Журнал «Золотой Лев» № 75-76 - издание русской консервативной
мысли
От редакции
В начале марта в Москве произошло важное, хотя и
малозаметное для общества событие. Неожиданным образом из уст третьего во властной
иерархии человека - г-на Грызлова, с 2004 года первоприсутствующего в
Государственной Думе, - стало известно, что в Российской Федерации, кто бы мог
подумать, существует правящая партия
под названием «Единая Россия» и что знаменем этой партия является, что совсем
невероятно, «разумный, творческий консерватизм».
До этого момента отечественная политология, изучающая
социально-политические процессы, происходящие в России, была уверена, что
никакой правящей партии в РФ не нет и
что «Единая Россия» является скорее партийной фикцией, то есть «партией власти», специально созданной
правительством из актёров политического миманса для демонстрации присутствия
партийной организации на политической арене, как это делалось в предыдущий
период при создании псевдо-партий с наименованиями «Демократический выбор»,
«Наш дом» и «Единство».
На самом деле, после государственного переворота осенью
1993 года борьба партий в России за возможность быть «правящей» стала
немыслимой. Почему? Да потому, что этот государственный переворот, уничтожив
представительную систему вообще, утвердил в Российской Федерации режим
бюрократической диктатуры. Власть в стране определяется не результатами
выборов, и не тем, какая партия получает простое или квалифицированное
большинство в парламенте или региональных законодательных собраниях, чтобы
формировать исполнительную власть и определять содержание законов; она,
независимо от выборов, принадлежит классу бюрократии.
Вот почему никакие формальные победы, одержанные на
всероссийских парламентских выборах ЛДПР в 1993 году или КПРФ в 1995 и 1999
годах, не влияли ни на состав правительства, всегда состоявшего из бюрократов,
а не из политиков, ни на правительственный курс, который всегда носил
откровенно компрадорский характер и имел своей целью последовательную
ликвидацию российской государственности, утрату ею элементов суверенитета,
переход в иностранные руки всех наиболее значимых материальных активов страны
и, наконец, осуществление таких мер, результатом которых должна быть деградация
коренного населения и постепенное обезлюживание от него российской территории,
чтобы заполнить опустевшие пространства неприхотливыми и трудолюбивыми
пилигримами с Юга и Востока. Как-никак, но дело касается примерно 142 миллионов
аборигенов, и в несколько лет такую масштабную задачу не решить.
Ничего не изменилось и по итогам парламентских выборов в
2003 году. Не единороссовское большинство в Госдуме, созданное в их результате,
решает, какой должна быть внутренняя и внешняя политика России, какие законы
должны приниматься. Это делает бюрократия Старой площади. Именно там решалось
накануне выборов 2003 года, кому доверить места в партийных списках «Единой
России», да и не только в ней одной. Вот почему Госдума, на две трети состоящая
из депутатов её списка, а потому имеющая процедурную возможность делать все,
что ей заблагорассудится, безропотно превращает в законы любые команды,
исходящие из кремлёвских кабинетов, доказывая тем самым ничем не ограниченную
власть бюрократии, то есть её деспотию над страной.
Лидер «Единой России» опрокинул эти ошибочные и предвзятые
представления, не оставив от них камня на камне. Оказалось, что именно «Единая
Россия», а не бюрократия, правит страной и что руководствуется она при этом
«идеологической платформой», содержащей в себе «консервативные ценности». Столь
сенсационное для России открытие осталось незамеченным, так как было
провозглашено более чем скромно, как и положено в России лидеру правящей
партии. Г-н Грызлов сделал это заявление на российско-германской
конференции «Консервативные ценности и социальные реформы. Опыт России и
Германии», проходившей в полузакрытом формате. Как было установлено, от России
на этой конференции была представлена одна только партия. Правящая.
Следовательно, из этого факта можно сделать тот вывод, что лишь «Единая Россия»
является в России консервативной партией, и что консерватизм на русской почве
только в «Единой России» находит своё политическое воплощение. И наоборот, что
делает «Единая Россия» - это и есть реализация русских консервативных ценностей.
