Реклама:
Номер 261-262
подписан в печать 01.11.2010
Нефедов С

Журнал «Золотой Лев» № 261-262 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

С.Н. Нефедов

доктор исторических наук, кандидат физико-математических наук,

с.н.с Института истории и археологии

Уральского отделения РАН

 

О хозяйственно-экономических причинах русской революции[1]

 

 

Была ли русская революция начала XX века случайностью или кризис был обусловлен долговременными экономическими процессами? Проблема интерпретации революции тесно связана с анализом экономического развития в XIX - начале ХХ вв. и с общей проблемой существования исторических закономерностей, проявлением которых, согласно марксистской точке зрения, была эта революция. Однако несостоятельность марксистской трактовки этих закономерностей привела к утрате веры в существование каких-либо закономерностей вообще.

 

«Из-за утраты веры в закономерность исторических событий… - отмечает известный американский историк Л. Хеймсон, - в современной российской историографии образовался вакуум, чем и объясняется появление таких стереотипов в интерпретации исторических процессов, как сведение объяснения Октябрьского переворота к заговорщической деятельности большевиков, объяснение истоков Февральской революции как следствия заговорщической деятельности масонов, не говоря уже об объяснении падения царского режима прекращением проведения столыпинских реформ вследствие внезапной смерти премьер-министра от рук террористов в 1911 г.» (Хеймсон 1993: 4).

 

Известно, что как советские историки, так же как и дореволюционные экономисты, считали уровень потребления в России крайне низким, и притом постепенно понижающимся. Эта истина была признана и на официальном уровне правительственных комиссий, собравших многие тома статистических данных (Материалы… 1903). Такая позиция первоначально была свойственна и западной историографии.

 

«В 1905 году произошла аграрная революция, - писал Г. Робинсон, - и позади этой революции, рассматриваемой как «результат»,  должно быть,  имелись «причины»; если же это не так, то не имеется никакой логики в движениях истории. Так как результат был глубок и широк, причины, должно быть, также простирались широко и глубоко в жизнь деревень…» (Robinson 1967: 363).

 

До 80-х годов прошлого века причину революции видели в ухудшении положения народных масс, и прежде всего, крестьянства; главной причиной оскудения крестьянства считался быстрый рост населения, приведший к острой нехватке  земли (например: Gerschenkron 1967; Volin 1970). Но в 80-х годах эта точка зрения была поставлена под сомнение в работах П. Грегори, П. Гатрелла, Дж. Симмса, С. Хока, и ряда других авторов (Gregory 1982; Gatrell 1986; Simms 1977; Hoch 1994). Отмечая фиксируемый в конце XIX-начале ХХ века рост населения и  душевого производства, эти авторы полагают, что российская аграрная экономика находилась на пути поступательного развития, и уровень потребления увеличивался. Эту точку зрения на динамику аграрного развития разделяет и известный российский историк Б. Н. Миронов, который говорит не только об увеличении потребления, но и о том, что его уровень «в целом удовлетворял существовавшие в то время потребности в продовольствии» (Миронов, 2008: 95).

Но почему же тогда произошла революция?

 

Неомальтузианство и теория демографических циклов

 

Прежнее объяснение революции, исходившее из ухудшения положения крестьянства, опиралось в своей основе на исторические и экономические законы, а именно, на  классическую  мальтузианско-рикардианскую экономическую теорию. Эта теория утверждает, что в условиях ограниченности ресурсов пахотных земель рост населения приводит к уменьшению душевого сбора и потребления хлебов. Как показали E. Ригли и P. Шофилд (Wrigley and Schofield 1981: 9), в традиционном обществе существует корреляция между уровнем потребления и величиной естественного прироста, поэтому уменьшение потребления должно вызывать замедление роста населения. В простейшем случае, когда площадь пахотных земель ограничена, а урожайность постоянна, объем продовольственных ресурсов ограничен константой К, вмещающей емкостью экологической ниши (“carrying capacity”). В этой ситуации динамика населения и потребления описываются хорошо известным в экологии логистическим уравнением,

В этом уравнении N – численность населения, K – емкость экологической ниши, r – естественный прирост в благоприятных условиях. Решением этого дифференциального уравнения является логистическая кривая (рис. 1). (Pearl 1925).

Рис. 1. Логистическая кривая и кривая потребления

 

Согласно логистической модели по мере роста населения потребление снижается до голодного минимума и далее уже практически не убывает; кривая потребления движется вдоль асимптоты. Численность населения также стабилизируется и система находится в состоянии экологического равновесия, когда голодная смертность компенсирует рождаемость. В аграрных обществах перенаселение проявлялось прежде всего в дроблении крестьянских наделов, которые уже не могли прокормить своих владельцев; разоренные крестьяне продавали свою землю ростовщикам и  уходили на заработки в города. Однако,  ремесла не могли дать пропитание массам “излишнего населения”, катастрофически росло число безработных и нищих; перенаселение приводило к хроническому голоду и восстаниям. Этот период «голодного гомеостазиса» называют периодом Сжатия; в одних случаях он продолжался несколько десятилетий, в других случаях Сжатие быстро приводило к катастрофе. Дело в том, что состояние экологического равновесия неустойчиво; случайные факторы, такие как большой неурожай или неудачная война, в условиях крайнего напряжения социальной системы могут породить страшный голод, сопровождаемый эпидемиями, или всеобщее восстание, перерастающее в революцию, или и то и другое одновременно. Социальные революции были достаточно обычным исходом  демографических циклов: из 16 исследованных циклов в странах Востока, которые начались в условиях господства частной собственности на землю, 13 циклов завершились революциями, приведшими к ликвидации крупного землевладения (Нефедов 2003). Однако и помимо передела земли, голод, эпидемии и гражданские войны приводили к гибели большой части населения и появлению свободных земель. Таким образом, проблема перенаселения и нехватки земли на время теряла свою актуальность, наоборот, появлялся недостаток рабочей силы, что приводило к увеличению заработной платы и потребления. Но затем население вновь начинало расти, появлялось перенаселение и снова наступало время голода и революций. История развивалась в ритме демографических циклов.

Теория циклов была разработана, в первую очередь, представителями знаменитой французской исторической школы «Анналов»; у ее истоков стояли такие известные ученые как Э. Лабрусс, Ф. Бродель, Э. Ле Руа Ладюри, П. Шоню. Большую роль сыгpали работы английских и немецких исследователей М. Постана, В. Абеля, К. Хеллинера. Различные ученые называли циклы исторического развития по-разному: «демографическими», «общими», «большими аграрными», «вековыми», «логистическими» циклами. Мысль о том, что завершающей стадией цикла является революция, была обоснована Э. Лабруссом на примере Великой французской революции. Позднее в рамках исторической социологии появилась «теория революции», и Д. Голдстоун детально показал роль перенаселения в революциях XVII–XIX веков (Goldstone 1991). Более того, П. Турчиным  была построена математической модель, алгоритмизирующая вербальную схему Дж. Голдстоуна, и исследование модели показало, что в основе этой схемы лежат базисные экологические и экономические закономерности (Turchin 2003: 117-123). Другая модель демографического цикла, апробированная на материале Западной Европы, построена в совместной работе Дж. Комлоса и автора этих строк (Komlos and Nefedov 2002).

 

Российский кризис с точки зрения теории демографических циклов

 

Как выглядит российский кризис начала XIX века с точки зрения теории циклов? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо проанализировать динамику потребления в течение, длительного, примерно столетнего, периода, предшествовавшего революции. Общая динамика экономического положения в первой половине XIX века  обычно реконструируется по данным  губернаторских отчетов. Наиболее детальный и до сих пор непревзойденный источниковедческий анализ материалов этих отчетов был выполнен в известной работе А.С. Нифонтова (Нифонтов 1974: 15-81). А.С. Нифонтов подробно разобрал имевшие место критические отзывы об этих материалах и нашел их несправедливыми;  в конечном счете, исследователь пришел к выводу, что «данные этой статистики допускают их сопоставление с соответствующими показателями более позднего времени и достаточно надежны для определения динамики урожайности хлебов в Европейской России на протяжении всего прошлого столетия» (Нифонтов, 1974: 79). Эти выводы были приняты подавляющим большинством российских иследователей, а том числе И.Д. Ковальченко, который посвятил специальную работу изучению урожайной статистики первой половины XIX века (Ковальченко 1959).

По сведениям И.Д. Ковальченко, сопоставимые данные за 1802-1860 гг. имеются для 36 из 50 губерний Европейской России.  Эти данные говорят о том, что в начале XIX века средний уровень чистого сбора был достаточно высоким - более 24 пудов на душу населения. За полвека посевы возросли, но урожайность упала, и рост населения привел к падению чистого сбора до 18,9 пуда)[2] (Ковальченко, 1959: 73-74).

График на рис. 2, показывающий динамику чистого сбора,  в целом подобен графику классического демографического цикла (рис. 1). Как мы увидим далее, минимальная душевая норма потребления  зерна в пищу составляет примерно 15,5 пуда; что касается расхода зерна на фураж, то в середине столетия у крестьян было еще достаточно пастбищ, и скот очень редко кормили зерном, поэтому можно предположить, что минимальная норма потребления хлеба в пищу и на фураж составляло около 17 пудов.

Таким образом,  падение душевых сборов в первой половине XIX века привело к тому, что потребление приблизилось к  минимально возможной норме. Падение потребления, в свою, очередь замедлило рост населения; естественный прирост уменьшился с 0,91% в 1795-1833 гг. до 0,58%  в 1834-1850 гг. и до 0,49% в 1851-1857 гг. (подсчитано по: Кабузан 1963: табл. 17).

Рис. 2. Динамика населения и душевого чистого сбора в 36 губерниях России

ПРИМЕЧАНИЕ, Источник: (Ковальченко, 1959: 73-74).

 

Данные губернаторских отчетов  – это те данные, которые реально имеются в архивах, и которые принимает большинство историков. Однако Б. Н. Миронов занимает иную позицию. В последней работе этого исследователя приводится оценка  чистого сбора по десятилетиям за протяжении первой половины XIX века для 50 губерний Европейской России (Миронов 2008: 95). Судя по приведенной ссылке, материалами для этой оценки послужили известные данные И.Д. Ковальченко, В.К. Яцунского и Е. Зябловского; никаких новых материалов не привлекалось. Методика получения оценки не оговаривается, в связи с чем возникает много вопросов:  например, по данным И.Д. Ковальченко  для 1820-х годов имеются губернаторские отчеты лишь для 10 губерний; подобная ситуация наблюдается также в 1810-х и 1830-х годах – каким образом была проведена экстраполяция этих материалов на 50 губерний?  Кроме того, Б.Н. Миронов произвольно увеличивает размеры чистого сбора на 10%. Для данных 1850-1860-х годов он ссылается на пример И.И. Вильсона, который в1869 г. вводил поправку к материалам губернаторских отчетов и на работу В.К. Яцунского, якобы согласившегося с этой поправкой. «Средние сборы у него оказались такими же, как у И.И. Вильсона», - пишет Б.Н. Миронов (Миронов 2008: 83). Однако это не так: В.К. Яцунский писал, что цифры И. И. Вильсона «особенно завышены» и вводил свою поправку к этим цифрам, уменьшающую их примерно на 10% (Яцунский 1961:122, 131). Об «искажении» И.И. Вильсоном материалов государственных отчетов писал и А С. Нифонтов, объясняя это свойственным всем чиновникам желанием приукрасить действительность в глазах руководства (Нифонтов 1974: 15-81). Несостоятельной является и ссылка Б. Н. Миронова на то, что крестьяне и помещики стремились приуменьшить урожайность: ведь губернаторские отчеты писали не крестьяне, а чиновники и губернаторы, которые, как мы видим на примере И.И. Вильсона, старались всемерно завысить «отчетность» . Таким образом, имеющаяся статистика скорее завышает, чем занижает уровень потребления – но гадать об этом бессмыссленно: в реальности мы имеем то, что имеем – данные губернаторских отчетов.  Эти отчеты говорят, что продовольственное положение ухудшалось вместе с ростом населения.

