Журнал «Золотой Лев» № 97-98 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

В.Д. Соловей

 

ВОССТАНИЕ РУССКОЙ ЭТНИЧНОСТИ[1]

 

В России наметилась долговременная тенденция изменения этнического баланса: сокращение абсолютной численности и доли русских и ряда других российских народов и повышение численности и доли иммигрантов из Средней Азии и Китая в составе населения. Между тем западный опыт позволяет вывести эмпирическую закономерность: повышение свыше определенного уровня доли иммигрантов, <расово чуждых> автохтонному населению, ведет к дестабилизации принимающей страны. Так что же, в перспективе через 10-15 лет России придется столкнуться с восстанием <иноплеменной> этничности, первые признаки которого сейчас проявляются на Западе?

На самом деле восстание уже началось, но это восстание русской этничности.

Заметная валоризация (повышение ценности) русской этнической идентичности (в другой терминологии - <рост этнического самосознания русских>) началась с середины прошлого десятилетия в ситуации относительной социоэкономической стабильности и первой адаптации населения к новой ситуации. В это же время впервые был отмечен рост (тогда еще не очень значительный) массовой этнической неприязни к <чужакам>. Вероятно, тяжелейший кризис 1998 года и вторая чеченская война форсировали эти процессы, но вряд ли их влияние было определяющим. Ведь в аналогичной, если не более тяжелой ситуации первой половины 90-х годов русская идентичность находилась во фрустрированном состоянии, а этнофобия находилась у пороговых значений. Другими словами, и рост национального самосознания, и рост этнофобии происходили бы даже в том случае, если бы дела шли относительно хорошо. Что, кстати, подтверждается динамикой идентичности и этнофобии в последние несколько лет, считающиеся пиковым временем постсоветской стабильности и <процветания>.

Таким образом, этнические и социокультурные процессы в России развивались относительно независимо от экономических и политических факторов. И слава Богу! Если бы дело обстояло иным образом, если бы этническая идентичность напрямую зависела от социоэкономической ситуации, то острейший кризис конца 90-х годов прошлого века должен был вызвать очередную массовую фрустрацию, новый приступ национального мазохизма, чреватый дезинтеграцией страны. Именно валоризация русской идентичности сыграла колоссальную, вероятно, определяющую роль в том, что Россия не рухнула в пучину хаоса после разрушительного дефолта и при бездействовавшей власти. Потому и не рухнула, что значительная часть общества к этому времени вышла из полосы <черного сознания>, преодолев навязывавшееся болезненное самоуничижение, и хотя бы отчасти восстановила личное и национальное самоуважение. Более того, произошла спонтанная (вне и помимо власти) самоорганизация населения, наметилось даже (еще до <золотого дождя> нефтяных цен) некоторое подобие экономического подъема. Можно сказать, что русское национальное самосознание сыграло роль компенсатора провалов и ничтожества государства[2]. Стойкость и мужество русского народа сохранили тогда страну от ужаса новой Смуты[3].

Показательно, что именно с 1998 года начался рост популярности лозунга <Россия для русских>: его полная и частичная поддержка увеличилась с 45% в 1998 году до 53% на исходе 2005 года. Было бы ошибкой или заблуждением трактовать эту идею исключительно как проявление русского национализма, ведь в понимании большинства респондентов ее содержание вовсе не националистическое. Основная часть симпатизантов данного лозунга понимает его в первую очередь как <государственную поддержку русской культуры, национальных традиций>, что не имеет никакого отношения к национализму и вообще не содержит негативных коннотаций (47% ответов)[4]. Еще для 37% ответов характерна трактовка этой идеи как средства поддержания стабильности в стране: <административный контроль за действиями тех групп нерусских, которые высказывают враждебность к ценностям и традициям русского народа>. От четверти до трети ответов вкладывают в идею <Россия для русских> этнофобское содержание: рестриктивные меры в отношении нерусских этнических групп. Однако этнофобия не тождественна национализму. И, наконец, только каждый пятый ответ (21%) можно рассматривать как проявление собственно национализма: <преимущества для русских при занятии государственных и других руководящих должностей, при поступлении в институты>[5].

Таким образом, хотя идея <Россия для русских> содержит националистический заряд, в своей основе она вовсе не националистическая. Этот лозунг выступает наиболее концентрированным выражением, своеобразным фокусом русской идентичности. И рост его популярности свидетельствует о радикальном изменении структуры русской идентичности и вообще всего ценностно-культурного поля отечественного сознания.

