Журнал «Золотой Лев» № 165-166 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

М.В. Малютин

 

Переосвоение антропогенной пустоши[1]

 

 

Трудовая этика современных русских: прошлое и уцелевшее

 

КТО МЫ? КАКИЕ МЫ?

 

Ситуация с трудовыми мотивациями в нынешней России[2] является во многом парадоксальной, а без ее изменения «в позитивную сторону» любые попытки даже не пресловутой «модернизации страны», а ее элементарного выживания будут регулярно проваливаться. По-прежнему во многом уникальным является сложившееся после событий 1991 года и пока кое-как самовоспроизводящееся городское индустриальное общество, все еще сохраняющее один из ведущих в мире научно-технических потенциалов (и систему массового всеобщего образования – хотя и сильно деградировавшую). Пока применение стандартных мировых методов социологических и эконометрических исследований «трудовой этики» современных русских дает явно неадекватные результаты (эта ситуация общепризнанна всеми профессиональными исследователями темы трудовых отношений в стране). На мой взгляд, успешное применение любых апробированных методик требует для своей рациональной интерпретации их «вписывания» в сложившийся веками специфический социокультурный контекст страны. Особенно такой страны – впервые тотально распахнувшейся глобальному рынку менее 20 лет назад второй по потенциалу мировой сверхдержавы.

Очень необычное по мировым стандартам и в хорошем, и в скверном, городское индустриальное общество существует в России как нечто массовое и доминирующее три с половиной поколения, с 30-х годов ХХ века. Оно возникло как продукт «большого скачка», получившего название «сталинской индустриализации» СССР[3]. В городах большинство русского населения страны стало жить только с середины 50-х годов прошлого века, после Великой Войны. Предыдущая «большая индустриализация» в царской России конца ХIХ века тоже осуществлялась нерыночными, государственно-бюрократическими методами (за счет жесточайшего ограбления русской деревни и военно-полицейского регулирования ситуации в городах). Все это создает совершенно особый контекст для решения вопросов об успешном создании в нашей стране современной трудовой этики, адекватной условиям позднеиндустриального и постиндустриального общества. Особенно в условиях, когда деиндустриализация и «варваризация» России в ситуации ускоренного вымирания русских горожан стали очевидны почти для всех.

Уже стало общим местом признание полного провала ускоренной попытки «стать Европой» под знаменем «рыночных реформ» и «общечеловеческих ценностей»: сегодня по всем основным экономическим показателям Россия 2007–2008 годов значительно уступает РСФСР 20-летней давности, как бы ни пыталась казенная пропаганда доказывать обратное. Вместо обещанной «модернизации» произошла именно варваризация и деградация образа жизни значительной части городского населения. При этом нынешняя ситуация минимальной «стабилизации» и возникшей «адаптации к новой жизни» остается крайне неустойчивой (по любой честной социологии). Развал сложившейся в СССР системы «единой советской фабрики» с конца 80-х годов ХХ века на 15 с лишним «национальных государств» (включая три непризнанных международно, однако живущих сегодня не хуже, а лучше соседних Грузии и Молдавии) не создал до сих пор в России новой устойчивой модели развития – ни по западному, ни по какому-то иному пути. Скорее стихийно, без всяких сознательных усилий какого-то «русского» или тем более иностранного социального субъекта произошла (после кризиса и развала 90-х годов) при Путине регенерация многих элементов «советской модели» управления и образа жизни большинства населения. Разумеется, с фундаментальной поправкой на «включенность в мировой рынок» по схеме «всё на продажу: после нас - хоть потоп». Однако «мировой капитал» в страну как доминирующий фактор пока не пришел.

 

ОБЩЕСТВО ТОТАЛЬНОГО НЕДОВЕРИЯ

 

В России давно проведена приватизация большей части «казенной собственности» в пользу верхушки бюрократии. Экономика России на срок жизни уже целого поколения стала рыночной: она в сильнейшей степени интегрирована в мировой рынок, ибо внутренний рынок в РФ так и не сложился (а наличный доллар с 1992 по 2006 годы фактически был не «второй», а первой валютой страны!). Однако лишь в ХХI веке стало отчетливо и окончательно ясно, что в «странной стране» никакого развития по западному, европейскому пути вовсе не происходит – скорее наоборот. В то же время тут доминирует явно и не «восток» (неважно, дальневосточный или исламский), если говорить о стереотипах и характеристиках такого явления, как трудовая этика современных русских.

Любые социологические исследования прежде всего фиксируют крайнюю «атомизацию» и полную морально-правовую аномию «нового русского» общества. Стоит вспомнить слова одного бюрократа эпохи Великих Реформ Александра-Освободителя: «законы опять прямо и недвусмысленно требуют от населения невозможного – и потому не действуют». Сложилась и расширенно воспроизводится система тотального взаимного недоверия на всех уровнях («все равно кинут!» – уверены все: от президента и олигарха до последнего бомжа), что делает невозможной успешную реализацию любых длительных и сложных проектов и обесценивает любую нормальную трудовую этику современных русских.