Имеются и другие свидетельства ухудшавшегося продовольственного положения. Это прежде всего, участившиеся голодовки. Голод, распространявшийся на обширные территории, отмечался в 1833-34, 1839-1840, 1848, 1856 годах. В 1847-1849 годах к голоду присоединились его обычные спутники – эпидемии, и вследствие постоянного недоедания огромных масс эпидемия холеры приняла катастрофический характер. Толпы нищих, как тени, блуждали по селам, прося милостыню; крестьяне питались мякиной и лебедой. Зимой к холере присоединились цинга и оспа. Причина распространения этих болезней, докладывал воронежский губернатор, «заключается преимущественно в недостатке питательной и привычной пищи». «Болезнетворное влияние это еще более усиливается от недостатка в топливе, которое, в безлесных уездах, состоит большей частию из соломы, употребляемой на корм животным, с раскрытием даже избовых крыш». В 1848 г. по данным Министерства внутренних дел только от холеры погибло 668 тыс. человек, а в целом по России, по некоторым оценкам, число жертв эпидемии и голода в 1847-1849 годах составляло около одного миллиона (Нифонтов 1949: 43; Кабузан 1982: 69). Голод привел к невиданной до тех пор волне крестьянских волнений. В 1848 году было зарегистрировано 160 крестьянских волнений – число, примерно в четыре раза превышающее средний уровень (Литвак 1967: табл. 1).

 

Дискуссия вокруг статистики

 

Для второй половины XIX века имеются более подробные данные, которые позволяют судить об уровне потребления с учетом вывоза и расходов на винокурение. Однако и здесь официальные данные становятся предметом дискуссии.

Данные об урожаях собирались в указанный период Центральным статистическим комитетом Министерства внутренних дел, Министерством земледелия и земствами. Известно, что для сбора данных ЦСК через волостные правления распространяло около 100 тыс. стандартных анкет с вопросами об урожайности и посевных площадях. С другой стороны, Министерство земледелия использовало сеть добровольных корреспондентов, которые предоставляли сведения, как о своих хозяйствах, так и о хозяйствах соседей. Этих корреспондентов было сравнительно немного (до 8 тыс. человек), они обычно принадлежали к числу крупных и успешных хозяев, и в силу этой специфики поставляемые ими сведения об урожайности, с точки зрения самого Министерства земледелия, были завышенными (Свод… 1902: 81). В 1893 году А.Ф. Фортунатов установил, что это превышение (по сравнению с данными ЦСК) составляет примерно 7% (Фортунатов 1893:6). А.Ф. Фортунатов соглашался с тезисом о завышенности корреспондентских данных Министерства земледелия, но полагал что цифры ЦСК, в свою очередь, несколько занижены, то есть  реальная урожайность  заключена где-то посредине (Фортунатов 1909: 63). В 1915 г. Д.И. Иванцов сравнил различные данные об урожайности ржи по 18 губерниям за период от 7 до 26 лет и подсчитал, что в среднем указаннное превышение составляет 11-12%, а цифры земств превышают цифры ЦСК на 9-10% (Иванцов 1915: 26). Сравнение посевных площадей было проведено за один год для пяти губерний; данные земств оказались на 4% выше, чем данные ЦСК  (Иванцов 1915: 129). Д.И. Иванцов считал, что проведенный им анализ является достаточно «беглым» (Иванцов 1915: 26) и не предлагал, основываясь на нем, вводить какие-либо коррективы в официальную статиститку.

В 1924 году появилась статья С.Г. Струмилина (Струмилин 1924), в которой он утверждал, что Госплан СССР, построив зерновой баланс для 1906-1914 годов, нашел, что расходная часть на 19% превышает официальный валовый урожай по данным ЦСК. С.Г. Струмилин считал, что данные баланса согласуются с результатами Д.И. Иванцова (Струмилин 1924: 61). После этой статьи Госплан некоторое время давал в своих изданиях величину предвоенных урожаев с надбавкой в 19%, однако ЦСУ СССР никогда не применяло этой надбавки. Сотрудник ЦСУ Н. Виноградова в 1926 г. опубликовала большую статью с подробным сопоставлением всех имевшихся данных об урожайности по сведениям ЦСК и земств (Виноградова, 1926). Оказалось, что данные земств зависели от применяемой методики: если их поставляли добровольные корреспонденты, то они – так же как данные Министерства земледелия – превышали цифры ЦСК, если  же их получали через опросы, проводимые администрацией или через оценки волостного правления и сельских старост, то они оказывались ниже данных ЦСК (Виноградова 1926: 88-89). «Если признать, что корреспондентские данные вообще могут быть несколько повышенными, - подводит итог Н. Виноградова, - то из всех приведенных данных вытекает, по-видимому, с достаточной степенью убедительности, что данные Центрального Статистического Комитета устанавливали уровень урожая очень близко к действительности» (выделено Н. Виноградовой) (Виноградова 1926: 90).

Статья Н. Виноградовой до сих пор является наиболее детальным в российской историографии исследованием проблемы сопоставимости данных урожайной статистики. Повидимому, основываясь на этих материалах Госплан в дальнейшем отказался от применения поправки в 19% и стал использовать (также как и ЦСУ) данные ЦСК.

Такова ситуация с урожайностью. Что касается сбора, то он определялся ЦСК путем умножения урожайности на величину посева  или посевных площадей. Данных о посевах Министерство земледелия не собирало, а в земских обследованиях они присутствуют крайне редко. Однако имеется еще один независимый источник, позволяющий оценить достоверность данных ЦСК о посевах, – это данные сельскохозяйственной переписи 1916 года. В целом по 46 губерниям данные о посевах ЦСК превышали данные переписи на 8,8%, но поскольку, здесь, вероятно, сыграли роль военные обстоятельства, Особое совещание по продовольствию сделало вывод, что в целом данные ЦСК вполне достоверны (Ковальченко 2004: 48). Эти выводы, в конечном счете, определили подход советских аграрных историков к проблеме сопоставимости статистических материалов: советская историческая школа традиционно использовала статистику  ЦСК, «как наиболее систематический и наиболее полный набор данных» (Ковальченко 2004: 44).

Западная историческая школа долгое время продолжала использовать 19%-ю надбавку Иванцова-Струмилина (см, например: Jasny 1972). Перелом в мнениях западных историков произошел только в 1974 году, когда появилось детальное исследование С. Уиткрофта (Wheatcroft 1974). С. Уикрофт, в частности, разрешил вопрос о присхождении надбавки Иванцова-Струмилина, и выяснил, что, во-первых, материалы Иванцова совершенно не достаточны для введения каких-либо поправок. Во-вторых, С. Уиткрофт нашел в работе Н. Аделунга (Аделунг, 1925) зерновой баланс Госплана, на который ссылался Струмилин и проанализировал причины различия  данных в расходной части бюджета с данными ЦСК о валовых сборах в его приходной части. «В основном это различие можно объяснить при помощи норм потребления, которые были значительно выше, чем обычно используемые для этого периода, - отмечает С. Уиткрофт. – Может быть подсчитано, что Аделунг использовал личную норму потребления в 21 пуд на душу  в год, в то время как норма, принимавшаяся А.В. Чаяновым, А.Е. Лосицким, С.А. Клепиковым, Р. Я. Поповым и даже Н. Ясным не превосходила 17,2 пуда» (Wheatcroft 1974: 167). В итоге, английский исследователь сделал вывод, что введение поправки в 19% было необоснованным (Wheatcroft 1974: 167-169). Правда, в работе 1974 года С. Уиткрофт не отвергал полностью возможности введения менее значительных поправок, как, например 7%-я поправка Фортунатова, и некоторые западные историки, в частности, П. Грегори, такую поправку вводили (Грегори 2003). Однако в дальнейшем С. Уикрофт и Р. Дэвис в результате проведенного анализа пришли к выводу, что «урожайные данные ЦСК были достаточно надежными» (Wheatcroft and  Davies 1994: 25).

Из русских историков за введение поправок к данным ЦСК в последнее время выступают М.А. Давыдов (Давыдов 2003) и Б.Н. Миронов (хотя Б.Н. Миронов еще недавно, в работе 2002 года, использовал неисправленные данные (Миронов 2002)). Оба историка не привлекают каких-либо новых данных и ссылаются на старые работы А.Ф. Фортунатова и Д.И. Иванцова. Б.Н. Миронов (после беседы с автором этих строк) признал значение результатов Н. Виноградовой, но выдвинул новое возражение: «крестьяне в равной степени не доверяли как земствам, так и ЦСК и вряд ли могли сообщить и тем и другим правильные сведения» (Миронов 2008: 91). То есть под сомнение теперь ставятся не только данные ЦСК, но и корреспондентские данные земств и Министерства земледелия. Напомню, что эти данные предоставлялись добровольными корреспондентами, которых никто не заставлял лгать, и поскольку эти корреспонденты принадлежали, по большей части, к числу зажиточных хозяев, то эти данные считались завышенными даже А.Ф. Фортунатовым.  Основной аргумент введения поправок в новой работе Б.Н. Миронова -  это ссылка на высказывание Струмилина о балансе Госплана, о котором говорилось выше (Миронов 2008: 91). Но как уже отмечалось, С. Уиткрофт как будто установил нереальность этого баланса. Б.Н. Миронов не упоминает ни о работе С. Уиткрофта, ни о работе Н. Аделунга, поэтому нам придется уделить некоторе время, чтобы разобраться в этой проблеме. Она чрезввычайно важна для темы нашего исследования, так как непосредственно связана с оценкой уровня потребления в предвоенную эпоху.

 

Уровень потребления в период Сжатия

 

Прежде всего, необходимо отметить, что Н. Аделунг при определении норм потребления крестьян ссылается на известную работу С.А. Клепикова (Клепиков 1920). Но Аделунг нигде не приводит используемых норм, и их приходится вычислять его критикам. К сожалению, С. Уиткрофт не поясняет, каким образом он получил из данных Аделунга норму в 21 пуд на душу. Поэтому обратимся непосредственно к нормам С.А. Клепикова, на которые сслылается Н. Аделунг. Эти нормы получены из материалов бюджетных обследований, которые дают размеры потребления зерна в пищу. Однако такие обследования эпизодически проводились лишь в немногих губерниях. Данные этих обследований суммированы в таблице, приводимой ниже и основанной на материалах С.А. Клепикова и А.В. Чаянова (табл. 1).