Важно подчеркнуть, что позитивная динамика русской национальной идентичности никоим образом не была стимулирована официозной стратегией <нового государственничества>. Здесь присутствовала обратная связь: стихийная и спонтанная валоризация русской этничности побудила власть предержащую обратиться к патриотизму, сделав его важной частью официальной идеологической доктрины. Вот уж не откажешь в правоте англичанину, заметившему когда-то: <Даже для негодяев патриотизм оказывается последним убежищем>.

Ведь еще недавно, в первой половине - середине 1990-х годов, культурная и идеологическая политика отечественной элиты[6] целенаправленно дискредитировала русское сознание, национальную историю и культуру. Русским агрессивно навязывались комплекс национальной неполноценности и чувство коллективной вины за демонизировавшуюся империю. Успех массового распространения антирусской мифологии в публичном пространстве был обеспечен благодаря контролю основных коммуникационных каналов и наиболее влиятельных СМИ со стороны либеральной элиты[7].

Дело в том, что структуры отечественного либерального и колониального дискурсов совпадают. Презумпция внутренней ущербности русского народа, периферийность русской цивилизации, неполноценность русской традиции, неадекватность ее ценностей современному (читай: западному) обществу - эта аксиология доморощенного либерализма с <железной необходимостью> продуцирует отношение к России и ее народу как колонизуемой территории с <неполноценным> населением.

Сознательная или неосознанная стратегия негативизации русских и России доминирует в отечественных СМИ (особенно электронных), несмотря на смену высшего политического руководства страны и проведение так называемого <государственнического> курса в идеологии и культуре. Хотя конструирование негативного образа России и русского народа, продуцирование антирусской мифологии происходит теперь в более <мягких> и скрытых формах, суть политики остается неизменной.

Речь идет о гораздо большем, чем социокультурное отчуждение элиты и общества. Эта ситуация как раз типична для России, послужив в начале XX века капитальной причиной <Красной смуты>. Мы имеем дело с аксиологическим и экзистенциальным отвержением русскости и России, в основе чего лежит стремление расстаться с этими общностями и перейти в группу, имеющую более высокий статус.

В конкретных условиях России эта стратегия оказалась не чем иным, как национальной изменой: условием перехода в высокостатусную группу - мировую элиту - была фактическая сдача страны и колониальная эксплуатация собственного народа. (Хлесткий термин <национальная измена> означает в данном случае не только моральную инвективу, но и политико-правовую констатацию.) Подобное коллективное предательство элиты, к сожалению, не столь уж беспрецедентно для России: в Смуте начала XVII века оно носило не менее массовый характер, чем последние пятнадцать лет.

Перефразируя Льва Толстого, сказавшего о Пьере Безухове, что тот выздоровел вопреки усилиям врачей, как ни <старалась> отечественная элита, больной все же не умер, хотя и вполне выздоровевшим его назвать также нельзя. Если элита предпочла расстаться с больным этническим сообществом и даже усугубить его состояние политикой этнической негативизации, то общество восстановило собственную позитивную идентичность, пересмотрев ее содержание. Доминанту массовых стихийных настроений составило стремление <преодолеть комплекс национальной неполноценности, сформированный под давлением массированных медиаатак, вольно или невольно дискредитировавших ключевые системы и фигуры: от старых и новых вождей - до перспектив развития России в целом> (Е.Омельченко).

В функциональном отношении этот пересмотр сыграл роль компенсаторного механизма, амортизировавшего исторический провал и кризис прошлого десятилетия. Причем его основой послужили не рациональные калькуляции, а заложенный в природе человека механизм самосохранения - глубинная и не нуждающаяся в рациональных доказательствах потребность в позитивных отличиях собственной группы, альтернативой чему была отнюдь не метафорическая смерть русского народа как субъекта истории.

В начале третьего тысячелетия 85% респондентов указывали, что гордятся своей национальностью, а 80,5% испытывали чувство гордости за Россию. Источником самоуважения для русских служило прошлое - славная история и богатая национальная культура, а не составляющие главный предмет современной гордости западных народов актуальные экономические достижения. Однако, несмотря на восстановление позитивного морально-психологического модуса, ощущение глубинной слабости у русских сохранилось, что связано с сохранением и усугублением системного социополитического, экономического кризиса, подорванностью витальной силы. Не может чувствовать себя здоровым и уверенным народ, все структуры бытия которого переживают деградацию и упадок.