Говоря о проблемах трудовой этики сегодняшних жителей России, надо, однако, для понимания сути нынешней ситуации заглянуть значительно дальше в прошлое, чем во времена «догоняющей модернизации» Российской империи времен Витте–Столыпина или «сталинских пятилеток», современники которых сейчас уже окончательно уходят из жизни. Русь–Россия (со времен пресловутого «призвания варягов» с Балтии) всю свою писаную историю была многонародной[4] территориальной империей, где правящий слой (даже когда он был временами сплошь русским по культуре и языку), всегда относился к русскому народу только как ресурсу для реализации неких «державных целей», если не просто как к «быдлу» по принципу «бабы новых нарожают». В общем, не государство обслуживало народ-нацию[5] (как стало нормой в новой Европе), а как раз наоборот! Естественно, что активная часть русского населения всегда бежала от «тягла» такого государства «куда подальше», массово делая это при малейшей возможности вплоть до конца ХIХ – начала ХХ вв., благо свободных земель всегда в Евразии хватало. Продолжая эту тенденцию экстенсивного развития русского народа, с конца 80-х годов ХХ века миллионы русских выехали «за лучшей жизнью» в «мировое сообщество». Причем основная их масса вполне успешно в него «интегрировалась».

Большая, более пассивная часть русских, жившая по деревням до 30-х годов ХХ века (пока Сталин не уничтожил русскую традиционную деревню коллективизацией[6]), всегда старалась отдать государству, помещику, городу и т. п. как можно меньше, оставив себе необходимое хоть на «простое воспроизводство». Далеко не всегда учитываются две специфические черты русского земледелия на протяжении целого тысячелетия истории, определившие фундаментальные черты трудовой этики не только для современных русских, но и всего русского народа. Живя с IV–IX вв. (время начала формирования русского этноса и восточных славян в целом) преимущественно в лесостепи, медленно распространяясь в лесах и степях по берегам великих рек Восточно-Европейской равнины, русские до ХХ века сохранили многие трудовые традиции времен подсечно-огневого земледелия. Да и в целом до конца Великой Отечественной у большинства русского народа воспроизводились нормы жизни все той же «эпохи военной демократии», когда каждому нормальному «мужику» хоть раз в жизни приходилось побывать воином-ополченцем. А женщина массово оказывалась в ситуации «я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Не только для Европы, но и для всех «исторических народов» ХХ века подобное поведение было жуткой варварской архаикой: в России еще живы люди, для которых подобная жизнь (и пресловутый[7] «массовый героизм») были повседневной реальностью.

 

ИСТОРИЧЕСКИЙ ПСИХОТИП: КОЛЛЕКТИВИСТ ПОНЕВОЛЕ

 

Естественно, что в подсознании русских подобные стереотипы поведения (в том числе и трудового) все еще живы, раз последняя большая «Поднятая целина» была всего 50 лет назад. Да и само подсечно-огневое земледелие до ХХ века русские раз за разом пускали в ход на новых землях Сибири и Дальнего Востока, регулярно «поднимая целину». Удивленные китайцы (с их качественно иной земледельческой традицией и культурой) определили «чужую специфику» очень точно: «русские умеют только сеять и убирать урожай, но не ухаживать за посевами и землей». Как показали исследования Э. Кульпина, «подсека» в первые 2-3 года давала очень большой урожай; когда он сокращался до «сам-два», максимум «сам-три», группа в 15-25 человек (то есть родня в рамках трехпоколенческой «большой семьи») обычно уходила дальше. Когда же несколько семей «разрастались» до соседской общины и оседали на более длительный срок, начинала сказываться фундаментальная черта резко континентального климата Восточной Европы: частые засухи и невероятно краткий по масштабам прочей Европы «аграрный цикл». По Л. Милову в «Великорусском пахаре», от посева на рубеже апреля-мая до жатвы на рубеже августа-сентября в среднем было не более четырех месяцев, определявших на год вперед, выживет эта группа русских людей или по большей части умрет, не дожив до новой весны.

Подсечно-огневое земледелие (архаичная «подпочва» всех русских трудовых традиций) и его трансформация для большинства русских людей с ХIV-XV веков в «неверную» и «скудную пашню», сопровождавшаяся процессами их закрепощения со стороны Московии как очередной имперской государственности, легли в основу всех основных параметров русской трудовой этики. Русские способны к длительным трудовым «сверхусилиям», причем преимущественно коллективным: без многовековой расчистки «подсеки» и периодически «поднимаемой целины» русские бы просто не возникли как особый народ, «стихийно ставший великим» – уходя подальше в лес по рекам от разбоя кочевников и «нажима» государства. Аналогичный стереотип регулярного «трудового напряга» с «передышками на массовую гульбу» закрепили у русского пахаря климатические условия. По характеру самого труда русский как раз был индивидуалистом, а не коллективистом: работать такой человек всегда хотел, любил и умел только на себя (и свою «малую семью»): уже «большая семья» (тем более «община») были для него «тяглом», некоторым «неизбежным привычным злом». Именно так (с любовью работая только дома, в отдельной квартире и на приусадебном участке) вела себя даже более активная, чем «в среднем», часть городских русских в недавние времена «застоя»…

