Журнал «Золотой Лев» № 265-266 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

Л.П. Грот

Швеция

 

Рюрик и традиции наследования власти в догосударственных обществах

 

 

Теоретический вопрос о традициях наследования власти в догосударственных обществах непосредственно связан с известным событием из русской истории, о котором повествует ПВЛ, а именно - с призванием варягов на правление в княженье Словен. В современной науке сложилась концепция, которая трактует Сказание о призвании варяжских князей (далее Сказание) как приглашение безродных скандинавских наёмников к предкам новгородцев¹.

Мои исследования генезиса древнерусского института княжеской власти, позволили мне сделать вывод о том, что вышеуказанная концепция (я называю её концепцией «Князя по найму») является реликтом теории Общественного договора, которая сформировалась в работах западных учёных конца 17 – 18 вв. (Гоббс, Спиноза, Локк, Монтескье, Руссо и др.) и согласно которой возникновение института наследственной власти – княжеской или королевской – явилось результатом сознательно заключённого между людьми договора, в результате которого из первобытного хаоса и народовластия возникает государство и королевская или княжеская власть, которая становится наследственной, причём по какой причине - никто не объяснял². Постулаты теории Общественного договора были привнесены в российскую науку немецкими академиками Г.Ф. Миллером и А.Л. Шлёцером. Теория Общественного договора стала их методологической базой в работе с русским летописанием.

Однако в общем ходе исследования процесса политогенеза и генезиса феодализма обнаружилась утопичность взглядов эпохи Просвещения, согласно которым  государство и феодализм возникают непосредственно из «демократической» первобытности. Учёными была обоснована идея о длительном переходном периоде от первобытного общества к феодальному и концепции поэтапной эволюции позднепервобытного / предгосударственного общества  или концепции вождества . При изучении проблематики институтов власти в доклассовых обществах было  установлено, что институт наследственной власти возникает задолго до образования государства и тем более - формирования феодальных отношений, в рамках ещё первобытного общества, в недрах которого появляется верховная власть, носящая сакрализованный и наследный характер³. Эти результаты современных исследований институтов власти в доклассовых обществах не учитываются в работах российских медиевистов – сторонников концепции «Князя по найму».

В данной статье я хотела бы затронуть два момента: первый - показать одну из важных особенностей механизма наследной власти, а именно, традицию передачи власти, наследуемой со стороны матери, поскольку она особенна интересна в связи с вопросом о наследных правах летописного Рюрика; второй - обозначить те историко-политические факторы, под влиянием которых Рюрик сделался в науке безродным наёмником.

Следует отметить, что общей особенностью института верховной власти предгосударственной эпохи являлся учёт двух линий в традиции преемственности власти – отцовской и материнской - составлявших вкупе действенный механизм престолонаследия. Согласно последней, легитимное право на власть могло быть получено, например, благодаря браку с представительницей правящего рода, или по праву рождения от неё. Так, в частности,  потомство княжён/принцесс, отданных замуж в другие страны, обладало законными правами на престол на родине своей матери. Вследствие этого родовичи – наследники могли находиться и за пределами исконной территории рода, но быть призванными туда, когда это требовалось.

Амбилинейность традиции наследования составляла как бы несущие опоры потестарно-политической системы, охватывая её связями различного родства как изнутри, так и вовне, образуя сложную систему межродовых связей, использовавшуюся для поддержания преемственности власти и накопившую для этого с течением тысячелетий обширный арсенал средств.

 Перейду сразу к примерам и начну с показа глубокой древности участия материнской линии в передаче властных полномочий.

Царская власть на Крите в архаичную эпоху (примерно, XX-XVI вв. до н.э.), как можно предположить, вела счёт родства по отцовской линии, но матрилатеральная традиция присутствовала и явно выступала в роли посредника с миром божественных мужских предков. Согласно греческому мифу, критский царь Минос считался сыном бога Зевса и финикийской царевны Европы. Зевс явился Европе, игравшей с подругами на берегу моря, в образе прекрасного быка, похитил ее и доставил на Крит, где Европа родила Миноса. Таким образом, Минос сделался царем на Крите благодаря  своему божественному происхождению от Зевса, но обретенному при посредстве женского естества. Следовательно, вся история Европы открывается основанием новой династии, родоначальником которой является «пришлый со стороны» представитель заморского царского рода, признанный правителем на Крите, благодаря мистическому союзу своей матери с мужским божеством, почитавшемся на Крите. Но имя «матери» несло в себе большую сакральную охранительную силу, поэтому именно материнское имя Европы распространилось на все земли, разными нитями связанные с традициями критской культуры.

Ритуал мистического совокупления правительницы с божеством, принявшим облик тотемного животного, прослеживается на многих примерах из древней истории.  Так, интересным представляется описание праздника бога производительных сил природы Мина в период правления Рамсеса III (середина XII в. до н.э.). Во время церемонии выноса статуи Мина в процессии участвовали фараон, царица и белый бык – воплощение бога Мина, который носил название «телец своей матери»⁴. И в этом названии можно, как представляется, увидеть подчёркивание особого значения сакральности женского начала: даже бог только сын своей матери.

Обратимся к примерам из истории Восточной Европы. И здесь мы также находим уже на очень ранней стадии принципы власти, передающейся в рамках правящего рода на основе амбилинейности, т.е. материнской и отцовской линии. Родоначальник династии скифских царей «первочеловек» Таргитай, согласно скифскому сказанию, сообщённому Геродотом, считался сыном Зевса и дочери Борисфена – Днепра⁵. За метафорами сказания  видна  хорошо узнаваемая ситуация: носитель сакральной власти «со стороны» в ипостаси эллинского божества Зевса вступает в союз с дочерью местного владыки, отождествляемого с обожествлённым Борисфеном – Днепром и воплощавшего, таким образом, сакральную власть над людьми и природой. Плод этого союза Таргитай становится законным наследником своего деда по матери и правителем борисфенитов, наследуя власть со стороны матери. Кроме того, он, по всей видимости, являлся первым царём и родоначальником династии, связанной родством с державными линиями эллинов (напрашивается сравнение с Рюриком, который именно в схожем контексте называется также первым князем, т.е родоначальником династии, создавшей новую систему династийных связей). 

Для нас важно отметить, что и в данном примере из ранней истории Восточной Европы (согласно легенде, со времен первого царя Таргитая до вторжения в Скифию Дария - род. 558 до н.э. - прошло не больше 1000 лет, т.е. история первой скифской династии относится к XVI в. до н.э.) мы видим, что материнская и отцовская линии наследования и в династии скифских царей играют различную роль в организации верховной власти. Наследованием с материнской стороны освящается начало новой династии, обусловленной тем, что её основатель и родоначальник приходит «со стороны», а последующий счёт родства в его, так сказать, «рабочем» проявлении, ведётся по отцовской линии.

Эта тенденция прослеживается во все времена в истории Европы : традиция престолонаследия, основанная на родстве по мужской линии чаще всего выступала как основная «оперативная» форма наследования власти. Матрилатеральная традиция подключалась в особых ситуациях, таких, как пресечение мужской линии или образование новой династии при слиянии двух старых. Отмеченные традиции наследования власти сохранялись и широко использовались в потестарной практике европейских стран вне зависимости от уровня политического развития общества.

Вот несколько известных примеров, близких по времени к событиям Сказания. Со смертью сына германского императора Арнульфа – Людовика пресеклась Каролингская династия, и для поддержания преемственности власти обратились к потомству дочери Арнульфа: новым германским императором стал внук Арнульфа – Конрад I (911 – 918 гг.), наследуя власть со стороны своей матери. Явно, с учетом этой традиции заключался брак принцессы Гиты, дочери погибшего короля англосаксов Гаральда Гудвинссона, и Владимира Мономаха, поскольку их старший сын носил двойное имя Мстислава – Гаральда (1125-1132 гг.). С гибелью короля Гаральда пресекалась англосаксонская ветвь королевского рода в Англии, но потомство дочери короля Гиты могло бы возродить эту ветвь, будучи призванным “со стороны”, если бы кризис власти в Англии предоставил такой шанс. Однако, как известно, королевская власть в Англии перешла к нормандской ветви в лице герцога Вильгельма Завоевателя, которая на какое-то время смогла закрепиться на троне.

Но в свой черед пресеклась и она, а преемственность королевской власти в Англии была спасена вновь благодаря традиции призвания правителя «со стороны» и счёта родства по материнской линии, когда на королевский трон из Франции был призван внук умершего без наследников Генриха I, сын его дочери Матильды по имени Генрих Плантагенет (1154-89 гг.), и в Англии началось правление ещё одной новой династии.  

Использование учёта материнской линии в традиции преемственности власти как дополнительного регулятора социально-политического развития общества в целях предупреждения кризисов власти широко представлено в династийных историях всех европейских стран, начиная с ранних периодов. Вот несколько примеров из династийной истории скандинавских стран.

К концу 60-х годов ХI в. со смертью короля Эмунда Старого вымерли все прямые наследники мужского пола королевского рода, ведущего происхождение от Эрика Победоносного (970-995), в течение более чем ста лет объединявшего под своей властью конунгства гётов и свеев. В стране возник острейший кризис власти. Прежний порядок пришел в расстройство, согласие между различными группировками нарушилось, кандидаты в конунги сменяли один другого, но все попытки найти кандидатов на престол из ближайшего родственного окружения потерпели неудачу. В эти смутные времена призвали свеи некоего Анунда из Гардарики. Анунд прибыл в Упсалу, где  и был одобрен тингом свеев. Какими доводами руководствовались выборщики кандидата в конунги? Шведский литератор и историк Оке Ольмаркс (1911-1984) , много работавший в области перевода раннесредневековых скандинавских источников и составивший ”Древнескандинавский лексикон” (Fornnordiskt lexikon)⁶, привел в одной из своих работ высказывание, приписываемое Анунду Гардарикскому. Вероятно, выступая перед тингом в Упсале, Анунд сказал: ”Матушка моя – от плоти и крови Шетконунга и Сэгерсэлля”, т.е. подчеркнул свое генеалогическое родство с угасающим королевским родом и свое место в нем через родство со стороны матери⁷. Но Анунд не долго удержался у власти: он был христианин, а свеи требовали от Анунда принятия их веры для того, чтобы конунг мог выступать главой сакральных ритуалов. Считаем необходимым напомнить, что подобное требование носило универсальный характер: во все известные времена и у всех известных народов правитель обязан был принадлежать к сакральной системе руководимого им общества. Здесь важно также отметить, что X-XII вв. шведские медиевисты относят к догосударственному периоду в шведской истории⁸.    

