Журнал «Золотой Лев» № 69-70 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

А. Колганов

 

Три модернизации в России и наше время

 

Очевидно - экономический и социальный прогресс автоматически не гарантирован всем странам и народам в любой период их истории и при любых обстоятельствах. История постоянно демонстрирует нам и застой в развитии, и регресс. Даже самые передовые и динамично развивающиеся страны время от времени сталкиваются с проблемой невозможности обеспечить дальнейшее развитие на основе прежних экономических, социальных и политических механизмов. Вот тогда и возникает необходимость в модернизации.

Под модернизацией понимают процесс совершенствования экономических, политических и социальных механизмов развития общества по критериям западной (буржуазной) цивилизации[1]. Лидирующее положение, которое страны западной цивилизации заняли во всемирной истории, предопределило и ту роль ориентиров развития, которую играют наиболее развитые из них.

Таким образом, речь о модернизации можно вести только применительно к историческим периодам вызревания предпосылок для промышленной революции, к переходу на индустриальную стадию развития и к самой этой индустриальной стадии. Модернизация в этом случае выглядит как процесс усвоения наиболее передовых для данного исторического периода промышленных технологий, экономических форм, сопутствующих им социальных и политических институтов, уровня культуры и т.д.

Однако модернизацию в широком смысле слова можно понимать и как способность общества к ускоренному самоусовершенствованию, безотносительно к тому, проходит оно по критериям западной цивилизации или нет. Такая постановка вопроса из области абстрактных гипотез может перейти в область реальности, поскольку в видимой перспективе возможно исчерпание прогрессивных возможностей буржуазной цивилизации.

Модернизация предпринимается, как правило, тогда, когда страна попадает в экстраординарные обстоятельства, когда разрыв в уровне развития с передовыми странами становится очевидным и нетерпимым. Непосредственными поводами для модернизации нередко выступают военные поражения и нарастание геополитических угроз, как это было, например, с Россией после поражения в Крымской войне 1853-1856 годов и после военных неудач и перенапряжения экономики в ходе Первой мировой войны.

Что же позволяет той или иной стране преодолеть регресс или застой и совершить модернизационный рывок?

Следует сразу оговориться, что весьма существенное значение для такого рывка может иметь переход от одного способа производства к другому - более прогрессивному. Однако переход от одного способа производства к другому, оказывая неизбежно стимулирующее влияние на экономический и социальный прогресс общества, не обязательно имеет своим следствием модернизацию как систему экстраординарных мер по подтягиванию уровня развития данного общества к уровню наиболее развитых стран. С другой стороны, модернизационный рывок может быть предпринят и без смены способа производства.

Все известные примеры модернизации свидетельствуют о необходимости проведения более или менее глубоких изменений в сложившейся экономической системе. Однако если мы обратимся к опыту России, то придется признать, что этот фактор является далеко не достаточным, а может быть, и не главным.

Модернизация должна стать общенациональной стратегией - только в этом случае будут обеспечены мобилизация и концентрация всех ресурсов страны для решения задач модернизации. Для этого в стране должны сложиться следующие социальные предпосылки:

наличие модернизационного проекта (стратегии), обеспечивающего не только мобилизацию ресурсов для ускоренного развития, но и материальную заинтересованность значительной части (а желательно - большинства) общества в осуществлении этого проекта;

согласие активной части общества, готовой сознательно и в течение длительного времени осуществлять стратегию модернизации;

стратегически мыслящая элита;

способность элиты быть не только стратегически мыслящей, но и социально ответственной, чтобы не дискредитировать свои цели перед лицом большинства граждан.

Для реализации указанных четырех условий должны сложиться соответствующие им механизмы экономической, социальной, политической, идеологической и культурной мобилизации - как для широких слоев населения, так и для элиты.

 

Петровская модернизация

 

Легко можно заметить, что петровская модернизация начала XVIII века отвечала далеко не всем условиям, которые позволяют говорить о ней как о полноценном стратегическом модернизационном проекте.

Во-первых, в петровскую эпоху не произошло сколько-нибудь существенных изменений в сложившейся экономической системе общества. Россия как была, так и осталась крепостнической. Предпринимавшиеся в экономике меры касались повышения эффективности налогообложения крестьянства (введение подушной подати), то есть увеличения степени его эксплуатации, расширения казенной промышленности и некоторого стимулирования частного предпринимательства - но все в тех же узких рамках, которые диктовала господствующая система хозяйства. Практически все механизмы экономической мобилизации петровского проекта были нацелены на нужды армии, а часть из них носила не просто краткосрочный, а прямо-таки разовый характер (например, массовые мобилизации крепостных на строительные работы в Петербурге).

Во-вторых, петровские реформы и близко не походили на какую-либо общенациональную стратегию, опирающуюся на широкую поддержку активной части населения.

Вот в чем петровские реформы действительно преуспели, так это в существенной ротации правящей элиты, в обеспечении высокой степени вертикальной социальной мобильности внутри нее, в своеобразной 'культурной революции' (европеизации), в совершенствовании военного и административного аппарата. Социальная ответственность элиты, впрочем, достаточно узко понимаемая - как готовность активно участвовать в реформах (разумеется, на благо России), - не подкреплялась ничем иным, кроме как преданностью 'державе', а точнее - личной преданностью олицетворявшему ее государю-реформатору.

