Журнал «Золотой Лев» № 157-158 - издание русской
консервативной мысли
Н.И. Павленко
Императрица
Екатерина Вторая[1]
Нарисовать словесный портрет императрицы чрезвычайно
сложно, прежде всего потому, что оригинал был крайне многолик. Историку грозит
опасность впасть в крайность: превратиться в панегириста ее личности, либо,
напротив, в хулителя. За множеством исключающих друг друга черт характера можно
не разглядеть главного, определяющего, наградить этот характер столь мозаичными
свойствами, что портрет будет выглядеть достаточно размытым. Многие специфические
черты натуры императрицы вытекают из ее принадлежности к слабому полу; отсюда
ее склонность к кокетству, невинным забавам и поиски мужского плеча, на которое
можно опереться, и т. д.
В конце царствования она писала о себе: «Я никогда не
признавала за собою творческого ума. Мною всегда было очень легко руководить,
потому что для достижения этого нужно было только представить мне лучше и более
основательные мысли, и я становилась послушна как овечка. Причина этого кроется
в желании, которое я всегда имела, содействовать благу государства. Мне
посчастливилось узнать благие и истинные принципы, чему я обязана большими успехами;
я имела неудачи, проистекавшие от ошибок, в которых я невинна и которые, быть может,
случились только потому, что мои распоряжения не были точно исполнены».
Императрица обладала несомненным достоинством, свойственным
неординарным государственным деятелям, – умением слушать и прислушиваться к
словам собеседника. Абсолютная власть, как правило, соседствует с деспотизмом,
позволяет проявлять произвол, требовать немедленного исполнения прихотей, даже
самых нелепых. Самодурство было чуждо Екатерине не только потому, что она
великолепно знала на опыте своего супруга трагические последствия его
проявления, но и потому, что само по себе было чуждо ее натуре. Екатерина знала
также, что не во всех сферах она была компетентна. Ее, например, обделил Бог
музыкальным слухом, и музыка в ее представлении была всего-навсего шумом, ее
раздражавшим. Не могла она, даже под угрозой эшафота, сочинить четверостишие,
хотя ее обучали этому искусству опытные наставники. Но неумение сочинять вирши
и наслаждаться музыкой далеко не первостепенной важности недостаток монарха.
Когда читаешь ее рескрипты военачальникам, в которых она
дает им совершенно конкретные рекомендации, создается впечатление, что
императрица пользовалась услугами лиц, осведомленных в военном деле. Равным
образом создается впечатление, что она пользовалась рекомендациями сведущих
администраторов, градостроителей. Окончательное решение – за императрицей, но
она внимала советам. В данном случае ей надлежит отдать предпочтение перед
Петром I и не потому, что царь не хотел или не умел прислушиваться к советам, а
вследствие того, что в условиях коренной ломки традиций не успели вырасти люди,
порвавшие с прошлым и способные глядеть в будущее.
По свойствам характера Екатерина была типичным прагматиком,
не совершавшим ни в государственных делах, ни в обыденной жизни опрометчивых,
необдуманных решений или поступков. Удержаться от этого было непросто, в
особенности при абсолютистском режиме, когда придворная жизнь была начинена
интригами, подсиживанием, происками льстецов, готовых убрать с пути своих
соперников.
«Она умела слушать», – записал мемуарист Грибовский. По
свидетельству Гримма, «она всегда верно схватывала мысли своего собеседника,
так что неточное или смелое выражение никогда не вводило ее в затруднение, а
тем менее не рисковало показаться ей неуважительным».
В случаях, когда императрица не видела выхода из
затруднительного положения, она не считала зазорным обращаться за советом к
более компетентным лицам. Так, ей стало известно, что на территории Речи
Посполитой проживало около 300 тысяч старообрядцев, бежавших из России. Как их
вернуть на родину и наставить на путь истинного православия? Запросила мнения
архиепископа Дмитрия Сеченова: «Я б желала изыскать способы к тому и другому,
того для вручитель сего имеет с вашим преосвещенством говорить и посоветовать».
