Журнал «Золотой Лев» № 261-262 - издание русской
консервативной мысли
(www.zlev.ru)
С.Н. Нефедов
доктор
исторических наук, кандидат физико-математических наук,
с.н.с
Института истории и археологии
Уральского
отделения РАН
О
хозяйственно-экономических причинах русской революции
Была ли русская революция начала XX века случайностью или
кризис был обусловлен долговременными экономическими процессами? Проблема интерпретации революции тесно связана с
анализом экономического развития в XIX - начале ХХ вв. и с общей проблемой
существования исторических закономерностей, проявлением которых, согласно
марксистской точке зрения, была эта революция. Однако несостоятельность
марксистской трактовки этих закономерностей привела к утрате веры в
существование каких-либо закономерностей вообще.
«Из-за утраты веры в
закономерность исторических событий… - отмечает известный американский историк
Л. Хеймсон, - в современной российской историографии образовался вакуум, чем и
объясняется появление таких стереотипов в интерпретации исторических процессов,
как сведение объяснения Октябрьского переворота к заговорщической деятельности
большевиков, объяснение истоков Февральской революции как следствия заговорщической
деятельности масонов, не говоря уже об объяснении падения царского режима
прекращением проведения столыпинских реформ вследствие внезапной смерти
премьер-министра от рук террористов в 1911 г.» (Хеймсон 1993: 4).
Известно, что как советские историки, так же как и
дореволюционные экономисты, считали уровень потребления в России крайне низким,
и притом постепенно понижающимся. Эта истина была признана и на официальном
уровне правительственных комиссий, собравших многие тома статистических данных
(Материалы… 1903). Такая позиция первоначально была свойственна и западной
историографии.
«В 1905 году произошла аграрная революция,
- писал Г. Робинсон, - и позади этой революции, рассматриваемой как «результат», должно быть,
имелись «причины»; если же это не так, то не имеется никакой логики в
движениях истории. Так как результат был глубок и широк, причины, должно быть,
также простирались широко и глубоко в жизнь деревень…» (Robinson 1967: 363).
До 80-х годов прошлого века причину революции видели в
ухудшении положения народных масс, и прежде всего, крестьянства; главной
причиной оскудения крестьянства считался быстрый рост населения, приведший к
острой нехватке земли (например:
Gerschenkron 1967; Volin 1970). Но в 80-х
годах эта точка зрения была поставлена под сомнение в работах П. Грегори, П.
Гатрелла, Дж. Симмса, С. Хока, и ряда других авторов (Gregory 1982; Gatrell
1986; Simms 1977; Hoch 1994). Отмечая фиксируемый в конце XIX-начале ХХ века
рост населения и душевого производства,
эти авторы полагают, что российская аграрная экономика находилась на пути
поступательного развития, и уровень потребления увеличивался. Эту точку зрения
на динамику аграрного развития разделяет и известный российский историк Б. Н.
Миронов, который говорит не только об увеличении потребления, но и о том, что
его уровень «в целом удовлетворял существовавшие в то время потребности в
продовольствии» (Миронов, 2008: 95).
Но почему же тогда произошла революция?
Неомальтузианство и теория демографических циклов
Прежнее объяснение революции, исходившее из ухудшения
положения крестьянства, опиралось в своей основе на исторические и
экономические законы, а именно, на классическую
мальтузианско-рикардианскую экономическую теорию. Эта теория утверждает,
что в условиях ограниченности ресурсов пахотных земель рост населения приводит
к уменьшению душевого сбора и потребления хлебов. Как показали E. Ригли и P.
Шофилд (Wrigley and Schofield 1981: 9), в традиционном обществе существует корреляция между уровнем потребления и
величиной естественного прироста, поэтому уменьшение потребления должно вызывать
замедление роста населения. В простейшем случае, когда площадь пахотных земель
ограничена, а урожайность постоянна, объем продовольственных ресурсов ограничен
константой К, вмещающей емкостью экологической ниши (“carrying capacity”). В
этой ситуации динамика населения и потребления описываются хорошо известным в
экологии логистическим уравнением,
В этом уравнении N – численность населения, K – емкость
экологической ниши, r – естественный прирост в благоприятных условиях. Решением
этого дифференциального уравнения является логистическая кривая (рис. 1). (Pearl 1925).
Рис. 1. Логистическая кривая и кривая потребления
Согласно логистической модели по мере
роста населения потребление снижается до голодного минимума и далее уже
практически не убывает; кривая потребления движется вдоль асимптоты.
Численность населения также стабилизируется и система находится в состоянии
экологического равновесия, когда голодная смертность компенсирует рождаемость. В аграрных обществах перенаселение проявлялось прежде всего
в дроблении крестьянских наделов, которые уже не могли прокормить своих
владельцев; разоренные крестьяне продавали свою землю ростовщикам и уходили на заработки в города. Однако, ремесла не могли дать пропитание массам
“излишнего населения”, катастрофически росло число безработных и нищих; перенаселение
приводило к хроническому голоду и восстаниям. Этот период «голодного
гомеостазиса» называют периодом Сжатия; в одних случаях он продолжался
несколько десятилетий, в других случаях Сжатие быстро приводило к катастрофе.
Дело в том, что состояние экологического равновесия неустойчиво; случайные
факторы, такие как большой неурожай или неудачная война, в условиях крайнего
напряжения социальной системы могут породить страшный голод, сопровождаемый
эпидемиями, или всеобщее восстание, перерастающее в революцию, или и то и
другое одновременно. Социальные революции были достаточно обычным исходом демографических циклов: из 16 исследованных
циклов в странах Востока, которые начались в условиях господства частной
собственности на землю, 13 циклов завершились революциями, приведшими к
ликвидации крупного землевладения (Нефедов 2003). Однако и помимо передела земли,
голод, эпидемии и гражданские войны приводили к гибели большой части населения
и появлению свободных земель. Таким образом, проблема перенаселения и нехватки
земли на время теряла свою актуальность, наоборот, появлялся недостаток рабочей
силы, что приводило к увеличению заработной платы и потребления. Но затем население
вновь начинало расти, появлялось перенаселение и снова наступало время голода и
революций. История развивалась в ритме демографических циклов.
Теория циклов была разработана, в первую очередь,
представителями знаменитой французской исторической школы «Анналов»; у ее
истоков стояли такие известные ученые как Э. Лабрусс, Ф. Бродель, Э. Ле Руа
Ладюри, П. Шоню. Большую роль сыгpали работы английских и немецких
исследователей М. Постана, В. Абеля, К. Хеллинера. Различные ученые называли
циклы исторического развития по-разному: «демографическими», «общими», «большими
аграрными», «вековыми», «логистическими» циклами. Мысль о том, что завершающей
стадией цикла является революция, была обоснована Э. Лабруссом на примере Великой
французской революции. Позднее в рамках исторической социологии появилась
«теория революции», и Д. Голдстоун детально показал роль перенаселения в
революциях XVII–XIX веков (Goldstone 1991). Более
того, П. Турчиным была построена
математической модель, алгоритмизирующая вербальную схему Дж. Голдстоуна, и
исследование модели показало, что в основе этой схемы лежат базисные экологические
и экономические закономерности (Turchin 2003: 117-123). Другая модель демографического цикла,
апробированная на материале Западной Европы, построена в совместной работе Дж.
Комлоса и автора этих строк (Komlos and Nefedov 2002).
Российский кризис с точки зрения теории демографических циклов
Как выглядит российский кризис начала
XIX века с точки зрения теории циклов? Для того, чтобы ответить на этот вопрос,
необходимо проанализировать динамику потребления в течение, длительного, примерно
столетнего, периода, предшествовавшего революции. Общая динамика экономического
положения в первой половине XIX века
обычно реконструируется по данным
губернаторских отчетов. Наиболее детальный и до сих пор непревзойденный
источниковедческий анализ материалов этих отчетов был выполнен в известной работе
А.С. Нифонтова (Нифонтов 1974: 15-81). А.С. Нифонтов подробно разобрал имевшие
место критические отзывы об этих материалах и нашел их несправедливыми; в конечном счете, исследователь пришел к
выводу, что «данные этой статистики допускают их сопоставление с соответствующими
показателями более позднего времени и достаточно надежны для определения
динамики урожайности хлебов в Европейской России на протяжении всего прошлого
столетия» (Нифонтов, 1974: 79). Эти выводы были приняты подавляющим большинством
российских иследователей, а том числе И.Д. Ковальченко, который посвятил
специальную работу изучению урожайной статистики первой половины XIX века (Ковальченко 1959).
По сведениям И.Д. Ковальченко,
сопоставимые данные за 1802-1860 гг. имеются для 36 из 50 губерний Европейской
России. Эти данные говорят о том, что в начале
XIX века средний уровень чистого сбора был достаточно высоким - более 24 пудов
на душу населения. За полвека посевы возросли, но урожайность упала, и рост
населения привел к падению чистого сбора до 18,9 пуда)
(Ковальченко, 1959: 73-74).
График на рис. 2, показывающий
динамику чистого сбора, в целом подобен
графику классического демографического цикла (рис. 1). Как мы увидим далее,
минимальная душевая норма потребления
зерна в пищу составляет примерно 15,5 пуда; что касается расхода зерна
на фураж, то в середине столетия у крестьян было еще достаточно пастбищ, и скот
очень редко кормили зерном, поэтому можно предположить, что минимальная норма потребления
хлеба в пищу и на фураж составляло около 17 пудов.
Таким образом, падение душевых
сборов в первой половине XIX века привело к тому, что потребление приблизилось
к минимально возможной норме. Падение потребления, в свою, очередь
замедлило рост населения; естественный прирост уменьшился с 0,91% в 1795-1833
гг. до 0,58% в 1834-1850 гг. и до 0,49%
в 1851-1857 гг. (подсчитано по: Кабузан 1963: табл. 17).
Рис. 2. Динамика населения и душевого
чистого сбора в 36 губерниях России
ПРИМЕЧАНИЕ, Источник: (Ковальченко, 1959:
73-74).
Данные губернаторских отчетов – это те данные, которые реально имеются в
архивах, и которые принимает большинство историков. Однако Б. Н. Миронов
занимает иную позицию. В последней работе этого исследователя приводится
оценка чистого сбора по десятилетиям за
протяжении первой половины XIX века для 50 губерний Европейской России (Миронов 2008: 95). Судя по приведенной ссылке, материалами для
этой оценки послужили известные данные И.Д. Ковальченко, В.К. Яцунского и Е.
Зябловского; никаких новых материалов не привлекалось. Методика получения
оценки не оговаривается, в связи с чем возникает много вопросов: например, по данным И.Д. Ковальченко для 1820-х годов имеются губернаторские
отчеты лишь для 10 губерний; подобная ситуация наблюдается также в 1810-х и
1830-х годах – каким образом была проведена экстраполяция этих материалов на 50
губерний? Кроме того, Б.Н. Миронов произвольно
увеличивает размеры чистого сбора на 10%. Для данных 1850-1860-х годов он
ссылается на пример И.И. Вильсона, который в1869 г. вводил поправку к
материалам губернаторских отчетов и на работу В.К. Яцунского, якобы согласившегося
с этой поправкой. «Средние сборы у него оказались такими же, как у И.И. Вильсона»,
- пишет Б.Н. Миронов (Миронов 2008: 83). Однако это не так: В.К.
Яцунский писал, что цифры И. И. Вильсона «особенно завышены» и вводил свою
поправку к этим цифрам, уменьшающую их примерно на 10% (Яцунский 1961:122,
131). Об «искажении» И.И. Вильсоном материалов государственных отчетов писал и
А С. Нифонтов, объясняя это свойственным всем чиновникам желанием приукрасить
действительность в глазах руководства (Нифонтов
1974: 15-81). Несостоятельной является
и ссылка Б. Н. Миронова на то, что крестьяне
и помещики стремились приуменьшить урожайность: ведь губернаторские отчеты писали
не крестьяне, а чиновники и губернаторы, которые, как мы видим на примере И.И.