Идеологически реформы подкреплялись выдвижением цели военной и отчасти торговой экспансии России (выход к Балтийскому и Черному морям), что создавало возможности для карьерного роста служилому дворянству, а также соответствовало интересам купечества.

Поэтому петровские реформы в основном обеспечили решение лишь тех конкретных геополитических и военных проблем, которые были непосредственным побудительным мотивом для этой модернизации. Что же касается экономического развития России, то в течение XVIII века шел процесс накопления отсталости, роста противоречий, что проявлялось в социальной напряженности и подчас прорывалось в острых политических конфликтах (чехарда дворцовых переворотов, 'пугачевщина').

Таким образом, петровские реформы могут быть охарактеризованы как ограниченная частичная модернизация.

Вплоть до начала эпохи промышленного переворота в Европе геополитический и военный импульс петровских реформ казался достаточным для того, чтобы обеспечивать благоприятные геополитические позиции России. Впрочем, уже наполеоновские войны заставили мыслящую часть российской элиты задуматься - ведь победа была достигнута не благодаря превосходству войск и вооружений, а благодаря очевидному стратегическому авантюризму Наполеона. Результатом этих раздумий было выступление декабристов. Оно закончилось неудачей, однако настоятельность вопроса об отмене крепостного права постепенно стала очевидной и для монархической верхушки. Осторожная подготовка отмены крепостного права, начавшаяся еще при Александре I, продолжилась и при его преемнике, Николае I. Тем не менее понадобилось позорное поражение в Крымской войне, чтобы закрутился маховик очередной модернизации.

 

Крестьянская реформа

 

Очередной цикл модернизации России, начавшийся с крестьянской реформы 1861 года, был гораздо более основательным, нежели петровские реформы. Эта модернизация была связана с революционным переворотом в экономической системе России, тут уже проступают черты общенационального проекта.

Отмена крепостного права открыла простор развитию самостоятельного крестьянского производства, и на этой основе - частного предпринимательства вообще. Но помещичье землевладение, как и политическая монополия дворянства, не были ликвидированы, что создавало серьезный тормоз для капиталистического развития России.

Эта реформа получила значительно более широкий социальный отклик, нежели петровские реформы. Однако и в ней были черты проекта для элиты.

Чтобы обеспечить успех реформы, была проведена серьезная перегруппировка внутри правящей элиты. Слою помещиков-землевладельцев пришлось несколько потесниться у кормила власти, а преобладающие (хотя и не главенствующие) позиции в государственном аппарате заняло чиновничество, в большинстве своем незнатное. Карьерные интересы этого слоя чиновников были тесно связаны с осуществлением крестьянской, земской, судебной, военной реформ, с функционированием новых звеньев государственного аппарата, созданных в ходе этих реформ.

О каких-либо механизмах социальной ответственности элиты, кроме преданности державе и государю, как и в петровскую эпоху, речь не шла. Пожалуй, можно упомянуть лишь о возросшем значении общественного мнения в связи с некоторым расширением свободы печати.

Экономическая модернизация - освобождение крестьян от крепостной зависимости, ослабление административной регламентации частного предпринимательства, активное участие государства в промышленном перевороте (железнодорожное строительство, развитие казенной военной промышленности) - была подкреплена политическими и административными реформами. Был создан принципиально новый элемент политической системы России - механизм земского самоуправления, проведена судебная реформа (введение суда присяжных), переход к постоянной армии на основе всеобщей воинской повинности, а не рекрутского набора. Однако основы политической власти в России сохранялись незыблемыми - она по-прежнему оставалась неограниченной монархией. Легенда об убийстве Александра II буквально накануне подписания им проекта конституции не имеет под собой оснований. Во-первых, ни о какой конституции он и не помышлял, а во-вторых, проект в день убийства подписать все же успел. Правда, это был проект вовсе не конституции (хотя он нередко и именуется 'конституцией Лорис-Меликова'), а создания узкого законосовещательного органа (разумеется, назначаемого свыше) без определенных полномочий при особе государя.

Крестьянская реформа получила и серьезное идеологическое подкрепление. Довольно высокая степень свободы слова обеспечивала активное обсуждение крестьянской и других связанных с ней реформ среди образованной части общества. В то же время власти демонстрировали стремление ввести общественную активность населения в весьма узкие рамки, что подталкивало критические настроения части политически активных граждан и способствовало формированию политической оппозиции. Репрессии, вплоть до применения смертной казни, против лиц, ведших мирную политическую пропаганду ('хождение в народ'), радикализировали оппозицию, подтолкнули ее к применению индивидуального террора.

В реформе были материально заинтересованы весьма широкие слои населения.

Крестьянство, получив определенную свободу хозяйствования, поддерживало власти и вплоть до начала XX века было невосприимчиво к оппозиционной политической пропаганде

Создание благоприятных условий для роста промышленности и торговли обеспечило поддержку реформ со стороны предпринимательских кругов. Этот же фактор создавал заинтересованность в реформе со стороны наемных работников. Несмотря на низкий уровень доходов и тяжелые условия труда, положение наемного рабочего чаще всего было предпочтительнее положения крестьянина, что и обеспечивало приток рабочих рук из деревни в город. Для образованной части недворянского населения (разночинцев) открылись возможности вертикальной социальной мобильности через участие в предпринимательстве, работу в государственном аппарате и в системе земского самоуправления. Земские врачи, статистики, телеграфисты, железнодорожные служащие и т.п. наряду с мелкими и средними предпринимателями - это был новый социальный слой, прообраз 'среднего класса'.

