Журнал «Золотой Лев» № 131--132 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

Н.Н. Слонов

 

Будущее России: логика пространства

 

Будущее нашей страны все чаще представляется исследователями как самостоятельный (или, если угодно, суверенный) российский цивилизационный проект. И все больше появляется проектов цивилизационного преобразования России: «Северная цивилизация» Вадима Штепы, «Либеральная империя» Анатолия Чубайса, проект интеллектуально-культурной сети «Новая Касталия» Александра Бузгалина, проект «Пятая империя» Александра Проханова и др[1]. Чтобы перейти к практической разработке российского[2] национального (общего для всей многонациональной России) цивилизационного проекта, нужна определенная идеологическая консолидация общества в признании его необходимости и возможности. Национальный цивилизационный проект — это осознанная и принятая обществом перспектива развития данной страны на основе понимания своей истории, это движение в будущее, опирающееся на прошлое, понятое как целое. Для консолидации российского общества в принятии и реализации национального цивилизационного проекта требуются, по меньшей мере, два предварительных условия.

1. Признание того, что предшествующее состояние общества — советский социализм (российско-советская цивилизация) имеет такие недостатки относительно требований к современному обществу, которые делают невозможным и нежелательным возврат в это состояние. Сказанное не означает огульного отрицания ценностей и достижений социализма. Наоборот, мыслится удержание и развитие «живого тела» российско-советской цивилизации, ранее скованного идеологическим и бюрократическим «панцирем».

2. Согласие с тем, что предлагаемая радикальными реформаторами альтернатива социализму — западный путь развития решительно не подходит России как несовместимый с объективными основами российской цивилизации[3]. А потому малопродуктивна — относительно потенциала страны — и эмпирически образовавшаяся сейчас несистемная «смесь» советского с западным. Она допустима и неизбежна как переходное состояние, но постепенно должна преодолеваться осмысленным системным формированием обновленной России (что мы и хотели бы назвать реализацией российского цивилизационного проекта). Но опыт, приобретенный в «нащупывании» общественного консенсуса (сегодня это всего лишь недостаточно твердый компромисс), должен быть глубоко осознан как опыт реальной практики и всемерно использован при формировании российского цивилизационного проекта.

Можно считать, что по первому пункту определенная консолидация общества достигнута. Только самые «упертые» коммунисты еще надеются на возврат в советскую эпоху[4]. Большое количество россиян[5], не удовлетворенных своим нынешним положением, хотели бы его улучшить в рамках новой реальности. Например, они недовольны своей зарплатой и многим другим в сегодняшней России, но не хотели бы вернуться в «реальный социализм» — к очередям за самым необходимым, к низкому качеству и нищенскому ассортименту товаров в советских магазинах, к всеобщей регламентации жизни из Центра, к уравниловке в оценке труда по бездушным формальным показателям, к отсутствию свободы творчества и проявлений индивидуальной и групповой (в экономике — частной) инициативы. Правда, носители разных идеологий существенно расходятся в определении того, что было хорошим и что плохим в СССР. И поэтому в обществе сейчас нет согласия в оценке явлений, так или иначе восстанавливающих ныне советские реалии или создающих их подобия.

Но сторонников следования России по западному пути развития все еще много. И на них совершенно не действуют аргументы «коммунистов» и «почвенников», опирающиеся на соответствующие идеологические основы. На «западников» можно воздействовать только их собственной логикой. Ниже мы попробуем это сделать, используя счастливое для этой цели обстоятельство. В «Новой газете» с развернутой — на четыре полосы — статьей «РФ: Идеология пространства» выступил директор аналитического Центра «Меркатор» Института географии РАН Дмитрий Орешкин[6]. Статья имеет подзаголовок «Неправительственный доклад», подчеркивающий значимость материала и ответственность, которую взял на себя автор. «Доклад» содержит аргументацию точки зрения радикальных западников в одном, но очень важном для понимания сути российской цивилизации аспекте — в отношении к огромным суровым пространствам России. В дальнейшем тексте все цитаты без указания ссылок взяты из названного материала, жирный шрифт в них автора настоящей статьи. Наша установка — говорить с оппонентами на их собственном языке — делает неизбежным обильное цитирование анализируемого материала, а формой критики — иное прочтение сказанного в том же дискурсе, или же продолжение мысли оппонента в предложенной им логике.