 

Таблица 1. Потребление в пищу по данным бюджетных обследований

 

Губернии

Хлеб, пуд.

Хлеб и картофель в пересчете на хлеб 1:5, пуд.

Мясопродукты, пуд.

Годы

обследования

Число описанных хозяйств

Вятская

17,73

18,57

0,85

1900-01

1987

Вологодская

13,27

15,2

1,21

1905-07

329

Олонецкая

21,85

23,0

3,08

1909

157

Новгородская

17,15

17,59

0,68

1909

?

Костромская

13,33

14,11

0,57

1908-09

376

Ярославская

13,8

15,24

 

1909

2192

Московская, Московский уезд

13,87

16,52

1,44

1912

25

Московская, Волоколамский уезд

11,0

12,69

1,11

1910

25

Московская

11,12

13,12

1,0

1910-11

45

Смоленская

13,89

17,08

1,18

1911

71

Калужская

11,9

13,4

1,0

1909

119

Калужская

16,93

19,48

1,69

1914

?

Тульская

12,7

15,9

1,29

1910-12

655

Пензенская

14,1

16,11

1,29

1912/13

263

Тамбовская

14,8

17,0

1,2

1915

85

Симбирская

19,45

21,4

0,56

1913

225

Харьковская

16,7

17,7

1,35

1910

101

Полтавская

13,9

16,4

1,82

1911

147

Херсонская

24,2

29,3

2,09

1898

124

ПРИМЕЧАНИЯ: Подсчитано по: Материалы по вопросам разработки продовольственного плана. Вып.1. Нормы продовольствия населения России по данным бюджетных исследований / ред. А. В. Чаянов. М., 1916. С. 47. Табл. 16; Клепиков С.А. Питание русского крестьянства. Ч. I. Нормы потребления главнейших пищевых продуктов. М., 1920. С. 27.

 

Как следует из сведений о 16 губерниях, приведенных в таблице 1, имеющиеся данные относятся к разным годам и обладают различной степенью достоверности. Известный статистик проф. А.Е. Лосицкий в 1927 году писал, что «невозможно представить точную динамику крестьянского потребления в настоящее время по сравнению с довоенным временем ввиду небольшого числа довоенных наблюдений, малого числа охватываемых ими губерний, разновременности и разнометодичности их» (Лосицкий 1927а: 83). Некоторые обследования довоенного времени охватывали меньше ста хозяйств и могли давать выборочные средние, весьма далекие от реальных значений. Данные повторных обследований по Калужской и Московской губерниям плохо согласуются друг с другом и заставляют сделать вывод о больших колебаниях потребления даже в пределах одной губернии. Казалось бы, нерепрезентативность этих материалов очевидна, однако, за неимением лучшего, эти данные использовались не только Н. Аделунгом, но и Б.Н. Мироновым для характеристики уровня потребления в начале ХХ века – и более того, распространялись с 16 губерний на всю Европейскую Россию (Миронов 2002).

Можно ли проверить данные бюджетов? Стандартный метод проверки данных такого рода, широко использовавшийся ЦСУ в 20-х годах, – это построение продовольственных балансов, наподобие баланса Н. Аделунга. По данным бюджетных обследований среднее душевое потребление хлеба и картофеля в пищу равнялось примерно 17,5 пуда. С другой стороны, по расчетам Статистико-экономического комитета Министерства продовольствия самое минимальное потребление зерновых на фураж составляло 7,1 пуда на душу населения (Лосицкий 1918: 22, 28). Таким образом, если верить бюджетам, то даже без учета потерь, расходов на самогон и накопление запасов, минимальный душевой остаток на потребление должен составить 17,5 + 7,1 = 24,6 пуда.

Посчитаем теперь приходную часть бюджета, основываясь на данных ЦСК. Ниже приводится продовольственный баланс для 53 губерний Европейской России (с включением Северного Кавказа – таблица 1) рассчитанный по сельскохозяйственным годам для пяти периодов, 1901/02-1905/06, 1906/07-1910/11, 1908/09-1911/12 и 1909/10-1913/14. Первые два периода традиционно рассматриваются в статистике ЦСК, последний период – это пятилетний период перед кризисом, третий период берется в рассмотрение потому, что для него (как и для четвертого периода) мы можем построить погубернские балансы потребления и сравнить их с балансами для Европейской России, и, наконец, пятый период охватывает все предвоенное время с начала столетия.

 

Таблица 2.  Продовольственный баланс по 53 губерниям Европейской России.

 

 

1901/02-05/06

1906/07-10/11

1908/09-11/12

1909/10-13/14

1901/02-13/14

Население, млн.

109,7

119,4

122,6

126

114,8

Зерновые

 

Чистый сбор зерновых, млн. пуд.

2815

2859

3032

3407

3013

Чистый сбор зерновых на душу, пуд.

25,7

23,9

24,7

27,0

25,4

Вывоз

628

653

730

718

649

Вывоз на душу, пуд

5,7

5,5

6,0

5,7

5,5

Расход на винокурение, млн. пуд

44

44

26

31

34

Остаток на потребление, млн. пуд

2143

2162

2276

2658

2331

Душевой остаток на потребление, пуд.

19,5

18,1

18,6

21,1

19,6

Картофель

 

Чистый сбор, млн. пуд.

894

980

708

1170

1078

Расход на винокурение

130

164

157

160

150

Душевой остаток на потребление,  пуд

7,0

6,8

4,5

8,0

7,7

Душевой остаток на потребление в пересчете на зерно 5:1, пуд

1,4

1,4

0,9

1,6

1,5

Душевой остаток на потребление зерна и картофеля, пуд

20,9

19,5

19,5

22,7

21,1

ПРИМЕЧАНИЯ: Подсчитано по: чистый остаток за вычетом посева: справочники «Урожай… года»; данные о винокурении и вывозе: Сборник статистико-экономических сведений по сельскому хозяйству России и иностранных государств. Год восьмой. Петроград, 1915; Год девятый. Петроград, 1916.

 

Остаток на потребление в этой таблице – это зерно и картофель, оставшиеся после посева, вывоза и расходов на винокурение, эта графа подразумевает потребление зерна и картофеля в пищу и на корм скоту: состояние массовой статистики не позволяет разделить эти две статьи расхода. Сюда же относятся и потери, а также расходы на тайное самогоноварение, которые, взятые вместе, в 1925-1928 годах отнимали от потребления около одного пуда на душу.

Таким образом, приходная часть баланса дает остаток на потребление в  1901-1913 годах по вропейской России 21,1 пуда на душу, а расходная часть,  если принимать на веру среднее бюджетных обследований, дает 24,6 пуда – на 15% больше. К выводу о том, что бюджетные обследования приукрашивают реальную картину, приходили многие исследователи. Г. Робинсон и Н.Н. Кореневская утверждали, что это происходит за счет преувеличения в выборке доли более состоятельных хозяйств (Robinson 1967: 251; Кореневская  1953: 29-41). Однако дело не только в этом, более важно то обстоятельство, что обследования проводились в благополучные годы и не касались голодающих районов. В начале XX века было три больших неурожая, за которыми последовал голод: неурожаи 1901/02 и 1906/07 года охватили черноземные губернии, а неурожай 1911/12 года – восточные области Европейской России; на потребление (в пищу и на фураж) в эти годы в 53 губерниях оставалось соответственно по 15,3, 14,1 и 15,5 пуда на душу – а в пораженных неурожаем районах по 10 пудов и меньше. По подсчетам П.Н. Першина, число голодающих каждый раз составляло примерно 25-30 млн. человек – и ни одно земство не проводило среди них бюджетных обследований (Першин 1966: 48).

Таким образом, мы не имеем никаких оснований исчислять на основе заведомо нерепрезентативных данных расходную часть баланса и затем, ориентируясь на ее, увеличивать приходную часть – то есть вводить какие-то поправочные коэффициенты к валовому сбору (как делают Н. Аделунг, С.Г. Струмилин и Б.Н. Миронов). Наоборот, мы имеем полное право корректировать расходную часть, приводя ее в соответствие с приходной частью. И эта коррекция указывает на то, что реальное потребление в пищу должно было составить в 1901-1914 годах не более 21,1-7,1 =14 пудов, а в 1909-1914 годах 22,7- 7,1= 15,1 пуда.

Для того чтобы оценить эти данные, необходимо сравнить их с минимальной душевой нормой потребления на продовольствие и фураж (нормой остатка на потребление). Как отмечалось выше, минимальная норма расходов на фураж составляет 7,1 пуда. Какова минимальная норма потребления в пищу? Считается, что рабочий-мужчина, так называемый «едок», занятый на сельскохозяйственных работах, должен получать с пищей не менее 3860 ккал в день, а на отдыхе и при легкой работе достаточно 2600 ккал (Крестовников 1912: 32). ЦСУ СССР в 1920-х годах считал, что средним условиям крестьянской жизни и работы удовлетворяет норма в 3750 ккал (Состояние… 1928: 50). Среднестатистическая «душа» потребляет в 1,4 раза меньше «едока», следовательно, минимальная норма для сельской души составляет 2680 ккал в день. Естественно, хлеб и картофель обеспечивали лишь часть этой энергетической потребности, и норма их потребления зависела от присутствия в рационе других продуктов, прежде всего, молока и мяса. В развитых странах с высоким потреблением продуктов животноводства норма потребления хлеба была существенно меньше, чем в России, где на хлеб и картофель приходилось 78% общей калорийности рациона. По упомянутым бюджетным обследованиям крестьянская душа в 1896-1913 годах в среднем получала 2952 ккал в день, потребляя при этом 17,5 пуда хлеба и картофеля в год. Отсюда легко подсчитать, что при сохранении той же структуры питания для обеспечения нормы в 2680 ккал необходимо 16,1 пуда хлеба и картофеля в год (напомним, что мы пересчитываем картофель на рожь в соотношении 1:5). Городская душа потребляет хлеба примерно на 23% меньше (Лосицкий 1927b: 18) и можно подсчитать, что при доле городского населения в 15% норма потребления хлеба и картофеля для всего населения составит примерно 15,5 пуда.

Таким образом, минимальная норма потребления в пищу составляет 15,5 пуда, а суммарная норма потребления в пищу и на фураж (остатка на потребление) – 22,6 пуд. Эти цифры как раз характеризуют среднее потребление в 1909-1913 годах, то есть потребление крестьян даже в лучшие для России времена поддерживалось лишь на уровне минимальной нормы. Однако при этом в силу статистического разброса половина населения получала пищи меньше нормы, и были периоды (1906-1910 годы), когда среднее потребление опускалось ниже нормы и тогда недоедало более половины населения.

Б.Н. Миронов, который принимает на веру завышенные данные бюджетных обследований, в 2002 году полагал, что «рацион низшей экономической группы крестьян, составлявшей 30% всего сословия, не обеспечивал их достаточной энергией» (Миронов 2002: 37). В любом случае, хроническое недоедание трети населения  является достаточной причиной для революции. Однако позже Б. Н. Миронов изменил свою точку зрения: в последней работе он утверждает, что уровень потребления «в целом удовлетворял существовавшие в то время потребности в продовольствии» (Миронов 2008: 95).

Представление о том, какой уровень потребления нужно иметь, чтобы реально «удовлетворять существовавшие в то время потребности в продовольствии» и достичь социальной стабильности дает сравнение России с другими государствами. 