Какие же аргументы привел г-н Грызлов, чтобы убедить консервативных
немецких слушателей в истинности этих утверждений? Он начал с того, что обозрел
русскую историю XX столетия, исключив из него - по
совершенно понятным причинам - его первые 17 лет, вероятнее всего потому, что,
на взгляд докладчика, первые два десятилетия прошедшего века Россия вообще не
развивалась, а находилась в состоянии невменяемости.
Когда же она очнулась, то свергла монархическое правление и только тем
и занималась, по версии г-на Грызлова, что «предпринимала попытки модернизации», которые прежде
назывались «реформами», пытаясь преодолеть «отставание от мировых образцов» и
достичь «тех или иных экономических параметров стран, которые считались более
развитыми».
Однако каждый раз эти усилия оборачивались провалами и неудачами. Сначала Россию постигла
неудача с событиями 1917 года, как кажется г-ну Грызлову, потому эта
«модернизация» носила «коммунистический» характер, а идея создания «нового мира»,
надо же додуматься до такого, «была основана на насилии». Затем она потерпела
неудачу в «форсированной модернизации индустрии в 1930-х», так как тоже «порой»
процесс приобретал «насильственный характер», ибо сопровождался «беспощадной
эксплуатацией российской деревни и перемещением миллионов людей за тысячи
километров от их места жительства». И третья «попытка» оказалась не лучше.
Названная г-ном Грызловым «восстановительной модернизацией 1945—1955 годов» «по
окончании войны», она также не задалась, поскольку «в значительной мере» была
«основана на использовании трофейного оборудования и технологий».
Завершая эту ретроспекцию, представленную «в общем и
целом», докладчик сделал следующее обобщение:
«Все эти модернизации носили абсолютно
нерыночный, мобилизационный и в значительной степени насильственный характер.
Причем интересы огромного большинства населения в ходе этих модернизаций не
просто игнорировались, но и вообще не принимались в расчет».
Период русской истории с 1955 по 1985 год г-н Грызлов
пропустил, по-видимому из тех соображений, что в это тридцатилетие ничего не
«модернизировалось», а значит, истинному консерватору и нечего об этом
говорить. Дойдя, таким образом, до последней четверти прошедшего века, он
поведал изумлённым немцам, что
«объявленная в СССР в 1985 году
перестройка первоначально тоже имела черты модернизационного проекта. Однако,
не имея стратегического плана и даже тактической программы, она превратилась в
попытки мелких улучшений реального социализма, которые, как известно, не
удались».
Но Россию не так легко привести в состояние неуверенности.
Пусть ни одна предыдущая «модернизация» её не удалась, а 47 лет из 100 вообще
канули в вечность, словно в черную дыру. Всё равно в 90-е её опять потянуло к
«модернизации. Стране пришла фантазия «адаптировать сложившуюся к моменту
распада СССР экономику к рыночным условиям параллельно со строительством новой
политической системы». И что же? Увы, и на этот раз ничего не получилось.
«Экономические и политические итоги этой модернизации были крайне противоречивы, что привело к кризисным явлениям в экономике (дефолт 1998 года) и политике (пять смен Кабинета с марта 1998-го по август 1999 года, террористическое вторжение в Дагестан в августе—сентябре 1999 года). Большинство экономических реформ 90-х годов были крайне непопулярны, так как экономическое положение широких слоев населения в ходе них ухудшалось».
Всё решительно, скажем резче: коренным образом,
переменилось «с начала 2000 года». Г-н Грызлов не останавливается на
подробностях, не показывает пальцем, но и ежу понятно, что он имеет в виду.
