А. Ципко

 

Есть ли у нас будущее?

 

Особенность новой России в том, что люди окончательно перестали связывать свою судьбу и будущность с властью. Но ведь это ненормально! Если народ считает, что правящий слой не хочет заботиться о своей стране и подданных, её гражданам ничего не остаётся, как это было и раньше в смутные российские времена, самим активно приниматься за государственные дела.

Но сначала надо без самообмана понять, по-умному разобраться, что же происходит в России на самом деле. Работая над статьёй, автор, словно следуя совету Достоевского, спросил самих «серых зипунов» из народа об их нуждах, о том, чего им надо, и они сказали ему правду.

 

Видит Бог, я не хотел новой телевизионной узнаваемости. Но Владимир Соловьёв и Марк Дейч буквально навязали мне победу в диалоге о правах и проблемах русской титульной нации. И я теперь им премного благодарен. Как «победитель», как человек, хотя бы на миг, телевизионный миг, олицетворяющий надежду на нашу национальную победу, я впервые получил доступ в русский мир, услышал то, что чужому человеку из другого, публичного мира, московского мира, простые люди говорят очень редко.

Обычно русский человек не выделяет на телевизионном экране своих, то есть лица славянской, как правило, неяркой внешности. Кстати, лица славянской или прибалтийской внешности с помощью наезда телевизионной камеры очень легко показать в невыгодном ракурсе. Этим нехитрым способом долгое время пользовался Леонид Парфёнов, «разоблачая» сторонников факультатива по православной культуре, «разоблачая» русскую провинцию, откуда он родом. Русский человек примечает прежде всего чужие, непохожие лица. Отсюда и феноменальный телевизионный успех Ирины Хакамады, Бориса Немцова, Владимира Жириновского. Пассионарии со славянской внешностью – редкое явление.

Но если за тебя болели, искренне переживали, если твоя победа стала в глазах людей национальной победой, то ты стал для народа свой и с тобой можно по душам поговорить. И куда после дебюта в телешоу «К барьеру!» я бы ни попадал – в Орёл, Ростов, Калугу, в подмосковную Запрудню, – везде обнаруживал своих болельщиков, жаждущих высказать отношение к нашей нынешней жизни и порассуждать о судьбах нашей матушки-России. Принято считать, что защитник интересов русской титульной нации обязан знать, что с нами вместе будет. Собеседники буквально заставили меня говорить всё вслух, что я думаю о современной России и о её реальных шансах на выживание.

Поразительно, но эта проблема больше всего волнует в провинции тех, кто, как мне показалось, выжил и вполне благополучно устроился в новой жизни.

Но сложилось впечатление, что я просто попался под руку, что от кого-то надо услышать то, что все ждали услышать от Путина, – правду о нашей России и русской жизни.

Когда-то, на закате ельцинизма, был великий запрос хотя бы на маленькую русскую победу, на крепкого и энергичного лидера, могущего сменить анемичного Ельцина. И этот запрос четыре года назад Путин удовлетворил сполна. Но теперь от него ждут разговора по душам. А он молчит. И чем дольше он молчит, чем меньше надежд узнать у него, чего он на самом деле себе и всем нам желает, тем больше обостряется запрос на правду, правду о судьбе России.

Кстати, с этим необходимо считаться разработчикам очередной операции «Преемник». России сейчас нужен лидер, способный не только мыслить, но мыслить исторически, поверх реалий нынешней свободной, но очень неприглядной, неправильной жизни. Запрос на трансцендентальность, на то, что в России называют душевностью, очень велик. И было бы наивно полагать, что этот запрос может целиком удовлетворить Церковь. Среди собеседников в провинциальной России я почти не встретил воцерковлённых людей.

Я ещё понимаю, почему президент вынужден излагать идеи послания к стране птичьим языком «бездефицитников», языком Андрея Илларионова и Владимира Мау, и говорить об удвоении ВВП и сокращении бюджетных расходов. Но надо осознавать, что каждая нарочитая демонстрация верности президента либеральным методам оздоровления нашей бывшей советской страны очень сильно подрывает авторитет и без того малопопулярной русской власти. Похоже, что рывок в сторону монетизации льгот столь же дорого обойдётся Путину, как в своё время обошлась Горбачёву борьба с производством и продажей алкогольных напитков.