 

Таблица 3. Чистый остаток хлебов и картофеля (в пересчете на хлеб 1:4) после

вычета посевного материала («производство») и остаток с учетом экспорта и

импорта («потребление») на душу населения в конце XIX века

 

Страна

Произ-водство

Потреб-ление

Импорт (+) или экспорт(-)

Страна

Произ-водство

Потреб-ление

Импорт (+) или экспорт(-)

Франция

30,2

33,6

+3,4

Бельгия

23,7

27,2

+3,5

Австро-Венгрия

27,4

23,8

-3,6

Велико-британия

12,5

26,4

+13,9

Германия

24,2

27,8

+3,6

Россия

24,3

19,5

-4,8

ПРИМЕЧАНИЕ. Источник: Лохтин П. Состояние сельского хозяйства России сравнительно с другими странами. Итоги к XX-му веку. СПб, 1901. С. 216-217). Расходы на винокурение здесь не учитывается.

 

Следует признать, что даже по сравнению с густонаселенными европейскими странами душевое производство хлеба в России было сравнительно невелико, примерно как в Германии и Бельгии. Но в то время как Германия, Бельгия и другие страны ввозили зерно, Россия его вывозила, и в результате уровень потребления в России намного отставал от стабильных западных государств.

Б.Н. Миронов и некоторые американские историки полагают, что положение в российском аграрном секторе в конце XIX века улучшалось. Действительно, душевой чистый сбор по данным губернаторских отчетов в середине XIX века составлял 18,9 пуда, а остаток на потребление в начале XX века – около 21 пуда. Однако такое сопоставление данных не свидетельствует о росте потребления хлеба в пищу. Нужно учитывать, что эти величины включают расходы на фураж. В балансе Б.Н. Миронова эти расходы в 1860-е годы и в 1909-1913 гг. указаны одинаковыми – 18 кг (1,1 пуда) на душу населения (Миронов 2008: 92) – благодаря этому и создается обманчивая картина «удовлетворения потребностей». В действительности за это время расходы на фураж резко возросли: количество лошадей увеличилось в полтора раза (Wheatcroft 1991: 144), а пастбища в густонаселенных районах были большей частью превращены в пашню. В связи с процессами урбанизации резко возросла численность лошадей в городах и на заводах, где их кормили, в основном, зерном. Все это привело к тому, что перед войной душевой расход зерна на фураж составлял минимум 7,1 пудов (Лосицкий 1918: 22, 28). Таким образом, за вычетом фуража, потребление хлеба и картофеля в пищу фактически осталось на минимальном уровне около 15 пудов: росли лишь расходы на фураж. Отметим, однако, что увеличение этих расходов отнюдь не свидетельствовало об увеличении потребления мяса: количество мясо-молочного скота на душу населения уменьшалось (Wheatcroft 1991: 145).

Поскольку мы не знаем более точно динамики расходов на фураж в промежутке между серединой XIX и началом ХХ века, то мы никогда не сможем определить точную динамику потребления в пищу в этот период. Однако в целом вопрос об этой динамике  имеет лишь академический интерес: важно, что в начале ХХ века потребление в пищу оставалось очень низким. Таким образом – в соответствии с теорией демографических циклов - с ростом населения потребление к середине XIX века упало до минимального уровня и затем колебалось возле него – главным образом, в результате климатических отклонений. На этом минимальном уровне любой толчок - большой неурожай или неудачная война - мог вызвать революцию.

 

Роль колебаний урожайности

 

При отсутствии у многих крестьян запасов зерна толчком к восстанию мог быть  большой неурожай. Специфика сельского хозяйства России заключалась в том, что урожаи сильно колебались. Подсчитано, что отношение максимального урожая ржи к минимальному в 1901-1910 годах составляло в России 1,67, во Франции – 1,28, в Германии -1,18 (Череванин 1927: 161).  Как показал С. Уиткрофт (Wheatcroft 1991) урожаи сильно колебались не только год от года, но в среднем по пятилетиям, поэтому пятилетний сглаживающий тренд имеет циклический характер. График на рис. 3 аналогичен графику, приводимому С. Уикфортом, но счет ведется  по хозяйственным годам и учтены расходы на посев, благодаря чему реальное потребление можно сравнивать с минимальной нормой. Однако это опять-таки потребление в пищу и на фураж, а не чистое потребление; кроме того, здесь не учитываются расходы на винокурение, а также потребление картофеля.

 

Рис. 3.  Душевой чистый остаток хлебов за вычетом посева и вывоза по 50 губерниям Европейской России

ПРИМЕЧАНИЕ: Подсчитано по: Урожай… 1883-1914; Сборник сведений… 1902, с. 7; Свод… 1902,

с. 132-133; Сборник статистико-экономических сведений…1916, табл. VII, A.4.

 

Судя по этим материалам, в пятилетие 1908/09-1913/14 гг. был действительно достигнут максимум потребления, но примерно такой же максимум имелся в предыдущем цикле в пятилетие 1900/01-1904/05. Таким образом, вполне вероятно, что подъем 1909-1913 года был очередным циклическим подъемом, и мы не можем уверенно экстраполировать в будущее рост 1909-1913 годов.  Очевидно также, что нельзя использовать изолированные данные 1909-1913 годов для подтверждения тезиса о «наступающем благополучии», и нельзя ограничиваться сравнением уровня потребления в произвольно выбранных пятилетиях. Между тем, П. Грегори, чтобы показать рост потребления в дореволюционной России, сравнивает потребление лишь в 1885-1889 и 1897-1901 гг. Более того, американский исследователь не учитывает потребление овса и ряда других культур и ведет исчисление не в натуральных, а стоимостных показателях, что завышает результат ввиду опережающего роста производства более дорогих - но не более калорийных – хлебов (Грегори 2003: 67).

Вместе с тем, анализ пятилетних средних отчасти вскрывает механизм социальной неустойчивости. График наглядно показывает, что по чисто климатическим причинам вслед за относительно благополучным периодом может прийти целое «голодное пятилетие». В таком случае для спасения от повторяющихся неурожаев не хватит запасов, накопленных в урожайные годы: чтобы стабилизировать повторяющие неурожаи, необходим более высокий общий уровень производства. На протяжении полувекового периода в России было два промежутка концентрации неурожайных лет, именно 1889-1892 гг. и 1905-1908 гг. В эти годы среднее потребление падало ниже минимальной нормы и недоедала уже не половина, а большая часть населения. Это был по-просту голод, голод 1892 года унес, по разным подсчетам, от 400 до 700 тыс. жертв (Robbins 1975:171), а голод 1905-1906 годов, судя по превышению реальной смертности над естественной, - около 350 тыс. (подсчитано по: Новосельский 1923: 117). Именно этот голод превратил тлеющую революцию 1905 года в крестьянскую войну (см.: Нефедов, 2005: 348-352).

Таким образом, на протяжении полувека Россия балансировала на грани голода, это было состояние Сжатия, которое характеризуется неустойчивым экологическим равновесием; это равновесие  в любой момент могло быть нарушено действием случайных факторов. Факторами, поддерживавшими это равновесие, были авторитет освободившей крестьян царской власти и воспитанная столетием искусственного отбора покорность бывших крепостных. Еще одним, едва ли не важнейшим, благоприятным обстоятельством был внешний мир. Единственная война, которую вела Россия 1861-1903 годах, была «маленькая победоносная война» с Турцией, популярная в народе война за освобождение «братушек-славян». Но неудачная война и потеря авторитета самодержавия могли привести к тому, что полуголодное население откажется подчиняться властям.

 

Роль экспорта

 

Потребление оставалось на уровне минимальной нормы, но душевой чистый сбор в период с середины XIX века по начала ХХ века существенно вырос. Если бы все произведенное зерно оставалось в стране, потребление в начале XX века достигло бы примерно 25 пудов на душу – уровня социальной стабильности. Однако стремительный рост экспорта после постройки «вывозных» железных дорог привел к тому, что в 1870-90 гг. при росте душевого производства потребление убывало (Нефедов 2005: 253).

Возникает естественный вопрос: почему это происходило? Почему был возможен вывоз, доводящий крестьян до голода? Очевидно, существовал слой землевладельцев, имевших для продажи большие количества хлеба, и этот хлеб при поощрении властей уходил за границу, в то время как миллионы бедняков голодали. Кто были эти землевладельцы? Ответ, лежащий на поверхности, – это помещики. Действительно, помещики были кровно заинтересованы в том, чтобы продавать свой хлеб на мировом рынке, где цены были много выше, чем в России. В 1896 году совещание губернских предводителей дворянства напрямую потребовало от правительства еще более понизить тарифы на вывозных железных дорогах - сделать их ниже себестоимости перевозок (Соловьев 1979: 223).

«Лозунг “не доедим, а вывезем” был не пустым лозунгом, ибо рост внутренних цен был связан с ростом мировых цен, - писал известный экономист Н.П. Огановский. – Не только крестьяне центральных районов перманентно недоедали, не только производители яиц и птицы сами в рот их не брали… Главные сельскохозяйственные продукты шли за границу: половина товарного зерна, ¾ льна, яиц, половина масла. Отсюда ужасающая смертность детей, отсюда сила эпидемий, отсюда глухое недовольство масс, постоянная борьба всеми доступными крестьянам способами с помещиками и начальством и стихийные вспышки бунтов – предвестники революционной грозы» (Огановский 1927: 29).

На связь экспорта с помещичьим землевладением указывали ранее многие авторы (см., например: Кауфман 1918: 51). При 712 млн. пудах среднего ежегодного  вывоза в 1909-1913 гг. помещики непосредственно поставляли на рынок 275 млн. пудов (Ковальченко 1971: 190). Эта, казалось бы, небольшая цифра объясняется тем, что крупные землевладельцы вели собственное хозяйство лишь  на меньшей части своих земель; другую часть они сдавали в аренду, получая за это около 340 млн. руб. арендной платы (Анфимов 1962:  502). Чтобы оплатить аренду, арендаторы должны были продать (если использовать среднюю экспортную цену) не менее 360 млн. пудов хлеба. В целом с помещичьей земли на рынок поступало примерно 635 млн. пудов – эта цифра вполне сопоставима с размерами вывоза.

Конечно, часть поступавшего на рынок зерна поступала с крестьянских земель, крестьяне были вынуждены продавать некоторое количество зерна, чтобы оплатить налоги и купить необходимые промтовары; но это количество (около 700 млн. пудов) примерно соответствовало потреблению городского населения. Можно условно представить, что зерно с помещичьих полей шло на экспорт, а зерно с крестьянских – на внутренний рынок, и тогда получится, что основная часть помещичьих земель как бы и не принадлежала России, население страны не получало продовольствия от этих земель, они не входили в состав экологической  ниши русского этноса.

Но, может быть, Россия получала от хлебного экспорта какие-то другие преимущества?