1. У нас самая большая и самая холодная в мире страна — 17 млн км2. «Географы считают, что семь миллионов подходят для обитания, а пять из них годны для условно-комфортного проживания». Мы не знаем, как именно считают географы, но поверим специалистам. Прочитаем сказанное чуть иначе.

На пяти миллионах квадратных километров современный комфорт создать можно, но не безусловно, а при некоторых определенных условиях. Один вариант условий очевиден: это деньги. Вложи, сколько нужно, денег — и на площади, примерно равной половине США, будет построена сплошная «рублевка». Причем вкладывать нужно существенно больше, чем вложено в обеспечение комфорта в самих Соединенных Штатах. Наши природные условия, даже в этой зоне, существенно суровее: США целиком (не считая Аляски, но о ней разговор пойдет особый) расположены южнее Волгограда, а все города-миллионники — южнее Сочи. Хотелось бы, чтобы Центр «Меркатор» провел соответствующие подсчеты и опубликовал их результаты: насколько, а может быть, во сколько раз в российскую землю надо вкладывать больше, чем в американскую, для достижения того же комфорта.

А два миллиона квадратных километров российских земель (из семи) вообще-то пригодны для обитания, но комфортные условия создать здесь нельзя, сколько ни вкладывай. Например, климат подходящий, но желаемую плотность культурного общения невозможно обеспечить ни при каких затратах. А об оставшихся десяти миллионах — почти двадцать Франций (!) — и говорить не приходится. Они, по мнению уважаемых географов, вообще непригодны для обитания на них человека с современными потребностями. Дмитрий Орешкин исследует, что же делать с семью миллионами квадратных километров российской территории (а неявно — и с остальными десятью). Исходные положения его рассуждений таковы.

«Понятие комфорта со временем усложняется. Если ментальный “запрос на комфорт” перерос условия данной территории, начинается отток населения. При этом в общей оценке места жительства преобладают такие параметры, как уровень доходов, карьерные перспективы, безопасность, жилье, транспортная доступность, информационно-культурная насыщенность».

«Удерживать население можно, либо искусственно занижая уровень запроса (вплоть до лишения свободы выбора), либо повышая реальное качество среды. Две противоположные идеологии».

«Если Центр не справляется с управляющими функциями, не способен оценивать обстановку и генерировать дальновидную стратегию, то территория, выходит, даром его кормит. Напрасно делится своими ресурсами, не получая в ответ необходимых инноваций и стандартов поведения. В худшем случае, если территория слабенькая, она из-за этого медленно загибается — что и происходит на нашей глухой периферии как реакция на десятилетия советского варварства. В лучшем — находит в себе силы переключиться на более эффективную систему ценностей. Иными словами — на другой центр идеологического влияния. Это тоже имеет место — более продвинутые страны Восточной Европы и европейский сектор СССР в поисках спасительных инноваций повернулись к западным стандартам».

«Какая идеология — такая жизнь» — эта мысль является ключевой для понимания логики «Доклада». Последуем за этой логикой и мы.