Далеко не каждый венценосец готов признать своего
подданного умнее себя. Екатерина это сделала. В 1785 году она писала Гримму о
Г.А. Потемкине: «Надо отдать ему справедливость, он умнее меня и все, что он ни
делал, было глубоко и обдумано».
В изображении современников императрица, с одной стороны,
предстает в виде умной, образованной, энергичной, мягкосердечной, милосердной и
доброй государыни, проявлявшей незаурядный талант в управлении такой огромной
империей, как Россия: она достойно представляла интересы страны в международных
делах, умела общаться со своими сподвижниками, проявляла превосходные знания
менталитета русского человека и ловко использовала в интересах дела достоинства
и недостатки человеческой натуры. Вместе с тем она была наделена и множеством
недостатков, которые, хотя и не затмевали ее достоинств, но накладывали тень на
ее личность. К числу этих недостатков можно отнести любострастие, любовь к
лести, внешнему блеску, увлеченность делами, которые она не стремилась довести
до конца и которые бросала, с такой же увлеченностью принимаясь за другие,
оставляя их тоже незавершенными, чтобы взяться за третьи. Н.М. Карамзин был
тысячу раз прав, когда отметил одну из главных слабостей императрицы:
«Избиралось не лучшее по состоянию вещей, но красивейшее по форме».
Она была сентиментальна и навзрыд оплакивала утрату не
только близких людей, но иногда и далеких от нее. Сентиментальность, с
особенной силой проявлявшаяся при известиях о смерти фаворитов, уживалась с
безразличием, которое она выказывала, получив известие о смерти выдающихся
деятелей, таких, как Румянцев и Панин.
Приходится согласиться с суждением, которое цитирует В.О.
Ключевский: «Честолюбие и слава суть потаенные пружины, которые приводят в
движение государей, сказал однажды Фридрих II русскому послу, говоря о
Екатерине». В самом деле, государь, лишенный честолюбия, подобен безвольному
существу, которым может командовать любой, превращается в послушное орудие
соперничающих придворных группировок. Екатерина к подобным деятелям не принадлежала,
ее женские руки по крайней мере четверть века оказывались достаточно твердыми
для того, чтобы держать руль правления.
Перечисленные черты характера не дают объяснений некоторым
поступкам императрицы. Как, например, совместить ее пристрастие к лести и
непомерное честолюбие с отказом принять предложенный Уложенной комиссией титул
Великой, Матери отечества? Почему она отказалась отметить двадцатилетие своего
царствования, протестовала против сооружения ей прижизненных памятников?
Наконец, какими подлинными мотивами руководствовалась, когда сделала жесткий
выговор Гримму, назвавшему ее образцовой монархиней? В ответном письме Екатерина
назвала его «отъявленным льстецом» и не то с напускной, не то с искренней
серьезностью выговаривала: «Если верить вам, я стала на старости лет образцом
для государей. О, Боже мой, Боже мой, какой дурной образец, если верить всему
дурному, что говорили и говорят еще про меня? И к чему эти метания похвал, на
что они? Это длинно, скучно и баста».
Или другой, столь же выразительный пример, дающий основание
полагать, что написанное Гримму является отражением истинного мнения. В заметке
для себя (1781 год) Екатерина писала, что ей попалась в руки изданная в Лондоне
в 1776 году хвалебная брошюра о ней. «Кажется мне, – писала императрица, – что
это какой-нибудь студент, желавший начертать пример для государей: он, должно
быть, очень мало образован, и, несмотря на чрезмерные похвалы кстати и
некстати, никакая книга не доставила мне более скуки; к тому же эта книга полна
неправды и неправды, придуманной автором».
Екатерина Вторая
Романова. Мысли из особой тетради.
Я желаю и хочу лишь блага той стране, в которую привел меня
Господь; Он мне в том свидетель. Слава страны – создает мою славу. Вот мое
правило: я буду счастлива, если мои мысли могут тому способствовать.
