Журнал «Золотой Лев» № 197-198 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

В.Н. Тростников

 

Славянофилы становятся нашими современниками[1]

 

 

В заголовке статьи нет никакого преувеличения. Ещё никогда историософская концепция «старших славянофилов» — Ивана Киреевского, Алексея Хомякова, Константина Аксакова и Юрия Самарина — не была столь актуальной для нас, как нынче, в начале XXI века.

В их размышлениях может найти отчеты на встающие перед ней вопросы самая современная русская мысль. Любопытно, что ранее, на протяжении более чем полутора столетий, эти размышления мало кого интересовали, а если цитировались, то как выражение одной из многих точек зрения, возникавших в период становления отечественной философии. Более того, многие историки считали славянофильскую мысль провинциальной и помещали её на обочину основного пути культурного развития России. Сегодня же выясняется, что их мнение не «одно из», а единственно верное, что в нём заключена объективная истина. Означает ли это, что они на 150 лет опередили время? Конечно, нет: истина, к которой они пришли, существует вне времени, а людям открыта две тысячи лет тому назад в Евангелии. Славянофилы вовсе не пытались пророчествовать, они просто были «алчущими и жаждущими правды» и стремились найти эту правду, а верный прогноз приложился им.

У каждого из основателей славянофильства были свои особые научные интересы, свой любимый предмет исследования. Для Киреевского таким предметом была теория познания (гносеология), для Хомякова — учение о Церкви (экклезиология), для Аксакова — народоведение (этнология).

Но этими частными темами они занимались в контексте одной общей для всех трёх центральной темы — исторического предназначения России. Это невольно заставляет вспомнить Единосущную Нераздельную и Неслиянную Троицу, — конечно, не сравнение, а лишь ассоциация. И здесь мы будем говорить не о том, чем они различались, а о том, в чём они были едины, т.е. о самой сущности их философии.

Сам по себе факт, что славянофилы задумывались о судьбах России, не был чем-то из ряда вон выходящим и оригинальным: в то время все образованные русские люди об этом задумывались и жарко спорили. Это была эпоха, когда в верхних слоях общества будто бы от какого-то толчка пробудилось национальное самосознание, которое почувствовало необходимость самоопределиться. На то имелись вполне объективные причины.

Напомним, что это была первая половина XIX века, начавшаяся с эпохи Александра I. В чём заключалась её суть? Говоря коротко, это было время становления открытого правового централизованного государства с понятной всем вертикалью власти. Её функционирование определяется не волей отдельных лиц, а чётко сформулированными правилами, распределяющими служебные обязанности между должностными лицами, общественные обязанности между сословиями. Это была Империя.

В его царствование произвол постепенно вытеснялся законом, а поскольку закон писан для всех, дворяне и помещики начали чувствовать себя гражданами государства, обязанными содействовать его процветанию и служить уже не лицу, каким бы высоким по своему положению оно ни было, а идее, которую это государство олицетворяет. Для этого было необходимо разобраться в том, какую же идею несёт в себе Россия. Поиски идеи — это философия. Так в 20-х годах XIX века у нас началось повальное увлечение «любомудрием».

Как пишет прот. Георгий Флоровский, «распространялось философское возбуждение от профессорских кафедр. Но принялись философские идеи не в школьном порядке, а принялись и проросли в тех своеобразных "кружках", в которые в те годы собирается университетская молодёжь, — в Москве. Это не были собрания согласившихся единомышленников. Здесь всего больше именно спорили, спорили со страстью». Первый из таких кружков образовался в 1823 году, в него входили Веневитинов, Киреевский, Кошелев, Одоевский. Кошелев потом вспоминал: «Христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для нас, любомудров. Мы высоко ценили Спинозу и его творения считали много выше Евангелия». Затем появляются кружки Станкевича и Герцена с Огарёвым. Конечно, проснувшийся интеллект их участников был на первых порах всеядным — жадно набрасывались не только на Спинозу, но также на Платона, Канта, Фихте, Шеллинга, а с 40-х годов, как эпидемия, распространилась мода на гегельянство.

Особняком стоял Чаадаев, который сначала считал Россию выпавшей из мирового процесса, а потом, наоборот, стал предрекать ей великое будущее, правда, без конкретизации. Сегодня, в ретроспективном взгляде можно констатировать, что в этом кипящем котле сварился один съедобный продукт, и не просто съедобный, а совершенно замечательный — историософия славянофилов.

