Журнал «Золотой Лев» - издание русской консервативной мысли (www.olmer1.newmail.ru)
А.Г. Кузьмин
Из
предыстории народов Европы
Когда речь заходит об отдаленном прошлом, обычно жалуются
на недостаток источников. В действительности их так много, что в целом охватить
их никто не сможет.
Неисчерпаемым источником для познания прошлого является
современная действительность. Настоящее – это продолжение процессов, в том
числе и тех, истоки которых лежат в доисторических эпохах. Физический облик
человека складывался тысячелетиями. И многообразие антропологических типов в
рамках одного народа указывает на многочисленные схождения и разделения этносов
прошлого. Результатом многовековых изменений под воздействием разных факторов
является любой современный язык. И даже в культуре, в том, что называется
«национальным характером», отражаются лишь те или иные специфические
исторические условия, аккумулированные и воспринятые как этические нормы для
передачи последующим поколениям. А своего рода вехами исторических процессов
являются разрозненные, но бесчисленные свидетельства письменные,
археологические, антропологические, палеогеографические. Весьма ограниченные,
взятые изолированно, эти «фрагменты действительности», при истинном осмыслении
процесса, становятся маяками, бросающими свет на значительную прилегающую к ним
округу. Иными словами, точность понимания отдельных фактов решающим образом
зависит от всей наличной суммы знаний, и чем отдаленнее эпоха, тем большую роль
приобретает методология.
Одним из негативных результатов господства позитивизма в
науке является разобщенность даже близких дисциплин. Известный ученый
Д.Ж.Томсон, указав на очевидную близость этнологии и археологии, заметил, что
«до сих пор, однако, не было сделано ни одной сколько-нибудь успешной попытки
сопоставить между собой данные этих двух наук». [126. Д.Ж.Томсон. Исследования
по истории древнегреческого общества. М., 1958. С. 28.] А фронт сопоставления
должен быть существенно расширен. Автор напоминает слова французского этнографа
А.В. де Праденна: «При ограниченности кругозора предыстория как наука не может
двигаться вперед: она заходит в тупик, начинает просто фиксировать время и
окончательно вязнет в болоте. Единственный путь к разрешению вопроса – это
атака всех проблем сразу по всему фронту» [127. Там же. С. 30].
Этнические и культурные особенности Руси унаследовали
главным образом русский, украинский и белорусский народы. От этой довольно
определенной точки опоры можно пытаться с помощью сравнительно-исторического
метода спускаться в глубь веков, используя, в частности, мало меняющийся
антропологический материал, более изменчивый, но достаточно представительный за
последнее тысячелетие круг языковых данных. Топонимика и ономастика позволяют
продвинуться и еще далее в глубь веков, из которых как бы навстречу выходит
материал археологических культур и смутных самих по себе фольклорно-обрядовых
мотивов.
И антропология, и археология, и этнография, и лингвистика
указывают на славянское и неславянское население в Руси. Их соотношение,
конечно, является величиной искомой, но в принципе оно определимо. Само
славянство, как и все прочие народы, также включает «собственно» славянские и
неславянские элементы, причем до такой степени, что разногласия существуют и по
вопросу о том, что считать «исходным» славянским. Что касается «руси», как
особого этноса до его слияния со славянами, то «родственников» ему ищут едва ли
не во всех частях Европейского континента. Это в известной мере предопределяет
абрис подлежащих обследованию территорий.
1. Проблема
индоевропейского заселения Европы
Большинство современных европейских языков принадлежит к
одной языковой группе, а населяющие континент народы относятся преимущественно
к одной расе. Два столетия ученые разных стран обсуждают проблемы происхождения
индоевропейцев, этапы их расселения, сочетание индоевропейского и
неиндоевропейского в разных народах и т.д. Здесь, естественно, необходимо
оценить только некоторые принципиальные подходы, важные для вопросов,
поставленных в книге.
Методологическое значение для данной темы могут иметь три
аспекта индоевропейской проблемы: 1. Характер «исходной» индоевропейской
общности. 2. Ее «прародина». 3. Хронологическая глубина. Классическая
индоевропеистика представляла исходную область монолитной, резко отличавшейся
от других языком, культурой и антропологическим типом. Развитие и изменения
признавались по существу только для позднейшего периода, да и то оно мыслилось
в механическом выражении: общность дробится, выделяются разные народы, и при
расселении из прародины они впитывают в себя те или иные элементы субстрата. Определение
субстрата – одна из важнейших проблем в индоевропеистике. В концепции Марра и
его последователей индоевропейская общность фактически вообще утрачивала
специфические этнические черты, поскольку мыслилась лишь как этап в развитии
современных народов. В одном случае абсолютизировалась неизменность, в другом –
изменчивость, причем изменчивость довольно однолинейная.
Вопреки построениям Марра, «революции» в языке все-таки не
правило, а исключения, и связаны они не столько с процессами внутреннего
развития, сколько с взаимодействием разных этнических групп. Такого рода
взаимодействиями некоторые исследователи объясняют и возникновение самого
индоевропейского праязыка. [128. Ср.: Б.В.Горнунг. К вопросу об образовании
индоевропейской языковой общности. (Протоиндоевропейские компоненты или
иноязычные субстраты?) // Проблемы сравнительной грамматики индоевропейских
языков. М., 1964. Сходные соображения ранее высказывали Н.С.Трубецкой и
С.П.Толстов].
Родство индоевропейских народов несомненно. И это как в
прошлом, так и в настоящем заставляло многих исследователей предполагать
существование их общего предка – «пранарода». «Невозможно себе представить, –
писал Ф.П. Филин, – чтобы языковая общность населения, разбросанная на столь
обширных пространствах, возникла сама по себе, только лишь в силу общности социального
устройства или иных подобных причин. Нужно учесть, что примерно в то же время,
когда формировалась речь индоевропейцев, возникали и развивались и иные
языковые общности племен, находившихся на том же уровне развития. Индоевропейская
языковая (этническая) общность несомненно сложилась у населения, отдельные
группы которого находились в прямом общении между собой. Такое общение возможно
было только на сравнительно ограниченной и компактной территории». [129.
Ф.П.Филин. Образование языка восточных славян. М.-Л., 1962. С. 90.] Миграции
племен в таком осмыслении представлялись естественной причиной распада
общности.
Выдвинутые Ф.П.Филиным аргументы вполне весомы, и отвести
их с позиций стадиальной теории Марра вряд ли возможно. Другое дело – уточнение
самого понятие «пранарода». В этом плане обозначенные выше три аспекта проблемы
могут решаться с более или менее существенными различиями.
Внутренняя логика требует признания, что если когда-либо
существовали отгороженные друг от друга народы, то это могло вызываться
чрезвычайными обстоятельствами: вынужденной изоляцией одних территорий от
других. В этнографической литературе высказывалась мысль о том, что глубокой
разобщенности разных групп человечества способствовали оледенения, на многие
тысячи лет разрывавшие ранее, может быть, однородные области. В настоящее
время, несмотря на многочисленные перемещения, европеоидному антропологическому
типу, как правило, соответствует и один из индоевропейских языков. Такая взаимосвязь,
очевидно, не случайна, и возникнуть она могла только в результате многотысячелетнего
обособленного развития.
Косвенным признаком древности существования индоевропейской
общности является широкое, и вместе с тем чересполосное с другими,
распространение в эпоху верхнего палеолита типа кроманьонцев в узком смысле
слова, т.е. типа именно людей из пещеры близ Кро-Маньон. Тип этот фиксируется
от Франции, по крайней мере, до Кавказа и сохраняется в отдельных районах
вплоть до неолита, когда связь его с индоевропейскими языками может быть в
известной мере проверена топонимическими материалами. По заключению
М.М.Герасимова, «это были сильные, красивые люди, обладавшие исключительным
даром подлинных художников». [130. М.М.Герасимов. Восстановление лица по
черепу. М., 1955. С. 227.] А рядом с ними на протяжении нескольких десятков
тысяч лет живут и развиваются представители иных расовых групп, в частности
негроидной и австралоидной. В самой европейской расе в верхнем палеолите
выделяются и менее высокорослые и более грацильные по сравнению с чистыми кроманьонцами
антропологические типы. Они составят определенные ответвления исторически
зафиксированных индоевропейцев. Но едва ли мы можем сейчас указать, где все эти
типы контактировали на относительно узкой территории.
Высокий уровень развития кроманьонцев, особенно в
мадленскую эпоху (ок. 20 тыс. лет до н.э.), заставляет считать их ведущей
группой в этногенезе индоевропейцев. Именно их уровень развития позволял им и
расселяться на большие пространства, и воздействовать на культуры соседей, в
том числе и на их язык. Но самая исходная область кроманьонцев пока не может
быть выяснена из-за недостатка материала (особенно антропологического). Светлая
пигментация большинства групп индоевропейцев, в особенности именно кроманьонского
типа, свидетельствует о сложении их в северной зоне. Однако само понятие
«северная зона» также весьма подвижно. По всей вероятности, этот тип населения
складывался на территории, смежной с ледниковой зоной, то отступая перед
надвижением ледника, то следуя за его отступлением. Уже в то время, видимо,
кроманьонцы вынуждены были совершать дальние передвижения, в ходе которых
отдельные их группы попадали в разные условия как географические, так и
этнические.