Правда, в советское время страна шла к демократии, и мнение людей что-то стоило. Сейчас в «демократической» России «настроение масс» воспринимается как враг, которого надо победить во что бы то ни стало.

Власть, не умеющая говорить с народом на понятном ему языке, учитывать его ментальность, запросы, настроения, не воспринимается простыми людьми, как власть, как своя власть. Власть – это нечто, связанное с тобой. Даже если это власть плохая, ненавистная. А сейчас власть воспринимается просто как другой мир, как нечто живущее своей жизнью, на что нельзя повлиять, от чего ничего хорошего ждать нельзя. И крестьяне из орловского Льгова, и члены артели столяров из Запрудни, и члены Союза писателей России, собравшиеся в Орле, говорят, что выборы уже давно не имеют смысла, что «всё заранее расписано – и кто победит, и сколько голосов должен получить Путин». «Укрепление властной вертикали», о которой многие пять лет назад мечтали, достигается за счёт расщепления остатков государственного сознания. Готовится морально-психологическая почва для окончательного распада исторической России.

Разве спасёт Россию, спасёт бюджет неумелая, во многих отношениях вульгарная возня вокруг перевода льгот в денежные компенсации? И с этого начинать, как казалось, судьбоносный период, главный период правления Путина?! Неужели не понятно, что льготы – это не только материальная помощь, но и признание обществом заслуг старшего, уходящего поколения перед государством, что льготы – это ещё укоренённый в русско-советской психике способ морального поощрения? Уже сейчас ветераны Великой Отечественной войны грозят Кремлю бойкотом празднования шестидесятилетия Победы, многие из них в знак протеста против этой свары о льготах, готовы отправить Путину свои боевые награды. Они считают, что вся эта история со льготами была задумана для того, чтобы их поссорить с ветеранами тыла, в целом скомпрометировать ветеранское движение в стране.

Все, с кем я беседовал в последние недели, – с чиновничьим людом Калуги, с представителями вузов Ростова, с деятелями культуры Орла – просто в шоке от старта второго срока президентства Путина. Никто такого не ожидал. Никто не думал, что главным пунктом повестки второго президентства Путина станет борьба с остатками советских льгот. До тех пор, пока российские пенсии носят нищенский, унизительный характер, нельзя было трогать льготы. Неужели в России нет сегодня другого источника латания дыр в бюджете, кроме как сокращения расходов на ветеранов, сокращения расходов на тех, кто не жалел живота во имя того, чтобы нищая Россия занимала первое место в Европе по производству миллиардеров? Это счастье власти, что люди уже устали возмущаться, перестали реагировать на «отеческую заботу» Кремля о простом русском народе.

Особенность новой России – в том, что люди окончательно перестали связывать свою судьбу и будущность с властью. Послепутинская Россия начала складываться сегодня.

Наша стабильность достигается не за счёт консолидации народа и власти, а за счёт их обособленности, умерщвления политики и политических чувств. Правда, эта стабильность не задавила страх. Самым сильным социальным чувством сейчас является страх. Но об этом, о специфике новых русских страхов, несколько позже.

Обнаруживается качественная разница не только между политическими настроениями начала 1990-х и начала нового века, но и настроениями годичной давности. Думаю, что переизбрание Путина на второй срок перевело настроения в России в новое качество. Проблемы Путина практически нет. Во всяком случае, для моих болельщиков – такой проблемы нет. Его не хвалят, но и не ругают. Его просто нет. Раскачать людей на разговор о Путине сейчас просто невозможно. И дело не в страхе, хотя чиновники при власти нарочито сторонятся подобных разговоров. Просто власть как политическая реальность потеряла для людей практический интерес.

