Журнал «Золотой Лев» № 169-170 - издание русской
консервативной мысли
А.И. Куприн
Письмо
Ф.Д. Батюшкову от 18 марта 1909 г[1]
Чириков - (хотя у меня вышел не то Водовозов, не то Измайлов) -
прекрасный писатель, славный товарищ, хороший семьянин, но в столкновении с Шолом Ашем он был совсем не прав.
Потому, что нет ничего хуже полумер. Собрался кусать - кусай! А он не укусил, а
только послюнил.
Все мы, лучшие люди России (себя я к ним причисляю в
самом-самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, еврейской
истеричности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки,
которая делает этот избранный народ столь же страшным и сильным, как стая оводов,
способных убить в болоте лошадь. Ужасно то, что все мы сознаем это, но во сто
раз ужасней то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на
ушко, а вслух указать никогда не решимся. Можно иносказательно обругать царя и
даже Бога, а попробуй-ка еврея!?
Ого-го! Какой вопль и визг поднимается среди этих фармацевтов,
зубных врачей, адвокатов, докторов, и, особенно громко, среди русских
писателей, ибо, как сказал один очень недурной беллетрист, Куприн, каждый еврей
родится на свет божий с предначертанной миссией быть русским писателем.
Я помню, что Ты в Даниловском
возмущался, когда я, дразнясь, звал евреев жидами. Я знаю, также, что Ты -
самый корректный, нежный, правдивый и щедрый человек во всем мире - Ты всегда
далек от мотивов боязни или рекламы, или сделки. Ты защищал их интересы и
негодовал совершенно искренне. И уж если Ты рассердился на эту банду
литературной сволочи - стало быть, охамели от наглости.
И так же, как Ты и я, думают, но не смеют об этом сказать,
сотни людей. Я говорил интимно с очень многими из тех, кто распинается за
еврейские интересы, ставя их куда выше народных, мужичьих. И Они говорили мне,
пугливо озираясь по сторонам, шепотом; "Ей-богу, надоело возиться с их
болячками!"
Вот три честнейших человека: Короленко, Водовозов,
Иорданский. Скажи им о том, что я сейчас пишу, скажи даже в самой смягченной
форме. Конечно, они не согласятся и ибо мне уронят несколько презрительных
слов, как о бывшем офицере, о человеке без широкого образования, о пьянице, ну!,
в лучшем случае, как об...
Hо
в душе им еврей более чужд, чем японец, чем негр, чем говорящая, сознательная,
прогрессивная, партийная (представьте себе такую) собака.
Целое племя из 10000 человек каких-то айнов,
или гиляков, или ороченов, где-то на Крайнем Севере,
перерезали себе глотки, потому, что у них пали олени. Стоит ли о таком пустяке
думать, когда у Хайки Мильман
в Луцке выпустили пух из перины? (А ведь чего-нибудь да стоит та последовательность,
с которой их били и бьют во все времена, начиная от времени египетских фараонов).
Где-нибудь в плодородной Самарской губернии жрут глину или лебеду - и ведь из
года в год! Hо мы, русские писатели, т.е. Ты, я,
Пошехонов, Шполянский, Шайкевич и Кулаков, испускаем вопли о том, что ограничен
прием учеников зубоврачебных школ. У башкир украли миллион десятин земли,
прелестный Крым обратился в один сплошной лупанарий,
разорили хищнически древнюю земельную культуру Кавказа и Туркестана, обуздывают
по-хамски европейскую Финляндию, сожрали Польшу как государство, устроили бойню
на Дальнем Востоке - и вот, ей-богу, по поводу всего этого океана зла,
несправедливости, насилия и скорби было выпущено гораздо меньше воплей, чем при
"инциденте Чириков - Шолом
Аш", выражаясь тем же жидовским газетным языком,
отчего? Оттого, что и слону, и клопу одинаково больна боль, но раздавленный
клоп громче воняет.
Мы, русские, так уж созданы нашим Русским Богом, что умеем
болеть чужой болью, как своей. Сострадаем Польше, и отдаем за нее свою жизнь,
распинаемся за еврейское равноправие, плачем о бурах, волнуемся за Болгарию или
идем волонтерами к Гарибальди и пойдем, если будет случай, к восставшим батокудам. И никто не способен так великодушно, так
скромно, так бескорыстно и так искренне бросить свою жизнь псу под хвост во имя
призрачной идеи о счастье будущего человечества, как мы. И не от того ли нашей
русской революции так боится свободная, конституционная Европа с Жоресом и
Бебелем, с немецкими и французскими буржуа во главе.
И пусть это будет так. Тверже, чем в мой завтрашний день,
верю в великое мировое загадочное предначертание моей страны и в числе ее
милых, глупых, грубых, святых и цельных черт - горячо люблю ее безграничную
христианскую душу. Hо я хочу, чтобы евреи были изъяты
из ее материнских забот. И, чтобы доказать Тебе, что мой взгляд правилен, я
тебе приведу тридцать девять пунктов.
