Журнал «Золотой Лев» № 171-172 - издание русской
консервативной мысли
О. Булгакова
Есенин:
«Good Bye!»
Неизвестное об
известном
Спившийся, внутренне опустошенный, потерявший себя как
человек и исписавшийся как поэт, он стремительно опускался на самое дно. В его
жизни осталось место только для бесконечных пьяных дебошей,
скандалов и драк, прерываемых лишь пребыванием в психиатрических лечебницах. Не
понимающий, что его время прошло, что он никому не интересен, а его поэзия
никому не нужна, ограниченный узким мировоззрением кулацкого внука, он все
цеплялся за давно ушедшую в прошлое лапотную Русь.
Промотавший в кабаках на
«московских изогнутых улицах» и заграничных борделях свою молодость, оставивший
там же небесно-васильковую синеву глаз, рано постаревший, он был обречён. Не
просыхая от вина, словно боясь похмелья, которое было бы страшным, он сам себя
загнал в угол. И однажды, на излете слишком затянувшейся ленинградской ночи, он
разорвал порочный круг, затянув петлю себе на шее.
Такова летопись гибели Сергея Есенина со слов его современников.
Их воспоминания о Сергее Александровиче похожи на старый анекдот: «Возвращается
Чапаев в отряд. Без оружия, без коня, без бурки, рубаха грязная, папаха
порвана. Сам пьяный, орёт, матом ругается, постового избил. Навстречу выбегает
Петька:
— Василь Иваныч, ты откуда
такой?!
— Да из анекдотов, Петька, из анекдотов…».
Как будто после смерти Есенина не просто дали команду: «Развенчать!», о которой бесхитростно поведал незамедлительно
кинувшийся её исполнять «главный штабс-маляр»
Маяковский, но и объявили соцсоревнование: «кто грязнее! кто гаже! кто пошлее!»
При этом абсурдность воспоминаний была выставлена в качестве обязательного
условия. И борьба за победу во всех номинациях развернулась нешуточная. А
почему, собственно, шакалы должны отказать себе в удовольствии подёргать за усы
мертвого тигра? Целая армия неких «никто», вошедших в историю лишь проявлением
высокой революционной сознательности, с нескрываемым наслаждением, ухмыляющимся
в каждой строчке, в каждом слове, наперегонки принялась «вспоминать».
Опровергать эти воспоминания, доказывать их маразматичность бессмысленно. Это уже сделал Сергей
Александрович. Сделал всей своей жизнью, ещё до того, как они были написаны. Хотя
и при жизни Есенина клеветы и грязи на него было вылито с лихвою: «Чёрный
человек водит пальцем по мерзкой книге и, гнусавя надо мной, как над усопшим
монах, читает мне жизнь какого-то прохвоста и забулдыги,
нагоняя на душу тоску и страх». И как не узнавал сам себя Сергей Есенин в
«мерзких книгах», так не узнавали его в них и близкие люди. Ответ Александры
Есениной Лаппе-Старженецкой – достойный ответ всем
словоблудам: «Возвращаю вам Вашу рукопись. Читала я её
с трудом и с чувством досады. Вы совершенно не знали и не поняли Есенина.
Извините, что приходится давать такой отзыв, но такого Есенина, как описываете
Вы, я не знаю». Холодно, вежливо, сдержанно, не опускаясь до полемики и
оправданий брата. Тот же Маяковский был искренне возмущен, увидев, во что
превратилась кампания по «развенчиванию» Есенина. Он брезгливо называл «дурно
пахнущими книжонками» выходившие в то время статьи и воспоминания о Сергее
Александровиче: «Но то, что сейчас делают из Есенина, — это нами самими
выдуманное безобразие».
Поэтому пускаться в пространные рассуждения о том, что
«мерзкие книги» о жизни «прохвоста и забулдыги» ангажированы, что они написаны
теми, кто всю жизнь завидовал Есенину, ненавидел его и боялся,
— лишнее. Черт бы с ними! Даже злого слова все эти вспоминающие не
стоят. Но до какого же бешенства доводит это quasi-дружеское сожаление о
«гибнущем Серёже»! Как обидно, до слез обидно от всех выставленных Сергею
Александровичу «диагнозов»!
И кем выставленных? Теми, о ком
сам Сергей Есенин с болью говорил: «…а они кто? Что они написали? Что своего
создали? Строчками моими живут! Кровью моей живут и меня же осуждают».
Теми, о ком хлестко отозвался Владислав
Ходасевич в рецензии «Цыганская власть» на мариенгофский
«Роман без вранья», совершенно не оправдывающий своего названия:
«…имажинистская школа» тем отчасти и поддержала себя в литературном отношении,
что примазалась к Есенину: точнее – затащила к себе Есенина, как затаскивают
богатого парня в кабак, чтобы за его счёт кутнуть…истинный герой книги – не
Есенин, а та банда, которой он был окружен,
и тот фон, тот общий порядок, при котором эта банда могла жить и работать».
Эта банда своего не упустила и после смерти Есенина, выжала
из ситуации по максимуму. Мариенгофы, рождественские,
устиновы, мануйловы, грузиновы, розановы, эрлихи, белоусовы, оксеновы, фомины, гули и иже с
ними быстро сообразили, что кровью Сергея Александровича жить можно очень
неплохо. И понеслось!