Советский Союз: «Идеология осажденного лагеря, которую задавал сталинский Центр. Предельная централизация, изъятие ресурсов у территории, вплоть до их опустошения и вымирания, подавление очагов сопротивления и мобилизация всех сил на развитие военной машины, которая в свою очередь обеспечивала приращение территорий. И их последующее опустошение». «Центростремительная система хороша только для отъема ресурсов и концентрации их на небольшом круге задач — будь то война (главным образом), сопутствующий ей атом или космос. С обратной задачей комплексного улучшения территории она справляться не умеет. В лучшем случае она способна обеспечить отдельные проекты типа строительства дорог, доменных печей и каналов». «В условиях, когда человек свободен выбирать себе место жительства, растущее число территорий, заселенных под крылом советской идеологии и практики, оказывается неконкурентоспособным». «Между Москвой и Ленинградом в советские времена была экономическая пустыня». Например, «в Тверской области до революции было 12000 поселений, а в 80-х годах с трудом натягивались 2000».

«Советский патриотизм целиком построен на компенсации “временных трудностей” реального проживания мощной идеологической накачкой». «Идеологический комфорт (уверенность, что мы — великая держава), бесспорно, очень важный параметр. Но кушать тоже хочется, вот в чем дело!» «Основой советской власти и экономики было сохранение массового сознания, что у нас лучше... Беда, однако, в том, что Запад действительно существует и демонстрирует альтернативную модель развития. Не ради нас, а ради себя. И в этом его глобальный заговор». К нынешней ситуации отношение автора «Доклада» двойственное. Она решительно осуждается, если в чем-то похожа на советскую. Власть получает оправдание там, где поощряет частную инициативу (обновленные Москва и Питер), а также в том, что ей приходится «платить за долги пятидесяти- и столетней давности». Но в целом «нынешняя власть решила, что гораздо легче идти советским путем, отвлекая население от конкретных претензий по качеству жизненной среды абстрактными сказками державного величия».

Есть некоторые противоречия в «Докладе». Коммунистический Центр обвиняется то в том, что из территорий высасывал все соки, то в том, что чрезмерно опекал периферию. «В советские времена Центр кормил Среднюю Азию (сумма государственных инвестиций в Таджикскую ССР в 2,6 раза превышала суммарный ВВП республики)». Видимо, территории территориям рознь: в некоторые надо было вкладывать больше, чем извлекать, в интересах Центра, разумеется. Мы допускаем, что это могло быть в интересах не только Центра, но и всего «целого». Но такую логику автор «Доклада» не признает, и мы не будем на ней настаивать. Для него «целое» — это отдельный индивид со своими растущими потребностями в комфорте, в лучшем случае — ближайшая окружающая территория. Это выбранная Дмитрием Орешкиным идеология, и он имеет право на такой выбор.

Но вряд ли он сможет отрицать тот факт, что СССР победил в Великой Отечественной войне как раз благодаря развитию восточных территорий (развивали территории и победили советскими, естественно, методами — иначе не умели). И что этот факт имеет отношение к собственному существованию директора «Меркатора». Напомним, какие территориальные и «демографические» планы были у Гитлера относительно СССР. В меморандуме от 2 апреля 1941 года (документ № 1017 из материалов Нюрнбергского процесса) он требовал, чтобы границы планируемой после победы нацистской Германии марионеточной «Великороссии» нигде не отстояли от Москвы далее чем на 250 км. Рейхсфюрер СС Гиммлер, которому Гитлер поручил «специальную миссию» на оккупированной территории, провозгласил: «Русский народ должен быть истреблен на поле битвы или же поодиночке. Он должен истечь кровью» (документ № 1919). Какая цена за то, что этого не произошло, может быть названа чрезмерной?

Достаточно очевидно, что Дмитрий Орешкин проявил себя не только и не столько как аналитик, сколько как позиционер. Но согласимся с ним, что советская жизнь была обусловлена коммунистической идеологией, что в ней имелось много недостатков, и мы не хотели бы в ту жизнь возвращаться. Так что последуем за автором «Доклада» далее.

