной жизни, способной адаптироваться к любым переменам? (…)

Великое переселение классов

Чиновничество, аппарат не тождественен государственности. Государственность рождается и преобразуется в ходе совместной работы всех сословий и слоев, среди которых чиновничество занимает промежуточное место. Это своего рода клей, или цемент государственности, но не ее блоки и кирпичи.

Именно связующий раствор нашего государства и перестал выполнять свою гармонизирующую роль - все сословия в Смутное время снялись со своих мест и сместились. Произошло если не окончательное смещение, то, во всяком случае, патологическое смещение частей государственного организма. Поэтому подлинную проблему нынешней власти составляет не отвоевывание у чиновничества неких участков его влияния - проблема власти в том, чтобы ликвидировать чудовищный перекос в социальной стратификации, который образовался в ходе последнего Смутного времени.

Можно наблюдать четыре главных вектора, по которым произошло смещение социальных ролей, своего рода великое переселение классов: во-первых, весенний разлив блатного мира, завоевавшего небывалые возможности (и олицетворяющего 'войну всех против всех'); во-вторых, вынужденное перепрофилирование обывателя, сменившего роль производителя на роль посредника; в-третьих, замкнутость на себе интеллигенции, невостребованность ее целеполаганий и традиционных призваний, отчасти и уклонение ее от этой традиционной роли; наконец, в-четвертых, симуляция чиновничеством юридических и бухгалтерских форм социальной жизни в условиях идеологического 'вакуума'.

Остановимся на каждом из этих векторов подробнее. Сначала посмотрим, что же произошло начиная с эпохи 'перестройки' с тремя нечиновными классами в России.

Смутное время стало, по выражению Станислава Говорухина, временем 'криминальной революции'. Впрочем, оно и раньше (в XVII веке и в начале века XX) являлось таковым. Однако на этот раз, согласно канонам новомодного постмодерного стиля, криминализация зашла чрезвычайно глубоко, явившись одним из конститутивных моментов самого государства. Произошло негласное узаконивание сословия бандитов, братков. Сформировалась целая каста, сопоставимая по численности и функциям с силовыми ведомствами. И если силовики стоят на службе государства за зарплату и скудный подножный прокорм, то братки стоят на службе миропорядка Смуты за свою 'долю'. По существу же мы имели дело со своеобразной канализацией субпассионарной энергии молодежи, которой заперли выход в стихию войны, стихию меча. (Чечня здесь не в счет - как раз в Чечню-то парадоксальным образом сгоняли не столько воинственную молодежь, которой всегда была богата Россия, сколько 'серую скотинку'. Большинство солдат 'первой чеченской' относятся не к 'призванным' в смысле 'призвания', а к пушечному мясу, призванным в смысле военкоматовского 'призыва').

Таким образом, вместо рекрутирования воинственных стихий России в направлении завоевательных войн - Смута рекрутировала их в 'братву', отчего и численность последней возросла по сравнению с несмутными временами в несколько раз. Как будто какая-то враждебная нашему народу сила снабдила новое 'сословие' чудовищным наказом: 'Перестреляйте сами себя!' И теперь нужны новые штрафбаты, чтобы как-то нейтрализовать криминогенную ситуацию в России. Ведь призвание большинства той молодежи, которая смотрит сейчас в сторону бандитов, именно такое - воевать за Россию, а не за 'авторитетов' и таким образом восстанавливать ее 'международный авторитет'. Но как много нужно изменить в нашем теперешнем государстве, чтобы хотя бы всерьез поставить подобные социально-политические вопросы!

Обыватель в Смутное время представлен фигурой предпринимателя (мелкого - типа челнока, среднего - типа владельца предприятия либо крупного - вроде олигарха). В какой-то мере предпринимателями становятся все. В Смутное время даже собака, шляющаяся по помойкам, воплощает собой архетип предпринимателя. Обыватель в массе своей либо прозябает, либо занят несвойственным ему делом: организует предприятия, пытается играть на бирже, берет в банках разорительные кредиты. Риск, никогда ранее несвойственный обывателю, становится для него повседневностью. Все это лишь увеличивает стрессогенность нашего общества, но не делает более эффективной нашу экономику. Ведь на внутреннем рынке новый бизнес занят в основном перепродажей дешевого ширпотреба, который наводняет торговлю и тем самым усугубляет паралич национального производства (то есть того хозяйства, в котором обыватель как раз должен по своей природе реализовывать и воспроизводить себя). Так же, как в случае с воинственной молодежью, здесь произошло короткое замыкание социальной стихии - обыватель-производитель замкнулся на себя и перестал быть собою. Его вынудили имитировать чужую идентичность.