Русские[8] перестали быть имперским (общесоюзным) народом не только в политико-правовых категориях, но, главное, в ментальном плане. В сущности, 25 декабря 1991 года было лишь формальной датой гибели советской державы, в умах она почила в Бозе гораздо раньше. В противном случае в стране нашлись бы люди и институты, готовые проливать кровь - чужую и свою - ради ее сохранения как высшей ценности. Внешняя оболочка мессианского государства разрушилась после и вследствие того, как в массовом сознании умерли его идея и ценность[9]..

Это медленное умирание произошло уже в советскую эпоху, а последнее десятилетие русская традиция развивалась в отчетливо внеимперском русле, что подтверждается драматическим ослаблением фантомной советской идентичности и неуклонно продолжающимся снижением рейтинга идеи восстановления СССР[10]. Число ее сторонников не превышает 15% населения (а по некоторым данным, меньше чуть ли не в два раза), это преимущественно люди (пред)пенсионного возраста, законопослушные, сторонники коммунистов, которые по своим качественным характеристикам даже при самом богатом воображении не могут составить силу политического реванша. В то время как прошедшее политическую социализацию в посткоммунистической России молодое поколение в подавляющем большинстве идентифицирует себя с Россией в ее нынешних границах.

Этот взгляд становится преобладающим среди русских, нередко сочетаясь с идеей <большой России>, то есть сближения и, возможно, объединения трех восточнославянских государств - России, Украины, Белоруссии. Идея славянского союза (тройственного или российско-белорусского) еще держится, но при этом большинство российских респондентов отчетливо предпочитает союз суверенных государств формированию объединенного государства. В отношении постсоветского пространства лейтмотивом становится (обращаю внимание на незавершенность процесса) формула: <да> - сотрудничеству и интеграции, <нет> - объединению в общее государство[11].

Не имеет поддержки и ирредентистская идея объединения всех русских людей и земель в едином государстве. Путь <железа и крови> чужд русским, принявшим статус-кво: отождествление крайне сомнительных и ущербных административных границ РСФСР с государственными границами России. Даже осознавая проблемы русских меньшинств в <ближнем зарубежье> как часть проблем собственно России, <материковые> русские в подавляющем большинстве не склонны выходить за пределы демонстрации моральной солидарности с компатриотами[12].

Русская идентичность потеряла имперско-союзный характер, утратила мессианское и вообще трансцендентное измерение[13]. Идея особого предназначения русских в эсхатологической перспективе - красная нить русской интеллектуальной и культурной истории - деградировала и не способна более вызывать напряжение, сохраняя значение лишь как ядро исторической идентичности. В современной России социологически не удается выявить трансцендентно мотивированные системы идей и надличностные ценности, обладающие массовым мобилизующим потенциалом. Почти 60% респондентов <заявляют о своей неготовности к каким бы то ни было жертвам во имя какой бы то ни было "великой цели". За исключением угрозы безопасности лично себя и своих самых близких> (Л.Бызов)[14].

Однако из необратимого (в силу необратимости эволюции сложных социальных систем) кризиса имперской и мессианской идентичности вовсе не следует, что в России формируется политическая, гражданская нация <россиян>. Самоидентификация русских как <граждан России> означает для них прежде всего идентификацию с территорией, а не с политическим сообществом.

Кем же ощущают себя вчерашние хранители Советского Союза и несостоявшиеся члены политической нации? Ответ парадоксально прост: русскими. Массовая этнизация сознания достигла наконец русских. Малые народы Российской Федерации пережили ее пик раньше, в первой половине 90-х годов прошлого столетия. Такой крупный национальный массив, как русские, чьей парадоксальной этнической чертой исторически была надэтническая (государственническая) акцентуация[15], втянулся в этот процесс со значительным запозданием. Да и сейчас русский народ находится лишь в начальной фазе этнической мобилизации. Изрядно упрощая, можно утверждать: русские все больше склоняются к тому, чтобы считать себя русскими, а не гражданами России, православными или атеистами, коммунистами или демократами.

По большому счету, это подлинная революция, но не в политике или социально-экономической жизни, а в более важной сфере - ментальности и культуре. Происходит без преувеличения исторический переход русского народа к новой для него парадигме понимания и освоения мира - этнической. Кардинально меняется взгляд на самое себя и на окружающий мир, который осмысливается и воспринимается с явной или имплицитной этноцентристской позиции. В теоретическом отношении этот процесс отлично описывается известной концепцией Б.Андерсона о национализме как культурной системе, новом принципе видения и организации социальной реальности. С той важной поправкой, что речь идет не о национализме, а об этнической идентичности[16].