Именно с этого момента, продолжает он, «характер проводимых в России
преобразований изменился». Почему? Причин две. Во-первых, «в их центр был
поставлен обычный российский человек, со всеми его достоинствами, недостатками,
трудовыми и потребительскими навыками, ценностями, сомнениями и надеждами»,
во-вторых - «партия «Единая Россия» избрала для России именно такую, наиболее
общественно приемлемую, модель социально-консервативной модернизации». Лидер
«правящей партии» не называет третью причину. Но это всё та же скромность, если
не сказать: застенчивость.
Российский консерватизм, - поясняет г-н Грызлов, - это
немецкий реформизм. «У них много общего».
«Эту конструкцию можно перевести как
модернизацию, основанную на осторожных преобразованиях, хорошо понимаемых и
принимаемых безусловным большинством общества. Это — не попытка достичь всего и
сразу, а стремление сделать необходимые изменения максимально бесконфликтными,
а значит, устойчивыми и необратимыми».
Закончив на крещендо исторический обзор истории России в XX веке, продолжавшийся до сих пор за упокой, г-н Грызлов
разъяснил, что собой представляют «убеждения» «современного российского
консерватизма», который уже вплотную сблизился с «классической консервативной
традицией». Как полагает вождь правящей партии, существующему в России режиму
присущи следующие идеологические ценности:
«Категорическое неприятие революционного
пути развития; отказ от популистских, нереалистичных подходов в политической
деятельности, отказ от доктринерства, от мертвых схем, от утопий как во
внутренней, так и во внешней политике; поддержка стабильности правил
«экономической игры», защита законно приобретенной собственности; отказ от
абстрактного подхода к человеку, внимание к реально существующим людям, живущим
в обществе, адресность преобразований; приверженность патриотическим ценностям;
признание роли традиционных конфессий; поддержка семейных ценностей; стремление
к сохранению и передаче традиций, сохранению традиционной общественной морали и
нравственности; особое внимание к таким базовым функциям государства, как
оборона, безопасность, правопорядок и справедливый суд; стремление к сохранению
оправдавших себя общественных и политических институтов при отсутствии
стремления к их консервации; внимание и поддержка по отношению к общественным
группам, наиболее незащищенным перед лицом радикальных перемен».
От прошлого к идеалу, от идеала к практической политике.
Какова же «в общем и целом» реальная политика «правящей партии»? Её цели,
задачи и убеждения столь же консервативны, как и её идеология.
«политика Российского государства должна
проводиться с учетом лучших традиций российского общества, его
многонационального и многоконфессионального характера».
«Россия должна быть страной, где в полной
мере обеспечены права и свободы человека и гражданина, созданы условия для
свободного развития личности».
А всё для того, чтобы Россия могла «играть важную
стабилизирующую роль в мире». И уже есть заметные и даже выдающиеся достижения:
«Наступил период стабильности». «Реальные доходы населения растут на 10—12
процентов в год, что даже выше роста производительности труда». «Повысился
уровень жизни основных групп населения». «Впервые за многие годы реформы не
проводятся за счет народа».
Затем поток грёз, заставляющий вспомнить то Хлестакова с его воодушевлённым и беззлобным враньём,
то Остапа Бендера с беззаботной, стирающей всякие границы, фантазией, увлек
г-на Грызлова очень далеко.
«Любые реформы должны проводиться в рамках
единой стратегии развития страны». «Мы считаем вопросом первоочередной важности
эффективность социальной политики». «Наш консерватизм заключается в особом
внимании и бережном отношении к своей культуре и традиционным институтам
общества: семье, собственности, традиционным религиозным конфессиям, школе, к историческому
опыту». «Мы не можем перекладывать расходы, возникающие в ходе модернизации, на
плечи малообеспеченных слоев. И в любом случае мы должны компенсировать эти
расходы качеством услуг, улучшением дел в этой сфере. Общая схема может быть
только такая: “Да, возможно, будет дороже, но обязательно лучше. Взамен вы
получите те или иные новые возможности, комфорт, иное качество услуг”».