Характерно, что людей не трогает не только проблема Путина, но и вопрос о преемнике, о том, кто будет после него. Верю ли я в будущее России, имеет ли она будущее как государство, – меня спрашивали почти все, кто был на моей стороне во время поединка с Марком Дейчем. Но такой очевидный вопрос, как президентские выборы 2008 года, их исход, не присутствовал в сознании моих собеседников. И в этом какой-то парадокс. О том, что будет со всеми нами в ближайшем будущем, волнует всех, эсхатологические настроения налицо. А личность того, кто будет править страной спустя три-четыре года, не волнует никого, может, люди думают, что Путин всерьёз и надолго?

Я так и не обнаружил останков «путинского большинства». Это не значит, что его придумал Глеб Павловский. Это означает, что большинство носило не политический характер, не осознанный политический выбор, а чисто ситуационный, пиаровский характер. Среди своих болельщиков я так и не нашёл того, кто бы сознался в том, что он голосовал за Путина. Свои предпочтения демонстрируют только поклонники Жириновского. До сих пор сильны позиции Владимира Вольфовича среди шабашников Подмосковья, среди тех, кого реформы Гайдара сделали безработным и кто живет на «теневые доходы». Это не маргиналы и не пьющие люди. Это люди, ожесточившиеся при новой власти и новых порядках, люди, осознавшие, что сейчас каждый только за себя, в лучшем случае – за своих соседей и школьных друзей. Это люди, готовые в каждую минуту переступить через закон во имя выживания семьи.

Парадокс в том, что среди поклонников Жириновского я не обнаружил ни патриотов, ни государственников. Голосующий за него бывший врач-ветеринар из Ульяновской области, а теперь – гастарбайтер Саша Пичугин говорил мне, что никогда не допустит, чтобы его сыновья служили в современной армии: «Страны нет, государства нет, не за кого и умирать».

Послепутинская Россия появилась сейчас, уже при Путине, и к ней на месте нынешней власти я бы относился всерьёз. Постсоветская Россия была всё же нормальной страной с нормальными политическими чувствами, с борьбой между патриотами и демократами, между властью и народом, между богатыми и бедными. А теперь всё смешалось. Сам факт, что власть ничего не может сделать для борьбы с преступностью, для спасения детей от наркотиков, для обуздания наглости и аппетитов новой элиты, не может оздоровить ситуацию ни в обществе, ни на телевидении, спровоцировал новый тип самозащиты. Люди резко сокращают связи с обществом и свою зависимость от государства.

Кстати, нет и всеобщей ненависти к олигархам, которой пугают власть патриоты. Все, с кем довелось встречаться в России в последние недели, считают, что приватизация недр, «нефтянки» была незаконной, что «нельзя было передавать народные богатства в руки абрамовичей и березовских». На эту тему очень любит поговорить электорат Жириновского. Но признаков какой-либо ненависти ко всем этим олигархам как к классу, группе людей нет. Чего нет, того нет.

Очевидная несправедливость начала восприниматься как наваждение, а потому у многих перестала возбуждать политические чувства. Нет признаков и антисемитских настроений, о которых с утра до вечера трубят разоблачители русского народа. Самое интересное, что среди моих болельщиков в провинции мало кто обнаружил «этническую составляющую» в споре с Дейчем. Моей победы желали только потому, что Марк Дейч и Владимир Соловьёв оспаривали мои попытки начать разговор о правах и проблемах титульной нации. Если бы на моём месте оказался Иосиф Дискин, то он бы выиграл у Дейча как либерала и поклонника ненавистного Гайдара с таким же счётом, как и я.

Сейчас в России работает не логика борьбы, а логика спасения. Марксу с его наукой о классах, партиях и революциях нечего делать в современной России. Сейчас велик запрос на психоаналитиков и психотерапевтов.

Поэтому все наши социологические исследования, которые, как правило, проводят люди с марксистской закваской, мало что проясняют. Понятия «свобода», «демократия», «державность», «партии» и т.д. в новых русских социальных измерениях приобретают самые неожиданные смыслы.