Тем не менее существовали и противодействующие факторы, определявшиеся неполнотой реализации условий модернизации, перечисленных в начале статьи.

Для крестьян остался нерешенным до конца земельный вопрос, что снижало эффективность развития сельскохозяйственного производства, вело к постепенному накоплению недовольства, а в начале ХХ века прорвалось в череде крестьянских выступлений, направленных против помещичьего землевладения ('аграрных беспорядков'). Социальное положение наемных рабочих оставалось крайне неравноправным, а материальные условия их жизни - весьма убогими, что быстро привело к обострению рабочего вопроса, оказавшегося ведущим дестабилизирующим фактором для тогдашней России. Предпринимательские круги тяготились засильем дворянско-бюрократической верхушки в государственном аппарате, паразитировавшей на развитии торговли и промышленности. В то же время рост частнопредпринимательской экономики был ограниченным, значительная часть промышленного роста обеспечивалась прямым государственным протекционизмом, а в современных отраслях промышленности высока была степень контроля иностранного капитала. Разночинная интеллигенция была недовольна почти полным отсутствием возможности легального участия в разрешении экономических, социальных, политических и культурных проблем, стоявших перед страной.

Несмотря на значительный рост образованных социальных слоев и связанного с ним развития культуры, это развитие имело во многом верхушечный характер. Россия в течение полувека после освобождения крестьян так и осталась страной преобладающей неграмотности.

Поражение в Русско-японской войне и революция 1905 - 1907 годов были первыми громкими сигналами нарастающего неблагополучия. В этот же период резко возросла финансово-экономическая и политическая зависимость России от союзных европейских держав. Бывшее следствием этой зависимости вовлечение России в Первую мировую войну не только обнажило военную, экономическую и политическую слабость сложившейся общественной системы, но и привело эту систему к полному краху.

Исследователь, желающий разобраться в проблемах модернизации российского общества на протяжении ХХ века, сталкивается с весьма запутанными вопросами. Так называемый здравый смысл (за который частенько выдаются имеющие широкое хождение стереотипы) нисколько не помогает разобраться в этих вопросах, превращая их в неразрешимые парадоксы. Знаменитая фраза 'умом Россию не понять...' становится общеупотребительным ответом, как только исследователь попадает в тупик. Попробуем отказаться от применения этой универсальной отговорки.

 

Модернизация в СССР: причины и уроки для современности

 

Одно из наиболее широко распространенных объяснений причин конечного провала 'большевистского эксперимента', этой отчаянной и временами кровавой попытки создать новое общество и вырваться в ряд передовых держав, закончившейся падением социалистического режима и распадом СССР, состоит в утверждении, что в нашей стране был уничтожен экономический, социальный, культурный и нравственный потенциал развития общества. А именно: были разрушены рыночная экономика и система частного предпринимательства, ликвидирована частная собственность, а вместе с нею и имущие классы - от капиталистов до зажиточных крестьян; основная масса крестьянства в процессе коллективизации была насильственно подчинена системе принудительного труда; социальная и культурная элита общества - дворянство и интеллигенция - была подвергнута массовым гонениям и даже физическому истреблению; нравственная опора общества - религия (в первую очередь - православная) - стала объектом постоянного давления и дискредитации.

Данная логика приводит к следующему заключению: все эти факторы стали инструментами, с помощью которых был прерван естественный и довольно успешный путь развития России, сложившийся в конце XIX - начале XX века, и страна была насильственно повернута на искусственный, заведомо неэффективный путь, который и не мог привести ни к чему иному, кроме как к краху[2].

То, что поворот 1917 года в конце концов исчерпал свою динамику, что экономическое и социальное развитие российского общества по сравнению с более развитыми странами к 80-м годам ХХ века замедлилось и система вошла в кризис, а идеи и принципы, лежавшие в основе этого поворота, утратили свою былую роль, - исторические факты, не являющиеся предметом спора. Но совсем неочевидным является утверждение, что созданная на основе этих идей и принципов система была с самого начала целиком искусственной, неэффективной и не имевшей опоры в социальных, нравственных и культурных основах российского общества.

В частности, возникают сомнения, что все из инкриминируемых большевикам прегрешений ослабляли и подрывали модернизационный проект, реализовывавшийся в СССР, и что совершенные в ходе модернизации очевидно преступные деяния были необходимой составной частью этого проекта. Так ли уж слаба и неэффективна была создаваемая в ходе этого проекта система?

Попробуем сопоставить итоги участия России в двух тяжелейших испытаниях - в Первой и во Второй мировых войнах.

В Первую мировую войну Россия вошла преднамеренно, имея примерно одинаковое с противником время на мобилизацию и развертывание вооруженных сил и на первых порах инициативу в развитии боевых действий. Ее противник с самого начала был вынужден сражаться на два фронта (причем на Западном фронте сосредоточивались основные его силы). Россия обладала промышленностью, организованной на началах рынка и частного предпринимательства, и сельским хозяйством, опиравшимся на товарное хозяйство помещиков и самостоятельных зажиточных крестьян. В России был офицерский корпус, костяк которого составляло дворянство, была потомственная интеллигенция, поставлявшая кадры для государственного аппарата, науки, культуры, системы здравоохранения и просвещения. Масса российского населения была привержена Православной церкви, опиравшейся на поддержку государства.