Апофеоз наступил в заключительной части речи. Она была
прекрасна. Это был «мастер-класс» непревзойдённой, глубокой и весьма
убедительной политологии. Поскольку у России нет собственной «политической
шкалы», по которой можно было бы дать характеристику «Единой России», ибо здесь
до сих пор не могут определить, где «право» и где «лево», используя для
ориентирования сено и солому, докладчик взял за образец «западноевропейскую
шкалу». Благодаря милям, баррелям, фаренгейтам и евро г-н Грызлов безошибочно
выяснил, что её «система ценностей и программа действий могли бы называться
правоцентристскими». А правоцентристами в Европе принято называть образцовых,
разумных, творческих консерваторов, к каковым, на основании всего изложенного,
и надлежит причислить «Единую Россию».
«Разумный консерватор ищет поддержку в
широких слоях общества и черпает в обществе свою энергию. Более того, из
исторического опыта разных народов можно констатировать, что разумный,
творческий консерватизм всегда социален. Он не игнорирует интересов немного
«инерционного», консервативного большинства, не сковывая при этом позитивно
настроенного новаторского меньшинства. При этом он не дает этому меньшинству
менять что-либо слишком быстрыми темпами, а деструктивные меньшинства
предпочитает блокировать. Поэтому разумный консерватизм еще и исключительно
демократичен».
Если бы речь не шла о 1000-летнем государстве, всего лишь
15 лет назад его правителями раздробленном и измельченном на пятнадцать частей,
которые, в свою очередь, распались или были расчленены на сотню осколков со
своими законами, правительствами, таможнями и декларациями о государственном
суверенитете, если бы на этом пространстве не происходило вымирания населения,
превысившего за этот период более чем 20 миллионов человек, что составляет
почти 10 процентов, если бы экономика, существовавшая на этих пространствах,
занимающих шестую часть земной суши, не была разгромлена так, словно её
подвергли атомной бомбардировке, то доклад можно было бы признать образцом
красноречия. Но слушавшие этот текст немцы не хуже русских знают, что все, что
произносил г-н Грызлов на этой русско-немецкой конференции, относительно
России, было, с одной стороны, бесспорным и смехотворным враньём, а с другой –
безусловным невежеством.
Невежественно видеть одну лишь «модернизацию» в революции
1917 года, в индустриализации 30-х или в восстановлении территорий, разрушенных
в ходе оборонительной войны России с напавшей на неё Европой в 1941-1945 годах,
которая осуществлялась в конце 40-х годов. Возможно, западная «толерантность»,
являясь оборотной стороной западного лицемерия, диктовала г-ну Грызлову, не
устающего раболепствовать перед иностранцами, нормы поведения. И он говорил
именно так, а не иначе, чтобы не выглядеть перед присутствовавшими немцами
русским варваром.
Но революция, вне зависимости от того, в какой части света
она происходит и кто в её результате оказывается у власти, не модернизирует
государство, а производит в нём глубокий переворот, сметая отживший социальный,
политический или экономический строй и заменяя его другим, что является
предпосылкой для её броска вперёд.
Модернизировать – то есть осовременивать, можно лишь то,
что устарело, модернизировать невозможно то, чего нет, но можно то, что есть, однако не
удовлетворяет текущему состоянию дел. Например, станок, машинный парк,
технологию изготовления того или иного изделия. Но нельзя модернизировать
страну, население страны или государственные институты.
Если же приходится заново строить разрушенные
бомбардировками или боевыми действиями заводы, чаще всего на той же территории,
где они находились до войны, то считать это модернизацией можно лишь в виде не
очень умной оговорки. Индустриализация страны, если она увеличивает её
промышленный потенциал на порядок, вовсе не модернизация, а необходимая
предпосылка дальнейшего развития на новой ступени, после чего она из аграрной
становится промышленной, а её население из сельского – городским.
