Хотя конституционное право с декабря 1993 года не знает термина печать и не придаёт свободе печати характера конституционной свободы человека и гражданина, но она, безусловно, растворена в более общей, хотя и менее значимой категории информации, являясь всего лишь её частным случаем.

Постольку, поскольку до настоящего времени, начиная с эпохи борьбы за “эмансипацию” общества от пресловутой 6-й статьи, никто, насколько известно, не посягал на эту свободу, а ограничения касаются теперь лишь способов, благодаря которым информация может быть изыскана, получена, передана и т.д., позволим себе встать на иную точку зрения, не совпадающую с общепризнанной.

Сначала обратим внимание на одну конституционную особенность. Возможно, авторы этого Акта сознательно заложили её в упомянутую ст. 29, где она содержится в скрытом виде: массовая информация должна быть в Российской Федерации абсолютно свободна; она ничем не может быть ограничена; но обычная информация ограничивается “законными способами”.

Из этого следует, что если свобода массовой информации ничем не ограничивается и законность её поиска, получения, передачи, производства и распространения не предполагает какого-либо регламентирования, то простая информация, напротив, допускается лишь такими способами, которые предусмотрены и определены законом. Простая информация стеснена перечнем сведений, составляющих государственную тайну, а для массовой информации государственных тайн не существует. В области массовой информации цензура запрещена; простая информация, напротив, подцензурна, ибо цензура в той или иной форме, конечно же, содержится в требовании узаконения любых способов её трансформации с момента появления и до акта потребления.

Массовая информация является особой, специализированной формой информации. Она принципиально отличается от информации, которая возникает при передаче тех или иных сведений от одного человека к другому. Чтобы информация превратилась в массовую информацию, её должны осуществлять благодаря двум факторам производства - особым средствам массовой информации и наличию особой корпорации, которая профессионально эксплуатирует эти средства. Статья 29 Конституции, ограничивая свободу простой формы информации, принадлежащей в силу этого обычным гражданам, представляет абсолютную свободу массовой форме информации, которая принадлежит исключительно корпорации. Таким образом, в отношении информации свобода всех граждан подменена привилегией одной корпорации.

Теперь становится понятным, почему корпорация владельцев средств массовой информации (телевидения, радио, газет, журналов и т.п.) так настойчиво боролась за принятие Конституции 1993 года и так упорно стоит теперь на стороне “партии начальников” в её политической конфронтации с тем, чему она противостоит – “партией народа”. Эти действия обусловлены своеобразной сделкой, которую заключили между собой цех профессиональных информаторов, которому предоставлена монополия на средства массовой информации, и “партия начальников”, которая позволяет ему себя обслуживать.

Цех, таким образом, приобрёл себе и только себе корпоративную свободу, расплатившись свободой других. Он эмансипировал себя от государства, сделав всех остальных его заложником. Корпорация массовой информации освободила себя от цензуры, отдав на произвол цензуры все остальные виды собственно информации, иначе говоря, сделав подцензурной саму жизнь, все её проявления, за исключением, разумеется, самоё “массовую информацию”, эту священную корову, вокруг которой “защитниками демократии” устраиваются время от времени ритуальные пляски. Что же касается “партии начальников”, то она приобрела мощного союзника, который профессионально обеспечивает её власть над обществом благодаря новым средствам контроля, объектом которых является не субъективная воля человека, а его коллективное сознание.

Во времена подцензурной прессы многим казалось, что стоит только отменить зримый символ официального подозрения (цензуру), как высоконравственная журналистика оплодотворит читателя, слушателя или зрителя потоком кристально чистой правды. Думалось, что если в государстве уничтожить цензуру, то само собой власть в государстве из безнравственной тут же превратится в нравственную. И в отношениях между властью и гражданами восторжествует не насилие и обман, а мудрость и закон.

Как журналисты, так и большая часть интеллигенции предчувствовали в свободе печати некий золотой ключик, которым можно открыть ту самую заветную дверь, за которой молочные реки текут в кисельных берегах, ту самую дверь, которую, как они наивно полагали, наглухо заколотили ещё во времена Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича.