Государи кажутся более великими по мере того, как вельможи
страны и приближенные более удовлетворяются в отношении богатства; изобилие
должно царить в их домах, но не ложное изобилие, основанное на неоплатных
долгах, ибо тогда, вместо величия, это становится лишь смешным тщеславием, над
которым смеются иностранцы; я хочу, чтобы страна и подданные были богаты, – вот
начало, от которого я отправляюсь; чрез разумную бережливость они этого
достигнут.
Признаюсь, что, хотя я свободна от предрассудков и от
природы ума философского, я чувствую в себе большую склонность почитать древние
роды; я страдаю, видя, что некоторые из них доведены здесь до нищенства; мне
было бы приятно их поднять. Можно было бы достичь восстановления их блеска,
украсив орденами и должностями старшего в роде, если у него есть какие-нибудь
достоинства, и давая ему пенсии и даже земли по мере нужды и заслуг, с
условием, что они будут переходить только старшим и что они будут неотчуждаемы.
Противно христианской религии и справедливости делать рабов
из людей, которые все получают свободу при рождении; один Собор освободил всех
крестьян, бывших раньше крепостными, в Германии, Франции, Испании и т. д.
Сделать подобный резкий переворот не будет средством приобрести любовь
землевладельцев, исполненных упрямства и предрассудков. Но вот удобный способ:
постановить, что, как только отныне кто-нибудь будет продавать землю, все
крепостные будут объявлены свободными с минуты покупки ее новым владельцем, а в
течение сотни лет все или, по крайней мере, большая часть земель меняют хозяев,
и вот народ свободен.
Свобода, душа всего, без тебя все мертво. Я хочу, чтобы
повиновались законам, но не рабов. Я хочу общей цели делать счастливыми, но
вовсе не своенравия, не чудачества и не тирании, которые с нею несовместимы.
Когда имеешь на своей стороне истину и разум, должно
выставлять это перед очами народа, говоря: такая-то причина привела меня к
тому-то; разум должен говорить за необходимость; будьте уверены, что он возьмет
верх в глазах большинства; уступают истине, но редко речам, пропитанным
тщеславием.
Мир необходим этой обширной империи; мы нуждаемся в
населении, а не в опустошениях; заставьте кишеть народом наши обширные пустыни,
если это возможно; для достижения этого не думаю, чтобы полезно было заставлять
наши нехристианские народности принимать нашу веру; многоженство более полезно
для [умножения] населения; вот, что касается внутренних дел. Что касается
внешних дел, то мир гораздо скорее даст нам равновесие, нежели случайности
войны, всегда разорительной.
Власть без доверия народа ничего не значит; тому, кто
желает быть любимым и прославиться, достичь этого легко. Примите за правило
ваших действий и ваших постановлений благо народа и справедливость, которая с
ним неразлучна. Вы не имеете и не должны иметь иных интересов. Если душа ваша
благородна – вот ее цель.
Есть средство помочь тому, чтобы военные таланты не
пропадали при продолжительном мире. Посылайте местное дворянство (конечно,
частями и того, кто хочет) на службу к воинственным державам; во время войны,
или даже каждые 15 лет и меньше, вы можете их отозвать. Вы извлечете из того
две выгоды: одну – иметь хороших офицеров и опытных генералов; другую – иметь
дисциплинированных людей, которые, будучи более зрелыми, дадут лучшее
воспитание своим детям, – важная точка зрения, [оставленная] в излишнем
пренебрежении.
Так как, по законам Петра Великого, вечно благословенной
памяти, всякий дворянин должен служить, нужно непременно возобновить плохо
исполняемый закон сего законодателя, определяющий продолжительность такой
принудительной службы, чтобы в 40 или 46 лет и даже ранее они могли бы оставить
ее; имения и семьи терпят оттого, что нет никого, кто мог бы заняться
собственными делами, и это чувствует общество.