Земля как таковая (в смысле «собственности») особой ценности для подобного человека никогда не имела. Как к патриархальным «старикам», русский относился к любому государству и его Верховному Главе. Тем более, всегда ненавидел произвол «слуг государевых» («жалует царь, да не жалует псарь», говорилось со времен Грозного), ибо они заставляли жить и «горбатиться» по принципу «от работы кони дохнут» (еще пословицы – «всей работы не переделаешь», «дураков работа любит», «от трудов праведных не построишь палат каменных» и т. п.). Всегда превыше трудолюбия, добросовестности и честности ценились у русских мужиков энергия и архаичная разносторонность трудовых навыков «мастера на все руки». А самое главное – «русская смекалка», удачливость, способность найти очередной неожиданный выход из очередного «невозможного положения», куда русского человека опять загоняла его «судьба-злодейка». Василий Теркин Твардовского, «чудные» герои Шукшина, «живой» Федор Кузькин у Можаева – последние представители данного человеческого типа, выжившие после коллективизации уже как исключения.

При этом до нашествия Орды Русь для скандинавов была «страной городов», а Ладога, Новгород, Псков, Полоцк, Смоленск по уровню развития были вровень с другими городами Ганзы на Балтике – кстати, балто-славянским по происхождению. Немцы впервые появились на Балтике, захватив будущие Гамбург и Любек только с середины IХ века, благодаря «Дранг нах Остен» своей католической Империи. Более того, «русские земли» Х–ХIII веков, пожалуй, были единственной эпохой в истории нашей страны, когда не было острого отчуждения основной массы русского населения от власти. Порядки реально очень напоминали античные «полисы», где все взрослое население имело оружие, любой город жил как «центр племенной округи», а князя-неудачника регулярно меняли тем или иным способом. Разумеется, «призвание варягов» (славян с Балтии), создавших силой оружия Сверхдержаву, последующая насильственная христианизация «получужой» страны верхушкой этой государственности (ее в лучшем случае сразу поддержала и приняла часть горожан Киевщины), начавшийся процесс эксплуатации большинства населения создали массу остроконфликтных «проблем роста».

В результате общенародного сопротивления нашествию Орды не было. На защиту все более «чужого города» и «дружины эксплуататоров» (а не защитников!) полусвободные полуязычники, составляющие основную массу населения, не встали ни в одном из регионов Руси. А «элиты» ни разу даже не попытались их всерьез мобилизовать… Именно путь нового развития через «мобилизацию всех своих» выбрала Москва, выигравшая в итоге конкурентную борьбу у других земель Северо-Запада. А также – у полуязыческой Литвы, невероятно похожей и по внутренним порядкам, и по территории на Киевскую Русь-2 (только тут языческая верхушка стала в итоге католической). Причем христианизация основной массы русского населения сделалась необратимой для Северо-Запада лишь после исламизации Золотой Орды. С Европой у России (ставшей только со второй половины ХIII века и особенно в ХIV веке «страной деревень» – как раз тогда, когда там наступил «в противофазе» расцвет эпохи «вольных городов») окончательно произошел цивилизационный «разрыв» после нашествия Орды. Московия «чужие» города Северо-Запада как самостоятельный фактор развития уничтожила (причем ни в Новгороде, ни в Пскове основная масса горожан не стала защищать феодализировавшуюся верхушку, ставшую «чужой»).

В царской России «догоняющая модернизация», принудительная урбанизация в лице «Питербурха» и крепостная индустриализация на Урале массово начались при Петре (хотя первые фабрики «родом из Нидерландов» стоились при его отце и даже деде). Относилось большинство русского народонаселения к западнику на троне как к Антихристу, а ко всем его имперским затеям – как к «архипелагу ГУЛАГ». «Чисто физиологическая» ненависть к русской деревне и русской традиции – в сочетании с горячечной любовью к идеализированному западному городу и новейшей технике (особенно военной), а также размашистый «преобразовательский зуд» в стиле «догнать и перегнать» – психологически объединяли личность Петра с большинством активных большевиков… Не случайно и лично Сталину, и «партии 30-х годов» так понравился фильм и роман Алексея Толстого.

Конвейер как передовая мировая технология ХХ века (к нему можно было поставить даже подростка и малограмотную бабу в войну) позволил осуществить быструю массовую индустриализацию страны. Разумеется, с трудом, так как с целесообразной деятельностью работа «советского рабочего класса» имела мало общего, технологическая дисциплина и ритмичность соблюдались очень слабо до самого конца новой цивилизации СССР. Да и трудовые мотивации в «советском трудовом коллективе» (как в особой «соседской квазиобщине» с иерархией и «уравниловкой») весьма своеобразны по мировым индустриальным нормам и Запада, и любого Востока! Тем не менее, городская индустриальная Россия в ее нынешнем виде является «единственной возможной реальностью» более чем для 90% нынешнего населения страны, абсолютное большинство которого ныне родилось после войны (и последних больших потрясений – голода 1946 года, тягот восстановления разрушенной нацистами европейской России и т. п.).

