Журнал «Золотой Лев» № 277-278 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

К. Кокшенёва

завкафедрой журналистики Института бизнеса и политики,

доктор филологических наук

 

Нужна культура и воля государства[1]

 

 

Пространство человека и пространство культуры начиная с 1991 года из кризиса не выходило.

Два Госсовета было посвящено культурной политике, последний из которых был связан с достойной и нужной темой сохранения культурного наследия — исторических памятников и ценностей. Но для кого мы будем сохранять эти ценности? Чтобы что-то сохранить, нужно понимать ценность того, что ты сохраняешь! А чтобы понимать значение сохраненной ценности, нужно действительно обладать высоким культурным статусом. Вот тут-то и начинаются серьезные проблемы. Причем без решения их никогда не будет никакого подъема экономики, не будет инноваций и модернизаций страны. Все упирается в те концепции человека, которые нам давала именно культура, отражая или планируя ту или иную “матрицу человека”.

Со всей уверенностью можно сказать одно: главные силы либеральных, передовых деятелей культуры, поддержавших и расстрел Верховного Совета в 1993 году, и все ельцинские победы в течение двух десятилетий, были брошены на ликвидацию советского проекта в культуре[2]. И это вполне удалось — всё ликвидировали, и настолько старательно, что вызвали естественное удивление и протест поколений новых, повзрослевших в последнее десятилетие. Из элементарного чувства справедливости они готовы уже стать и соцреалистами. Между тем вся организационная, техническая и производственная база союзов писателей, художников, кинематографистов, все театры — все это было наследием советского времени. И только тут в культуре было “как везде” — усиленная эксплуатация нажитого другими добра. В общем, если в 90-е годы нужно было кричать “Долой великую литературу!”, “Великое кино — советская ложь!” и т. д., когда слово “великость” опасно было произносить, то в нулевые, напротив, все захотели возродить прежние величины — “великую духовность” и т. д. Увы, результатом стала абсолютная стагнация культуры. Новый застой.

С другой стороны, культура стремительно превращалась в территорию лавочников, торжище рыночной продукции. И этим процессом были захвачены академические театральные сцены, практически все издательства, кинопрокат, выставочные площадки. Все серьезное, консервативное, глубоко мыслящее, то есть подчиненное законам некоммерческого воодушевления, — все это было нагло вытеснено, скомпрометировано, обращено в нищету и маргинальность. Но именно здесь, среди тех, кто мыслил и страдал и даже просто в упрямом стоянии не позволял перейти себе границу, отделяющую культуру от антикультуры, — именно здесь сохранялось и развивалось то, что сейчас должно быть востребовано, если мы хотим модернизации. Модернизации, невозможной без участия качественной человеческой личности, способной сознательно ставить перед собой задачи и творчески решать их. Когда схлынет накипь рынка, то станет ясно, что именно люди, отстаивающие культурную доминанту, могут предъявить нашим соотечественникам, желающим оставаться в культурном поле и, естественно, миру, высокой пробы культурный продукт.

Государственная власть говорит и действует устами и руками своих чиновников. А чиновники между тем финансировали тех, кто чувствовал не боль времени, а “вонь времени” — культуру разложения и смерти, животных инстинктов и бездумного гламура, постмодернистских игр в деконструкцию и смакование чернухи.

В культуре двадцать лет работал ликвидаторский проект, шла зачистка следов советизма, но, как оказалось, ценностей и смыслов настоящей русской культуры. Уничтожить их совсем уж не смогли, но носители их были вытеснены в область нищеты и общественного презрения. Как горько признавался А. Зиновьев (“Метили в социализм, а попали в Россию”), так и наши “авангардисты” из чиновников и творческих деятелей метили в “совка” и советское искусство, а уничтожили высокое представление о культуре и человеке. Трудно вспомнить иные какие-либо времена такого культурного отступничества и культурного поражения, как это было в последнее двадцатилетие[3].

Безусловно, обновление русской идеологии и русской культуры было необходимо. Но обновление может быть подлинным (не отрывающимся от корней) и гибельным. Наш вариант был вторым — вариантом культурного одичания и варварства. Обществу, которое мы построили, никакая культура, кроме массовой и ширпотреба, не нужна! Не нужна сложная культура, не нужна национально-значительная, не нужна существенно-объединительная...

Культурный тупик, в который привел вариант культурного упрощения, сегодня очевиден многим. И выходы предлагаются разные.

 

О сложном человеке

 

Сейчас раздаются голоса о необходимости “сложной культуры” и “сложного человека” (см., например, “РФ сегодня”, № 3). Но понимается эта сложность (во всяком случае, в либеральном лагере) специфически. Идеологами сложности выступили Даниил Дондурей и Кирилл Серебренников, и теперь их идеи активно обкатываются в общественном сознании посредством прессы и ТВ.