2. Упрекая город (Центр) в том, что тот и сегодня производит неэффективную идеологию и строит недальновидную стратегию, не задает территории (периферии) верные стандарты поведения, не осуществляет там должные инновации и не проводит нужные идеи, директор «Меркатора» берет на себя миссию исправить ситуацию. Его основная мысль: «Субъективные запросы разных территорий, разных групп людей и личностей быстрее и эффективнее удовлетворяет частная инициатива». Поэтому предлагается всемерно поощрять частную инициативу; поддерживать города как локальные центры самостоятельного развития; дать гражданам полную свободу выбора; задать нормой комфорта и поведения людей западные стандарты; подтянуть до них территории, например обеспечить жильем по европейской норме — 40–60 м на человека. А иначе, убеждает Дмитрий Орешкин, продолжится отток населения с территорий в столичные города, усилится эмиграция.

Насколько трудно осуществить эти пожелания, он хорошо понимает. В Европе Германия «никак не может повторно освоить деградировавшую территорию бывшей ГДР». Десятки миллиардов вложений во все сферы жизнеобеспечения — «и все не хватает, чтобы подтянуть возвращенные земли до западных стандартов». «Германия пытается реально интенсифицировать среду. Россия этого себе не может позволить. Во-первых, у нас меньше средств. Во-вторых, у нас гораздо больше сиротских территорий, и надо очень придирчиво выбирать точки роста, чтобы не распылять ресурсы». Не поленимся посчитать.

Площадь ГДР — 100 тысяч квадратных километров (точнее, 108,4 тысячи). Оценим, во сколько раз германские вложения в интенсификацию среды могут быть эффективнее относительно российских. Западная Германия богаче России и имеет больший опыт в интенсификации среды — допустим, вдвое. Средняя российская территория «запущена» по сравнению с бывшей ГДР гораздо больше, чем вдвое, положим, в три раза. При этом в России холоднее, с этим уже ничего поделать нельзя, и к тому же довести в ней — даже в локальных районах (кроме двух столиц) — «информационно-культурную насыщенность» до европейского уровня невозможно. Эти неустранимые недостатки необходимо компенсировать, иначе усилится отток людей в столицы и эмиграция на Запад. За счет этого добавим еще один условный коэффициент — 2. Общий коэффициент, таким образом: 2х3х2 = 12. Сто тысяч квадратных километров разделим на двенадцать, получается примерно девять тысяч. Таким образом, Россия сможет довести до западных стандартов территорию не более девяти тысяч квадратных километров — по сто квадратных километров (десять на десять) на регион.

Где разместятся эти счастливые интенсифицированные территории? Всякая Чукотка-Камчатка, разумеется, исключается. «Из Чукотки за последние 10 лет выехала половина населения. Люди уехали бы, даже если Абрамович сделал бы в пять раз больше. Глубоко изменился мотивационный механизм взаимодействия человека с территорией. Это необратимо». Стало быть, «точки роста» — это в первую очередь «города, тянущие за собой территории». По кусочку десять на десять километров «интенсифицированной территории» на регион. Это даже не средний областной или краевой центр, а меньше. Часть города, привилегированный район, скорее всего пригород, там воздух чище, чем в центре: «Формируются благополучные пригороды, улучшаются автодороги, у жителей ближних областей расширился рынок сбыта и рабочих мест». Иначе говоря, это местные «рублевки», поселки с комфортом европейского уровня.

Кроме городов «локальными центрами развития» являются районы, богатые доступными природными ресурсами. Там тоже будут возникать поселки с высоким уровнем комфорта, чтобы привлечь туда хороших специалистов хотя бы для временного проживания. И, конечно же, эти территории не останутся без хозяев. Хозяева будут частично российскими, а большей частью — зарубежными: там больше богатых людей, способных купить право на эксплуатацию российских природных богатств. Доходы хозяев-россиян осядут частью на «рублевках», а в основном за границей — там вложения надежнее. Поселкам в богатых сырьем регионах придется делить с «рублевками» крупных городских центров всю ту же, ограниченную по площади, «зону процветания». И даже работать в этих анклавах большей частью будут не россияне, а таджики и киргизы, китайцы и вьетнамцы, потому что они дешевле. Такая ситуация в политико-экономической литературе обозначается как «нигеризация»: Нигерия богата нефтью, но все выгоды от ее добычи достаются зарубежным хозяевам нефтедобывающих компаний.

