А.Н. Савельев

 

Ценностные системы

и пространство политических предпочтений

 

Наши страшные боги сменили лишь имена –

теперь они рифмуются на «-изм».

 

Карл Густав Юнг

 

Предварительные замечания

 

Философское исследование природы ценностей имеет древнюю историю и обширную библиографию. Построение аксиологических теорий позволяет ставить этические проблемы, предлагать различные варианты их разрешения.

Вместе с тем философская методология страдает рядом недостатков — субъективизмом (поскольку философ исходит из собственного представления о Благе) и усредненностью “экспертных оценок” (поскольку структура конкретного общества и “удельный вес” его фрагментов зачастую остаются вне философского осмысления).

В этом плане социология дает более прагматичное и реалистичное знание, исследуя сложившуюся “систему” ценностных ориентаций различных общественных слоев во всей ее непрезентабельности, алогичности и этической нестойкости. Вместе с тем на социолога всегда “давит” массив философских аксиологических изысканий, обусловливая путаницу между должным и сущим. Это обстоятельство еще будет отмечено ниже.

Возможно именно попыткой уклониться от этого давления объясняется сложность терминологии, используемой при анализе ценностных ориентаций. Несмотря на почти всеобщее неудовольствие по поводу нарочитой особости терминологии, мы не рискуем вводить свою. Иначе пришлось бы пускаться в длительные и малопродуктивные обсуждения по этому поводу.

Переходя к сути дела, попытаемся проанализировать методологию ряда исследований фундаментальных по объему и охвату изучаемых социальных слоев. Первое из них проведено в период 1989-1991 гг. (исследование “Наши ценности сегодня”) и описано группой авторов Института Философии РАН [1], второе осуществлялось Российским независимым институтом социальных и национальных проблем в 1996 г., представлено в отдельном докладе и ряде статей [2], обобщающих пятилетний опыт исследований идейно-политических ориентаций граждан России и мотивации их политического поведения. Методология получения конечного результата в этих работах повторяется в трудах других авторов, на которые мы еще сошлемся в тексте. Общее в этих работах - попытка зафиксировать на основе данных социологических опросов кризисные характеристики российского общества и сделать фундаментальные выводы.

Работа Института Философии демонстрирует влияние позиции исследователя на используемую методику, работа РНИСиНП - сужение спектра возможных интерпретаций полученных данных. То есть, основная методологическая проблема, проявившаяся в этих (и подобных) исследованиях связана как с неоднозначностью интерпретаций, так и с зависимостью интерпретации от мировоззренческой позиции интерпретатора, принятой им аксиологии.

 

Ценностные системы:

порождение новых или утрата старых?

 

Кризис мировоззрения, поразивший общество, часто сопровождается в намерениями “создать новую идеологию” или попытками открыть “новое мировоззрение”. Такого рода намерения можно проследить в обсуждаемом нами исследовании Института философии РАН, где говорится о создании новых систем ценностей и смыслов. По нашему мнению, следовало бы говорить об открытии имеющихся в наличии ценностей и ценностных систем, о соответствии им социальных ролей.

К изобретению новых идеологий и мировоззрений толкают откровенно пессимистические оценки нравственного состояния общества. Соблазн привития российскому обществу собственной аксиологической схемы может опираться на позицию, абсолютизирующую раскол в нем, объясняющую этот раскол  “отсутствием в обществе массового нравственного идеала, который мог бы реально обеспечить нравственное и организационное единство”[3].

Приводя эти слова, авторы коллективного труда формулируют такое понимание традиции: “Неадекватные интерпретации новой информации приводят к возникновению нефункциональных социальных отношений, институтов (например, если царь интерпретируется как батюшка, то перед нами случай неадекватной экстраполяции на государственность семейных отношений, результатом чего не может не быть извращение государства как социального института, базирующегося на иллюзорной основе.)”[4].

Традиция здесь принимается только в рационализированной форме, а вот всяческие “иррациональные всплески, ценности, идущие из архаических глубин истории” — все это якобы угрожает разуму, науке и обществу [5].

Приведенные высказывания демонстрируют предвзятость авторов соответствующих разделов исследования, которое в результате утрачивает научный характер, по крайней мере в части интерпретаций. Именно поэтому в теплом народном отношении к институтам государственности (“царь-батюшка”, “Россия-матушка” и т.п.) видится извращение, социальная незрелость или иллюзия, а не почитаемый идеал.

Если же принять иную позицию, то можно было бы сказать, что отказ от сыновства в отношениях с царем (государством), предательство Отца (клятво­преступление в феврале 1917 и цареубийство в 1918), являются прямой сюжетной и смысловой аналогией распятия Христа и одновременно - причиной крушения государственности. С этой точки зрения виден совершенно иной мотив интерпретации полученных результатов, иная аксиология.

Того же рода возражения можно привести и на утверждение авторов обсуждаемого исследования о том, что революция 1917 года вместе с крушением государственности “выплеснула вверх” традиционные ценности. Как же можно не видеть той антиномичности народной души, которую видели русские писатели и философы? Как можно не понимать процесса “разнуздывания” темных зверочеловеческих начал, которое было принесено именно модернизаторскими мифами? Как после этого можно претендовать на здравую интерпретацию собственного обширного социологического исследования?

Столкновение между ценностными позициями, безусловно, происходило. Проявлялась враждебность как к носителям высших форм культуры, не укорененных в “низовой” традиционной культуре, так и к носителям новых сложных форм труда, неожиданно появившихся в российской глубинке и ломающих ее бытовые традиции новым социальным укладом городского типа. Но здесь крайне необходимо отметить и то, что “модернизация” ценностных ориентаций (лучше говорить о “химеризации”), происходившая в те годы и продолженная сегодня, подрывала и подрывает некую глубинную традицию переплетения интересов личности и государства, личности и общества, общества и государства. Подрыв этой естественной взаимосвязи и привел к разнузданию разрушительных энергий, ценностному хаосу, называемому порой “шизофренией общественного сознания”.

Совершенно безосновательным, на наш взгляд, является утверждение о промежуточности цивилизационной основы России, о какой-то ее “недозрелости” по сравнению с модернизированными обществами, о несовместимости архаичности и прогресса в личностных целеустановках. Это неправильное представление как раз и является проявлением раскола, который мы определяем как раскол на “традицию” (традиционная личность) и “химерный модернизационный миф” (“современная” личность). Причем, раскол этот в большей мере проявляется не в различиях ценностных позиций различных социальных групп, а именно в “шизофрении общественного сознания” — когда в одной голове конфликтуют разные ценностные комплексы. О рождении “новой системы ценностей” можно говорить лишь в плане актуализации какого-либо угнетенного (например, давлением средств массовой информации) ценностного комплекса.

Для понимания политической ориентации социума в целом и групп, его составляющих, важными являются элементы ценностных систем, связанные с нацией и государством. Различное понимание нации отражает системы ценностей, которые присутствуют в обществе, различное понимание государства — системы социальных ролей. Отчуждение системы ценностей от системы ролей осуществляется через антисистемную субкультуру, несущую в себе химерное сочетание ценностей и ролей, когда должное для общества не признается должным для себя.

Различные роли в обществе служат для реализации различных ценностей. Катаклизмы приводят к “выжиганию” определенных ролей и/или ценностей. Возникает искаженная социальная система и искаженная система ценностей. Эти процессы и должны стать объектом изучения в условиях кризиса. Но часто получается, что научные исследования поглощаются политическим интересом и лишь оправдывают наперед известные декларации.

Политическая борьба разводит группы с различными интересами к полюсам, имеющим зачастую несовместимые системы ценностей. Отсюда и конфликт ценностных систем, переносимый из конфликта ролевых претензий. Подчас эти претензии возводятся в противостояние субкультур, которые на самом деле являются лишь конъюнктурными групповыми мифами, мобилизующими политическую волю здесь и сейчас.