Мгновенно отозвался Лейба
Троцкий. И всем недогадливым объяснил, что поэт погиб, потому что был «несроден революции». Эта мысль рефреном звучит в статье
трибуна, общий смысл которой можно выразить словами: «Трагедия была неизбежна,
— случилось то, что должно было случиться». Предопределенность, предрешенность судьбы Есенина, невозможность другого
развития событий — в каждом слове Троцкого. Показательно, что могущественный в
то время Лев Давидович среагировал не парой брошенных походя
слов, а статьей, и статьей внешне теплой и сочувственной к Есенину. Возможно,
необходимо было задать общий тон всем пишущим о Есенине: «жаль, так жаль… не
уберегли…» А заодно и выразить высокое авторитетное мнение о том, что Есенин
«побеждён жизнью», он всегда «тянулся к смерти», он «больше не мог». И
попробовал бы кто пренебречь этим мнением, завтра и его «не уберегли» бы. А в
том, что Сергея Есенина берегли как зеницу ока мог
убедиться всякий, кто видел его мёртвым.
Иван Розанов в этом не сомневался. Как только дали отмашку,
он, продемонстрировав понятливость, поведал: «Три любви, по-моему, двигали и
живили его (Есенина): к славе, к стихам и к родине… В
этом замыкании и игнорировании всех других ценностей жизни была главная причина…
той опустошенности души за последние годы, которая привела его к «Чёрному человеку»
и верёвке удавленника». Приводит ли любовь к родине к опустошенности – вопрос,
ой какой спорный. Но то, что кроме родины и стихов Сергей Александрович любил
своих детей, родителей, сестёр, всегда трогательно о них заботился и помогал
им, умел дружить, любил женщин, — жизнь любил, — это совершенно точно! И как
пронзительную, глубоко проникающую в сердце поэму мог написать человек с
опустошённой душой? Неужто из пересохшего родника
напиться можно?
Нельзя не отметить и замечательную проницательность
Розанова, сразу догадавшегося, что Есенин нашёл
несложный способ удержать славу и повысить интерес к себе, самоубившись.
Вполне логично. В 1925 году Госиздат был благотворительной организацией, он
печатал собрания сочинений бездарных, никому не интересных авторов, платя им за
это огромные деньги, без надежды, что изданные книги будут раскуплены. Кроме
того, врезающийся в память всем, кто видел его хоть однажды, яркий, склонный к
эпатажу Сергей Александрович, пользовавшийся бешеной популярностью
безусловно остро нуждался в повышении интереса. С Розановым не поспоришь. А
самоубийство действительно отличный способ удержать славу — на весь следующий
день. Послезавтра газеты об этом уже не вспомнят, а вчерашних
никто не читает. Но благо, есть надежный способ «засветиться», о котором
Розанов, не преминув им воспользоваться, скромно промолчал, это написать
воспоминания о никому не
интересном Есенине.
Не преминул и Всеволод Рождественский: «Алкоголь тёк в его
жилах густой и отравляющей песней… Одинокий, затерявшийся в полях прохожий,
Есенин в последние годы пел только о себе и для себя… Прощай,
Сережа, — песня, сгоревшая на ветру!» Образно. Но что общего у этих образов с
Есениным — не ясно. Сергей Александрович – один из самых публичных людей своего
времени, да ещё и зафлаженный, как волк, затерялся? Как бы ему это удалось? И
кто «пел только для себя»? Сергей Есенин? Поэт, чьи стихи, не печатавшиеся во
время травли, с ошеломительной скоростью распространялись самиздатом? У меня
вообще нет уверенности, что нужно писать такие расстрельные воспоминания о тех,
кто «поёт только для себя». Но ради красного словца… А
чувство стыда для Рождественского – область неизведанного. Родная стихия —
страх. Может, не случайно именно Рождественский был понятым при осмотре
пятого номера «Англетера» 28 декабря 1925 года.
Неужели не было людей в гостинице, некого было пригласить? Или деликатно не
захотели никого отвлекать, своих подождали? И ещё, я
отчего-то никак не могу вспомнить «песен» самого Рождественского. Они-то на
ветру не сгорели, — то, что не тонет, оно и ветра не
боится. Скорее всего, его сборники невозможно приобрести в связи с огромным
читательским спросом, — расхватывают.
Не меньшей популярностью пользуются и книги Ивана
Грузинова. Но и то, что можно достать и прочитать, — воспоминания о Есенине, впечатляет неподдельно. И вывод о литературном
родстве с Сергеем Александровичем безграмотной тётки автора, придумавшей
отличающуюся «большой непосредственностью» песню. И глубокомысленное
исследование творчества Есенина, оказывается, очень похожего на Гебеля. И сравнение Есенина с Вальтером – героем гебелевской сказки «Красный карбункул». Разрушенная жизнь,
самоубийство как единственный выход. Что это? Зачем это было сделано? Ответ Грузинов даёт в начале своей статьи: «…пища и тепло приятны
несказанно. Тепло и пища: что ж ещё в жизни нужно?» Ещё в жизни нужно
оставаться человеком, вставать в стойло за фураж, — не нужно и даже бесполезно.
Перестанешь быть нужным, перестанут кормить. Впрочем, каждому – своё: Грузинов умер от голода.
Не обошла жизнь-насмешница и Мариенгофа:
повесился единственный сын Кирилл. Мариенгоф после
смерти Сергея Александровича не стал мелочиться и скромничать, — «Роман без вранья»! С чего этот бессвязный вздор – «роман», и при чём
тут «без вранья», — загадка автора. Как таковая, идея
давать произведению название, не имеющее отношения к содержанию, не
эксклюзивна. У О’Генри есть роман, который называется
«Короли и капуста», на том простом основании, что ни о королях, ни о капусте
там нет ни слова. Вероятно, по этому же принципу «Роман» Мариенгофа
– «без вранья». Правда, в романе О’Генри не летят комья
грязи в убитого друга.