Кризисами власти в связи с пресечением правящего рода была отмечена вся средневековая история скандинавских стран. Однако кризис власти мог возникать и при наличии наследников престола, но в условиях обострения противоречий между различными группировками, борющимися за власть. Кстати сказать, традиция наследной власти никогда не отрицала возможности выбора между различными кандидатами. Так, например, в первой половине XIV в. в Швеции создалась сильная оппозиция правящему королю Магнусу Эриксону (1319 – 1364) и его сыновьям – принцам Эрику Магнуссону (1356 – 1359) и Хокану Магнуссону (1340 – 1364). В конце концов, оппозиция настолько усилилась, что и король, и его оставшийся в живых сын Хокан, который на короткое время провозглашался королем, были низложены, а влиятельные люди страны отправили в Мекленбург, представительное посольство просить в шведские короли сына герцога Мекленбургского – Альбрехта. Какими основаниями руководствовались при этом? А той же матрилатеральной традицией наследования. Дело в том, что матерью молодого герцога Альбрехта Мекленбургского была шведская принцесса, сестра вышеупомянутого низложенного короля Магнуса - Эуфемия. Сын шведской принцессы был законным кандидатом на шведский престол. Но Альбрехт Мекленбургский не оправдал возлагаемых на него надежд, и годы его правления (1364 – 1389) - это годы нарастающей анархии и произвола власти в Швеции, годы дальнейшего разорения экономики страны. В силу этих причин Альбрехт был изгнан, а шведская знать обратилась к очередному кандидату «со стороны». На этот раз им была женщина – вдовствующая королева Маргарета, вдова вышеупомянутого свергнутого Хокана Магнуссона, предшественника Альбрехта. Кандидатом «со стороны» она была потому, что после смерти мужа жила в Дании, поскольку была урождённой датской принцессой. Как вдова шведского короля и датская принцесса, Маргарета унаследовала и шведский, и датский престолы, а поскольку в это же время без мужского наследника остался и норвежский престол, то Маргарету, связанную с норвежским престолом также через междинастийные узы, «призвали» и на норвежский престол. Так создался союз трех скандинавских королевств, оформившийся постепенно как Кальмарская уния и под этим названием вошедший в историю. Период Кальмарской унии (1389-1520) дает нам яркие примеры того, как матрилатеральная традиция наследования власти использовалась политическими кругами не только в качестве средства прекращения внутридинастийных распрей, но и как гибкий механизм обеспечения преемственности власти в межмонархических союзах. Маргарета была вдова и бездетна. Брачных планов, по всей видимости, не имелось, поэтому для создания стабильной потестарной основы в союзе трех королевств решили опять подыскать в наследники кандидата «со стороны» . У Маргареты была племянница Мария, дочь ее старшей сестры Ингеборг, урожденная герцогиня Мекленбургская. Мария была замужем за герцогом Померанским - Вратиславом. От этого брака был сын Богуслав  (в шведской транскрипции Бугислав). Данный внучатый племянник по женской линии  был усыновлен своей двоюродной бабкой Маргаретой и провозглашен наследным принцем в трех королевствах под именем короля Эрика (в истории известен как король Эрик Померанский). Собственно, и с шведским, и с норвежским королевскими домами молодой герцог Богуслав был связан собственными близкими кровными узами. Его дед по матери, т.е. отец герцогини Марии был младшим сыном уже упоминаемой нами в связи с Альбрехтом Мекленбургским шведской принцессы Эуфемии. Иначе говоря, по материнской линии герцог Богуслав был также и внучатым племянником шведского короля, что делало его законным наследником шведской и норвежской корон⁹.

Я думаю, что приведённые примеры наглядно показывают, что власть правителя во все времена требовала легитимного обоснования, которое обеспечивалось родственной связью с мужскими или с женскими предками правящего рода, но могла быть обеспечена и юридическим актом (в древние периоды – ритуалом), например, усыновления,  также предоставлявшим ему членство в роде. Причём данный принцип носил вневременной характера: он отмечался в догосударственных обществах, но сохранялся и в политически более зрелых системах, как бы переходя по наследству от прошедших времён . 

 А как же узурпаторы, завоеватели, могут спросить? Ведь тот же средневековый период в истории европейских стран просто переполнен рассказами о свержении правителей, захвате власти насильственным путем и пр. Отвечаем: ни один завоеватель или узурпатор не мог обойти проблему легитимации власти на основе закона и традиции, существовавших в каждом обществе. Власть традиций простиралась над всеми, поскольку все принадлежали своему времени. Традиции предгосударственных обществ покоились на дохристианских верованиях, связанных изначально с культами предков своей земли, которых нельзя было подчинить завоеванием. Завоевать можно было живых, а с духами предков можно было только «договариваться» через общепринятые ритуалы. Поэтому даже в случае открытого военного завоевания одного народа другим предводитель народа – победителя становился легитимным правителем побежденного народа только тогда, когда он причислялся к системе родства правящего рода. При этом очень часто использовалась традиция счёта родства по женской линии.

Очень ярким примером в этой связи служит история завоевания Британии англосаксами и известный рассказ о полулегендарных Вортигерне - верховном правителе бриттов - и германских (как их называют в литературе) наемниках Хенгисте и Хорсе, которых Вортигерн пригласил, чтобы те помогли остановить вторжения пиктов и скоттов (период около 450 г.). В «Истории бриттов» Ненния приводится рассказ о переходе земли Кента под власть Хенгиста как свадебного дара Вортигерна после его женитьбы на дочери Хенгиста Ровене. При этом, в частности, сообщается, что после женитьбы Хенгист сказал Вортигерну: «Я твой отец и советчик, ни в чём не отступай от моего совета, и ты более не будешь страшиться...Я призову, кроме того, моего сына и его двоюродного брата...., а ты предоставь им области на севере...»¹⁰. Эта фраза – ценный образчик существовавших и в раннее средневековье норм обычного права , к которым пришелец «со стороны» мог воззвать для обеспечения легитимности своих претензий на власть. Так, мы видим, что новоиспечённый тесть воспользовался своим традиционным правом называться отцом верховного правителя в силу брака с дочерью,  благодаря которому создавались отцовско-сыновние отношения, т.е. Хенгист как названный отец Вортигирна получал права старшего мужского представителя в правящей иерархии и возможность начинать новую линию наследования, включая в неё уже своих кровных мужских потомков – своего сына, сына своего брата и т.д. Этот фрагмент из источника давно стал хрестоматийным, но основное внимание в нём уделялось факту самого завоевания. Но завоевание – завоеванием, а власть в человеческом обществе обязана узаконивать свое положение, для чего в разные времена использовались различные средства.

Другой пример - из жизни знаменитого Роллона, основателя герцогства Нормандия во Франции. По сведениям Августина Тьерри, Роллон, принадлежа к знати при дворе норвежского конунга Харальда Прекрасноволосого (860-940?), был изгнан конунгом за пределы страны в числе других знатных людей королевства. Будучи избран предводителем изгнанников (мы не знаем, как происходили выборы, но ясно, что родовитость играла свою роль) и начал пиратствовать во владениях Карла Простого (879-920). Относительно французских земель он был просто разбойником до тех пор, пока при взятии Руана и Байё он не убил местного графа и не женился на его дочери, после чего получил титул графа и сделался «законным» местным сеньором. Дальнейшее известно: как представителю французской знати, ему было предложено принять христианство, вступить в брак с дочерью Карла Простого и получить удел, достойный герцогского титула¹¹. 

Ещё один пример - из ”Саги о Хальвдане Эйстейнссоне” (в переводе Г.В. Глазыриной), где рассказывается о завоевании Альдейгьюборга конунгом Эйстеном. Завоевав страну, Эйстен убил местного правителя, а его вдове сказал:”Есть два выхода, - сказал конунг, - либо я сделаю тебя своей наложницей и ты останешься ею так долго, сколько тебе это суждено, либо ты выйдешь за меня замуж и отдашь все государство в мою власть, а я окажу тебе большой почет … Тогда этот разговор закончился, и дело было улажено….»¹², т.е. улажено на основе традиционного права обеспечения легитимности правителя.

Таким образом, практика призвания или прихода правителя “со стороны” никак не отрицала наследный принцип власти, а напротив, исходила из этого принципа, используя амбилинейность традиции наследования. Я привела различные варианты использования матрилатеральности в традиции преемственности власти. Полагаю необходимым привести пару примеров того, как взаимодействовали традиция счёта родства по мужской линии и практика призвания правителя «со стороны». Благодаря опыту этой практики была основана, например, ныне существующая шведская династия Бернадоттов. Случилось так, что в 1809 г. , через полгода после коронования, тяжело заболел шведский король Карл XIII (правил 1809 – 1818). Его единственный сын умер в младенчестве, а слабое здоровье короля не оставляло надежды на другое потомство. Для решения проблемы наследования власти прибегли опять к практике отыскания кандидата «со стороны». В ходе многочисленных дебатов остановились на кандидатуре французского маршала Ж.-Б. Бернадотта. Была проведена церемония усыновления маршала Бернадотта шведским королем Карлом XIII (кандидат со стороны должен стать членом правящего рода) и принятия лютеранской веры (наследник престола как будущий правитель должен быть той же сакральной системы, что и руководимый им социум), после чего маршал Бернадотт, получив династийное имя ”Карл Юхан XIV” (имя правителя – важный элемент  сакральной традиции – должно соотвествовать родовому именослову), был провозглашен на заседании риксдага наследным принцем шведского престола и после смерти Карла XIII в 1818 г. как законный наследник шведского короля вступил на престол, на котором и  правил благополучно до своей смерти в 1844 году¹³.

Призванием кандидата на престол «со стороны» была восстановлена и норвежская династия, занимающая норвежский престол в наше время. После отмены унии между Швецией и Норвегией в 1905 г. норвежский Стортинг (парламент) принял решение о сохранении в Норвегии монархического строя и пригласил «со стороны» датского принца Карла «володеть и править» на норвежском престоле. Датский принц Карл был провозглашён норвежским монархом под именем Хокона (Håkon) VII, а его сын Александр – наследным принцем  норвежского престола под именем Олава¹⁴. Хочется обратить внимание на выбор имени родоначальника новой норвежской династии: если бы дело было в «германстве» имён, то такое имя как Карл не должно было бы вызвать неприятия в норвежском обществе: более «германское» имя трудно себе представить. Однако Норвегию заботили тогда совершенно конкретные проблемы: воссоздание независимой норвежской монархии, исконность которой подчёркивалась бы в том числе и символикой имён. Любителям широким жестом небрежно соединять «германское» со «скандинавским» предлагаю обратить особое внимание на данный пример: «германское» имя Карл не воспринималось в Норвегии как «скандинавское» даже в начале XX в. Имя же «Хокон» – сугубо норвежское (здесь, кстати, уместно также напомнить, что понятие скандинавские имена, широко используемое в науке, весьма умозрительно, поскольку именослов, общий для скандинавских стран, складывался также из именословов датских, шведских, норвежских через междинастийные связи). Первый норвежский правитель с этим именем Хокон Адальстейнсфостре – приёмный сын Адальстейна (ум. 960) прославился своими победами против датских и шведских конунгов, поэтому его имя несло в себе соответствующую потребностям момента энергетику. А имя Карла было чужеродным для собственно норвежской традиции, поэтому его и поменяли.  