Если говорить о “двух цивилизациях”, якобы ставших основой для русского раскола, то необходимо добавить, что одна из цивилизаций является традиционной (вместе с заложенными в нее потенциями к модернизации), а вторая — антисистемной, химерной, ведущей к распаду социума через доминирование некоего социального слоя.

Противопоставление доиндустриальных базовых ценностей ценностям индустриального общества или постиндустриального общества показывает, что при этом не имеются в виду действительно базовые (видовые) ценности человеческой цивилизации. Фундаментальные ценности приписываются всего лишь некоторой иерархической социальной системе, обладающей в действительности лишь особой, свойственной именно ей системой ценностей. Западническая ориентация проявляется через опору на ценности модернизации, которые якобы именно Западом и открыты. Общественные идеалы, опирающиеся на традиции, в этом случае объявляются архаичным пережитком, подлежащим преодолению.

Методологическая ошибка здесь состоит в том, что ценностными мерилами одного общества начинают измерять социальные (а не ценностные!) системы другого общества, превращенного в идеальную модель.

В этом плане характерен такой пассаж в указанном исследовании: “Ключевым в этом процессе (речь идет о процессе модернизации — А.С.), естественно, является культурная легитимация предпринимателей, новых для нашего общества форм деятельности, утверждающих ценности свободы экономического творчества, самостоятельности и ответственности.” [6].

Основанием для такого утверждения являются работы Парсонса, говорившего о неизбежном культурном обосновании новой социальной стратификации. Но ведь речь-то идет только о ролевой иерархии! Культурная санкция на новые ролевые структуры заложена в ней самой, но сама-то культура не эволюционирует, лишь раскрывая их в своем историческом бытии.

Исследователи Института философии обсуждают модернизацию общества не с точки зрения коррекции системы ценностей, что было бы логично в их подходе, а с точки зрения построения “рыночного демократического общества”. То есть снова наблюдается подмена ценностных конструкций чисто институциональными. И в этом — тоже признак политического противостояния, проникшего в научную среду.

Собственно, это противостояние и обусловливает предъявление претензий исключительно к сталинским репрессиям и большевистскому террору при полном невнимании к современному положению дел. Если прошлое еще как-то описывается ценностными критериями, то при анализе рассматриваются лишь локальные неудачи государственных институтов или отдельных социальных ролей. Анализ ценностных ориентаций в рамках “отдельных недостатков” при отсутствии принципиальных претензий ценностного характера можно расценить как политическую ангажированность исследователей.

Это касается, например, утверждения о том, что ценности свободы для нашего общества — нечто новое. Этот “фундаментальный” вывод основан на представлениях о периоде “тоталитаризма” (который некоторые исследователи и популярные публицисты ведут от Руси изначальной), будто бы поглотившего все общество без остатка. По такой же методике ценности свободы должны быть новыми и для германского общества, совсем недавно (по историческим масштабам) избавившегося от гитлеровского фашизма.

Показательно также утверждение, что противоречие между отчуждением (выход социальной связи между индивидами из-под их контроля и превращение ее в господствующую силу) и свободой человека — одно из фундаментальных противоречий истории. Но если учесть вывод о новизне представлений о свободе, приведенный выше, то не было, выходит, и русской истории?

С точки зрения разработки адекватной методологии социологических исследований, следует все-таки осторожнее относиться к обманчивым образам “новых ценностей”, “новых мировоззрений”, “новых идеологий”, завораживающим исследователей.

 

Обманчивая типология

 

При исследовании ценностных систем принято строить модели общественного сознания, основываясь на типологизации ценностей, которая должна облегчать как проведение исследований, так и их интерпретацию.

В работе Института Философии ценности делятся на терминальные (“дальние”, целевые) и инструментальные (“ближние”, служащие средствами по отношению к терминальным); интегрирующие и дифференцирующие; общепринятые (разделяемые более чем 3/4 респондентов), доминирующие (1/2-3/4), оппозиционными (1/4-1/2) и суждениями меньшинства (0-1/4). Это практически общепринятый и необсуждаемый стандарт.

Лишь иногда данная классификация обогащается еще каким-нибудь дополнительным параметром. Например, дается более классификация ценностей, делящая их по уровням общественного сознания (высший — разделяемый более 50% социальных групп, средний — 25-50%, низший — менее 25%), активности (активные, сбалансированные и пассивные) и интеграции-дифференциации общественного сознания [7] .

Данный вариант классификации демонстрирует намерение исследователей представить результаты своей работы, не расчленяя общество на составные части, в которых конструкции ценностных представлений могут серьезным образом различаться. Такой “холиский”[8] подход фактических затушевывает внутренние противоречия, распределение общественных настроений по векторам различных политических сил.

Вторая общая для подавляющего большинства исследований особенность проявляется в ориентации на изучение отношения респондентов к словам, несущим в себе ценностный смысл. При этом изучение отношения к ценностным суждениям оставляется в качестве вспомогательной или факультативной процедуры.

 Между тем слово-ценность предполагает целый “букет” ценностных суждений (включающих и прямо противоположные позиции у разных групп). Бессмысленно поэтому ставить себе целью изучение слов-ценностей для прикладных задач. Логично идти в исследовании от простого объекта (слова-ценности) к анализу суждений, а от анализа суждений к выявлению ценностных систем (связанных суждений, порождающих новые суждения) и прогнозу поведения социальных групп (например, в ситуации выборов). Кроме того, ценность может быть выражена не только суждением (или термином, подразумевающим суждение), но и вопросом. Само существование в системе сознания определенной проблемы может свидетельствовать о наличии ценности.

Авторы исследования “Наши ценности сегодня” вынуждены были изучать именно суждения, но решили превратить анализ суждений в технический прием для “выдергивания” из респондентов тех или иных слов. Процесс извлечения слов-ценностей из респондентов с помощью предъявления суждений (“операционализация”) в указанном исследовании прибавил в приведенную выше типологию членение ценностей в соответствии с четырьмя подсистемами потребностей: витальные (поддержание физического существования), интеракционистские (потреб­ности коммуникации), социализационные, смысложизненные. Добавились и альтернативные суждения, позволяющие выделить различия в отношении к изучаемым понятиям.

Попытка соотнести всю эту классификацию с социальными процессами и позициями отдельных групп приводит в данном исследовании лишь к тому, например, что обозначается факт увеличения распространенности общепринятых суждений в условиях кризиса. Логично, что в условиях кризиса активнее выдвигаются ценности “для общества”, но делать из этого выводы об изменении ценностных позиций “для себя”, по всей видимости, опрометчиво.

Исследователи РНИСиНП в итоговом докладе 1996 года избежали упрощенной типологизации и сохранили важнейшие данные о ценностях-суждениях, но в последующих комментариях все-таки пришли к сложившейся схеме.

Здесь мы видим третью особенность большинства исследований,  состоящую в неразличении “ценности для себя” и “ценности для общества”, смешение в предъявляемых респондентам вопросах идеального и сущего. Другими словами, эта особенность состоит в отсутствии повышенного внимания к ценностям, формирующим отношение к религии, государству, нации, родине, а также к ценностям, связанным с оценочными характеристиками, способными приобретать роль ценностей (например при выборах президента, губернатора и т.п.): польза, честь, слава, мужество, выдержка...

Все три предъявленные претензии можно было бы объединить в одной: недостаточное внимание к прикладному аспекту исследования ценностей, к задаче выявления ценностных ориентаций различных групп населения [9].

Из принятого порядка классификации ценностей происходит типология, вычленяющая в обществе “чистые” образцы ценностных ориентаций.

В исследовании  Института Философии выделены четыре ценностные макропозиции:

— повседневный гуманизм (жизнь человека, семья);

— предприимчивый нонконформизм (инициативность);

— потребительский конформизм (традиционность);

— властолюбивый эгоизм (благополучие, авторитарность, вольность).

Такая типология позволяет авторам построить систему координат с осями “демократия-тоталитаризм” и “законность-вседозволенность (политическая целесообразность)”, помещая в образовавшееся поле все промежуточные типы ценностных систем.