Вильсона, старались всемерно завысить «отчетность» . Таким образом, имеющаяся
статистика скорее завышает, чем занижает уровень потребления – но гадать об
этом бессмыссленно: в реальности мы имеем то, что имеем – данные губернаторских
отчетов. Эти отчеты говорят, что
продовольственное положение ухудшалось вместе с ростом населения.
Имеются и другие свидетельства
ухудшавшегося продовольственного положения. Это прежде всего, участившиеся
голодовки. Голод, распространявшийся на обширные территории, отмечался в 1833-34, 1839-1840, 1848, 1856 годах. В 1847-1849 годах к
голоду присоединились его обычные спутники – эпидемии, и вследствие постоянного
недоедания огромных масс эпидемия холеры приняла катастрофический характер.
Толпы нищих, как тени, блуждали по селам, прося милостыню; крестьяне питались
мякиной и лебедой. Зимой к холере присоединились цинга и оспа. Причина
распространения этих болезней, докладывал воронежский губернатор, «заключается
преимущественно в недостатке питательной и привычной пищи». «Болезнетворное
влияние это еще более усиливается от недостатка в топливе, которое, в безлесных
уездах, состоит большей частию из соломы, употребляемой на корм животным, с раскрытием даже избовых крыш». В 1848 г. по данным Министерства внутренних дел
только от холеры погибло 668 тыс. человек, а в целом по России, по некоторым
оценкам, число жертв эпидемии и голода в 1847-1849 годах составляло около одного
миллиона (Нифонтов 1949: 43; Кабузан 1982:
69). Голод привел к невиданной до тех пор
волне крестьянских волнений. В 1848 году было зарегистрировано 160 крестьянских волнений – число,
примерно в четыре раза превышающее средний уровень (Литвак 1967: табл. 1).
Дискуссия вокруг статистики
Для второй половины XIX века имеются
более подробные данные, которые позволяют судить об уровне потребления с учетом
вывоза и расходов на винокурение. Однако и здесь официальные данные становятся
предметом дискуссии.
Данные об урожаях собирались в указанный период Центральным
статистическим комитетом Министерства внутренних дел, Министерством земледелия
и земствами. Известно, что для сбора данных ЦСК через волостные правления
распространяло около 100 тыс. стандартных анкет с вопросами об урожайности и
посевных площадях. С другой стороны, Министерство земледелия использовало сеть
добровольных корреспондентов, которые предоставляли сведения, как о своих
хозяйствах, так и о хозяйствах соседей. Этих корреспондентов было сравнительно
немного (до 8 тыс. человек), они обычно принадлежали к числу крупных и успешных
хозяев, и в силу этой специфики поставляемые ими сведения об урожайности, с точки
зрения самого Министерства земледелия, были завышенными (Свод… 1902: 81). В
1893 году А.Ф. Фортунатов установил, что это превышение (по сравнению с данными
ЦСК) составляет примерно 7% (Фортунатов 1893:6). А.Ф. Фортунатов соглашался с
тезисом о завышенности корреспондентских данных Министерства земледелия, но
полагал что цифры ЦСК, в свою очередь, несколько занижены, то есть реальная урожайность заключена где-то посредине (Фортунатов 1909:
63). В 1915 г. Д.И. Иванцов сравнил различные данные
об урожайности ржи по 18 губерниям за период от 7 до 26 лет и подсчитал, что в
среднем указаннное превышение составляет 11-12%, а цифры земств превышают цифры
ЦСК на 9-10% (Иванцов 1915: 26). Сравнение посевных площадей было проведено за
один год для пяти губерний; данные земств оказались на 4% выше, чем данные
ЦСК (Иванцов 1915: 129). Д.И. Иванцов
считал, что проведенный им анализ является достаточно «беглым» (Иванцов 1915:
26) и не предлагал, основываясь на нем, вводить какие-либо коррективы в
официальную статиститку.
В 1924 году появилась статья С.Г. Струмилина (Струмилин
1924), в которой он утверждал, что Госплан СССР, построив зерновой баланс для
1906-1914 годов, нашел, что расходная часть на 19% превышает официальный валовый
урожай по данным ЦСК. С.Г. Струмилин считал, что данные баланса согласуются с результатами
Д.И. Иванцова (Струмилин 1924: 61). После этой статьи Госплан некоторое время
давал в своих изданиях величину предвоенных урожаев с надбавкой в 19%, однако
ЦСУ СССР никогда не применяло этой надбавки. Сотрудник ЦСУ Н. Виноградова в 1926 г. опубликовала большую
статью с подробным сопоставлением всех имевшихся данных об урожайности по
сведениям ЦСК и земств (Виноградова, 1926). Оказалось, что данные земств
зависели от применяемой методики: если их поставляли добровольные корреспонденты,
то они – так же как данные Министерства земледелия – превышали цифры ЦСК,
если же их получали через опросы, проводимые
администрацией или через оценки волостного правления и сельских старост, то они
оказывались ниже данных ЦСК (Виноградова 1926: 88-89). «Если признать, что
корреспондентские данные вообще могут быть несколько повышенными, - подводит
итог Н. Виноградова, - то из всех приведенных данных вытекает, по-видимому, с
достаточной степенью убедительности, что данные Центрального Статистического
Комитета устанавливали уровень урожая
очень близко к действительности» (выделено Н. Виноградовой) (Виноградова
1926: 90).
Статья Н. Виноградовой до сих пор является наиболее
детальным в российской историографии исследованием проблемы сопоставимости
данных урожайной статистики. Повидимому, основываясь на этих материалах Госплан
в дальнейшем отказался от применения поправки в 19% и стал использовать (также
как и ЦСУ) данные ЦСК.
Такова ситуация с урожайностью. Что касается сбора, то он
определялся ЦСК путем умножения урожайности на величину посева или посевных площадей. Данных о посевах Министерство
земледелия не собирало, а в земских обследованиях они присутствуют крайне редко.
Однако имеется еще один независимый источник, позволяющий оценить достоверность
данных ЦСК о посевах, – это данные сельскохозяйственной переписи 1916 года. В целом
по 46 губерниям данные о посевах ЦСК превышали данные переписи на 8,8%, но поскольку,
здесь, вероятно, сыграли роль военные обстоятельства, Особое совещание по продовольствию
сделало вывод, что в целом данные ЦСК вполне достоверны (Ковальченко 2004: 48).
Эти выводы, в конечном счете, определили подход советских аграрных историков к
проблеме сопоставимости статистических материалов: советская историческая школа
традиционно использовала статистику ЦСК,
«как наиболее систематический и наиболее полный набор данных» (Ковальченко
2004: 44).
Западная историческая школа долгое время продолжала использовать
19%-ю надбавку Иванцова-Струмилина (см, например: Jasny 1972). Перелом в мнениях западных историков
произошел только в 1974 году, когда появилось детальное исследование С.
Уиткрофта (Wheatcroft 1974). С. Уикрофт, в частности, разрешил
вопрос о присхождении надбавки Иванцова-Струмилина, и выяснил, что, во-первых,
материалы Иванцова совершенно не достаточны для введения каких-либо поправок.
Во-вторых, С. Уиткрофт нашел в работе Н. Аделунга (Аделунг, 1925) зерновой
баланс Госплана, на который ссылался Струмилин и проанализировал причины
различия данных в расходной части
бюджета с данными ЦСК о валовых сборах в его приходной части. «В основном это
различие можно объяснить при помощи норм потребления, которые были значительно
выше, чем обычно используемые для этого периода, - отмечает С. Уиткрофт. –
Может быть подсчитано, что Аделунг использовал личную норму потребления в 21
пуд на душу в год, в то время как норма,
принимавшаяся А.В. Чаяновым, А.Е. Лосицким, С.А. Клепиковым, Р. Я. Поповым и
даже Н. Ясным не превосходила 17,2 пуда» (Wheatcroft 1974: 167). В
итоге, английский исследователь сделал вывод, что введение поправки в 19% было
необоснованным (Wheatcroft 1974: 167-169). Правда, в работе 1974 года
С. Уиткрофт не отвергал полностью возможности введения менее значительных
поправок, как, например 7%-я поправка Фортунатова, и некоторые западные историки,
в частности, П. Грегори, такую поправку вводили (Грегори 2003). Однако в дальнейшем
С. Уикрофт и Р. Дэвис в результате проведенного анализа пришли к выводу, что
«урожайные данные ЦСК были достаточно надежными» (Wheatcroft and Davies 1994:
25).
Из русских историков за введение
поправок к данным ЦСК в последнее время выступают М.А. Давыдов (Давыдов 2003) и Б.Н. Миронов
(хотя Б.Н. Миронов еще недавно, в работе 2002 года, использовал неисправленные
данные (Миронов 2002)). Оба историка не привлекают каких-либо новых данных и
ссылаются на старые работы А.Ф. Фортунатова и Д.И. Иванцова. Б.Н.
Миронов (после беседы с автором этих строк) признал значение результатов Н.
Виноградовой, но выдвинул новое возражение: «крестьяне в равной степени не
доверяли как земствам, так и ЦСК и вряд ли могли сообщить и тем и другим
правильные сведения» (Миронов 2008: 91). То есть под сомнение теперь ставятся
не только данные ЦСК, но и корреспондентские данные земств и Министерства
земледелия. Напомню, что эти данные предоставлялись добровольными корреспондентами, которых никто не заставлял лгать, и
поскольку эти корреспонденты принадлежали, по большей части, к числу зажиточных
хозяев, то эти данные считались завышенными даже А.Ф. Фортунатовым. Основной аргумент введения поправок в новой
работе Б.Н. Миронова - это ссылка на высказывание
Струмилина о балансе Госплана, о котором говорилось выше (Миронов 2008: 91). Но
как уже отмечалось, С. Уиткрофт как будто установил нереальность этого баланса.
Б.Н. Миронов не упоминает ни о работе С. Уиткрофта, ни о работе Н. Аделунга,
поэтому нам придется уделить некоторе время, чтобы разобраться в этой проблеме.
Она чрезввычайно важна для темы нашего исследования, так как непосредственно
связана с оценкой уровня потребления в предвоенную эпоху.
Уровень
потребления в период Сжатия
Прежде всего, необходимо отметить,
что Н. Аделунг при определении норм потребления крестьян ссылается на известную
работу С.А. Клепикова (Клепиков 1920). Но Аделунг нигде не приводит используемых
норм, и их приходится вычислять его критикам. К сожалению, С. Уиткрофт не
поясняет, каким образом он получил из данных Аделунга норму в 21 пуд на душу.
Поэтому обратимся непосредственно к нормам С.А. Клепикова, на которые сслылается
Н. Аделунг. Эти нормы получены из материалов бюджетных обследований, которые
дают размеры потребления зерна в пищу. Однако такие обследования эпизодически
проводились лишь в немногих губерниях. Данные этих обследований суммированы в
таблице, приводимой ниже и основанной на материалах С.А. Клепикова и А.В.
Чаянова (табл. 1).
Таблица 1. Потребление в пищу по данным бюджетных обследований
Губернии
|
Хлеб, пуд.
|
Хлеб и картофель в
пересчете на хлеб 1:5, пуд.
|
Мясопродукты, пуд.
|
Годы
обследования
|
Число описанных хозяйств
|
Вятская
|
17,73
|
18,57
|
0,85
|
1900-01
|
1987
|
Вологодская
|
13,27
|
15,2
|
1,21
|
1905-07
|
329
|
Олонецкая
|
21,85
|
23,0
|
3,08
|
1909
|
157
|
Новгородская
|
17,15
|
17,59
|
0,68
|
1909
|
?
|
Костромская
|
13,33
|
14,11
|
0,57
|
1908-09
|
376
|
Ярославская
|
13,8
|
15,24
|
|
1909
|
2192
|
Московская, Московский уезд
|
13,87
|
16,52
|
1,44
|
1912
|
25
|
Московская, Волоколамский уезд
|
11,0
|
12,69
|
1,11
|
1910
|
25
|
Московская
|
11,12
|
13,12
|
1,0
|
1910-11
|
45
|
Смоленская
|
13,89
|
17,08
|
1,18
|
1911
|
71
|
Калужская
|
11,9
|
13,4
|
1,0
|
1909
|
119
|
Калужская
|
16,93
|
19,48
|
1,69
|
1914
|
?
|
Тульская
|
12,7
|
15,9
|
1,29
|
1910-12
|
655
|
Пензенская
|
14,1
|
16,11
|
1,29
|
1912/13
|
263
|
Тамбовская
|
14,8
|
17,0
|
1,2
|
1915
|
85
|
Симбирская
|
19,45
|
21,4
|
0,56
|
1913
|
225
|
Харьковская
|
16,7
|
17,7
|
1,35
|
1910
|
101
|
Полтавская
|
13,9
|
16,4
|
1,82
|
1911
|
147
|
Херсонская
|
24,2
|
29,3
|
2,09
|
1898
|
124
|
ПРИМЕЧАНИЯ:
Подсчитано по: Материалы по вопросам разработки продовольственного плана.