Один парикмахер стриг господина и вдруг, обкорнав ему
полголовы, сказал; "Извините", побежал в угол мастерской и стал ссать на обои, и, когда его клиент окоченел от изумления,
Фигаро спокойно объяснил; "Hичего-с. Все равно
завтра переезжаем-с". Таким цирюльником во всех веках и во всех народах
был жид с его грядущим Сионом, за которым он всегда бежал, бежит и будет
бежать, как голодная кляча за куском сена, повешенным впереди ее оглобель.
Пусть свободомыслящие Юшкевич, Шолом Аш, Свирский и даже Васька Раппопорт
не говорят мне с кривой усмешкой об этом стихийном стремлении как о детском
бреде. Этот бред им, рожденным от еврейки, еврея - присущ так же, как Завирайке охотничье чутье и звероловная страсть. Этот бред
сказывается в их скорбных глазах, в их неискоренимом рыдающем акценте, в плачущих
завываниях на конце фраз, в тысячах внешних мелочей, но главное - в их
поразительной верности религии - и в гордой отчужденности от всех других
народов.
Корневые волокна дерева вовсе не похожи на его цветы, а цветы
- на плоды, но все они одно и то же, и, если внимательно пожевать корешок и
заболонь, и цветок, и плод, и косточку, то найдешь в них общий вкус. И если мы
примем мишуреса из Проскурова,
балагуру из Шклова, сводника из Одессы, фактора из Меджибохи, цадека из Кражополя, ходеся из Фастова, басколяра, шмуклера,контрабандиста
и т.д.- за корни, а Юшкевича с Дымовым за плоды, а их творения за семена - то
во всем этом растении мы найдем один вкус - еврейскую душу, и один сок - еврейскую
кровь.
А кровь - это нечто совсем особенное, как сказал Гете. У
всех народов мира кровь смешанная и отливает пестротой. У одних евреев кровь
чистая, голубая, 5000 лет хранения в беспримерной герметической закупорке. Hо зато ведь в течение этих 5000 лет каждый шаг каждого
еврея был направлен, сдержан, благословен и одухотворен - одной религией - от
рождения до смерти в еде, питье, спанье, любви, ненависти, вере и веселье.
Пример единственный и, может быть, самый величественный во всей мировой
истории. Hо именно поэтому-то душа Шолома Аша и Волынского и душа гайсинского
меламеда мне более чужда, чем душа башкира, финна или
даже японца.
Религия же еврея - и в молитвах, и в песнях, и в сладком
шепоте над колыбелью, и в приветствиях, и в обрядах - говорит об одном и том же
каждому еврею: и бедному еврейскому извозчику, и саронскому
цветку еврейского гения - Волынскому. Пусть в Волынском и в балагуде
ее слова отражаются несколько по-разному.
Балагуда:
а) еврейский народ - "избранный" божий народ и ни
с кем не должен смешиваться;
б) но Бог разгневался на него за его грехи и послал ему испытания
в среде иноплеменных;
в) но он пошлет Мессию и сделает евреев властителями мира.
Волынский и Аш:
а) еврейский народ - самый талантливый, с самой аристократической
кровью;
б) исторические условия лишили его государственности и
почвы и подвергли гонениям;
в) никакие гонения не сокрушали еврейства, и все лучшее сделано
и будет сделано евреями.
Hо,
в сущности,- это один и тот же язык. И что бы ни надевал на себя еврей;
ермолку, пейсы и лапсердак или цилиндр и смокинг, крайний ненавистнический
фанатизм, или атеизм и ницшеанство, беспросветную, оскорбленную брезгливость к
гою (свинья, осел, менструирующая женщина - вот "нечистое"
нисходящими степенями по талмуду), или ловкую теорию о "все-человеке", "всебоге"
и "вседуше" - это все от ума и внешности, а
не от сердца и души.
Если мы все - люди - хозяева земли, то еврей - всегдашний
гость. Он даже, нет, не гость, а король авимелех,
попавший чудом в грязный и черный участок кутузки, где нет цветов и что люди,
ее наполняющие, глупы, грязны и злы? И если придут другие, чуждые ему, люди
хлопотать за него, извиняться перед ним, жалеть о нем и освобождать его - то
разве король отнесется к ним с благодарностью? Королю лишь возвращают то, что
принадлежит ему по священному, божественному праву. Со временем, снова заняв и
укрепив свой 5000-летний трон, он швырнет своим бывшим заступникам кошелек,
наполненный золотом, но в свою столовую их не посадит. Оттого-то и смешно, что
мы так искренне толкуем о еврейском равноправии, и не только толкуем, но часто
отдаем и жизнь за него!
Идет, идет еврей в Сион, вечно идет. Конотопский
цуриц идет верой, молитвой, ритуалом, страданием.
Волынский - неизбежно душою, бундом (сионизмом). И всегда ему кажется близким
Сион, вот сейчас, за углом, в ста шагах. Пусть ум Волынского даже и не верит в
сионизм, но каждая клеточка его тела стремится в Сион. К чему же еврею, по
дороге в чужой стране, строить дом, украшать чужую землю цветами, единяться в радостном общении с чужими людьми, уважать
чужой хлеб, воду, одежду, обычаи, язык? Все во сто крат будет лучше, светлее,
прекраснее там, в Сионе.