Наряду с кроманьонским типом, в Европе в послеледниковое
время довольно широко распространяется тип лапоноидный, очевидно, включающий в
свой состав монголоидные элементы. [131. Ср.: Н.Н.Чебоксаров. Монголоидные
элементы в населении Центральной Европы // Материалы по антропологии Восточной
Европы. УЗ МГУ, вып. 63. 1941; В.П.Алексеев. Краниологическая характеристика
населения Восточной Фенноскандии // Расогенетические процессы в этнической
истории. М., 1974. С. 104-105.] Этот тип занимал значительное место не только в
северных районах Европы, где он сохраняется до сих пор (лопари), но и в приальпийской
области, а также кое-где на территории Франции и Испании. Существует мнение об
очень глубоком времени сложения этого типа в Европе, еще в межледниковый
период. Достаточно вероятно также, что заселение территорий, освобождавшихся
из-под ледника, шло с разных направлений, в том числе и из-за Урала. Ясно
прослеживаемые, например, в кельтских языках уральские элементы могут отражать
очень древние контакты индоевропейцев с ветвью уральской группы языков,
связанной в свою очередь с языками основной зоны образования монголоидной расы.
В южных районах Европы (включая Причерноморье) в эпоху
верхнего палеолита встречаются также негроидные типы. В свою очередь северные
европеиды проникают в Северную Африку. Такого рода встречные движения и,
очевидно, взаимодействия создавали весьма сложную и запутанную этническую карту
по всей территории Европы, Передней Азии и Северной Африки.
В большинстве современных концепций происхождения
индоевропейцев их не ищут глубже III–II тыс. до н.э., т.е. эпохи неолита и
бронзы. Из этих дат, в частности, исходят компаративисты. У Марра и его
последователей индоевропейская «стадия» начинается лишь со II тыс. до н.э.,
связываясь с «социальным переворотом»: отделением земледелия от скотоводства.
[132. Ср.: А.Д.Удальцов. К вопросу о происхождении индоевропейцев. КСИЭ, вып.
1. 1946. С. 15-16.] С иной мотивировкой, но к той же дате склоняются и
некоторые европейские лингвисты и археологи, в частности Г. Краэ. [133. Н.
Krahe. Sprache und vorzeit. Heidelberg, 1954.] В нашей литературе также
распространено убеждение, что «формирование крупных этнических общностей,
больших европейских семей народов – кельтов, германцев, славян – происходило во
время, близкое к тому, когда впервые о каждом из них упоминают письменные
источники». [134. А.Л.Монгайт. Археологические культуры и этнические общности
// Народы Азии и Африки. 1967, № 1. С. 63, и др; Его же: Археология Западной
Европы. Каменный век. М., 1973. С. 58.] При таком подходе «прародина»
связывается едва ли не с каждой археологической культурой от европейского
северо-запада до Средней Азии эпохи неолита. И большинство специалистов,
по-видимому, правы в том, что рассматриваемая ими территория была заселена
индоевропейцами. Но это означает лишь то, что время сложения общности нужно
углубить па несколько десятков тысяч лет. В.И. Георгиев находит возможным
аргументировать это положение и собственно лингвистическим материалом. [135.
В.И.Георгиев. Индоевропейское языкознание сегодня. ВЯ. 1975, № 5; Его же:
Исследования по сравнительно-историческому языкознанию. М., 1958. С. 272-283].
Консервативный период в формировании того или иного языка
самым тесным образом связан с существованием родовой (и соответственно
племенной) организации общества. Время возникновения этой организации также
вызывает разногласия. [136. Ср.: Д.А.Крайнов. К вопросу о становлении
человеческого общества // Ленинские идеи в изучении истории первобытного
общества, рабовладения, феодализма. М., 1970. С. 91-92.] Но она, очевидно,
существовала в эпоху верхнего палеолита. Племенное устройство австралийских
аборигенов (отсутствие вождей, культ племенных родословных) показывает, что
племя само по себе проходит чрезвычайно длительный путь развития, который в
условиях первобытного общества должен измеряться десятками тысяч лет.
Застойность же быта, социальной организации и материальной культуры неизбежно
вызывает застойность языка. Блестящим примером этого могут служить острова
Полинезии, разбросанные на обширных пространствах Тихого океана. Острова были
заселены между X и XIV столетиями и в результате изоляции сравнительно
небольших общностей шли не столько вперед, сколько назад. А в итоге, как
отметил Д. Томсон, Полинезия «является в лингвистическом отношении самой
однородной страной в мире». [137. Д.Ж.Томсон. Указ соч. С. 61].
В настоящее время у многих индоевропейских народов
отыскиваются традиции, по крайней мере, с эпохи мезолита. Так, с раннего
мезолита заселяли юг Балканского полуострова ахейцы, которых нет оснований
выносить за скобки индоевропейской общности. В IV–III тыс. до н.э. здесь
происходит процесс ассимиляции протогреками (праионянами) также индоевропейцев
– пеласгов. [138. Т.В.Блаватская. Греческое общество второго тысячелетия до
новой эры и его культура. М., 1976. С. 27, 35.] С аналогичной картиной мы
сталкиваемся в Бретани, где можно говорить о наложении неиндоевропейских групп
на более ранние индоевропейские. [139. P. R. Giot. Armoricains et bretons.
Etude antropologique. Rennes. 1951. PP. 59 – 60, 143–144. Неиндоевропейские
типы пришли сюда как с юга, так и с севера.] Что касается Северного
Причерноморья, то оно неизменно во всей мировой литературе выступает в качестве
«главного претендента» на роль индоевропейской прародины.
На историческую арену индоевропейские языки выходят уже со
значительными друг от друга отличиями. От начала II тыс. до н.э. имеются
письменные памятники одной ветви индоевропейцев – малоазиатских хеттов. От
несколько более позднего времени сохранились письменные памятники других
индоевропейских народов. В глубокую древность уходят некоторые топонимические
пласты, также существенно отличающиеся друг от друга. Все эти отличия в
условиях каменного века должны были формироваться в течение многих тысячелетий.
В итоге формирование индоевропейской общности оказывается
на такой хронологической глубине, что многие спорные вопросы отпадают либо как
неверно поставленные, либо как неразрешимые при настоящем уровне знаний. Не
только в историческое, но уже и в «предысторическое» время, до которого мы в
состоянии спуститься средствами археологии, антропологии и лингвистики,
существуют уже разные ветви индоевропейских племен и языков.
Глубокая древность индоевропейской общности предрешает и
вопрос о ее характере. Она никогда у своих истоков не могла быть монолитной,
поскольку монолитность предполагает довольно высокую межплеменную организацию
общества (нечто вроде союза племен). На ранних этапах должно было сказываться
то состояние, которое С.П.Толстов удачно определил как «закон лингвистической
непрерывности». [140. С.П.Толстов. Проблема происхождения индоевропейцев и современная
этнография и этнографическая лингвистика. КСИЭ, вып. 1, 1946. С. 3–13, а также
СЭ. 1950, №4. С. 19-20.] Смысл этого закона заключается в том, что в
до-государственный период соседи, долго проживавшие на смежных территориях,
обычно понимают друг друга, а противоположные окраины достаточно обширной
культурной области уже друг друга не понимают. Индоевропейская общность
неизбежно должна была относиться к числу таких, по крайней мере, на последних
стадиях верхнего палеолита. В более поздний период мы имеем дело с чрезвычайно
широко – от Бретани и Британии вплоть до Минусинской котловины – разбросанными
индоевропейскими племенами, соседями которых часто являются вообще не
индоевропейские племена.
Для этнической истории Европы весьма интересен факт близости
антропологического облика населения Днепровского Надпорожья и Приазовья эпохи
мезолита с одновременным населением Северной Африки, Бретани и Дании. «Мнение о
их непосредственном и близком родстве, – замечает в этой связи Т.С.
Кондукторова, – выглядело бы с антропологической точки зрения убедительно, но
оно привело бы к столь неожиданным и столь ответственным выводам, что на нем
трудно настаивать». [141. Т.С.Кондукторова. Антропология населения Украины
мезолита, неолита и эпохи бронзы. М., 1973. С. 48. Ср. там же.: С. 22, 49;
И.И.Гохман. Население Украины в эпоху мезолита и неолита. М., 1966. С. 174–177,
187–188; А.В.Валлуа. Палеоантропологические материалы из мезолитических
могильников Бретани. КСИЭ, вып. XXVIII. 1957.] Но, наверное, еще труднее
предположить случайное совпадение в результате независимого друг от друга
развития разных исходных типов, особенно если учесть, что на всех этих
территориях были и иные антропологические типы. Отмеченные совпадения касаются
именно кроманьонского типа, который в Бретани известен уже с верхнего
палеолита, а в Причерноморье теряется где-то в мезолите из-за отсутствия
сколько-нибудь представительного палеолитического материала.
География совпадения отражает два традиционных пути, по
которым в течение ряда тысячелетий проходили этнические передвижения:
Средиземноморье – морем и Причерноморье – Прибалтика по суше. Направление этих
передвижений, по-видимому, менялось в различные исторические периоды, в
частности в зависимости от изменения климата. В историческое время как будто
преобладает направление с востока на запад. Но и в это время имели место и
встречные движения. В отдельные периоды более ранних эпох такие передвижения
были попросту вынужденными. Связь Причерноморья и Прибалтики, в частности,
должна была иметь двусторонний характер хотя бы потому, что в районе Прибалтики
наблюдались частые изменения климата. Из Скандинавии на Европу надвигался
ледник, а в эпоху перехода к неолиту здесь был климат, близкий к
причерноморскому. Балтийское море то было пресным озером, то являлось заливом
океана. Уровень самого океана с эпохи верхнего палеолита (20 – 25 тыс. лет
назад) изменялся в пределах свыше 100 метров. [142. См.: П.М.Долуханов. История
Балтики. М., 1969.] Кроме того, в районе Балтики непрерывно происходили подъемы
и опускания суши. Все это предопределяло в отдельные периоды тяготение к
Прибалтике, в другие – бегство от нее.