Евгений Сокол в своих воспоминаниях о Есенине пишет:
«Завидовали ему многие, ругали многие, смаковали каждый его скандал, каждый его
срыв, каждое несчастье. Наружно вежливы, даже ласковы
бывали с ним. За спиной клеветали. Есенин умел это чувствовать каким-то чутьем,
умел прекрасно отличать друзей от «друзей», но бывал с ними любезен и вежлив,
пока не срывался, пока не задевало его что-нибудь, уж очень сильно…» Но,
признавая это, и Сокол «отметился» увлекательным рассказом о подавленном пьяном
Есенине.
Надо признать, что сюжетные ходы авторов воспоминаний
разнообразием не балуют. Повествование начинается с трогательного рассказа о
том, как Есенин любил самого автора, как тепло к нему относился, и это понятно,
— автор талантлив крайне. Но потом их жизненные пути с Есениным разошлись,
«Серёжа» становился всё дальше, всё чаще пил и, наконец, стал спиваться. В
дальнейшем вспоминающий встречал Есенина несколько раз случайно, пьяным,
конечно. Договоримся сразу, вернувшись из-за границы, Сергей Есенин уже не
выходил из запоя. И надо же было такому случиться, что
вспоминающие всегда заставали Есенина в компании, но «пил только Серёжа», держа
бокал дрожащей рукой, часто плача или ругаясь. И вот, около пьяного,
скандалящего Есенина – целая толпа пролетарских писателей и прочих деятелей, на
редкость благоразумных и главное — совершенно трезвых, несмотря на то, что дело
— в кабаке и глубокой ночью. И все, собственно, заняты
лишь тем, что уговаривают «Серёжу» больше не пить и ехать домой. Впрочем, это
объяснимо: озабоченные судьбами революционного народа товарищи заработались до
поздней ночи, а по дороге домой, все в думах о непростой ситуации в стране, не
сговариваясь, зашли в кабак, чтобы уговорить Есенина
не пить, — и ни с какой другой целью. То, что уговоры затягивались на несколько часов, а то и до утра,
так, что присоединиться к ним успевала добрая половина сексотов
ГПУ, — так это неподатливый характер Сергея Александровича, чуждого их
революционной заботе. Часто, увлекшись, уговаривающие
не сразу спохватывались, что Есенина давно уже нет. С кем и когда он ушел,
вспоминающий пояснить, как правило, затрудняется.
По прочтении воспоминаний остается впечатление, что каждый,
приложивший к ним руку, только тем и занимался, что 36 часов в сутки шатался из
кабака в кабак, и – о чудо! – в каждом неизменно
заставал в хлам пьяного, мрачного Есенина, затевающего очередной скандал. И,
словно чертя противоупыриный круг, Любовь Евгеньевна
Белозерская – жена Михаила Булгакова, много раз встречавшаяся с Сергеем
Александровичем в Берлине и в Москве после его возвращения из Америки,
написала: «… я ни разу не видела Есенина во хмелю».
Но, что взять с жены «белогвардейца»? А шариковы
видели! И даже в одно и то же время умудрялись застать Есенина в разных местах,
а то и в разных городах. Находившийся в Константиново
на свадьбе брата или в Баку в квартире Петра Чагина
Есенин в воспоминаниях какого-то очередного «ближайшего друга» вдруг оказывался
в московском кабаке, разумеется, пьяным до последней
возможности. В тот же день по версии другого «друга» Есенин дрался в Ростове.
Вероятно, это — ещё недостаточно изученное наукой явление телепортации.
Вот, только не совсем понятно, какое отношение красивый
молодой мужчина с умными, ласковыми глазами, ухоженный и аристократически-элегантный,
каким мы видим его на всех без исключения фотографиях, имеет к опустившемуся
алкоголику, о котором наперебой твердят вспоминающие о Сергее Есенине. Откуда взялся этот «осунувшийся», «поблекший», «небрежно одетый»,
«помятый», «смертельно бледный», «с опухшим, больным, мертвенным лицом и ничего
не выражающими глазами» «старик», «нетвёрдо стоящий на ногах», в котором «уже
ничего не напоминало прежнего Серёжу»? Из анекдотов?
И совсем не понятно, кто автор переворачивающих душу
стихов? Кто автор жуткой и трогательной поэмы «Кобыльи корабли»? Кто автор
поражающего глубоким осознанием свершившейся трагедии «Сорокоуста»? Кто автор
«Пугачёва» — поэмы «без кожи», мучительной и нежной, обдающей болью от
невозможности что-то спасти и удивительно светлой? А кто написал отчаянно
смелую, тонкую, ироничную «Страну негодяев»,
показывающую «великие штаты СССР» без ретуши? Кто написал ласково-доверительную
и в то же время мятущуюся, полную сомнений поэму «Анна Снегина»?
А кто автор «Чёрного человека»? Кто создал эту поэму с обнаженными нервами и несломимой внутренней силой? Кто? «Прохвост и забулдыга»? Наивный деревенский паренёк, потерявший
«рязанское небо» и безнадёжно испорченный городом? Автору поэмы «Русь» — 19
лет! Так просто и так мудро, светлая печаль и предощущение будущих бед,
понимание человеческой боли и сострадание, — «Русь». Хотя жалость к людям и ко
всему живому вообще, а равно и любовь к Родине Сергею Александровичу, как это
ни парадоксально, всегда вменяли в вину.
