Журнал «Золотой Лев» № 99-100 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

Е. Андрющенко

 

Общество организованного дефицита

 

В ХХ столетии Россия – самая пострадавшая страна в мире, несколько раз срывавшаяся в пропасть. Принеся чудовищные жертвы, она поднималась, казалось бы, из небытия. Многогранное объективное осмысление «брежневизма» как явления, в особенности анализ причин развала, краха могучей державы, готовой, казалось бы, для глобального рывка в конце ХХ века, имеет исключительное значение.

Нетрудно понять, по контрасту с временами Горбачёва и особенно Ельцина, почему у русских растёт ностальгическое желание называть брежневское правление временем стабильности, даже золотым «застоем», «викторианством» социалистического строя. Вряд ли кто станет спорить, что страна была второй сверхдержавой мира… Однако новое время, которое выпало Брежневу и его окружению, требовало новых ответов на вызовы истории. Отнюдь не таких бездарных, как ввод танков в 1968 году в самую дружественную страну соцлагеря – Чехословакию или «ограниченного контингента» в хотя и чрезвычайно важную геополитическую точку мира – Афганистан[1]. Эксперимент обновлённых экономических, социальных и политических отношений в Чехословакии[2] пошёл бы заведомо легче и понятнее, по крайней мере, для европейской части СССР, чем «послабления», данные Венгрии или Польше, которые инициировали внутренние разрушительные процессы в восточноевропейских соцстранах.

Ещё хуже «головокружение от успехов», созданных трудом военного поколения, у власти сказалось на институциональном и уровне взаимоотношения больших общественных групп, трудовых коллективов, жизни «рядового» советского человека. Именно сюда и был нацелен идеологический удар геополитических противников СССР в виде борьбы за «права человека». Право, данное Брежневым и Андроповым на выезд в Израиль, а для большинства через Вену в США с его заметно более высоким уровнем их жизни, с оскорбительными «разборками» для отъезжающих, объективно институциализировало в стране общественный слой, открыто противостоящий существующим порядкам.

Да, быт подавляющего числа граждан СССР времён Брежнева приближался к стандартам развитых стран при отсутствии в стране массовой безработицы, бездомности. Работала собственная экономика, тогда как максимальный уровень цен на нефть составлял тогда около 40 долларов за баррель, то есть в полтора ниже нынешних. Старшее поколение помнит, что при средней зарплате 190 рублей в народном хозяйстве и 150 рублях колхозников, при питании на рубль – полтора в день и символической плате за коммунальные услуги жить в материальном отношении можно было вполне прилично всем, не разделяясь, как справедливо замечает Сергей Кара-Мурза, на волков и овец. Население заметно прирастало, не в пример ежегодным ныне миллионным потерям.

Однако что-то ещё, и не только естественное желание жить завтра лучше, чем вчера, «витало в воздухе» и тяготило людей, необъяснимое официальными источниками информации. Ориентировки (как правильные, так и ложные) люди получали из анекдотов, бардовских песен и полунамёков сатириков. Хотя было и нечто вполне объективное – осознаваемая большинством социальная несправедливость. Уравниловка для основной массы населения, ещё объяснимая в сталинские времена, гасила стимулы к творческому развитию. Оскорбительное неравенство проявлялось в ключевом звене – в сфере формирования профессиональной и политической власти. Когда не по таланту, знаниям, труду, достоинству, а по личной преданности, «по знакомству», «по блату». В бытовом плане у большинства в меру собственных амбиций «всё было», но при условии, если ты можешь «достать». Этот механизм активно влиял на поведение людей. Позднебрежневский период завершился превращением недоразвитого социализма при (заметьте!) плановом хозяйстве, колоссальных богатствах территории и талантливейшем трудовом человеческом потенциале в общество организованного дефицита[3]. И те обещания, что рынок «сам по себе» исправит подобную убогую плановость, сыграли впоследствии свою роль в массовом сознании.

Сыграло ли в будущей катастрофе отсутствие «прочных мировоззренческих тылов», даже элементарное неумение объяснить народу достоинства немалого числа социальных преимуществ советской жизни? Сыграло ли возвращение идеологов типа А. Яковлева «к подлинному Марксу», обернувшееся жёстким евроцентризмом и крайней русофобией? Конечно. Но в меньшей мере, чем новая расстановка социальных групп и условия, в которых жил советский человек. Новая «элита», прораставшая под брежневской властью, в упор не желала видеть что-либо противоречащее её интересам.