Средневековая историография уже вынуждена была сопоставлять
предания, выводящие одни и те же народы либо с юго-востока, либо с
северо-запада Европы. Так, Иордан большинство народов выводит из Скандинавии,
хотя знаком и с автохтонными теориями происхождения тех же народов. С другой
стороны, у норманнов устойчиво сохранялись предания о прибытии их «из Азии» или
от Приазовья. При всей кажущейся сказочности и надуманности этих преданий, в
них есть рациональное зерно: они отражают в обоих случаях действительное
направление этнических передвижений, хотя и не дают достаточно надежных хронологических
указаний в этой связи.
Следует отметить, что интенсивность передвижений не
находилась в прямой связи с уровнем социально-экономического развития. Так, в
классический период истории Греции и Рима сохранялись лишь смутные воспоминания
о дальних путешествиях и дальних странах, а также о каких-то морских народах. К
передвижениям чаще всего побуждало не богатство, а бедность. По суше люди шли
за тем же животным и растительным миром, который кормил их, по морю они также
двигались за продуктами моря. Эти передвижения могли занимать сотни лет и могли
происходить стремительно в рамках одного поколения, особенно если они
вызывались какими-то стихийными бедствиями. В зависимости от того, какие
условия вызывали отлив части населения из одного района в другой, в последующих
поколениях либо сохраняется память о своей давней прародине, либо они разрывают
с ней бесповоротно. Расселение полинезийцев иллюстрирует и большие возможности
древнего человека, и устойчивость культуры, разорванной на множество
чрезвычайно удаленных друг от друга частей. В течение многих столетий венгры не
просто помнили о «Великой Мадьярии», расположенной где-то на востоке, но и
направляли на поиски ее специальные миссии, причем во времена Грозного (т.е
спустя семь столетий после перехода части венгров на Средний Дунай) миссия
обнаружила небольшую группу своих сородичей где-то в Поволжье.
Вынужденные переселения каких-то племен почти наверняка
оставляли желание вернуться к покинутым местам, и это желание могло сохраняться
(даже как своеобразный культ) в течение столетий. В условиях родоплеменного
строя племя могло весьма длительное время сохранять свою самобытность даже в
окружении иных этносов. Примером такого порядка могут служить кельтические
га-латы, сохранявшие самобытность в Малой Азии на протяжении почти тысячелетия
(с III в. до н.э. по V в. н.э., а может быть и позднее). Именно переселенцы
очень часто оказываются хранителями традиций, существовавших на их прежней родине,
тогда как на основной территории развитие очень скоро может привести к
коренному изменению не только культуры, но и самого этноса (что отчасти и
произошло со значительной частью кельтов, родственных малоазийским галатам).
Так или иначе, отмеченные выше факты антропологической близости населения
Причерноморья и европейского северо-запада могли отражать не просто общее
происхождение, но реальное для данной эпохи родство столь удаленных друг от
друга этнических групп.
В эпоху мезолита и неолита, а тем более в эпоху бронзы,
индоевропейское население совершенно отчетливо было представлено несколькими
более или менее значительно различавшимися антропологическими группами, причем
разным типам соответствовала специфическая археологическая культура или скорее
комплекс культур. Для последующей этнической истории Европы наибольшее значение
имели культурные области шнуровой керамики и боевых топоров, ленточной
керамики, мегалитических сооружений, приальпийские культуры.
В связи с индоевропейской проблемой обычно особое внимание
привлекает культура шнуровой керамики, которую часто рассматривают как исходную
индоевропейскую. В свете вышеизложенного ее правильнее было бы рассматривать в
качестве одной из индоевропейских. Но безусловно, что связанный именно с ней
антропологический тип (широколицый высокорослый долихокефал) ближе всего стоит
к «классическому» кроманьонцу. В эпоху позднего неолита и бронзы культуры
шнуровой керамики локализуются по большим пространствам северо-запада
европейского побережья и Прибалтики, в Надпорожье и Приазовье, а также в
некоторых районах Центральной Европы, где она входит в соприкосновение с культурой
ленточной керамики. Во II тысячелетии до н.э. ответвление этой культуры
распространяется на Верхнюю Волгу (Фатьяновская культура). Именно основной
антропологический тип населения, связанного с культурами шнуровой керамики,
озадачил антропологов чрезвычайно широкой географией своего распространения,
тем более что к названным выше областям нужно прибавить еще Кавказ
(кавкасионская группа населения) и Балканы (динарский тип в районе Албании и
Черногории).
В литературе имеются разные варианты объяснений отмеченного
сходства. Один из столпов немецкой националистической археологии Г. Коссина
писал о «германской» экспансии с севера вплоть до Кавказа. Помимо немецких
археологов эту точку зрения поддерживали шведский ученый Н. Оберг и финский
A.M. Тальгрен. [143. Ср.: Д.А.Крайнов. Древнейшая история Волго-Окского
междуречья. М., 1972. С. 241.] В нашей литературе справедливо указывали на
ненаучную подоснову концепции Коссины. Но проблема сама по себе существует, и
сравнительно недавно вопрос этот снова был поднят, причем мнение о миграции
населения с северо-запада Европы на Кавказ поддержали и некоторые отечественные
ученые. [144. См.: Г.Ф.Дебец. Антропологические исследования в Дагестане //
Труды ИЭ. Т. XXXIII. М., 1956; Его же: Антропологические типы. В Кн. «Народы
Кавказа». Т. 1. М., 1960.] В отношении Кавказа это мнение оспорил В.П.Алексеев.
Признавая, что «сходство кавкасионского типа с антропологическим типом
населения Восточной Европы и Скандинавии... несомненно», он объяснил его
неравномерностью эволюции одного и того же палеолитического предка, т.е.
отодвинул общий источник вглубь. В то же время он допускает непосредственное
родство кавкасионского и динарского типов. [145. В.П.Алексеев. Происхождение
народов Кавказа. М., 1974. С. 133, 135–136].
Вопрос о происхождении кавказского населения в данном
случае следует оставить в стороне, поскольку от неолитической эпохи материала
крайне мало, да и решение его окажется в зависимости от установления характера
взаимосвязи Прибалтики и Северного Причерноморья. Весьма вероятно, что пока и
последний вопрос не может быть решен однозначно. Появление сходных
антропологических типов и археологических культур на северо-западе и
юго-востоке Европы теряется в предшествующем периоде. В Причерноморье довольно
сложной оказывается связь между мезолитом и неолитом. Если археологи
предполагают преемственную связь между тем и другим [146. Ср.: А.Д.Столяр.
Первый Васильевский мезолитический могильник // Археологический сборник. Т. 1.
М., Л., 1959; его же: Об исторических корнях культуры Надпорожского неолита //
Исследования по археологии СССР. Л., 1961.], то антропологическая картина
оказывается менее ясной. В ряде случаев наблюдается определенное различие в
составе населения эпохи мезолита и неолита, причем более грацильные типы
характерны для мезолита, чем для позднейшего времени. [147. Ср.: Т.С.Кондукторова.
Указ. соч. С. 48]. Правда, антропологически украинский мезолит неоднороден:
наряду с широколицыми «кроманьонцами» встречаются и представители более узколицего
населения, причем оба типа находят аналогию, например, в Бретани. [148. Ср.:
И.И.Гохман. Указ. соч. С. 83-85; А.В.Валлуа. Указ. соч.] Тем не менее в эпоху
неолита в Надпорожье явно усиливается удельный вес как будто более архаичного
по внешнему облику населения (если рассматривать процесс грациализации как своеобразную
форму прогрессивного развития, что само по себе отнюдь не бесспорно).
Кроманьонский тип неолитической эпохи на Украине связан
главным образом с днепро-донецкой культурой. Д.Я.Телегин отнес эту культуру к
северному поясу, в который включаются Восточная Европа, Прибалтика, Урал, Южная
Сибирь, Прибайкалье. Для этого пояса было характерно: «а) вытянутый обряд
погребения, 6) наличие в отдельных культурах коллективных могил, в) применение
охры, г) отсутствие среди погребального инвентаря сосудов». [149. Д.Я.Телегин.
Могильники днепро-донецкой неолитической культуры и их историческое место. СА.
1966, № 1. С. 11]. Но население днепро-донецкой культуры отличалось
антропологически не только от носителей культур Урала и Сибири, где четко были
выражены монголоидные элементы, но и от племен соседней культуры
ямочно-гребенчатой керамики Волго-Окского бассейна и некоторых районов
Прибалтики, куда проникала эта культура. В последней, в частности, также
отмечаются монголоидные элементы.
Основная масса обнаруженных могильников днепро-донецкой
культуры локализуется в Надпорожье. Но эта же культура достигает бассейна Дона
и Азовского моря, захватывает украинскую лесостепь и Белоруссию. Если учесть
еще сходство антропологического облика этого населения с погребениями культуры
Эртебелле в Прибалтике (в частности с черепами из датских «кухонных куч»), а
также с обликом одной группы населения Оленеостровского могильника на Онежском
озере, то неудивительна постановка вопроса о распространении этого населения
либо с северо-запада на юго-восток, либо в противоположном направлении.