Данный метод построения поля ценностных ориентаций вызывает ряд возражений. Если “тоталитаризм” и “вседозволенность” — более или менее понятные термины, то “демократия” и “законность” в формальных своих проявлениях могут существенным образом совпадать и с первым, и со вторым (азбучный пример — сталинская конституция или приход Гитлера к власти через выборы). Так или иначе, требуется объяснять, о чем же идет речь, что есть “демократия” и что есть “законность”. Этот момент авторы предпочли опустить и, таким образом, “подвесили” все исследование, по сути дела спроецировав на изучаемую позицию собственную целеустановку (примером служит масса разнообразных оговорок, рассыпанных в данной публикации и выставляющих оценки “хорошо-плохо”).

Смешение в одном анализе ценностей и целей ведет к тому, что формируется ложная дилемма: либо Россия примет в качестве главного “человеческое измерение”, либо будет подчинять его “безлично-институциональным параметрам”[10]. Но “либо-либо” здесь не существует. Есть и то, и другое. Вопрос в том, что ставится во главу угла, что становится ценностью, смыслом общественной деятельности.

В обсуждаемом нами исследовании верно говорится о том, что многое определяет мотивация действий: традиции, аффекты (эмоции), цели, ценности (по М.Веберу). Вместе с тем, упор почему-то делается на потребности и интересы. Может быть первичными для анализа являются все-таки цели и ценности? Ведь потребности и интересы — суть понятия, соответствующие рациональному уровню освоения действительности. Они должны быть осознаны (что не всегда происходит), а ценностные ориентации вполне могут быть безотчетными, т.е. всегда присутствуют, хотя могут и не осознаваться.

Неправомерным представляется сугубо материалистический взгляд на ценности, которые будто бы служат социальными индикаторами качества жизни, обеспечивают интеграцию общества и помогают индивидам осуществлять социально одобряемый выбор своего поведения в социально значимых ситуациях.

На наш взгляд, ценности в большей степени связаны с культурой и религиозным уровнем сознания, чем с социальным поведением (и в этом плане культура и повседневность конфликтуют между собой). Ценности образуют культурный каркас общества, одухотворяя потребности и интересы, социальное поведение индивида, социального слоя и общества в целом.

Ценности следовало бы классифицировать в соответствии с социальными структурами, в которых они могут быть порождены, реализованы, превращены в деятельностный мотив.

По нашему мнению, ценности можно делить на:

— индивидуальные и досоциальные (физиологические, семейные, этнографические),

— коллективные (клановые, групповые, этнические),

— национально-государственные (гражданские, общественные),

— цивилизационные (культурные, исторические),

— космологические (религиозные, мифологические).

Ценности можно разделить также на внутренние (субъективные, укорененные через социальную среду) и внешние (идеальные) — ценности “для себя” и ценности “для общества”. Если субъект, разворачивая на практике свою индивидуальную ценностную систему не в состоянии “пробить” материальный мир и выйти в область идеального, его ценности сводятся к системе интересов, смыслы вырождаются в представления о собственных нуждах, потребностях, “объективной” необходимости.

Почему родители пытаются в меру сил воспитывать своих детей в понимаемой ими самими системе нравственных ценностей: не лги, не кради, будь умным и так далее? Просто семья вынуждает к плотному общению, а перспектива годами общаться с негодяем никого не устраивает. Здесь как раз и наблюдается “прорыв” к идеальному, а значит — имеется интересный объект для исследователя.

Ценностные ориентации того или иного субъекта или общественного слоя, по всей видимости, способны к вызреванию в систему, которая представляет собой свернутый в сознании план действий, несущий в себе смысловую нагрузку (не обязательно осознаваемую). Таким образом, ценностная система является как бы символьной записью действия, которую социологу необходимо расшифровать, выделив “сигнал” смысла из “шума” хаотических представлений.

В случае деградации системы ценностей или ее дезориентации в условиях кризиса смысловая связка между символом и действием ослабляется. Символ отрывается от своей почвы и приобретает самостоятельное существование, слабо связанное с действительностью. Сохраняются лишь наиболее простые и кратковременные связи. Образ действий входит в противоречие с моралью. Мораль становится ритуалом, вне которого правила поведения не установлены, жестко не заданы.

Именно это обстоятельство и запутывает исследователей, которые получают от респондентов идеальный образ общества, но не автопортрет социума. Если мы говорим о свернутом действии, то разворачиваться оно может самым причудливым образом, имея ценностные ориентиры лишь как один из факторов принятия решения[11].

Таким образом, еще одна методологическая задача состоит в том, чтобы не путать идеальный образ общества и реально сложившуюся в нем систему взглядов и представлений. Только в таком случае интерпретации социологических исследований могут быть пригодны для разного рода прогнозов.

 

Моделирование поля политических предпочтений

 

Попытки графической интерпретации политических позиций и электоральных предпочтений являются любимым занятием социологов и политологов. Действительно, удачно подобранная схема существенным образом упрощает диалог, который приходится вести аналитикам, особенно в период избирательных кампаний и обострений политической ситуации.

Обычный подход состоит в том, чтобы распределить имеющиеся партии и движения на оси "правые-левые". Каждая партия представляется в виде точки или отрезка (если ее политическая позиция расплывчата) расстояние между точками является мерой совместимости идеологических позиций. Чем ближе точки, тем больше совместимости.

Вместе с тем, если мы даже попытаемся представить себе ответы трех партий на четыре вопроса по схеме "да"-"нет", можем попасть в очень сложное положение. Приписав ответу "да" 1 балл, а ответу "нет" 0 баллов можем в частности получить такую схему:

 

1 0 0 0                    Очевидно, что разница в ответах между каждой парой

0 1 0 0                    здесь одинаковая. Это означает, что "расстояние"

0 0 1 0                    между политическими позициями тоже одинаково и че-

0 0 0 1                    тыре партии распределяются по вершинам тетраэдра.

 

Таким образом, нам не удалось удержаться даже в плоскости. Даже в таком простом случае требуется трехмерное рассмотрение.

Ситуация спасает реальность, позволяющая в ущерб точности построить в том или ином случае некую “крупнозернистую” модель, достаточную для некоторых выводов и прогнозов.

В 1985-1991 публицисты и ученые пытались разобраться в путанице с понятиями “правый”- “левый”. Появление первых признаков многопартийности привело к заимствованию из западной политологии классификации политический сил по принципу: слева - коммунисты, справа - выразители интересов крупного капитала. Одновременно к левым относили партии, порожденные демократическим движением, а к “правым” – коммунистов, представлявших политическую реакцию. В одномерную классификацию никак не вписывались движение  “Память” (в разных формах под одной вывеской) и “Отечества”. Их считали то крайне правыми, то крайне левыми.

Для снятия противоречий околовластные аналитики стали делить политические группировки на два сектора: демократический и тоталитарный[12]. В первом и втором случае существовало свое деление на правых и левых. Тем самым было признано, что реальную борьбу за власть ведут не партии с их программами, а центры власти, которые по большей части не прибегают к партийному оформлению своих притязаний. Партии центрам власти только мешают и расшатывают общество своим неуемным самовыражением. Ну а потому и классификация несложившейся многопартийности вроде как становится бессмысленной.

Практика показала, что попытки распределить политические силы современной России, исходя из логики “правые-левые” или “демократы-консерваторы”, годилась разве что для ситуации 1989-1991 гг. В дальнейшем разнообразие палитры политических сил потребовало вводить двумерные схемы с осями типа “план-рынок” и “правые-левые”.

Первыми обнаружили “двумерность” исследователи центра “Индем”, которые в 1991 году создали программу прогнозирования депутатских голосований перед выборами председателя ВС РСФСР. В этой программе использовалась модель пространства политических позиций, полученного по результатам поименных голосований на съездах народных депутатов. До четвертого съезда включительно это пространство было одномерным и позиции каждого депутата можно было поставить в соответствие точку на отрезке. Две точки-депутата располагались рядом, если наблюдалась близость позиций во всех голосованиях на съезде. Прогнозы строились на предположении, что близким политическим позициям соответствует одинаковое голосовательное поведение. До тех пор, пока голосования были независимыми (не было явной блоковой политики) и не предполагали сложного выбора (например, с учетом списка проблем, отношение к которым может быть разным), прогнозы были вполне удовлетворительными. Но очень скоро пришлось искать более сложные модели.