Известен эпизод, когда во французском ресторане официант —
эмигрант из России, бывший царский офицер, упрекнул Есенина в том, что тот
остался в большевистской России и служит коммунистам. На что Сергей
Александрович холодно ему заметил: «Вы, кажется, здесь официантом служите? Так
вот, и исполняйте свои обязанности». Этот, казалось бы, незначительный эпизод
говорит о многом. Заметьте, не Есенин упрекал офицера в том, что он, человек,
дававший присягу на верность не только Царю, но и Отечеству, бросив это самое
Отечество на поругание, за чаевые тарелки носит. Офицер упрекает Сергея
Александровича в том, что он не бросил свое Отечество. И получает красивый
ответ. Есенин не упрекает, потому что упрекать белоэмигрантов в том, что они
покинули Россию, было бы жестоко и неправильно. Оставшись, они почти неминуемо
погибли бы. Инстинкт самосохранения в человеке – сильнейший. Поэтому так сложно
до конца понять, какая любовь к Родине, какая боль за нее и какое мужество
должны были быть у Сергея Есенина. У человека, который
«чувствовал всю трагедию, которая произошла с Россией», не принимал власти
большевиков — тех самых большевиков, от которых бежали офицеры, генералы,
адмиралы и которым поэт бросил в лицо: «Ваше равенство – обман и ложь.
Старая гнусавая шарманка этот мир идейных дел и слов. Для глупцов – хорошая приманка,
подлецам – порядочный улов».
История сложилась так, как сложилась, и запомнила того,
кого запомнила… и официанта.
Еще одна отличительная особенность воспоминаний о Сергее
Александровиче – это то, что в общей своей массе, а масса внушительная, они
напоминают сценарий фильма под рабочим названием «Спившийся самоубийца»,
написанный группой сценаристов, каждый из которых знал лишь общую идею будущего
«кина» и имел весьма отдаленное представление о
замысле своих соавторов. Не договорившись между собой, они дружно написали об
одном и том же эпизоде, но с разными, а то и взаимоисключающими подробностями,
относя этот эпизод к любому времени по своему желанию. А какие изменения
претерпевают воспоминания одного и того же мемуариста с течением лет или в
зависимости от того, как описанный эпизод вспоминают другие! При этом часто
выясняется, что мемуарист вовсе не видел описываемых событий и видеть не мог.
Особо порадовали в этом отношении Эрлих с Устиновым,
оставившие воспоминания о последних часах жизни Сергея Александровича.
Совпадают в этих бесценных свидетельствах только время и место описываемых
событий. Большее доверие вызывает Эрлих. И потому, что вспоминает последний
день Есенина достаточно подробно, и потому, что в его рассказе есть место всем,
кто заходил к Сергею Александровичу. Устинов же отчего-то предпочел остаться с
Есениным один на один, усадить его к себе на колени, заставить плакать
страшными «трезвыми слезами» (а куда деваться? – вскрытие показало, что Есенин
был трезв) и быть невыносимым. Видимо, в его понимании самоубийца должен вести
себя именно так. Кроме того, Эрлих корректив в свой рассказ с течением времени
не вносил. Устинов же сколько раз пытался вспомнить события 27 декабря, столько
раз его изобретательная, но неверная память подсовывала ему разные варианты. И
оба они старательно избегают говорить о последнем вечере Есенина и спешат
поскорее покинуть его номер. Впрочем, Эрлиху приходится вернуться. Да,
вероятно, о последних днях Сергея Александровича Эрлих написал правду, просто
не всю… из скромности. Чтобы написать всю, пришлось бы слишком много говорить о
себе. Может, и о последнем вечере Есенина правдивый Эрлих промолчал по той же
причине. Однако в своей книге «Право на песнь» Эрлих просит прощения у мёртвого
Есенина за «большую вину», которой тот не знал. Возможно, обещавшее быть
спасительным молчание стало пыткой и для Устинова. Но прервать его он не успел:
Устинова нашли повешенным на следующий день после того, как он сказал, что не
может больше терпеть и расскажет всю правду о смерти Есенина.
О том, о чем промолчали литераторы Эрлих с Устиновым,
рассказал художник Владимир Сварог. В то время, как Рождественский подписывал бумагу о повесившемся
Есенине, Сварог сосредоточенно, с мельчайшими
подробностями рисовал лежащего на полу, в буквальном смысле слова —
растерзанного поэта. Рисовал ту правду, которую никто не осмелился сказать:
взлохмаченные волосы, изуродованное лицо, застывшую в странном изгибе, поднятую
к голове правую руку с почерневшей ладонью, скрещенные ноги, не просто
расстегнутые, — распахнутые брюки, снятые с плеч подтяжки, разорванную,
задравшуюся рубашку с засученным почти до плеча правым рукавом. На фотографиях
Наппельбаума, сделанных немного позже, все выглядит несколько иначе. Есенин
лежит на кушетке, одежда приведена в порядок, брюки не до конца, но застегнуты.