По мнению Д.Я.Телегина, источником днепро-донецкой культуры
является мезолит Южной Белоруссии. [150. Его же. Днiпро-донецька культура.
Киiв, 1968. С. 245]. Разумеется, отсюда рукой подать и до Прибалтики, и,
например, Т.С.Кондукторова допускает, что общие предки населения
днепро-донецкой культуры и оленеос-тровцев были «в составе каких-то
мезолитических популяций где-либо в Прибалтике или в примыкающих к ней
областях». [151. Т.С.Кондукторова. Указ. соч. 49]. Л.С. Клейн высказал
предположение о переселенческой волне из областей Западной Прибалтики в
Междуречье Нижнего Днепра и Дона на рубеже III–II тыс. до н.э., с чем он
связывал возникновение катакомб-ной культуры. [152. Л.С.Клейн. Происхождение
донецкой катакомбной культуры. Автореф. канд. дис. , Л., 1968.] Но
хронологически это уже более поздний этап, именно период существования
собственно культуры шнуровой керамики и боевых топоров. Как раз для этого этапа
имеются определенные данные о противоположном направлении миграций. Д.Я.Телегин
выделил Белоруссию как область, где ранее других получают распространение
боевые топоры. В среднестоговской культуре, которая связывает (или разделяет)
днепро-донецкую с древнеямной (сер. IV тыс. – сер. III тыс. до н.э.),
появляются и шнуровой орнамент (в конце IV тыс.), а также боевые топоры из
рогов оленей. Здесь ранее, чем в других районах Европы, получает распространение
коневодство и стала употреблятся верховая езда. [153. Д.Я.Телегин. Средньостогiвска
культура епохи мi дi. Киiв, 1973. С. 154–158.] В южнорусских степях Причерноморья
и Каспия ищут истоки культур шнуровой керамики и многие другие, в том числе европейские
ученые. [154. Ср.: А.Я.Брюсов. Восточная Европа в III тысячелетии до н.э.
(Этногенетический очерк). СА, 1965, № 2; А.Я.Брюсов, М.П.Зимина. Каменные
сверленые боевые топоры на территории Европейской части СССР. САИ. вып. В4-4,
М., 1966; Д.А.Крайнов Древнейшая история... С. 242-245; Н.Я.Мерперт.
Древнеямная культурно-историческая область и вопросы формирования культур
шнуровой керамики // Восточная Европа в эпоху камня и бронзы. М., 1976. Эту
точку зрения отстаивают, в частности, П.Глоб, М.Гимбута. С некоторыми
колебаниями ее принимает Г.Чайлд и ряд других ученых.] Как раз ко времени
рубежа III–II тыс. до н.э. относятся найденные в северных Нидерландах 13
дисковых колес, сходных с соответствующими раннеямной культуры в Приднепровье.
[155. J. D. Van der Waals Prehistiric disc wheels in the Nethtrlands.
Groningen, 1964].
Сложность проблемы заключается в том, что фактического
материала недостаточно для того, чтобы зафиксировать все возможные передвижения
и их направления в разные исторические периоды. Даже наблюдения за изменениями
климата не дадут еще однозначного решения вопроса. Климатический оптиум,
наступивший в Прибалтике в эпоху неолита, способствовал продвижению населения
все далее на север. Отливы же на юг проходили не только вследствие довольно
частых здесь природных катастроф, но и вследствие роста населения, резко
ускорявшегося как раз в благоприятных климатических условиях. Поэтому в данном
случае достаточно ограничиться констатацией самого факта своего рода
пульсирующей взаимосвязи родственных по происхождению групп населения на
территории от Причерноморья и Приазовья до северо-запада Европы.
Оформление культур шнуровой керамики приходится на III тыс.
до н.э. В старой литературе обычно говорили об «экспансии» племен шнуровой
керамики. Теперь преобладает неодинаковый, но более сложный взгляд на
содержание процесса распространения культуры. [156. Ср.: Н.Я.Мерперт.
Древнеямная культурно-историческая область...] По-видимому, на многие области
распространялось культурное влияние (причем оно обычно является взаимным для
контактирующих групп). В Центральной Европе, куда проникает эта культура, сохраняется
в основном местный антропологический тип и местные элементы культуры, хотя
частичная инфильтрация населения более восточных областей все-таки заметна.
Фатьяновская культура возникла, по всей вероятности, в результате миграции
племен шнуровой керамики откуда-то из Прибалтики. [157. Ср.: Д.А.Крайнов.
Древнейшая история... С. 252-257 (автор считал исходной территорию между
Днепром и Вислой). О.Н. Бадер. С.В.Киселев, И.И.Артеменко, А.Х.Халиков и для
фатьяновской культуры исходной считали ямную и катакомбную. Родство этих
культур, во всяком случае, не оспаривается, а среднеднепровская культура иногда
рассматривается как вариант фатьяновской].
Во II тыс. до н.э. культуры шнуровой керамики преобразуются
в другие. Судьба представляющих ее племен оказалась различной. Фатьяновская
культура погибла, видимо, под натиском с востока угро-финских племен. Однако
остатки фатьяновцев или элементы этой культуры доживают здесь до периода
колонизации области ее распространения славянами и варягами в VIII–X вв. [158.
Д.А.Крайнов. Древнейшая история... С. 268.] В Нижнем поднепровье складывается
ямная и катакомбная культуры. А позднее также срубная, и в этих культурах в
разных вариантах и пропорциях смешиваются местные и пришлые с востока и
юго-востока, а отчасти также с юго-запада этнические элементы и традиции.
Какое-то новое население приходит и в Прибалтику, причем оно продвигается туда
разными путями как по морю, так и по суше.
Культуру шнуровой керамики часто рассматривают в качестве
исходной области балтских, славянских и германских языков. Этой проблемы
коснемся ниже. Здесь же можно отметить, что, очевидно, область распространения
культуры шире, нежели язык основной составлявшей ее группы племен. Что же
касается языка этой группы, то, видимо, есть некоторые пути его определения. Он
в значительной мере указан работой Б.А.Серебренникова, обратившего внимание на
древний индоевропейский слой в зоне позднейшего расселения угро-финских племен.
И топонимика, и «остаток» в угро-финских языках ведут к балтским, в широком
смысле этого значения, языкам. [159. Б.А.Серебренников. Волго-Окская топонимика
на территории Европейской части СССР. ВЯ, 1955, № 6; его же: О некоторых следах
исчезнувшего индоевропейского языка в центре Европейской части СССР, близкого к
балтийским. Труды АН Литовской ССР. Серия А-1. Вильнюс, 1957. См. также:
Х.А.Моора. О древней территории расселения балтийских племен. СА, 1958, № 2.]
Правда, вывод автора оспаривал Г.С.Кнабе, полагавший, что «балтские» языковые
элементы привнесены каким-то другим населением. [160. Г.С.Кнабе. Словарные
заимствования и этногенез (к вопросу о «балтийских заимствованиях» в восточных
финноугорских языках). ВЯ, 1962, № 1.] Но возражения основывались на неточной
интерпретации некоторых исторических явлений. [161. Д.А.Крайнов. Древнейшая
история... С. 268 – 269].
Язык фатьяновцев особенно интересен именно тем, что он на
территории Верхнего и Среднего Поволжья явно привнесен, причем бесспорные
родственники их находились и на западе, и на юго-западе. Д. Крайнов вслед за
многими другими авторами отметил «сходство и зачастую тождество» фатьяновской
московско-клязьминской группы со среднеднепровскими, в особенности
днепро-деснинскими памятниками. [162. Там же. С. 262-263.] Именно в
днепро-деснинском районе фиксируется лингвистами балтская топонимика. [163.
В.Н.Топоров, О.Н.Трубачев. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего
Поднепровья. М., 1962; О.Н.Трубачев. Названия рек Правобережной Украины. М.,
1968. С. 284-285 (карта).] В более южных районах, «промытых» позднейшими
движениями кочевников с востока, остатки такой топонимики искать, видимо,
бесполезно. Но следы ее могут обнаружиться и у самого Причерноморья. Вполне
вероятно также ее бытование в Западной Прибалтике и на юге Скандинавии, где
родственное население составляло значительный удельный вес.
Что касается германцев и славян, то связь их с этой
культурой оказывается довольно сложной. На территории Швеции и Норвегии
характерный для основных зон шнуровой керамики антропологический тип
удерживается до наших дней, сохраняя, по наблюдению В.П.Алексеева, «преемственность
на протяжении минимум четырех тысяч лет». [164. В.П.Алексеев. Краниологическая
характеристика... С. 104.] На острове Готланд это население преобладало.
В.П.Алексеев заключает, что «основная масса предков современного населения
севера Европы происходит с юга». В то же время он находит «совершенно очевидным»,
что «в эпоху неолита и тем более мезолита, может быть даже и в эпоху бронзы,
они не говорили на германских языках. В то же время антропологически
устанавливается преемственность между неолитическим и современным населением.
Этим ставится вопрос о значительной роли субстрата в сложении европейских
народов, говорящих на германских языках, и в частности народов Скандинавии».
[165. Там же.] О характере связей с этим населением славян речь будет ниже.