Вып.1. Нормы продовольствия населения России по данным бюджетных исследований /
ред. А. В. Чаянов. М., 1916. С. 47. Табл. 16; Клепиков С.А. Питание русского
крестьянства. Ч. I. Нормы потребления главнейших пищевых продуктов. М., 1920.
С. 27.
Как следует из сведений о 16
губерниях, приведенных в таблице 1, имеющиеся данные относятся к разным годам и
обладают различной степенью достоверности. Известный статистик проф. А.Е.
Лосицкий в 1927 году писал, что «невозможно представить точную динамику
крестьянского потребления в настоящее время по сравнению с довоенным временем
ввиду небольшого числа довоенных наблюдений, малого числа охватываемых ими
губерний, разновременности и разнометодичности их» (Лосицкий 1927а: 83). Некоторые
обследования довоенного времени охватывали меньше ста хозяйств и могли давать
выборочные средние, весьма далекие от реальных значений. Данные повторных
обследований по Калужской и Московской губерниям плохо согласуются друг с
другом и заставляют сделать вывод о больших колебаниях потребления даже в
пределах одной губернии. Казалось бы, нерепрезентативность этих материалов
очевидна, однако, за неимением лучшего, эти данные использовались не только Н.
Аделунгом, но и Б.Н. Мироновым для характеристики уровня потребления в начале
ХХ века – и более того, распространялись с 16 губерний на всю Европейскую
Россию (Миронов 2002).
Можно ли проверить данные бюджетов?
Стандартный метод проверки данных такого рода, широко использовавшийся ЦСУ в
20-х годах, – это построение продовольственных балансов, наподобие баланса Н.
Аделунга. По данным бюджетных обследований среднее душевое потребление хлеба и
картофеля в пищу равнялось примерно 17,5 пуда. С другой стороны, по расчетам
Статистико-экономического комитета Министерства продовольствия самое
минимальное потребление зерновых на фураж составляло 7,1 пуда на душу населения
(Лосицкий 1918: 22, 28). Таким образом, если верить бюджетам, то даже без учета
потерь, расходов на самогон и накопление запасов, минимальный душевой остаток
на потребление должен составить 17,5 + 7,1 = 24,6 пуда.
Посчитаем теперь приходную часть
бюджета, основываясь на данных ЦСК. Ниже приводится продовольственный баланс
для 53 губерний Европейской России (с включением Северного Кавказа – таблица 1)
рассчитанный по сельскохозяйственным годам для пяти периодов, 1901/02-1905/06,
1906/07-1910/11, 1908/09-1911/12 и 1909/10-1913/14. Первые два периода
традиционно рассматриваются в статистике ЦСК, последний период – это пятилетний
период перед кризисом, третий период берется в рассмотрение потому, что для
него (как и для четвертого периода) мы можем построить погубернские балансы
потребления и сравнить их с балансами для Европейской России, и, наконец, пятый
период охватывает все предвоенное время с начала столетия.
Таблица 2. Продовольственный
баланс по 53 губерниям Европейской России.
|
1901/02-05/06
|
1906/07-10/11
|
1908/09-11/12
|
1909/10-13/14
|
1901/02-13/14
|
Население, млн.
|
109,7
|
119,4
|
122,6
|
126
|
114,8
|
Зерновые
|
|
Чистый сбор зерновых, млн. пуд.
|
2815
|
2859
|
3032
|
3407
|
3013
|
Чистый сбор зерновых на душу, пуд.
|
25,7
|
23,9
|
24,7
|
27,0
|
25,4
|
Вывоз
|
628
|
653
|
730
|
718
|
649
|
Вывоз на душу, пуд
|
5,7
|
5,5
|
6,0
|
5,7
|
5,5
|
Расход на винокурение, млн. пуд
|
44
|
44
|
26
|
31
|
34
|
Остаток на потребление, млн. пуд
|
2143
|
2162
|
2276
|
2658
|
2331
|
Душевой остаток на потребление, пуд.
|
19,5
|
18,1
|
18,6
|
21,1
|
19,6
|
Картофель
|
|
Чистый сбор, млн. пуд.
|
894
|
980
|
708
|
1170
|
1078
|
Расход на винокурение
|
130
|
164
|
157
|
160
|
150
|
Душевой остаток на потребление,
пуд
|
7,0
|
6,8
|
4,5
|
8,0
|
7,7
|
Душевой остаток на потребление в пересчете на зерно 5:1, пуд
|
1,4
|
1,4
|
0,9
|
1,6
|
1,5
|
Душевой остаток на потребление зерна и картофеля, пуд
|
20,9
|
19,5
|
19,5
|
22,7
|
21,1
|
ПРИМЕЧАНИЯ: Подсчитано по: чистый остаток
за вычетом посева: справочники «Урожай… года»; данные о винокурении и вывозе:
Сборник статистико-экономических сведений по сельскому хозяйству России и иностранных
государств. Год восьмой. Петроград, 1915; Год девятый. Петроград, 1916.
Остаток на
потребление в этой
таблице – это зерно и картофель, оставшиеся после посева, вывоза и расходов на
винокурение, эта графа подразумевает потребление зерна и картофеля в пищу и на
корм скоту: состояние массовой статистики не позволяет разделить эти две статьи
расхода. Сюда же относятся и потери, а также расходы на тайное самогоноварение,
которые, взятые вместе, в 1925-1928 годах отнимали от потребления около одного
пуда на душу.
Таким образом, приходная часть
баланса дает остаток на потребление в
1901-1913 годах по вропейской России 21,1 пуда на душу, а расходная
часть, если принимать на веру среднее
бюджетных обследований, дает 24,6 пуда – на 15% больше. К выводу о том, что
бюджетные обследования приукрашивают реальную картину, приходили многие
исследователи. Г. Робинсон и Н.Н. Кореневская утверждали, что это происходит за
счет преувеличения в выборке доли более состоятельных хозяйств (Robinson 1967: 251; Кореневская 1953: 29-41). Однако дело не только в этом, более важно то обстоятельство, что обследования проводились в благополучные
годы и не касались голодающих районов. В начале XX века было три больших
неурожая, за которыми последовал голод: неурожаи 1901/02 и 1906/07 года
охватили черноземные губернии, а неурожай 1911/12 года – восточные области
Европейской России; на потребление (в пищу и на фураж) в эти годы в 53
губерниях оставалось соответственно по 15,3, 14,1 и 15,5 пуда на душу – а в
пораженных неурожаем районах по 10 пудов и меньше. По подсчетам П.Н. Першина,
число голодающих каждый раз составляло примерно 25-30 млн. человек – и ни одно
земство не проводило среди них бюджетных обследований (Першин 1966: 48).
Таким образом, мы не имеем никаких
оснований исчислять на основе заведомо нерепрезентативных данных расходную
часть баланса и затем, ориентируясь на ее, увеличивать приходную часть – то
есть вводить какие-то поправочные коэффициенты к валовому сбору (как делают Н.
Аделунг, С.Г. Струмилин и Б.Н. Миронов). Наоборот, мы имеем полное право
корректировать расходную часть, приводя ее в соответствие с приходной частью. И
эта коррекция указывает на то, что реальное потребление в пищу должно было
составить в 1901-1914 годах не более 21,1-7,1 =14 пудов, а в 1909-1914 годах
22,7- 7,1= 15,1 пуда.
Для того чтобы оценить эти данные,
необходимо сравнить их с минимальной душевой нормой потребления на
продовольствие и фураж (нормой остатка на потребление). Как отмечалось выше,
минимальная норма расходов на фураж составляет 7,1 пуда. Какова минимальная
норма потребления в пищу? Считается, что рабочий-мужчина, так называемый «едок»,
занятый на сельскохозяйственных работах, должен получать с пищей не менее 3860
ккал в день, а на отдыхе и при легкой работе достаточно 2600 ккал (Крестовников
1912: 32). ЦСУ СССР в 1920-х годах считал, что средним условиям крестьянской
жизни и работы удовлетворяет норма в 3750 ккал
(Состояние… 1928: 50). Среднестатистическая
«душа» потребляет в 1,4 раза меньше «едока», следовательно, минимальная норма
для сельской души составляет 2680 ккал в день. Естественно, хлеб и картофель
обеспечивали лишь часть этой энергетической потребности, и норма их потребления
зависела от присутствия в рационе других продуктов, прежде всего, молока и
мяса. В развитых странах с высоким потреблением продуктов животноводства норма
потребления хлеба была существенно меньше, чем в России, где на хлеб и
картофель приходилось 78% общей калорийности рациона. По упомянутым бюджетным
обследованиям крестьянская душа в 1896-1913 годах в среднем получала 2952 ккал
в день, потребляя при этом 17,5 пуда хлеба и картофеля в год. Отсюда легко подсчитать,
что при сохранении той же структуры питания для обеспечения нормы в 2680 ккал
необходимо 16,1 пуда хлеба и картофеля в год (напомним, что мы пересчитываем
картофель на рожь в соотношении 1:5). Городская душа потребляет хлеба примерно
на 23% меньше (Лосицкий 1927b: 18) и можно подсчитать, что при доле городского
населения в 15% норма потребления хлеба и картофеля для всего населения
составит примерно 15,5 пуда.
Таким образом, минимальная норма
потребления в пищу составляет 15,5 пуда, а суммарная норма потребления в пищу и
на фураж (остатка на потребление) – 22,6 пуд. Эти цифры как раз характеризуют
среднее потребление в 1909-1913 годах, то есть потребление крестьян даже в
лучшие для России времена поддерживалось лишь на уровне минимальной нормы. Однако
при этом в силу статистического разброса половина населения получала пищи
меньше нормы, и были периоды (1906-1910 годы), когда среднее потребление
опускалось ниже нормы и тогда недоедало более половины населения.
Б.Н. Миронов, который принимает на
веру завышенные данные бюджетных обследований, в 2002 году полагал, что «рацион
низшей экономической группы крестьян, составлявшей 30% всего сословия, не обеспечивал
их достаточной энергией» (Миронов 2002: 37). В любом случае, хроническое
недоедание трети населения является
достаточной причиной для революции. Однако позже Б. Н. Миронов изменил свою
точку зрения: в последней работе он утверждает, что уровень потребления «в целом удовлетворял существовавшие в
то время потребности в продовольствии» (Миронов 2008: 95).
Представление о том, какой уровень
потребления нужно иметь, чтобы реально «удовлетворять существовавшие в то время
потребности в продовольствии» и достичь социальной стабильности дает сравнение
России с другими государствами.
Таблица 3. Чистый остаток хлебов и картофеля (в пересчете на хлеб 1:4)
после
вычета посевного материала («производство») и остаток с учетом экспорта и
импорта («потребление») на душу населения в конце XIX века
Страна
|
Произ-водство
|
Потреб-ление
|
Импорт (+) или экспорт(-)
|
Страна
|
Произ-водство
|
Потреб-ление
|
Импорт (+) или экспорт(-)
|
Франция
|
30,2
|
33,6
|
+3,4
|
Бельгия
|
23,7
|
27,2
|
+3,5
|
Австро-Венгрия
|
27,4
|
23,8
|
-3,6
|
Велико-британия
|
12,5
|
26,4
|
+13,9
|
Германия
|
24,2
|
27,8
|
+3,6
|
Россия
|
24,3
|
19,5
|
-4,8
|
ПРИМЕЧАНИЕ.