Точно так же ушел от своих прямых и коренных обязанностей - учить и лечить - отечественный интеллигент. Его созидательная социальная роль растворена в плюральности интеллектуальных 'племен'. Катастрофическое снижение жизненных стандартов в науке и образовании сделали этот род деятельности совершенно несамодостаточным. Интеллигент вынужден рассматривать свои традиционные обязанности либо как вторичный приработок, либо как форму добровольной благотворительности, тогда как основу его жизненного цикла составляет тот или иной бизнес. В результате мы получили плохого педагога и плохого бизнесмена, разместившихся между двух стульев. На примере интеллигента наиболее разительно видно, как Смутное время отправило всех в долгосрочный 'отпуск на волю', породило состояние классового кочевья, не укорененных в почве постиндустриальных таборов и ватаг.

«Служба» как потребление

На уровне чиновничества высвечивается смысл происходящих процессов смещения и смешения классов. Целью индивидуальных усилий в такую эпоху становится прорыв в привилегированную прослойку Смутного времени, а прорыв этот теснейшим образом связан именно с чиновничеством, его статуарным ресурсом и его полномочиями.

Идеал преуспеяния нашего современника может быть описан как сложнейший смесительный синтез, то есть, по сути, синкретизм социальных статусов. Гражданин 'первого сорта' - это, во-первых, предприниматель, который осуществляет сложные бизнес-схемы, строящиеся не столько на управлении хозяйственными процессами, сколько на связях, имеющие целую систему 'крыш' и 'прикрытий'. Во-вторых, он обыватель в том буквальном смысле, что он свободный человек, не связанный какими-либо подписками и санкциями (грубо говоря, в любой момент он может сменить гражданство и уехать). Но обыватель он тогда, когда это ему выгодно. Когда же это ему невыгодно, он представляется как человек государства (в его кармане имеется корочка сотрудника МВД, а еще лучше ФСБ, удостоверение помощника депутата, а лучше - каких-нибудь правительственных органов). Опять же, в-третьих, когда ему это выгодно, он говорит на адекватном языке с представителями блатного мира: выясняется, что он и входит в систему оргпреступности, и имеет связи среди известных авторитетов уголовного мира. Наконец, в-четвертых, он, как правило, интеллигент, то есть человек с высшим образованием, не чуждый интересов высокой культуры и остро переживающий свою цивилизационную и духовную идентичность.

Критерием существующей синкретической социальной системы является доллар. Он выступает как универсальный эквивалент всех ценностей. Можно даже составить тарифную сетку, в которой описывалась бы конвертация этих ценностей друг в друга: на коммерческой основе 'смена гражданства' может оказаться равновеликой принадлежности престижной госслужбе либо научному статусу (например, покупка степени кандидата юридических наук), статусу члена гильдии адвокатов. Можно приводить и более вопиющие примеры конвертации статуса. Однако следует отметить, что все статусы одному человеку вряд ли нужны, поэтому бартер и прямая торговля статусами служат обычно для продвижения близких людей и партнеров, для поддержки их карьеры и возвышения.

Синкретизм Смутного времени - это стиль чужака, который захватывает 'не свое' социальное пространство. В этом стиле жизни каждый является всем, чем угодно, и никто не является собой.

Источник всепроникающей язвы, поразившей наш политический класс, заключается в грандиозной иллюзии вседозволенности и 'свободы', которой живут многие представители русского чиновничества. Сами чиновники в такой общественной атмосфере настраиваются не на сберегающе-упорядочивающую работу - они воспроизводят скорее настрой потребителей. Служба рассматривается ими как потребление, а государство - как объект потребления благ его чиновниками.