Итогами этого военного испытания стали все более и более серьезные поражения армии, потеря значительной части территории, процессы нарастающего разложения вооруженных сил, грозящие полной утратой боеспособности, все ускоряющийся упадок экономики и в конечном счете - массовые антиправительственные выступления на всей территории Российской империи. Конец известен: свержение монархии, а вслед за ней и Временного правительства, не искавшего выхода из войны и не предпринявшего никаких шагов к радикальным социально-экономическим реформам.

Во Вторую мировую войну Советский Союз вступил внезапно, сразу и надолго утратив стратегическую инициативу в боевых действиях, понеся на первых порах страшные поражения. Советский Союз имел экономику, построенную как командная система. Частные предприниматели - и крупные, и мелкие, и в городе, и на селе - были ликвидированы как социальный слой. Крестьянство испытало множество лишений, связанных с коллективизацией. Офицерский корпус, в котором почти уже не было кадровых офицеров старой Российской армии, понес к тому же чувствительные потери от репрессий 1930-х годов. Дворянству - старой социальной элите - было отказано в возможности занимать сколько-нибудь социально значимое положение. Старая потомственная интеллигенция, а в значительной степени и слой образованных специалистов, сформировавшийся при советской власти, также стали объектом репрессий. Государство насаждало атеистическое мировоззрение, которое широко распространилось в народе.

В итоге экономика СССР выдержала потерю примерно 40% своего довоенного потенциала и сумела не только восстановить, но и резко увеличить военное производство, быстро обогнав экономически более мощного противника. Армия не только не разложилась, но и выиграла войну после, казалось бы, катастрофических поражений, хотя большую часть времени война велась в отсутствие второго фронта союзников. Массовых антиправительственных выступлений не наблюдалось.

Можно, разумеется, возразить, что эти случаи касаются экстремальной военной ситуации и подобного рода сопоставлениям не следует придавать обобщающего значения. Но это были лишь наиболее яркие примеры. Подобные же парадоксы можно увидеть и в областях, отнюдь не относящихся к армии или к военной экономике.

Царская Россия, встав на путь капиталистической эволюции, на протяжении более чем 50 лет пыталась решить проблему массовой неграмотности населения. Несмотря на значительный рост ассигнований на народное образование и расширение сети школ, Россия не смогла даже близко подойти к решению этой проблемы. Советской России на это понадобилось менее 20 лет, из которых 8 пришлись на период Гражданской войны и послевоенного восстановления хозяйства. Царская Россия не смогла обеспечить сколько-нибудь значимое производство автомобилей, собственное производство тракторов и зерноуборочных комбайнов. Довольно заметные успехи были достигнуты в области авиационной промышленности, однако они ограничивались организованной в годы Первой мировой войны сборкой самолетов, опиравшейся на импорт двигателей и оборудования из-за рубежа. Практически отсутствовало собственное станкостроение (перед Первой мировой войной около 80% станков импортировалось, а сама Россия произвела в 1913 году всего 1754 станка).

Советская Россия начала выпуск тракторов в 1923 году, развернув массовое их производство с 1930 года. С этого же времени начался массовый выпуск станков, развернуто производство зерноуборочных комбайнов[3], создана полноценная авиационная промышленность. Между 1926 годом, когда был восстановлен довоенный уровень промышленного производства (уровень 1913 года), и созданием этих (и ряда других) современных отраслей промышленности не прошло и пяти лет.

В настоящее время общепринятым является утверждение о том, что плановая экономика значительно менее восприимчива к техническому прогрессу, нежели рыночная, что основные научно-технические достижения планового хозяйства концентрируются лишь в военной области. Однако такие технологические разработки гражданского (или двойного) назначения, как производство синтетического каучука, радиолокация, пенициллин, телевидение, пассажирская реактивная авиация, атомные электростанции, гражданские суда с атомными двигателями, компьютеры, лазеры, - я называю первое, что приходит в голову, - были самостоятельно освоены в СССР тогда же (иногда чуть позже, а иногда и раньше), когда и в наиболее передовых странах.

Названные факты общеизвестны. Однако так и не проясненным до конца остается вопрос: почему СССР, начав со значительно более низких показателей, чем в царской России (уровень промышленного производства сократился с 1913 по 1920 год примерно в пять раз), сумел совершить такой рывок в области модернизации экономики и общества? И почему подобный рывок оказался не под силу царской России, несмотря на впечатляющие успехи по отдельным направлениям (например, в области железнодорожного строительства)?

Очевидно, что советская экономическая модель в конечном счете не стала более эффективной, чем экономическая система наиболее развитых капиталистических государств. Но в данном случае речь идет не об эффективности экономической системы вообще, а о ее способности эффективно решать задачу мобилизации ресурсов для модернизации.

При решении задач догоняющей индустриализации и движении экономики от раннеиндустриальной к началу позднеиндустриальной стадии плановая система продемонстрировала более высокие мобилизационные возможности, чем рыночная.

Однако при этом советская экономическая модель модернизации оказалась жестко связанной с высокой социально-политической ценой реализации этого проекта: уже упоминавшиеся нами факторы (массовый голод в деревне 1932 - 1933 годов, массовые репрессии, господство авторитарной политико-идеологической системы и т.п.) не могут быть сброшены со счетов при оценке эффективности этого типа модернизации. Здесь требуется учет и социально-политической, и духовно-культурной составляющей хозяйственного развития.