Полагаю, я привела здесь достаточно много примеров, показывающих, что практика призвания правителя «со стороны» - это один из вариантов действия наследного принципа власти, зародившегося в древнейшие времена и сохранившегося практически до наших дней. Но название статьи начинается с имени Рюрика, поэтому  оставляю жизнеописания правителей других европейских народов и перейду к вопросу о судьбе княжеского титула Рюрика, наследный характер которого, как было упомянуто в начале статьи, отрицается целым рядом учёных. Основной аргумент, который приводится при этом, застыл на уровне XVIII в. : наследные правители – это государство и феодализм. Что же касается проблемы института наследных правителей догосударственных обществ, которая уже несколько десятилетий плодотворно исследуется в науке, то у вышеупомянутых сторонников концепции «Князя по найму» она блистает своим отсутствием.

С какого времени княжеское происхождение Рюрика стало подменяться безродностью военного наёмника? Поворотным моментом здесь оказывается период Смутного времени, когда имя князя Рюрика и летописное «Сказание» неожиданно были втянуты в сугубо политические катаклизмы. Завязка всего сюжета начинается с идеи приглашения на московский престол одного из шведских принцев – сыновей Карла IX из династии Ваза (умер в окт. 1611), возникшей на фоне шведской агрессии и захвата Новгорода летом 1611 г. События, слишком хорошо известные, чтобы задерживаться на их изложении. Однако историческая мысль, занятая самыми разными дискуссиями в связи с этими событиями, проходила до сих пор мимо вопроса о том, какие формальные основания мог бы представить шведский принц, выступая кандидатом на московский престол? Были ли у него права по рождению, или его собирались усыновить? Тогда – кто, Боярская Дума? Ведь в то время уже устоявшихся наследных монархий любой династийный проект не мог возникнуть без ответа на подобные вопросы. Вместо этого в науке сложилась как бы некая многозначительная мина и полунамёк на таинства этнической субстанции. Вот, дескать, как получается, рассуждают часто по этому поводу: когда-то Рюрика из Швеции призвали, также вот и в Смутное время  призвали бы шведского принца, и всем было бы хорошо! При этом как-то не принимается в расчёт, что в рамках подобных рассуждений Рюрик и представители шведской династии Ваза соединяются в рамках единой системы династийных связей. А на каком основании, позвольте спросить? Ведь Рюрик–то у современных исследователей безроден.

К счастью, конец XVI – начале XVII вв. изобиловал династийными проектами и претензиями кандидатов «со стороны» на престолы в других странах - это  касалось, в частности, отношений между Польшей, Русским государством и Швецией. Поэтому мы располагаем достаточным материалом для реконструкции ментальной стороны вопроса в духе времени.

Многие, например, полагают, что претензии польского короля Сигизмунда и его сына Владислава на московский престол не имели под собой никакой реальной почвы. Вовсе нет. Притязания Сигизмунда и его сына Владислава, как и положено в случаях призвания правителя «со стороны», коренились в традиционных родственных связях, порождаемых междинастийными союзами. Особенно много оснований для подобных притязаний польская корона получила в наследство от литовских князей после унии Польши с Литвой, которая произошла в форме междинастийного брака (1386) князя литовского Ягайла Ольгердовича и наследницы польского престола Ядвиги после смерти её отца  короля Людовика. Связи  Литвы и Руси были переплетены межродовыми браками литовских и русских княжеских домов с глубочайшей древности: русские княжны не раз становились литовскими княгинями, а дочери литовских князей выдавались замуж за русских князей. Напомню для примера, что основатель династии Ягеллонов – князь Ягайло - был сыном русской княжны, а именно - тверской княжны Ульяны Александровны из рода князей Холмских, выданной замуж за великого князя литовского Ольгерда. Сам Ягайло в одном из своих браков также был женат на русской княжне Софии Андреевне, княжне Друцкой, род которых происходил от князей галицко-волынских¹⁵. Великий московский князь Василий Дмитриевич (1389 – 1425) был женат на дочери великого литовского князя Витовта (1350 – 1430) княжне Софии Витовтовне. Факт этого брака был отмечен у многих летописцев и хронистов, поскольку, как уже не раз отмечалось в данной статье, подобные междинастийные браки были важным инструментом в политических отношениях того времени¹⁶. Все перечисленные княжеские роды входили составной частью в обширную генеалогическую систему Рюриковичей. Таким образом, права Сигизмунда и Владислава на московский престол, также как и на польский, о чём будет упомянуто ниже, обосновывались матрилатеральными традициями, т.е. как показано в статье, - древнейшими традициями, приводящимися в действие в периоды кризисов власти. Однако, данные права не означали автоматического получения власти. Они являлись только основанием выступать кандидатом на опустевший престол, часто в ряду прочих наследников, а утверждали их у власти соответствующие представители народа, принимая во внимание то, как каждый кандидат на престол будет исполнять обязанности перед своей будущей страной, церковью и обществом. Общеизвестно, что как раз Сигизмунд и Владислав руководствовались собственными политическими планами в восточноевропейской политике, но это уже другая история.

Междинастийными распрями были отмечены и польско-шведские отношения этого периода. Польский король Сигизмунд (1587 – 1632) был шведским принцем по отцу – шведскому королю Юхану/Иоанну (1568-92) III и польским принцем со стороны матери, польской принцессы Катарины из династии Ягеллонов/Ягайло. В 1587 г. Сигизмунд был призван «со стороны», т.е. из Швеции на опустевший польский престол после смерти Стефана Батория и был избран польским королем благодаря своим наследным правам со стороны матери. В 1592 г. Сигизмунд наследовал шведский престол после смерти отца как прямой мужской потомок старшего в роде¹⁷. Но Сигизмунд был ярый католик, что сразу же создало ему оппозицию в протестантской Швеции во главе с будущим Карлом IХ (1599 - 1611) – верховный правитель должен быть одной веры с возглавляемым им обществом. Оппозиция добилась изгнания из Швеции как Сигизмунда, так и его сына Владислава, который также на короткий срок провозглашался шведским королём.

Итак, мы видим, что основаниями для  междинастийных проектов и приглашения кандидата в правители «со стороны» в XVI-XVII вв., как и в более ранние периоды, служили те же родственные междинастийные связи в рамках как отцовского, так и  материнского родословия. Что в таком случае могли бы предъявить сыновья Карла IX  как претенденты на московский престол? Как известно, ничего решительно по отцовской линии или по линии династии Ваза - там как ни подводи, никаких оснований найти не удастся. А вот исследование материнского родословия принцев Густава Адольфа и Карла Филиппа небезинтересно. Тем более, что обсуждая этнические аспекты кандидатов «со стороны» в период Смутного времени, историческая мысль ни разу и не обеспокоилась рассмотрением наследственных прав  шведских принцев со стороны их матери. И – зря, поскольку  в рассматриваемый период, как было показано в статье, матрилатеральные традиции играли очень важную роль в международной политике.

Поэтому самое время напомнить, что супругой Карла IX во втором браке и, соответственно, матерью Густава Адольфа и Карла Филиппа была герцогиня Гольштейн - Готторпская Кристина (1573 – 1625), дочь герцога Адольфа Гольштейн – Готторпского. Герцогство Гольштейн – Готторпское, выделившееся из Шлезвиг-Гольштейна, было домом с очень древними традициями и разветвленными междинастийными связями, не раз дававшее наследников в разные правящие дома Европы. Так что, если точно определять этничность Карла Филиппа, то он был полиэтничен: полушвед и полуголштинец, почти как Пётр III, урождённый герцог Шлезвиг-Гольштейнский (а после смерти отца – и герцог Гольштейн-Готторпский), который являлся «скандинавом» по линии своей бабки со стороны отца, шведской принцессы Хедвиги-Софии (родной сестры Карла XII), и голштинцем по отцу как сын гольштейн-готторпского герцога Карла-Фредрика. Но призывали-то его в наследники российского престола как сына супруги Карла-Фредрика царевны Анны Петровны, т.е. как прямого потомка Петра I со стороны своей матери. Кстати, ни «шведскость», ни вообще «германство» этого царя не помогли ему стать достойным правителем.   

Маленькие герцогства Шлезвиг-Гольштейнское и Гольштейн – Готторпское были наследниками правящих домов южной Ютландии и Вагрии. Карл Филипп был гольштейнским герцогом по линии своей матери, поэтому являлся наследником многих поколений правителей этого богатого династическими традициями края. Некоторые из его династийных линий представляют конкретный интерес в контесте статьи. Датский король Кристиан I (1448-1481), родоначальник Ольденбургской династии в Дании, получил датский престол, наследуя его со стороны своей матери Хедвиги, которая была дочерью графа гольштейнского и герцога шлезвигского Герхарда VI и, соответственно, по отцовской линии была в родстве с датскими королями. После смерти братьев матери Кристиан унаследовал также и титулы графа гольштейнского и герцога шлезвигского, объединив эти земли в одно владение. Герхард VI по боковой линии через Никлота I , господина Верле (Вурле) происходил от князя ободритского Никлота (ум. 1160/62), бывшего и владетелем Вагрии. Отцом Кристиана был Дидрих, граф Ольденбургский, что дало имя  новой династии в Дании. В лоне этой Ольденбургской династии и родилась Кристина, которая по отцовской линии была правнучкой Кристиана I Ольденбургского и дочерью герцога шлезвиг-гольштейнского Адольфа, родоначальника гольштейн-готторпской герцогской линии. В его честь был назван старший сын Кристины – Густав Адольф¹⁸. Память о династийной истории свято блюлась правящими домами, поскольку, помимо родовой романтики, она имела и большую прикладную значимость.

Однако память не могла удерживать генеалогические сведения всех отдельных линий – для этого требовались специальные разыскания. И вот случилось так, что как раз в 1610 г., т.е. в самый разгар интриг Сигизмунда вокруг московского престола и развития польской агрессии в русских землях, был опубликован труд ректора городских училищ в Новом Бранденбурге/Мекленбурге и Фленсбурге/Шлезвиге Бернгарда Латома (1560-1613) «Genealochronicon Megapolitanum» с генеалогией Мекленбургского герцогского дома, где в числе наиболее именитых предков герцогов мекленбургских Б.Латом называет и призванных предками новгородцев Рюрика,Трувора и Синеуса (Rurich, Sinaus, Truwor, Wagerisch&Obetritische Prinsen nach Rusland beruffen), которые являлись сыновьями князя вендов и ободритов Годлава (Godelaibus oder Gudlaff, Furst der Wenden und Obetriten), скончавшегося в 808 г. В этом же труде Б. Латом называет и ободритского князя Никлота (у Латома – король вендов и ободритов), которого я упомянула выше в связи с родословием королевы Кристины. Этот Никлот был прямым потомком младшего брата прадеда Рюрика. Прадедом Рюрика называется Арибертус II, король вендов (ум. 728), а его младшим братом был Билингус I (ум. 765) , князь ободритов, прямым потомком которого примерно в 12-ом колене и являлся князь Никлот¹⁹. Эти родословия, действительно, связывают с Рюриком шведскую королеву Кристину, а через неё - и её сыновей Густава Адольфа и Карла Филиппа. Учитывая, что материнские родословия были сответствующим фоном в политике Сигизмунда как раз в 1609 – 1610, то не будет слишком большой смелостью предположить, что сумма этих обстоятельств была принята в соображение и придворной мыслью в окружении Карла IX (а может быть, и им самим) по принципу: «А мы – то чем хуже?! И мы тоже можем счесться родством с русскими правителями, да ещё каким родством!». Разумеется, это пока предположения, но они представляются вполне логичными.