Закон о печати (в более широком и современном смысле - о средствах массовой информации), радикально аннулирующий цензуру, стал, таким образом, своеобразным “Карфагеном”, который надо было взять во что бы то ни стало, чтобы затем окончательно и бесповоротно упразднить. Этот закон в недавнем прошлом рассматривался в политической надстройке как одно из главных требований оппозиции наряду с борьбой за упразднение государственных привилегий компартии.

Закон скоропалительно приняли, пресловутую статью “в едином порыве” отменили. Что же произошло с печатью, как традиционной полиграфической, так и современной - электронной? Стала ли она, повторим известную патетику молодого Маркса, “зорким оком народного духа”, воплощённым доверием народа к самому себе? Можно ли сказать, что свободные СМИ - это “воплотившаяся культура”, преображающая материальную борьбу в духовную, которая идеализирует её грубую форму? Превратились ли они, обретя свободу, в такое “духовное зеркало”, в котором народ видит самого себя?

На каждый из этих вопросов, если не лукавить, можно дать лишь отрицательный ответ. За небольшими исключениями практически все средства массовой информации пристрастны, тенденциозны и лживы. Чем дольше они существуют в условиях свободы, тем сильнее проявляется из зависимость. Чем настойчивее они провозглашают свою девственность, тем основательнее убеждённость в их грехопадении. Чем больше они агитируют и проповедуют, тем меньше они информируют.

А раз так, то спросим себя: что же произошло в мире массовой информации на самом деле? Отмена формальной, административной цензуры не сделала печать свободной от цензуры вообще. Сменилась только форма её зависимости. Функция, ранее принадлежащая цензорам, перешла сначала к самим журналистам, установившим в собственной среде своеобразную охоту на ведьм, а затем она плавно перетекла к собственникам денежного капитала, финансирующего средства информации.

Идеологическая цензура обрела своё новое воплощение в цензуре финансовых магнатов. Господство власти как таковой, власти, воплощённой в институтах партийного государства, дополнилось властью денежных мешков.

Редакционная богема России, не успев толком насладиться свободой от цензуры, приобрела и неожиданную свободу от материальной независимости, лишившись обязательных государственных дотаций и поддержки со стороны существовавшего тогда советского среднего класса - своего главного потребителя, составлявшего до так называемых “либерально-демократических” реформ 80 процентов всего общества. Журналистике пришлось срочно выбирать - или исчезнуть как самостоятельный класс, не имея собственных средств существования, или довольствоваться ролью нахлебницы и содержанки у богатых покровителей. Метафора о второй древнейшей профессии, вернувшись из прошлого, опять стала более чем актуальной. Уровень нравственных качеств сословия журналистов оказался сильно преувеличенным. Продавать теперь приходится не рукопись как товар, а себя в качестве товара.

Такова проза жизни, с которой смирились и “бесстрашные” газетчики, и въедливые репортёры, и вездесущие телекомментаторы. Как существовать, а не как писать - таким оказался основной вопрос для журналистов, получивших формальную свободу. Что стало для них гарантией высоких заработков и хорошим тоном? Если, отвечая на этот вопрос, не лгать, то инстинкты, а не убеждения, беспринципность, а не принципиальность, подобострастие, а не гордость. Почему такое оказалось возможным?

Скорее всего превращение кичливого номенклатурного гранда, каким была пресса при КПСС, в дичающего и звереющего на глазах мещанина от информации обусловлено двойственным характером самих средств массовой информации. Сам двойственный характер до поры до времени не проявлялся лишь благодаря экономическим особенностям предыдущего коммунистического строя.

С одной стороны СМИ - безусловная форма творчества, обособленный вид духовного производства, который не допускает ни бюрократического вмешательства, ни принудительного ограничения. С другой стороны они - особая отрасль материального производства, которая подчиняется объективным закономерностям, присущим предпринимательству. В этом качестве они должны соответствовать реально существующим в стране экономическим порядкам. Как говорится: с волками жить, по-волчьи выть.

Пока печать, как и все другие отрасли культуры, находилась (находилась скорее номинально, чем в действительности), в общенародной собственности, свобода печати сводилась к свободе деятельности журналистов, то есть к свободе творчества. И ограничения печати могли тогда относиться лишь к ограничению субъективной воли автора.