Вкратце суть происходящего можно охарактеризовать как превращение русских из народа для других в народ для себя. Столь радикальная трансформация, знаменующая разрыв с почти пятивековой отечественной традицией, - несравненно более фундаментальное и важное по своим стратегическим последствиям изменение, чем политические и экономические пертурбации последних полутора десятков лет.

Дополнительный драматизм революции идентичности придает то обстоятельство, что в структуре самой этнической идентичности биологический принцип (кровь) начинает играть все более весомую роль и конкурирует с культурной компонентой (почвой). Хотя культурно-лингвистическое понимание русскости по-прежнему превалирует, отечественное общество все больше занимают <вопросы крови>. Это следует хотя бы из того, что в фокусе русской этнофобии оказались именно визуальные меньшинства, то есть такие, которых отличает от русских неславянская внешность, чужая <раса>.

В старших возрастных группах манифестации национализма и этнофобии в значительной мере нейтрализуются восходящим к Просвещению советским наследием. Но в молодежной среде (причем вне зависимости от социального статуса и уровня образования) отчетливо наметилась тенденция перехода от традиционной для России культурной матрицы этничности к биологической.

Нельзя не задаться вопросом о причинах происходящей революции. Хотя возможность этнизации сознания заложена в самой природе человека, из этого вовсе не следует неизбежность ее реализации, должны быть какие-то причины и обстоятельства, активизирующие этнический пласт сознания, выводящие его на передний план.

Самой общей предпосылкой этнизации сознания послужил всеобъемлющий кризис витальной силы русского народа. Причем наиболее важен не экономический или социальный, а именно психологический, ментальный аспект переживаемой ситуации. Впервые за последние пять столетий национального бытия русские почувствовали (но до конца еще не осознали!) себя слабым и неудачливым народом[17]. У них появилось тягостное чувство, что карты истории на этот раз легли для России неудачно. Это ощущение тем более драматично и беспрецедентно, что на протяжении последней полутысячи лет русские являли собой один из наиболее успешных народов мировой истории.

Ощущение неудачи приобрело характер трагедии, когда на глазах русских и при их молчаливом согласии распалось великое государство - Советский Союз, который они небезосновательно считали своей Родиной[18]. Миллионы людей в одночасье потеряли скромный достаток и были ввергнуты в нищету; осмеянию и унижению подверглось все, что составляло предмет национальной гордости нескольких поколений; стала очевидной демографическая слабость русских. Убежав от империи, русские не приобрели уверенности, а наоборот, стали все более неуверенно чувствовать себя даже в собственном доме.

Этимология слова <фобия> - страх, ужас - точно фиксирует переживаемые русскими массовые опасения по поводу их вытеснения из привычного жизненного пространства, трансформации традиционной социокультурной среды обитания, этнической конкуренции в экономике и на рынках труда[19]. Русские испытывают глубокое беспокойство в связи с утверждением <чужаков> в коренной России. Это подлинно чужие - чужие от внешности до манеры поведения, чья биологическая сила контрастирует с русской демографической слабостью, которые не поддаются ассимиляции и в перспективе массового сознания ассоциируются с преступностью и терроризмом.

Ощущение угрозы основам национального бытия, неуверенности в будущем, чувство потерянной удачи поразили русских в ситуации, которая, в общем, не давала оснований для тотального пессимизма и национального самоуничижения. Русские остаются становым хребтом страны в политическом, культурном, экономическом и военном отношениях; составляя 79% населения России[20], они еще и обладают очевидным демографическим перевесом, чего не было в заключительных исторических фазисах Российской империи и Советского Союза[21].

Морально-психологический и экзистенциальный кризис мог быть преодолен посредством новых для России форм исторического творчества и самоутверждения. Очевидная логика подсказывала путь выхода из кризиса - строительство нации-государства[22]. Оставляя в стороне интеллектуально увлекательную проблему возможности учреждения национального государства - детища модерна - в мире постмодерна, отмечу, что для России (как вообще для любой конституирующейся страны) не существует альтернативы государственному строительству. В теории, именно государство и элиты служат источником новых смыслов и конструируют новые идентичности. Однако, как уже указывалось выше, стратегия культурно и идеологически доминировавшей на протяжении большей части 90-х годов группы элиты минимизировала русскость и Россию. То была не антикризисная, а прокризисная - усугублявшая фрустрацию и морально-психологический упадок - политика.