В начале перестройки моему сектору оперативных исследований Института социологии Академии наук СССР пришлось провести контент-анализ почты (две тысячи единиц) на тему развернувшейся тогда дискуссии по проблеме нетрудовых доходов в «Комсомольской правде» и «Советской России». И по тому, кто пишет и о ком, обнаружилось, что главная линия напряжения в обществе проходит не между классами – рабочими, крестьянами, интеллигенцией, а между теми, кто производит материальные и духовные ценности и кто выполняет государственные функции, в том числе чиновниками, бесконтрольно распределяющими общественные блага. Разделение пошло на тех, кто честно трудился, и тех, кто «делил» результаты их труда. Такая разграничительная полоса проходила на каждом производстве и в каждом учреждении, даже в партийных и советских органах. При этом скрытая иерархия власти, синтезировавшая «подпольную» систему блата и связей, обладала неизмеримо большими возможностями. Именно это и создало специфическое «мотивационное поле», стало способом формирования «элит», властвования и манипулирования не только благами, но и людьми…

Обо всём этом я писал в статье «Уменье жить?», вышедшей в «ЛГ» ещё в мае 1986 года. Уже тогда «умеющие жить» срастались и с властью, и с криминалом. Затем, сросшись с властью, под сепаратистскими лозунгами они двинулись прочь от контроля всячески мистифицируемого зловещего «центра». На припрятанные и полученные из-за «демократического» рубежа деньги они сорганизовались и, используя теперь уже хорошо известные манипулятивные технологии «цветных революций», пришли к власти в союзных[4] республиках. А затем уж и в самой Москве. Мозаика мелких государств на историческом пространстве России стала не «парадом суверенитетов», а позорным холуйством местных «элит», зависимых от западных государств и международных банков. Каковы, выражаясь старой терминологией, были движущие силы тех «революций»? Задумайтесь: случайно ли «герои» так называемого узбекского дела Гдлян и Иванов состояли в числе организаторов избирательной кампании в народные депутаты СССР в Краснодарском крае генерала-предателя из КГБ Калугина?..

И в наше время нетрудно при желании увидеть градацию общества, выросшую из тех, кто работал, и тех, кто «делил». Когда «умеющие жить» конвертировали в частную собственность свои связи и служебное положение. «Рыночная либерализация» и «шоковая терапия» Гайдара обернулись разрушением производительных сил страны, деградацией их к самым примитивным формам, что привело к нищете подавляющей части населения. Обмен власти на собственность, а собственности на власть стал основным содержанием экономических и политических трансформаций ельцинской России. Опасность заключается в том, что верхний слой власти разделился на кланы, готовые при переделе жирных кусков в любой момент вцепиться друг в друга и втянуть страну в очередные кровавые разборки. Но в таком обществе большая часть населения обречена жить в условиях наследственной нищеты, поскольку большая часть общественных ресурсов присваивается единицами. То есть без будущего.

 

ЛГ 27.12.06



[1] Ввод войск в Чехословакию в 1968 г. и в Афганистан в 1979 г. были отнюдь не бездарным ответом на «вызовы» времени. Бездарными оказались методы подавления в этих странах проамериканских и антирусских сил и средства агитации и пропаганды, применявшиеся коммунистической властью, совершенно неудовлетворительно объяснявшие, почему такие действия соответствуют стратегическим интересам России. Для вырождавшегося к тому времени режима привычным было объяснять свои действия «интернациональной помощью» и «защитой социализма», что, конечно же, было далеко от настоящих причин обоих военно-политический операций.

[2] Процессы в Чехословакии в 1967-1968 годах носили преимущественно антирусский характер.

[3] Если дефицит потребительских продуктов «организован», значит - недостатка продуктов не было. Дефицит создавала не сфера производства, а товаропроводящая сеть, пораженная коррупцией, с которой коммунистическая власть, также морально разлагавшаяся, была не в состоянии справиться.

[4] В авторской версии: национальных.


Реклама:
-