Более сложен вопрос о топонимических совпадениях между
Юго-Восточной Прибалтикой с одной стороны и Адриатикой, отдельными районами
Балкан и северо-западной областью Малой Азии – с другой. Этим совпадениям
посвящена большая литература. [166. Еще в 1905 г. на этот факт обратил внимание
Р.Мух. Позднее М.Фасмером, Ю.Покорным, Г.Краэ, Е.Шварцем круг соответствий был
существенно расширен. См.: В.Н.Топоров. К фракийско-балтийским языковым
параллелям // Балканское языкознание. М., 1973. С. 30–32; Выше говорилось об
антропологическом родстве населения динарского типа в Иллирии и диспро-донецкой
культуры. См. также: Н.Я.Мерперт. О связях Северного Причерноморья и Балкан в
раннем бронзовом веке. КСИА, вып. 105, М., 1965.] Однако попыток связать их с
определенным этносом и определенной исторической эпохой, по существу, не было.
Отмеченные выше антропологические соответствия позволяют предполагать
передвижение какой-то части населения, родственного по происхождению основным
территориям шнуровой керамики, через Средиземноморье. Но для определения
направления движения наличного материала недостаточно. В данном случае
целесообразно ограничиться констатацией факта существования морской ветви
индоевропейцев, родственной по языку и облику скотоводам-коневодам обширной территории
от Причерноморья до Прибалтики.
Через Средиземноморье на дальний северо-запад Европы
распространялось в поздненеолитическую эпоху и иное население. Оно связывалось
с культурой мегалитов. Эта культура охватывает огромные пространства от Кавказа
до Скандинавии, захватывая часть Причерноморья и Волыни, отдельные острова и
прибрежные районы Средиземноморья, северо-запад Испании, большую часть Франции,
в особенности Бретань, Британские острова, север Германии. Мегалиты известны
также в Индии и Японии. Такая широта распространения культуры заставляет многих
исследователей воспринимать ее как отражение стадиального развития, а не
расселение родственных народов. Тем не менее в большинстве случаев речь может
идти именно о родственном населении. В сущности, только Япония лежит за
пределами зоны индоевропейского населения. И в большинство названных областей
культура приходит извне.
Мегалитическая культура в целом изучена еще слабо, хотя
разбросанные на широкой территории культовые сооружения из огромных камней (до
12 м в высоту) неизменно разжигали воображение любителей. Определенный урон
серьезному обсуждению вопроса нанесла немецкая националистическая
историография, по которой смешение культур шнуровой керамики и мегалитов дало
«индогерманцев», «истинных арийцев» и т.п. [167. Ср.: В.И.Равдоникас. История
первобытного общества. Ч.II. Л., 1947. С. 227-231.] Между тем в настоящее время
совершенно ясно, что распространение культуры шло с юга на север, а не с севера
на юг. [168. Leisner G. und Leisner V. Die Megalithgraeber der Iberischen
Halbinsel. В., 1967.] Так же, как и в культурах шнуровой керамики, в
большинстве областей распространения культуры мегалитов отмечается один и тот
же антропологический тип: это т.н. средиземноморско-атлантический европеид,
характеризующийся высоким ростом, длинноголовостью и, в отличие от культур
шнуровой керамики, чрезвычайно узким лицом. В Скандинавии до сих пор
смешиваются два названных типа. Но к германцам не имеет отношения и второй –
мегалитический: то же смешение отмечается, например, в Бретани, но никаких
германских элементов здесь от эпохи неолита до раннего железа не видно.
Атланто-средиземноморский тип также связан с
индоевропейской языковой группой. В Европе культура мегалитов существовала
примерно с 2200 до 700 г. до н.э. [169. Ср.: М. Gilbert Menhire et dolmene dans
le nord est de la Bretagne. Guernesey, 1964, P. 16.] Это время, близкое к
историческому. Между тем на территории Франции, например, под слоем кельтской
топонимики ясно просвечивается более древний индоевропейский слой. Видимо, к
этой же антропологической группе относилась и значительная часть европеидного
населения Индии. Передняя Азия и Причерноморье могли быть как раз теми
областями, откуда эта группа расселялась в противоположные стороны. Во всяком
случае в Причерноморье уже в более позднее время сохраняется группа населения,
родственная индийцам – синды, вопрос о происхождении которых великолепно
поставил О.Н.Трубачев. [170. О.Н.Трубачев. О синдах и их языке. ВЯ, 1976, № 4.
Его же: «Старая Скифия» Геродота и славяне. Лингвистический аспект. ВЯ, 1979, №
4. Его же: Indoarica в Северном Причерноморье. Источники. Интерпретация.
Реконструкция. ВЯ, 1981, № 2].
Если к германскому этногенезу культура мегалитов
непосредственного отношения не имеет, то кельтский этногенез связан с ней
довольно тесно. Эта культура является самым мощным подслоем современных
кельтических народов – бретонцев, ирландцев, уэльсцев, шотландцев. Именно на
этих территориях, равно как и на некоторых недавно ассимилированных зонах
прежнего кельтского расселения (остров Мен и др.), сохраняется наибольшее
количество мегалитических сооружений, и они носят здесь наиболее многообразный
характер.
Непосредственным источником распространения мегалитической
культуры по атлантическому побережью являлась Иберия. Однако в саму Иберию
культура пришла из восточных районов Средиземноморья. В Причерноморье
мегалитическая культура, по-видимому, имеет северокавказское происхождение, но
следует иметь в виду и близость этого ответвления с западной частью Пиренейского
полуострова и острова Сардиния. [171. Ср.: В.И.Марковин. Дольмены Западного
Кавказа. М., 1978. С. 316.] В свою очередь мегалитический островок на Волыни
может служить мостиком, связывавшим Причерноморье с однородными культурами
Северной Германии. Большинство мегалитических погребений Причерноморья
оказались ограбленными, и антропологический тип оставившего их населения не
сохранился. Но может представить интерес факт совпадения группы крови у
значительной части населения от Кавказа до Северо-Западной Европы даже в наше
время. [172. Ср.: G.T.Smith. An Histirical Geography of Western Europe befor
1800, London, 1967, P. 43].
Культ камня вообще характерен для индоевропейцев или
какой-то их ветви. У хеттов в Малой Азии (1800–1200 до н.э.) существовал культ
лошади, связанный с богом Perua, который переплетался с культом камня,
обожествленным в названии скалы Peruna. [173. Ср.: В.В.Иванов. Хеттский язык.
М., 1963. С. 12-13.] Здесь, видимо, слились два самостоятельных культа. Культ
коня указывает на степь, а культ камня на гористую местность или морское
побережье. Оба эти культа переплетались и в мегалитических сооружениях: в ряде
случаев мегалиты сопровождают кости лошади. Реминисценции культа камня –
прослеживаются в разных районах Европы. Одним из вариантов его являются
курганные погребения, другим – использованные в погребениях каменные
конструкции.
Около 1800 г. до н.э. с юго-запада Испании стремительно
распространяется культура колоколовидных кубков. Она смешивается с культурой
мегалитов на побережье и проникает через Южную Францию в Северную Италию,
распространяясь вниз по Рейну, а также в Центральную Европу. Очевидно, не без
влияния этой культуры во взаимодействии с культурами, выросшими на базе культур
ленточной керамики, складывается унетицкая культура. Население культуры
колоколовидных кубков, вместе с более древним лапоноидным, приняло участие в
сложении среднеевропейского мезокранного относительно широколицего антропологического
типа, который вошел в качестве компонента в состав кельтов, а также славян.
С конца IV тыс. до н.э. на значительной территории долины
Дуная и Рейна распространяется неолитическая культура ленточной керамики
(название по орнаменту на сосудах). Как и во многих других случаях, истоки ее
остаются неясными, и о направлении расселения высказывались различные суждения.
Видимо, и в этом случае предпочтение должно быть отдано южным районам. С этой
культурой связано распространение в Европе земледелия, что ведет к Передней
Азии и Средиземноморью. Связи с этими центрами прослеживаются по ряду признаков.
Так, в 1961 г. в Румынии были обнаружены три керамические таблички местного
производства со знаками дошумерийского письма, известного в Месопотамии около
3000 г. до н.э. [174. Г.Б.Федоров, Л.Л.Полевой. Археология Румынии. М., 1973.
С. 40.] По своему облику население культуры ленточной керамики относилось к
средиземноморскому типу, отличавшемуся узколицестью в сочетании с умеренной
долихокранией и мезокранией.
В период позднего неолита и энеолита па указанной
территории возникает ряд родственных культур. В их числе оказывается балканская
культура боян, а также трипольская культура. О происхождении последней в
литературе также высказываются разные суждения. Но во всех случаях можно
говорить о родстве ее с культурами ленточной керамики. Трипольская культура,
занимавшая территорию между реками Прут и Днепр, как бы разрезала (возникшие
несколько позднее) культуры шнуровой керамики. Несмотря на взаимовлияние, обе
культуры сохраняли на протяжении почти двух тысяч лет специфические черты и
значительно отличавшийся друг от друга антропологический тип населения.
Бронзовый век Европы представлен рядом ярких культур,
причем несколько запаздывавшее в эпоху неолита развитие в северной части
континента снова выравнивается в сравнении с районами Средиземноморья и Передней
Азии. Уже в строительстве мегалитических сооружений, особенно таких, как
кромлехи Бретани [175. Кромлех – от бретонского crom – кривая линия (Ср.:
русское «кромка») и lech – камень. Это – круги из камней.], проявляется высокая
организованность больших масс населения. Многотонные (до 40 тонн) каменные
глыбы приходилось передвигать на десятки километров. Разная степень сложности и
пышности сооружений свидетельствует о дифференциации внутри племени и между
племенами. Обладатели наиболее ярких кромлехов и «рядов камней», примыкавших к
ним, очевидно, имели и моральное и материальное превосходство перед другими
родственными племенами. Косвенно эти сооружения свидетельствуют об
интенсивности процесса классообразования.