А что же останется на долю всех прочих территорий — семнадцати миллионам квадратных километров (за вычетом девяти тысяч)? А буквально ничего: «Надо придирчиво выбирать точки роста, чтобы не распылять ресурсы». И остальные территории будут неуклонно хиреть. Средства-то на их процветание взять неоткуда: промышленность и сельское хозяйство в холодной стране с огромными расстояниями почти всегда окажутся неконкурентоспособными в мире, глобализованном на американский манер. В открытой экономике любое производство в России — при прочих равных условиях — будет проигрывать аналогичному зарубежному из-за энергетических и транспортных расходов. Потому нам и не нужен Северный Кавказ — «там нет “Нефтяной коровы”, а мизерная добыча нефти в Грозном — не в счет». Потому нам и не нужно поддерживать Белоруссию: «3–5 млрд ежегодной газовой льготы». А нужно ли «раскручивать мысль» о присоединении к России Абхазии, Южной Осетии или Приднестровья? «Экономически это глубоко депрессивные зоны, в которые придется закачивать средства, как Германия закачивает их в ГДР». Такова логика.

Мы знаем, что есть иная содержательная логика, по которой нам нужен и Северный Кавказ, и союз с Белоруссией, и есть смысл вернуть в состав России «непризнанные государства» на бывшей территории СССР[7]. Но не станем убеждать в этом Дмитрия Орешкина, а отнесем продемонстрированную им логику к российским миллионам квадратных километров депрессивных территорий, из которых нельзя сделать «дойную корову». По западным стандартам мышления им суждено (пока до них не дойдут руки транснациональных корпораций) пребывать в состоянии резервации. Но не этнической, а социально-экономической. За стенами элитных районов и поселков население обречено на выживание с помощью архаической экономики. Да еще тех подачек «мирового города», которые понадобятся, чтобы не было «русского бунта», возможность которого допускает Дмитрий Орешкин, хотя и с малой вероятностью. Однако в России, возможно, найдутся носители и такой «логики», которая существенно повысит вероятность бунта деградирующей территории против «Рублевского архипелага». Элитным поселкам придется отгородиться от остальной России высокими заборами, сторожевыми собаками, вооруженной охраной — что частично происходит и сейчас. «Зоны процветания» приобретают мрачноватый смысл. Так сказать, ГУЛАГ наоборот.

И наконец, самый главный вопрос: сколько людей сможет проживать на «интенсифицированной до европейских стандартов» территории России? Грубая прикидка: 15 млн жителей сравнительно благополучных столиц (хотя и в них далеко не все обеспечены комфортом «по европейским стандартам», не говоря уже о сотнях тысяч «гастарбайтеров») плюс 5–10 млн в «Рублевском архипелаге» в провинции. Итого — 20–25 млн. Пусть мы ошиблись в два раза — все равно это 40–50 млн. А что будет с остальными ста миллионами россиян? Вымрут — потихоньку и безропотно?

Могут сказать, что они и так вымирают. Но, как следует из текста «Доклада», «эстонцы еще в советское время нашли в себе силы переключиться на более эффективную систему ценностей и на другой центр идеологического влияния». И они вымирают даже быстрее, чем русские: «Эстонцы говорили: у нас редко в семьях больше одного ребенка». Так, может быть, в вымирании россиян больше, чем «сталинское наследие», виновна именно «эффективная система ценностей», которую навязывает нам Запад? Пусть даже не намеренно, а самим фактом своего существования. Ведь Запад тоже вымирает. В Германии среди новорожденных турок больше, чем немцев, а в населении США стремительно возрастает доля «латинос» (американцев мексиканского происхождения). Но не будем развивать демографическую тему, это особая, большая проблема.