В более широком смысле в России не получилось строительство эффективного государства - не важно, нации-государства или нет, а просто компетентного и минимально эффективного государства, исходящего из аксиологии общественного блага[23]. По небезосновательному мнению ряда наблюдателей, именно провал государственного строительства или, в более мягкой формулировке, <сомнение в устойчивости социального порядка, недоверие к институциональной системе> развернули массовое сознание в сторону этнизации - простейшей формы защиты и психологической компенсации. <Наметившаяся пока лишь в качестве тенденции этнизация является ответом общества на негативный результат процесса строительства государства-нации. Не сформировав эффективных общенациональных субъектов, подчинив практическую политику корпоративным интересам, государство само провоцирует всплеск этничности как государственной квазиидеологии> (Л. Бызов). В ситуации слабости государства и ассоциировавшейся с ним идентичности этнизация, бывшая дотоле одной из гипотетических возможностей, стала вероятностью.

Вероятное стало неизбежным в контексте нового социального порядка, формирующейся в России новой социальной системы. Определение современного российского государства как неудавшегося, недостроенного национального государства или, в максималистской формулировке, как <конченого государства> - не <схватывает> отечественную реальность. На самом деле в России оформляется принципиально новый в мировой истории тип государства - корпорация-государство.

Такое государство отказывается от аксиологии общественного блага; отказывается от главной цели любого государства - определения, что справедливо, а что нет (Аристотель); минимизирует социальные и антропологические издержки с целью максимизации прибылей, используемых в интересах элиты. По самой своей субстанции это государство враждебно обществу и поэтому не испытывает потребности в лояльности общества по отношению к себе; значит, ему не нужна государственная идентичность. Формирование корпорации-государства находится в России в начальной стадии и может быть остановлено и даже повернуто вспять. Но само появление даже в виде слабого ростка открывает новую страницу отечественной и мировой истории[24].

Нарастающую враждебность между властью и обществом удается снимать благодаря фигуре президента В.В. Путина, играющей типичную для России роль суверена - возвышающегося над государством[25] социального медиатора. Не секрет, что высокое и беспрецедентно устойчивое доверие к президенту не распространяется на основные государственные и политические институты, уровень доверия к которым, несмотря на некоторые флуктуации, остается очень низким. Тем самым в современной России воспроизведен исторически устойчивый стереотип отечественного сознания: пиетет по отношению к суверену при одновременном отвержении <средостения> (в данном случае - элиты и государственных институтов) между <царем> и народом.

Зеркальным отражением корпорации-государства выступает неоварварское общество. Вместе корпорация-государство и неоварварское общество образуют принципиально новую социальную систему. Для ее социокультурного вектора характерен сброс наследия Просвещения, отказ от сложных и рафинированных социальных идентичностей в пользу простых, примордиальных. Идет биологизация общества, баланс между <кровью> и <почвой> меняется в пользу первой.

Можно подытожить: этнизация сознания представляет собой преодоление глубокого кризиса русской идентичности и форму психологической и социокультурной адаптации к новой социальной среде; это - естественный механизм выживания сущностно биологической группы, ощущающей кардинальную угрозу своему бытию.

В этом смысле этнофобия есть оборотная сторона процесса этнизации. Если этнизация сознания указывает на изменение содержания русского Мы, то этнофобию в теоретическом плане можно представить как смену русского образа конституирующего Другого.

Психологическую подоплеку этого составляет не экспансионистское устремление, а желание защитить свой очаг, родную землю и привычный образ жизни. У русской этнофобии оборонительная, защитная мотивация. Однако как это глубоко парадоксально для народа, всего лишь два десятилетия тому назад на равных участвовавшего в глобальной конкуренции и ощущавшего мессианское призвание нести всему миру свет правды, справедливости и новой жизни![26]

На протяжении столетий имперского бытия внутри России русские не испытывали конкуренции и не ощущали созависимости с другими народами - никто не мог бросить вызов их силе, превосходству, встать вровень с ними. Последние пятнадцать лет Запад сохраняет для русских значение конституирующего Другого скорее инерционно, следуя исторической традиции, в то время как в актуальном времени и резко сузившемся российском пространстве подлинным конституирующим Другим русских становится <внутренний чужак>. Причем отношения с последним лишены метафизического, мессианского и глобального измерений; конкуренция с ним рассматривается исключительно сквозь этническую призму.

Смысл этой статьи вкратце можно выразить так: в течение последних пятнадцати лет русские интенсивно превращались в другой народ. Происходящая трансформация столь глубока и всеобъемлюща, что впору говорить о рождении новой русской нации - нации, которая впервые в своей истории хочет жить для себя, а не для других[27].

 

Автор родился в 1960 году на Украине. Доктор исторических наук. В настоящее время работает в Горбачев-фонде. Живет в Москве.

 

Москва октябрь 2006