Вернемся к экономическим аспектам модернизации в СССР. Советская система, может быть, и не была самой эффективной для решения таких задач, но в то же время факты свидетельствуют, что все страны, успешно осуществлявшие догоняющую модернизацию на индустриальной стадии развития, применяли глубокий государственный интервенционизм и весьма далеко отходили от стандартов либеральной рыночной экономики.

Однако государственный интервенционизм или советская плановая система (что далеко не одно и то же) сами по себе вовсе не гарантируют успеха догоняющей модернизации даже в тех ограниченных исторических рамках, которые были отмечены. Для успеха нужен еще целый ряд условий, о которых говорилось выше.

Новая советская элита, сформировавшаяся после революции 1917 года, имела четкие стратегические установки на завершение индустриализации страны и на подтягивание СССР к уровню экономического развития наиболее передовых капиталистических государств. Советская элита (которую правомерно характеризовать как бюрократическую) не только имела эти стратегические цели, но была заинтересована в их реализации. Для всех представителей этой элиты - начиная от 'красных директоров' и кончая руководителями правительства - каждый успешный шаг по пути модернизации страны означал укрепление и повышение их собственного статуса. Это в равной мере относилось и к хозяйственной, и к военной, и к партийной, и к административной элите.

Советский проект предполагал использование и другого принципиально важного фактора модернизации - социальной консолидации активной части населения как массового субъекта модернизации и механизмов социальной мобилизации большинства населения на реализацию целей модернизации. Без обеспечения поддержки модернизации со стороны большинства населения советский модернизационный проект не мог бы рассчитывать на успех. Как же решалась эта задача в Советской России?

Здесь нельзя не подчеркнуть репрессивную сущность сталинского режима, проводившего свою экономическую политику насильственными методами. Роль насилия и репрессий в экономической жизни СССР начиная с 1929 года была весьма велика[4].

Но вряд ли правомерно считать, что эти насильственные меры были единственным инструментом, который обеспечил форсированное осуществление модернизационного проекта. Более того, вопреки распространенному мнению я склонен настаивать на том, что репрессивные черты сталинского режима препятствовали более эффективному развертыванию модернизации и приводили к сдерживанию, а не ускорению темпов экономического развития СССР. Достаточно сказать о выдвинутых Сталиным на XVI съезде ВКП(б) авантюристических требованиях обеспечить выполнение первого пятилетнего плана в 2,5-3 года, что в конечном счете сорвало его выполнение. Вспомним и о глубоком подрыве сырьевой и продовольственной базы развития экономики в результате головотяпских методов коллективизации[5].

Поэтому необходимо обратить внимание на наличие иных механизмов социальной мобилизации, без которых репрессии и авантюристические насильственные меры в экономической политике дали бы лишь временный и скоропреходящий эффект.

Стратегия форсированной модернизации была самым тесным образом связана в советской системе с идеологией и политикой эгалитаризма и развитием социального творчества. Последнее хотелось бы прокомментировать особо. Феномен социального творчества - созидания новых форм организации экономической и общественной жизни если не непосредственно трудящимися, то при их прямом участии, - пока слабо изучен и описан. Как правило, он фиксируется в понятии 'энтузиазм', объединяющем целый ряд социальных - как материальных, так и нематериальных - процессов и отношений: от ростков участия рабочих в учете и контроле, управлении, соревновании до спонтанной, народной инициативы по созданию успешно действовавших кооперативов и коммун, разрушенных сталинской коллективизацией.

Что касается эгалитаризма, то провозглашалось (и в значительной мере осуществлялось на практике), что участие в борьбе за модернизацию СССР дает каждому гражданину равные возможности проявить и реализовать свои способности. Одновременно происходило выдвижение на передний план таких ценностей, как солидарность, коллективизм, взаимопомощь, в качестве необходимых условий успешного сложения индивидуальных усилий.

Эти ценности были не только элементом пропаганды, они воплощались в функционировании различных общественных объединений и иных социальных институтов советского общества. Принцип свободной коллективности, к сожалению, не стал в них главенствующим - бюрократический диктат постепенно занял доминирующее положение, и к середине 1930-х годов свободное добровольное сотрудничество людей превратилось в декорацию, за которой правила бал бюрократическая опека[6].

Такая противоречивая ситуация определялась почти полным отсутствием в российском обществе необходимых социальных традиций совместной ассоциированной борьбы трудящихся за свои интересы (профсоюзы и т.п.), довольно низким уровнем социально-культурного развития большинства населения и весьма прочными позициями бюрократии.

Догоняющая индустриализация обеспечивала в СССР очень высокую степень социальной мобильности населения, в том числе и широкие возможности вхождения в новую социальную элиту. Помимо массового превращения крестьян в индустриальных рабочих, развития процессов урбанизации страны происходило и массовое рекрутирование специалистов с высшим образованием из числа рабочих и крестьян. Получение высшего образования наряду с возможностями политического выдвижения было одним из главных каналов вертикальной социальной мобильности.

Что касается социально-культурных и идеологических аспектов механизма социальной мобилизации, то весьма интересным представляется выбор в качестве основного мобилизующего социального интереса не уровня потребления и не карьеры.

Помимо банальной проповеди о ценности и почетности добросовестного труда на благо Отечества самую высокую социальную оценку получало достижение новых технических и социальных результатов, любые творческие успехи, будь то на производстве, в науке или в искусстве, в здравоохранении или в воспитании подрастающего поколения.