После того как печать, как и остальные сферы деятельности, была подвергнута денационализации, то есть приватизирована, как только она обрела частный характер, свобода печати оказалась низведённой до свободы предпринимательства с использованием средств печати и профессиональных журналистов, а сама свобода в этой сфере духовного производства свелась для журналистов к ничем не ограниченной возможности делать деньги, продаваясь владельцам издательств и СМИ. Журналистика опустилась до уровня раболепства.

Печать как разновидность коммерции фабрикует специфический вид товара - массовую информацию. Этот товар, в прошлом имевший одну только газетную и журнальную форму, обрёл новое качество после изобретения сначала радио, затем телевидения, продукция которых, особенно последнего, в состоянии гипнотизировать потребителя, создавая в его сознании представления, не имеющие ничего общего с действительностью, тем более с принципами морали, нравственности или патриотизма. Вся проблема современной свободы печати сводится к пониманию подлинного общественного значения этой отрасли, её влияния на ход политических процессов, её способности определять общественное настроение и управлять им, а значит - управлять косвенным образом поведением огромных масс населения.

Борьба за или против свободы печати представляется не разновидностью борьбы за свободу вообще, не стремлением к творческой свободе и, конечно же, не “естественным” желанием свободно торговать массовой информацией как товаром. Она - часть политической борьбы и в этом смысле столь же пристрастна, если не сказать - цинична, как и любая другая форма борьбы за власть.

Следовательно, свобода печати, мечту о которой платонически лелеяло русское общественное мнение, оказалось бессодержательным, пошлым и опасным мифом. В действительности печать вообще не может быть свободной, как не может быть свободной ни одна отрасль общественного производства, как не может быть свободной ни одна социально значимая профессиональная деятельность.

Предназначенная не для элитного использования, а для усвоения “мирными народами”, продукция СМИ, - это низкосортный суррогат публицистики и беллетристики, не более чем “гремушки”, высокое качество которых, такие как достоверность, правдивость, беспристрастность, а в последнее время и патриотизм и русский национализм, лишь имитируется.

Свободную по-настоящему печать наполняют содержанием не творчески и, тем более, не экономически свободные журналисты, а реально господствующие в государстве антинациональные и антисоциальные силы, стремящиеся доминировать везде, - и в экономике, и в обществе, и в культуре, и во властных институтах.

Таким образом, вместо того чтобы способствовать действительной свободе человека, освобождению его духовной и общественной жизни от множества пороков, соблазнов и различных видов угнетения, “свободная печать” оказывается одним из средств его морального подавления. Qualis rex, talis grex (каков царь, такова и толпа).

Примеров из практики деятельности отечественной СМИ, подтверждающих сказанное выше, несть числа. Если отслеживать одни только московские издания, не считая потока ретирадных кляуз и невежества, низвергаемых телевидением, то каждый день мартиролог “безумного, злого и моментального” составит увесистый том. У автора не было ни желания, ни возможности заниматься этим ассенизаторским сизифовым трудом, хотя подходящие примеры отнюдь не ухудшили бы сам материал. Поэтому в качестве источника безусловного злоупотребления свободой печати в России взято первое, что попало под руку – один выпуск претенциозного журнала “Персона” (№ 12 за 1999 год), оказавшегося в распоряжении автора совершенно случайно.