Как означенные авторы описывают сложность? В сущности, сложность для них сконцентрирована в особых креативных зонах — авторского кино, элитарного театра, где постепенно растет и ширится потребитель сложного. Но сколько нужно десятилетий или столетий, чтобы вырастить таким элитарным способом хотя бы 25 процентов населения? И вообще, сколько нужно “сложной культуры”, чтобы работа “на развитие человека” дала серьезные, ощутимые результаты в других областях нашей жизни?

В этих рассуждениях смущает, во-первых, установка на избранность (еще недавно, помнится, Д. Дондурей утверждал, что только 3 процента людей способны воспринимать высокое искусство), а во-вторых, отсутствие каких-либо критериев описания “сложности”. Сложной может быть и “культура гомосексуалистов”, и психика убийцы, сложным человеком может быть любой извращенец и даже при этом быть поклонником авторского кино! Ну а чем не инновационны такие формы художественной активности в современной культуре, как хеппенинг, инвайронмент, инсталляция, перформанс?! И чем не инновационны были так безжалостно потерпевшие крах новомодные (слизанные с западнических интеллектуальных площадок сборки) идеи “коллажного мышления”, “культурного бессознательного”, а также прочие “симуляционные парадигмы”. А помимо “децентрации” с этим самым человеком и культурой проделывалась “диссеминация и шизоанализ”, насаждались “фаллогоцентризм, фаллогократизм”. Все это недавно (а то и до сих пор) представлялось как культурные инновации.

В размышлениях о сложном человеке, как и во всей прогрессистской культуре последних десятилетий, мы видим сугубую боязнь — боязнь категории ценности. Без нее вообще смешно говорить о концепции личности человека. Именно здесь, в области ценностной, сегодня нужна самая открытая и самая серьезная общественная дискуссия. “Умножение” только технологичными способами “количества сложных людей в обществе” вовсе не решит автоматически множество проблем нашей жизни. Увы, элитарная школа, например, никаких проблем не решила, а про реформы в образовании уже никто, кроме чиновников, не говорит ничего хорошего.

Культурные системы — системы сложные, и решать проблему человека, конечно, следует через воспитание. Это признают и идеологи сложности, правда, воспитывать они собираются только “новых художников” и “новых посредников”: продюсеров, менеджеров, финансистов, зрителей, потребляющих сложное “новое искусство”. Путь к этому — “создание центров инновационной культуры”.

Тут мы можем сказать, что идеологи “сложного человека” обладают тонким социальным чутьем, понимают необходимость изменения ситуации и пытаются развернуть ее в “свою сторону” с надеждой на государственное финансирование. Но как грубо и самонадеянно выглядит их уверенность в непосредственной причинно-следственной связи между их групповой, элитарной “сложностью” и будущими успехами всего общества!..

Между тем, чтобы все общество было включено в инновационные процессы, чтобы человек сознательно ставил перед собой общие задачи и добровольно включался в их решение, область “культурной сложности” и центры, направленные на формирование “сложного человека”, должны включать гораздо большие гуманитарные пространства, а не сводить в очередной раз сложные процессы мышления всего лишь к интеллектуальной услуге. Ведь синонимами определения “сложный” являются “глубокий”, “тяжелый”, “трудный”.

 

Воспитатели

 

Воспитание сложно-глубокого человека — это воспитание качественной личности, личности с ее основной “способностью свободного самоопределения к нравственным целям”. Чтобы этот процесс был запущен, необходима общеобразовательная школа с национальным педагогическим идеалом. В такой школе обязательный минимум сочетается с поисками путей реализации индивидуальных склонностей человека. Такой школы нет. Идеалы не сформулированы. Между тем в русской педагогике давно известно, что воспитание личности является главнейшим элементом общественного самосохранения. Если общество (школа) не способно воспитать “истинного гражданина”, а воспитывает “расчетливого эгоиста” или “беспочвенного идеалиста” — то это и есть свидетельство несостоятельности общества. Поэтому рассчитывать, что воспитание культурой более эффективно без воспитания в школе, значит, не быть реалистами.

Так может ли современная культура выправить ситуацию и воспитать в человеке сильную, цельную личность? Нынешние мейнстримовские процессы — “чернуха и порнуха” — служат доказательством несостоятельности такой культуры, которая, безусловно, вызывает распад личности, ее вырождение и разложение. Так почему же нет никакого понимания культурной деградации последних десятилетий (с 1991 года), почему нет и оценки — жесткой, реальной, свободной — именно этого торгово-развлекательного периода нашей культуры (а снова, зоной ненависти, местом зла, откуда произрастают все современные пороки, вновь берется советская эпоха и советское наследие)?!