Иногда встречаются попытки двухмерной классификации была по логике “пойдешь налево – придешь направо” и замыканием политический спектра в кольцо, где коммунисты превращаются в самых близких друзей фашистов. Получается такая цепочка. В “демократической” части спектра: демо-коммунисты, социалисты, социал-демократы, социал-либералы, радикал-либералы, либерал-консерваторы, демопатриоты. В спектре “тоталитарных сил” эта цепочка продолжалась так: национал-демократы, националисты (монархисты и национал-радикалы), фашисты, нацисты, коммунисты-радикалы, коммунисты-реформаторы. В координатах “левые-правые” и “тоталитаризм-демократия”, рассекающих получившуюся окружность, получалось, что центристские позиции занимали в демократическом лагере самый демократический блок “Новая Россия” (социал-демократический и социал-либеральный, откуда, собственно и возникла эта классификация - “Новая Россия”, №1, 1993), а в тоталитарном – нацисты с фашистами. Вышла явная нелепица.

Иногда классификаторы предпринимали попытки внедрения в свои схемы экономических представлений. Например, классификация давалась в терминах “космополитизм-национализм” и “план-рынок”[13]. Несмотря на то, что такого рода схема даже успела стать классической, тут содержалась явная передержка, поскольку “левые” с 1993 года почти все стали рыночниками “с элементами государственного регулирования”, а “правые” почти без исключения начали ратовать за государственное регулирование базовых отраслей экономики. Т. е. экономическая координата выродилась. Если же в таком подходе заменить экономическую ось на традиционную “правые-левые”, то мы получаем нечто похожее на предыдущую схему.

Примерно той же ошибкой грешит дополнение оси “правые-левые” осью “консерватизм-радикализм”. Затруднения возникают, когда в избранной по привычке прямоугольной системе координат пытаются распределить действующие партии и движения.

Один из оригинальных подходов к двумерной классификации был разработан Н. Гудсковым и А. Шубиным[14]. Здесь в схему классификации заложено два параметра: отношение к формам государственного устройства и экономическим основам государства. Понимая, что параметры не являются независимыми, авторы дают свою интерпретацию политического поля в виде диаграммы, в которой близкие политические воззрения находятся рядом и сами собой являются “параметрами”. С другой стороны, понимая, что практическая политика никогда не дает чистых “типов” и попытка приближения к любому идеалу всегда осуществляется с учетом реальной ситуации, авторы помещают в центр диаграммы зону “политического прагматизма”. Вокруг этой зоны выстраиваются по кругу коммунизм, анархо-коммунизм, анархизм, самоуправленческий социализм, либерализм, консерватизм, патернализм, фашизм. Таким образом, на периферии диаграммы находятся чистые политические “типы”, плавно меняющиеся в зависимости от угла поворота относительно избранного направления, а параметр “прагматизм” нарастает по мере приближения к началу координат. Но тут каким-то образом коммунисты оказываются соседями фашистов. Да и вообще любой прагматизм в данном подходе теряет идеологический оттенок. Это явно неправильно.

Еще одна значительная попытка классификации содержится в статья академика А. Денисова “Политический паноптикум” (“НГ”, 15.02.94). Эта попытка доведена до полной неудобоваримости путем использования трехмерного представления. Вместе с тем, “дурную трехмерностью” толком невозможно проиллюстрировать, а значит - осмыслить и использовать. Собственно А. Денисов и продемонстрировал эту невозможность, заполнив политическими субъектами лишь две плоскости, рассекающие его “пространство”. К тому же весьма сомнительным выглядело введение оси “демократия-диктатура” и  попытка приписать отдельным политикам или мыслителям узкую идеологическую ячейку - поместить в центр “чистого” насилия С. Бабурина, М. Астафьева, И. Константинова, Г. Бурбулиса, а В. Зорькина и А. Солженицына представить в качестве “чистых демократов”.

Продуктивной в данном случае можно считать попытку привязать нравственные ценности к идеологическим комплексам. Вместе с тем, А. Денисов явно поторопился, отдав некоторые ценности в исключительное ведение определенным идеологическим направлениям: социализм – равенство; либерализм – свобода, центризм – братство. Последняя связка особенно сомнительна (выходит, что братство – это нечто среднее между свободой и равенством).

Чисто теоретический поиск двумерной модели в значительной степени подкреплен изучением голосований российских депутатов (центр “Индем”) и политических предпочтений избирателей (Фонд “Общественное мнение”), отчеты о которых прозвучали в докладах на семинарах Фонда РОПЦ “Математическое моделирование политического поведения” (1996-1997), а также публиковались в журнале “Российский монитор”. Оба направления исследований постоянно наталкиваются на проблему толкования полученных результатов в части интерпретации осей координат, определяющих позицию или предпочтение того или иного политического субъекта.

Проведенная центром “Индем” обработка поименных голосований Съезда народных депутатов и сессии Верховного Совета Российской Федерации (ранее РСФСР), а затем – Государственной Думы показала, что лишь в 1989 году одномерная схема давала удовлетворительные результаты, пригодные для прогноза ближайших голосований. Дальнейший анализ требовал применения метода многомерного шкалирования, опирающегося на систему совпадений-рассогласований позиций депутатов.

Достаточно продолжительный период времени обработка данные давала на плоскости облака, составленные из “мух”, каждая из которых обозначала позицию того или иного депутата, а расстояние между “мухами” характеризовало степень расхождение в позициях двух избранных депутатов - чем больше расстояние, тем больше расхождение. Клубки “мух” отражали существование реальных (не обязательно совпадающих с формальной партийной принадлежностью или декларируемой политической ориентацией), объединенных общими интересами групп депутатов.

В дальнейшем, когда индивидуальное голосование стало редкостью, а в Думе возникла жесткая фракционная дисциплина вкупе со сложным закулисным торгом (что привело к тому, что каждое голосование перестало быть независимым событием, а каждый депутат - независимым политическим субъектом), двумерная картина рассыпалась. Проводимые по инерции исследования утратили смысл, а главное - прогнозную ценность. Между тем, период “двумерности” позволил ученым выделить важные ценностные позиции, которые сохранились в латентном состоянии.

Правда, осталась одна нерешенная проблема - проблема интерпретации. Будучи привязанными к прямоугольной системе координат, исследователи из центра “Индем” могли осмысленно нарисовать лишь одну ось, проходящую через полученные расчетным путем “облака”. (Кстати, соответствующие данные не были опубликованы, вероятно в силу тесного сотрудничества центра “Индем” с администрацией президента, которая предпочитала сохранять монополию на знание реальной политической ситуации.)

Данная проблема легко разрешается в рамках предложенной нами модели, появившейся на свет еще до ознакомления с результатами исследования центра “Индем”. Был предложен вариант анализа различных “полей”, получаемых эмпирически, с помощью трехвекторной модели, в которой три неортогональные оси координат располагались на плоскости и соответствовали основным ценностным ориентациям: “либерализм” (западные ценности), “социализм” (советские ценности), “традиционализм” (традиционно-русские ценности)[15].

 

 

Образы политиков

и партий

 

Удачным способом проверки предложенной схемы может послужить попытка наложить на нее результаты исследования “Русский вопрос в России”. [16] Авторы исследования попытались выяснить, как структурировалось население России и его различные слои в системе, определяемой набором ценностных моделей: “только западные” ценности, “только советские”, “только традиционно русские”, а также смешанными вариантами. (Иногда для удобства мы будем заменять названия этих промежуточных векторов на названия “национал-демократическая ориентация”, “национал-социалистическая ориентация”, а “советские ценности” на “социализм”).