3. Мы не в претензии к директору «Меркатора» за его содержательную логику, по меньшей мере, безразличную к настоящему и будущему ста миллионов россиян. Во-первых, он имеет право на свое мнение. Во-вторых, — пусть Дмитрий Борисович не сочтет за иронию — мы благодарны ему за точный подбор аргументов о непригодности западного пути для России (или России для западного пути, если кому так удобнее думать). Кто, как не радикальный западник, глубоко убежденный в превосходстве западного образа жизни, мог сделать это лучше? Хотя сам Д.Б. Орешкин и не договорил немного до столь радикального вывода, и нам пришлось это сделать за него. Но пусть из наших слов никто не сделает другого радикального вывода — о непригодности для России ничего западного вообще и желательности игнорировать все западное.

Ровным счетом — наоборот!

Только поняв и прочувствовав Запад в его превосходных качествах, мы сможем присвоить его достижения — не в смысле «подгрести под себя», а сделать их глубоко своими, российскими. В противном случае Запад все равно будет нас доставать блеском своих голливудских витрин. А Россия, с жадностью заглотав эту приманку, раньше или позже почувствует в своем теле острые жала крючков. И мы будем удивляться, почему нам никак не удается достичь «европейских стандартов» образа жизни. Но зато разные «сорняки» западного мира — недостатки, как известно, есть продолжение достоинств, — которые сам Запад более или менее успешно пропалывает, невиданно для Европы (однако привычно для Латинской Америки и Африки) расцветают пышным цветом на неухоженной российской почве.

По-своему Дмитрий Орешкин совершенно прав. Только в «интенсифицированной среде» Западной Европы и Северной Америки свобода частной инициативы не оборачивается (точнее, оборачивается, но не так часто, а с пока терпимой регулярностью) такой свободой криминала, как в ЮАР, как в Бразилии и, как, к сожалению, уже становится у нас, в России. Только в интенсивной, западной (и, по-иному, в восточноазиатской, японской) среде эгоистический и разрушительный потенциал частной инициативы в целом блокируется обилием других частных инициатив и силой формального права (или традиции — в Японии) и направляет ее энергию на пользу общества. Но это общество есть «золотой миллиард», который выступает как мировой Город, подчиняющий себе и нещадно эксплуатирующий мировую Периферию. Куда там Советскому Союзу с его Таджикистаном, в который вкладывалось много больше ресурсов, чем можно было из него извлечь!

Логика «Доклада» — это логика Запада относительно России. И не только России: Запад точно так же относится к своей Канаде. На территории в 10000000 км2 — большей, чем США, включая Аляску и Гавайи, — проживает вдесятеро меньше людей. Подавляющая часть из них поселилась вблизи границы с США и на атлантическом побережье. А на огромных пространствах к северу от «интенсифицированных территорий» — редкие вахтовые поселки и фактории для поддержки индейцев и эскимосов, ведущих традиционный образ жизни. Нет там многомиллионного города на 60-й параллели — как Санкт-Петербург, нет вообще городов за Полярным кругом — как Мурманск, Норильск и Воркута, нет столичной агломерации (с населением по численности в пол-Канады) севернее 55-й параллели. Главные свои города — Оттаву, Монреаль, Квебек, Торонто канадцы построили на широтах Краснодара и Ставрополя, Ростова и Сочи, а все прочие канадские города — южнее Камышина.