Три последних поколения русских людей после смерти Сталина в марте 1953 г. не знали в своей жизни голода и реального массового страха (внешнего нападения или гражданской войны, репрессий властей и т. п.) – кроме нескольких миллионов русских в Чечне, Таджикистане, Туркмении, вынужденных бежать в Россию от угрозы прямого уничтожения или обращения в рабство в 90-е годы. «Напряг» в смысле трудовой мотивации ушел в прошлое – вкалывать от зари до зари, чтобы не умереть с голода, русским впервые в их тысячелетней истории больше не нужно вплоть до сегодняшнего дня (с 1960-х зерно покупалось на мировом рынке: сначала «от неурожаев», потом - на корм скоту). Хлеб стоил копейки, и цена на него не менялась более 25 лет; с конца 60-х годов большая часть горожан ежедневно ела мясо; все большая часть русских жила в отдельных квартирах (не сомневаясь, что до конца жизни получит от государства «свое жилье») с телевизором и холодильником. Желающие возиться на земле строили свой маленький домик на бесплатно получаемом приусадебном участке, десятки миллионов получили высшее образование и все – среднее.

В общем, так хорошо в «материальном плане» русский народ (причем весь – до последнего бездельника, бомжа и алкоголика) за свою историю никогда не жил, как при Брежневе. Судя по всем социологическим исследованиям, именно эта эпоха (а не мифы про Российскую Империю) выступает сегодня для большей части населения как «золотой век», своего рода «Россия, которую мы потеряли». С точки же зрения трудовой мотивации, это была одна из наиболее странных эпох в истории нашей страны, когда все тянулось как-то по инерции (энтузиазм первых пятилеток, «все для фронта и Победы!» с ГУЛАГом давно стали историей). Ракетно-ядерный «зонтик» гарантировал от новой Большой войны, а экспорт нефти и газа снимал вопросы с импортом «ширпотреба», не производящегося в нужном количестве и качестве в СССР 70-80-х годов[8]. Трудовые (и поведенческие в целом) мотивации большинства русских людей эпохи «застоя» точно раскрывает анекдот про «основные противоречия развитого социализма»:

1. Никто не работает, а планы выполняются (работа без регулярного периодического «напряга» для русского человека значит, что «никто не работает» в традиционном смысле).

2. Планы выполняются, а в магазинах ничего нет (итоги «ритуального труда на СССР»).

3. В магазинах ничего нет, а у всех всё есть (благодаря системе теневого распределения).

4. У всех всё есть, а все всем недовольны (ненормальность для нормальных русских людей подобной ситуации «не заслуженного лично мной благополучия» все более массово осознавалась у новых поколений людей с высшим и средним образованием со второй половины 70-х).

5. Все всем недовольны, а всегда и за всё «голосуют за» (принудительное и мнимое «единомыслие в России» быстро закончилось, когда Горбачев «объявил перестройку»).

 

ПОСЛЕ 1991

 

Крах СССР (довольно внезапный и относительно бескровный) был порожден прежде всего тем, что руководство «той странной страны» не справилось прежде всего в России с новыми претензиями наиболее активной части городского индустриального (с анклавами постиндустриального) общества. Русские мыслители еще с середины ХIХ века поняли, что в русском народе есть как бы два разных до противоположности типа личности и объединяющей их общины: «хищный тип» как активное меньшинство («бродники», казаки, разбойники, объединенные в «ватаги», «чумазые» хищники-предприниматели, союзы революционеров-нигилистов). И большинство – «смирный тип», тогда преимущественно живший в общинной деревне и городском «посаде» (хотя его мечтой всегда тоже было «уйти от тягла»). Распад традиционного общества в ходе индустриализации и урбанизации породил в начале ХХ века массовый феномен, названный великим социологом П. Сорокиным «безличностным индивидуализмом». «Застой» 70–80-х годов ХХ века – идеальная эпоха для жизни второго типа русских людей.

Во многом его доминирование было связано с начавшейся массовой депопуляцией городских русских (после гибели почти 20 млн именно русских в войну, а до того - еще более 10 млн потерь в Первую мировую, революцию, эмиграцию, коллективизацию с «голодоморами» и т. п.)[9]. Общество позднего СССР, все еще боявшееся по традиции новой «большой войны» и не хотевшее новой революции, стало в основной массе слишком образованным и квалифицированным для своих постаревших управителей – некогда молодых сталинских «наркомов», преимущественно «родом из первых пятилеток». Мотив перестройки был прост – не «ломая основ социализма», ввести демократию и рынок как «новые инструменты», чтобы «нормально жить и потреблять, как на Западе». Идеал в итоге реформ для большинства – спокойное «потребительское общество», где: работаю без напряга и «ритуалов с партсобраниями», читаю, что хочу, живу и езжу, где хочу; в общем, раз уровень нашей квалификации - не ниже мирового, то и хотим жить не хуже.