В контексте приводимых рассуждений следует учитывать и то обстоятельство, что собственно сведения о происхождении князя Рюрика от вагрско-ободритского королевско-княжеского рода не явились какой-то новостью, открытой Б. Латомом, а были давно известны в немецкоязычной историографической традиции. Примером может служить историко-географический труд немецкого гуманиста С. Мюнстера «Космография», вышедший в Базеле в 1543 г. и содержавший обзор европейских правителей и династий. В числе прочих был упомянут и князь Рюрик, призванный в Новгород от народа вагров или варягов, главным городом которых был Любек (…einer mit Namen Rurich aus den Folckern Wagrii oder Waregi genannt, deren Hauptstatt war Lübeck). Важно подчеркнуть, что одним из вдохновителей труда С. Мюнстера был шведский король Густав Ваза (ум. 1560), которому С. Мюнстер и посвятил свой труд. Кроме С. Мюнстера о вагрско-ободритской родословной Рюрика сообщали и другие западноевропейские авторы XVI–XVII вв. (С. Герберштейн, М. Стрыйковский, К. Дюре,  И.Ф. Хемниц, А. Майерберг и др.). Только брак шведского короля Карла IX в. с Кристиной Гольштейн-Готторпской соединял династию Ваза через родословие далёких предков Кристины с родословием русских правителей. Поэтому если бы дело дошло до перечисления оснований принца Карла Филиппа выступать кандидатом на московский престол, то материнское родословие могло бы такие основания ему предоставить. Однако все, кто внимательно изучал ход событий Смутного времени, знают, что шведскую корону, также как и польскую интересовало приобретение русских земель, а не восстановление законной власти в Русском государстве. Но из вышеприведённого видно, что в XVII в. понимание легитимности верховной власти и в историографической традиции, и в политической практике определялось родственными связями, иногда уходившими вглубь времён. И в рамках этого мировоззрения никому не приходило в голову отрицать княжеское происхождение летописного Рюрика. Мы видим, что чёткие представления о Рюрике как о князе имелись в немецкоязычной историографии XVI-XVII вв. ( Мюнстер, Латом и др.) . Не сомневалась в княжеском происхождении Рюрика и шведская общественная мысль этого периода. О « великом князе Рюрике» упоминалось как в официальном отчёте шведской делегации после переговоров в Выборге (28 авг. 1613), проводившихся в связи с обсуждением кандидатуры Карла Филиппа, так и в неофициальных записях секретаря Даниэля Юрта де Гульфрида, также участвовавшего в вышеупомянутых переговорах²⁰.

Однако начиная с этого же периода, в европейской исторической мысли стали формироватся и утопические воззрения, под влиянием которых княжеский титул Рюрика канул в Лету. В начале XVII в. в среде шведских историков и литераторов возникло увлечение античными мифами о гипербореях и стремление доказать, что Гиперборея находилась на территории современной Швеции, а под именем гипербореев выступали прямые предки шведов. Такой взгляд на вещи позволял шведам рассматривать себя как основоположников древнегреческой цивилизации, образовавшей фундамент европейской культуры, а заодно и как основателей крупнейшего восточноевропейского государства – Древней Руси. Инициатором шведской гипербореады стал собиратель рунических памятников и влиятельный сановник при дворе Карла XI, а затем – Густава Адальфа Ю.Буре (1568–1652). Озарённый идеей, что гипербореи – это свеи, Ю. Буре стал, например, трактовать описание морских походов гипербореев из Греции по Чёрному морю, затем в Скифию и далее на север как изложение великих деяний свеев, обогативших человечество, при посредстве греков, ценнейшими изобретениями. Гипербореада Ю. Буре имела самые негативные последствия для русской истории, поскольку его историографические искания совпали с вышеописанной политической конъюнктурой Смутного времени и явно подстегнули  определённые амбиции и творческие потенции дипломатических, придворных и историко-литературных кругов шведского общества развивать идею о том, что историческое прошлое многих стран, в частности, древнерусская история связаны со шведской историей. Ю. Буре начал заниматься гиперборейскими мифами в период 1610-1613 гг., а в 1614-1615 гг. дипломат и историк-любитель П. Петрей (1570–1622) публикует сочинение «История о великом княжестве Московском», где в его швед­ском издании, в рассказе о первых русских правите­лях, неожиданно высказывается мысль, что они были выходцами из Швеции (если у Буре гипербореи – свеи, то у Петрея варяги-свеи) , хотя буквально за пару лет до этого, в другом своём историческом произведении - трактате по истории Швеции «Краткая и благодетельная хроника обо всех свеярикских и гётских конунгах» (“Een kort och nyttigh chrönica om alla Swerikis och Göthis konungar”), где он, в духе времени, живописал подвиги древних свейских и готских конунгов и утверждал, что они завоевали полмира, достигнув пределов Азии, и собирали дань со всех земель к востоку и югу от Балтийского моря, ни словом не упомянул о шведском происхождении русских князей. Более того, упоминая о происхождении Рюрика, Петрей просто пересказал «августинскую легенду».  В 1671 г. шведский королевский историограф Юхан Видекинд ввёл слова о князе Рюрике из Швеции в свою «Историю десятилетней швед­ско-московитской войны», а из этой работы они стали заимствоваться и тиражироваться целыми плеядами авторов от эпохи Просвещения и до наших дней. Своего апогея историческое мифотворчество подобного плана достигло в творчестве шведского литератора Олофа Рудбека (1630-1702), в его произведении «Атлантида» , где красной нитью проходит идея основополагающей роли шведов во все времена и для всех народов, а Швеция выступает колыбелью всей европейской культуры, в том числе и древнерусской ²¹. Олоф Рудбек первым начинает фантазировать на тему о том, что летописные варяги – это морские разбойники или морские волки (Wargur) из Швеции²². Эту мысль Рудбека усвоил Байер, и утопия о варягах – безродных разбойниках из Швеции приобрела личину академического догмата. Однако решающую роль в утверждении постулата о безродном Рюрике – предводителе военных отрядов сыграли утопические идеи историософии эпохи Просвещения, конкретно, теория Общественного договора. Но значительную роль здесь сыграли и другие идейные течения, развивавшиеся в западноевропейской общественной мысли в более ранние периоды и унаследованные эпохой Просвещения.

Одним из предтеч просветительских теорий стал готицизм - течение в западноевропейской историософии, уходившее истоками ещё в раннее средневековье, но получившего особое развитие с XVI в. и прославлявшее великое прошлое готов как покорителей мира и предков всех германских народов. Готицизм этого периода  складывался на фоне  бурных религиозных и политических событий в западноевропейской истории и явился, в свою очередь, естественным плодом дискуссии о славянском и германском начале или о том, чьи предки были древнее и прославленней в Европе, начавшейся в XVI в. в немецкоязычной и славяноязычной среде Западной Европы, в условиях становления там национальных государств. Первым на путь этой дискуссии, по мнению А.С. Мыльникова, встал немецкий богослов и историк Альберт Кранц (1450 - 1517), стремившийся обосновать тезис о первичности германцев и происхождении от них славян. В дискуссию втянулись польские и чешские историки, и она, как говорит А.С. Мыльников, приобрела откровенно политизированный смысл²³. Другим источником, определившим характер готицизма, стала антинемецкая пропаганда, вспыхнувшая в Италии в XVI в. как реакция на выступления теоретиков Реформации против римско – католической церкви. Под обстрел этой пропаганды попала готская история или роль готов в истории, которая стала представляться в сугубо негативных тонах, как олицетворение всего грубого, варварского, разрушившего цитадель великой классической культуры – Рим²⁴. Собственно, нарастал этот негативизм постепенно, из ренессансного поиска античных истоков европейской культуры. Уже у Петрарки (1304-1374) мы встречаем характеристику последующего за античностью так называемого готского периода в истории как периода темноты и беспросветности²⁵.

Так вот, в рамках упомянутого германо - славянского спора зародились, в частности, идеи о некоем имманентном славянам народоправстве. Так, современник О. Рудбека, прусский историк Христофор Харткнох (1644 – 1687) писал о том, что вендские народы (он конкретно имел в виду поляков) не имели изначально монархической власти. При этом Х. Харткнох ссылался на Прокопия Кесарийского ( VI в.), который, характеризуя современных ему славян, сообщал, что они не знали авторитарной монархической власти²⁶. Мысль эта закрепилась в западноевропейской исторической науке, и вот уже в русле просветительской мысли, в работах чешского просветителя Г. Добнера (1719 – 1790) она выступает как истина в последней инстанции: «...чехам и другим славянам в древности было присуще не монархическое, а демократическое общественное устройство»²⁷. Поскольку  в эпоху Просвещения в общественной мысли стал доминировать взгляд, согласно которому народоправство связывалось с первобытным хаосом и дикостью, а монархия - с утверждением порядка и цивилизации, то германо – славянский спор автоматически разрешался следующим постулатом: истории всех народов, принадлежавших к славянской языковой семье (включая, естественно, и русскую историю), наделялись первородной народоправной дикостью, а носители германских языков становились монопольными обладателями монархического начала и порядка. Идеи эти проявили удивительную живучесть и продолжают циркулировать в современной исторической науке и по сей день, хотя это не просто устаревший, но уже обветшалый подход – реликт утопий давно минувших времён. Как общие проблемы политогенеза, так и генезис института наследственных правителей у каждого отдельного народа должны рассматриваться на базе современных научных концепций и в его эволюции, но догматизм слишком глубоко укоренился в сознании сторонников концепции «Князя по найму».  

Об этом говорят последние публикации данных авторов, например,  работы Е.А. Мельниковой, в частности такие, как её статья «Укрощение неукротимых: договоры с норманнами как способ их интегрирования в инокультурных обществах» и монография «Рюриковичи и российская государственность»²⁸, которые, полагаю уместным, проанализировать здесь, на фоне приведённых выше примеров о механизмах престолонаследия, заключавших две линии в традиции передачи власти – отцовской и материнской – и уходивших своим генезисом в глубокую древность, а также в сравнении с названными здесь утопическими воззрениями. Правда, со второй из названных работ мне в момент написания статьи ознакомиться не удалось, но я позволю себе смелость предположить, что в принципиальном плане эти работы вряд ли отличаются друг от друга, а для краткого анализа удобнее рассматривать статью, поскольку в статье в концентрированном виде даются основные взгляды исследователя.