Правда, чистая и целая рубашка, надетая на Сергея Александровича, – явно не с
его плеча — она больше на несколько размеров. Но – чем
богаты, не магазин всё же… Волосы поэта несколько приглажены, рука не
разогнута, но насколько это возможно, опущена. Видно, что делали всё, дабы было
«как лучше». Не в пример Сварогу, который взял да
нарисовал всё, «как есть». Своему близкому другу Иосифу Хейсину
он рассказал: «Мне кажется этот Эрлих что-то ему
подсыпал на ночь, ну, может быть, и не яд, но сильное снотворное. Не зря же он
«забыл» свой портфель в номере Есенина. И домой он «спать» не ходил – с
запиской Есенина в кармане. Он крутился не зря всё время неподалеку, наверное,
вся их компания сидела и выжидала свой час в соседних номерах. Обстановка была
нервозная, в Москве шёл съезд, в «Англетере» всю ночь
ходили люди в кожанках. Есенина спешили убрать, поэтому все было так неуклюже,
и осталось много следов. Перепуганный дворник, который нёс дрова и не вошёл в
номер, услышав, что происходит, кинулся звонить коменданту Назарову… А где теперь этот дворник?
Сначала была «удавка» — правой рукой Есенин пытался
ослабить её, так рука и закоченела в судороге. Голова была на подлокотнике
дивана, когда Есенина ударили выше переносицы рукояткой нагана. Потом его
закатали в ковер и хотели спустить с балкона, за углом ждала машина. Легче было
похитить. Но балконная дверь не открывалась достаточно широко, оставили труп у
балкона, на холоде. Пили, курили, вся эта грязь осталась… Почему
я думаю, что закатали в ковер? Когда рисовал, заметил множество мельчайших
соринок на брюках и несколько в волосах… пытались выпрямить руку и полоснули
бритвой по сухожилию правой руки, эти порезы были видны… Сняли
пиджак, помятый и порезанный, сунули ценные вещи в карманы и все потом унесли…
Очень спешили… «Вешали» второпях, уже глубокой ночью, и это было непросто на
вертикальном стояке. Когда разбежались, остался Эрлих, чтобы что-то проверить и
подготовить для версии о самоубийстве… Он же и положил на стол, на видное место
это стихотворение, — «До свиданья, друг мой, до свиданья…» Очень странное
стихотворение…».
Конечно, Сварог – не ясновидящий,
в чем-то он мог ошибиться. Но не мог ошибиться глаз художника, приняв убитого
за самоубийцу. Художник – это прежде всего
наблюдательный человек, обладающий обширными знаниями в области анатомии.
Отсюда — такая детальная хроника событий: удавка, удар по голове, застывшее на
холоде тело, попытки разогнуть окоченевшую руку, «повешение» мертвого Есенина.
Впрочем, для того, чтобы понять, что Сергея Есенина убили, знать анатомию
необязательно, достаточно быть зрячим — все было слишком уж «неуклюже».
Оставила воспоминания об этом вечере и жена коменданта
Назарова, рассказавшая, что после того, как муж пришел с работы, поздно вечером
его снова вызвали в гостиницу. Вернулся домой он ночью и сообщил, что повесился
жилец – поэт Есенин. Кто бы ни вызвал Назарова: перепуганный дворник или
чекисты для инструкций, но только вечером 27 декабря Сергей Есенин был уже
мёртв, и до утра об этом молчали. «Пили, курили», решали, «вешали».
Утром 28 декабря был в «Англетере»
и видел мертвого Есенина и Борис Лавренёв. Его некролог не вошел ни в один
сборник воспоминаний о Сергее Есенине. Да и возможно ли рядом с
образцово-показательными выступлениями «дегенератов»
поместить искреннюю боль и ярость человека? Горький, живший в то время за
границей, просил найти и прислать ему статью Лавренёва, чего бы это ни стоило.
Каждое слово некролога, гневное и презрительное, бьет наотмашь: «Есенин был
захвачен в прочную мертвую петлю. Никогда не бывший имажинистом, чуждый
дегенеративным извергам, он был объявлен вождём школы, родившейся на пороге лупанария и кабака, и на его спасительном плоту всплыли
литературные шантажисты, которые не брезговали ничем…Дегенеративные от
рождения, нося в себе духовный сифилис, тление городских притонов, они
оказались более выносливыми и благополучно существуют до сих пор, а Есенина
сегодня уже нет…Я знаю, что перед этой раскрытой
могилой будет сказано много сладких слов, и будут писаться «дружеские»
воспоминания. Я их писать не буду. Мы разошлись с Сергеем в 18 году – слишком
разно легли наши дороги. Но я любил этого казнённого дегенератами мальчика
искренно и болезненно… И мой нравственный долг
предписывает мне сказать раз в жизни обнаженную правду и назвать палачей и
убийц палачами и убийцами, чёрная кровь которых не смоет кровавого пятна на
рубашке замученного поэта».