А фактически – получили произвол «крутых» на всех уровнях, распад социальных связей, «безответственное государство-эксплуататора» как доминирующую форму «русского бизнеса, бессмысленного и беспощадного». Русское городское общество оказалось неспособно к самозащите и самоорганизации как «общество тотального взаимного недоверия». Само его выживание в 90-е годы временами выглядит чудом! Однако основы городского индустриального общества в России оказались очень прочны (оно ведь «строилось с запасом» в расчете на новую мировую войну!). Русские горожане в основной массе и при «рынке» выжили, «кинутые властью» и под рэкетом преступности. Произошло это на базе массового стихийного формирования социальных «сетей воспроизводства» путем своего рода «”сшивания” цепочек взаимодействия» индивидов и групп (в ситуации, когда государство перестало работать, а от «трудовых коллективов» остались обломки). Наполнения в 90-е годы реальным содержанием новых, ускоренно созданных в России «демократических» и рыночных институтов власти и собственности не произошло: более того, к ним после дефолта-98 население, включая его «адаптировавшиеся к рынку» примерно 30%, питало тотальное недоверие.

При Примакове–Путине русские в основной массе чуть отошли от «шока 90-х» в ходе социальной стабилизации на основе регенерационного экономического роста в основном по «старым технологическим цепочкам» (только теперь работающим не на План, а на Экспорт). Однако хоть чуть-чуть доверяют они по-прежнему только отдельным личностям и их неким «гарантиям», а не институтам и законам. Когда министр экономики Герман Греф публично говорил, что «государство сегодня в России – это абстракция, а реальные проблемы решаются конкретными людьми путем переговоров», это очень точно описывает «новую русскую реальность». Во всей ее омерзительности – когда подобное говорит не бизнесмен, не теоретик и не оппозиционер-публицист, а чиновник, заинтересованный в том, чтобы ее увековечить под видом «стабильности» и даже «роста»…

 

Ресурсы позитивной социальной энергии почти исчерпаны. Как выйти из положения?

 

МЫ СИДИМ, А ДЕНЕЖКИ ИДУТ!

 

Ныне стали возможны при благоприятной конъюнктуре на мировом рынке миллиардные внутрикорпоративные инвестиции и даже экономический рост (пусть пока преимущественно путем «регенерации» наследия прежнего исторического периода) без всякого участия со стороны нынешнего государства, живущего по принципам «Мы сидим, а денежки идут!» и «Хорошо сидим!..». Однако в итоге «стабилизации» отсутствуют карьерные перспективы и нормальная трудовая мотивация для 30-35% русских, считающих себя «средним классом» и начинающих (по мере «привыкания к стабильности») претендовать на «свою долю» от хозяйственного подъема страны в новом веке. Более 60% населения России и в 2007 году по-прежнему считают итоги приватизации незаконными, а сложившуюся в итоге «реформ» в нашей стране социально-экономическую систему - несправедливой.

Сопротивляться этой ситуации или изменить ее русское население сегодня не может[10]. Однако о нормальных трудовых мотивациях в таком «атомизированном обществе всеобщего недоверия», где не сформировалась пока даже русская нация (чему активно препятствуют многие влиятельные силы в реально сложившейся «рыночно-демократической России» и за рубежом), речи пока нет!

Реально возникло в России общество такого расширенно воспроизводящегося «рынка», который изначально ориентирован не на потребителя, а на экспорт, причем капитала - в первую очередь. Тут полугосударственные торгово-финансовые «мафии» (с огромной долей этнической преступности и этнических кланов) поставили под свой контроль ввоз товаров массового потребления в страну и держат на них монопольные цены. Москва стала в итоге одним из самых дорогих городов мира, включая жилье - при крайне низком качестве всех товаров и услуг. Во всем мире в рыночной экономике есть деление на товары «для богатых», «для бедных» - и «для среднего класса» как норма. Именно на нее и работает большая часть мирового производства.

В России производства товаров на внутренний рынок по-прежнему почти нет (стало еще хуже, чем в период СССР), страна менее чем наполовину обеспечивает себя продовольствием (за счет черноземного юга). Искусственно и резко занижена в разы (устойчиво в таком состоянии поддерживаясь сложившимися закономерностями воспроизводства) подобным «перекошенным рынком» стоимость и рабочей силы России, и собственности на средства производства. Фактически ничего по-прежнему не стоит в РФ продукция интеллектуального производства, являющаяся одним из основных источников богатства развитых стран мира в постиндустриальном обществе.

По основным типам экономической занятости «странная страна» с 90-х (срок жизни целого поколения!) начала резко расслаиваться на несколько очень разных «кусков» по образу жизни основных групп населения и доминирующему типу трудовых мотиваций.