Первое, на что обращаешь внимание, - это то, что название статьи диссонирует с исторической эпохой, рассматриваемой в статье, поскольку сформулировано так, что невольно перекликается с современной полемикой об интегрировании иммигрантов в западноевропейских странах, редко покидающей страницы западной прессы. Но оказывается, мысль автора нацелена на «преданья старины глубокой» и охватывает летописное «Сказание о призвании варяжских братьев», объясняя, в том числе, и смысл призвания князя Рюрика на княжеский престол в Словенском княжестве как акт «интегрирования норманнов в инокультурное общество». Статья Е.А. Мельниковой ясно показывает, что норманизм за триста лет так и не понял, какую роль в европейской политической и потестарной истории играла практика призвания правителя «со стороны» и на основе каких принципов формировались институты верховной власти в догосударственных политиях, где традиции родства были ведущими. У этого автора более чётко, чем у других сторонников концепции «Князя по найму», обнаруживаются следы реликтов отживших идейных систем: теории Общественного договора, готицизма, рудбекианизма. Приведу несколько примеров в подтверждение сказанного.

1. Вразрез со всеми имеющими свидетельствами источников – а их немало! – о том, что Рюрика призывали князем в силу его прав на княжеский престол согласно матрилатеральной традиции, мы и в вышеупомянутой работе Е.А. Мельниковой встречаем тот же образ безродного наёмника, невесть как ставшего князем: «Обращение к одному из сильных викингских отрядов,.....было естественным средством, с одной стороны, защиты от «находников», с другой, - формирования властных институтов, нейтральных по отношению к племенным группировкам»²⁹. Под «нейтральными властными институтами» Е.А.Мельникова подразумевает «верховную власть на обусловленной ”рядом” территории с целью поддержания ”порядка”, т.е. регулирования межплеменных отношений»³⁰, и таким образом, убеждена, что институт верховной княжеской власти в древнерусской истории возникает исключительно из приобретения услуги по договору (так она толкует слово ряд в тексте «Сказания»). При всём многообразии подходов к решению проблемы формирования и эволюции раннего государства и перехода от догосударственных форм к государственным, существующих в современной науке³¹, трактовка Е.А.Мельниковой поражает своей аномальностью, поскольку она ставит Словенское княжество не только вне всяких традиций родовой организации, но придаёт ему даже постмодернистские черты: рынок свободной покупки – продажи услуг между двумя партнёрами, не отягчёнными никакими родовыми традициями. 

Чем иным, как не неизменным тиражированием матрицы теории Общественного договора, можно объяснить этот странный факт, что сторонники концепции «Князя по найму» идут параллельным курсом как к свидетельствам источников, так и к достижениям теоретической мысли, никогда с ними не пересекаясь? В XVIII в. было сказано, что государственности предшествовал период народоправства и что государственная власть возникает по договору для обеспечения безопасности. Эти новинки модных идейных течений стали постулировать сначала Г.Ф. Миллер: «...тогдашний образ правления в Новгороде был общенародный, и... Гостомысла никак признать не можно владетельным государем, и который будто искал себе преемника или наследника, как то другие об нем вымыслили...”³², а затем А.Л. Шлёцер: « Какая была цель призывающих? – Они не искали государя, самодержца в настоящем смысле. Люди, взращённые в дикой свободе и может...столь же мало знавшие, что такое значит Король, не могли вдруг и добровольно переменить гражданское свое право на монархическое. Они искали только защитников, предводителей, оберегателей границ... . ...князья Новгородские и государи Киевские до Рюрика принадлежат к бредням Исландских старух, а не к настоящей истории России»³³. Таким образом в российскую науку был введён принцип первичности догмы над источником, и вот уже более двухсот лет адепты этой догмы уныло бредут курсом, заданным ещё в XVIII в., настаивая на безродности Рюрика, но не объясняя, как он сделался князем: «...смысл приглашения чужестранцев, очевидно, заключался в стремлении привлечь опытного полководца...» (А.Н. Кирпичников); «...источники, западные и древнерусские (Sic!-Л.Г.), постоянно называют князьями племенных вождей, но это вовсе не означает, что они ими были. Князь в подлинном (отмечено мною – Л.Г.) значении этого термина появится в восточнославянском обществе лишь тогда, когда начнет рождаться государственность» (Котляр И.Ф.); «Договор с Рюриком ... заложил основы для возникновения раннегосударственных структур, в первую очередь института центральной власти, ведущую роль в осуществлении которой играли скандинавы.» (Мельникова Е.А.) Вот перед нами вполне стереотипная логика сторонников концепции «Князя по найму», застрявшая на концептуальном уровне XVIII в.: монархическая власть и государственность возникают одновременно из первобытного хаоса. Но стереотипы XVIII в. не вяжутся с современными знаниями о трансформации позднепервобытных форм в постпервобытные эволюционные формы: институт верховной сакрализованной власти, имманентно связанный с выделившемся в архаичном обществе привилегированным родом и культом предков данного рода, известен на обеих ступенях эволюционного развития.

Стремление в наше время объяснять возникновение института верховной власти на базе историософии XVIII в. наносит большой ущерб исторической науке, поскольку ложится камнем на пути дальнейшего развития потестарной мысли и делает невозможным использование в исследованиях по древнерусской истории современных достижений при изучении генезиса и эволюции института верховной власти, что приводит или, фактически, привело к стагнации в этой области.

2. Но теория Общественного договора - не единственный пережиток давних времён в идейном багаже сторонников концепции «Князя по найму». И здесь своевременно отметить, что сложность признать наличие института верховной власти в архаичных обществах существует для этих авторов только относительно древнерусской истории, т.е. их догматизм весьма селективен. В приводимой статье Е.А. Мельниковой рассматриваются события, связанные с историей дипломатических отношений между правителями Южной Ютландии и Франкским государством,  а также – с набегами викингов на Атлантике и Британских островах, что сопровождается оценками и социально - политического развития южнодатских конунгств с конца VIII в. В контексте этих событий она без запинки использует такие понятия как «собственные династии правителей в Южной Дании», «конунги Хедебю»³⁴, приводя данную титулатуру без особых разъяснений. Но как быть читателю? Читатель уже подпал под обаяние идеи, что институт наследной власти возникает из пепла хаоса межплеменных усобиц великой силой договора, и поэтому задаётся законным вопросом: а как возникли, в таком случае, институты королевской власти в тех же южнодатских социально-политических организациях, упоминаемых в статье? Поскольку Е.А. Мельникова в своей статье соединяет в одних рамках историю взаимоотношений Южной Ютландии с Франкской империей , историю викингских походов на запад и политогенетические процессы в древнерусской истории IX в. , то это даёт нам право предположить, что, например, институт конунгов Хедебю возник также как институт княжеской власти в Приильменье, т.е. как результат договоров южноютландских правителей с Карлом Великим. Но только напрасно мы будем утруждать себя подобными предположениями: на их пути немедленно встанет препятствие в форме другой утопии, которой подвержены сторонники концепции «Князя по найму», а именно, вышеупомянутого готицизма.

От готицизма, от идеализции прошлого готов и так называемого готско – германского начала, якобы результате своих завоеваний создавшего государственность во Франции и Англии, а также породившего монархический принцип, который и перешёл от «германцев» к «славянам» (см. выше Х. Харткнох, Г. Добнер), унаследована современными норманистами внутренняя убеждённость в том, что институт верховной власти и вообще феномен королевской (княжеской) власти зародился из  исконных фибров готско – германского начала, адекватного «скандинаво – норманскому», а в летописном Словенском княжестве данный институт явился в результате влияния экзогенного фактора в лице того же германско-норманского начала и воплотился в жизнь через таинство, сопровождавшее здесь явление викингского вождя неустановленного происхождения. Звучит слишком надуманно? Увы! Идеалы готицизма, зародившегося в то время, когда люди ещё верили, что земля плоская, пустили очень цепкие корни в западноевропейском сознании и влияли на западноевропейскую мысль в течение длительных периодов.

Важно знать, что укоренению среди советских исследователей идеи приоритета гото – германского или норманского фактора  при образовании государств  сильно содействовала статья К. Маркса «Тайная дипломатия XVIII в.», написанная в конце 50-х годов XIX в., однако в полном виде опубликованная лишь после его смерти, в 1899 г., но так и не включенная ни в одно из собраний сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, изданных в советское время³⁵. В этой статье К. Маркс предпринял краткий экскурс в историческое прошлое России, и единственным автором, на работы которого он при этом опирался, был А. Шлёцер³⁶. Отрывок из статьи К.Маркса, приведённый в «Примечаниях», - типичный образчик исторического наследия готицизма в XIX в., продолжавшего верить, что готско – германские завоевания заложили основы европейской государственности. А статья Е.А. Мельниковой – точный сколок взглядов, изложенных в «Тайной дипломатии XVIII в.». У Маркса мы видим рассуждение о древнерусской государственности как результате норманского завоевания в форме «примитивной организации», и Е.А. Мельникова в унисон этому убеждает нас в том, что события летописного сказания о Рюрике происходят «на фоне скандинавского присутствия в Ладожско – Ильменском регионе» и отражают факт обращения к «одному из сильных викингских отрядов, возможно уже обосновавшемуся в округе...» как средству «...формирования властных институтов...»³⁷ ; Маркс выражает уверенность в том, что «...как в России, так и в Нормандии....походы первых Рюриковичей и их завоевательная организация ни в чём не отличалась от норманнов в других частях Европы...» и что «...образование государства в империи Рюриковичей носило исключительно готский характер...». Аналогичной уверенностью в политогенетической плодоносности норманского начала как единственного чудесного возбудителя древнерусской государственности пронизана и статья Е.А. Мельниковой (также, впрочем, как и другие её работы). Она также не видит разницы между Русью и Нормандией, проводя, например, прямые параллели между призванием Рюрика в князья на словенский престол и между договорным урегулированием отношений короля франков Карла Простого в X в. с Роллоном (Хрольвом), ставшим основателем герцогства Нормандия³⁸. Сходство между этими столь разнородными работами, хронологически отстоящими друг от друга более, чем на полторы сотни лет, может быть объяснено только тем, что обе рождены одним  источником, т.е. утопическими идеями готицизма. Свидетельством утопической природы этих взглядов служит неспособность их сторонников выйти за пределы идеологии XVI-XVIIвв. Утопия не обладает способностью саморазвития, обеспечивающего движение от старого к новому, а лишь воспроизводит самоё себя. Сравнение исторического пассажа из статьи К.Маркса с концепциями Е.А.Мельниковой – наглядный тому пример: норманистские взгляды бредут по кругу и лежат камнем преткновения на пути развития  исторической мысли.