Андрей Новиков, используя примеры с “распадом классических империй”, таких как Французская, Испанская, Британская, а также “распадом” Великого Рима и “Священной Римской империи”, абстрактно фантазируя о будущем, снисходительно уговаривает русского читателя смириться с “распадом советской империи”, которая “вряд ли станет исключением”, ибо “она не восстановима”. “Когда я слышу о том, что Россия и Украина (Россия и Белоруссия) должны объединиться на том основании, что они “родственные” народы, я спрашиваю: вы когда-нибудь видели, чтобы родственники заключали между собой браки? Это называется кровосмешением” При этом г-н Новиков в качестве такого противоестественного случая в истории приводит пример Гитлера, аннексировавшего Австрию, отождествляя, следовательно, Великороссию - Германии, а Украину - Австрии. Пример выбран подлейший, рассчитанный на невежественную русофобствующую образованщину, которая называет себя “русской интеллигенцией”. Государство Австрия с государствами Германии непрерывно воевала; Украина с Россией – никогда. Австрия была государством с более чем тысячелетней историей, которую история собственно Германия совсем не знала; Украина, являясь понятием географическим, никогда не была государством. Воссоединение Малороссии с Россией произошло в результате восстания малороссов, находившихся под властью Польши; воссоединение Австрии с Германией произошло после того, как Австро-Венгрия распалась, и Австрия, населённая немцами, практически единодушно потребовала аншлюса, встретив части Вермахта манифестациями и цветами. (Заметим, что ещё Н.Я. Данилевский предвидел присоединение австрийских немцев к германской нации в случае “разрушения Австрии”. Но образованцы “Россию и Европу” не знают и знать не собираются). Читаем дальше: “В СССР “колонии” были вмонтированы в метрополию на правах национально-территориальных образований”, “они были вмонтированы в империю через власть, которая пронзала их, подобно тому, как стальные конструкции пронзают живую плоть”, в связи с чем “распад империи обернулся распадом самого государства”(понравившаяся мысль повторена в сравнительно краткой статье дважды). И это не более чем злобный антирусский бред, поскольку ни в Российской Империи, ни тем более в СССР никаких “колоний” не было и быть не могло. Для г-на Новикова “то, что случилось с СССР”, то есть политическая кончина существовавшей формы российской государственности, - “рождение новой империи, нового культурного сообщества, нового пространства, которое будет питаться ресурсами СССР в течение столетий, тосковать по утраченной стране, творить Ренессансы и Реставрации. Подобно тому как Западная Европа в течение столетий питалась духом Великого Рима, непрерывно стремясь вернуться к созданной им единой цивилизации”, лукаво оговариваясь при этом: “быть может”. Данный пассаж из той же области бредовых фантазмов, обнажающих авторскую ущербность: ретроградную некрофилию, страсть к смерти и любование трупами. Вот только трупом эта человеческой нечисть хочет видеть Россию.

Ещё одни псевдо-экзистенциалистские упражнения – директора Московского дома фотографии Ольги Свибловой. Для неё история – “проективное поле для актуальных ассоциаций, а не раз и навсегда установленная объективная истина”, “искусство – магическое зеркало, наследство от волхвов”, при этом тут же, имея в виду Россию, утверждается – “современного искусства практически нет” Кумиры этой эстетствующей особы – Ван Гон, Матисс, Гоген, а “звёзды мировой художественной сцены” – Бойс, Раушенбург, Джад. Что же касается русского искусства, то упомянут лишь некий “Гриша Брускин”, у который “после прорыва “железного занавеса” на проведённом в 1988 году аукционе “Сотбис” купили картину за миллион долларов. Г-же Свибловой, называющей поколение брускиных “первыми гонцами живой, новой России на Западе”, не приходит в голову, что и организаторы аукциона, и сам Гриша Брускин были всего лишь политическими напёрсточниками, превращавшими деятелей искусства, обладавших доверчивыми куриными мозгами, в иуд, продавшихся за “тридцать сребреников”. Напомним, что такая же операция была проделана с шахтёрами, которых поманили сотней баксов за тонну угля, которую у них пообещали купить, в обмен на политическое требование по развалу единой России.

Затем в журнале приводятся инфантильные откровения “режиссёра-рецидивиста Беляковича”, считающего себя ещё и “честным человеком”. Белякович – главный режиссёр “Театра-студии на Юго-Западе” и, как он сам выражается, “прежде всего лицедей”. Вся история театра, откровенничает режиссёр, “это цепь пе-ре-ступлений”. Пикантные подробности: в пионерском лагере его застукали на воровстве яблок; в молодости, чтобы учиться ещё в одном вузе, что законом не допускалось, выкрал из канцелярии пединститута аттестат зрелости; чтобы оборудовать студию, “воровали на окрестных стройках”. Чтобы оправдать утверждение, что “воровство – это наша форма восстановления справедливости”, Белякович приводит примеры из жизни Макария Великого и Серафима Саровского, которые якобы не сопротивлялись совершаемому над ними насилию и помогали самих себя грабить. “К чему знание законов, когда у нас закон законом, а жизнь жизнью, между законом и справедливостью - пропасть”. Наверное не случайно, что г-н Белякович старинный приятель тоже режиссёра “Володи Гусинского” и по совместительству судья-шоумен в телепередаче “Суд идёт” на принадлежащем всё тому же Гусинскому НТВ.