Отец, у которого трое или больше сыновей, должен был бы
иметь право оставить одного и даже двоих из них, по своему выбору, дома; но эта
мысль, хорошая и благодетельная, имеет в том отношении недостаток, что можно
будет опасаться, чтобы не пострадало оттого воспитание этих избранных сыновей,
так как лучшая выправка, какую дают у нас, в большинстве случаев та, что
получают наши молодые люди в армии; домашнее воспитание пока лишь мутный ручей.
Когда станет он потоком?
Учреждение Сен-Сира[1]. Средством для полезного и удобного
подражания ему было бы выписать классную наставницу и добыть устав и журналы
этого заведения от самого французского двора, ибо дамы св. Людовика обязаны
держать их в тайне. Дом легко было бы найти и доходы также. А чтобы помешать
невеждам кричать против монахини-француженки и ее ереси, следовало бы, под
видом частного воспитания, дать ей сначала воспитать одну или двух сироток, которые
впоследствии будут служить для воспитания при заведении; и таким образом из
года в год стали бы обходиться без помощи француженок, когда достигнута будет
подготовка, достаточная количества лиц русского происхождения для преподавания
в заведении; это тем легче, что в этом доме существует правило взаимного
обучения более юных пансионерок одной другою, сообразно с тем, что одна знает
лучше другой.
Пойдите в деревню, спросите у крестьянина, сколько у него
было детей; он вам скажет (это обыкновенно): десять, двенадцать, часто даже до
двадцати. А сколько в живых? Он ответит: один, два, четыре, редко четвертая
часть; следовало бы поискать средства против такой смертности; посоветоваться с
искусными врачами, более философами, чем заурядными в этом ремесле, и
установить какое-нибудь общее правило, которое мало-помалу введут
землевладельцы, так как я уверена, что главная причина этого зла – недостаток
ухода за очень маленькими детьми; они бегают нагие в рубашках по снегу и льду;
очень крепок тот, кто выживает, но девятнадцать умирают, и какая потеря для
государства!
Большая часть наших фабрик – в Москве, месте, может быть,
наименее благоприятном в России; там бесчисленное множество народу, рабочие
становятся распущенными; фабрики шелковых изделий не могут быть там хороши –
вода мутная, и особенно весною, в лучшее время года для окраски шелка; эта вода
действует на цвета: они или блеклы, или грубы. С другой стороны, сотни
маленьких городов приходят в разрушение! Отчего не перенести в каждый по
фабрике, выбирая сообразно с местным продуктом и годностью воды? Рабочие там
будут более прилежны и города более цветущи.
Часто задерживают у многих людей платежи; это делают
чиновники, заведующие платежами, чтобы заинтересованные подносили им подарки.
Для искоренения этого следовало бы пометить в указе число того дня, в который
должны производиться платежи, а на случай препятствия со стороны чиновников
следовало бы наложить на них пени и удваивать пеню за каждый лишний день,
который они пропустят в исполнении данного указа.
Дело, которое наиболее сопряжено с неудобством,– это
составление какого-нибудь нового закона. Нельзя внести в это достаточно
обдуманности и осторожности; единственное средство к достижению того, чтобы
быть осведомленным о хорошей или дурной стороне того, что вы хотите
постановить, это велеть распространить слух о том на рынке, и велеть точно
известить вас о том, что говорят; но кто скажет вам, какие выйдут отсюда
последствия в будущем?
Остерегайтесь, по возможности, издать, а потом отменить
свой закон; это означает вашу нерассудительность и вашу слабость и лишает вас
доверия народа, разве это будет только закон временный; в этом случае я желала
бы заранее объявить его таковым и обозначить в нем, если возможно, основания и
время, или, по крайней мере, обозначить в нем срок в несколько лет, по
истечении которых можно было бы его возобновить или уничтожить.
Хочу установить, чтобы из лести мне высказывали правду;
даже царедворец подчинится этому, когда увидит, что вы ее любите и что это путь
к милости.