В период бронзы этот процесс захватывает большинство
народов европейской группы. Это обстоятельство засвидетельствовано как
археологическими, так и лингвистическими данными (наличие слов, означавших
свободных и несвободных, и т.п.). Весьма вероятно, что к этому времени
относится сложение больших союзов племен, может быть народностей и ранних
государственных образований. Социальная дифференциация прослеживается в убранстве
и инвентаре, сопровождающих погребения. Наряду с родовыми могильниками выделяются
курганные погребения, иногда весьма внушительных размеров. В курганах унетицкой
культуры, например, встречаются золотые изделия, а умершего господина в ряде
случаев сопровождает насильственно умерщвленный слуга или рабыня. [176.
А.Л.Монгайт. Археология Западной Европы. Бронзовый и железный века. С. 54 –
55].
Унетицкая культура существовала примерно четыре столетия, в
течение которых распространяясь отчасти на новые территории, а частично
поглощаясь другими культурами. Около 1450 г. до н.э. ее северо-восточные районы
перекрываются тшинецкой культурой, которая существовала примерно до 1100 г. до
н.э. и занимала пространство от Варты до Днепра, т.е. ту территорию, на которой
чаще всего ищут следы древнего славянства.
В эпоху бронзы на территории Причерноморья сменяются (или
сосуществуют) три культуры. Непосредственно из среднестоговской вырастает ямная
культура, которая в середине III тыс. до н.э. носит еще неолитический облик.
Она, как отмечалось, находилась в связи с культурами шнуровой керамики, занимая
вплоть до середины II тыс. до н.э. обширные степные пространства до Волги.
Несколько моложе – с конца III по конец II тыс. – катакомбная культура, также
примыкающая к культурам шнуровой керамики. Она сосуществует с поздней ямной,
занимая территорию от Причерноморья и Приазовья до района Курска, Воронежа и
Нижней Волги. Со второй половины II тыс. до н.э. на этой же территории с
продвижением далее к Днестру распространяется срубная культура.
Взаимоотношение трех названных культур составляет основное
содержание этногенетического процесса на огромной территории от Дуная до Волги
и Кавказа. О заключительной стадии этого процесса будет речь в связи с
киммерийской проблемой. Здесь можно отметить, что эти культуры различались в
целом в рамках этнически родственных общностей. Даже определенные
антропологические различия могут быть в известной мере объяснены временными
изменениями: на всей этой территории в продолжение двух тысяч лет идет процесс
грациализации, что может быть связано с изменениями в способе производства и
вообще жизненных условий.
В указанное время наблюдаются особенно интенсивные связи
Причерноморья с районами Нижней Волги и Северного Кавказа. Из восточных районов
этого ареала население как будто перемещается на запад. Этот период отмечен
также рядом вторжений новых этнических групп в Центральную, Западную, а отчасти
и в Северную Европу. В отдельных случаях миграции непосредственно связывались с
населением степных районов Причерноморья, в других – имело место передвижение
разных этнических групп из прибрежных районов Черного моря, Малой Азии и, может
быть, Передней Азии.
Передвижения племен особенно усиливаются с конца эпохи
бронзы. И направление их в это время весьма неустойчиво. Одной из причин
миграций был обычно рост населения, шедший особенно интенсивно в благоприятных
природных и социальных условиях. Другая причина связывалась с климатическими
изменениями. Из степных районов Причерноморья и Каспия население часто уходило
и вследствие засух, которые нередко продолжались много лет подряд. Из северных
районов население гнали периодические похолодания, одно из которых приходилось
как раз на конец эпохи бронзы, а также наступления или отступления моря.
Передвижения обычно связывались и с серьезными изменениями
в социальной сфере и в огромной степени способствовали слому сложившихся
отношений либо в сторону углубления социального расслоения, либо, напротив, в
сторону «оздоровления» обстановки за счет нивелировки пропасти, разделявшей
богатство и бедность. Я. Филип показывает, как развивался, например, процесс
социальной дифференциации у кельтов раннего железного века: «Рождающаяся
придворная среда жила в ущерб широким массам в невероятной роскоши, иногда – да
будет нам позволено воспользоваться этим выражением – почти постыдной». Но «в
определенное время настал перелом, который был неизбежен». Происходит процесс
«эмансипации», может быть в результате мощного восстания. [177. Ян Филип.
Кельтская цивилизация и ее наследие. Прага, 1961. С. 33, 44-45.] Аналогичные
«перепады» происходили неоднократно и в более ранние эпохи, причем экономически
более целесообразные отношения обычно способствовали прогрессу производительных
сил, а неоправданное социальное размежевание могло вести к разрушению достигнутого
за целый ряд столетий.
Процесс образования народностей обычно связан с разрывом
кровнородственных отношений, с оттеснением их на задний план по сравнению с
чисто социальными и территориальными. Но этот процесс также был весьма
противоречивым и не прямолинейным. На протяжении многих тысячелетий идет борьба
и своеобразное состязание двух принципов, в результате чего они могут
причудливо сочетаться. В целом чем древнее эпоха и чем консервативнее
социально-производственный уклад, тем сильнее в этносе действуют принципы кровнородственных
отношений. Социальная дифференциация на первых порах предусматривает
дифференциацию племен и родов, рабами и зависимыми становятся прежде всего
выходцы из чужого племени или родственного, но попавшего в разряд «низших». В
однородной этнической среде социальное расслоение приводит постепенно к
возникновению ложных генеалогий, когда социальная верхушка стремится отделиться
от действительной истории своего народа или племени, придумывая себе другую,
более яркую, а иногда даже и не более яркую, а просто другую генеалогию. Вплоть
до конца Средневековья переплетение этих противоречивых факторов накладывает
отпечаток на формирование и развитие народов, и тем важнее были они в
древности, на заре процесса классообразования.
В этногенетических преданиях европейских народов часто
фигурирует малоазиатская Троя, а начало народов связывается с Троянской войной
и вызванных ею передвижениях племен. Несомненно, что в средневековых
этногенетических преданиях сказывается влияние литературной традиции. Но дело
не может быть сведено только к ней. XIII в. до н.э. – время бурных катаклизмов
и перемещений больших масс населения почти по всему Средиземноморью. По
замечанию Маркса, «хотя греки и выводили свои роды из мифологии, эти роды
древнее, чем созданная ими самими мифология с ее богами и полубогами». [178.
Архив Маркса и Энгельса. Т. IX. С. 136-139. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч. Т. 21. С.
102–103 (Энгельс цитирует рукопись Маркса).] «Система кровного родства,
соответствующая роду в его первоначальной форме, – поясняет Маркс это
положение, – ... обеспечивала знание родственных отношений всех членов родов
друг к другу. Они с детских лет на практике усваивали эти чрезвычайно важные
для них сведения».
Великолепным примером достоверности народных преданий
являются упомянутые выше сказания полинезийцев, которые, как отметил
С.П.Толстов, позволили «восстановить не только общие направления заселения
островов Полинезии, но и их относительную и абсолютную хронологию на протяжении
полутора тысячелетий». «Суть дела, – поясняет автор, – именно в генеалогическом
элементе сказаний, играющем значительную общественную роль в жизни позднеродового
общества, когда генеалогия становится важнейшим регулятором браков и вместе с
тем отношения генеалогического старшинства получают огромное значение в
повседневных взаимоотношениях между племенами, родами и их подразделениями». И
«хотя последнее влечет за собой и стремление к созданию фальсифицированных
генеалогий», существует своеобразный корректор в лице общественного мнения, в
результате чего «фальсификация должна неизбежно приспосабливаться к
общепринятой генеалогической концепции». [179. С.П.Толстов. «Нарци» и «волохи»
на Дунае // СЭ, 1948, № 2. С. 11-12].
Примерно так же оценивал древнейшие генеалогии Д.Ж.Томсон.
«В примитивном обществе, – замечает он, – старейшины рода держат в голове
родословную во всех коленах... поскольку это нужно для передачи родовых
традиций и управления родом». Затем постепенно родословная растворяется «в
обобщенном представлении о предке рода». При этом «хронология обычно
сокращается, но представление о происхождении остается». [180. Д.Ж.Томсон.
Указ. соч. С. 182.] Лишь с распадом родовой системы генеалогии подвергаются
произвольным изменениям.
Троянская война и в самом деле была фактором мирового
значения. В течение почти двух тысяч лет Троя контролировала путь из
Причерноморья в Средиземноморье. Примечательно, что один из героев Троянской
войны – Ахилл – и в греческой литературе, и у населения Северного Причерноморья
связывался именно с черноморским побережьем. Так, в современных Гомеру
«Кипрских сказаниях» имеется сюжет о перенесении богиней Артемидой невесты
Ахилла Ифигении к таврам. В этих же сочинениях говорится о погребении Ахилла
Фетидой на острове Белом у устья Дуная. [181. В.В.Латышев. Известия древних
писателей о Скифии и Кавказе // ВДИ, 1947, № 1.С. 346.] Да и Артемида, по
мнению некоторых ученых, была импортирована древними греками из Причерноморья.
[182. Д.Ж.Томсон. Указ. соч. С. 276, 277.] Культ ее сохранялся у тавров –
народа, по представлению греков классического периода, крайне варварского,
убивающего иноземцев. Двусторонний культурный обмен в данном случае мог
происходить лишь за много столетий до классического периода.