Сегодня по-прежнему нет интеллектуальной свободы там, где речь идет о ближайшей современности. Современности, в которой есть и такие творческие люди, которые опасаются участвовать в культурных проектах наших СМИ (особенно телевизионных), ибо не хотят поддерживать это всеобщее зубоскальство, не хотят участвовать в повальном осмеивании высокого, в травестировании и оскоплении серьезного. М. Ремизов назвал это карнавализацией интеллектуального процесса и призвал к созданию площадок, защищенных от шутов. На мой-то взгляд, не элитарная норма (3 процента), а массовая норма отсутствия смыслов в общенациональном пространстве эфира, например, имеет более значимые показатели для будущего нашего общества (как и для его депрессивного настоящего). Неудивительно, что именно в культуре не дошло дело до национальных проектов — нынешний принцип кружковщины (главный тип союзной деятельности в этой среде) сами же деятели культуры не хотят заменить ничем. И очень жаль, если принципы презумпции серьезности и новационности будут заперты вновь в некие “параллельные структуры”, дондуреевские ЦИКи.

Нам необходимо создание общего поля ценностей, которое побуждало бы людей считать Стратегию-2020, то есть государственную стратегию, своей личной задачей, своей личной деятельной целью. Пока же все, что работало, удерживало эту общую систему ценностей (“толстые” литературные журналы консервативного направления, писатели-почвенники, культурологи, историки, публицисты, имеющие национальные приоритеты), по-прежнему остается за пределами актуального культурного пространства и живет трудно, бедно, не имея доступа к общенациональному эфиру, захваченному шутами и гарсонами. Такая ситуация, еще раз подчеркну, — свидетельство тяжелейшей, чудовищной, скрытой (вот уже где заметны технологические инновации) культурной и интеллектуальной цензуры! Если есть деятели “культуры”, часами долдонящие о мещанских темах и навязывающие всем свою нетронутость культурой, то почему же при наличии тех, кто хотел бы создать пространство моральной диктатуры, диктатуры вкуса и мысли, диктатуры культуры, — почему им в этом отказано?!

Вот почему нам нужны ЦДК — центры диктатуры культуры, чтобы в них была поддержана и финансировалась государством программа “Классика” (классика — это культурный фундамент единства нации), чтобы в них создавались человекосберегающие культурные технологии (а значит, существовали бы эстетические и этические фильтры, поддерживающие вкус к личностной подлинности, целостности, нравственности, воле). Сложное должно быть доступно не элитарной группе, а как можно большим слоям населения! Увы, но в нынешних скверных условиях культурной отсталости и одичания нашего населения высокая культура (в ее редчайших классических образцах) стала, с другой стороны, роскошью. Побывать на классическом балете или в опере Большого — это уже недоступная роскошь для большинства населения.

И при этом нам упрямо долдонят, что пипл хавает только пошлую и дебильную жвачку, аншлаги и попсу, а если закрыть такие программы, то чуть ли не социальная революция произойдет. И надо же, чиновники верят и… боятся. А вы попробуйте, сделайте программы для нормальных людей, имеющих и культурный статус, и личностное достоинство! Или уверены, что такой человек будет терпелив до бесконечности?!

Все, что мы реально и не самостоятельно создали, — это общество потребления с одной маленькой позитивненькой идеологией — идеологией гламура и его глянцевого оптимизма. “Наша культура” здесь и вправду где-то на уровне “около ноля”.

Если в ближайшее время не произойдет очищение и наполнение позитивными смыслами национального эфирного пространства, если не будет активно проявлена культурная воля государства и остановлено культурное одичание наших сограждан, говорить о модернизации общества будет просто кощунственно!

Десяток лет тому назад Александр Панарин предложил принцип культурной многоукладности, он говорил о тех культурных механизмах, которые противостояли бы наглому господству рынка. Сегодня мы видим, как страшно был он прав. Но нет пророков в своем отечестве. И с гигантским опозданием, только сейчас, в пространство наших СМИ начинает пробиваться мысль, что дефицит культурной идентичности не менее опасен, чем исторической, например. Человек, не знающий, кто он и откуда, из какой истории вышел, точь-в-точь также не знает “коды” русской культуры, среди которых “концепт души” (“душа всего дороже”) был определяющим, стержневым. А радикальный разрыв с отеческим (и своей культурой) приводит, как мы видим, к тому, что уже не только экономика стала местом господства в чужих землях произведенных товаров, но и душа русского человека стала вместилищем инородных задач и “кодов”. Так происходит потеря себя — своей самобытности и духовного самостояния, которые от века были для русской культуры и истории источником силы, выковывающей наши подвиги и хозяйственные прорывы, наши инновации (открытия, дерзания) и модернизации (развитие). А подлинных интеллектуальных, творческих самобытных сил для культурного прорыва у нас по-прежнему достаточно и в кино, и в литературе, и в гуманитарных науках. Только нужно дать наконец-то и им свободу! Только нужно их наконец-то призвать на государственное служение. Вот так-то, господин Президент…

 

Рфс, №6 март 2010