Источник: Лохтин П. Состояние
сельского хозяйства России сравнительно с другими странами. Итоги к XX-му веку.
СПб, 1901. С. 216-217). Расходы на винокурение
здесь не учитывается.
Следует признать, что даже по
сравнению с густонаселенными европейскими странами душевое производство хлеба в
России было сравнительно невелико, примерно как в Германии и Бельгии. Но в то
время как Германия, Бельгия и другие страны ввозили зерно, Россия его вывозила,
и в результате уровень потребления в России намного отставал от стабильных
западных государств.
Б.Н. Миронов и некоторые американские
историки полагают, что положение в российском аграрном секторе в конце XIX века
улучшалось. Действительно, душевой чистый сбор по данным губернаторских отчетов
в середине XIX века составлял 18,9 пуда, а остаток на потребление в начале XX
века – около 21 пуда. Однако такое сопоставление данных не свидетельствует о
росте потребления хлеба в пищу. Нужно учитывать, что эти величины включают
расходы на фураж. В балансе Б.Н. Миронова эти расходы в 1860-е годы и в
1909-1913 гг. указаны одинаковыми – 18 кг (1,1 пуда) на душу населения (Миронов 2008: 92) –
благодаря этому и создается обманчивая картина «удовлетворения потребностей». В действительности за это время расходы на фураж
резко возросли: количество лошадей увеличилось в полтора раза (Wheatcroft
1991: 144), а пастбища в густонаселенных
районах были большей частью превращены в пашню. В связи с процессами
урбанизации резко возросла численность лошадей в городах и на заводах, где их
кормили, в основном, зерном. Все это привело к тому, что перед войной душевой
расход зерна на фураж составлял минимум 7,1 пудов (Лосицкий 1918: 22, 28).
Таким образом, за вычетом фуража, потребление хлеба и картофеля в пищу
фактически осталось на минимальном уровне около 15 пудов: росли лишь расходы на
фураж. Отметим, однако, что увеличение этих расходов отнюдь не
свидетельствовало об увеличении потребления мяса: количество мясо-молочного
скота на душу населения уменьшалось (Wheatcroft 1991: 145).
Поскольку мы не знаем более точно
динамики расходов на фураж в промежутке между серединой XIX и началом ХХ века,
то мы никогда не сможем определить точную динамику потребления в пищу в этот период.
Однако в целом вопрос об этой динамике
имеет лишь академический интерес: важно, что в начале ХХ века потребление
в пищу оставалось очень низким. Таким образом – в соответствии с теорией демографических
циклов - с ростом населения потребление к середине XIX века упало до
минимального уровня и затем колебалось возле него – главным образом, в
результате климатических отклонений. На этом минимальном уровне любой толчок -
большой неурожай или неудачная война - мог вызвать революцию.
Роль колебаний урожайности
При отсутствии у многих крестьян
запасов зерна толчком к восстанию мог быть
большой неурожай. Специфика сельского хозяйства России заключалась в
том, что урожаи сильно колебались. Подсчитано, что отношение максимального
урожая ржи к минимальному в 1901-1910 годах составляло в России 1,67, во
Франции – 1,28, в Германии -1,18 (Череванин
1927: 161).
Как показал С. Уиткрофт (Wheatcroft 1991) урожаи сильно колебались не только год от года, но в среднем по
пятилетиям, поэтому пятилетний сглаживающий тренд имеет циклический характер.
График на рис. 3 аналогичен графику, приводимому С. Уикфортом, но счет
ведется по хозяйственным годам и учтены
расходы на посев, благодаря чему реальное потребление можно сравнивать с
минимальной нормой. Однако это опять-таки потребление в пищу и на фураж, а не
чистое потребление; кроме того, здесь не учитываются расходы на винокурение, а
также потребление картофеля.
Рис. 3.
Душевой чистый остаток хлебов за вычетом посева и вывоза по 50 губерниям
Европейской России
ПРИМЕЧАНИЕ: Подсчитано по: Урожай…
1883-1914; Сборник сведений… 1902, с. 7; Свод… 1902,
с. 132-133; Сборник статистико-экономических
сведений…1916, табл. VII, A.4.
Судя по этим материалам, в пятилетие
1908/09-1913/14 гг. был действительно достигнут максимум потребления, но
примерно такой же максимум имелся в предыдущем цикле в пятилетие
1900/01-1904/05. Таким образом, вполне вероятно, что подъем 1909-1913 года был
очередным циклическим подъемом, и мы не можем уверенно экстраполировать в
будущее рост 1909-1913 годов. Очевидно
также, что нельзя использовать изолированные данные 1909-1913 годов для
подтверждения тезиса о «наступающем благополучии», и нельзя ограничиваться
сравнением уровня потребления в произвольно выбранных пятилетиях. Между тем, П. Грегори, чтобы показать рост потребления в
дореволюционной России, сравнивает потребление лишь в 1885-1889 и 1897-1901 гг. Более того, американский исследователь не
учитывает потребление овса и ряда других культур и ведет исчисление не в
натуральных, а стоимостных показателях, что завышает результат ввиду
опережающего роста производства более дорогих - но не более калорийных – хлебов
(Грегори 2003: 67).
Вместе с тем, анализ пятилетних
средних отчасти вскрывает механизм социальной неустойчивости. График наглядно
показывает, что по чисто климатическим причинам вслед за относительно благополучным
периодом может прийти целое «голодное пятилетие». В таком случае для спасения
от повторяющихся неурожаев не хватит запасов, накопленных в урожайные годы:
чтобы стабилизировать повторяющие неурожаи, необходим более высокий общий
уровень производства. На протяжении полувекового периода в России было два промежутка
концентрации неурожайных лет, именно 1889-1892 гг. и 1905-1908 гг. В эти годы
среднее потребление падало ниже минимальной нормы и недоедала уже не половина,
а большая часть населения. Это был по-просту голод, голод 1892 года унес, по
разным подсчетам, от 400 до 700 тыс. жертв
(Robbins 1975:171), а голод 1905-1906
годов, судя по превышению реальной смертности над естественной, - около 350
тыс. (подсчитано по: Новосельский 1923: 117). Именно этот голод превратил
тлеющую революцию 1905 года в крестьянскую войну (см.: Нефедов, 2005: 348-352).
Таким образом, на протяжении полувека Россия балансировала на грани
голода, это было состояние Сжатия, которое характеризуется неустойчивым
экологическим равновесием; это равновесие
в любой момент могло быть нарушено действием случайных факторов. Факторами, поддерживавшими это равновесие,
были авторитет освободившей крестьян царской власти и воспитанная столетием
искусственного отбора покорность бывших крепостных. Еще одним, едва ли не
важнейшим, благоприятным обстоятельством был внешний мир. Единственная война,
которую вела Россия 1861-1903 годах, была «маленькая победоносная война» с
Турцией, популярная в народе война за освобождение «братушек-славян». Но неудачная
война и потеря авторитета самодержавия могли привести к тому, что полуголодное
население откажется подчиняться властям.
Роль экспорта
Потребление оставалось на уровне
минимальной нормы, но душевой чистый сбор в период с середины XIX века по
начала ХХ века существенно вырос. Если бы
все произведенное зерно оставалось в стране, потребление в начале XX века
достигло бы примерно 25 пудов на душу – уровня социальной стабильности.
Однако стремительный рост экспорта после постройки «вывозных» железных дорог
привел к тому, что в 1870-90 гг. при росте душевого производства потребление
убывало (Нефедов 2005: 253).
Возникает естественный вопрос: почему
это происходило? Почему был возможен вывоз, доводящий крестьян до голода?
Очевидно, существовал слой землевладельцев, имевших для продажи большие количества
хлеба, и этот хлеб при поощрении властей уходил за границу, в то время как
миллионы бедняков голодали. Кто были эти землевладельцы? Ответ, лежащий на
поверхности, – это помещики. Действительно, помещики были кровно заинтересованы
в том, чтобы продавать свой хлеб на мировом рынке, где цены были много выше,
чем в России. В 1896 году совещание губернских предводителей дворянства
напрямую потребовало от правительства еще более понизить тарифы на вывозных
железных дорогах - сделать их ниже себестоимости перевозок (Соловьев 1979:
223).
«Лозунг “не доедим, а вывезем” был не пустым лозунгом, ибо
рост внутренних цен был связан с ростом мировых цен, - писал известный
экономист Н.П. Огановский. – Не только крестьяне центральных районов
перманентно недоедали, не только производители яиц и птицы сами в рот их не
брали… Главные сельскохозяйственные продукты шли за границу: половина товарного
зерна, ¾ льна, яиц, половина масла. Отсюда ужасающая смертность детей,
отсюда сила эпидемий, отсюда глухое недовольство масс, постоянная борьба всеми
доступными крестьянам способами с помещиками и начальством и стихийные вспышки
бунтов – предвестники революционной грозы» (Огановский 1927: 29).
На связь экспорта с помещичьим землевладением указывали
ранее многие авторы (см., например: Кауфман 1918: 51). При 712 млн.
пудах среднего ежегодного вывоза в
1909-1913 гг. помещики непосредственно поставляли на рынок 275 млн. пудов
(Ковальченко 1971: 190). Эта, казалось бы, небольшая цифра объясняется тем, что
крупные землевладельцы вели собственное хозяйство лишь на меньшей части своих земель; другую часть
они сдавали в аренду, получая за это около 340 млн. руб. арендной платы
(Анфимов 1962: 502). Чтобы оплатить
аренду, арендаторы должны были продать (если использовать среднюю экспортную
цену) не менее 360 млн. пудов хлеба. В целом с помещичьей земли на рынок
поступало примерно 635 млн. пудов – эта цифра вполне сопоставима с размерами
вывоза.
Конечно, часть поступавшего на рынок
зерна поступала с крестьянских земель, крестьяне были вынуждены продавать
некоторое количество зерна, чтобы оплатить налоги и купить необходимые
промтовары; но это количество (около 700 млн. пудов) примерно соответствовало
потреблению городского населения. Можно условно представить, что зерно с помещичьих
полей шло на экспорт, а зерно с крестьянских – на внутренний рынок, и тогда получится,
что основная часть помещичьих земель как бы и не принадлежала России, население
страны не получало продовольствия от этих земель, они не входили в состав
экологической ниши русского этноса.
Но, может быть, Россия получала от
хлебного экспорта какие-то другие преимущества?
Возьмем для примера данные за 1907 г. В этом году было вывезено
хлеба на 431 млн. руб.; взамен были ввезены высококачественные потребительские
товары для высших классов (в основном, для тех же помещиков) на 180 млн. руб. и
примерно 140 млн. руб. составили расходы русских за границей – дело в том, что часть русской
аристократии практически постоянно жила за границей. Для сравнения, в том же
году было ввезено машин и промышленного оборудования на 40 млн. руб.,
сельскохозяйственной техники – на 18 млн. руб. (Ежегодник
России… 1910: 191-193; Покровский 1947: 383).
Таким образом, помещики продавали свой хлеб за границу, покупали на эти деньги
заграничные потребительские товары и даже жили частью за границей. На нужды
индустриализации шла лишь очень небольшая часть доходов, полученных от хлебного
экспорта.
Необходимо подчеркнуть, что ситуация
в России не была чем-то особенным; в экономической истории много примеров,
когда дворянство вывозило из страны хлеб, сужая экологическую нишу своего
народа и доводя его до нищеты. Наиболее известный пример такого рода – это так
называемое «второе издание крепостничества», когда дворянство балтийских стран
под воздействием мирового рынка создавало экспортные хозяйства, фольварки, - и
не только отнимало хлеб у своих крестьян, но и низводило их до положения,
близкого к рабству. «Зерно, повсюду, где оно служило предметом широкой
экспортной торговли, работало на «феодализацию»…- писал Фернан Бродель (Бродель
1992: 257). В этом смысле русский хлебный экспорт был остатком феодализма, он
был основан на феодальном по происхождению крупном землевладении, и на той
власти, которую еще сохраняло русское дворянство. Напомним, что согласно
современным воззрениям уничтожение крупного землевладения является необходимым
элементом «революции модернизации» - это теоретическое положение было
сформулировано одним из создателей теории модернизации С. Блэком на основе
обобщения опыта социальных революций и реформ в развивающихся странах (Black 1966: 73-74). Проект аграрной реформы, разработанный
С.Ю. Витте и Н.Н. Кутлером, естественным образом вписывается в
последовательность проектов такого рода, осуществленных впоследствии в
различных странах Европы и Азии. Этот проект предлагал альтернативу революции
1917 года – но он не был реализован из-за сопротивления дворянства.