Троянская война неизбежно должна была вызвать передвижения
многих племен, как побежденных, так и победителей. Около 1260 г. до н.э. пала
Троя, около 1200 г. рухнула Хеттская держава. Примерно в то же время загадочные
дорийцы опустошают культурные центры Средиземноморья; появляются новые
этнические группы в Италии и других районах Европейского континента. Происходят
серьезные изменения и по всей зоне, смежной с предполагаемой первоначальной областью
славянского расселения.
Примерно с XIII в. до н.э. в Центральной Европе
складывается лужицкая культура, которую пытались рассматривать в качестве
предшественников либо славянских, либо германских, либо кельтских племен, либо
вместе взятых. [183. Ср.: А.Л.Монгайт. Археология Западной Европы. Бронзовый и
железный века. С. 346. Ю.Покорный сначала видел в лужицкой культуре основу для
будущих кельтских и иллирийских племен, а позднее сближал ее с балтами. Ср.: J.
Pokorny. Urgeschicht der Kelten und Illyren Halle 1938. Idem. Probleme der
celtischen Urgeschichte // Congres international des sciences prehistoriques et
protohistoriques. Actes de la 111-е Session. Zurich, 1953.] Несомненно, что эта
культура сыграла определенную роль в истории названных народов или каких-то их
частей, хотя какую именно – величина искомая. Лужицкая культура занимала
территорию почти всей Польши, Бранденбург, Лужицу, нынешнюю Саксонию, северную
часть Чехии, Моравии и Словакии. Ее некоторое смещение на запад и юго-запад по
сравнению с тшинецкой культурой побуждало многих специалистов, особенно
польских, ограничивать территорию славянской прародины висло-одерским
бассейном. С другой стороны, лужицкая культура захватывает территории Верхней
Эльбы и Наддунавья, отличавшиеся особым культурным обликом, в частности разными
вариантами курганной культуры. Возникновение новой культуры из неоднородных
частей предшествующих заставляет предполагать вмешательство военной силы.
Какое-то племя или какие-то племена распространяют свою власть на ряд соседних,
принадлежащих к другому языку и этно-культурному облику.
На большей части территории, занятой лужицкой культурой, в
предшествующий период был распространен обряд трупоположения умерших (обычно в
скорченном положении на боку) с каменными конструкциями. Широко были
представлены, в частности, каменные ящики, которые являлись преобладающей
формой захоронений у населения культуры кол околовидных кубков, а также у
некоторых племен Прибалтики и Причерноморья. Теперь на эту территорию с юга
наступает обряд трупосожжения, и распространяется он довольно быстро.
Смена погребального обряда обычно связана с изменением
религиозных представлений. Одни и те же представления могут держаться многие
тысячи лет, и резкое изменение в обряде – фактор огромного значения. Для такой
перемены древнему обществу требовались весьма сильные потрясения. Это мог быть
внутренний социальный взрыв, это могло быть следствием воздействия иной
культурной струи, за которой стоит чаще всего определенная экономическая или
военная сила. В данном случае распространение обряда трупосожжения идет рука об
руку с возникновением нового племенного или, точнее, раннегосударственного образования.
Хотя спорадически обряд трупосожжения и ранее проникал на территории, позднее
занятые лужицкой культурой [184. Погребальный обряд племен Северной и Средней Европы
в I тысячелетии до н. э. – I тысячелетии н.э. М., 1974. С. 8 и др. (автор
очерка Г.Ф.Никитина).], он, видимо, отражал лишь результаты естественных
контактов населения, например, тшинецкой культуры и их южных соседей, где такой
обряд существовал с эпохи бронзы. И полная смена обряда надвигалась опять-таки
с юга. Следует отметить, что в Греции обряд трупосожжения возникает несколько
позднее: примерно в XI в. до н.э. и сохраняется недолго – до VIII в. до н.э.
[185. А.Л.Монгайт. Указ. соч. С. 134, 136.] Здесь, возможно, его возникновение
связывалось с вторжением «северных варваров» – дорийцев или какой-то их части.
Но у некоторых народов, втянутых в Троянскую войну, этот обычай был уже известен.
Под Троей таким образом хоронили и осаждавшие (сожжение Патрокла, амазонок,
самого Ахилла), и осажденные (сожжение Гектора). Останки сожженных на костре
помещали в урны. А погребальные сооружения несколько различались: Патрокл был
погребен в срубе, а Гектор – в каменном ящике. Можно отметить и тот факт, что в
«Илиаде» осуждается Ахилл за убийство 12 троянцев и сожжение их на костре
друга. В этом, видимо, проявлялись обычаи, не свойственные ахейской Греции.
[186. Ср.: Т.В.Блаватская. Греческое общество... С. 149–150].
Обряд трупосожжения будет господствовать у ряда
исторических народов: фракийцев, германцев, славян. Иллирийцы и кельты знали
оба обряда. За всеми этими вариантами стоят различные формы взаимодействия
разных племен и народов от длительного сосуществования до полной ассимиляции
одних другими.
Лужицкая культура существовала почти тысячу лет, оказав
огромное влияние на население Прибалтики, будущих славянских областей, юга
Скандинавии. В рамках культуры боролись разные традиции. При общем господстве
обряда трупосожжения и полей погребальных урн местами (особенно в районе
Силезии) сохранялся и обряд ингумации (трупоположения). В отдельные периоды
происходит своеобразный ренесанс, и этот обряд расширяет территорию
распространения. В течение всего времени сохраняется культ камня, причем зона
его распространения также меняется.
Сохранение некоторых старых культурных традиций позволяет
предполагать, что единый язык на всей территории так и не сложился.
Разноязычное местное население, очевидно, сохраняло свой племенной уклад, а
вместе с ним и свои языки. Удельный вес разных групп, равно как границы между
ними, оставались подвижными на протяжении всего периода существования культуры.
Аналогичная картина характерна для большинства эпох и территорий длительного
периода классообразования и возникновения первых государственных объединений.
В непосредственном соседстве с лужицкой культурой в начале
I тыс. до н.э. складывается культура Гальштата, называемая по могильнику близ
Гальштата в Австрии. Территория ее распространения обширна: от Среднего Дуная и
Адриатики до Атлантики. Естественно, что на таком обширном пространстве
культура не могла быть единой, равно как было разнородным охваченное ею
население.
Гальштатская культура имеет непосредственную связь с
историческими кельтами, а в отдельных районах Запада она прямо переходит в
латенскую, идентификация которой с кельтами прочно обоснована. Как и позднее у
кельтов, в гальштатском могильнике сосуществуют трупоположения и трупосожжения,
отражая смешанный состав населения. В VII в. до н.э. в гальштатском ареале
появляются погребения с четырехколесными повозками и богатыми деталями конской
сбруи. Как и большинство новшеств, связанных с коневодством, обычай этот
распространялся с Востока. Не случайно поэтому в зарубежной литературе сложение
кельтского этноса объясняют смешением местного населения севернее Альп и
пришельцев с Востока. При этом в большинстве случаев предполагается две волны
передвижений с Востока, одна из которых относится к XIII в. до н.э. и связана с
кобанской культурой Кавказа, а другая с собственно киммерийцами. [187. На
сходство элементов материальной культуры гальштата и Кавказа обращали внимание
многие археологи, в том числе Жак де Морган и В.Нордон Чайлд (см. С.К.Дикшит.
Введение в археологию. М., 1960. С. 473–474). О киммерийцах, как передатчиках
кавказского влияния на гальштат см.: С.П.Толстов. Указ. соч. С. 13–14. Мнения о
сложении кельтского этноса в связи с двумя вторжениями с востока см.:
M.Gilbert. Pierrs megalitiques dans le maine et cromlechs en France. Guernesey,
1962, p. 31–71].
Вторжение киммерийцев в Европу влекло за собой другие
этнические передвижения, особенно с территорий, занятых позднее фракийцами и
иллирийцами, а также, может быть, из Малой Азии. Как раз в VIII в. до н.э.
из-за внешнего вторжения понесла колоссальный урон лужицкая культура. [188.
А.Л.Монгайт. Указ соч. С. 77. См. также: «Погребальный обряд...». С. 21-32.]
Культуры «полей погребений» (трупосожжения в урнах или ямах) повсеместно отступают
(особенно в Западной Германии и Поморье). Лужицкая культура, однако, еще не исчезла
совсем. Это обстоятельство позволяет предполагать, что пришельцы в массе здесь
не остановились, а прошли на северо-запад. Таким образом, возможно,
устанавливается еще одна линия связи Причерноморья с европейским
северо-западом. [189. Появление киммерийцев в разных районах морского побережья
зафиксировано и археологическими материалами].
Около VI в. до н.э. в Центральной Европе усиливаются
кельты, а с востока сюда врываются отряды скифов. В районе Дуная эти этносы
сталкиваются и смешиваются, образуя полосу, занятую, согласно греческим
источникам, «кельтоскифами». Области лужицкой культуры еще раз подвергаются
разгрому, приводящему к упадку ее центров. Скифы проникают до Балтийского
побережья, оставляя области, ранее занятые тшинецкой культурой, как бы в тылу.