Огромное внимание уделялось созданию новых возможностей использования свободного времени, способствующих реализации и расширению самых разнообразных творческих способностей человека. Престиж и темпы развития высшего образования были весьма велики. Важно отметить, что все эти элементы являются характеристиками развития в направлении не просто развитого индустриального, но и постиндустриального общества.

Рост уровня потребления не был забыт, хотя ему и не уделяли первостепенного внимания. Социалистическая эгалитарная идеология отводила весьма высокую роль в обеспечении потребностей населения системе индивидуальных и коллективных социальных гарантий. В этом направлении СССР по ряду параметров опережал достижения развитых государств Запада. Прежде всего речь идет об общеизвестных фактах создания системы всеобщего медицинского страхования, страхования по безработице, бесплатного высшего образования и т.п. Немаловажное значение играла также система распределения, построенная к концу 1920-х годов на основе почти всеобщего участия населения в потребительской кооперации, широкого распространения кредитной, жилищно-строительной, жилищно-арендной и других видов кооперации.

Другим элементом эгалитаризма было самоограничение доходов советской элиты. Несмотря на наличие все возрастающих бюрократических привилегий, длительное время не было явного существенного разрыва в уровне потребления между основной массой населения и низшим и средним слоями бюрократии. Кроме того, интенсивная вертикальная социальная мобильность означала в СССР не только возможность подняться вверх по социальной лестнице, но и возможность спуститься вниз. Превращение бюрократии в потомственную замкнутую касту произошло лишь на позднем этапе советской истории.

Однако в дальнейшем эти механизмы модернизации оказались недостаточными для перехода к постиндустриальной экономике. Долгосрочная стратегия формирования новых направлений и ценностей развития, характерных не столько для индустриального, сколько для постиндустриального общества, не была сформирована в СССР, хотя некоторые ростки такого рода тенденций существовали. Стратегия развития по постиндустриальной траектории (она проводилась в жизнь под лозунгами строительства материально-технической базы коммунизма и соединения достижений НТР с преимуществами социализма) играла немалую роль и в 1950-е, и в 1960-е годы. Тем не менее по ряду причин эрозия соответствующих ценностей оказалась неизбежной[7].

Весьма сложно навязать населению, занятому в основном трудом раннеиндустриального типа, гораздо более высокую систему ценностей. Это тем более сложно, что СССР отставал от наиболее развитых стран по уровню потребления населения, и темпы преодоления этого отставания были не столь впечатляющими, как сокращение разрыва в других областях. Система экономических отношений ('командная экономика'), обеспечивавшая успешную (для индустриального общества) догоняющую модернизацию, в качестве своего аlter еgo неизбежно порождала 'экономику дефицита', где 'вещизм' и 'потребительство' были тем сильнее, чем больше был дефицит высококачественных потребительских благ.

Малая эффективность советской системы в насыщении потребностей населения, формируемых индустриальным обществом, сделала желание удовлетворить именно эти потребности одним из главных социальных интересов, не дав альтернативной системе ценностей занять доминирующее положение.

Более того, сама задача, поставленная в сталинский период, - построить рядом с капиталистическим обществом иное, которое достигло бы уровня индустриального развития передовых капиталистических государств, избежав при этом формирования присущих такому индустриальному обществу социальных противоречий, норм и ценностей, - была нереалистичной. Хотя доля творческого, научного и вообще квалифицированного труда была довольно высока, наряду с этим существовал большой слой людей (до половины всех работающих), занятых неквалифицированным ручным трудом.

Кроме того, бюрократическая система все более окостеневала и становилась враждебной к любым проявлениям духа свободного творчества - как на рабочем месте, так и вне его. Воспитывавшаяся в советских людях потребность в самореализации наталкивалась на бюрократические препоны. Наиболее образованную и культурную часть населения стали обуревать отчетливые антибюрократические настроения, которые демонстрировали потребность в свободе и демократии. Сама же бюрократическая элита постепенно отреклась от тех социальных механизмов и той идеологии, которые обеспечивали ей господство и социальную стабильность в обществе (несмотря на действительно вопиющие преступления властной верхушки и бюрократический произвол).

Исчерпание действенности сложившихся экономических и социальных механизмов стало заметным к середине 1960-х годов. Модернизационный рывок превращался в инерционное затухающее развитие, а вместе с этим снижалась и заинтересованность элиты в достижении результатов, связанных с форсированной модернизацией: поскольку нет крупных и быстрых успехов на пути продолжения модернизации, то связывать с этим расчеты на укрепление и повышение своего статуса нерационально.

Поскольку социальная ответственность элиты не подкреплялась социально-политическими механизмами 'контроля снизу', а была основана на ее заинтересованности в модернизации, то с исчерпанием собственно модернизационного проекта единственным механизмом ответственности элиты остался идеологический самоконтроль. Неизбежное в данных условиях ослабление первоначального идеологического импульса означало и понижение меры социальной ответственности бюрократии. Бюрократическая элита начинает постепенно искать иные пути для реализации своих интересов. Это нашло выражение в развитии коррупции и 'теневой экономики'.