3. Ибо если мы обратимся к фактам, то увидим, что не имеется ни малейших данных ни в русских, ни в скандинавских источниках, которые позволяли бы проводить аналогии между призванием Рюрика и договорами с викингскими отрядами из французской истории (или английской, примеры из которой также присутствуют в статье Е.А. Мельниковой), но Е.А. Мельникова полагает, что материала западноевропейской истории с избытком хватает и для анализа русской истории. Договор с Роллоном первой четверти X в., также как и другие подобные документы из истории Англии и Франции, приводимые ею, ни в одном пункте не совпадают с фактами призвания варяжских князей в Новгород в 862 г. Подобные договоры заключались с предводителями военных отрядов данов или выходцев из будушей Норвегии, что бесспорно подтверждается множеством источников. Но согласно источникам, эти викинги ниоткуда не призывались, поскольку ко времени заключения договоров уже довольно длительное время находились на территории Англии и Франции, осев там в результате завоевательных походов. Договоры регулировали границы их расселения, даровали земельные пожалования, возглашали мир и вассальные отношения между отрядами викингов и, соответственно, королями франков или королями Англии, однако ни один из договоров не пытался наделить вожаков военных отрядов судебными или какими-либо другими функциями, являющимися прерогативами верховного правителя.

Сказание о призвании князей в русских летописях повествует о поисках кандидатуры князя как верховного правителя и, таким образом, представляет правоотношение, отличное от возникающего при найме каких-либо услуг. Призвание правителя «со стороны» отражало выбор родовича за пределами родовой территории, но из системы генеалогических связей. Наем иноземных отрядов наверняка пёстрой этнической принадлежности осуществлялся и великими киевскими князьями, например, Владимиром Святым и Ярославом Мудрым, примерно, в тот же исторический период, что и в Западной Европе – самое благое дело было бы для Е.А. Мельниковой взять эти факты для сравнительно - исторического анализа. Но Е.А. Мельникова не видит разницы между призванием правителя со стороны – явлением также весьма распространённым в политической практике европейских стран, примеры чему приводились в данной статье -, и наделением ленами мелких предводителей из североевропейских стран со стороны существующей верховной власти.

4. Интересно посмотреть на примере её статьи, какими доводами руководствуются сторонники концепции «Князя по найму» чтобы прийти к выводам, не подтверждаемыми с помощью источников.

Первое, что бросается в глаза - это стремление автора, с одной стороны, архаизировать эволюционную ступень, на которой находилось древнерусское княжества словен, а с другой стороны, - повысить социально – политический уровень развития политий на Ютландском полуострове, и всё это без малейших доказательств. Так, в начале статьи она декларирует, что уже «...со второй трети VIII в на юге Ютландского п-ва формируется раннегосударственное образование с центром в Хедебю... . ...в IX и на протяжении значительной части X в. существовало несколько раннегосударственных объединений со своими собственными династиями правителей: в Южной Дании с центром в Хедебю, в западной Ютландии с центром в Рибе, на о.Зеландии и др....», но через несколько страниц, а хронологически - по истечении всего полувека - Е.А. Мельникова определяет южнодатские владения уже как  «государственные образования»³⁹, т.е. под её пером переход к качественно новой форме политогенеза в южноютландском конунгстве происходит со стремительной скоростью. Более того, она подаёт читателю надежду, что нижняя хронологическая граница этих процессов может быть ещё больше занижена: «Ныне начало эпохи викингов, которая рассматривается как время не только викингских походов, но и зарождения и становления ранних государств (выделено мной), отодвигается к первой трети VIII в.»­⁴⁰  (ранее общепринятой даты 793 г.- нападение и разграбление монастыря на о. Линдисфарн – которой традиционно открываются военные походы викингов на запад⁴¹) , не приводя при этом ни одной ссылки на соответствующую литературу – кем, какими учёными рассматривается, с какого времени и на каком основании, оставляя читателя в полном недоумении. Дело в том, что в скандинавской медиевистике уже давно утвердился вполне определённый взгляд на викингскую эпоху (от 790 – х до 1100 – х годов) как догосударственный период в скандинавских странах (См. Прил. ⁴² ) . Ранее, в первой половине XX в. , действительно, доминировало представление о развитии государственности в этих странах чуть ли не с VI в. , но постепенно от этих взглядов отказались⁴². 

Е.А. Мельникова не только не даёт ссылок на литературу, но и не называет ни одного критерия или признака,  согласно которым она небольшую территорию с центром в Хедебю уже со второй трети VIII в. выделяет как «раннегосударственное образование», а не как более архаичную социально-политическую организацию, например, как догосударственное образование типа вождества⁴³. Позволю себе высказать догадку, что в своём анализе она и здесь исходит из внутреннего убеждения, питаемого вышеперечисленными утопиями: раз в западноевропейских источниках упоминаются титулы «rex Danorum», то это – государственность, пусть хоть и ранняя, чтобы отдать дань современным концепциям о раннем государстве. Но ведь в источниках говорится и о древнерусских князьях до прихода Рюрика?! А для того, очевидно, летописные княжества и архаизируются ею: если назвать их «догосударственными», то князья автоматически отпадают. Нет государственности – нет и князей, согласно убеждению сторонников концепции «Князя по найму», а тех, которые упоминаются в источниках, следует объявить «неподлинными». «Неподлинным», фактически, объявляется и Сказание. Вот, пожалуйста: «Договор такого же типа (имеется в виду договор между Карлом Простым и Роллоном/Хрольвом – Л.Г.) , очевидно, (? – Л.Г.) стоит и за рассказом древнерусских летописей о Рюрике. ”Сказание о призвании варягов” восходит к новгородским преданиям времени, близкого к описываемым событиям, и претерпело существенные изменения в период его устного бытования.... ...”сказание о Рюрике”, характерное для скандинавской военной среды повествование о героических деяниях викингского вождя, трансформировалось в ”сказание о призвании”, центром которого был ”ряд” »⁴⁴. Есть ли у Е.А. Мельниковой хоть какое – нибудь, самое маленькое доказательство того, что летописное «Сказание» - трансформация скандинавского повествования о героических деяниях викингского вождя? Ни малейшего. Всё это – символ её пылкой веры. Но у этого символа есть свой прототип. Последнее высказаваеие Е.А. Мельниковой обнаруживает прямую генетическую связь с уже упоминавшимся рудбекианизмом и шведской «гипербореадой», которые также питались горячей верой в то, что мифы о гипербореях – это трансформация древнешведской истории, которая претерпела изменения «в период её бытования»  в древнегреческих источниках от Геродота до Диодора Сицилийского⁴⁵.

Изложенное в статье подводит к следующим выводам.

- Норманистская концепция, толкующая летописное «Сказание о призвании варяжских братьев» не как призвание законного князя Рюрика на опустевший княжеский престол в княженье словен, а как приглашение по договору безродных скандинавских наёмников славянскими и финскими племенами северо – запада Восточной Европы, является реликтом целого ряда западноевропейских утопий XVI – XVIII вв. : готицизма, рудбекианизма, теории Общественного договора – и следовательно сама выступает как утопический казус.

- Сторонники этой концепции, которая в статье получила название концепции «Князя по найму», всегда отдавали приоритет догмату перед источниками и строили свои умозаключения не на источниках, а вразрез с ними.

- Но сейчас концепция «Князя по найму» вступает в противоречие и с результатами развития общетеоретической мысли. Отрицание княжеского происхождения Рюрика у сторонников этой концепции исходило из представления о том, что возникновение института княжеской власти неразрывно связано с государственностью. В последние десятилетия получили развитие теории поэтапного развития позднепервобытного общества (теория вождества) , которые показывают, что верховная власть, носящая наследный и сакрализованный характер, появляется в недрах первобытного общества, т.е. в догосударственную эпоху. Легитимность правителя уже с глубокой древности обосновывалась принадлежностью к системе генеалогических связей, которая обеспечивалась либо родственной связью с мужскими или женскими предками правящего рода, либо юридическим актом/ритуалом усыновления, брака и т.д. Традиция наследования власти учитывала две линии: материнскую и отцовскую, а данная амбилинейность порождала практику призвания правителя «со стороны», т.к. браки между различными правящими родами создавали разветвлённую систему междинастийных связей. Иными словами, теория возвращает Рюрику его наследный княжеский титул, который концепция «Князя по найму» , под влиянием утопий, незаконно отторгла.

- Зародившись в древности, институт верховной власти – княжеской/королевской - был связан с культам предков выделившегося в социуме правящего рода, что определяет его сакрализованность, а также автохтонность, хотя, как было сказано выше, он был связан с другими странами через междинастийные браки. Концепция «Князя по найму» лишает древнерусскую потестарную традицию не только генезиса, но и сакральных характеристик. Под пером современных исследователей первые князья Рюриковичи выступают, с точки зрения сакральной, совершенно обезличенными, хотя важность  религиозного фактора в обществе, начиная с глубокой древности, общеизвестна.

- Сторонники концепции «Князя по найму» постоянно смешивают факты найма военных отрядов, осуществлявшиеся повсеместно верховной властью в различные исторические периоды и в различных странах, и практику призвания правителя «со стороны» для поддержания преемственности верховной власти на основе обычая и закона. Основу их аргументации составляет толкование слова ряд как договор из фразы Ипатьевской летописи: «....иже бы володел нами и рядил по ряду по праву» , хотя такое толкование не вписывается в контекст летописи. Само по себе слово “ряд” очень многозначно. Оно восходит к архаичному индоевропейскому корню ”rt”, образовавшему одно из ключевых понятий ещё в ведийской модели мира rta/rita – основной закон мироздания⁴⁶. Этот изначальный термин, трансформируясь и переосмысливаясь в процессе разделения древней индоевропейской общности, стал лоном для целого ряда понятийных систем в различных индоевропейских языках и породил за тысячелетия целый спектр понятий, где просматриваются как скалярные значения (наряд, т.е. власть), так и векторные: очередность, череда, ряд чисел и т.д. Контексту упомянутого летописного фрагмента принадлежат синонимы именно векторного значения “ряд”, поскольку это делает контекст логичным и осмысленным: облеченные полномочиями представители словенского княжения принимают решение подобрать кандидатуру правителя с титулом князя на основе легитимности («иже бы володел нами и судил по праву») и согласно очередности в системе генеалогического родства («иже бы володел нами и рядил по ряду по праву»).

- Требование принадлежности к правящему роду была обязательной независимо от того, был ли кандидат призван в страну или явился туда как завоеватель. В статье показано, что, например, Роллону для легитимации его владельческих прав потребовались браки: сначала с дочерью представителя местной знати, а затем - с дочерью короля; Хенгисту для реализации его претензий на власть помог брак его дочери с верховным правителем Вортигерном и апеллирование к традиционному праву называться отцом верховного правителя.

- Сторонники концепции «Князя по найму» не учитывают как особенностей исторической эпохи, к которой относится Сказание о призвании Рюрика, так и достижений современной науки в области исследования института верховного правителя в догосударственных обществах, что обусловливает стагнацию в изучении всего комплекса проблем, связанных со Сказанием о призвании Рюрика.  