 

ПЛОХО СШИТЫЕ КУСКИ СТРАНЫ

 

Постиндустриальные анклавы (Москва-Питер) с остатками советской промышленности и прилегающими областями как «зоной освоения» (большое строительство, в том числе жилья, торговых площадей и т. п.). Тут живет около 20% населения России, однако сосредоточено более 80% финансов России и более половины ее торговли (+ значительно более трети науки и системы образования страны). Именно сюда устремилась большая часть этнических диаспор и криминала, однако превалирующую часть населения все еще составляют советские люди пенсионного и предпенсионного возраста. О какой-то распространенности «современной трудовой мотивации» можно говорить только применительно к этой «глобализированной части России» - особенно среди тех, кто моложе 35 лет (то есть родился в СССР, но начал работать после его распада). Однако это - только одна из субкультур, причем далеко не доминирующая (в последние годы можно говорить о стагнации и «недовольстве от бесперспективности» именно этого слоя российского общества, так называемого «офисного планктона»). Исследования не фиксируют существенных различий в трудовых мотивациях работников госсектора, частного бизнеса и иностранных предприятий в России даже в столицах: везде работают кадры эпохи массового «безличностного индивидуализма» и сложившиеся неформальные «цепочки воспроизводства» нынешнего «бизнеса по-русски», который «адаптирует под себя» и иностранцев. «Островки» нового типа трудового поведения есть в других городах-миллионниках (Нижнем Новгороде, Самаре, Екатеринбурге, Новосибирске, Красноярске), однако там это - максимум тысячи людей, а не десятки-сотни тысяч. Столицы РФ сегодня представляют сложную смесь рыночно мутировавших обломков «советских трудовых коллективов» (не только промышленность, но и вузы, наука, большая часть центральной бюрократии России), какого-то «нового русского бизнеса» (сплошь и рядом - «родом из банд криминала», каковой де-факто была и верхушка ЮКОСа), «этнического бизнеса» диаспор. Говорить о едином векторе развития этого конгломерата пока серьезные ученые России отказываются. Регенерация «советского наследия» на нефтегазовые деньги даже в столицах выдыхается, а новых успешных «точек роста» не возникает. Никому сегодня не понятно, что будет дальше даже с этой «благополучной частью России»...

Индустриальные «куски» СССР, ныне преимущественно работающие на экспорт, а не на «оборону» (ТЭК, черная и цветная металлургия, «большая химия» и ЦБК), а также уцелевшие фрагменты ВПК, которые в 2005-2007 годах пытаются начинать реанимировать. Выжили и остатки советского машиностроения, где наибольшие перспективы сегодня - у работающих на начавших инвестиционный цикл РАО «ЕЭС», Минатома и «РЖД». Тут по образу жизни работающего в промышленности населения и его мотивациям мало что изменилось всерьез со времен СССР - «наемным рабочим», который торгуется с хозяином за зарплату и условия труда, работник бывшего «ритуального труда» так и не стал. Зато развалилась государственная система подготовки квалифицированных кадров, которые стареют и уходят. Главный разрыв в образе жизни промышленных регионов — между скудно и трудно живущими «бюджетниками» и более благополучными слоями, занятыми в выживших предприятиях. Главный предмет общей ненависти таких регионов - Москва, куда, как в черную дыру, уходит «все, нами заработанное». Существуют многочисленные зоны полной депрессии и социальной катастрофы в промзонах РСФСР, где нет больше ни работающей промышленности, ни сельского хозяйства, а большинство пожилого населения еле выживает и «понемногу доживает»...

Регионы с развитым товарным сельским хозяйством (юг центрального Черноземья, Дон и Кубань со Ставропольем, юг Западной Сибири), где существуют одновременно выжившие индустриальные «куски» СССР, ныне работающие на экспорт, а кое-где уцелела и «оборонка». Тут складывается в последние годы подобие региональных «внутренних рынков» в наиболее хозяйственно успешных краях и областях, однако особых отличий в типе мотиваций трудового поведения на юге социология пока не фиксирует (дело в том, что денег на селе по-прежнему очень мало: хорошо живут только перекупщики). Главный предмет общей ненависти аграрных регионов такого типа, как и индустриальных - тоже Москва. А также этнические диаспоры, которые зарятся «на нашу землю» и ее (с гражданством РФ) широко получают, успешно находя общий язык с местным чиновничеством. Бессильная ненависть к «кавказцам» прорывается в беспорядках, а иногда и погромах - после очередного скандального убийства кого-то из русских.

Регионы РФ, где административно доминирует этнически нерусское население, сильно отличаются друг от друга. Башкирия и Татария - типичная индустриально-аграрная зона высокого уровня развития (с этническим рабочим классом и кадрами ИТР со времен СССР). Мордовия-Мари-Эл-Чувашия - регион «глухой депрессии», мало чем отличающийся от соседних чисто великорусских по населению областей Поволжья, вроде Костромской. Большая часть Северного Кавказа работающей промышленности ХХI века не имеют (исключения - паленая водка и нефть Дагестана), ситуация в них характеризуется огромным перенаселением и отсутствием работы (как и в Горном Алтае с Тывой). А различается она только степенью напряженности. Большая часть Бурятии, Коми и Якутии сегодня - зона затяжной промышленной депрессии: на селе коренное население толком не может себя даже прокормить, что «компенсируется» для жизни региона несколькими успешными промышленными гигантами, где работает преимущественно русское население. Наиболее депрессивно положение бурятов как этноса, включая объединенные ныне с Читинской и Иркутской областями мелкие административные единицы. В Хакасии происходит, в принципе, то же самое, только очень невелика доля хакасов среди населения. Трудовая мотивация в ХХI веке в каждом из подобных регионов - предмет особого возможного анализа.