В полемике с «западниками», считавшими, что России незачем изобретать велосипед, а нужно идти вслед за Западом по пути «прогресса», старшие славянофилы отстаивали другую точку зрения: нам надо двигаться в истории своей дорогой.

Анализируя их аргументацию, можно выделить в ней пять положений, которые не были оценены современниками, до этого ещё не дозревшими, а сегодня приобретают как теоретическое, так и практическое значение.

Славянофилы первыми высказали мысль, впоследствии развитую Данилевским, о том, что человечество не является и не должно являться чем-то однородным, движущимся в общем для всех направлении, а состоит из больших, несхожих между собой сообществ, каждое из которых имеет собственное историческое предназначение. Эту дискретность людского рода они проиллюстрировали на примере двух принципиально разных сообществ: Европы и России.

Они очень верно угадали то, в чём состоит специфика европейской жизни, её характеристические признаки — рационализм и индивидуализм, ведущие к возрастающей атомизации общества, к замене духа солидарности духом конкурентной борьбы и к пред¬сказанному в Евангелии оскудению любви. Это неизбежно повлечёт за собой кризис. И не даст западному мiру достигнуть тех идеалов, которые вдохновляли его прежде. Киреевский писал: «Начало европейской образованности, развивавшееся во всей истории Запада, в наше время оказывается уже неудовлетворительным для высших требований просвещения».

Они правильно распознали также специфику русского культурно-исторического типа, которая заключается в том, что он ориентирован больше на исполнение Божией воли, чем на собственный рассудок, а, следовательно, больше, чем западный тип, открыт любви и соборности. Разделяющему материальному началу русский народ предпочитает объединяющее духовное начало. Это особенно настойчиво подчёркивал Константин Аксаков. Отметив, что наш народ отдаёт всю политику и всё материальное устроение в руки верховной власти (а потому является имперским народом), Аксаков продолжает: «Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной — народной жизни внутри себя». А вот что писал Юрий Самарин: «Только при условии признания установленного Богом отношения между тем, км человек должен быть, и тем, что с ним случается, каждая человеческая жизнь слагается в разумное целое».

Они точно указали и причину расхождения нашего и западного культурно-исторических типов, имеющих один и тот же христианский корень. Эмоциональное обеднение Европы началось с католического «юридизма», отголоска «римского права», ставившего букву закона выше его духа. Но решающий перелом произошёл в результате протестантской революции и последующей реформации, взявшейся организовывать общественную жизнь без участия Церкви, Россия же осталась верна церковному пониманию людского единения. «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» 1ф. 18, 20), — говорит Христос, а Он есть «путь и истина и жизнь», обнимаемые единым словом «любовь».

В своём глубоком философском сочинении «Церковь одна» Хомяков говорит: «Доказать истину дойти до неё собственною силою разума невозможно... Силы разума не доходят до истины Божией, и не бессилие человеческое делается явным в бессилии доказательств... Мудрость, живущая в тебе, есть тебе данная лично, но тебе, как члену Церкви, и дана тебе отчасти, не уничтожая совершенно твою личную ложь, — дана же Церкви в полноте истины и без примеси лжи». Сохранив правильную воцерковлённость, заключают славянофилы, Россия сохранила истину и любовь.

Из предыдущих положений вытекает и похожее, итоговое, касающееся всемирно-исторической роли России. Когда Запад с его рассудочностью и эгоизмом окончательно превратится в совокупность страдающих от одиночества индивидуумов, инстинкт самосохранения заставит его искать источники воды живой, и он поймёт, что его сберегла лишь не поддавшаяся искушению земными богатствами Россия. И тогда его высокомерное отношение к «этой отсталой стране» сменится желанием услышать её свидетельство о Христе как животворном начале бытия.

Так Россия спасёт Запад.

Много воды утекло с тех пор, когда в шуме горячей полемики о жребии России прозвучал негромкий голос старших славянофилов. Исключение было воспринято как ретроградство, а сами они — как люди вчерашнего дня. Но вода истории унесла в Лету всех спорщиков, кроме славянофилов, оказалось, что они были людьми завтрашнего дня. Многополярность мiра признана теперь всеми, даже североамериканцами; кризис западной системы налицо; приверженность русского духа Православию демонстрирует себя всё явственнее. Но если исходные философские положения славянофилов оправдались, значит, оправдается и их заключение в том, что Россия действительно спасёт погружающийся в бездну бездуховности мiр. Воздадим же хвалу великим нашим мыслителям, которые первыми возвестили об этом нашем призвании!

 

Русский дом, №5 май 2009