 

Примечания

¹ Дубов И.В., Кирпичников А.В., Лебедев Г.С. Русь и варяги (русско-скандинавские отношения домонгольского времени) // Славяне и скандинавы.- М.,1986. С. 189–194; Кирпичников А.Н. «Сказание о призвании варягов». Анализ и возможности источника // Первые скандинавские чтения. - СПб,1997. С. 7-15; Его же. Сказание о призвании варягов: Легенды и действительность // Викинги и славяне. Ученые, политики, дипломаты о русско-скандинавских отношениях. - СПб, 1998. С. 31-38; Котляр Н.Ф. Древнерусская государственность. - СПб, 1998; Мельникова Е.А. Рюрик, Синеус и Трувор в древнерусской историографической традиции // ДГВЕ 1998 г. Памяти чл. – корр. РАН А.П.Новосельцева. - М., 2000. С. 143, 152-154, 158; Её же. Историческая память в устной и письменной традициях (Повесть временных лет и «Сага об Инглингах») // Древнейшие государства Восточной Европы. 2001г. - М., 2003. С. 62–63; её же. Рюрик и возникновение восточнославянской государственности в представлениях древнерусских летописцев XI – XII вв. // ДГВЕ, 2005; Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. ”Ряд” легенды о призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования 1990 г. - М., 1991. С. 219–229; Они же. Легенда о призвании варягов и становление древнерусской историографии // Вопросы истории. 1995, №2. С. 44–57; Носов Е.Н. Первые скандинавы в Северной Руси // Викинги и славяне... . С. 65–66; Петрухин В.Я Начало этнокультурной истории Руси IX – XI вв. - Смоленск; М., 1995. С. 116–128; Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. - М., 2004. С. 257, 263 и др.Пчелов Е.В. Генеалогия древнерусских князей. - М., 2001. С. 43–60; Свердлов М.Б. Дополнения // Повесть временных лет. Подготовка текста, перевод, статьи и комментарии Д.С.Лихачёва / Под ред. В.П.Адриановой-Перец. Изд. 2-е исправленное и дополненное. Подгот. М.Б.Свердлов. - СПб.,1996; С. 596; Свердлов М.Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси VI – первой трети XIII вв. - СПб, 2003;

² Грот Л.П. Как Рюрик стал великим русским князем? Теоретические аспекты генезиса древнерусского института княжеской власти // История и историки.2006. Историографический вестник. - М. Наука, 2007. С. 72-118; её же. Имена древнерусских князей: к проблеме сакрального и династийного принципов именословов // Древняя столица: история и современность. Владимирские чтения. – Владимир, 2006. С. 17-41. Изд. 2-е,  2007 г. С. 21-49; её же. Начальный период российской истории и западноевропейские утопии // Прошое Новгорода и Новгородской земли: Материалы научных конференций 2006-2007 годов. – Великий Новгород, 2007. С. 12-22.

³ Баум Р. Ритуал и рациональность: корни бюрократического государства в Древнем Китае // Раннее государство, его альтернативы и аналоги. – Волгоград ,2006. C. 244-266;

Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. - М., 1970; Жуков Е.М. Очерки методологии истории. - М., 1980; Неусыхин А.И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родоплеменного строя к раннефеодальному (на материале истории Западной Европы раннего средневековья) // Проблемы истории докапиталистических обществ. - М., 1968; С. 596-617; Крадин Н.Н. Вождество: современное состояние и проблемы изучения // Ранние формы политической организации. -  М. 1995. C. 11 – 61; его же. Имперская конфедерация хунну: социальная организация суперсложного вождества. // Ранние формы социальной организации. - Санкт-Петербург, 2000. С. 195-223; Крадин Н.Н., Скрынникова Т.Д. Империя Чингис - хана.- М. , 2006. С. 281 – 417; Попов В.А. Этносоциальная история аканов в XVI – XIX вв. М., 1990; его же. Политогенетическая контроверза: параполитейность и феномен вторичной государственности. // Ранние формы политической организации. – Санкт-Петербург, 1995. С. 188-204; Сакрализация власти в истории цивилизаций. Ч. I-III. – М., 2005; Скрынникова Т.Д. Харизма и власть в эпоху Чингис – хана. - М., 1997; Claessen H.J. Was the State Inevitable? // Social Evolutin & History. 2002, vol.1, № 1; Claessen H.J., Oosten J.G. (eds.) Ideologi and the Formation of Early States. Leiden, 1996; Claessen H.J., P. Skalnik (ed.) The Study of the State. - The Hague, 1981; Earle T. (ed.) Chiefdoms: Power, Economy and Ideology. Cambridge etc. , 1991; Skalnik P. Chiefdom: A Universal Politikal Formation? // Focaal. 2004, vol.43, № 1

⁴ Монтэ П. Египет Рамсесов. - М.,1989. C.286

⁵ Латышев В.В. Известия древних писателей, греческих и латинских о Скифии и Кавказе. Т. I. Греческие писатели. - Санкт – Петербург, 1890. С. 11-12

⁶ Ohlmarks Åke. Fornnordisk ordbok. Kristianstad, 1975

⁷ Ohlmarks Åke. Alla Sveriges kungar. Malmö, 1979. S. 25.

⁸ Gahrn L. Sveariket i källor och historieskrivning. - Göteborg, 1988; Lindkvist Thomas. Gotland och Sveariket. // Gutar och vikingar. - Stockholm, 1983; Idem.Plundring, skatter och den feodala statens framväxt. Organisatoriska tendenser i Sverige under övergängen från vikingatid till tidig medeltid. – Uppsala, 1995; Idem. Svensk medeltidsforskning. Tvärvetenskap och problem. Mediaevalia Fennica. – Historiallinen Arkisto 96. Helsinki 1991; Lindkvist Thomas - Sjöberg. Det svenska samhället  800 - 1720. Lund, 2003;

⁹ Lagerqvist L.O. Sverige och dess regenter under 1000 år. - Norrtälje, 1976. S. 39-83; Idem. Sveriges regenter. Från forntid till nutid. Stockholm, 1997. S. 30-67; Ohlmarks Åke. Op. cit. S. 18-43.

¹⁰ Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. // Издание подготовили Бобович А.С., Михайлов А.Д., Ошеров С.А. М., 1984. С. 68 – 69,180 – 181.

¹¹ История средних веков. От Карла Великого до Крестовых походов (768 – 1096 гг.). - М., 2001. С. 164-172

¹² Глазырина Г.В. Исландские викингские саги о Северной Руси. – М., 1996. С. 51-53.

¹³ Höjer T. T:son. Carl XIV Johan. Kronprinstiden. - Stockholm, 1945; Lagerqvist L. O. Sveriges regenter. Från forntid till nutid. - Stockholm, 1997. S. 330 – 336.

¹⁴ Nordisk familjebok. Encyklopedi och konversationslexikon. Bd.10. – Malmö, 1952. S. 658.

¹⁵ Карамзин Н.М. История государства Российского. – М., 1989. Примечания к т. V, с. 19; Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. – М., 1960. Т. 3, с. 252-253, c.262; Nordisk familjebok…B.11, s. 303

¹⁶  Считаю нужным привести фрагменты из источников по этому поводу, поскольку в них есть отзвук сведений, важных и для общей темы данной статьи – о Рюрике и его отчине, откуда он был призван. У С.М. Соловьёва читаем следующее: «...в 1390 г. трое бояр великокняжеских привезли невесту в Москву из-за моря, от немцев, по выражению летописца, т.е. из владений Ордена, где жил тогда Витовт» (Указ.соч. Т.4, с. 371). У Н.М.Карамзина приводятся и конкретные цитаты: «Къ В.К.Витовту въ Немцы, въ Марiинъ городокъ (Марiенбургъ) прiидоша послы изъ града Москвы, просяще дщери его за В.К.Василья Дмитрiевича. Витовтъ же даде дщерь свою Княжну Софья за В.К. Московского, и отпусти ю изъ града изъ Марiина...см. Хронику Стриковского, кн. XIII, гл. 8) ”из града Гданьска, и поидоша вси корабли за море, и прiидоша ко граду Пскову...» (Указ. соч. Примечания к т. V. С. 62 ). Противоречия в указания источников нет, поскольку Мариенбург/Малборк находился в нескольких километрах от Гданьска/Данцига, откуда и отчалили корабли с невестой для московского князя. Для данной статьи важно отметить, что в приведённых более поздних источниках приводится точная локализация таких летописных координат как «из немец», сменивших «из варяг»  древнерусских летописей, а также - более неопределённых как «за море» / «из-за моря», т.е. координат, определяющих местность, откуда прибыл Рюрик с братьями. «Из немец», как бесспорно видно из приведённого, означает земли Тевтонского ордена. Создание Ордена изменило всю обстановку в южнобалтийских землях, что отразилось и на лексике источников: в русском летописании прежнее выражение «из варяг» было заменено на выражение «из немец».  Из приведённого явствует также, что летописное «за море», «за морем»  нельзя по–детски буквально воспринимать как «с противоположного берега моря», в чём пытаются уверять норманисты, вслед за Г.Ф. Миллером и А.Л.Шлёцером. Гданьск или Данциг были «заморьем» относительно Пскова и Новгорода, т.е. территориями, сообщение с которыми осуществлялось морским путём. Понятие «заморские» земли сделалось постепенно синонимом «заграничные» или «иностранные», как убедительно доказывает В.В.Фомин. См. об этом: В.В.Фомин. «За море», «за рубеж», «заграница» русских источников // Сб. РИО. Т. 8 (156). – М., 2003. С. 146 - 168

¹⁷ Lagerqvist L.O. Sverige och dess regenter under 1000 år. – Norrtälje, 1976. C. 157-159

¹⁸ Königsfeldt J.P.F. De nordiske rigers kongeslegter. - Köbenhavn,1856. S 9-91.

¹⁹ Thomas Friedrich. Avitae Russorum atqve Meclenburgensium Principum propinqvitatis seu consanguitatis monstrata ac demonstrata vestigia.- Rostock, 1717. S. 

²⁰ См. об этом подробнее: Фомин В.В. Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. – М., 2005. С. 23 – 34, с. 52; Latvakangas Arto. Riksgrundarna. – Turku, 1995. S. 117 

²¹ См. об этом подробнее: Грот Л.П. Гносеологические корни норманизма // Вопросы истории, 2008, № 8. С. 111 – 117; Фомин В.В. Начальная история Руси. – М., 2008. С. 8 – 24. 

²² Rudbeck O. Atlantica. Uppsala. I (1937). S.324 – 325

²³ Мыльников А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. – Санкт-Петербург, 1996. С. 22, 39 – 41

²⁴ Latvakangas Arto.  Op. Cit. S. 95 ; Nordström  Johan. De yverbornes Ö. Till Atlanticas förhistoria. – Stockholm, 1934. S. 98 – 99).