Чиновничество всегда было классом, специально воспитуемым государством. Воспитать чиновника очень сложно, воспитать его хорошо - почти невозможно. С этой задачей с огромным трудом справлялись московские цари и петербургские императоры, затем советская партийная власть. Но после крушения советского строя эту задачу вообще оставили в стороне. В чиновники пошли 'обыватели', люди без идеи 'службы' в крови, люди, в головы которых не была вложена идея 'государственности'; те же из партийного чиновничества, кто перешел в новые системы управления, как правило, сами перестроились на обывательский лад.

Справедливости ради нужно отметить, что численное превосходство представителей старой номенклатуры среди нынешнего управленческого и экономического истеблишмента бросается в глаза. По данным социолога Ольги Крыштановской, 75% кадров в правительственных структурах и 61% в бизнесе - выходцы из советской партийной и хозяйственной бюрократии. Крыштановская отмечает, что и в собственно политическом классе (депутатском корпусе) наблюдаются явный застой и дефицит притока новых человеческих ресурсов.

Советская система, несомненно, обладала более эффективными каналами ротации элит, и она давала перспективу карьерного роста. А система Смутного времени стремится запирать нижние, непривилегированные классы на их этажах с тем, чтобы не допустить вертикальной мобилизации, которая, понятное дело, угрожает 'высшему потребительскому обществу'. Наша бюрократия до сих пор занимается преимущественно тем, что осуществляет юридическое и бухгалтерское прикрытие своего потребления, не способствующего восстановлению реальной экономики России и оздоровлению ее социальной инфраструктуры. Это номенклатурные 'мутанты', по выражению Александра Оболонского. Сегодня именно они служат главным тормозом на пути преодоления последствий Смутного времени.

Сменить безнадежное поколение

В современном чиновном классе можно наблюдать очень мало качественных отличий от 'низов' общества. Отличия скорее количественны: люди 'первого сорта' стоят у рычагов распределения социальных благ, и потому у них оседает часть распределяемого; имеют возможность путем предпринимательских схем, прямого присвоения и натурального обмена обеспечивать себе изобилие материальных благ, недоступное для людей 'второго' и 'третьего' сорта; наконец, они имеют более последовательные и обеспеченные политические интересы - вступают в коалиции, которые находят выражение в существующей политической системе (при этом не важно, кого они поддерживают: партию власти или оппозицию - обе суть части единой системы).

Класс управленцев в России застоялся фактически со сталинских времен. После репрессий 30-х годов значительной ротации элит у нас не происходило. Разрушение СССР привело не к смене и обновлению верхних классов, но к их 'разводу' по новым государственным 'квартирам', новым субъектам международного права. Все это время по разным причинам масштабная ротация элит откладывалась. Но дальше откладывать обновление административных кадров становится невозможно. Под угрозу поставлено существование России как суверенного государства.

Вслед за нашими либертарианцами мы можем сказать (только не в отношении середины 90-х, а применительно к теперешнему времени): ничего по-настоящему не изменится, пока не произойдет смена поколений. Правда, либертарианцы наши имели в виду 'списанные' поколения старых советских рабоче-крестьянских и служилых слоев. Они вели речь о 'низах', которые вечно бьются над проблемой собственного выживания. Быстро заменить старые 'низы' какими-то новыми 'низами' - дело совершенно невозможное (поэтому официальная идеология Гайдара и была фактически утопической). Сегодня Гайдар в своих выступлениях упирает на горизонтальную мобильность - приток русскоязычных мигрантов, которые должны заместить негодные коренные 'низы'. Мы же, современные консервативно мыслящие идеологи, будем отстаивать другую точку зрения: необходимо, и чем быстрее, тем лучше, списать со счетов старое поколение управленцев, которые служить государству уже разучились, а созидать на благо общества и страны так и не научились. 'Старое' поколение в данном случае не значит пожилое по возрасту, 'старое' значит наглое, беспринципное, разуверившееся в советских ценностях, но ни во что новое, кроме эгоистического идеала 'потребительского общества', не уверовавшее.