Говорите с каждым о том, что ему поручено; не награждайте
никогда, если вас лично не просят о том; разве если вы сами намереваетесь это
сделать, не будучи к тому побуждаемы; нужно, чтобы были обязаны вам, а не вашим
любимцам, и т. п.
Тот, кто не уважает заслуг, не имеет их сам; кто не ищет
заслуг и кто их не открывает, недостоин и не способен царствовать.
Я как-то сказала, и этим весьма восхищались, что в милость,
как и в жизнь, вносишь с собой зачаток своего разрушения.
Уважение общества не есть следствие видной должности или
видного места; слабость иного лица унижает место точно так же, как достоинство
другого облагораживает его, и никто, без исключения, не бывает вне пересудов,
презрения или уважения общества. Желаете вы этого уважения? Привлеките доверие
общества, основывая все свое поведение на правде и на благе общества. Если
вместе с тем природа наделила вас полезными дарованиями, вы сделаете блестящую
карьеру и избегнете того смешного положения, которое сообщает высокая должность
лицу без достоинств и слабость которого сквозит всюду.
Самым унизительным положением мне всегда казалось – быть
обманутым; будучи еще ребенком, я горько плакала, когда меня обманывали, но
зато я делала все то, чего от меня хотели, и даже неприятные мне вещи с
усердием, когда мне представляли действительные доводы.
Видали ли когда способ действия более варварский, более
достойный турок, как тот, чтобы начинать с наказания, а затем производить
следствие? Найдя человека виновным, что вы сделаете? Он уже наказан. Пожелаете
ли вы быть жестокими, чтобы наказать его дважды? А если он невинен, чем
исправите вы несправедливость, что его арестовали, лишили его всякой чести,
должностей и проч., без вины? Через такое легкомыслие вы сделаетесь достойными
презрения. Значит, вы пожертвуете им из стыда сознаться, что вы ошиблись, и
этим усилите свою вину перед очами Бога и людей. Если бы со мной случилось
такое несчастье, я не стала бы колебаться, я пожертвовала бы своим стыдом
справедливости, я исправила бы со всем величием души, на которое способна, зло,
которое я бы сделала. В Венеции, в самом деспотическом месте Европы, если
невинный брошен в тюрьму, а его невинность доказана, то дожи, в сопровождении
Сената, идут в тюрьму и провожают его с торжеством домой.
Ни к чему я не имею такого отвращения, как к конфискации
имуществ виновных, потому что кто на земле может отнять у детей, и проч., таких
людей наследство, какое получают они от самого Бога?
Не знаю, мне кажется, что всю жизнь мою буду иметь
отвращение к назначению особой комиссии для суда над виновным, и особенно, если
эта комиссия должна оставаться тайной; отчего не предоставить судам дела,
относящиеся до их ведения. Быть стороной и еще назначать судей,– это значит
выказывать, что боишься иметь справедливость и законы против себя; пусть
вельможа будет судим Сенатом, как в Англии, во Франции, пэр судим пэрами; к
тому же внушаешь подозрение, что имеешь выгоду найти его виновным и что
дворцовые интриги создают преступление. Хочу, чтобы питали ко мне доверие,
полагая, что я хочу лишь того, что справедливо, и что, когда я вынуждена
кого-нибудь наказать, это потому, что он нарушил законы, свой долг перед
Отечеством и перед тем, кто поставлен от Бога для поддержания порядка. Преступление
и производство дела должны быть сделаны гласными, чтобы общество (которое
всегда судит беспристрастно) могло бы распознать справедливость. Впрочем, в
глазах этого общества никакое хвастовство не выдержит; удовлетворит его лишь
правда; ставьте себя всегда в такое положение, чтобы она говорила за вас.