В результате была реализована другая, революционная
альтернатива. В нашу задачу не входит описание долгосрочных последствий
революции, таких, как коллективизация, но на 1925/26-1928/29 годы экономические
результаты революции были таковы: урожайность и посевные площади почти не
изменились, экспорт зерна уменьшился сравнительно с 1909/10-1913/14 годами в 10
раз, душевой остаток на потребление зерна и картофеля увеличилося с 22,7 до
27,5 пуда (Нефедов 2008:103). Таким образом, наиболее реальным следствием революции
стало фактическое прекращение экспорта, которое привело к увеличению потребления
как раз до того уровня, какой мог бы быть и до революции - если бы весь
собранный хлеб оставался в стране.
Роль имущественной и территориальной дифференциации
Как отмечалось выше, при среднем
потреблении, близком к минимуму, в силу естественного статистического разброса
одна половина населения имеет потребление выше нормы, в то время как другая –
ниже нормы. Две половины населения, «благополучная» и «голодающая», примерно
соответствовали двум категориям крестьян, бывшим государственным и бывшим
крепостным крестьянам. Исходной причиной имущественного
неравенства в деревне была половинчатая реформа 1861 года, освободившая
помещичьих крестьян с крайне недостаточными наделами и сохранившая феодальное
землевладение помещиков. В 1877 году
средний двор бывших помещичьих крестьян имел надел в 8,9 десятин, а средний
двор государственных крестьян – 15,1 десятины. В результате роста населения к
1905 году наделы уменьшились и составляли соответственно 6,7 и 12,5 десятины (Анфимов
1980: табл. 18). Эти данные говорят о
том, что в деревне существовало резкое разделение имуществ, при котором одна
половина крестьян была чуть ли не вдвое богаче другой. Таким образом, по
крайней мере половина крестьян постоянно испытывала голод и была готова к
бунту.
Имущественное разделение крестьян имело
географический аспект: в эпоху своего расцвета крепостничество укрепилось,
прежде всего, в центральных областях государства, в то время как на окраинах
преобладали государственные крестьяне. С другой стороны, Московский район был
тем историческим центром государства, откуда шло расселение на окраины -
поэтому в то время как центральный регион был перенаселен, на окраинах еще
сохранялся относительный земельный простор и крестьяне имели большие наделы.
Таким образом, представляется важным
исследовать динамику потребления в региональном разрезе, чтобы установить,
каковы были различия в уровне потребления, какие области России были богатыми,
и какие – бедными. Для решения этого вопроса необходимо привлечь данные
транспортной статистики. Такие данные имеются в распоряжении историков, но они
обладают некоторыми дефектами: имеются пробелы в отношении водных перевозок в
Поволжье, и, что более существенно, недостаточно данных о перевозках так
называемых «второстепенных» хлебов – в том числе, гречихи, проса и кукурузы.
Поэтому нам пришлось исключить из рассмотрения губернии Степного Юга и
ограничиться рассмотрением района, где преобладало возделывание «главных хлебов»:
ржи, пшеницы, ячменя и овса.
Величина остатка на потребление в
таблице 4 получена путем вычитания из чистого сбора вывоза (или прибавления
ввоза) и расхода на винокурение. Этот остаток идет, в основном, на потребление
в пищу и на фураж, но какая-то небольшая часть расходуется на самогон, откладывается
в запас или теряется при хранении и переработке. Как отмечалось выше, минимальная
норма потребления в пищу и на фураж составляет 22,6 пуда; с этой величиной можно
сравнивать губернские и районные данные. Нужно, однако, учитывать, что расходы
на фураж в различных районах зависели от недостатка или, наоборот, обилия
пастбищ, поэтому на Севере и в Центре страны эти расходы (в расчете на душу)
были на один-два пуда меньше, а в черноземных областях – на один-два пуда
больше. Напомним также, что среднее потребление по 53 губерниям России в
1909/10-1913/14 годах составляло 22,7 пуда.
Таблица 4. Остаток на потребление
хлеба и картофеля (в переводе на хлеб 1:5) с учетом перевозок «четырех главных
хлебов» и за вычетом расходов на винокурение
Губерния
|
Чистый сбор зерновых на душу населения
(пуд)
|
Ввоз (+) или вывоз (-) зерновых на душу населения (пуд)
|
Душевой остаток на потребление хлеба и картофеля (пуд)
|
1
|
2
|
3
|
4
|
5
|
6
|
1908-11
|
1909-13
|
1908-11
|
1909-13
|
1908-11
|
1909-13
|
Санкт-Петербургская
|
3,4
|
3,3
|
16,9
|
19,5
|
21,0
|
23,8
|
Московская
|
3,5
|
3,9
|
16,6
|
16,8
|
21,2
|
22,1
|
Север и Северо-Запад
|
12,2
|
12,7
|
4,6
|
4,6
|
17,8
|
18,4
|
Архангельская
|
4,9
|
4,9
|
9,9
|
10,8
|
15,0
|
15,9
|
Вологодская
|
13,5
|
14,3
|
3,4
|
2,8
|
17,4
|
17,6
|
Новгородская
|
11,2
|
11,7
|
5,1
|
5,7
|
17,6
|
18,7
|
Псковская
|
14,2
|
14,6
|
3,5
|
3,4
|
19,4
|
19,7
|
Белоруссия
|
13,1
|
13,8
|
2,2
|
2,0
|
18,3
|
18,9
|
Витебская
|
11,8
|
12,6
|
3,8
|
3,7
|
17,6
|
18,2
|
Могилевская
|
12,4
|
13,6
|
1,9
|
1,6
|
17,3
|
18,3
|
Минская
|
14,5
|
14,7
|
1,4
|
1,3
|
19,6
|
19,8
|
Центральный район
|
12,0
|
13,2
|
4,7
|
5,8
|
18,3
|
21,0
|
Тверская
|
9,4
|
10,7
|
5,6
|
5,5
|
15,9
|
17,4
|
Смоленская
|
12,5
|
14,5
|
4,8
|
3,8
|
19,1
|
20,6
|
Калужская
|
9,2
|
11,0
|
5,5
|
5,0
|
16,4
|
17,9
|
Владимирская
|
11,2
|
11,5
|
8,2
|
8,8
|
21,5
|
22,6
|
Ярославская
|
12,1
|
12,4
|
3,1
|
7,6
|
17,9
|
22,7
|
Костромская
|
14,6
|
15,1
|
4,1
|
5,8
|
20,1
|
22,6
|
Нижегородская
|
15,0
|
17,0
|
1,1
|
5,0
|
17,3
|
23,3
|
Тульская
|
25,9
|
25,9
|
-11,8
|
-10,1
|
17,1
|
18,3
|
Рязанская
|
19,4
|
19,7
|
-5,2
|
-4,1
|
16,4
|
17,9
|
Урал и Вятка
|
23,5
|
24,7
|
0,2
|
0,5
|
23,9
|
25,3
|
Вятская
|
23,6
|
24,8
|
-1,7
|
-1,9
|
22,1
|
23,2
|
Пермская
|
23,4
|
24,6
|
2,2
|
2,8
|
25,7
|
27,4
|
Предуралье
|
25,6
|
27,3
|
-10,7
|
-9,1
|
15,0
|
18,3
|
Уфимская
|
27,3
|
28,8
|
-10,8
|
-9,7
|
16,8
|
19,3
|
Оренбургская
|
23,1
|
25,2
|
-10,6
|
-8,3
|
12,5
|
16,9
|
Центрально-Черноземный район
|
25,5
|
28,8
|
-6,5
|
-6,5
|
20,8
|
24,2
|
Орловская
|
20,2
|
21,6
|
-2,8
|
-2,9
|
20,1
|
21,3
|
Курская
|
25,5
|
29,4
|
-3,4
|
-4,6
|
24,2
|
26,8
|
Воронежская
|
24,5
|
29,9
|
-6,1
|
-6,7
|
19,7
|
24,7
|
Тамбовская
|
30,4
|
32,8
|
-12,7
|
-10,9
|
19,3
|
23,6
|
Украина
|
Киевская
|
23,9
|
26,1
|
-1,5
|
-2,0
|
23,3
|
24,9
|
Полтавская
|
30,6
|
33,6
|
-8,7
|
-9,2
|
23,4
|
26,5
|
Харьковская
|
28,6
|
32,5
|
-6,1
|
-6,3
|
23,2
|
27,6
|
Черниговская
|
13,0
|
15,2
|
0,4
|
-0,3
|
16,2
|
17,8
|
ПРИМЕЧАНИЕ. Подсчитано по: данные о
перевозках: Производство, перевозки и потребление хлебов в России в 1909-1913
гг. Материалы по продовольственному плану. Выпуск 1. Петроград, 1916; Выпуск 2,
Петроград, 1917; Исчисление избытков и недостатков четырех главнейших хлебов
урожая 1915 г. в 46 губерниях Европейской России.
Петроград, 1916; чистый остаток за вычетом посева: справочники «Урожай… года»;
данные о винокурении: Сборник статистико-экономических сведений по сельскому
хозяйству России и иностранных государств. Год восьмой. Петроград, 1915; Год
девятый. Петроград, 1916.
В таблице 4 уровень потребления
рассчитан для двух периодов, для 1908-1911 и 1909-1913 годов; такой выбор
временных промежутков объясняется спецификой наших источников. Потребление по
губерниям в эти периоды было достаточно тесно связанным (коэффициент корреляции
0,85), то есть данные столбцов 5 и 6 подкрепляют друг друга. В то же время
имеется возможность сравнить потребление во временной динамике; из этого
сравнения видно, что потребление в большинстве губерний увеличилось. Это
объясняется сочетанием урожайных и неурожайных лет: на 1908-1911 года выпало
два неурожайных года, 1908 и 1911, а на 1909-1913 годы – один неурожайный год
(1911); напротив, 1912 и 1913 года принесли очень богатые урожаи. Как мы видим,
потребление сильно различалось даже на уровне четырех-пятилетних средних, у
крестьян бывали тяжелые, голодные времена и времена относительно благополучные.
В этой связи становится очевидной полная непригодность бюджетных данных за
отдельные годы для характеристики среднего потребления: действительно, какое
значение могут иметь данные за один случайно выбранный год, если даже пятилетние
средние отличались иногда на 30%?
Переходя к анализу погубернских
данных нужно отметить, что столичные губернии, Московская и Санкт-Петербургская
стоят отдельно в таблице 4 в виду своего особого положения, здесь были сосредоточены
наиболее зажиточные слои населения, поэтому уровень потребления, естественно,
оказывается несколько выше среднего за счет огромного привоза продовольствия из
провинций. Север, Северо-Запад и Белоруссия, как видно из таблицы, не могли обеспечить
себя продовольствием и также нуждались в привозе, уровень потребления здесь был
ниже среднего по стране. При этом дифференциация среди крестьян приводила к
тому, что уровень потребления беднейших слоев был ниже черты голода.
Не мог обеспечить себя
продовольствием и Центральный район, но потребление здесь было выше, чем в
Белоруссии или на Северо-Западе, так как развитие промышленности и обмен
промышленных товаров на хлеб позволяли увеличить привоз зерна. Области, которые
не могут обеспечить себя продовольствием за счет местных ресурсов, по
определению считаются перенаселенными, в этих областях Сжатия население ищет
себе работу в ремесле или промышленности, чтобы получить продовольствие путем
обмена - поэтому в этих районах дешевая рабочая сила и здесь (при наличии
капиталов) развивается промышленность. Но даже при значительном развитии
промышленности потребление в Центральном районе оставалось ниже среднего для
страны уровня.