Следовательно, анализируя исторический опыт модернизации и ее исчерпания, мы можем выяснить основной порок советской экономической системы с точки зрения ее модернизационного потенциала. Он заключался в том, что советская система, исчерпав возможности сложившегося экономического и социального механизма модернизации, не обладала способностью создать условия для формирования нового механизма, необходимого для продолжения модернизации в новых исторических условиях. Именно в этом отношении СССР проиграл развитым капиталистическим государствам, которые в 1970 - 1980-е годы сумели совершить пусть и не слишком впечатляющий по темпам роста, но все же довольно существенный рывок в изменении технологий и структуры экономики.

Более того, затухание развития и стагнация 1970 - 1980-х годов в СССР не привели к формированию предпосылок нового модернизационного проекта, а породили своеобразную 'антимодернизационную реакцию'.

 

Антимодернизационная политика 1990-х годов

 

Можно проследить, что все отмеченные выше необходимые компоненты модернизационной политики превратились в России 1990-х годов в свою противоположность. Обладая не самой лучшей, обремененной серьезными проблемами, но в то же время далеко не самой плохой экономико-технической и ресурсной базой для проведения назревшей модернизации, российское общество покинуло путь инерционного затухающего развития и вступило в полосу экономического регресса.

Почему так случилось?

Резкий поворот 1991 года был результатом не борьбы за новый модернизационный проект, а непосредственной реакцией на исчерпание возможностей советского проекта, выразившееся с определенного момента в неспособности плановой системы успешно соревноваться с развитыми странами в области технического прогресса и жизненного стандарта населения.

Этот факт можно легко проследить на материалах идеологической борьбы второй половины 1980-х годов. Нарастающая лавина критики плановой системы за неспособность обеспечить усвоение достижений научно-технической революции и удовлетворить нужды населения не сопровождалась в подавляющем большинстве выступлений идеологов реформ какими-либо конкретными соображениями касательно исправления этих недостатков. Многочисленные указания на более высокую эффективность капиталистической экономики не сочетались с выдвижением развернутых проектов проведения модернизации на основе перехода к рыночной системе. Молчаливо предполагалось, что рынок обеспечит необходимый уровень экономического прогресса и модернизацию 'сам собой'.

Вопреки очевидным урокам истории дело представлялось таким образом, что ускорение развития есть простое следствие избранного экономического строя (то есть его можно просто 'выбрать')[8], а не результат сознательно, настойчиво и целенаправленно реализуемой стратегии, включающей далеко не только экономические компоненты.

В такой постановке проблем проявилось то самое нарастание социальной безответственности советской элиты, которое я отметил выше. Проблемы желали решить за счет нескольких реформаторских фокусов (либерализация+приватизация+стабилизация), а не за счет длительной и упорной работы по претворению в жизнь некоторой новой модернизационной стратегии.

К сожалению, поскольку 'демократическая оппозиция' в СССР была в значительной мере продуктом разложения интеллектуального слоя бюрократической элиты, постольку она была обременена большинством недостатков последней. Свою негативную роль сыграли и идеологическая ориентация этой оппозиции, и характер ее претензий на новую социальную роль в обществе.

Отказ от стратегического подхода к развитию страны был объявлен добродетелью. Прямо и недвусмысленно провозглашалось, что надо прекратить работать ради 'светлого будущего', поскольку 'мы' хотим жить хорошо уже сейчас, а не в будущем. Советская элита решила сбросить с себя прежнюю социалистическую идеологию, чтобы освободиться от остатков социальной ответственности. Нравственной объявлялась мораль индивидуального обогащения 'здесь и сейчас'. Ясно, что все сразу не могут немедленно увеличить свое благосостояние. Явственно подразумевалось, что выиграют в схватке за обогащение только немногие, а проигравшие сами виновны в своем неуспехе.

От социалистических времен сохранилась лишь традиция обещать народу скорое наступление 'светлого завтра' (на этот раз капиталистического), с той лишь разницей, что отныне элита не считала необходимым предпринимать ни малейших шагов для достижения этого 'светлого завтра' для кого бы то ни было, кроме самой себя.

Складывающаяся экономическая система не содержала в себе никаких компонентов, которые обеспечивали бы мобилизацию ресурсов для модернизации. Ценность имело только то, что немедленно могло принять высоколиквидную форму.

Природные ресурсы превратились из источника инвестиционной подпитки экономики в средство быстрого обогащения элиты и средство компенсации нарастающей социальной напряженности (импорт продовольствия и ширпотреба за счет экспорта нефти и газа). Отказ от стратегического подхода проявлялся даже здесь: доходы от экспорта нефти и газа не только направлялись в основном на текущее потребление, но были резко сокращены затраты на модернизацию технологий добычи топлива и на геологоразведку.

Проблема продовольственной безопасности страны игнорировалась. Быстрое вытеснение отечественного производства продовольствия импортом и резкое сокращение субсидирования сельского хозяйства шли рука об руку.

Ресурсы действительно стратегического характера просто-напросто разбазаривались. Конверсия высокотехнологичного военного производства проводилась путем политики финансового удушения предприятий оборонного комплекса, что поставило последние на грань невозможности производить как военную, так и гражданскую продукцию. Финансирование науки и высшего образования было значительно сокращено, что привело к уходу наиболее талантливых специалистов и к широкомасштабной 'утечке мозгов' за рубеж.