Возьмем для примера данные за 1907 г. В этом году было вывезено хлеба на 431 млн. руб.; взамен были ввезены высококачественные потребительские товары для высших классов (в основном, для тех же помещиков) на 180 млн. руб. и примерно 140 млн. руб. составили расходы русских  за границей – дело в том, что часть русской аристократии практически постоянно жила за границей. Для сравнения, в том же году было ввезено машин и промышленного оборудования на 40 млн. руб., сельскохозяйственной техники – на 18 млн. руб. (Ежегодник России… 1910: 191-193; Покровский 1947: 383). Таким образом, помещики продавали свой хлеб за границу, покупали на эти деньги заграничные потребительские товары и даже жили частью за границей. На нужды индустриализации шла лишь очень небольшая часть доходов, полученных от хлебного экспорта.

Необходимо подчеркнуть, что ситуация в России не была чем-то особенным; в экономической истории много примеров, когда дворянство вывозило из страны хлеб, сужая экологическую нишу своего народа и доводя его до нищеты. Наиболее известный пример такого рода – это так называемое «второе издание крепостничества», когда дворянство балтийских стран под воздействием мирового рынка создавало экспортные хозяйства, фольварки, - и не только отнимало хлеб у своих крестьян, но и низводило их до положения, близкого к рабству. «Зерно, повсюду, где оно служило предметом широкой экспортной торговли, работало на «феодализацию»…- писал Фернан Бродель (Бродель 1992: 257). В этом смысле русский хлебный экспорт был остатком феодализма, он был основан на феодальном по происхождению крупном землевладении, и на той власти, которую еще сохраняло русское дворянство. Напомним, что согласно современным воззрениям уничтожение крупного землевладения является необходимым элементом «революции модернизации» - это теоретическое положение было сформулировано одним из создателей теории модернизации С. Блэком на основе обобщения опыта социальных революций и реформ в развивающихся странах (Black 1966: 73-74). Проект аграрной реформы, разработанный С.Ю. Витте и Н.Н. Кутлером, естественным образом вписывается в последовательность проектов такого рода, осуществленных впоследствии в различных странах Европы и Азии. Этот проект предлагал альтернативу революции 1917 года – но он не был реализован из-за сопротивления дворянства.

В результате была реализована другая, революционная альтернатива. В нашу задачу не входит описание долгосрочных последствий революции, таких, как коллективизация, но на 1925/26-1928/29 годы экономические результаты революции были таковы: урожайность и посевные площади почти не изменились, экспорт зерна уменьшился сравнительно с 1909/10-1913/14 годами в 10 раз, душевой остаток на потребление зерна и картофеля увеличилося с 22,7 до 27,5 пуда (Нефедов 2008:103). Таким образом, наиболее реальным следствием революции стало фактическое прекращение экспорта, которое привело к увеличению потребления как раз до того уровня, какой мог бы быть и до революции - если бы весь собранный хлеб оставался в стране.

 

Роль имущественной и территориальной дифференциации

 

Как отмечалось выше, при среднем потреблении, близком к минимуму, в силу естественного статистического разброса одна половина населения имеет потребление выше нормы, в то время как другая – ниже нормы. Две половины населения, «благополучная» и «голодающая», примерно соответствовали двум категориям крестьян, бывшим государственным и бывшим крепостным крестьянам. Исходной причиной имущественного неравенства в деревне была половинчатая реформа 1861 года, освободившая помещичьих крестьян с крайне недостаточными наделами и сохранившая феодальное землевладение помещиков. В 1877 году средний двор бывших помещичьих крестьян имел надел в 8,9 десятин, а средний двор государственных крестьян – 15,1 десятины. В результате роста населения к 1905 году наделы уменьшились и составляли соответственно 6,7 и 12,5 десятины (Анфимов 1980: табл. 18).  Эти данные говорят о том, что в деревне существовало резкое разделение имуществ, при котором одна половина крестьян была чуть ли не вдвое богаче другой. Таким образом, по крайней мере половина крестьян постоянно испытывала голод и была готова к бунту.

Имущественное разделение крестьян имело географический аспект: в эпоху своего расцвета крепостничество укрепилось, прежде всего, в центральных областях государства, в то время как на окраинах преобладали государственные крестьяне. С другой стороны, Московский район был тем историческим центром государства, откуда шло расселение на окраины - поэтому в то время как центральный регион был перенаселен, на окраинах еще сохранялся относительный земельный простор и крестьяне имели большие наделы.

Таким образом, представляется важным исследовать динамику потребления в региональном разрезе, чтобы установить, каковы были различия в уровне потребления, какие области России были богатыми, и какие – бедными. Для решения этого вопроса необходимо привлечь данные транспортной статистики. Такие данные имеются в распоряжении историков, но они обладают некоторыми дефектами: имеются пробелы в отношении водных перевозок в Поволжье, и, что более существенно, недостаточно данных о перевозках так называемых «второстепенных» хлебов – в том числе, гречихи, проса и кукурузы. Поэтому нам пришлось исключить из рассмотрения губернии Степного Юга и ограничиться рассмотрением района, где преобладало возделывание «главных хлебов»: ржи, пшеницы, ячменя и овса.

Величина остатка на потребление в таблице 4 получена путем вычитания из чистого сбора вывоза (или прибавления ввоза) и расхода на винокурение. Этот остаток идет, в основном, на потребление в пищу и на фураж, но какая-то небольшая часть расходуется на самогон, откладывается в запас или теряется при хранении и переработке. Как отмечалось выше, минимальная норма потребления в пищу и на фураж составляет 22,6 пуда; с этой величиной можно сравнивать губернские и районные данные. Нужно, однако, учитывать, что расходы на фураж в различных районах зависели от недостатка или, наоборот, обилия пастбищ, поэтому на Севере и в Центре страны эти расходы (в расчете на душу) были на один-два пуда меньше, а в черноземных областях – на один-два пуда больше. Напомним также, что среднее потребление по 53 губерниям России в 1909/10-1913/14 годах составляло 22,7 пуда.

 

Таблица 4.  Остаток на потребление хлеба и картофеля (в переводе на хлеб 1:5) с учетом перевозок «четырех главных хлебов» и за вычетом расходов на винокурение

 

 

Губерния

Чистый сбор зерновых на душу населения (пуд)

Ввоз (+) или вывоз (-) зерновых на душу населения (пуд)

Душевой остаток на потребление хлеба и картофеля (пуд)

1

2

3

4

5

6

1908-11

1909-13

1908-11

1909-13

1908-11

1909-13

Санкт-Петербургская

3,4

3,3

16,9

19,5

21,0

23,8

Московская

3,5

3,9

16,6

16,8

21,2

22,1

Север и Северо-Запад

12,2

12,7

4,6

4,6

17,8

18,4

Архангельская

4,9

4,9

9,9

10,8

15,0

15,9

Вологодская

13,5

14,3

3,4

2,8

17,4

17,6

Новгородская

11,2

11,7

5,1

5,7

17,6

18,7

Псковская

14,2

14,6

3,5

3,4

19,4

19,7

Белоруссия

13,1

13,8

2,2

2,0

18,3

18,9

Витебская

11,8

12,6

3,8

3,7

17,6

18,2

Могилевская

12,4

13,6

1,9

1,6

17,3

18,3

Минская

14,5

14,7

1,4

1,3

19,6

19,8

Центральный район

12,0

13,2

4,7

5,8

18,3

21,0

Тверская

9,4

10,7

5,6

5,5

15,9

17,4

Смоленская

12,5

14,5

4,8

3,8

19,1

20,6

Калужская

9,2

11,0

5,5

5,0

16,4

17,9

Владимирская

11,2

11,5

8,2

8,8

21,5

22,6

Ярославская

12,1

12,4

3,1

7,6

17,9

22,7

Костромская

14,6

15,1

4,1

5,8

20,1

22,6

Нижегородская

15,0

17,0

1,1

5,0

17,3

23,3

Тульская

25,9

25,9

-11,8

-10,1

17,1

18,3

Рязанская

19,4

19,7

-5,2

-4,1

16,4

17,9

Урал и Вятка

23,5

24,7

0,2

0,5

23,9

25,3

Вятская

23,6

24,8

-1,7

-1,9

22,1

23,2

Пермская

23,4

24,6

2,2

2,8

25,7

27,4

Предуралье

25,6

27,3

-10,7

-9,1

15,0

18,3

Уфимская

27,3

28,8

-10,8

-9,7

16,8

19,3

Оренбургская

23,1

25,2

-10,6

-8,3

12,5

16,9

Центрально-Черноземный район

25,5

28,8

-6,5

-6,5

20,8

24,2

Орловская

20,2

21,6

-2,8

-2,9

20,1

21,3

Курская

25,5

29,4

-3,4

-4,6

24,2

26,8

Воронежская

24,5

29,9

-6,1

-6,7

19,7

24,7

Тамбовская

30,4

32,8

-12,7

-10,9

19,3

23,6

Украина

Киевская

23,9

26,1

-1,5

-2,0

23,3

24,9

Полтавская

30,6

33,6

-8,7

-9,2

23,4

26,5

Харьковская

28,6

32,5

-6,1

-6,3

23,2

27,6

Черниговская

13,0

15,2

0,4

-0,3

16,2

17,8

ПРИМЕЧАНИЕ. Подсчитано по: данные о перевозках: Производство, перевозки и потребление хлебов в России в 1909-1913 гг. Материалы по продовольственному плану. Выпуск 1. Петроград, 1916; Выпуск 2, Петроград, 1917; Исчисление избытков и недостатков четырех главнейших хлебов урожая 1915 г. в 46 губерниях Европейской России. Петроград, 1916; чистый остаток за вычетом посева: справочники «Урожай… года»; данные о винокурении: Сборник статистико-экономических сведений по сельскому хозяйству России и иностранных государств. Год восьмой. Петроград, 1915; Год девятый. Петроград, 1916.

 

В таблице 4 уровень потребления рассчитан для двух периодов, для 1908-1911 и 1909-1913 годов; такой выбор временных промежутков объясняется спецификой наших источников. Потребление по губерниям в эти периоды было достаточно тесно связанным (коэффициент корреляции 0,85), то есть данные столбцов 5 и 6 подкрепляют друг друга. В то же время имеется возможность сравнить потребление во временной динамике; из этого сравнения видно, что потребление в большинстве губерний увеличилось. Это объясняется сочетанием урожайных и неурожайных лет: на 1908-1911 года выпало два неурожайных года, 1908 и 1911, а на 1909-1913 годы – один неурожайный год (1911); напротив, 1912 и 1913 года принесли очень богатые урожаи. Как мы видим, потребление сильно различалось даже на уровне четырех-пятилетних средних, у крестьян бывали тяжелые, голодные времена и времена относительно благополучные. В этой связи становится очевидной полная непригодность бюджетных данных за отдельные годы для характеристики среднего потребления: действительно, какое значение могут иметь данные за один случайно выбранный год, если даже пятилетние средние отличались иногда на 30%?

Переходя к анализу погубернских данных нужно отметить, что столичные губернии, Московская и Санкт-Петербургская стоят отдельно в таблице 4 в виду своего особого положения, здесь были сосредоточены наиболее зажиточные слои населения, поэтому уровень потребления, естественно, оказывается несколько выше среднего за счет огромного привоза продовольствия из провинций. Север, Северо-Запад и Белоруссия, как видно из таблицы, не могли обеспечить себя продовольствием и также нуждались в привозе, уровень потребления здесь был ниже среднего по стране. При этом дифференциация среди крестьян приводила к тому, что уровень потребления беднейших слоев был ниже черты голода.