Рязано-Тульский район был прежде
цитаделью крепостничества, здесь существовали (и отчасти сохранились) огромные
дворянские поместья. В то же время рост населения в районе снизил уровень
душевого производства до 22 пудов; страдавшие от малоземелья крестьяне были
вынуждены продавать зерно, чтобы оплатить аренду у помещика - в итоге масса
зерна поступала на рынок, вывоз составлял около 7 пудов на душу населения.
Крестьяне пытались восполнить нехватку зерна картофелем, но даже с учетом
картофеля на потребление оставалось только 18 пудов.
К югу и юго-востоку от Рязани и Тулы
процентная доля малоземельных крестьян, бывших крепостных, постепенно
уменьшалась; соответственно, уменьшалось число поместий и доля вывозимого зерна
– в Центрально-Черноземном районе эта доля составляла около четверти. Плотность
населения здесь была меньше, чем в Рязано-Тульском районе, и душевое производство
составляло 25-28 пудов; если бы не необходимость продавать зерно (которое потом
вывозилось), этого было бы достаточно для нормальной жизни.
Южнее, в Малороссии, положение было
лучше, душевое производство достигало 30 пудов, а вывоз был меньше, и
потребление было относительно высоким – хотя и здесь существовал свой очаг Сжатия, перенаселенная
и бедная Черниговская губерния, которая нуждалась во ввозе зерна.
На востоке, за Волгой, практически не
существовало крепостного права, здесь жили свободные крестьяне, не испытывавшие
недостатка в земле. Но природные условия и почвы были хуже, чем на Черноземье;
в Предуралье засухи были частым явлением. Засуха и страшный неурожай 1911 года
привели к тому, что потребление здесь снизилось, но в целом Предуралье было
хлебным районом, вывозившим большое количество зерна. Что касается собственно
Урала, то, как видно из таблицы, потребление в Пермской губернии было
относительно высоким.
Таким образом, хотя среднее потребление хлеба и картофеля в
России примерно соответствовало минимальной норме, сильное различие в уровне
потребления между бедными центральными и богатыми окраинными губерниями, между
зажиточными бывшими государственными крестьянами и бедняками, бывшими крепостными,
приводило к тому, что миллионы бедняков хронически голодали.
При всем том наряду с нищим Центром в тогдашней России
существовали настоящие края изобилия. Например, в Самарской губернии
государственные крестьяне имели наделы в среднем 4,1 дес. на душу. В 1889 году
в Новоузенском уезде, на юго-востоке этой губернии, половина крестьян жила в
хозяйствах, имевших не менее 4 лошадей (Савельев 1994: 255, 302, 304). Другая богатая область, Степное Причерноморье, была знаменита не только
своим благодатным климатом, но и тем, что после освобождения государственные крестьяне
имели там огромные наделы – в среднем 5,8 десятины на душу (Литвак 1991:185).
По данным социологических обследований в Херсонской губернии потреблялось в
пищу в среднем 29 пудов хлеба на душу (1898 год).
Таким образом, в Европейской России
существовали относительно богатые и относительно бедные, полуголодные области.
Если обратиться к данным 1908-1911 года, то мы увидим, что регион бедности представлял
собой связную область, охватывающую основную часть Центра, смежные с Центром
черноземные и западные губернии, Север, и некоторые губернии Поволжья. Если
исключить белорусские губернии, то этот регион примерно соответствовал
Московскому царству времен Ивана Грозного – это были перенаселенные коренные
области России, с которых в дальнейшем шло расселение на окраины. Д. Байрау
отмечает, что эти испытывавшие недостаток хлеба области не случайно стали
«крепостями большевизма» в гражданскую
войну - в то время как богатые окраинные регионы поддерживали белых (Байрау 1992).
Экологический кризис
Об ухудшении положения крестьян
свидетельствовал также рост недоимок по налогам, которые к 1900 году достигли
полутора годовых окладов. Чрезвычайно важно, что рост недоимок свидетельствовал
об отсутствии запасов в крестьянских хозяйствах: это делало их экономически
неустойчивыми. Такое положение в случае неурожая было чревато голодом. «При
полном отсутствии сбережений каждый неурожай вызывает голод и необходимость для
спасения населения в продовольственной помощи со стороны правительства», -
писал Б. Бруцкус о положении на Черноземье (Бруцкус
1922: 71).
В конце 1890-х годов огромный рост
недоимок в Центрально-Черноземном районе (и в соседних губерниях) побудил
правительство обратить внимание на положение крестьян в этом регионе. В конце 1890-х годов
проблема «оскудения Центра» была признана официально, она стала объектом
рассмотрения специально созданных совещаний: «Особого совещания» под
председательством А.И. Звегинцева, «Комиссии 1901 года», «Особого совещания о
нуждах сельскохозяйственной промышленности». «Комиссия 1901 года» проделала огромную
работу по сбору и обработке статистических сведений, результатом которой стал
известный статистический сборник, служащий ценным источником для характеристики
социально-экономического развития России (Материалы…
1903). Выводы комиссии сводились к тому,
что главной причиной «оскудения» является перенаселение. Подсчитав общее число рабочих,
необходимых для промышленности, ремесла и сельского хозяйства, комиссия нашла,
что для 50 губерний Европейской России количество излишних рабочих составляло
23 млн., а процент излишних рабочих к наличному числу их составлял 53%.
Особенно высоким
этот процент был в Центральном Черноземье, где он составлял от 64 до 67% (Материалы… 1903: III: 234).
В 1860-1914 годах рост населения в Центрально-Черноземном районе привел к
тому, что были распаханы практически все удобные земли. Тамбовские историки-аграрии, досконально изучившие
проблему, указывают, что «в течение XIX в. в губернии обнаружились естественные
пределы развития экономики, демографии и экологии традиционного общества. К
началу XX в. в аграрных регионах России все явственнее проявлялись черты
системного кризиса, особо проявившиеся в аграрном перенаселении, сокращении природных
ресурсов для сельского хозяйства, истощении почвы, стагнации производства
основных зерновых культур…» (Крестьянское движение… 2003: 5). В четырех губерниях Черноземья – Воронежской,
Курской, Орловской и Тамбовской – в 1850 году пашня занимала 61% всей территории,
в 1887 году - 69%, в 1910 году – 71% (Центрально-Черноземная область…
1931: 309). Известный агроном С. Советов в своем отчете
1876 года писал: «Теперь здесь самая интенсивная в известном смысле культура,
то есть нет ни клочка нераспаханного. Всюду и везде поля и поля со
всевозможными красными и серыми хлебами» (цит. по: Фурсов 1991: 23). Об этом же свидетельствовал позже
уполномоченный по сельскохозяйственной части Курской губернии А.И. Шахназаров:
«Еще 30 лет назад Курская губерния превратилась в одно сплошное поле. Все, что
можно было распахать – распахано, леса сведены, уничтожены выгоны... Ввиду
отсутствия естественных пастбищ... неизбежная пастьба скота по полям вдвое
сокращает паровой период» (Шахназаров 1910: 22, 27).
Некоторые свидетельства современников
создают впечатление экологического кризиса, развивающегося в результате
усиления антропогенного воздействия на природу. Комиссия, созданная Воронежским
уездным комитетом о нуждах сельскохозяйственной промышленности докладывала в
1902 году: «В короткий пореформенный период местность уезда изменилась до
неузнаваемости. Леса поредели и сократились в площади, реки обмелели или совершенно
исчезли, летучие пески надвинулись на поля, сенокосы и другие угодья, поля
поползли в овраги и на месте когда-то удобных земель появились рытвины,
вымоины, рвы, обвалы и даже зияющие пропасти» (Шахназаров
1910: 22). «Природа мстит человеку за то,
что он не бережно относится к главному даровому благу – естественному
плодородию почв, - писал Н.П. Огановский. - Тогда учащаются неурожаи и
наступает аграрный кризис – голодовки, болезни, нищета. Такой кризис был во
Франции в конце XVIII века, в Германии в 1840-х годах и у нас в центральных
губерниях – пятьдесят лет спустя – в 1890-х годах» (Огановский 1925:
113).
Можно лишь удивляться прозорливости
выдающегося русского экономиста Николая Петровича Огановского: задолго до
создания теории демографических циклов он перечисляет и объясняет экосоциальные
кризисы, завершившие эти циклы во Франции, Германии и России.
Роль демографического
взрыва
Неомальтузианская теория утверждает, что падение
потребления в ходе демографического цикла должно вызвать увеличение смертности
и замедление роста населения. Но в России середины XIX – начала XX века
смертность не возрастала, а уменьшалась, и рост населения не только не
замедлялся – он ускорялся. На это
противоречие указывали многие авторы – в том числе С. Хок, который подчеркивал,
что быстрый рост населения должен рассматриваться как свидетельство роста
потребления (Хок 1996: 45-47).
Для крестьян уровень потребления ассоциировался прежде
всего, с величиной земельного надела. На связь между величиной надела и темпами
естественного прироста в свое время обратил внимание известный статистик П.П.
Семенов, изучавший движение населения в 1858-1878 гг.; в его материалах эта
связь была вполне очевидной (Статистика… 1880: 39). Данные Ф.А. Щербины, полученные по результатам проведенной в 1887-1896
гг. в Воронежской губернии сплошной
подворной переписи (Щербина 1990: 175,
274-285), также
указывают, что с ростом
надела увеличивалось душевое потребление хлеба и мяса, уменьшалась смертность и
заболеваемость. Эта зависимость не вызывала сомнения у большинства специалистов,
изучавших материалы дореволюционной России: таким образом, все они явно или неявно придерживались мальтузианских
позиций. Но то же время отсутствовали реальные данные, которые позволили бы
сравнить уровень потребления и
смертности по большому числу губерний. Лишь сравнительно недавно нами были
произведены расчеты потребления хлебов и картофеля в различных губерниях с
учетом вывоза и ввоза, а также расходов на винокурение. Таким образом, мы можем
посчитать коэффициент корреляции между потреблением в 1909-1913 годах и
смертностью в 1911-13 годах. Он оказывается равным –0,15, то есть, как это ни
странно, потребление в этот период не оказывало почти никакого влияния на
смертность. Столь же малы (и к тому же, как это ни странно, отрицательны)
коэффициенты корреляции между потреблением и рождаемостью (-0,23), и между потреблением и естественным приростом
(-0,24). Общий вывод кажется парадоксальным: получается, что потребление в этот
период почти не влияло на демографические процессы. Как же быть с выводами П.П.
Семенова и Ф.А. Шербины?