Любил «казненного дегенератами»
Есенина и поэт Николай Тихонов. Глубокая нежность и боль слышны
в его словах: «Он засмеялся очень молодым смехом и снял шляпу. В эту минуту я
увидал всего Есенина. Его наполняла гордость, какой-то лёгкий и свободный
восторг, светлые кудри его развевались, его глаза… лукаво усмехнулись…Я
любил этого вечного странника, пьяного от песен и жизни, этого кудрявого
путаника и мятежника. Он говорил стихи так, точно кроме этих связанных голосом
слов ничего нет в мире. Мой язык не повернулся бы сказать о графическом рисунке
стиха». В одну из встреч с Тихоновым в Тифлисе Есенин рассказал ему, что спать
в гостинице невозможно – душно. А раскроешь окно, залетают большие серые нетопыри
и не дают уснуть. После смерти Сергея Александровича Николай Тихонов написал: «…серые
птицы не давали ему спать, и не только спать, они волочили свои крылья по его
стихам, путали его мысли и мешали жить. Когда-нибудь мы узнаем их имена. Но
никто никогда не узнает, какой страшный нетопырь, залетев в его комнату в
северную длинную, зимнюю ночь, смел начисто и молодой смех, и ясные глаза, и
льняные кудри, и песни, из которых не нужно брать примеров для учебника». В
воспоминаниях Тихонова Есенин пьян – «от песен и жизни…» Он — «мятежник» с
«ясными глазами» и «молодым смехом». Такой же, как на
фотографиях... Кстати, Тихонов – чуть ли не единственный человек,
безответственно не принявший к сведению, что «Серёжу» нужно уговаривать
больше не пить. То он, проговорив с Есениным всю ночь «о многом», но
вряд ли о вреде алкоголя, утром идёт с ним по делам вместо того, чтобы найти
«Сережу» где-то под столом мертвецки пьяным.
Мало того, Есенин – в приподнятом настроении и хорошо
выглядит! То, рассказывая о встрече, спокойно сообщает, что выпили вина. Как ни
странно, — оба. И нате, пожалуйста, — ни скандала, ни драки, — «обнялись и
расстались…» Воспоминания Николая Тихонова — живые, не клонированные из
соображений государственной необходимости.
Развернутая из этих высоких соображений травля мертвого
Есенина задела даже язвительную и хлесткую Зинаиду Гиппиус, на язык которой
лучше было не попадаться. Блок, в письме пожаловавшись ей, что к нему в
квартиру подселили матроса, который приходит за полночь, пьяный и орет матерные
частушки под гармошку, получил саркастический ответ: «Жалко…
что не двенадцать». А тут, как ледяной водой окатила всех жаждущих потрепать
имя Сергея Александровича: «Есенину не нужен ни суд наш, ни превозношение его
стихов».
Почему не оставил воспоминаний о Сергее Александровиче
Николай Клюев? Или оставил, да не в масть они оказались? Сохранились только
записи провидческих снов «смиренного
Миколая». Сон «аспидный», в котором Клюев увидел себя
в тюремной камере. Пришёл к нему тюремщик, в руках у него дощечка аспидная, на
ней написана дата рождения Клюева. Сон, как сон, если бы поэта не расстреляли в
1937 году в день его рождения. В 1923 году Клюев увидел во сне, как Есенин
бежит прямо в лапы медведице, только рубаха красной стала, а по стволам сосен
соки потянулись: «…И не соки это, а кровь, Сереженькина
медовая кровь… Этот же сон нерушимый под Рождество
вдругорядь видел я. К чему бы это?» 1925 год, Рождество, кровь Сереженькина… В 1922 году
приснились Клюеву грязные торговые лавки, в которых продают окровавленную
одежду и человечину люди «с пёсьими глазами». На одном из прилавков – мертвая голова
Есенина, за которую торгуется с лавочником покупатель в военной форме, тоже
мёртвый. Сон не просто провидческий, сон
документальный. Люди «с пёсьими глазами», вам не страшно? И не мерзко? Ну,
впрочем, понятие «мерзость» о вас только замарать можно.
Жизнь – это река, её берега – Небытие и Вечность. Кто к какому берегу выплывет, кто утонет, кто другого
утопит. Кто-то доплывет до чужого ему берега Вечности, потому что плывет на
чьем-то «спасительном плоту», но выйти на берег не сможет, — Вечность не всех
принимает. И потихоньку течение отнесет его в Небытие.
Вокруг жизни и смерти Сергея Есенина всегда было много
споров. От серьёзных до нелепых. Кто-то, полагая, что «Послание Демьяну»
написал Есенин, выдвигает предположение о том, что за эти стихи большевики его
и убили, не простив оскорбления своего «придворного» пиита. Но, во-первых, «тем
же жуликам, тем же ворам, законом революции всех взявшим в плен» и затеявшим
«сумасшедшую, бешеную, кровавую муть», было чем оскорбиться и без «Ефима Лакеевича». Что, судя по всему, они и сделали. А,
во-вторых, «Послание Демьяну», — действительно, хороший ответ на злобный
пасквиль Бедного, но ответ не есенинский. Сергей Александрович презрительно
относился к Бедному, прекрасно понимая, кто это и чего он стоит. Вряд ли он
удивился, прочитав «Евангелие без изъяна», и совсем маловероятно, чтобы Сергей
Александрович считал делом достойным со всей серьёзностью отвечать «каким-то
там Демьянам». Собственно, сама по себе фраза: «Я вам не кенар! Я поэт! И не
чета каким-то там Демьянам» — лучший ответ всем «демьянам»
на всё, что ими было написано. Ссылки на то, что «Послание» по стилю похоже на
есенинское, очень субъективны. Столь тяжеловесно и старательно обличать – как
раз совсем не по-есенински. Сергей Александрович не
был моралистом и бичевателем человеческих пороков и
глупости. У него был уникальный дар, не давая оценок, просто делать «зарисовку
с натуры», но делать её так, что никаких дополнительных пояснений «это хорошо»,
а «это плохо» и не требовалось.