Не мог обеспечить себя продовольствием и Центральный район, но потребление здесь было выше, чем в Белоруссии или на Северо-Западе, так как развитие промышленности и обмен промышленных товаров на хлеб позволяли увеличить привоз зерна. Области, которые не могут обеспечить себя продовольствием за счет местных ресурсов, по определению считаются перенаселенными, в этих областях Сжатия население ищет себе работу в ремесле или промышленности, чтобы получить продовольствие путем обмена - поэтому в этих районах дешевая рабочая сила и здесь (при наличии капиталов) развивается промышленность. Но даже при значительном развитии промышленности потребление в Центральном районе оставалось ниже среднего для страны уровня.

Рязано-Тульский район был прежде цитаделью крепостничества, здесь существовали (и отчасти сохранились) огромные дворянские поместья. В то же время рост населения в районе снизил уровень душевого производства до 22 пудов; страдавшие от малоземелья крестьяне были вынуждены продавать зерно, чтобы оплатить аренду у помещика - в итоге масса зерна поступала на рынок, вывоз составлял около 7 пудов на душу населения. Крестьяне пытались восполнить нехватку зерна картофелем, но даже с учетом картофеля на потребление оставалось только 18 пудов. 

К югу и юго-востоку от Рязани и Тулы процентная доля малоземельных крестьян, бывших крепостных, постепенно уменьшалась; соответственно, уменьшалось число поместий и доля вывозимого зерна – в Центрально-Черноземном районе эта доля составляла около четверти. Плотность населения здесь была меньше, чем в Рязано-Тульском районе, и душевое производство составляло 25-28 пудов; если бы не необходимость продавать зерно (которое потом вывозилось), этого было бы достаточно для нормальной жизни.

Южнее, в Малороссии, положение было лучше, душевое производство достигало 30 пудов, а вывоз был меньше, и потребление было относительно высоким – хотя и здесь  существовал свой очаг Сжатия, перенаселенная и бедная Черниговская губерния, которая нуждалась во ввозе зерна.

На востоке, за Волгой, практически не существовало крепостного права, здесь жили свободные крестьяне, не испытывавшие недостатка в земле. Но природные условия и почвы были хуже, чем на Черноземье; в Предуралье засухи были частым явлением. Засуха и страшный неурожай 1911 года привели к тому, что потребление здесь снизилось, но в целом Предуралье было хлебным районом, вывозившим большое количество зерна. Что касается собственно Урала, то, как видно из таблицы, потребление в Пермской губернии было относительно высоким.

Таким образом, хотя   среднее потребление хлеба и картофеля в России примерно соответствовало минимальной норме, сильное различие в уровне потребления между бедными центральными и богатыми окраинными губерниями, между зажиточными бывшими государственными крестьянами и бедняками, бывшими крепостными, приводило к тому, что миллионы бедняков хронически голодали.

При всем том наряду с нищим Центром в тогдашней России существовали настоящие края изобилия. Например, в Самарской губернии государственные крестьяне имели наделы в среднем 4,1 дес. на душу. В 1889 году в Новоузенском уезде, на юго-востоке этой губернии, половина крестьян жила в хозяйствах, имевших не менее 4 лошадей (Савельев 1994: 255, 302, 304). Другая богатая область, Степное Причерноморье, была знаменита не только своим благодатным климатом, но и тем, что после освобождения государственные крестьяне имели там огромные наделы – в среднем 5,8 десятины на душу (Литвак 1991:185). По данным социологических обследований в Херсонской губернии потреблялось в пищу в среднем 29 пудов хлеба на душу (1898 год).

Таким образом, в Европейской России существовали относительно богатые и относительно бедные, полуголодные области. Если обратиться к данным 1908-1911 года, то мы увидим, что регион бедности представлял собой связную область, охватывающую основную часть Центра, смежные с Центром черноземные и западные губернии, Север, и некоторые губернии Поволжья. Если исключить белорусские губернии, то этот регион примерно соответствовал Московскому царству времен Ивана Грозного – это были перенаселенные коренные области России, с которых в дальнейшем шло расселение на окраины. Д. Байрау отмечает, что эти испытывавшие недостаток хлеба области не случайно стали «крепостями большевизма» в  гражданскую войну - в то время как богатые окраинные регионы поддерживали белых (Байрау  1992).

 

Экологический кризис

 

Об ухудшении положения крестьян свидетельствовал также рост недоимок по налогам, которые к 1900 году достигли полутора годовых окладов. Чрезвычайно важно, что рост недоимок свидетельствовал об отсутствии запасов в крестьянских хозяйствах: это делало их экономически неустойчивыми. Такое положение в случае неурожая было чревато голодом. «При полном отсутствии сбережений каждый неурожай вызывает голод и необходимость для спасения населения в продовольственной помощи со стороны правительства», - писал Б. Бруцкус о положении на Черноземье (Бруцкус 1922: 71).

В конце 1890-х годов огромный рост недоимок в Центрально-Черноземном районе (и в соседних губерниях) побудил правительство обратить внимание на положение крестьян в этом регионе. В конце 1890-х годов проблема «оскудения Центра» была признана официально, она стала объектом рассмотрения специально созданных совещаний: «Особого совещания» под председательством А.И. Звегинцева, «Комиссии 1901 года», «Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности». «Комиссия 1901 года» проделала огромную работу по сбору и обработке статистических сведений, результатом которой стал известный статистический сборник, служащий ценным источником для характеристики социально-экономического развития России (Материалы… 1903). Выводы комиссии сводились к тому, что главной причиной «оскудения» является перенаселение. Подсчитав общее число рабочих, необходимых для промышленности, ремесла и сельского хозяйства, комиссия нашла, что для 50 губерний Европейской России количество излишних рабочих составляло 23 млн., а процент излишних рабочих к наличному числу их составлял 53%. Особенно высоким этот процент был в Центральном Черноземье, где он составлял от 64 до 67% (Материалы… 1903: III: 234).

В 1860-1914 годах рост населения  в Центрально-Черноземном районе привел к тому, что были распаханы практически все удобные земли. Тамбовские историки-аграрии, досконально изучившие проблему, указывают, что «в течение XIX в. в губернии обнаружились естественные пределы развития экономики, демографии и экологии традиционного общества. К началу XX в. в аграрных регионах России все явственнее проявлялись черты системного кризиса, особо проявившиеся в аграрном перенаселении, сокращении природных ресурсов для сельского хозяйства, истощении почвы, стагнации производства основных зерновых культур…» (Крестьянское движение… 2003: 5). В четырех губерниях Черноземья – Воронежской, Курской, Орловской и Тамбовской – в 1850 году пашня занимала 61% всей территории, в 1887 году - 69%, в 1910 году – 71% (Центрально-Черноземная область… 1931: 309).  Известный агроном С. Советов в своем отчете 1876 года писал: «Теперь здесь самая интенсивная в известном смысле культура, то есть нет ни клочка нераспаханного. Всюду и везде поля и поля со всевозможными красными и серыми хлебами» (цит. по: Фурсов 1991: 23). Об этом же свидетельствовал позже уполномоченный по сельскохозяйственной части Курской губернии А.И. Шахназаров: «Еще 30 лет назад Курская губерния превратилась в одно сплошное поле. Все, что можно было распахать – распахано, леса сведены, уничтожены выгоны... Ввиду отсутствия естественных пастбищ... неизбежная пастьба скота по полям вдвое сокращает паровой период» (Шахназаров 1910: 22, 27).

Некоторые свидетельства современников создают впечатление экологического кризиса, развивающегося в результате усиления антропогенного воздействия на природу. Комиссия, созданная Воронежским уездным комитетом о нуждах сельскохозяйственной промышленности докладывала в 1902 году: «В короткий пореформенный период местность уезда изменилась до неузнаваемости. Леса поредели и сократились в площади, реки обмелели или совершенно исчезли, летучие пески надвинулись на поля, сенокосы и другие угодья, поля поползли в овраги и на месте когда-то удобных земель появились рытвины, вымоины, рвы, обвалы и даже зияющие пропасти» (Шахназаров 1910: 22). «Природа мстит человеку за то, что он не бережно относится к главному даровому благу – естественному плодородию почв, - писал Н.П. Огановский. - Тогда учащаются неурожаи и наступает аграрный кризис – голодовки, болезни, нищета. Такой кризис был во Франции в конце XVIII века, в Германии в 1840-х годах и у нас в центральных губерниях – пятьдесят лет спустя – в 1890-х годах» (Огановский 1925: 113).

Можно лишь удивляться прозорливости выдающегося русского экономиста Николая Петровича Огановского: задолго до создания теории демографических циклов он перечисляет и объясняет экосоциальные кризисы, завершившие эти циклы во Франции, Германии и России.

 

Роль демографического взрыва

 

Неомальтузианская теория утверждает, что падение потребления в ходе демографического цикла должно вызвать увеличение смертности и замедление роста населения. Но в России середины XIX – начала XX века смертность не возрастала, а уменьшалась, и рост населения не только не замедлялся – он ускорялся.  На это противоречие указывали многие авторы – в том числе С. Хок, который подчеркивал, что быстрый рост населения должен рассматриваться как свидетельство роста потребления (Хок 1996: 45-47).

Для крестьян уровень потребления ассоциировался прежде всего, с величиной земельного надела. На связь между величиной надела и темпами естественного прироста в свое время обратил внимание известный статистик П.П. Семенов, изучавший движение населения в 1858-1878 гг.; в его материалах эта связь была вполне очевидной (Статистика… 1880: 39). Данные Ф.А. Щербины, полученные по результатам проведенной в 1887-1896 гг. в Воронежской губернии  сплошной подворной переписи (Щербина 1990: 175, 274-285), также указывают, что с ростом надела увеличивалось душевое потребление хлеба и мяса, уменьшалась смертность и заболеваемость. Эта зависимость не вызывала сомнения у большинства специалистов, изучавших материалы дореволюционной России: таким образом, все они явно или неявно придерживались мальтузианских позиций. Но то же время отсутствовали реальные данные, которые позволили бы сравнить уровень потребления  и смертности по большому числу губерний. Лишь сравнительно недавно нами были произведены расчеты потребления хлебов и картофеля в различных губерниях с учетом вывоза и ввоза, а также расходов на винокурение. Таким образом, мы можем посчитать коэффициент корреляции между потреблением в 1909-1913 годах и смертностью в 1911-13 годах. Он оказывается равным –0,15, то есть, как это ни странно, потребление в этот период не оказывало почти никакого влияния на смертность. Столь же малы (и к тому же, как это ни странно, отрицательны) коэффициенты корреляции между потреблением и рождаемостью (-0,23), и  между потреблением и естественным приростом (-0,24). Общий вывод кажется парадоксальным: получается, что потребление в этот период почти не влияло на демографические процессы. Как же быть с выводами П.П. Семенова и Ф.А. Шербины?