Таблица 5. Показатели
смертности, рождаемости, естественного прироста,
потребления, грамотности и медицинского обеспечения по 48 губерниям
Европейской России
|
|
1
|
2
|
3
|
4
|
5
|
6
|
7
|
8
|
|
|
смертность
|
Рождаемость
|
Естественный прирост
1911-13
|
Долгота губернского центра
|
% грамотности 1897
|
Врачей на 1000 чел. 1911
|
|
|
1861-65
|
1911-13
|
1861-65
|
1911-13
|
1
|
Архангельская
|
29,5
|
26
|
41,1
|
43,5
|
17,5
|
40,62
|
23,3
|
0,1
|
2
|
Астраханская
|
34,3
|
33,2
|
50,3
|
54,1
|
20,9
|
48,10
|
15,5
|
0,116
|
3
|
Бессарабская
|
25,8
|
30,8
|
41,4
|
40,4
|
9,6
|
28,83
|
15,6
|
0,114
|
4
|
Виленская
|
28,2
|
17,7
|
50,2
|
30,6
|
12,9
|
25,32
|
28,8
|
0,114
|
5
|
Витебская
|
36,8
|
17,4
|
48
|
33,3
|
15,9
|
30,18
|
24,6
|
0,082
|
6
|
Владимирская
|
40,7
|
26,3
|
52
|
40,2
|
13,9
|
40,42
|
27
|
0,133
|
7
|
Вологодская
|
35,6
|
31
|
46
|
47
|
16
|
39,90
|
19,1
|
0,068
|
8
|
Волынская
|
31,8
|
21
|
46,9
|
39,5
|
18,5
|
28,67
|
17,2
|
0,07
|
9
|
Воронежская
|
41,3
|
28,7
|
56,3
|
48,8
|
20,1
|
39,17
|
16,3
|
0,07
|
10
|
Вятская
|
42,2
|
36,7
|
54,9
|
51,3
|
14,6
|
49,70
|
16
|
0,04
|
11
|
Гродненская
|
30
|
19,3
|
50,2
|
32,8
|
13,5
|
23,83
|
29,2
|
0,096
|
12
|
Екатеринославская
|
32,3
|
22
|
55,5
|
47,7
|
25,7
|
34,98
|
21,5
|
0,159
|
13
|
Земля Войска Донского
|
23,3
|
27,4
|
48,9
|
50,5
|
23,1
|
40,10
|
22,4
|
0,118
|
14
|
Казанская
|
37,1
|
29,9
|
48
|
42,8
|
12,9
|
49,13
|
17,9
|
0,128
|
15
|
Калужская
|
35,2
|
29,3
|
50
|
46,5
|
17,2
|
36,27
|
19,4
|
0,093
|
16
|
Киевская
|
30,8
|
20,9
|
46,7
|
37,5
|
16,6
|
30,52
|
18,1
|
0,222
|
17
|
Ковенская
|
26,1
|
18,1
|
42,3
|
27,3
|
9,2
|
23,90
|
41,9
|
0,106
|
18
|
Костромская
|
37,8
|
29,5
|
48
|
45,1
|
15,6
|
40,92
|
24
|
0,104
|
19
|
Курляндская
|
22
|
16,8
|
36,2
|
24,6
|
7,8
|
23,70
|
70,9
|
0,208
|
20
|
Курская
|
36,7
|
28,4
|
53,5
|
46,4
|
18
|
36,20
|
16,3
|
0,082
|
21
|
Лифляндская
|
26,3
|
17,8
|
40,6
|
22,6
|
4,8
|
24,05
|
77,7
|
0,385
|
22
|
Минская
|
29,5
|
18,2
|
53
|
37,5
|
19,3
|
27,57
|
17,8
|
0,081
|
23
|
Могилевская
|
29,8
|
18,2
|
50,8
|
36,8
|
18,6
|
30,35
|
16,9
|
0,074
|
24
|
Нижегородская
|
43,1
|
30,7
|
52,7
|
46
|
15,3
|
44,00
|
22
|
0,106
|
25
|
Новгородская.
|
35,4
|
28
|
45,7
|
42
|
14
|
31,28
|
23
|
0,08
|
26
|
Олонецкая
|
44,3
|
33,9
|
48,5
|
45,8
|
11,9
|
32,95
|
25,3
|
0,106
|
27
|
Оренбургская
|
38,4
|
37,2
|
55,3
|
53,7
|
16,5
|
55,10
|
20,4
|
0,043
|
28
|
Орловская
|
43,9
|
27,6
|
58,1
|
44,8
|
17,2
|
36,10
|
17,6
|
0,067
|
29
|
Пензенская
|
39,5
|
30,8
|
51,3
|
48,7
|
17,9
|
45,00
|
14,7
|
0,056
|
30
|
Пермская
|
45,6
|
42,2
|
55,2
|
55,2
|
13
|
56,25
|
19,2
|
0,085
|
31
|
Подольская
|
30
|
22,2
|
45,7
|
36,7
|
14,5
|
26,60
|
15,5
|
0,081
|
32
|
Полтавская
|
34,7
|
18,3
|
53,8
|
36,5
|
18,2
|
34,57
|
16,9
|
0,093
|
33
|
Псковская
|
37
|
24,4
|
51,1
|
39,1
|
14,7
|
28,33
|
14,6
|
0,076
|
34
|
Рязанская
|
35,6
|
23,5
|
52,7
|
40,6
|
17,1
|
39,73
|
20,3
|
0,065
|
35
|
Самарская
|
40,5
|
34,7
|
58,2
|
55
|
20,3
|
50,15
|
22,1
|
0,065
|
36
|
Саратовская
|
40,6
|
30,6
|
54
|
47,2
|
16,6
|
46,03
|
23,8
|
0,132
|
37
|
Симбирская
|
41
|
32,1
|
52,4
|
49,5
|
17,4
|
48,40
|
15,6
|
0,048
|
38
|
Смоленская
|
40,9
|
26,6
|
54,1
|
44,9
|
18,3
|
32,05
|
17,3
|
0,09
|
39
|
Таврическая
|
28
|
23,5
|
49
|
42,8
|
19,3
|
34,10
|
27,9
|
0,233
|
40
|
Тамбовская
|
37,4
|
28,5
|
51,6
|
47,2
|
18,7
|
41,42
|
16,6
|
0,062
|
41
|
Тверская
|
38,1
|
26,6
|
48,7
|
40,1
|
13,5
|
35,92
|
24,5
|
0,085
|
42
|
Тульская
|
41,9
|
29,1
|
55,9
|
44
|
14,9
|
37,62
|
20,7
|
0,088
|
43
|
Уфимская 32,1
|
30,2
|
|
47,7
|
17,5
|
55,93
|
16,7
|
0,04
|
44
|
Харьковская
|
37,9
|
23,1
|
53,1
|
43,9
|
20,8
|
36,25
|
16,8
|
0,222
|
45
|
Херсонская
|
38,3
|
21,6
|
53,5
|
39,8
|
18,2
|
32,58
|
25,9
|
0,112
|
46
|
Черниговская
|
38,5
|
21,1
|
54,9
|
39,7
|
18,6
|
31,30
|
18,4
|
0,071
|
47
|
Эстляндская
|
25,3
|
18,5
|
39,1
|
24,6
|
6,1
|
24,75
|
77,9
|
0,233
|
48
|
Ярославская
|
38,7
|
25,1
|
45,4
|
36,4
|
11,3
|
39,87
|
36,2
|
0,114
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
ПРИМЕЧАНИЕ. Источники: демографические показатели и грамотность см.: Рашин А. Г.
Население России за 100 лет. М., 1956. С. 167-168, 187-188, 217-218;
обеспеченность врачами см.: Управление главного врачебного инспектора МВД.
Отчет о состоянии народного здравия и организации врачебной помощи в России за 1911 г. СПб, 1913. С.65-66. Московская и
Петербургская губернии исключены из таблицы, так как на их показателях слишком
сильно сказывалось влияние урбанизации.
Известно, что одним из главных
достижений европейской модернизации XIX века были новые технологии
борьбы с инфекциями путем проведения масштабных санитарных мероприятий с
применением эффективных обеззараживающих средств (в том числе знаменитой
карболки). Эти (и некоторые другие) медицинские меры позволили остановить
господствовавшие до тех пор эпидемии и намного снизить вызываемую ими
экзогенную смертность – в Европе произошел так называемый «эпидемиологический
переход» (Вишневский 2006: 257). В итоге смертность в Англии снизилась с 29,2 ‰ в 1761-1790 гг. до 18,2‰ в 1891-1900 гг. (Урланис 1941: 225, 245) и
мальтузианская корреляция между
потреблением и естественным приростом, господствовавшая в этой стране в
допромышленную эпоху, была оттеснена влиянием нового могущественного фактора –
медицинской технологии (Wrigley
and Schofield 1981: 446-471).
Но в России в XIX веке сохранялось традиционное общество,
и смертность оставалась на уровне 32,1‰
(1896-1900). «Русская смертность, в общем, типична для земледельческих и отсталых в
санитарном, культурном и экономическом отношении стран», – писал С.А. Новосельский
(Новосельский 1916: 179). Однако,
продолжал С.А. Новосельский, в начале ХХ века положение стало меняться:
смертность от инфекционных заболеваний в 1911-1914 гг. снизилась в полтора раза
по сравнению с 1891-1895 гг. (Новосельский 1916: 182, 184) Общий
коэффициент смертности по 50 губерниям Европейской России снизился с 32,1‰ в 1896-1900 годах до 28,5‰ в 1909-1913 годах. Но как ни странно, этот
процесс был лишь в небольшой степени связан с ростом общей грамотности:
корреляция между процентом грамотных и смертностью по 48 губерниям в 1896-1900
годах составляла -0,55, то есть рост грамотности объясняет лишь 30% динамики
смертности (подсчитано по: Рашин 1956: 167-168, 187-188, 217-218). Еще меньшее значение имело распространение
земского здравоохранения: корреляция между смертностью и количеством врачей (на
1000 населения) в губерниях составляет лишь 0,44 и объясняет разве что 18% смертности
(подсчитано по табл. 5, столбцы 2 и 8).
Однако существует еще одна
корреляция, которая не оставляет сомнений в мощи распространявшегося с запада
процесса демографической модернизации. Если мы проанализируем зависимость между
смертностью в губернии и ее географическим расположением (долготой губернского
центра), то обнаружим корреляцию в 0,83 (подсчитано по табл. 5, столбцы 2 и 6).
Таким образом, почти 70% изменений в смертности
объяснялось неким, распространявшимся с запада, процессом. Нет сомнения, что
это был процесс распространения в массах санитарно-гигиенических навыков.
Результаты его были столь разительны, что, например, в Минской губернии
смертность была в 2,3 раза ниже, чем в Пермской губернии, притом, что по уровню
грамотности, числу врачей и, в особенности, по потреблению Пермская губерния
превосходила Минскую.
При всем этом можно утверждать, что
процесс демографической модернизации начался раньше, чем обычно предполагается:
корреляция между долготой и смертностью отмечается уже в 1861-1865 годах
(0,63). В 1881-1885 годах эта корреляция была равна 0,67, в 1896-1900 годах
- 0,71, а в 1906-1910 годах возросла до
0,82, оттеснив на второй план все прочие зависимости (подсчитано по: Рашин
1956: 187-188). Демографическая
модернизация была особенно заметна в западных губерниях: в Минской губернии с 1861-1865
по 1911-1913 годы смертность уменьшилась с 29,5 до 18,2‰. В начале ХХ
века этот процесс распространился и на Центральное Черноземье: в 1911-1913
годах смертность упала до 28,7‰ по сравнению с 36,4‰ в 1895-1900 годах (Рашин 1956: 187-188).
Таким образом, новые противоинфекционные технологии
обусловили значительное уменьшение смертности. Как полагает С. Уиткрофт (Wheatcroft,
1999: 35), те же самые механизмы влияли и на динамику среднего роста населения
– то есть увеличение среднего роста, трактуемое Б.Н. Мироновым как доказательство
увеличения потребления, в действительности было следствием распространения мыла
и карболки.
Уменьшение смертности вызвало увеличение естественного
прироста, «демографический взрыв». Фактически, демографический взрыв был
приговором старой России: при существовавшем распределении ресурсов страна не
могла прокормить нарождающиеся новые поколения. «Население европейской России
увеличилось еще в большей степени, чем население Германии, - писал Джон Мэйнард
Кейнс. - В 1890 году оно было меньше 100 млн., а накануне войны оно дошло почти
до 150 млн.; в годы, непосредственно предшествующие 1914 году, ежегодный
прирост достигал чудовищной цифры в 2 миллиона... Великие исторические события часто бывают следствием вековых перемен в
численности населения, а также прочих фундаментальных экономических причин;
благодаря своему постепенному характеру эти причины ускользают от внимания
современных наблюдателей... Таким образом, необычайные происшествия последних
двух лет в России, колоссальное потрясение общества, которое опрокинуло все,
что казалось наиболее прочным... являются, быть может, гораздо более следствием
роста населения, нежели деятельности Ленина или заблуждений Николая...» (Кейнс 1924:
6, 104).
Литература
Black, C. E. 1966. The Dynamics of Modernization. A Study in Comparative History.
N.Y.: Harper & Row.
Gatrell, P. 1986.The Tsarist Economy. 1850-1917.