В трехвекторной модели каждому набору ответов (для населения в целом или для любой группы респондентов) соответствует точка, координаты которой определяются сложением векторов, направленных вдоль шести осей (три “чистые” и три “смешанные”) и имеющих длину, соответствующую проценту респондентов, выбравших данную систему ценностей.

Анализ результатов этого исследования показал, что все социальные и электоральные группы в поле ценностных позиций, построенном по трехвекторной модели, расположены в небольшой области вокруг точки, соответствующей некоему “обще­му месту” — ценностной позиции общества в целом (точнее, “точке равновесия” различных позиций). Именно эту зону, которую мы назовем “областью ценностных ориентиров”, и следует анализировать, перенеся начало координат в точку, указанную вектором “общего места”.

К приведенным данным необходимо сделать замечание, относящееся к тому, насколько непротиворечиво понимаются, скажем, “традиционно русские ценности” (следовательно, и другие ценностные модели), группами, находящимися рядом в области ценностных ориентаций. Противоречия могут возникать, например, из олицетворения ценностных ориентиров в какой-либо политической персоне (интроецирование).

Второе замечание связано с явным артефактом группирования образов политиков по принципу “все против Зюганова”, который, по всей вероятности проявился в условиях предвыборных баталий 1996 г.

Исследования РНИСиНП (доклад по итогам 1997 г.) показывают, что предложение в адрес респондентов самоопределиться по более политизированной идентификационной шкале раскалывают традционалистский слой. Из него выделяются центристы (выступающие за сочетание различных идей, стремящиеся избегать крайностей - 15% от всех опрошенных), которые полностью совпадают с национал-патриотами (выступающие за возрождение русской нации и поиск самостоятельного русского пути - 22%) по части отношения к известным политическим персонам, но расходятся в системе ценностей, где они занимают нишу национал-демократов (вектор между национал-патриотами и либералами - сторонниками радикальных рыночных реформ и быстрейшего сближения со странами Запада, которых насчитывается 11%). В этом случае они в большей степени разделяют ценности правового государства и индивидуальных свобод, но резко отличаются от либералов отказом сближаться с Западом. Еще одна группа, часть выступающая в союзе с национал-патриотами - это группа, в которой принято говорить об отсутствии интереса к политике (32%). В ней распределение положительных и отрицательных оценок известных политиков обычно наихудшее из возможных (по поводу оценок Ельцина, Гайдара, Чубайса, Зюганова они совпадают с национал-патриотами; по поводу Лебедя - с либералами, по поводу Лужкова дают оценки как национал-социалисты, по поводу Немцова и Явлинского - как коммунисты), а ценностные ориентации соответствуют вектору между национал-патриотами и национал-социалистами.

Учитывая данные РНИСиНП (Таблица 26 отчета) и указанные наблюдения, можно построить распределение в пространстве политических предпочтений итоговые образы политиков, имея в виду, что завышенный патриотический потенциал Ельцина, Чубайса и Гайдара обеспечивается слабополитизированными слоями, склонными рассматривать их как национал-демократов. Последнее касается и Немцова с Явлинским, социал-демократический облик которых также обусловлен слабополитизированными слоями.

На рисунке светлыми квадратами отмечены образы, порожденные положительными оценками, темными - негативными оценками деятельности того или иного политика. Соотношение размеров парных квадратов примерно соответствует соотношению положительных и отрицательных оценок. Негативные оценки откладывались против направления осей, соответствующих политическим ориентациям респондентов.

Из рисунка видно насколько разнятся образы сторонников и противников каждого политика. В негативе либерал-реформаторы оказываются очень близки к антиреформатору Зюганову (“зона абсурда”), в позитиве “младореформаторы” снова близки к антиреформатору Зюганову и располагаются в национал-социалистической зоне. В позитивных оценках Лужков и Лебедь близки, а в негативных первый выглядит как либерал, второй - как социалист. Но главное, что следует из рисунка - это бесспорное преимущество национал-патриотического направления перед социалистическим и либеральным.

Теперь отбросим мнение слабополитизированных слоев и посмотрим на картину, полученную на основании мнения тех, кто активно самоопределяет свою позицию и, по всей видимости, постоянно участвует в выборах.

Из рисунка мы видим, что основные негативные оценки связаны вполне определенно с либеральными и социалистическими ценностями. В положительных оценках Зюганов избавляется от национал-патриотического образа, Явлинский с Немцовым теряют в “левизне” (и оказываются чуть ли не патриотами), Лебедь - в демократизме, а реформаторы - в патриотизме. Только Лужков практически не меняет своего образа ни в положительных, ни в отрицательных оценках.

Попытаемся подкрепить и дополнить получившуюся схему  данными, которые были получены Фондом “Общественное мнение” при анализе политических предпочтений избирателей. По сравнению с предыдущим исследованием, оно является значительно более пространным и сложным для обработки данных. По сравнению с анализом депутатских предпочтений ситуация куда сложнее, поскольку избиратель уступает депутату в информированности, рациональности и последовательности своего выбора. Играет роль и разнообразие социальных ситуаций (у депутатов она приблизительно одинакова), а также спонтанность выбора и воздействие на него случайных факторов (внезапно высказанное авторитетное мнение, воздействие СМИ и пр.)

Гипотеза, на основании которой был построен анализ Фонда “Общественное мнение” (семинар “Моделирование политического поведения”) опиралась на предположение о существовании достаточно маломерного пространства (до пяти измерений) позиций [17].

Разумеется, приходится рассматривать группы людей, которые гораздо более определенны по сравнению с индивидуумами. Причем, признак, которым определе на группа людей, может не иметь отношения к выборам, но детерминирует ее поведение.

Для графического представления результатов необходимо, чтобы пространство это пространство должно удовлетворять условию, чтобы  расстояние от точки, обозначающей позицию некоей партии (или ее электорального образа) до точки, характеризующей позицию группы избирателей характеризовало вероятность того, что эта группа предпочтет проголосовать за эту партию (или заявит в опросе о готовности ее поддерживать).

В качестве субъектов политических предпочтений Фонду “Общественное мнение” не оставалось ничего иного, кроме опоры на социально-демографические группы - по роду занятий, возрасту, образованию. Второй параметр деления на группы - политические ориентации в ответ на различные политические вопросы (включая вопрос о готовности поддержать ту или иную партию на выборах). Третий параметр - разделение по восприятию образов партий ("Какие из следующих выражений более всего подходят к партиям, за которые вы скорее всего проголосуете?" с ответами типа "партия власти", "сторонники трудового народа" и т.д.; "Какие слова на ваш взгляд более всего подходят к партии, за которую вы стали бы голосовать?").

Метод выделения двух главных компонент (при некоторых ухищрениях, позволяющих снизить размерность пространства) в матрице данных позволил с удовлетворительной точностью построить распределение на плоскости точек, соответствующих образам партий, политическим суждениям и социально-демографическим группам.

Результаты представлены на рисунках[18].

Сравним эти данные с экспертной схемой, которую мы предложили в 1995 году (см. рисунок)

Небольшой поворот против часовой стрелки даст нам картину, которая как нельзя лучше соответствует расположению образов партий в трехвекторной схеме на основании экспертной оценки: положение ДВР соответствует западным ценностям, ЯБЛ и НДР - в “зоне абсурда”, КПРФ и АПР - в национал-социалистическим и советским. Некоторые несообразности появляются лишь для партий “второго эшелона” - менее известных и менее определенных в политических позициях (см. рисунок). Если рыжковско-бабуринский блок “Власть народу” и руцкисты попадают по назначению - в сектор умеренных социалистов, федоровская партия “Вперед, Россия “ - в сектор западников, то ПРЕС и ЖР расположены в “зоне абсурда”, но как-то подозрительно близки к социалистам. Нет совпадения и в позиции сторонников ЛДПР, которые в первом исследовании оказались близки к сторонникам Ельцина и Явлинского, а во втором - занимают принципиально иную позицию. Что, впрочем, неудивительно в силу многоликости ЛДПР и ее лидера.