Впрочем, с куда как большим удовольствием и энтузиазмом
исследователи спорят о психическом здоровье Есенина. Поводом сомневаться в нём
стало то, что он, видите ли, в психиатрических лечебницах лежал. А что ему было
делать? На Сергея Есенина при жизни было заведено 14 уголовных дел, многие из
которых были закрыты только после его смерти. Было вынесено не одно
постановление об аресте. Не помогло и заступничество Луначарского. Задержать и
расстрелять могли в любую минуту. Или без всякого задержания. Бланки приговоров
на расстрел любого, кто не понравится, с уже стоящими на них печатями блюмкины в карманах носили. Никаких иллюзий не оставалось.
А он жить хотел! Как бы ни приписывали Сергею Александровичу фатальную
склонность к самоубийству, он любил жизнь, он хотел жить! В больницах Есенин
прятался, «ложился на дно». Туда к нему не пускали чекистов. Пока он был в
больнице, его не могли арестовать. В письме Петру Чагину
Есенин пишет о том, что ему снова пришлось лечь в больницу: «Зачем? Сам не
знаю. Вероятно, для того, чтобы избавиться от кое-каких неприятностей».
А столь милое сердцам мемуаристов утверждение о том, что
Сергей Александрович всегда думал о самоубийстве, потому что в его стихах есть
строчки о смерти, абсурдно и вызывает недоумение. Разве есть хоть один человек,
кроме, может быть, блаженных и умалишенных, который бы не думал о смерти? Как
это – не быть? – это и просто, и непостижимо. Смерть притягивает к себе, как
всё таинственное и страшное. Но мемуаристы идут дальше: они находят прямое
доказательство склонности Есенина к самоубийству в его возмущении и негодовании
по поводу могилы Ширяевца. Она была не огорожена, и
её затоптали, её, в сущности, не было. «Разве можно так относиться к умершему
поэту?» — спрашивал Есенин. Говорил, что это — «безобразие», что сам денег
даст, чтоб только «могила была, как могила, а не как чёрт знает, что». Ну,
конечно, это расстроенная психика, алкоголизм и желание умереть. Здоровым
трезвенникам, желающим жить, чем может помешать затоптанная могила друга? Разве
может быть от этого больно, разве это повод прийти в ярость? Матвей Ройзман в своих воспоминаниях предостерегал читателей от
недобросовестных мемуаристов, пишущих о том, что Есенин якобы неоднократно
предпринимал попытки самоубийства. Таких попыток никогда не было.
Самоубийство – страшный, непрощаемый
грех с точки зрения христианской морали. За отпевание самоубийцы священника
лишают сана. Сергея Есенина после смерти отпели в Москве, Ленинграде и
Константинове. Отпели. Разве не звучало тогда со всех сторон слово «самоубийство»?
И разве не страшно было служить по Сергею Александровичу людям, которые понимали,
что его убили не в пьяной драке? Отслужили. Это были священники, исполнявшие
свой долг перед Богом и людьми, а не прихвостни,
прислуживавшие авторам «официальных версий». И сейчас в Константинове батюшка
служит по убиенному Сергию, а отслужить панихиду на могиле Есенина невозможно.
Нужна справка, что Сергей Есенин – не самоубийца. Святая бюрократия? Наша
отделенная от государства церковь по справкам отпевает! Богу не нужны чиновники
в Его Доме, это неприемлемо и оскорбительно для всех истинно верующих людей.
Разве мужчина в рясе, требующий какую-то идиотскую
справку, — это священник, человек, который верует, несёт слово Божье? Откуда
такой откровенный цинизм? Милостив Господь, — не нужно, чтобы такие люди над
могилой Сергея Есенина произносили ничего не значащий для них набор слов,
оскверняя его память. Сохранились фотографии отца Ивана, крестившего и отпевавшего
Сергея Александровича. На них — лицо священника, лик. Кто бы посмел сунуться к
нему с какими-то справками? Кто бы посмел ему запретить отпевать или заставить
его это сделать? Самый убежденный атеист смутился бы.
Посмотрите на посмертные фотографии Сергея Есенина. Кто его
так самоубил? Наверное, Николай Тихонов был прав, мы
никогда этого не узнаем. Да и так ли важны имена исполнителей — история никогда
не утруждала себя не только помнить, но и выяснять их. Знаем ли мы имена тех,
кто забивал гвозди в ладони Спасителя? «Нетопыри» и «дегенераты»,
казнившие Сергея Есенина, не стоят того, чтобы их имена помнили. Впрочем,
продолжатели их дела, опасаясь забвения, завели привычку представляться и
оставлять автографы. И не прогадали — помним же мы розановых
и рождественских! Как нет? – читайте сначала.
Сегодняшним «нетопырям» запомниться ещё проще. К их услугам пресса,
телевидение, радиовещание, Интернет. Их обязательно будут помнить: «А-а, это
тот, который снял отвратительный фильм про Есенина?», или «Что-то помню… он про Есенина какую-то чушь собачью написал, собрал
всю грязь», или так «Знаю, он передачу делал о Есенине, руку поднял, заскулил:
«И вот та-ак, гля-ядя на Иса-акиевски-ий собо-ор…». Их
забывать нельзя, ведь это они сняли фильмы и написали огромные, как «Советская
энциклопедия», исследования об исписавшемся, деградировавшем, утопившем свой
талант в вине Сергее Есенине. Это они исказили и изуродовали образ Сергея
Александровича «по образу и подобию своему», чтобы он стал им ближе и понятней.