И оттого-то вечный странник - еврей, таким глубоким, но
почти бессознательным инстинктивным, привитым 5000-летней наследственностью,
стихийным кровным презрением презирает все наше, земное. Оттого-то он так
грязен физически, оттого во всем творческом у него работа второго сорта, оттого
он опустошает так зверски леса, оттого он равнодушен к природе, истории, чужому
языку. Оттого-то хороший еврей прекрасен, но только по-еврейски, а плохой отвратителен,
но по-всечеловечески.
Оттого-то, в своем странническом равнодушии к судьбам чужих
народов, еврей так часто бывает сводником торговцем живым товаром, вором;
обманщиком, провокатором, шпионом, оставаясь чистым и честным евреем.
Hельзя винить еврея за его презрительную, надменную господскую
обособленность и за чуждый нам вкус и запах его души. Это не он - не Волынский,
не Юшкевич, не Малкин, и не цадик,- а его 5000 лет истории, у которой вообще
даже ошибки логичны. И если еврей хочет полных гражданских прав, хочет свободы
жительства, учения, профессии и исповедания веры, хочет неприкосновения
дома и личности, то не давать ему их - величайшая подлость. И всякое насилие
над евреем - насилие надо мной, потому, что всем сердцем я велю, чтобы этого
насилия не было, велю во имя ко всему живущему, к дереву, собаке, воде, земле,
человеку, небу.
Итак, дайте им, ради Бога, все что они просят, и на что они
имеют священное право человека. Если им нужна будет помощь - поможем им. Hе будем обижать их королевским презрением и
неблагодарностью - наша древнее и неуязвимее. Великий, но бездомный народ или
рассеется и удобрит мировую кровь своей терпкой, пахучей кровью, или будет
естественно (но не насильственно!) умерщвлен.
Hо
есть одна - только одна область, в которой простителен самый узкий национализм.
Это область родного языка и литературы. А именно к ней еврей - вообще легко ко
всему приспосабливающийся - относится с величайшей небрежностью.
Ведь никто, как они, внесли и вносят в прелестный русский
язык сотни немецких, французских, польских, торгово-условных,
телеграфно-сокращенных, нелепых и противных слов. Они создали теперешнюю ужасную
по языку нелегальную литературу и социал-демократическую брошюрятину.
Они внесли припадочную истеричность и пристрастность в критику и рецензию. Они
же, начиная от "свистуна" (словечко Л.Толстого) М.Hордау,
и кончая засраным Оскаром Hорвежским,
полезли в постель, в нужник, в столовую и в ванную к писателям.
Ради Бога, избранный народ! Идите в генералы, инженеры,
ученые, доктора, адвокаты - куда хотите! . Hо не
трогайте нашего языка, который вам чужд, и который даже от нас, вскормленных
им, требует теперь самого нежного, самого бережного и любовного отношения.
И так, именно так, думаем в душе все мы - не истинно, а -
просто русские люди. Hо никто не решился и не решится
сказать громко об этом. И это будет продолжаться до тех пор, пока евреи не
получат самых широких льгот. Hе одна трусость перед
жидовским галдением и перед жидовским мщением (сейчас
же попадешь в провокаторы!) останавливает нас, но также боязнь сыграть в руку
правительству. О, оно делает громадную ошибку против своих же интересов, гоня и
притесняя евреев, ту самую ошибку, когда запрещает посредственный роман,- и тем
создает ему шум, а автору - лавры гения.
Мысль Чирикова ясна и верна, но
как неглубока и несмела! Оттого она и попала в лужу мелких, личных счетов,
вместо того, чтобы зажечься большим и страстным огнем, И проницательные жиды
мгновенно поняли это и заключили Чирикова в банку авторской
зависти, и Чирикову оттуда не выбраться.
Они сделали врага смешным. А произошло это именно оттого,
что Чириков, не укусил, а послюнил. И мне очень жаль,
что неудачно и жалко вышло. Сам Чириков талантливее
всех их евреев вместе.
Эх! Писали бы вы, паразиты, на своем говенном
жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем-совсем
русскую литературу. А то они привязались к русской литературе, как иногда к широкому,
щедрому, нежному, умному, но чересчур мягкосердечному, привяжется старая,
истеричная, припадочная блядь, найденная на улице,
но, по привычке ставшая давней любовницей.
И держится она около него воплями, угрозами, скандалами,
угрозой отравиться, клеветой, шантажом, анонимными письмами, а главное - жалким
зрелищем своей болезни, старости и изношенности.
И самое верное средство - это дать ей однажды ногой по
заднице и выбросить за дверь в горизонтальном положении.
Целую, А. КУПРИH
http://www.runitsa.ru/publikation/from-history/2809082/
[1]
Копия письма А. И. Куприна Ф.Д. Батюшкову от 18
марта 1909 г., посланного из Житомира, хранится в Отделе рукописей Института
русской литературы (Пушкинский дом) АH СССР. Фонд 20, ед. хран.
15. 125. ХСб 1. В начале текста А.И.
Куприн нарисовал чернилами анфас головы Чирикова.