Представленная модель, хоть и удобна для всякого рода интерпретаций,  разумеется, не лишена недостатков и теоретических трудностей.

Например, из исследования В.Римского (сообщение на семинаре “Моделирование политических процессов”) следует, что сложившиеся образы кандидатов в президенты, исчисленные из описывающих их личных качеств (в представлениях респондентов - менеджеров избирательных кампаний) дают несколько иную картину, чем та, которую мы обсуждали выше. Ельцин, Лебедь Явлинский и Жириновский уже не создают плотного клубка. Скорее всего этот результат связан с тем, что специалисты более жестко дифференцируют политиков, чем избиратели, которые мыслят лишь примитивной оппозицией типа “коммунисты - антикоммунисты”.

В том же исследовании предлагалось сделать экспертную оценку голосования (“За кого проголосуют?”), которая распределила образы кандидатов в президенты уже в трехмерном континууме

Следовательно, выбор происходит не только на основании осознанных личных качеств, но и неких скрытых параметров.

 

 

 

Политическое самоопределение групп населения

 

Сравнивая размещение различных социальных, элитных и электоральных групп в области ценностных ориентиров, мы можем видеть насколько те или иные группы голосуют в интересах реализации своих ценностных установок, какие элитные группы в большей мере отражают ценностные интересы тех или иных социальных слоев.

 

Следует отметить, что большинство групп респондентов оказалось внутренне поляризованными по отношению к обществу в целом и требующими выделения каких-то дополнительных дифференцирующих социально-демографи­ческих параметров. К таким группам относятся студенты (ориентировочно три подгруппы - радикал-либералы, национал-демократы и социалисты), управленцы (две подгруппы - национал-демократы и национал-социалисты), в меньшей степени — бюджетники (две противостоящие группы - национал-демократы и социалисты) и предприниматели (национал-демократы и радикал-либералы). Практически консолидировано вносят свой вклад в поляризацию общества директора предприятий (вектор в сторону национал-демократии), председатели колхозов и сторонники Г.Зюганова (вектор в сторону национал-социализма). Поляризация остальных групп, указанных на рисунках, в основном соответствует поляризации общества в целом.

Данные РНИСиНП дают картину вполне соответствующую трехвекторной модели. (Для сравнения с другими данными мы поместили начало координат вблизи точки “рабочие”, соответствующей выбору 7.7% либералов, 30% национал-патриотов, 18,7% коммунистов и 21,7% центристов).

Здесь надо оговориться, что опросы по социальным группам были таковы, что не интересующиеся политикой “рассосались” по группам “патриоты” и “центристы” (итого, в отличие от приводимых ранее данных, мы имеем четыре группы, а не пять). Для построения графического изображения нам пришлось всех центристов отнести к национал-демократам, что допустимо в соответствии с их политическими предпочтениями.

Получившаяся картина как нельзя лучше соответствует распределению социальным группировкам в исследовании “Русский вопрос в России”. Для полного совпадения данных достаточно учесть, что пенсионеры путают традиционно русские ценности с социалистическими ценностями, а бюджетники (в основном гуманитарная интеллигенция) - боятся всякого разговора о русскости и в обыденном плане смещены ближе к “зоне абсурда”, будучи в политическом выборе национал-демократами.

По той же методике можно проследить ориентацию регионов России.

Кроме Москвы и Екатеринбурга во всех городах, указанных на рисунке, либералы не могут составить конкуренцию остальным группам. В большинстве городов три остальные группы (включая центристов) выступают сравнимыми силами. Коммунисты практически выключены из противостояния лишь в Калининграде и Хабаровске, патриоты - в Казани, Волгограде и отчасти в Воронеже.

К сожалению, в исследовании ФОМ были выделены не совсем те же группы населения, что в исследовании “Русский вопрос в России” и докладе РНИСиНП. Для того, чтобы сблизить терминологию на следующем рисунке мы обозначим рабочих города как “рабочие”, рабочих села как “колхозники”, служащих без специального образования - как “бюджетников”. Выделить элитные группы мы не можем, ибо они поглощены объединены в группу руководителей и специалистов со специальным образованием.

Несмотря на некоторые нестыковки, в целом можно говорить о соответствии трехвекторной схемы социологическим данным. Пенсионеры в целом придерживаются социалистической ориентации, бюджетники либо приближаются к зоне абсурда, либо идут вместе с национал-демокра­тами.

Необходимо ответить, что точки, соответствующие социально-демографическим группам по данным ФОМ, сконцентрированы вблизи начала координат в тесное облако. Это свидетельствует о том, что социальное самочувствие практически не отражается на результаты политического выбора. К тому же сам метод многомерного шкалирования выглядит чрезвычайно громоздким и основанным на неоправданных попытках сделать некоторые выводы из ответов на огромное количество вопросов, либо не имеющих никакого отношения к целям исследования, либо находящихся по отношению к этим целям в крайне сложной умозрительной связи. Исследование ответов на прямые вопросы представляется нам более продуктивным, по крайне мере для решения относительно простых задач.

 

Ценностные модели политического выбора

 

На наш взгляд, стоит отметить, что оси “либерализм” и “социализм” отсекают зону идеологического абсурда, в которой парадоксальным образом соединяются приоритеты индивидуальных и социальных ценностей, оппозиционные традиции. Вне духовного освоения действительности эти ценности нельзя реализовать одновременно, но можно только подавлять. Здесь, в зоне абсурда негласно признается только одна ценность – власть, действует только одна мотивация – завоевание или удержание власти любой ценой. В зоне идеологического абсурда действуют идеологические мутанты, разрушающие государство, не знающие ни смысла, ни закономерностей, ни условий его существования. Вся система ценностей деградирует здесь под прессом Властолюбия.

К месту вспомнить тут слова Салтыкова-Щедрина: “Прерогативы власти – это такого рода вещь, которая почти недоступна вполне строгому определению. Здесь настоящее гнездилище чисто личных воззрений и оценок, так что ежели взять два крайних полюса этих воззрений и оценок, то между ними найдется очень мало чего общего. Все тут неясно и смутно: и пределы, и степень, и содержание. Одно только прямо бросается в глаза – это власть ради власти, и, само собой разумеется, только одна эта цель и преследуется с полным сознанием”[19].

 

 

В условиях кризиса силы номенклатурного происхождения проходя этап либерализации погружается в зону абсурда. В постперестроечный период, из страха перед экономической катастрофой, либеральная номенклатура, наоборот, социализируется, совершая обратный путь и снова увязая в абсурде.

Альтернативой зоне абсурда служит зона политического пространства, тех идеологических установок, которые собственно и способны построить структуру традиционного (национально приемлемого) гражданского общества и систему устойчивого государственного управления. Действующие в этой зоне организации вполне достойны нести систему ценностей, связанную с понятием Патриотизм. В зоне действия патриотов-государствеников без труда можно снова разделить политическое пространство по идеологическим секторам, соответствующим национальным формам идеологии. Здесь есть и свои либералы, и свои социалисты, и свои ортодоксы-традиционалисты.

Вокруг оси “традиционализм” находятся зоны, которые мы назвали “переходными”. В отличие от зоны абсурда, обитателям которой принципиально не под силу создание стабильной государственной модели и обеспечение национального согласия, здесь действуют политические структуры, способные на достаточно длительное время такую модель сформировать. Тем не менее, они характеризуются внутренней ущербную и конфликтной моделью государственности, в которой социальные и либеральные установки не уравновешены. Неравновесие приводит к циклам реформ-контрреформ, тем более разорительных для государства, чем дальше реализованные модели от оси “традиционализм”.

Из чисто умозрительных соображений можно предложить некий вариант ценностной системы, которая соответствуют трехвекторной модели. Либерализму соответствуют ценности Свободы, Безопасности, Собственности (см. ниже раздел об основных ценностях либерализма). В российской традиции у либералов принято говорить о правовом государстве. Поэтому отечественная традиция лицемерно подменяет ценность Безопасности другой – Законностью. Добавим, что все перечисленные ценности относятся к индивидууму и вовсе не касаются государственного строительства, которое все должно быть приспособлено для реализации космополитических и эгоистических индивидуальных устремлений.