Это они заставляют Есенина вешаться даже после того, как были опубликованы его
посмертные фотографии и рисунки Сварога. Это они,
истощив фантазию, беззастенчиво выдают обычные кожные складки на шее мёртвого
Сергея Александровича за странгуляционную борозду. Не
важно, что у каждого из них при наклоне головы на шее появляется точно такая же
«странгуляционая борозда». А на всех посмертных
фотографиях голова Есенина с таинственной целью наклонена. В гроб положили так,
что подбородком он уперся в грудь! Что могли увидеть на шее Сергея Есенина? Или
не увидеть... Впрочем, нынешние «нетопыри» не подкачали своих предусмотрительных
предшественников. Они всё «увидели» и «не увидели» правильно. Но виноваты в
этом мы. Это с нашего молчаливого согласия «продолжается казнь над Сергеем
Есениным». Это мы, помнящие наизусть «Пугачёва» и «Чёрного человека», позволяем
называть стихи Сергея Александровича «лирикой взбесившихся кобелей». Это мы,
знающие, насколько мудрым, тонким, глубоко интеллигентным человеком был Сергей
Есенин, проглатываем, когда о нем говорят как о полуграмотном, наивном Леле,
как о пьянице и душевнобольном. Это мы, приходящие к
его могиле помолчать и покурить, ответственны за каждый камень, брошенный в
Есенина. Мы. «Красные нити» и бесконечные «Неизвестные дневники Есенина» — это
наше с вами попустительство. Наша с вами непростительная вина перед Сергеем
Александровичем.
И числа нам нет. Сергей Есенин – по-настоящему всенародно
любимый поэт. И нашу с вами любовь, нашу боль за Сергея Александровича хамы и рвачи, которые срама не имут,
утилизируют в своих интересах. «Кровью его живут»: публикуют мемуары за мемуарами,
проводят исследования за исследованиями, снимают передачу за передачей… Кто ещё
пошлее, кто ещё грязнее? Переходящее знамя соцсоревнования, объявленного в 1926
году, удержать, ой, как непросто, — из рук рвут!
Совсем недавно на одном из центральных телеканалов показали
передачу, в которой специалисты всех мастей, проявляя чудеса изобретательности,
искали новые объяснения тому, как удалось повеситься Сергею Есенину. И один
уважаемый эксперт, между прочим, судебно-медицинский, господин Никитин, не мудрствуя
лукаво, предложил решение простое, как всё гениальное. Он взял широкую
пеньковую верёвку, завязал один её конец вокруг какой-то трубы, за другой конец
ухватился руками и, приподняв согнутые в коленях ноги, на
несколько секунд оторвался от пола. После чего радостно сообщил, что он по весу
тяжелее Сергея Есенина, а веревка его, как все имели возможность убедиться,
выдержала и не съехала по трубе вниз. Для пущей наглядности, войдя в азарт, он
повторил свой смелый эксперимент, и — снова удача! Смущает только, что для
чистоты эксперимента Никитин не удосужился проломить себе голову, травмировав
оба глаза, серьезно поранить обе руки и отчего-то постеснялся закрепить верёвку
повыше и, чтобы повеситься, встать на узкую гипсовую тумбу. Терзают смутные
сомнения, — выдержала ли бы тумба? Но это мелочи, к которым придираться в связи
с непереоценимой значимостью полученного результата
недопустимо. Конечно, не известно, на какой верёвке было обнаружено тело Сергея
Александровича, есть упоминания о верёвке от чемодана, впрочем, как и все
остальное в этом деле, ничем не подтвержденные, есть мнение, что верёвки не
было вовсе, — не суть важно. Пусть там была идеально такая же верёвка, какой
воспользовался господин Никитин. Позабавило другое: судебно-медицинский эксперт
сделал вывод о том, что Есенин совершил самоубийство на основании того, что
верёвка целые несколько секунд выдерживает человека, превосходящего Сергея
Александровича по весу. Нет, это, безусловно, здорово, и нельзя не разделить
гордость Никитина, обнаружившего у себя такое преимущество в сравнении с поэтом.
Хотя справедливости для, надо отметить, что, имея атлетическое телосложение, Сергей Александрович избыточным
весом никогда не отличался, и оказаться тяжелее него – дело нехитрое. Однако, если этот факт тешит самолюбие господина Никитина и
находятся люди, готовые предоставить ему эфирное время, дабы он поведал о своей
радости, — это их дело, не будем портить им праздник. Но каким образом
прочность верёвки доказывает, что Сергей Александрович – самоубийца, вероятно,
без специальных знаний судебно-медицинского эксперта не понять. Как не понять
очень многого. Ясно одно, — прав, провидчески прав
был Борис Лавренев — Есенина казнили дегенераты!
Да, а вот рассказ Матвея Ройзмана
о пьяном скандале Есенина: «Мы стали подыматься по лестнице.
Вдруг Сергей наклонился ко мне и сказал, что хочет напугать буфетчицу. Он
растрепал свои волосы, «сделался пьяным», и мы, поддерживая его под руки,
повели наверх. Увидав буфетчицу за прилавком, он рванулся от нас и «страшным»
голосом сказал ей, что сейчас перебьёт все бутылки. Буфетчица ахнула и нырнула
за прилавок. Мы засмеялись. Тогда он спокойно подошел к зеркалу, поправил
волосы, надел шляпу и, увидав, что буфетчица испуганно смотрит на него,
приподымая шляпу, сказал по-английски: «Good bye!» Буфетчица только руками развела».
Ну что тут скажешь? Остается только последовать примеру
буфетчицы и развести руками. Good bye!
Слово, 10.10.08