N. Y., St. Martin’s Press.
Gerschenkron, A. 1965. Agrarian Policies
and Industrialization: Russia 1861-1917. The
Cambridge Economic History of Europe. Vol. VI. Pt. 2. The industrial
revolution. P. 706-800. London and
New York, Cambridge: Cambridge University Press.
Goldstone, J. A. 1991. Revolution
and Rebellion in the Early Modern World. Berceley: University of California
Press.
Gregory, P. 1982. Russian National Income. 1885-1913. Cambridge, Cambridge University
Press.
Hoch, S. 1994. On Good Numbers and Bad:
Maltus, Population Trends and Peasant Standard of Living in Late Imperial
Russia.
Slavic Review 53: 41-75.
Jasny, N. 1972. Soviet Economists of
the Twenties. Cambridge: Cambridge
University Press.
Komlos J. and Nefedov S. A. 2002.Compact Macromodel of Pre-Industrial
Population Growth. Historical Methods 35: 92-94.
Pearl, R. 1925. The biology of population growth. N. Y.: A.A. Knopf.
Robbins, R. G. 1975. Famine in Russia. 1891-1892.
New York; London:Columbia University Press.
Robinson, G.T. 1967. Rural
Russia Under the Old Regime. New York; London: Columbia University Press.
Simms, J.1977. The Crisis in Russian
Agriculture at the End of Nineteenth Century: A Different View. Slavic Review 36: 377-398.
Turchin, P. 2003. Historical Dynamics. Why States Rise and Fall. Princeton and Oxford:
Princeton university press.
Volin, L.A. 1970. Century of Russian Agriculture: From Alexander II to Khrushchev.
Cambridge, Mass.: Harvard University Press.
Wheatcroft, S.
1974. The Reliability
of Russian Prewar Grain Output Statistics. Soviet Studies 26: 157-180.
Wheatcroft, S. 1991. Crises and the
Condition of the Peasantry in Late Imperial Russia. Peasant Economy, Culture and Politics of European Russia /edited by
E. Kingston-Mann and T. Mixter, р.128-172. Princeton: Princeton University
Press.
Wheatcroft, S.G.
and Davies R. W. 1994. The crooked mirror of Soviet
economic statistics. The economic transformation of the Soviet
Union, 1913-1945/
editors R.W Davies, M. Harrison, S.G.
Wheatcroft, p. 24-37. Cambridge: Cambridge University Press.
Wheatcroft S. 1999. The Great Leap
Upwards: Anthropometric Data and Indicators of Crises and Secular Change in
Soviet Welfare Levels, 1880-1960. Slavic
Review 58: 27-60.
Wrigley, E.A. and Schofield, R. S. 1981. The Population History of England 1541-1871.
London: Edward Arnold.
Аделунг Н. 1925. Довоенная
сельскохозяйственная продукция. Плановое
хозяйство 11: 309-340.
Анфимов, А.М. 1980. Крестьянское хозяйство Европейской России. 1881-1904. М.: Наука.
Анфимов, А.М. 1962. Налоги и земельные
платежи крестьян Европейской России в начале ХХ в. (1901-1912 гг.). Ежегодник по аграрной истории Восточной
Европы за 1962 г.: 489-505.
Байрау, Д. 1992. Янус в лаптях: крестьяне
в русской революции, 1905-1917 гг. Вопросы
истории 1: 19-31.
Бродель, Ф. 1992. Материальная цивилизация, экономика и капитализм в XV-XVIII веках.
Т. 3. М.:
Прогресс.
Бруцкус, Б.Д. 1922. Аграрный вопрос и аграрная политика. Пг: Право.
Виноградова, Н. 1926. Русская урожайная
статистика. Вестник статистики XXIII:
29-84, XXIV: 51-104.
Вишневский, А.Г. 2006 (ред.). Демографическая модернизации России.
1900-2000. М.: Новое издательство.
Грегори, П. 2003. Экономический рост Российской империи (конец XIX – начало ХХ в.) Новые
подсчеты и оценки. М.: РОССПЭН.
Давыдов, М.А. 2003. Очерки аграрной истории России в конце XIX – начале ХХ вв. М.:
Издат. центр РГГУ.
Ежегодник России… 1910 . Ежегодник России 1909 г. СПб: ЦСК МВД.
Иванцов, Д.И. 1915. К критике русской урожайной статистики. Пг: Тип.Ф.И. Киршбаума.
Кабузан, В.М. 1963. Народонаселение России в XVIII - первой половине XIX в. М.: Наука.
Кабо Р.М. 1918. Потребление городского
населения России (по данным бюджетных выборочных исследований). М: Продотдел
Моск. Сов. раб. и крест. деп.
Кабузан, В.М. 1982. Крепостное
крестьянство в XVIII-50-х гг. XIX в. Численность, состав и размещение История СССP 3: 67-85.
Кауфман, А. А. 1918. Аграрный вопрос в России. М:
Моск. науч. изд.
Кейнс Дж. 1924. Экономические последствия Версальского договора. М.-Л.: Гос. изд.
Клепиков, С.А. 1920. Питание русского крестьянства. Ч. I. Нормы потребления главнейших
пищевых продуктов. М.: Тип. III Интернационала.
Ковальченко, И.Д. 1971. Соотношение
крестьянского и помещичьего хозяйства в земледельческом производстве капиталистической
России. Проблемы социально-экономической
истории России / ред. Л.М. Иванов, с. 175-195. М.: Наука.
Ковальченко, И.Д. 2004. Аграрный стой России второй половины XIX -
начала ХХ в. М.: РОССПЭН.
Ковальченко, И.Д. 1959. Динамика уровня
земледельческого производства в России в первой половине XIX века. История СССР 1: 53-86.
Кореневская, Н.Н. 1953. Бюджетные обследования крестьянских хозяйств
в дореволюционной России. М.: Госстатиздат.
Крестовников, А.Н. 1912. Питание крестьян Костромской губернии по
бюджетным исследованиям 1908-09 гг. Кострома: Костромское губернское
земство.
Крестьянское движение… 2003. Крестьянское
движение в Тамбовской губернии (1917-1918). Документы и материалы/сост. В.
Данилов. М.: Наука.
Литвак, Б.Г. 1991. Переворот 1861 года в России: почему не реализовалась реформаторская
альтернатива. М.: Изд. полит. Лит.
Литвак, Б.Г. 1967. Опыт статистического изучения крестьянского движения в России в XIX в. М.:
Наука.
Лосицкий, А. Е. 1918. (ред.) Урожай хлебов в России в 1917 г. М.: Изд. Моск. обл. прод. Комитета.
Лосицкий, А. Е. 1927а. Перспективы
потребления продовольственных продуктов в Союзе. Плановое хозяйство 4: 79-91.
Лосицкий А. 1927b. Динамика потребления
хлебных продуктов в СССР в связи с реконструкцией питания.. Статистическое обозрение 12: 16-22.
Материалы… 1903. Материалы Высочайше
утвержденной 16 ноября 1901 года Комиссии по изследованию вопроса о движении с 1861 г. по 1900 г. благосостояния сельского населения
среднеземледельческих губерний сравнительно с другими местностями Европейской России.
В 3 ч. СПб: Тип. МВД.
Миронов, Б.Н. 2002. «Сыт конь – богатырь, голоден – сирота»:
питание, здоровье и рост населения России второй половины XIX – начала ХХ века.
Отечественная история 2: 30-43.
Миронов, Б.Н. 2008. Достаточно
липроизводилось пищевых продуктов в России в XIX – начале ХХ в.? Уральский исторический вестник 3: 81-95.
Нефедов, С.А. 2003. Теория демографических
циклов и социальная эволюция древних и средневековых обществ Востока. Восток
– Oriens 3: 5-22.
Нефедов, С.А. 2005. Демографически-структурный
анализ социально-экономической истории России. Екатеринбург: УГГУ.
Нефедов, С.А. Влияние революции 1917 г. на динамику потребления пищевых
продуктов. Уральский исторический вестник
3: 96-107.
Нифонтов, А.С. 1949. Россия
в 1848 году. М.: Учпедгиз.
Нифонтов, А.С. 1974. Зерновое производство в России во второй половине XIX века. М.:
Наука.
Новосельский С.А. 1923. Влияние войны на
естественное движение населения. Труды
Комиссии по обследованию санитарных последствий войны 1914-1920 гг. 1: 47-121.
Новосельский, С.А. 1916. Смертность и продолжительность жизни в
России. Пг.: Тип. Мин. Внутр. Дел.
Огановский, Н. 1927. Равновесие сельского
и народного хозяйства СССР в аспекте перспективного плана. Экономическое обозрение июнь:
21-42.
Огановский, Н.П. 1925. Популярные очерки экономической географии
СССР в связи с мировой. М.: Экономическая
жизнь.
Першин, П.Н. 1966. Аграрная революция в России. Историко-экономическое
исследование. В 2 кн. Кн. 1. От реформы к революции.
М.: Наука.
Покровский, С.А. 1947. Внешняя торговля и внешняя торговая политика
России. М.: Международная книга.
Рашин, А.Г. 1956. Население России за 100 лет. М.: Госстатиздат.
Савельев, П.И. 1994.. Пути аграрного капитализма в России. XIX век. Самара: Издат.
Самарск. ун-та.
Сборник сведений… 1902. Сборник сведений по истории и статистике
внешней торговли России, Т. I. СПб: Деп. тамож. сборов
Сборник статистико-экономических сведений…
1916. Сборник статистико-экономических
сведений по сельскому хозяйству России и иностранных государств. Год девятый.
Петроград,: тип. И.С. Вайсберга
Свод… 1902. Свод статистических сведений
по сельскому хозяйству России к концу XIX века. В 3 вып. СПб: тип. В.Ф. Киршбаума,.
Соловьев, Ю.Б. 1979. Самодержавие и дворянство в конце XIX века. Л.: Наука.
Состояние… 1928. Состояние питания
сельского населения СССР. 1920-1924 Труды ЦСУ: 30 (2): 3-171.
Статистика… 1880. Статистика поземельной собственности и населенных мест Европейской
России. Вып. I. СПб.,
Струмилин, С.Г. 1924. К реформе урожайной
статистики. Плановое хозяйство: 4-5: 58-65.
Урланис, Б.Ц. 1941. Рост населения в Европе (опыт исчисления). М.: Госполитиздат.
Фортунатов, А.Ф.
1909. Несколько страниц из экономии и статистики сельского хозяйства.
Москва : тип-лит. т-ва И.Н. Кушнерев и К°.
Фортунатов, А.Ф.
1893. Сельскохозяйственная статистика Европейской России. Москва : типо-лит. т-ва И.Н. Кушнерев и К°.
Фурсов, В.Н. 1991. Землевладение и
землепользование крестьян Центрально-Черноземных губерний во второй половине
XIX в. Вопросы аграрной истории Центрального
Черноземья, с. 21-31. Липецк.
Хеймсон, Л. 1993. Об истоках
революции//Отечественная история 6: 3-15.
Хок, С.Л. 1996. Мальтус: рост населения и
уровень жизни в России. 1961-1914 годы. Отечественная
история 2: 28-53.
Череванин, Ф.А. 1927. Влияние колебаний
урожаев на сельское хозяйство в течение 40 лет. 1883-1923 гг. Влияние неурожаев на народное хозяйство
России: сб. ст. В 2 ч. Ч. 1/ ред. В.Г. Громан, с. 160-301. М.-Л. : Изд. ЦСУ.
Центрально-Черноземная область… 1931. Центрально-Черноземная область. Справочная
книга. Воронеж: Коммуна.
Шахназаров, А.И. 1910. Результаты исследования 162 хозяйств мелкого
единоличного владения в Курской губернии. СПб: тип. Уч. Глухонемых.
Щербина Ф.А. 1900. Крестьянские бюджеты. Воронеж:Вольн. экон. о-во.
Яцунский, В.К. 1961. Изменения в
размещении земледелия в Европейской России с конца XVIII века до Первой мировой
войны. Вопросы истории сельского
хозяйства, крестьянства и революционного движения в России / Ред. В.К.
Яцунский, с. 113-154. М.: Изд АН СССР.
http://hist1.narod.ru/Science/Russia/Mironov/1.htm