Социальной оси соответствуют ценности Равенство, Коммунизм, Интернационал. Можно составить эти ценности иначе, извлекая из них составные части и придавая им ведущее значение: Партия, Классовая борьба (диктатура пролетариата), Равенство. Это ценности Города Солнца, где все регламентировано и подчинено общественному идеалу, насаждаемому и охраняемому вплоть до выведения “нового человека”.

Для традиционной оси остается обобщающая ценность Братство (лозунг французской революции “Свобода. Равенство. Братство”), которую Запад так и не смог реализовать в своих социальных системах. В русской идеологии обобщающая ценность традиционализма – Соборность или ее социальная проекция – Общинность, которая воплощалась утверждением Православия, Самодержавия и Народности. Этим ценностям соответствует национализм, понимаемый как неотъемлемая черта нации, а не как негативный ярлык, приписываемый “свободной прессой” своим врагам.

Вернувшись в зону политического пространства, которую мы обозначили ценностью Патриотизм, мы можем отметить, что всей этой зоне соответствуют ценности Вера, Нация, Держава. Чем дальше мы отклоняемся в пределах этой зоны от пика традиционализма, тем более смутными становятся представления о конкретном содержании этих понятий. Тем не менее, даже смутная вера лучше безверия, интуитивное понимание национального лучше отказа от него, державное мироощущение лучше, чем предательский космополитизм и интернационализм.

Если обратиться к переходным зонам, то в одном случае реализуются ценности Бог, Вождь, Нация (“один Бог, один фюрер, одна Германия” или “Закон, Порядок, Жириновский”), в другой – Партия, Держава, Коммунизм. Одной из этих ценностных систем соответствует национал-либерализм (вариант – гитлеризм, пиночетовщина, жириновщина), другой – национал-социализм (вариант – сталинский режим).

Помянем еще пограничную территорию между зоной патриотизма и зоной абсурдного властолюбия. Она соответствуют социал-демократической традиции, уживающейся с либерализмом и в Европе, и в России, а потому и признающая ценность Свободы основной, дополняя ее Справедливостью и Солидарностью. Тут всегда действуют блуждающие общественные структуры, желающие быть “центристски­ми”, учитывать и мирить все и вся, а потому путающие патриотизм и абсурд, социализм и либерализм.

В нашей схеме ценностные ориентации можно выстроить в цепочки:

 

Идеология:            либерализм – социализм – традиционализм Высшая ценность:          личность – коллектив – Бог Место личности:  свобода – равенство – соборность (иерархия) Тип политики: космополитизм – интернационализм – национализм Экономический базис:   собственность – труд – творчество Субъект политики:        клан – партия – нация

 

Безусловно, мы здесь не учитываем полутонов и разнообразного рода смешений. В данном случае главное – выделить “чистые” типы”, задающие систему координат.

Ниже мы попытаемся поместить на изложенную в предыдущем разделе схему те слова ценности, которые выбирались респондентами на вопрос: “Какие слова, на Ваш взгляд, более всего подходят для лозунга той партии, за которую вы собираетесь голосовать?”, а также образы партий, возникающие из вопроса: “Какие из следующих выражений более всего подходят к партии, за которую Вы скорее всего проголосуете 17 декабря 1995 г.?” (ФОМ).

Ценностями, которые не дифференцируют общество оказались: Безопасность, Державность, Достаток, Духовность, Законность, Личное достоинство, Мир, Патриотизм, Порядок, Права человека, Равенство, Семья, Справедливость, Совесть, Стабильность. Эти ценности отмечены всеми группами вне зависимости от политических ориентаций.

Что касается образов партий, то характерно, что они выстраиваются в линию (достаточно одномерного представления в координатах “капитализм-социа­лизм”), а понятие “партия власти” воспринимается респондентами скорее как “партия властности” (“партия силы”, “партия твердой власти”). Недифференцирующими образами в данном случае оказались “партия всего народа России”, “партия порядка и безопасности”, “партия социальной справедливости” (соответст­вующие точки близки началу координат).

Общий вывод из приведенных в рисунках данных говорит о том, что необходимость выбора между партиями значительно сильнее поляризует общество, чем выбор между главными ценностями или политическими образами. Это свидетельствует о ценностном кризисе. Избиратель жаждет “всего и сразу”, не вычленяя главного для себя. Поэтому партии выражают скорее его бессознательные устремления, чем осознанные интересы.

Вместе с тем данные доклада РНИСиНП 1997 года, дают нам представление не только о кризисе, но и о глубочайшем мировоззренческом сдвиге в 1995-1997 гг., который подготовил коренной переворот в политической системе России в ближайшие годы.

Идейно-политические предпочтения граждан России, как следует из таблицы, изменились существенно (%):

 

сторонники	годы
	1993	1995	1997	1998
радикальных рыночных реформ и быстрейшего сближения со странами Запада	24	17	11	8
возрождения русской нации и поиска самостоятельного русского пути	10	10	22	19
возрождения социализма	14	14	18	17
сочетания различных идей, избегания крайностей	-	17	15	22
Политикой не интересующиеся	-	41	32	33

 

Налицо замена либерал-коммунистического противостояния противостоянием между национал-демократами и патриотами-традиционалистами с одной стороны и коммунистами - другой. Причем обе эти группы противостоят окончательно потерявшему популярность режиму либералов-западников, стратегию которого разделяет незначительная часть населения.

 

 

Объединительные проекты государственного строительства

 

В трехвекторной модели удобно анализировать идеологическая “дислокация” основных проектов национально-государственного строительства.

Нашу умозрительную модель, представленную на Рисунке 1., интересно сравнить с классификация, предлагаемая Пантиным и Клямкиным в рамках исследования “Особый путь России” (“Полис”, 1997). Членение на группы, поддерживающие тот или иной проект, в данном исследовании достаточно громоздка, но позволяет все-таки сделать кое-какие расчеты.

Итак, список национально-государственных проектов и наименование их сторонников:

Русские националисты: “Россия должна быть государством русского народа”.

Державники: “Рос­сия должна быть сильной военной державой”.

Интернационалисты: “Россия должна быть многонациональным государством равноправных народов”.

Социалисты-реставраторы: “Россия должна вернуться к социалистическому строю”

Объединители: “Россия должна стать государством, вокруг которого сложится новый добровольный союз бывших советских республик”.

Империалисты: “Россия должна возродиться как сильная военная империя в границах бывшего СССР”.

Постсоветские индивидуалисты: “Россия одна стать государством, сила и могущество которого обеспечивается благодаря росту благосостояния граждан

Демократы-западники: Россия должна стать государством с рыночной экономикой, демократическими свободами и соблюдением прав человека.

Православные христиане: Россия должна стать христианской православной страной.

Поскольку респондентам предлагалось выбрать свою принадлежность не только к основной группе, но и к дополнительным, нетрудно проследить степень антагонизма среди групп (правда, авторы исследования такую возможность проигнорировали). Составление соответствующей таблицы дает полную сбалансированность отношений (то есть практическое отсутствие “неразделенной любви”).

 

	демократы	интернацион.	державники	националисты	социалисты
демократы 41%		15	6,6	4,1	0,8
интернацион. 35%	15		6.0	1.8	4.9
державники 21%	6.5	6.1		6.1	3.8
националисты 16%	4.2	1.6	5.9		1.4
социалисты 12%	0.6	4.8	3.8	1.4

(данные пересчитаны в проценты от общей численности опрошенных.)

 

Если выбрать наименее диффузные группы, возникает возможность получить (с определенной долей точности) двумерную картинку, которую мы приводим в осях принятой нами трехвекторной схемы. Площадь кругов соответствует размеру социальной группы с данной ценностной ориентацией, степень их перекрывания - степени перекрывания этих групп.