На полном “серьёзе” Басилашвили пересказывает неправдоподобные истории, связанные с семейными преданиями. О том, например, что его деда Ношревана Басилашвили, “полковника царской армии”, разжаловали, потому что он женился на иностранке, а “военному жениться на иностранке было запрещено”. Что разжалованному полковнику “доверили пост в полиции”. Что он поймал бандита по фамилии Джугашвили и отправил его в тюрьму, но, став “великим вождём”, в 1939 году, через сорок лет, тот “всё припомнил”, в связи с чем “деда арестовали и посадили в тюрьму”.

Г-н Басилашвили понимает, что “страна ухнула в Средневековье”, однако при этом “есть надежда, что эволюция в России будет идти правильно”. Благодаря чему? “Свободе слова, выбора, многопартийной системе, свободе выезда, моему праву на поглощение (!?) любой информации”. Замечательное сочетание тошнотворного со снотворным.

Вот его убогие представления о “демократии”. Это когда “люди по всем спорным вопросам обращаются в суд, который бы решал их проблемы по закону”, и чтобы были созданы “такие условия в стране, чтобы просьбы отпадали сами по себе, и если у человека нет жилплощади, надо сделать так, чтобы он имел возможность и право её себе купить, а не ждать, когда некий добрый дядя даст ему с барского плеча”, и чтобы законы, которые бы обеспечили эти права, создавали депутаты. “У нас была только либерализация цен и приватизация. Всё, больше ничего. А нам необходимы реформы экономики, власти, судебных органов, прокуратуры”. Но “страна просто не осознаёт, что есть демократия”. Начиная с Рюрика, “Россия была рабской страной”. В Российской империи тоже существовал “тоталитарный режим”. После октября 1917 года жители России “на 75 лет рабами стали”. Коммунисты убили, полагает Басилашвили, “60 миллионов ни в чём не повинных русских людей”. Параноик Ульянов-Ленин, “лысый бандит”, “всю генетику нарушил, выбросив из страны самых достойных людей”. “Нет ни родного крупного политического деятеля, за кем бы пошло нация!”. И тут же об особенностях русских: “Ой смотри, дом у соседа – под железной крышей. Сжечь его! Я сам в землянке, пусть и он – в землянке”. “Мы думаем только о собственном желудке, и больше – ни о чём”. “Мы только мошки, мы ждём кормёжки”. Как вы хотите, чтобы после этого (?!) демократия развивалась по человечески?”. Кого сожгли? Под одной Москвой, как в своё время сообщил министр внутренних дел Куликов, построено более 500 тысяч поместий стоимостью от 100 тыс. долларов, каждый из которых – результат хищничества и мошенничества, и нет ни одного случая их поджога. В каких землянках жили русские? Когда? Разве что в период варварской агрессии против России столь любезной Басилашвили Европы во главе с Третьим Рейхом. Басилашвили кажется, что он излагает собственные мысли, на самом деле – чужой текст, в котором нет ни слова правды.

О приватизации. Басилашвили свято верит, что Чубайсу – “одному из самых умных людей мира” - коммунисты не дали возможность работать по-человечески и разделить общенародное имущество на 150 миллионов человек “по справедливости”. Но “весь этот кусок попал к ним в карман”. Это не Чубайс, а “они” “объегорили нас с этой приватизацией”. То, “что должны были получить трудовые коллективы”, досталось “директорам производства, парторгам, главным инженерам”. А ведь они “руководить производством не умеют, потому что мим всегда руководили сверху”.

“Дума специально не создаёт законы, чтобы заморозить развитие страны”. “Сейчас наблюдаю, как идёт развитие нашей промышленности. Вот возьмите “Жигули” – жуткая машина. У меня “шестёрка”. Едет, славу Богу. Ой, что-то застучало. Ой – перестало, - поехали! “Надо поддерживать нашего производителя!” – кричат. Не надо поддерживать. Захотят выжить – выживут”.