 

Таблица 5.  Показатели смертности, рождаемости, естественного прироста,

потребления, грамотности и медицинского обеспечения по 48 губерниям

Европейской России

 

 

 

1

2

3

4

5

6

7

8

 

 

смертность

Рождаемость

Естественный прирост

1911-13

Долгота губернского центра

% грамотности 1897

Врачей на 1000 чел.  1911

 

 

1861-65

1911-13

1861-65

 1911-13

1

Архангельская

29,5

26

41,1

43,5

17,5

40,62

23,3

0,1

2

Астраханская

34,3

33,2

50,3

54,1

20,9

48,10

15,5

0,116

3

Бессарабская

25,8

30,8

41,4

40,4

9,6

28,83

15,6

0,114

4

Виленская

28,2

17,7

50,2

30,6

12,9

25,32

28,8

0,114

5

Витебская

36,8

17,4

48

33,3

15,9

30,18

24,6

0,082

6

Владимирская

40,7

26,3

52

40,2

13,9

40,42

27

0,133

7

Вологодская

35,6

31

46

47

16

39,90

19,1

0,068

8

Волынская

31,8

21

46,9

39,5

18,5

28,67

17,2

0,07

9

Воронежская

41,3

28,7

56,3

48,8

20,1

39,17

16,3

0,07

10

Вятская

42,2

36,7

54,9

51,3

14,6

49,70

16

0,04

11

Гродненская

30

19,3

50,2

32,8

13,5

23,83

29,2

0,096

12

Екатеринославская

32,3

22

55,5

47,7

25,7

34,98

21,5

0,159

13

Земля Войска Донского

23,3

27,4

48,9

50,5

23,1

40,10

22,4

0,118

14

Казанская

37,1

29,9

48

42,8

12,9

49,13

17,9

0,128

15

Калужская

35,2

29,3

50

46,5

17,2

36,27

19,4

0,093

16

Киевская

30,8

20,9

46,7

37,5

16,6

30,52

18,1

0,222

17

Ковенская

26,1

18,1

42,3

27,3

9,2

23,90

41,9

0,106

18

Костромская

37,8

29,5

48

45,1

15,6

40,92

24

0,104

19

Курляндская

22

16,8

36,2

24,6

7,8

23,70

70,9

0,208

20

Курская

36,7

28,4

53,5

46,4

18

36,20

16,3

0,082

21

Лифляндская

26,3

17,8

40,6

22,6

4,8

24,05

77,7

0,385

22

Минская

29,5

18,2

53

37,5

19,3

27,57

17,8

0,081

23

Могилевская

29,8

18,2

50,8

36,8

18,6

30,35

16,9

0,074

24

Нижегородская

43,1

30,7

52,7

46

15,3

44,00

22

0,106

25

Новгородская.

35,4

28

45,7

42

14

31,28

23

0,08

26

Олонецкая

44,3

33,9

48,5

45,8

11,9

32,95

25,3

0,106

27

Оренбургская

38,4

37,2

55,3

53,7

16,5

55,10

20,4

0,043

28

Орловская

43,9

27,6

58,1

44,8

17,2

36,10

17,6

0,067

29

Пензенская

39,5

30,8

51,3

48,7

17,9

45,00

14,7

0,056

30

Пермская

45,6

42,2

55,2

55,2

13

56,25

19,2

0,085

31

Подольская

30

22,2

45,7

36,7

14,5

26,60

15,5

0,081

32

Полтавская

34,7

18,3

53,8

36,5

18,2

34,57

16,9

0,093

33

Псковская

37

24,4

51,1

39,1

14,7

28,33

14,6

0,076

34

Рязанская

35,6

23,5

52,7

40,6

17,1

39,73

20,3

0,065

35

Самарская

40,5

34,7

58,2

55

20,3

50,15

22,1

0,065

36

Саратовская

40,6

30,6

54

47,2

16,6

46,03

23,8

0,132

37

Симбирская

41

32,1

52,4

49,5

17,4

48,40

15,6

0,048

38

Смоленская

40,9

26,6

54,1

44,9

18,3

32,05

17,3

0,09

39

Таврическая

28

23,5

49

42,8

19,3

34,10

27,9

0,233

40

Тамбовская

37,4

28,5

51,6

47,2

18,7

41,42

16,6

0,062

41

Тверская

38,1

26,6

48,7

40,1

13,5

35,92

24,5

0,085

42

Тульская

41,9

29,1

55,9

44

14,9

37,62

20,7

0,088

43

Уфимская                  32,1

30,2

 

47,7

17,5

55,93

16,7

0,04

44

Харьковская

37,9

23,1

53,1

43,9

20,8

36,25

16,8

0,222

45

Херсонская

38,3

21,6

53,5

39,8

18,2

32,58

25,9

0,112

46

Черниговская

38,5

21,1

54,9

39,7

18,6

31,30

18,4

0,071

47

Эстляндская

25,3

18,5

39,1

24,6

6,1

24,75

77,9

0,233

48

Ярославская

38,7

25,1

45,4

36,4

11,3

39,87

36,2

0,114

ПРИМЕЧАНИЕ. Источники: демографические показатели и грамотность см.: Рашин А. Г. Население России за 100 лет. М., 1956. С. 167-168, 187-188, 217-218; обеспеченность врачами см.: Управление главного врачебного инспектора МВД. Отчет о состоянии народного здравия и организации врачебной помощи в России за 1911 г. СПб, 1913. С.65-66. Московская и Петербургская губернии исключены из таблицы, так как на их показателях слишком сильно сказывалось влияние урбанизации.

 

Известно, что одним из главных достижений европейской модернизации XIX века были новые технологии борьбы с инфекциями путем проведения масштабных санитарных мероприятий с применением эффективных обеззараживающих средств (в том числе знаменитой карболки). Эти (и некоторые другие) медицинские меры позволили остановить господствовавшие до тех пор эпидемии и намного снизить вызываемую ими экзогенную смертность – в Европе произошел так называемый «эпидемиологический переход» (Вишневский 2006: 257). В итоге смертность в Англии снизилась с 29,2 в 1761-1790 гг. до 18,2 в 1891-1900 гг. (Урланис 1941: 225, 245) и  мальтузианская корреляция  между потреблением и естественным приростом, господствовавшая в этой стране в допромышленную эпоху, была оттеснена влиянием нового могущественного фактора – медицинской  технологии (Wrigley and Schofield 1981: 446-471).

Но в России  в XIX веке сохранялось традиционное общество, и смертность оставалась на уровне 32,1‰ (1896-1900). «Русская смертность, в общем, типична для земледельческих и отсталых в санитарном, культурном и экономическом отношении стран», – писал С.А. Новосельский (Новосельский 1916: 179). Однако, продолжал С.А. Новосельский, в начале ХХ века положение стало меняться: смертность от инфекционных заболеваний в 1911-1914 гг. снизилась в полтора раза по сравнению с 1891-1895 гг. (Новосельский 1916: 182, 184)  Общий коэффициент смертности по 50 губерниям Европейской России снизился с 32,1 в 1896-1900 годах до 28,5 в 1909-1913 годах. Но как ни странно, этот процесс был лишь в небольшой степени связан с ростом общей грамотности: корреляция между процентом грамотных и смертностью по 48 губерниям в 1896-1900 годах составляла -0,55, то есть рост грамотности объясняет лишь 30% динамики смертности (подсчитано по: Рашин 1956: 167-168, 187-188, 217-218). Еще меньшее значение имело распространение земского здравоохранения: корреляция между смертностью и количеством врачей (на 1000 населения) в губерниях составляет лишь 0,44 и объясняет разве что 18% смертности (подсчитано по табл. 5, столбцы 2 и 8).

Однако существует еще одна корреляция, которая не оставляет сомнений в мощи распространявшегося с запада процесса демографической модернизации. Если мы проанализируем зависимость между смертностью в губернии и ее географическим расположением (долготой губернского центра), то обнаружим корреляцию в 0,83 (подсчитано по табл. 5, столбцы 2 и 6). Таким образом, почти 70%  изменений в смертности объяснялось неким, распространявшимся с запада, процессом. Нет сомнения, что это был процесс распространения в массах санитарно-гигиенических навыков. Результаты его были столь разительны, что, например, в Минской губернии смертность была в 2,3 раза ниже, чем в Пермской губернии, притом, что по уровню грамотности, числу врачей и, в особенности, по потреблению Пермская губерния превосходила Минскую.

При всем этом можно утверждать, что процесс демографической модернизации начался раньше, чем обычно предполагается: корреляция между долготой и смертностью отмечается уже в 1861-1865 годах (0,63). В 1881-1885 годах эта корреляция была равна 0,67, в 1896-1900 годах -  0,71, а в 1906-1910 годах возросла до 0,82, оттеснив на второй план все прочие зависимости (подсчитано по:  Рашин 1956: 187-188). Демографическая модернизация была особенно заметна в западных губерниях: в Минской губернии с 1861-1865 по 1911-1913 годы смертность уменьшилась с 29,5 до 18,2‰. В начале ХХ века этот процесс распространился и на Центральное Черноземье: в 1911-1913 годах смертность упала до 28,7‰ по сравнению с 36,4‰ в 1895-1900 годах (Рашин 1956: 187-188).

Таким образом, новые противоинфекционные технологии обусловили значительное уменьшение смертности. Как полагает С. Уиткрофт (Wheatcroft, 1999: 35), те же самые механизмы влияли и на динамику среднего роста населения – то есть увеличение среднего роста, трактуемое Б.Н. Мироновым как доказательство увеличения потребления, в действительности было следствием распространения мыла и карболки.

Уменьшение смертности вызвало увеличение естественного прироста, «демографический взрыв». Фактически, демографический взрыв был приговором старой России: при существовавшем распределении ресурсов страна не могла прокормить нарождающиеся новые поколения. «Население европейской России увеличилось еще в большей степени, чем население Германии, - писал Джон Мэйнард Кейнс. - В 1890 году оно было меньше 100 млн., а накануне войны оно дошло почти до 150 млн.; в годы, непосредственно предшествующие 1914 году, ежегодный прирост достигал чудовищной цифры в 2 миллиона... Великие исторические события часто бывают следствием вековых перемен в численности населения, а также прочих фундаментальных экономических причин; благодаря своему постепенному характеру эти причины ускользают от внимания современных наблюдателей... Таким образом, необычайные происшествия последних двух лет в России, колоссальное потрясение общества, которое опрокинуло все, что казалось наиболее прочным... являются, быть может, гораздо более следствием роста населения, нежели деятельности Ленина или заблуждений Николая...» (Кейнс 1924: 6, 104).

 

Литература

Black, C. E. 1966. The Dynamics of Modernization. A Study in Comparative History. N.Y.: Harper & Row.

Gatrell, P. 1986.The Tsarist Economy. 1850-1917.  N. Y., St. Martin’s Press. 

Gerschenkron, A. 1965. Agrarian Policies and Industrialization: Russia 1861-1917. The Cambridge Economic History of Europe. Vol. VI. Pt. 2. The industrial revolution.  P. 706-800. London and New York, Cambridge: Cambridge University Press.

Goldstone, J. A.  1991. Revolution and Rebellion in the Early Modern World. Berceley: University of California Press.

Gregory, P. 1982. Russian National Income. 1885-1913. Cambridge, Cambridge University Press.

Hoch, S. 1994. On Good Numbers and Bad: Maltus, Population Trends and Peasant Standard of Living in Late Imperial Russia.  Slavic Review 53: 41-75.

Jasny, N. 1972. Soviet Economists of the Twenties. Cambridge: Cambridge  University Press.