Необходимы масштабная ротация элит и масштабные репрессии. Должна прийти новая генерация администраторов, и произойти это должно одновременно с репрессиями - чтобы 'старики' не успели внедрить в головы и сердца 'молодым' навыки коррумпированности и крохоборства. Только репрессии способны разрушить модель синкретизма социальных статусов, расставить чиновников по надлежащим местам и устранить препятствия для нормализации положения несущих сословий, основных социальных страт.

Когда я говорю о репрессиях, я имею в виду не столь жесткие меры, которые использовались Сталиным или Иоанном Грозным. На этот раз они будут носить скорее идейно-политический характер и ограничиваться лишением статуса и (в ряде случаев) конфискацией имущества. Рекрутирование же новой элиты, новых человеческих ресурсов должно пойти не столько через выборы снизу, сколько через призыв сверху, и должно носить ярко выраженный идеологический характер.

Вместе с тем параллель со Сталиным - не просто метафора. Лидеру России в ближайшее десятилетие придется решать задачи, сходные с теми, что решал Сталин в 30-е годы. Момент 'великого перелома' очень близок, возможно, он уже наступил (просто это еще нами не осознано). Сталин был, несомненно, вождем номенклатуры. Перед Путиным, по всей видимости, стоит похожая задача: необходимо создать гораздо более свежую, преданную власти и содержательную управленческую систему, чем та, что имеется де-факто. Управленцы не должны быть равнодушными, политически нейтральными. Их место должно определяться не только уровнем образования и деловыми качествами, но и способностью к сплочению вокруг перспективных программ социального действия. Иного пути социальной мобилизации, решения амбициозных стратегических задач просто не существует.

Нынешнее политическое состояние России существенным образом динамично. Это не застой, как показалось многим публицистам в 2003 году, а происходящий сдвиг. Причем сдвиг определяется не цифрами экономического роста, инфляции и даже не цифрами перераспределения акций и прав собственности - сдвиг определяется изменениями в стратификации общества. Начать преобразования стратификации можно только с чиновничества, а продолжить - лишь посредством четкой и слаженной работы государственного аппарата, через формирование целого ряда прорывных проектов национального масштаба, вовлекающих большие человеческие ресурсы в реальную экономику.

Одной из специфических черт чиновного класса является его 'серость', его 'заменимость' (Сталин недаром называл бюрократов винтиками государственной машины, хотя он и говорил об этом поощрительно - но это потому, что у Сталина на тот момент репрессии уже состоялись и обновление аппарата дало результаты). Чиновники во всех отношениях сливаются с толпой, иными словами, они иерархически не отмечены, выделяясь лишь формальными признаками своего статуса. С этой классовой 'серостью' связано и то, что даже искреннее служение и честный патриотизм у чиновника как-то уж очень неэстетичен, вызывает подозрение в лицемерии. Никто не может так дискредитировать патриотизм и принцип служения родине, как неловкий, неталантливый чиновник с его профессиональным формализмом, въевшимся в самую душу.

Идеологическая канва, по которой пойдет вертикальная мобилизация России, в принципе достаточно очевидна и не имеет весомых альтернатив. На мой взгляд, чувство социальной справедливости сейчас в России удачно совпало с чувством нужды в державе, империи. Быть противником возрождения идеологии социальной правды и возрождения неоимперской (державной) идеи в нынешнюю эпоху - это, как правило, одно и то же. Верховная власть и патриотически мыслящие ее представители пока выступают заложниками неквалифицированной или умышленно искаженной информации, поступающей по административным каналам. Это искажение социальных сигналов связано с тем, что пресловутый 'административный ресурс' носит однонаправленный характер, не обеспечивает подлинной обратной связи с народными массами.

Успех политики Путина может быть измерен только как успешное преодоление острых последствий Смутного времени. Поэтому в живой России, в развивающейся России репрессии неизбежны. Они будут призваны постепенно заменить постимперскую бюрократию на бюрократию нового русского империализма, воссоздать живую, органическую систему власти, которая встала бы на службу традиционным духовно-политическим ценностям России.

Политкласс

30.03.05