Бывшие советские крестьяне чувствуют себя не крестьянами, даже не жителями деревни, а просто «ненужными», брошенными людьми. Процессы распада русской нации быстрее всего происходят в русской деревне. Даже в благополучной Орловской губернии, где всё подчинено спасению села, прощупывается пульс увядания. В воспетом Тургеневым Льгове, напротив возрождённого год назад храма, на цементных ступеньках заведения с советским названием «Сельхозмаг» сидят в середине дня двое мужиков, в советских калошах на босу ногу. На голове копна немытых и нечёсаных волос, в глазах – блеск непроходящего похмелья. Других мужиков я в Льгове не встречал.

В деревне Спас под Калугой – подобная же картина. На величественном холме над Окой возрождается когда-то знаменитый на всю Россию храм Преображения, воздвигнутый в честь противостояния татар и русских на Угре. Копошатся монашки, выращивающие овощи, бульдозер срезает бугор для планируемой остановки автобуса, везде чистота, а рядом, буквально в двухстах метрах, разросшееся как на дрожжах за последние пять лет кладбище. Более половины погребённых не дожило до тридцати лет. Наркотики, аварии, буйные драки уносят здесь жизни десятков и десятков молодых людей. И я бы не сваливал всю ответственность за эту катастрофу на Гайдара. Только сегодня обнаружились плоды сталинской коллективизации, советской модернизации. Советская система целиком заменила внутреннего сторожа внешним – страхом.

«Система» со своими страхами умерла, и стимулов сдерживания эгоизма не оказалось. Бог не воскрес, ЧК умерла, а потому всё позволено. Создать нормальный рынок в этих условиях невозможно.

Такое ощущение, что большевики ушли поздно, мы приступили к возрождению церквей в тот момент, когда паствы не осталось.

Издесь я подхожу к главной части моих наблюдений. Новая психология русского человека, новое, обострённое и экзальтированное восприятие мира как раз и связано с тем, что ощущение опасности, угрозы вымирания пустило уже корни.

И здоровой реакцией на эту угрозу как раз и стал происходящий на наших глазах пересмотр традиционного, снисходительного отношения к пьянству. Тут происходит нечто новое, здоровое, что мы не замечаем. Русские сегодня делятся прежде всего на тех, кто пьёт на работе, и на тех, кто полагает, что вино работе во вред. Те, кто спасаются, начали с осуждением, с презрением относиться к пьющему человеку.

Так уж получилось, что я десять лет перестраиваю заложенный на исходе советской власти дом рядом с Запрудней. Перед моими глазами за эти годы прошли десятки бригад, обслуживающих таких, как я. Но зато я могу с близкого расстояния наблюдать, как меняется настроение людей, зарабатывающих на жизнь отхожими промыслами.

Потрясло признание печника Виктора Рожина (его бабушку, мордвинку из раскулаченных, привезли сюда, на канал «Москва – Волга» ещё в начале 1930-х), отставного рабочего разнесённого по домам до последней плитки запрудненского радиозавода. Я попросил его переделать никому не нужный камин в обыкновенную русскую печь. С кирпичом он работает, как ювелир – с золотом. Не виделись давно, лет пять. Я его спросил, как семья, брат, сестра. «Слава Богу, сказал он, выполнил своё обещание покойной матери, всех их, пьяниц, похоронил». Сказал как-то равнодушно, как о чужих людях. При этом добавил: «Устали мы от этих пьяниц».

Сам любит поднять стопку за первый кирпич, за первый огонь. Но очень боится перебрать, и при этом фраза: «Пьяный человек не работник».

Сосед – Алексей Храбров. После смерти родителей сам много пил. Но завязал. Сам отремонтировал три брошенных трактора. Женился. Построил прекрасный дом. Зарабатывает летом в день не меньше двух тысяч рублей. О брате не любит вспоминать. Он сгинул где-то по пьянке.

Недавно нашёл бригаду плотников из тех же «бывших» запрудненских рабочих, которая всего за три дня утеплила, отделала вагонкой комнату, где я поставил печь. Прекрасные, честные люди, цену за работу, как и все, определяют в зависимости от состоятельности хозяина, всё делают на совесть. Но из бригады, из четырех человек, где все соседи, одноклассники, трое уже «завязали» давно. Кто пять, кто даже восемь лет назад. Их бригадир Володя, прекрасный, светлый человек, во время работы за обедом «берёт» сотку, не больше.