Сильная душа мало способна на совету душе слабой, ибо эта
последняя не в состоянии следовать и даже оценить то, что первая предлагает ей
согласно своему характеру; вообще, советовать – вещь чрезвычайно трудная; я
хорошо знаю, как исполнить обдуманное мною дело, но у того, кому я советую, нет
ни моей мысли, ни моей деятельности при осуществлении моего совета. Это
размышление всегда меня располагало, при советах, какие я принимала от других,
входить в мельчайшие подробности, даже усваивать слова того, кто мне советовал,
и следовать совершенно его мысли. Это следствие моей осторожности ради успеха
часто заставляло думать, что я была управляема, между тем как я действовала с
открытыми глазами и единственно занятая удачей, всегда ненадежной, как только
не сам задумаешь дело, которое собираешься совершить, ибо кто может поручиться,
что способ соответствует вашему характеру, даже если он вам нравится.
Правила управления
Если государственный человек ошибается, если он рассуждает
плохо или принимает ошибочные меры, целый народ испытывает пагубные следствия
этого.
Нужно часто себя спрашивать: справедливо ли это начинание?–
полезно ли?
Пять предметов
1. Нужно просвещать нацию, которой должен управлять.
2. Нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать
общество и заставить его соблюдать законы.
3. Нужно учредить в государстве хорошую и точную полицию.
4. Нужно способствовать расцвету государства и сделать его
изобильным.
5. Нужно сделать государство грозным в самом себе и
внушающим уважение соседям.
Каждый гражданин должен быть воспитан в сознании долга
своего перед Высшим Существом, перед собой, перед обществом, и нужно ему
преподать некоторые искусства, без которых он почти не может обойтись в
повседневной жизни.
1. Императорская власть: поручать командование армиями и
управление губерниями и назначать свой Совет.
2. Власть Сената: давать жизнь постановлениям указами для
исполнения и регистрации.
3. ...передавать всем магистратам их гражданскую
юрисдикцию.
4. ...получать апелляции всех судов.
5. ...некоторый надзор за финансами.
Помощь народу при бедствиях
1) Открыть кладовые и сокровищницы государства;
2) уменьшить таможенные сборы и налоги;
3) приостановить наряды на общественные работы;
4) снять запрещения, стеснительные для ловли рыбы, охоты и
рубки леса;
5) облегчить продажу хлеба, отменив пошлины, и увеличить
ее, принудив богатых открыть их амбары;
6) обойтись без подарков, которые подносятся государям, и
без расходов по представительству на празднествах;
7) запретить пышность и разорительную обстановку похорон;
8) смягчить строгость законов и закрывать глаза на те
проступки, в которых нищета замешана больше, нежели злой умысел;
9) облегчить браки и не придерживаться формальностей,
требуемых законом;
10) запретить празднества, увеселения и музыку;
11) издать указ о молебствиях, постах и пожертвованиях;
12) строго преследовать воров и бродяг.
Смягчить жестокости наказаний:
1) назначая смертную казнь лишь за тяжкие преступления;
2) устанавливая исключение для стариков, детей и
единственных сыновей;
3) жалуя года прощения и уменьшения наказания;
4) соболезнуя слабости человеческой во всем, что
представляется несчастьем, случайностью, несчастной минутной ошибкой;
5) не делая пытки из тюрьмы и допроса, в особенности для
преступлений, относительно которых не имеется веских доказательств;
6) требуя, чтобы всякий приговор основывался на законных и
полных доказательствах;
7) доверяя судопроизводство над виновными лишь таким
судьям, честность, мудрость и бескорыстие которых всеми признаны;
8) оставляя себе последний приговор по всем преступлениям и
проступкам, быстрое наказание которым не требуется интересами общественными;
9) никогда не приговаривая всех виновных, откладывая
приговоры для некоторых и смягчая приговоры низших судей;
10) наконец, пуская в ход все средства мудрости и высшей
власти, чтоб предотвратить все преступления, отдалить возможность их, внушить
отвращение к ним и заставить иссякнуть их источники.
Публикуется по изданию «Императрица
Екатерина II. О величии России», М.:, «ЭКСМО», 2003, серия «Антология мысли».
[1] Воспитательный дом для дочерей
обедневших дворян, основанный Людовиком XIV в местечке Сен-Сир близ Версаля.
Стратегия России, май 2008