Komlos J. and Nefedov S.  A. 2002.Compact Macromodel of Pre-Industrial Population Growth.  Historical Methods 35: 92-94. 

Pearl, R. 1925. The biology of population growth. N. Y.: A.A. Knopf.

Robbins, R. G. 1975. Famine in Russia. 1891-1892.  New York; London:Columbia University Press.

Robinson, G.T. 1967.  Rural Russia Under the Old Regime. New York; London: Columbia University Press.

Simms, J.1977. The Crisis in Russian Agriculture at the End of Nineteenth Century: A Different View. Slavic Review  36: 377-398.

Turchin, P. 2003. Historical Dynamics. Why States Rise and Fall. Princeton and Oxford: Princeton university press.

Volin, L.A. 1970. Century of Russian Agriculture: From Alexander II to Khrushchev. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

Wheatcroft, S. 1974. The Reliability of Russian Prewar Grain Output Statistics. Soviet Studies 26: 157-180.

Wheatcroft, S. 1991. Crises and the Condition of the Peasantry in Late Imperial Russia. Peasant Economy, Culture and Politics of European Russia /edited by E. Kingston-Mann and T. Mixter, р.128-172. Princeton: Princeton University Press.

Wheatcroft, S.G. and  Davies R. W. 1994. The crooked mirror of Soviet economic statistics. The economic transformation of the Soviet Union, 1913-1945/ editors R.W Davies, M. Harrison,  S.G. Wheatcroft, p. 24-37. Cambridge: Cambridge University Press.

Wheatcroft S. 1999. The Great Leap Upwards: Anthropometric Data and Indicators of Crises and Secular Change in Soviet Welfare Levels, 1880-1960. Slavic Review 58: 27-60.

Wrigley, E.A. and Schofield, R. S. 1981. The Population History of England 1541-1871. London: Edward Arnold.

Аделунг Н. 1925. Довоенная сельскохозяйственная продукция. Плановое хозяйство 11: 309-340.

Анфимов, А.М. 1980. Крестьянское хозяйство Европейской России. 1881-1904. М.: Наука.

Анфимов, А.М. 1962. Налоги и земельные платежи крестьян Европейской России в начале ХХ в. (1901-1912 гг.). Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы за 1962 г.: 489-505.

Байрау, Д. 1992. Янус в лаптях: крестьяне в русской революции, 1905-1917 гг. Вопросы истории 1: 19-31.

Бродель, Ф. 1992. Материальная цивилизация, экономика и капитализм в XV-XVIII веках. Т. 3. М.: Прогресс.

Бруцкус, Б.Д. 1922. Аграрный вопрос и аграрная политика. Пг: Право.

Виноградова, Н. 1926. Русская урожайная статистика.  Вестник статистики XXIII: 29-84,  XXIV: 51-104.

Вишневский, А.Г. 2006 (ред.). Демографическая модернизации России. 1900-2000.  М.: Новое издательство.

Грегори, П. 2003. Экономический рост Российской империи (конец XIX – начало ХХ в.) Новые подсчеты и оценки. М.: РОССПЭН. 

Давыдов, М.А. 2003. Очерки аграрной истории России в конце XIX – начале ХХ вв. М.: Издат. центр РГГУ.

Ежегодник России… 1910 . Ежегодник России 1909 г. СПб: ЦСК МВД.

Иванцов, Д.И. 1915. К критике русской урожайной статистики. Пг: Тип.Ф.И. Киршбаума.

Кабузан, В.М. 1963. Народонаселение России в XVIII - первой половине XIX в. М.: Наука.

Кабо Р.М. 1918. Потребление городского населения России (по данным бюджетных выборочных исследований). М: Продотдел Моск. Сов. раб. и крест. деп.

Кабузан, В.М. 1982. Крепостное крестьянство в XVIII-50-х гг. XIX в. Численность, состав и размещение История СССP 3: 67-85.

Кауфман, А. А. 1918. Аграрный вопрос в России.  М: Моск. науч. изд.

Кейнс Дж. 1924. Экономические последствия Версальского договора. М.-Л.: Гос. изд.

Клепиков,  С.А. 1920. Питание русского крестьянства. Ч. I. Нормы потребления главнейших пищевых продуктов. М.: Тип. III Интернационала.

Ковальченко, И.Д. 1971. Соотношение крестьянского и помещичьего хозяйства в земледельческом производстве капиталистической России. Проблемы социально-экономической истории России / ред. Л.М. Иванов, с. 175-195. М.: Наука.

Ковальченко, И.Д. 2004. Аграрный стой России второй половины XIX - начала ХХ в. М.: РОССПЭН.

Ковальченко, И.Д. 1959. Динамика уровня земледельческого производства в России в первой половине XIX века. История СССР 1: 53-86.

Кореневская, Н.Н. 1953. Бюджетные обследования крестьянских хозяйств в дореволюционной России. М.: Госстатиздат.

Крестовников, А.Н. 1912. Питание крестьян Костромской губернии по бюджетным исследованиям 1908-09 гг. Кострома: Костромское губернское земство.

Крестьянское движение… 2003.  Крестьянское движение в Тамбовской губернии (1917-1918). Документы и материалы/сост. В. Данилов. М.: Наука.

Литвак, Б.Г. 1991. Переворот 1861 года в России: почему не реализовалась реформаторская альтернатива. М.: Изд. полит. Лит.

Литвак, Б.Г. 1967. Опыт статистического изучения крестьянского движения в России в XIX в. М.: Наука.

Лосицкий, А. Е. 1918. (ред.) Урожай хлебов в России в 1917 г.  М.: Изд. Моск. обл. прод. Комитета.

Лосицкий, А. Е. 1927а. Перспективы потребления продовольственных продуктов в Союзе. Плановое хозяйство 4: 79-91.

Лосицкий А. 1927b. Динамика потребления хлебных продуктов в СССР в связи с реконструкцией питания.. Статистическое обозрение 12: 16-22.

Материалы… 1903. Материалы Высочайше утвержденной 16 ноября 1901 года Комиссии по изследованию вопроса о движении с 1861 г. по 1900 г. благосостояния сельского населения среднеземледельческих губерний сравнительно с другими местностями Европейской России. В 3 ч. СПб: Тип. МВД.

Миронов, Б.Н. 2002.  «Сыт конь – богатырь, голоден – сирота»: питание, здоровье и рост населения России второй половины XIX – начала ХХ века. Отечественная история 2: 30-43.

Миронов, Б.Н. 2008. Достаточно липроизводилось пищевых продуктов в России в XIX – начале ХХ в.? Уральский исторический вестник 3: 81-95.

Нефедов, С.А. 2003. Теория демографических циклов и социальная эволюция древних и средневековых обществ Востока.  Восток – Oriens 3:  5-22.

Нефедов, С.А. 2005.  Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Екатеринбург: УГГУ.

Нефедов, С.А. Влияние революции 1917 г. на динамику потребления пищевых продуктов. Уральский исторический вестник 3: 96-107.

Нифонтов, А.С. 1949.  Россия в 1848 году. М.: Учпедгиз.

Нифонтов, А.С. 1974. Зерновое производство в России во второй половине XIX века. М.: Наука.

Новосельский С.А. 1923. Влияние войны на естественное движение населения. Труды Комиссии по обследованию санитарных последствий войны 1914-1920 гг. 1: 47-121.

Новосельский, С.А. 1916. Смертность и продолжительность жизни в России. Пг.: Тип. Мин. Внутр. Дел.

Огановский, Н. 1927. Равновесие сельского и народного хозяйства СССР в аспекте перспективного плана. Экономическое обозрение июнь:  21-42.

Огановский, Н.П. 1925. Популярные очерки экономической географии СССР в связи с мировой.  М.: Экономическая жизнь.

Першин, П.Н. 1966. Аграрная революция в России. Историко-экономическое исследование. В 2 кн. Кн. 1. От реформы к революции. М.: Наука.

Покровский, С.А. 1947. Внешняя торговля и внешняя торговая политика России. М.: Международная книга.

Рашин, А.Г. 1956. Население России за 100 лет. М.: Госстатиздат.

Савельев, П.И. 1994.. Пути аграрного капитализма в России. XIX век. Самара: Издат. Самарск. ун-та.

Сборник сведений… 1902. Сборник сведений по истории и статистике внешней торговли России, Т. I. СПб: Деп. тамож. сборов

Сборник статистико-экономических сведений… 1916. Сборник статистико-экономических сведений по сельскому хозяйству России и иностранных государств. Год девятый. Петроград,: тип. И.С. Вайсберга

Свод… 1902. Свод статистических сведений по сельскому хозяйству России к концу XIX века. В 3 вып. СПб: тип. В.Ф. Киршбаума,.

Соловьев, Ю.Б. 1979. Самодержавие и дворянство в конце XIX века. Л.: Наука.

Состояние… 1928. Состояние питания сельского населения СССР. 1920-1924  Труды ЦСУ: 30 (2): 3-171.

Статистика… 1880. Статистика поземельной собственности и населенных мест Европейской России. Вып. I. СПб.,

Струмилин, С.Г. 1924. К реформе урожайной статистики.  Плановое хозяйство: 4-5: 58-65.

Урланис, Б.Ц. 1941. Рост населения в Европе (опыт исчисления). М.: Госполитиздат.

Фортунатов, А.Ф. 1909. Несколько страниц из экономии и статистики сельского хозяйства. Москва : тип-лит. т-ва И.Н. Кушнерев и К°.

Фортунатов, А.Ф. 1893. Сельскохозяйственная статистика Европейской России.  Москва : типо-лит. т-ва И.Н. Кушнерев и К°.

Фурсов, В.Н. 1991. Землевладение и землепользование крестьян Центрально-Черноземных губерний во второй половине XIX в. Вопросы аграрной истории Центрального Черноземья, с. 21-31. Липецк.

Хеймсон, Л. 1993. Об истоках революции//Отечественная история 6: 3-15.  

Хок, С.Л. 1996. Мальтус: рост населения и уровень жизни в России. 1961-1914 годы. Отечественная история  2: 28-53.

Череванин, Ф.А. 1927. Влияние колебаний урожаев на сельское хозяйство в течение 40 лет. 1883-1923 гг. Влияние неурожаев на народное хозяйство России: сб. ст. В 2 ч. Ч. 1/ ред. В.Г. Громан, с. 160-301. М.-Л. : Изд. ЦСУ.

Центрально-Черноземная область… 1931. Центрально-Черноземная область. Справочная книга. Воронеж: Коммуна.

Шахназаров, А.И. 1910. Результаты исследования 162 хозяйств мелкого единоличного владения в Курской губернии. СПб: тип. Уч. Глухонемых.

Щербина Ф.А. 1900. Крестьянские бюджеты. Воронеж:Вольн. экон. о-во.

Яцунский, В.К. 1961. Изменения в размещении земледелия в Европейской России с конца XVIII века до Первой мировой войны. Вопросы истории сельского хозяйства, крестьянства и революционного движения в России / Ред. В.К. Яцунский, с. 113-154. М.: Изд АН СССР.

 

http://hist1.narod.ru/Science/Russia/Mironov/1.htm



[1] Заглавие уточнено.

[2] Мы перевели данные И. Д. Ковальченко в пуды, исходя из сотношений из соотношения 1 четверть = 7, 8 пуда.