Когда-то, лет пять назад, один из реальных лидеров нашего патриотического движения на мои жалобы о вымирании русской нации жёстко сказал: «Чем раньше бомжи и пьяницы уйдут на тот свет, тем будет лучше. Надо брать не количеством, а здоровьем». Мне тогда показалось, что это жестоко, по-сталински.

Но теперь выяснилось, для меня выяснилось, что в этом жестоком отношении к приговорённым есть народная правда. Россия, речь о русской провинции, выстояла, уже выстояла, за счёт тех, кто водке сказал «хватит», кто решил спастись. Обозлившись на других, на власть, на тех, кто потерял над собой контроль, кто потерял себя, они в то же время стали лучше относиться друг к другу. И нет ничего страшного в том, что, к примеру, в Рязани организации самообороны молодежи громят дискотеки, где продают наркотики. Что делать, если власть ничего не может? Надо же как-то спасать своих близких.

В той же запрудненской бригаде четвёртый – калека. После армии попал в аварию и покалечил левую руку. Но его взяли одноклассники в бригаду, чтобы он мог кормить свою семью. И он очень старается, чтобы оправдать хлеб и дружбу.

Так что в русском мире, который я наблюдал в последние недели, есть и свои проблемы, и свои радости, и свои победы. Всё это имеет мало общего с той картинкой русской жизни, которую нам показывает российское телевидение. Ясно, что самое страшное позади, что, как сказал в июне на съезде писателей России Егор Строев, Россия выстояла, сохранила себя. Сохранила, приговорив к смерти, к вымиранию слабых. Такова страшная правда новой нашей революции. Кто был приговорён погибнуть, тот погиб. А кто сам стал сторожем своей души, тот уже выжил.

Самое страшное позади. Но страхи остались. Люди чувствуют, что с таким трудом спасённая жизнь может рухнуть. За эти 10–15 лет русский человек стал мудрее. Они все, и это меня поразило, ощущают хрупкость этой стабильности, этого с таким трудом налаженного быта. Отсюда все эти вопросы о судьбе России, выживет ли она или нет. Спрашивают о судьбе России те, кому есть что терять. Бомжей или нищих судьба России не волнует. К власти отношение равнодушное. Но если страна рухнет, то рухнет и с таким трудом и такой ценой склеенная «нормальная жизнь».

Рынка в классическом смысле у нас нет и нескоро будет. Ни один представитель народа, с которым я беседовал, не верит, что трудом праведным можно разбогатеть. Трудом праведным можно только выжить. А если трудом праведным ничего не заработаешь, то и нет смысла копить, собирать деньги. Мне кажется, что наша ускоренная, воровская приватизация не только подорвала остатки трудовой морали, но и убила смысл трудовых, честных накоплений.

Страхи связаны с тем, что эти и без того шаткие условия выживания могут исчезнуть. Что останется у шабашников, если власть ожесточится и заставит их платить налоги? Что будет с представителями провинциальных вузов, если власть, как планирует Путин, закроет эту «малину» по производству липовых дипломов? За недовольством затеей с отменой льгот стоит тот же иррациональный страх перед неизвестным.

Только приспособились к жизни, к тому, что есть, а нас снова начинают мучить, заставляют жить по-новому.

Провинция спаслась благодаря тому, что реально отделилась от Москвы, начала жить по своим законам, по законам общака. А что произойдет, если кто-нибудь всерьёз начнет добиваться законности и порядка в России

Люди стали мудрыми. Они все осознают, что страна выжила, ибо все сразу умудрились жить не по закону. Страна сохранилась благодаря уникальному симбиозу старых, советских, и новых, демократических, а на деле – коррупционных правил игры.

Всё поддельное. Поддельные товары, поддельные, липовые дипломы, поддельная законность. И в этом вся драма. Иначе мы сейчас жить не умеем. А на липе долго не протянешь.