Все население Канады по численности — две Московские области. И не едут туда не потому, что туда не пускают иммигрантов, — пускают и даже приглашают, но на определенных условиях. Одной фразой: новопоселенец должен быть готов принять западный образ жизни и сам быть приемлемым для канадского общества. Арабам из Марокко трудно получить разрешение поселиться в Северной Канаде, а американцам из США — пожалуйста, сколько угодно! Да ведь не едут, не поселяются, хотя граница для них открыта: США и Канада образуют общее экономическое пространство. Северная Канада — пока не место для проживания человека, привыкшего к западным «стандартам комфорта», а других туда не пускают. А потому и нет или очень мало живет там людей. И если следовать логике Запада, то и в огромной части России не должно быть много людей. У кого есть выбор — уедут туда, где теплее и комфортнее, у кого нет — пусть вымрут потихоньку. А потому, по разным экспертным суждениям — от известных высказываний Маргарет Тэтчер до исследований Римского клуба, — оптимальное количество людей для России оценивается от пятнадцати до пятидесяти миллионов. Примерно такие оценки получили и мы, развивая рассуждения Д.Б. Орешкина. Хотелось бы, чтобы «Меркатор» основательнее исследовал вопрос о подобного рода оценках западных экспертов и ознакомил российскую общественность с их методологией.

Директора «Меркатора» в определенном смысле можно считать даже патриотом России: он хочет видеть ее «Канадой Евразии», со всеми достоинствами образа жизни реальной Канады, которые поколебали когда-то коммунистические убеждения посла СССР в этой стране Александра Яковлева. Западу не жалко сто миллионов россиян не потому, что он особенно предубежден против них, — в этом отношении Дмитрий Орешкин прав, — а потому, что Запад существует и руководствуется своими интересами. Вот этому нам и следует в первую очередь научиться у Запада: везде и во всем руководствоваться своими интересами.

Но Дмитрий Орешкин все же должен был хотя бы посочувствовать своим согражданам, которым не достанется места в мире, глобализуемом по американским направляющим. И он мог бы им помочь своими исследованиями другого западного прецедента освоения суровых северных земель. Об интереснейшем опыте коллективного выживания на Аляске — к слову, бывшей российской территории — рассказал в Общественной палате Уолтер Дж. Хикл, бывший губернатор этого штата и автор книги «Проблемы общественной собственности. Модель Аляски». Один только первый принцип этой модели чего стоит: «Минеральные ресурсы являются общественной собственностью и принадлежат всем»! Кому лучше осмыслить применимость этого опыта для российского дальнего Северо-Востока (да и для всей России!), как не географу, специалисту по территориям?

4. Таким образом, материалы «Неправительственного доклада» убедительно, во всяком случае для нас, доказали: в аспекте освоения суровых северных и восточных территорий — два ключевых положения:

— исчерпанность для России советской цивилизационной модели — как в варианте «сталинизма», так и в варианте «реального социализма»;

— непригодность для России западной цивилизационной модели — как в ее радикальном варианте, так и в том непоследовательном виде, в котором она присутствует (реализуется) в нынешней российской действительности.

Причем ни первое, ни второе не означает запрета на использование того и другого опыта, на воспроизведение каких-то черт обеих моделей в подчиненности новому (для этих моделей) цивилизационному принципу. В то же время материалы «Доклада» и проведенное нами обсуждение подтверждают ключевое значение для российского цивилизационного проекта вопроса о суровых пространствах России. Будет Россия их удерживать, осваивать, развивать? Если да, то как? Какими экономическими, идеологическими, политическими, социальными способами, средствами и технологиями? Короче говоря, каким цивилизационным путем?