Государственный бюджет более не используется для концентрации ресурсов с целью финансирования модернизации экономики. Провозглашаемые в правительственных программах приоритеты развития экономически не подкрепляются, и 'структурная реформа' успешно развивается в направлении примитивизации российской экономики[9]. Опыт СССР и других стран, успешно осуществлявших модернизационные проекты, игнорируется. Никакие попытки выработать собственные подходы к проведению модернизации с учетом современных условий не предпринимаются. Да, собственно, укрепление экономической мощи России, а тем более задача выведения ее в ряды экономически передовых держав даже и не рассматриваются в качестве целей проводимой политики. Недаром длительное время переговоры с МВФ об условиях получения очередного кредита выступали единственным источником вдохновения для конструирования экономической системы новой России.

Все необходимые элементы механизма социальной мобилизации населения на осуществление модернизационной стратегии были разрушены.

Эгалитарная социалистическая идеология была отвергнута и осуждена, а какая-либо другая система взглядов, которая могла бы сыграть социально мобилизующую роль, отсутствовала и отсутствует. Современная российская элита не только не имеет такой системы взглядов, но даже и не пытается ее предложить (несмотря на былой заказ Ельцина на выработку 'общенациональной идеологии', который так и остался гласом вопиющего в пустыне).

Отказ от эгалитаризма сопровождается постепенной эрозией сложившейся в советский период системы социальных гарантий. Глубокий экономический упадок не дает возможности финансировать социальные трансферты в объеме, определенном социальным законодательством. Что касается специфического для СССР феномена - большого сектора социальных услуг, содержавшегося за счет предприятий, - то эта часть системы социальной защиты граждан в основном уже разрушена.

В таких условиях граждане России поневоле обращаются не к каким-либо общенациональным задачам, а к поискам пути индивидуального спасения от кризиса. Этому способствует и складывающаяся в России культурно-идеологическая среда, в которой превозносится примитивный индивидуализм, а состояние разложения и упадка рассматривается почти как естественное и нормальное. Претензии России на более достойное место в мировом сообществе или предложения выработать некий специфический российский подход к выходу из кризиса нередко подвергаются осуждению как проявления великорусского шовинизма.

Новая модернизация России не смогла состояться, потому что при проведении так называемых радикальных рыночных реформ не только не ставилась такая цель, но и были обеспечены все необходимые условия, чтобы никакой модернизационный проект не осуществился.

Трудно сказать, в какие сроки, но, вероятно, в обозримом будущем наступит неизбежная реакция на антимодернизационное поведение современной российской элиты. Модернизация России снова будет поставлена в повестку дня, и снова России придется предпринимать догоняющую модернизацию. Первые признаки такого развития событий уже появились. Даже правящая элита вот уже несколько лет ведет разговоры об инновационном пути развития экономики и о необходимости слезть с 'сырьевой иглы'. Но эти разговоры не приобрели сколько-нибудь заметных практических последствий. Все позитивные достижения администрации Путина в этой области пока состоят в оттягивании проведения реформы образования (что не дает превратить его в узкоэлитную сферу, но одновременно препятствует и его совершенствованию) и в замораживании проекта 'реформы' науки, нацеленного на резкое сужение научно-технического потенциала России.

Поэтому вполне возможен следующий исторический исход: социальные слои, заинтересованные в модернизации России, окажутся не в состоянии получить определяющее влияние на руководство страны, и Россия надолго закрепится в нише третьеразрядного индустриального государства с сырьевой ориентацией.

Но может оказаться возможным и альтернативный исход: выдвижение проекта опережающей модернизации, попытка выдвинуться на рубежи, не достигнутые еще ни одной из наиболее развитых стран.

Однако современные тенденции в развитии экономики и общества дают основания попытаться поставить проблему и принципиально иным образом.

Следует ли вообще мыслить исторические перспективы прогресса в терминах модернизации? Следует ли повторять в ускоренном темпе путь, пройденный развитыми странами, да еще и пытаться обогнать их на этом пути?

Постиндустриальное развитие и наступление эпохи, нередко именуемой эпохой постмодерна[10], ставят развитые страны перед проблемами, с которыми неизбежно столкнется любое общество, совершившее модернизационный рывок на этот уровень развития[11].

А существует ли возможность начать антикризисную стратегию России с поиска путей решения этих (пока еще не слишком актуальных для России) проблем, стремясь выйти на такие рубежи, где существующие проблемы позднекапиталистического постиндустриального общества уже определенным образом разрешены?

Такой подход предполагает, что методы экономической и социальной мобилизации ресурсов российского общества будут подчинены в первую очередь не задаче наращивания объемов производства, ускоренного экономического и технологического роста, а стремлению создать условия для самоосуществления человека[12].

Экономическая и общественная системы должны быть ориентированы на то, чтобы творческий потенциал каждого человека получил наибольшие возможности для своего свободного развития - будь то в производстве, науке, системе просвещения или в создании благоприятных экологических условий. Экономический рост и улучшение жизненного стандарта станут в такой системе своего рода побочным продуктом свободного развертывания творческих усилий людей.

Имеет ли Россия потенциал для осуществления такого, кажущегося полуфантастическим проекта? Да, имеет, но очень ограниченный. Экономическая и технологическая база для такого проекта явно недостаточна, а социальные и культурно-идеологические предпосылки пока трудно оценить - они будут зависеть от способности общества изменить сложившуюся неблагоприятную направленность развития.

В любом случае предложенный 'постмодернизационный' проект не может развиваться с нуля, без предпосылок, и неизбежно потребует параллельного решения задач постиндустриальной модернизации России.

 

Политический класс

№11/2005