 

ЗАПАСА ПРОЧНОСТИ ХВАТИТ НЕНАДОЛГО

 

Реальная проблема (уже не только политического режима, но и всего русского народа) сегодня заключается в том, что еще на пару поколений русских людей как минимум резервы для выживания есть: частично уцелели кадровые и технологические ресурсы, созданные когда-то с огромным запасом. Однако они стареют и деквалифицируются (не говоря уж о многолетней деморализации) буквально на глазах, а новые сырьевые кладовые «очень далеко и трудно лежат» - так что были не по зубам даже во времена СССР с его огромной индустриальной инерцией и «великими стройками». Физически большая часть того «человеческого капитала», которая еще есть у русских, в нынешней России «перенатянута, как струна»: дело - не в высокой смертности мужчин значительно раньше возраста, типичного для любого городского индустриального общества (как было уже во время СССР), а резком падении рождаемости русских в 90-е годы. В этом смысле дело сегодня - не в некой Новой идеологии, «русской идее» - а в социальной психологии: за последние 17 лет наша страна полностью разучилась напрягаться, если под «напряжением» не понимать стратегию только индивидуального выживания. Разрушенными оказались не столько министерства и строительные мощности, сколько любые технологи и стратегии совместной деятельности больших масс русских людей.

Когда сейчас нам обещают «объявить национальными проектами» мобилизационные интересы РАО «ЕЭС», «Газпрома», «нефтянки», «оборонки» и т. п. и начать очередной «напряг» во имя «будущего России» - никакая «державность» в качестве идеологической оболочки не сможет стать стартовым импульсом для «запуска проекта». Любая будущая власть в России при любых ее идеологических очертаниях (будь то территориальная или национальная империя или русское национальное государство) обязана начать делать все то, о чем склонные к конъюнктуре штатные «идеологи» могут пока только болтать. Самое простое и одновременно сложное сегодня в том, что (О. Григорьев, А. Нещадин и М. Хазин тут правы) никаких особенных технических инноваций для решения сегодняшних проблем России не нужно.

Однако срочно нужны инновации в небывалом восстановлении разрушенного хозяйства, ничего общего не имеющие с опытом Великой Отечественной, - сегодня все как раз наоборот. Тогда были разрушены города-заводы и погибли миллионы людей (самой разной квалификации). Однако - успешно выжили, доказали свое всесилие и победоносность «в мировом масштабе» своеобразные «социальные технологии коллективного действия», характерные для времен СССР. Более того: в них после 1945 года «уверовала» куча сомневавшихся умников, ранее сильно несогласных со Сталиным-ВКП(б). Причем не только в России, но и далеко за её пределами! Поэтому все разрушенное восстановили удивительно быстро, а «в придачу» в 50-е годы произошло окончательное рождение мировой Сверхдержавы, рухнувшей 40 лет спустя.

Сегодня же дела обстоят иначе и гораздо хуже: «разруху в головах» дополнил распад социальных связей, причем во многом организованный сознательно.

Города России в итоге «реформ» не разрушены - хотя и сильно обветшали; «стихийно» умерли «всего миллионы» (а не убиты десятки миллионов), а большая часть заводов формально со времен СССР «по-прежнему стоят» и работают. Однако нынешнюю разруху в стране нельзя победить - без инноваций и инвестиций в социальную регенерацию навыков успешного совместного действия больших масс русских.

 

ПЕРЕОСВОЕНИЕ АНТРОПОГЕННОЙ ПУСТОШИ

 

Разумеется, проблема «позитивных жизненных ценностей» современных русских и возможных «точек роста» не сводится к сфере материального производства и повседневной жизни: поздний «социализм» эпохи Хрущева и Брежнева во многом разрушился именно потому, что решить материальные проблемы городского русского общества на «уровне мировых стандартов» оказалось невозможным при тупом бюрократическим игнорировании основополагающих духовных архетипов русской цивилизации. Более того: раз страна уже тысячу лет свой писанной истории почти всегда была идеократией «с перерывом на смуты» (неважно - Святой Русью, Империей, Коммунистическим Авангардом человечества...) - ценностные стереотипы «Не хлебом единым», «Не в силе Бог, а в правде» и т. п. являются базовыми для русской культуры любого времени. Другое дело, что сегодня «позитивное восстановление» этих и других традиционных русских ценностей (на уровне эффективных и заражающих «культурных образцов» массового поведения городского и сельского населения) возможно только через концентрацию на предотвращении вымирания русских - то есть на реальном решении повседневных материальных проблем народа.

До Ленина как гениального политика под конец жизни дошло, что Новое Общество надо строить «не на энтузиазме авангарда и трудовых масс непосредственно, а на материальной заинтересованности, хозрасчете и кооперации». Впрочем, основная часть русского общества 20-х годов прошлого века вообще не хотела ничего Нового строить, почему у Ленина и Ко с НЭПом в конечном счете ничего и не вышло. Большинство русских тогда бессильно мечтало только об одном - чтобы всякие «фанатики Светлого Будущего» не мешали больше русским людям спокойно жить, как им хочется, на своей собственной земле...