²⁵ Svennung J.  Zur Geschichte des Goticismus. – Stockholm, 1967. S.56

²⁶ Hartknoch Ch. Alt- und neues Preussen oder Preussischer Historien zwey Theile. – Frankfurt, Leipzig, 1684. S. 232 - 233

²⁷ Мыльников A.С.  Указ. соч. С. 234

²⁸ Мельникова Е.А. Укрощение неукротимых: договоры с норманнами как способ их интеграции в инокультурных обществах // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. 2 (32). С. 12 – 26; её же. Рюриковичи и российская государственность. – М., 2008.

²⁹ Её же. Указ.соч. С. 24

³⁰ Её же. Указ.соч. С. 25

³¹ См. об этом, например, Раннее государство и эволюция. // Раннее государство , его альтернативы и аналоги. Под ред. Гринина А.Е., Бондаренко Д.М., Крадина Н.Н., Коротаева Д.В. – Волгоград, 2006. С. 15 - 52

³² Миллер Г.Ф. О народах, издревле в России обитавших. С немецкого на Российский язык переведено Иваном Долинским. СПб, 1773. C. 91 – 92

³³ Шлёцер А.Л. Нестор. Русские летописи на древле – славенском языке, сличённые, переведённые и объяснённые Августом Лудовиком Шлёцером. СПб, 1809. Т. I. С. 304 – 306, 420.

³⁴ Мельникова Е.А. Указ.соч. C. 12 - 13

³⁵ Marx Karl. 1700 – talets hemliga diplomati. Värnamo, 1990. S. 6

³⁶ Вслед за Шлёцером К. Маркс рассматривал начало русской истории как «...естественный результат примитивной организации норманского завоевания, вассалитет без ленов или лены, представленные только данью, где необходимость новых завоеваний поддерживалась постоянным притоком новых ва_­ряжских искателей приключений, которые жаждали почестей и добычи. Если предво­ди­тели пытались приостановиться, то их верные сподвижники вынуждали их двигаться даль­ше. И как в России, так и во французской Нормандии наступал такой момент, когда предводи­тели посылали своих распущенных и ненасытных соратников на новые завоева­ния уже с одной-единственной целью, только чтобы избавиться от них. Завоевательные походы пер­вых Рюриковичей и их завоевательская организация ни в чём не отличались от норманнов в других частях Европы. Можно было бы возразить, что победители и побеж­дённые сли­лись воедино в России быстрее, нежели в других областях, завоёванных скан­динавскими варварами, что предводители очень скоро смешались со славянами, каковое видно из их браков и их имен. Но надо помнить, что  сподвижники этих предводителей, которые составляли как их охрану, так и их совет, продолжали состоять исключительно из варягов, что и Владимир, олицетворявший собой пик развития готской России, и Ярослав, олице­тво­рявший начало её конца, сидели на её троне силой варяжского оружия ... В пери­од прав­ления Ярослава господство варягов было подорвано, одновременно с чем исчезают завоевательские устремления первого периода и начинается закат готской России. Исто­рия этого заката показывает ещё более отчётливо, что завоевание и образование государства в империи Рюриковичей носило исключительно готский характер». (Ibid. S.131 – 133)

Из этого отрывка видно, что значительная часть положений норманизма советского времени – это простое тиражирование высказываний К. Маркса. Естественно, его статья была хорошо известна российским историкам марксистского направления уже в дореволюционный период. И вряд ли кто может усомниться в том, что она, сделавшись неотъемлемой частью марксистской догматики, оказала значительное влияние как на ис­ториков-марксистов дореволюционного периода, так и на развитие советской историической науки. Так, М.Н. Покровский (1868 – 1932), представитель социалистического направления русской исторической науки начала XX в., в своих работах, написанных с позиций марксизма, не только повторил слова К. Маркса о норманском завоевании, но и использовал аргументацию К. Маркса о готском / норманском завоевании как решающем факто­ре общеевропейского политогенеза. Отсюда и исходят рассуждения М.Н. Покровского о том, что Киевская Русь не была результатом «внутреннего местного развития», а явилась след­ствием «внешнего толчка, данного движением на юг норманнов» (См. Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен. Т. I – М., 1910. С. 58-59). Этот ход рассуждений о ведущей роли внешнего фактора в становлении Древнерусского государства, идущий от выродившегося на сегодня готицизма, сохраняет свой наступательный заряд благодаря марксистской консервации  и в работах ряда современных авторов, отстаивающих при­оритет экзогенных факторов на ранних этапах становления русской государственности, примером чего служат, в частности, концепции Е.А. Мельниковой (См., также Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. – М., 2004. С. 325 и др.). Но Маркс не был историком, собственных исследований русской истории он не предпринимал. Он просто повторил слова А. Шлёцера, подкрепив их германоцентристской аргументацией, выработанной «индогерманистикой», сформировавшейся к середине XIX в. в русле того же готицизма и ставшей привычным элементом западноевропейской обшеобразовательной программы того времени.  Однако и А. Шлёцер не строил своих выводов о норманском завоевании Восточной Европы на реальных свидетельствах источников: его взгляды восходили к рудбекианизму и утопизму эпо­хи Просвещения.

³⁷ Мельникова Е.А. Указ. соч. С. 24

³⁸ Её же. Указ. соч. С. 23

^39­  Её же. Указ. соч. С. 12, 17.

⁴⁰ Её же. Указ. соч. С. 13

⁴¹ Bröndsted Johannes Vikingarna hemma och i härnad. Första svenska upplagan 1962. Fjärde tryckningen 1992. – Stockholm, 1992. S. 28

⁴² Историография этого вопроса имеется, например, в работе шведского историка Томаса Линдквиста: Lindkvist Thomas. Plundring, skatter och den feodala statens framväxt. Organisatoriska tendenser i Sverige under övergången från vikingatid till tidig medeltid. – Uppsala, 1995. S. 1-13. Взгляд на викингский период как на догосударственный сохраняется и в одной из последних работ указанного автора, написанной совмество с М.Шёбере : Lindkvist Thomas, Sjöberg Maria. Det svenska samhället. 800 – 1720. – Lund, 2006. S. 15 – 42.

⁴³ Как сказано в статье, Е.А.Мельникова, оперируя такими категориями, как «раннегосударственное образование», «раннее государство», не приводит никаких характеристик или признаков, из которых она  исходит. А это очень важно, поскольку вся тематика политогенеза и критериев государственности относится в наши дни к области остроактуальных и дискуссионных проблем, причём - не только в российской науке, как реакция на постсоветскую ситуацию, но и в международных научных кругах. См. об этом: Раннее государство, его альтернативы... В этом сборнике, где представлены статьи ведущих исследователей в области проблемы генезиса государства из России, Западной Европы и США, подчёркивается: «Проблемы формирования и эволюции раннего государства остаются в числе тех, вокруг которых продолжают кипеть дискуссии. А многочисленные исследования всё очевиднее демонстрируют, что существовало большое разнообразие как путей движения к государственности, так и самих типов архаических государств.... Большие расхождения существуют и по поводу критериев государственности. Современные исследователи выделяют различное число признаков, которые могут свидетельствовать об отличии государства от предшествующих форм...» (Указ соч. С. 7) У Л.Е. Гринина находим следующее определение раннего государства: «Достаточно общепризнано, что догосударственное общество для своего преобразования в государство должно обладать определённой численностью населения, необходимой социокультурной сложностью и возможностью производить значительное количество прибавочного продукта... Раннее государство – это категория, с помощью которой описывается особая форма политической организации достаточно крупного и сложного аграрно – ремесленного общества (группы общества, территорий), определяющая его внешнюю политику и частично социальный и общественный порядок; эта политическая форма есть в то же время отделённая от населения организация власти...» ( Гринин Л.Е  Раннее государство и его аналоги. // Раннее государство, его альтернативы... С. 85 – 87). Данная формулировка категории раннее государство, является наиболее общепринятой. Сходное понимание её находим, например, у Томаса Линдквиста, занимающегося исследованием проблем зарождения и развития шведской государственности. Т. Линдквист также пользуется понятием раннее государство и оговаривая, что оформление государственности включает такой критерий как создание «...территории под властью единого политического руководства...», отмечает, что в Швеции только со второй половины XIII в. «королевская власть стала выступать как носительница или представительница относительно сложной формы политической организации – государственной власти», и что те признаки, которыми характеризуется раннее государство, складывались в Швеции в период XI – XIV вв. , т.е. в послевикингский период . Эти же взгляды развивает он и в одной из своих последних работ, написанной совместно с Марией Шёберг. Опираясь на ”Житие Святого Ансгара», епископа Гамбурга и распространителя христианства в Северной Германии, Дании и Швеции, побывашего в 830 г. со своей миссией в Бирке и запечатлевшего социальные и политические отношения у свеев, Т.Линдквист пишет, что территория свеев состояла из целого рядя мелких владений, не имевших определённой структуры или иерархии, властные полномочия короля были ограничены народным собранием; какой-либо централизованной или верховной королевской власти не существовало, в силу чего невозможно определить степень её влияния на жизнь общества. Примерно такую же картину, подчёркивает Т.Линдквист, рисует нам и хронист Адам Бременский в 1070 г. по прошествии более, чем 200 лет (Thomas Lindkvist. Plundring, skatter ... . S. 4 – 12; Thomas Lindkvist, Maria Sjöberg. Det svenska samhället... . S. 23-33). Из этого видно, что процесс политогенеза у свеев шёл медленно. Согласно же распространённому в науке мнению, конкретно выраженному датским исследователем викингского периода Брёндстедом, политическое развитие у свеев, особенно оформление института верховной королевской власти, опережало развитие аналогичных процессов на территориях современных Дании и Норвегии: «Швеция вне всякого сомнения занимает лидирующее положение...Королевская власть в Швеции была старейшей и сильнейшей в Скандинавии». (Johannes Bröndsted. Vikingarna hemma ... . S. 17) Другое дело, насколько вышеприведённое мнение сформировалось под влиянием рудбекианизма, навеянного фантазией об идентичности свеев и гипербореев, но это – не моя проблема. Раз норманисты придерживаются подобного мнения, то и мы имеем право опираться на него в политогенетическом анализе. С другой стороны, норманисты склонны рассматривать социально-политическое развитие в скандинавских странах викингского периода как единое целое, манипулируя  такими терминами как «скандинавы» и «норманны», что также даёт нам право воспользоваться  характеристиками социально-политической организации у свеев для полимизирования со статьёй Е.А.Мельниковой.

⁴⁴ Мельникова Е.А. Укрощение неукротимых….С. 23 - 24

⁴⁵ См. подробнее: Грот Л.П. Гносеологические корни....

⁴⁶ Бойс Мэри. Зороастрийцы. Верования и обычаи. М., 1988. С. 15-16; Серяков М.Л. «Голубиная книга» - Священное сказание русского народа. М., 2001.С. 53, 500-584.