А если нет, то не будет и России, во всяком случае, такой, какой ее сейчас знает мир. Мы даже не сумеем стать «евразийской Канадой» — ситуация у нас не та, что в Северной Америке. На юге у Канады — однокультурные с ней Соединенные Штаты. А у нас за границами бывшего СССР, с одной стороны, пока спокойный, но терпеливый и уверенный в своих пробужденных силах Китай, а с другой — возбужденный и активно выступающий ислам. И тут, и там — источники огромного демографического давления, готовые в любой момент и любыми путями заполнить населенческий вакуум, как только ослабнут сдерживающие силы. А поскольку на большей части и Европейской России никогда не удастся создать комфорт «по европейским стандартам», то при западной ориентации везде прорастут семена этнонационального, конфессионального и регионального сепаратизма. При этом русский народ не удержится ни на Волге, ни на Урале, не говоря уж о Северном Кавказе. Татары вспомнят, как их ханы ходили походами на Москву, манси — как их князьки ходили походами на Казань, башкиры — как воевали и с теми, и с другими, а также восставали против русских (вместе с другими русскими). Русское государство сведется к двум столицам и транспортной полосе между ними. А население Москвы и Питера понастроит новые отели и музеи на все вкусы и будет жить обслуживанием иностранных туристов и эксплуатацией великого исторического прошлого своей страны — подобно нынешним афинянам и римлянам, венецианцам и венцам.

Так что Дмитрий Орешкин прав: в решениях вопроса о суровых российских пространствах действительно заключены идеологические, а шире — цивилизационные альтернативы. Но реальный выбор не советская и постсоветская (на западный манер) модели, а глобализация в ее нынешнем варианте и российский национальный цивилизационный проект, в котором для России нет места в мире, кроме как на территории Руси времен Ивана III. Выход для России — оставаться великой и сильной для того, чтобы повлиять на характер глобализации, сделать мир цивилизационно многополюсным и стать одним из полюсов многополярного мира. А это можно сделать только на основе тех черт российской цивилизационной традиции, на основе которой Россия сумела стать северным евразийским пространством[8], смогла метрополизировать (приобщить к метрополии, а не колонизировать) территорию, измеряемую восьмизначным числом квадратных километров.

Выбор между нынешней западной моделью и российским цивилизационным проектом — это выбор между идеалами комфорта (обществом потребления и сверхпотребления) и самоограничения во имя духовности (обществом достойного потребления); между экономикой избыточности и экономикой разумной достаточности; между абсолютизацией прав и свобод индивида (реально — частного собственника и в меру наличия у него собственности) и гармонизацией прав и обязанностей человека относительно общества. Этот выбор стоит, по существу, перед всем человечеством, оказавшимся на планете, ставшей опасной для проживания нарастающими глобальными проблемами. Планете с истощающимся природным потенциалом, мало населенной людьми, чувствующими свою ответственность за будущее Земли, где подавляющее большинство населения превратилось в «агрессивную среду» для личности, причем и для личности каждого из индивидов, образующих эту среду. В конечном счете этот выбор касается и самого Запада, уже предчувствующего в лице своих представителей (Освальд Шпенглер, Самуэль Хантингтон, Патрик Бьюкенен, Джульетто Кьеза и др.) конец своего нынешнего состояния.

Но только для России эта альтернатива поставлена природой и историей с самого начала. И только Россия ощущает правильный выбор как условие своего дальнейшего существования. И только Россия обладает богатым историческим опытом решения связанных с этой альтернативой проблем. Они далеко не решены и для народов[9] самой России, этим и определяются ее нынешние трудности, и нет никаких гарантий, что эти трудности будут преодолены. Но быть или не быть России в мире — это проблема не только самой России, но и всего мира. Россия спасет мир, если только сумеет спасти саму себя. Спасет не оружием, а своим примером, показывающим, что такого рода проблемы могут быть разрешены.

 

Николай Николаевич Слонов родился в 1935 году. Кандидат философских наук, профессор Поволжской академии государственной службы им. П.А. Столыпина (ПАГС). Действительный член Академии проблем качества РФ (саратовское региональное отделение). Лауреат Всероссийского конкурса интеллектуальных проектов «Идея для России-2005», лауреат Всероссийского конкурса печатных публикаций «Местное самоуправление в России в 2005 году». Печатался в журналах «Власть», «Стратегия России», «Свободная мысль», «Литературной газете». В журнале «Москва» публикуется впервые.

 

Москва, август 2007