Лариса Кукушкина, написавшая это свидетельство умственного убожества Басилашвили, утверждает, что он – “порядочный человек”. Видимо не случайно во времена Съездов народный депутатов, на которых Басилашвили “защищал Гайдара”, он, по его словам, однажды “чуть не лишился жизни”, “был весь избит и оплёван”, ему “бросали в лицо горсти медных монет”. Народ, (“эти, с красными флагами”) которого Басилашвили ненавидит “до сердечной боли”, всего-навсего ответил ему его же монетой.

Следующий материал – памфлет Николая Соколова “Бульбашбаши” о президенте Белорусской республики А. Лукашенко, до краёв переполненная, разумеется, авторской ненавистью и злобой к своему герою. Лукашенко не президент, а “именующий себя белорусским президентом”. Он “похож на “президента” в обыденном смысле этого слова примерно так же, как любимая пэтэушниками российская группа “Жуки” похожа на “The Beatles”. “Враг демократии” и “варвар”. “Чистых кровей авантюрист”, такой же как Лжедмитрий II. И так далее и тому подобное. А почему столь задорно? Не потому ли, что “голосовал в единственном числе в Верховном Совете Белоруссии против Декларации о белорусском государственном суверенитете”, что “свято убеждён в необходимости восстановления союзного государства”.

Корреспонденту итальянской “Ла Стампа” Джульетто Кьеза, живущему в Москве почти 20 лет, дали поместить интервью под заголовком “Маленькая страна Россия”. Из-за следующего суждения: “Россия потеряна. России, в которой вы живёте, через десять лет не будет. Будет другая – маленькая страна, потому что большая её часть окажется в чужих руках и будет служить другим интересам… Россия будет колонизирована, она и сейчас уже колонизирована Америкой на девяносто процентов. У вас нет национальной валюты, у вас валюта – доллар”.

Наконец, эссе политолога Виктора Гущина “Самая последняя утопия”, в действительности - набор вредных, бестактных интеллектуальных провокаций, несовместимых с тем, в каком положении находится сейчас Россия, русский народ и русское самосознание. Гущин ёрничает: Третья мировая война уже произошла. Она велась в 1985-1999 годах. Её результат – “с политической карты мира исчезло огромное государство, великая держава”. (О том, что имеется в виду Российского Государство, даже не упомянуто). Однако для философствующего в духе Чаадаева г-на Гущина никакой “глобальной катастрофы не произошло; мы её миновали, даже не заметив”. “Просто произошёл разрыв всемирной цепи в наиболее слабом его звене”. “Мы являемся свидетелями глобального перевоплощения, своего рода всемирной психологической перестройки”. “Планета незаметно вступила в ту полосу развития, когда гражданин государства превращается в гражданина мира, где понятие “права человека” распространяется не на одну какую-либо страну или группу стран, а на всю планету. Это в свою очередь означает, что человек становится суверенной личностью, свободной и полномочной, для которой понятие “Государство – это Я” становится приоритетным и основополагающим”. “Главное состоит в том, что в истории развития гражданского общества завершается эпоха демократии”. “Демократия давно перезрела, стала загнивать на корню, внутренне себя исчерпала”. “В существовании… любых… избираемых форм управления и согласования интересов сегодня абсолютно нет никакой необходимости”. И апофеоз гущинского идеала: “человек появился на свет свободным, без государства, общества, царей, президентов, министров, депутатов. Таким он в душе остался. Люди по своей духовной, нравственной, если хотите, даже биологической природе - анархисты”. “…утрачивают своё былое значение такие понятия, как коллектив, общество, государство. Их время уходит. На первое место выходит индивидуум, человек, личность”. “Наступает Время Человека”. Почти по Горькому, когда разложившаяся личность, спившийся человек, опустившийся “на дно” индивидуум Сатин восклицал, обращаясь к себе подобным и имея их в виду: “человек, это звучит гордо, это великолепно”. Этот образ, а не абстракции Гущина, как нельзя лучше показывает для русского читателя, где должны оказаться “индивидуумы, человеки, личности”, когда социальное, общинное, соборное, государственное уступит место биологическому, во что его пытаются тянут такие интеллектуальные циники, как г-н Гущин, и использующие его хозяева издательств, для которых понятие Россия – звук пустой или опасный.