Один политолог по призванию, а по профессии агроном, открывал мне в Ростове формулу новой, путинской, стабильности. Я гулял с ним по центру города, восхищался качеством местного элитного жилья, качеством реставрации дореволюционных ростовских особняков, молодыми, здоровыми и достойными лицами, а он ставил меня на место и рассказывал, как устроена новая страна:

 

«Путин пришел к власти тогда, когда новая Россия сформировалась. Каждое место у вас в Москве, в Совмине покупается. Стоимость каждой федеральной должности выплачивается в свою очередь уже региональной властью. Никто у нас в провинции не может стать губернатором, если потом не будет отстёгивать наверх. А губернская власть зарабатывает за счёт продажи и распределения в руки остатков государственной собственности. Она раздаётся бизнесменам, которые открывают кафе, дискотеки, магазины, игорные дома. Но при этом производство, кроме строительства, не развивается. Частный сектор кормит не только губернскую власть, но и милицию, систему правосудия и т.д. Все вместе – и чиновники, и бизнесмены, и милиция – кормят преподавателей вузов, где учатся их дети.

А за всё расплачиваются полунищие люди, которые вынуждены что-то покупать, ездить на транспорте и т.д. И везде липа. Образование – липа. Услуги – липа. Суды – липа. Разговоры о законности – липа. Никто не живёт по закону».

 

И он, агроном в отставке, спрашивает меня: «А что мы будем делать, если от советского наследства ничего не останется, если не будет, что отдавать за взятки? Что будет, если цена на нефть упадёт?».

Я не знаю, как выйти из тупика нынешней, наверное, действительно липовой стабильности. Я пишу свои заметки о настроениях новой России, а не о формуле её спасения. Но убеждён, что, во-первых, пора увидеть Россию, в которой мы живём, и составить правдивый образ российской жизни. Во-вторых, убеждён, что пока у власти нет желания увидеть страну, которой она правит, а тем более создать какой-то осмысленный план облагораживания, то не следует трогать то, за что зацепилась русская жизнь и таким образом спаслась. Ни в коем случае не надо трогать ветеранов, не надо трогать тех, кто скоро уйдет в мир иной, оставьте их в покое.

Пока власть не может создать новые, высокооплачиваемые рабочие места, пускай она не мешает шабашничать тем, кто шабашничал, занимался извозом и т.д. Пока власть не в состоянии обеспечить заработки, позволяющие покупать новые квартиры, не надо на пустом месте, в полуголодной России, заниматься реформами ЖКХ. Пока центральная власть не в состоянии использовать, взять под контроль подлинные центральные ресурсы пополнения бюджета, не стоит покушаться на экономическую независимость регионов. Пока вы не можете отобрать сверхприбыль у олигархов, не трогайте нищих.

Лично я теперь, немного окунувшись в реальную русскую жизнь, по-иному вижу и миссию Путина. Его нельзя осуждать за то, что он не смог обеспечить «новый русский прорыв». Этот прорыв в принципе не был возможен в постельцинской, более точно – в постсоветской России.

Правда, страшная правда состоит и в том, что одновременный переход к законности может просто привести к новой катастрофе, к той борьбе за законность, после которой останется только выжженная земля. Тем более что в России сейчас нет никого, кто был бы заинтересован в восстановлении законности.

Но Путин хотя бы в состоянии одёрнуть тех, кто зарвался. Объявите хотя бы войну беспредельщикам. В посткоммунистической стране в принципе противоестественны миллиардные состояния. Путин вместе с региональной властью, с силовиками в состоянии искоренить бизнес, основанный на уничтожении жизни. В России поддержат все самые жёсткие меры по обузданию наркоторговли. Поддержите чистую частную собственность. «Чистую» в том смысле, что она возникла не в ходе приватизации, а создана за счёт частных накоплений. Но в любом случае надо что-то делать, надо подводить экономический и духовный фундамент под чудом спасшуюся Россию.

 

ЛГ 21.07.2004