Если говорить о диффузных группах, то постсоветские индивидуалисты (52%) преимущественно занимают пересечение областей демократы-интернацио­налисты, демократы-державники, демократы-националисты, а также выходят за их пределы в нижнюю часть рисунка. Объединители (19%) и империалисты (7%) умещаются в полосе разделения между демократами и интернационалистами и всеми остальными. Примерно там же располагаются и православные (13%), но со сдвижкой в сторону националистов. (Разумеется, соответствующие области невозможно в данном представлении изобразить в виде кругов.)

Оценивая исследование “Особый путь России” нельзя не отметить не только предельно превратных интерпретаций, данных авторами своим результатам, но и изначально заложенной в исследование некорректной позиции по части отлучения от демократии и русских, и военной мощи, и православия. По нашему мнению наименование “демократы-западники” дано с явной задаче представить, что рынок, законность и демократия произрастают только на Западе.

Мы намеренно дополнили рисунок основными идеологическими осями, которые демонстрируют, что значительный массив демократов достаточно близок к националистам. Для того, чтобы восстановить адекватную картину распределения сторонников между различными проектами государственного строительства, в исследовании достаточно было предложить еще один проект, который сочетал бы в себе отказ от консолидации с Западом и представления о традиционных формах российской демократии.

Приведенные результаты, по всей видимости, все-таки лишены грубых подтасовок, коль скоро позволяют дать иные интерпретации, чем те, которые дают авторы. Мы сделаем для себя два главных вывода из представленных данных:

1. Объединительными идеями, способными связать разные идеологические ориентации могут быть идеи воссоздания СССР, воссоздания империи и  строительства православного государства. В то же время, они не могут воплотиться в явном виде в лозунги политических перемен. Вероятно роль этих идей заключена в консолидации элит. Возможность для консолидации скрыта в недостающем звене - проекте национально-демократического государства, сочетающего в себе черты традиционной православной Империи и современного национального государства, которые почерпнуты не только из опыта Запада, но и из собственной истории (включая советский период).

2. В обществе налицо оппозиция не между демократами и интернационалистами, а между двумя этими группами и всеми остальными (мы должны учесть, что ортодоксальные группы значительно малочисленней, чем указано на рисунке). Центром этой оппозиции является постсоветский индивидуализм, враждебный иным государственным моделям.

Вопросу о популярности той или иной объединительной идеи был посвящен опрос ВЦИОМ (сентябрь-октябрь 1996 г) на тему: “Какая идея могла бы объединить российское общество”, который дал следующую картину среди сторонников различных политических объединений:

1.. Наиболее популярными оказались идеи Законности и порядка (20%), сильной державы (10%), возрождения России (10%). В диапазон 3-9% попали идеи стабильности, достойной жизни, спасения Отечества, равенства и справедливости, социальной защищенности, богатства и процветания, крепкой семьи. В аутсайдерах (менее 2%) оказались идеи коммунизма, вхождения в современный мир, православия и свободы.

2. Среди предложенного к рассмотрению идей фактически не оказалось четких дифференцирующих ценностей, а это значит, что не выявлено социальных оппозиций, на основании которых можно  было бы говорить о предпочтительности той или иной национально-государственной идеи.

3. Сторонники ЯБЛ, ДВР, НДР и КРО образуют в ценностном пространстве клубок, равноудаленный в ценностных позициях от сторонников ЛДПР и КПРФ (необходимо учесть, что сторонники КРО во время проведения исследования ассоциировали эту организацию с А. Лебедем.). АПР, ЖР и ПСТ пришлось исключить из рассмотрения как маловлиятельные и нестабильные объединения, лишенные к тому же ясной политической позиции. Соответствующими характеристиками, по всей видимости обладают и их сторонники, среди которых наличествуют симпатии к самым разным политическим силам.

 

* * *

 

Из вышеизложенного можно сделать ряд выводов, касающихся методологии исследования ценностных макропозиций в кризисном социуме:

1. Исследование должно ориентироваться на множественность возможных априорных моделей ценностных ориентаций. В противном случае интерпретации подгоняются под аксиологических схему, отражающую взгляды исследователя, которая может серьезным образом отличаться от ценностных ориентиров, проявляющихся в обществе. Так, иследовательский эгоизм побуждает некоторых ученых по-прежнему возбуждать у политиков надежду на перспективность проекта «социализма с человеческим лицом» или на либерализм с ориентацией на национальные интересы России. В действительности, и тот, и другой проекты могут привести политика только к провалу.

2. Оптимальным условием интерпретации полученных данных является использование теоретической модели, которая появляется до начала исследований или независимо от полученных результатов (первое, разумеется, предпочтительнее).

В последних разделах настоящей статьи как раз и предпринята попытка интерпретировать данные ряда исследований с помощью схемы, появившейся независимо от них и даже находящейся в противоречии с исходными установками некоторых из них.

3. Авторы социологических исследований не только должны быть готовы к опровергающим интерпретациям полученных ими данных, но обязаны также учитывать разнообразные основания для интерпретации, которые имеются на сегодня в научном сообществе. Последнее, впрочем, крайне затруднено в связи с расколотостью этого сообщества на конкурирующие кланы. Причем доминируют в этой конкуренции и осваивают большинство выделяемых на исследования ресурсов представители либеральных убеждений, которые вместе со своими заказчиками завели страну в тупик.

В дополнение можно отметить, что любое исследование ценностных ориентаций сталкивается к очень слабой дифференциацией позиций заранее оговоренных социальных, элитных или электоральных групп по заранее установленной проблематике. И наоборот, зачастую трудно определить причины глубоких расхождений внутри однородных социально-демографических групп (особенно при определении отношения к событиям текущей политической жизни).

Например, при исследовании распространенности либеральных ценностей в российском обществе[20] обнаружилось, что ценностные позиции “либералов” и “нелибералов” почти идентичны (особенно по поводу слов-ценностей); при изучении отношения граждан к коллизиям периода перестройки[21] — что раскалываются даже внешне прочно консолидированные группы; при анализе круга проблем, связанных с “русским вопросом”[22] — что русские национальные черты практически всеми социальными группами понимаются одинаково, но внутренне противоречиво...

Для интерпретаций зачастую остаются жалкие проценты расхождений, которые всегда можно оспорить, подняв вопрос о систематической погрешности, которая для такого рода исследований вряд ли ниже 30%[23]. Поэтому возникает проблема выявления всякого рода ценностных “расколов”, которые были бы в какой-то мере адекватны “расколам”, возникающим на выборах и референдумах.

В этом плане чрезвычайно важно было бы установить, поглощаются ли социально-демографические группы ценностными макропозициями или в каждой группе имеется свой набор макропозиций. Быть может, реален третий вариант - когда “границы” социально-демографических групп пересекают “границы” групп, соответствующих ценностным макропозициям.

С этой проблемой связана и проблема прогнозирования политических предпочтений, политического поведения. Одно дело — политические ориентации социально-демографических групп, другое — позиции элитных слоев и политических кланов, имеющих возможности хотя бы отчасти программировать политическое поведение граждан. Для анализа ценностных позиций первых еще годятся методики опросов, для вторых — скорее анализ высказываний (статьи, интервью, политические портреты). Есть еще один объект выявления ценностных ориентиров — тексты нормативных актов, которые хорошо формализованы и зачастую прямо выражают интересы определенной группы. (Речь конечно должна идти о нормативных актах, активно использующихся на практике.) Здесь возможно выявление реальных проектов государственного строительства, конфликтующих между собой — например проекта нации-государства и проекта евразийской федерации, которые интегрируют в себя разнородные ценностные системы и социальные группы, по-разному ориентированные в ценностном пространстве.

Пожалуй, фундаментальной проблемой при изучении ценностных ориентаций в кризисном социуме является определение соотношения между ценностными моделями, продуцируемыми научным сообществом - с одной стороны, политическими элитами - с другой, и социумом как таковым - с третьей.