Для меня в начале нового тысячелетия именно эта ценность («не мешать русским людям спокойно жить как хочется на своей собственной земле») является определяющей для выживания нашей страны. Называть этот подход «неоконсерватизмом», Русским Проектом Возрождения, Русской доктриной, «русским социализмом» (или «русским порядком») - дело личного вкуса и коллективного «пиара» совместной успешной деятельности. Применительно к базовой теме данного текста трудовая этика таких городских русских - раз «новая нация» успешно выживает - будет включать и готовность к «коллективному напрягу» (но только «на себя и ближних» - как при «подсеке» и освоении целины в эпоху пашни, а не на некие Идеалы или Имперские Цели). Включать неизбежно сильную индивидуализацию трудового процесса - и стойкое «нежелание быть трудоголиками» у основной массы русского населения. ХХ век как целое показал, что «Большая Промышленность» для русского национального характера и массовых трудовых навыков оказалась запредельно тяжелым испытанием. Причем так до конца и не ставшим чем-то «органичным» даже для рабочих в третьем поколении.

Однако свой «промышленный минимум мирового уровня» столь огромная страна с такой бурной историей (и такими «соседями с претензиями»), как Россия, сохранить для самовыживания как самостоятельный мировой субъект просто обязана. Хотя больше исторически сложившемуся русскому национальному характеру все-таки отвечают условия работы в постиндустриальном обществе, которое начало формироваться в том числе и в «наукоградах» во времена СССР с середины ХХ века. А также (вполне вероятно) - и «нового сельского хозяйства», которое на большей части «запустевшей» территории страны можно воссоздать только усилиями бывших горожан и полу-горожан, особенно в условиях «глобального потепления», меняющего сельскохозяйственные условия буквально на глазах на значительной части территории РФ. Индустриальный «агроцех СССР», на который прямо или косвенно работала вся страна с 60-х годов прошлого столетия, уже никогда не воссоздать. Не говоря уж о «возрождении» давно ставшего мифом «доколхозного крестьянства» с его традиционными трудовыми мотивациями, которые описал Чаянов. Исторически русское крестьянство было обречено, ибо возникшую в ходе «догоняющей модернизации» городскую Россию и растущую промышленность накормить так и не смогло (ни при царях, ни при секретарях).

Индивидуальная малая семья не может стать в современных условиях эффективным субъектом товарного производства продовольствия - просто в силу нехватки рабочих рук, даже если «вдруг» ей «даром» дадут землю и откуда-то у «типа фермера» вдруг появятся средства производства и сбыт продукции. Очевидно, что этим субъектом могут стать только «товарищества на доверии» - как своего рода аналог «соседской общины» времен старой крестьянской России (только у них хватит рабочих рук, они могут отвечать за кредит собственностью и т. п.). Глобальный продовольственный кризис, начавшийся со второй половины 2007 года, создал парадоксальную ситуацию: возник огромный мировой платежеспособный спрос на продовольствие. Однако нынешнее русское сельское хозяйство абсолютно не в состоянии удовлетворить даже внутренний спрос. В стране пустеет плодородная земля, но ничего не делается реально в этом направлении несколько лет, кроме пустейшей пиар-болтовни «на весь мир».

Однако одних материальных мотиваций для нового освоения заброшенных земель оказывается абсолютно недостаточно в обществе тотального взаимного недоверия (и ныне в РФ доминирующего «безличностного индивидуализма»). Для выживания «любого нового» и в городе, и тем более на селе, прежде всего, нужен «социальный клей» с некоторой духовной «точкой кристаллизации», синтезирующий русскую трудовую традицию с инновациями. Спившийся окончательно при «демократии и рынке» массовый деревенский люмпен родом из СССР «всегда готов» в любой точке страны любым новым минимально успешным сельским хозяевам (особенно «чужакам»!) «пустить красного петуха». Одновременно идет наглый рэкет со стороны коррумпированных чиновников и монопольно-мафиозного перекупщика продукции, а землю попросту не оформляют в собственность никому[11]. Без массового строительства автомобильных дорог «под государственные гарантии» никакого реосвоения запустевших сельхозугодий России просто «не может быть потому, что не может быть никогда».

Также очевидно, что прогрессирующие масштабы сельхоззапустения в РФ рано или поздно приведут к бесплатной раздаче земли всем желающим, как в США ХIХ века - разумеется, при условии ее реальной обработки (а не спекулятивной перепродажи). В ситуации крутых перемен времен «глобального потепления» ясно, что одним русским капиталом для поднятия «российской рукотворной целины от разрухи» не обойдешься: тут «для начала» минимально нужны сотни миллиардов долларов или евро. Либо это дело «подъема антропогенной пустоши» в северной Евразии сделают русские - либо какие-то другие этносы.

«Чернозем в запустении» является ничуть не меньшим уникальным ресурсом мировой ценности, чем месторождения нефти или газа в РФ. Сегодня «стоимости он не имеет» (или стоит гроши) только в рамках новорусского «рынка, бессмысленного и беспощадного» - в силу особого типа «интеграции в мировой рынок» нашей страны. Жестко блокирующего создание внутреннего рынка и нормальных трудовых мотиваций для большинства русского населения.

 

rpmonitor.ru

KM.RU, 1.09.08, 8,08.08 г.