Теперь о том, удался ли России XX
век. Как полагает г-н Грызлов, представляющий «партию власти», русская история
в этом отношении не заслуживает иной оценки, кроме «неуда». Но разве не русская
революция радикально видоизменила картину мира и разве не революция превратила
Россию из великой европейской державы в сверхдержаву, одну из двух, которые
определяли судьбу человечества на протяжении по крайней мере пяти десятилетий?
И не был ли точно такой же результат у североамериканской революции? Или у
великой французской? Или у великой китайской? Разве не благодаря им страны, в
которых они происходили, каждый раз становились после из совершения великими
державами современности, а их население – великими нациями. Г-ну Грызлову,
воображающему себя истинным консерватором, не нравится насилие. Он «категорически» не принимает
«революционный путь развития». Но какая
революция обходится без насилия? Революция и есть непосредственное насилие,
которое с полным правом называют «повивальной бабкой истории». Смеем утверждать, что трудно
вообразить более нелепого утверждения. Даже за каждым выдающимся явлением в
религии, науке, технике или искусстве тоже стоит такое «развитие», которое в
конечном счёте обеспечил «революционный путь».
Нет необходимости разбирать дальше речь г-на Грызлова. К
тому же он – не демосфен «Единой России». Отметим лишь, что при таком отношении
к развитию страны, какие позволил себе лидер «партии власти», ничего хорошего
ожидать не приходится. Внимание это выступление заслуживает лишь потому, что
оно обращено не к собственной стране, а к загранице. Это «экспортный товар»,
предназначенный для европейских и североамериканских политиков. Либеральная
риторика перестала там быть модной, а потому Москве, которая находится в
фарватере того, что предписывает ей Вашингтон, Лондон, Берлин и Брюссель,
приходится соответствовать, не отставать и своевременно «модернизироваться».
Для внутренней политики предназначалась другая речь, произнесенная совсем недавно. И принадлежит она не лидеру «партии власти», а президентскому чиновнику, заместителю руководителя Администрации Президента и одновременно помощнику Президента РФ г-ну Суркову на его встрече со слушателями Центра партийной учебы и подготовки кадров ВПП «Единая Россия» 7 февраля 2006 года и опубликованная 22 февраля.
Для г-на Суркова показной, лексический консерватизм
«партии власти» - не указ, не руководство к действию и даже не «информация к
размышлению». В отличие от того, что произносил г-н Грызлов, помощник
президента декларирует откровенный
ультра-либеральный курс. Его квинтэссенция выражена в призывах, с которым режим
обращается к будущему партийному активу «Единой России»: материальный успех,
свобода и справедливость. От формулы классического русского консерватизма –
православие, самодержавие, народность - в нём нет ничего. Место православия
занято здесь меркантилизмом, стяжательством и сребролюбием, место самодержавия
– произволом, а место народности – раздачей милостыни. Что это, как ни ярый
либерализм?
Право на
материальный успех в либерализме означает право на эгоизм, который для
абсолютного большинства превращается в право на бедность. Право на свободу в
либерализме означает право на индивидуализм, который оборачивается правом на
безответственность и на любую, какая только возможна, форму греха. Наконец,
право на справедливость, когда баснословное богатство соседствует с
беспросветной нищетой, сводится к праву на получение пособия, спасающего от
голода, но исключающего человеческое достоинство, на ночлежный дом вместо
собственного жилища, к праву на общественное призрение.
Сурковский
человек, который должен быть активистом настоящей «партии власти», а не той
фиктивной партии, от имени которой выступал Грызлов, хочет для себя
материального успеха и свободы, зато от мира и страны пребывания, которую он не
обязан считать своей, он требует справедливости; ему все должны, а он – никому.
Никакой ответственности – лишь нажива и безотказное следование своим прихотям.
Вряд ли возможна цивилизация, тем более русская цивилизация, в которой подобный
«человек» действительно выступал бы опорой общества и государства. То и другое
он будет в состоянии лишь уничтожать с воодушевлением идиота.
Подробный
анализ выступления г-на Суркова будет представлен читателям в следующем выпуске
«Золотого льва».
15.03.06