По-видимому, Ге-родотова Скифия еще включала и земли севернее Карпат. Но затем
здесь возникают самостоятельные образования. С III в. до н.э. в значительной
части Центральной Европы и Придунайской области устанавливается кельтское
господство. Кельты к этому времени заселяют всю Галлию, значительную часть
Испании, Британию, Ирландию, просачиваются на Балканы и Причерноморье,
проникают в Малую Азию, где создают особое государственное образование –
Галатию. Они ассимилируют многие иноязычные племена, а на многие другие ложится
отпечаток самобытной кельтской «латеиской» культуры. «Чудовищный разлив
кельтской речи», о котором писал Н.Я.Марр [190. Н.Я.Марр. Избранные работы. Т.
V. М., 1935. С. 430.], просматривается прямо-таки «от тайги до британских
морей».
Примерно около времени вторжения в Европу киммерийцев на
северо-западе лужицкого района выделяется особая поморская культура, которая в
течение ряда столетий распространяет свое влияние. Характерной чертой этой
культуры было, между прочим, трупосожжение и погребение праха в каменных
ящиках, причем он помещался в специально изготовленных лицевых (с изображением
человеческого лица) урнах. О происхождении поморской культуры также
высказывались самые различные предположения. Ее считали и местной, вариантом
лужицкой, и пришлой либо с севера, либо с запада, либо с юга. [191.
А.Л.Монгайт. Указ. соч. С. 346-350; Ю.В.Кухаренко. Археология Польши. М., 1969.
С. 94-98; Погребальный обряд... С. 34-55.] Не исключено, что и в этом случае в
сложении культуры принимают участие разные этнические группы. Для самой же
отличительной черты ее – погребения в лицевых урнах – имеются любопытные
параллели. Изображение человеческого лица на погребальной урне имеется в
материалах Трои. [192. На это обстоятельство обратили внимание еще в XIX веке.
См. В.М.Флоринский. Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни.
Т.II, вып. 1. Томск, 1896. С. 225-225.] Почти одновременно с поморской
культурой нечто подобное появляется и у этрусков [193. Я.Буриан, Б.Моухова.
Загадочные этруски. М., 1970. С. 148.], а также в позднейшее время в Галлии.
[194. Ср.: Paul-Marie Duval. Цycie cjlzienne w Galii w okresie pokoju
rzymskiego (wiek n.e.). Warszawa, 1967, Rys. 30].
Примечательно, что в континентальной Европе этот обряд
нигде не отразился, и если можно говорить о родстве названных культурных
областей, то связь их могла осуществляться, видимо, морем, причем, как и в
эпоху мегалитов, население могло хранить старые традиции, в течение нескольких
столетий перемещаясь по морскому побережью. Что же касается этрусков, то у них
были и непосредственные связи с Прибалтикой: в Этрурии немало изделий из
северного янтаря, а на севере, вплоть до Скандинавии, встречаются этрусские изделия.
[195. Мнение о связи поморских лицевых урн с этрусками высказал К.Шухгард.
А.Л.Монгайт отверг его, полагая, что «нет никаких доказательств связи между
столь отдаленными областями, не найдено никаких передаточных пунктов»
(А.Л.Монгайт. Указ. соч. С. 350). Доказательства, однако, имеются (Ср.:
Я.Буриан, Б.Моухова. указ соч. С. 129, 131). Передатчиками же могли быть
венеты, торговавшие балтийским янтарем. Родственные племена могли поддерживать
контакты через большие расстояния, о чем свидетельствует тот же пример
полинезийцев. Контакт с «родственниками» мог носить и характер магического ритуала].
Поморская культура существует до рубежа II – I вв. до н.э.
Со II в. до н.э. возникают три культуры, уже непосредственно связываемые со
славянством. Это оксывская культура в Поморье и пшеворская культура в основной
части Польши, а также зарубинецкая культура, соприкасающаяся одной стороной с
пшеворской, а другой уходящая на Среднее Поднепровье. Две последние культуры
довольно полно накладываются на тшинецкую, существовавшую здесь около тысячи
лет назад. Что касается оксывской культуры, то она в целом соответствует
локализации древними авторами венедов, и ее этническая принадлежность, видимо,
должна зависеть от определения принадлежности последних.
В итоге неоднократных массовых перемещений населения этническая
карта Европы ко времени появления первых крупных цивилизаций оказалась весьма
запутанной. Истоки многих культур оказываются за тысячи километров от их
позднейших локализаций. Родственные племена оказались разобщенными, а на одной
и той же территории сосуществовали этнические группы, принадлежавшие к разным
языкам и антропологическим типам. В некоторых районах Европы продолжало
сохраняться старое, доиндоевропейское население. К таковым можно отнести
лапоноидов, сохранявшихся на заре письменной истории не только на севере
Скандинавии и смежных территориях российского Севера, но и в приальпийских
областях и даже кое-где на Пиренейском полуострове. К доиндоевропейскому
(родственному кавказскому) населению относятся баски, территория
распространения которых была в древности довольно обширной. С другой стороны,
индоевропейцы заселяли большие пространства, с которых они были позднее
вытеснены. Помимо обширных районов Азии, к таковым в эпоху бронзы относилась
территория, на которой позднее формировались великороссы: район междуречья
Волги и Оки. Многочисленные перемещения совершались на открытом пространстве
между Средним Днепром и побережьем Черного и Азовского морей. Но во всех
случаях какая-то часть населения оставалась на месте, сохраняя элементы своей
старой культуры, а иногда и язык. Разрозненные группы единого некогда этноса
могли многие столетия сохранять генеалогические предания, в которых
фиксировались их родственные отношения с племенами, удаленными теперь на тысячи
километров от прежнего места обитания. С такой вероятностью необходимо
считаться, рассматривая письменные источники об исторических народах.
2. Варварская
Европа в античной письменной традиции
Первым народом Северной Европы, попавшим на страницы
письменных источников, были киммерийцы. Их знали древние восточные авторы (под
названием Гимарааи, Гамирра и т.п.), их знали греки.
Греческие авторы говорят о киммерийцах в двух планах: как о
первоначальном населении Северного Причерноморья и как о жителях побережья
«окружного Океана». [196. В.В.Латышев. Указ соч. С. 281-282, 285, 307 (схолии к
Эсхилу). В последнем комментарии киммерийцы представлены как «народ у скифского
Тавра и Меотийского озера», но говорится о 40 днях полной ночи и 40 днях
полного света, что, может быть, свидетельствует о знакомстве со скандинавским
или даже уральским севером.] В последнем качестве они были известны Гомеру.
Представление о том, что по берегам Океана жил тот же народ, что и на северном
берегу Черного моря, окажется весьма устойчивым, и оно не может быть объяснено
только неведением греческих географов. В гомеровскую эпоху греки были и
свидетелями, и участниками дальних передвижений, охвативших многие пароды. С
киммерийцами им постоянно приходилось иметь дело и в Малой Азии, и на Балканах,
и на самом черноморском побережье.
Позднейшие греческие комментаторы пытались осмысливать имя
киммерийцев как «зимние» (хеймериои), либо как люди гробниц. [197. Там же. С.
285 (схолии к «Одиссее» Гомера), 291-292 (объяснения к «Одиссее» Евстафия,
архиепископа Фессалоник).] Страбон, ссылаясь на историка IV в. до н.э. Эфора и
устные предания, сообщает о проживании группы киммерийцев в италийской
провинции Кампании. Они жили в глиняных землянках. Занимались горным промыслом
и предсказаниями, за которые получали плату от местного царя. Впоследствии
якобы за несбывшееся предсказание киммерийцы были истреблены. [198. Страбон.
География. М., 1964. С. 227].
В древнегреческой традиции реальные или мнимые сооружения
киммерийцев должны были указывать на их близость к мифической стране мертвых
царства Аиду вход в которую помещался в самых различных частях морского
побережья. С понятием «народ гробниц» может быть связано и представление о
преувеличенном, с точки зрения греков, культе погребения (в Греции погребения
отличались значительной скромностью). На юге Италии, на островах Сицилии и
Сардинии, греки сталкивались с мегалитическими сооружениями, которые могли ассоциироваться
с царством Аида.
Через всю античную традицию проходит и представление о
родстве причерноморских киммерийцев с населением самого дальнего «Запада» и
побережья «Океана». В недошедших сочинениях Посейдона, в частности, указывалось
на связь с киммерийцами кимвров, вторгшихся во II в. до н.э. с севера в пределы
Галлии и Северной Италии. [199. Там же. С. 268; В.В.Латышев. Указ. соч. ВДИ,
1947. № 4. С. 258 (Диодор Сицилийский, I в. до н.э.). 200 Ср.: Н.Чекалов.
Предполагаемые кельтийские жертвенники на Южном берегу Крыма // ЗОАО. Т. VI,
1867; Раулинсон. О киммерианах Геродота и о переселениях кимрского племени //
Там же. Т. VII, 1868; E. Minns. Scythians and Greeks. Cambridge, 1913. PP. 40
436; Т.G.Povell.] «Кимами» издревле называла себя одна группа кельтов (нынешний
Уэльс), некогда весьма многочисленная. Этот факт неизменно привлекает внимание
исследователей. [200. The Celts. London, 1967.] Существенно также, что у ряда
кельтских народов сохранились предания о том, что они вышли с территории между
Каспием и Причерноморьем. Автор уже VIII в. Беда записал предание о прибытии из
«Скифии» шотландского племени пиктов. [201. См.: И.Н.Гроздова. Кельтские народы
британских островов // Этнические процессы в странах зарубежной Европы. М.,
1970. С. 153.] В литературе предлагалось сопоставление шотландского племени
«скотов» и «сколотов» – одного из предшественников скифов в Причерноморье.
[202. Њ. Gilbert. Op. cit. P. 53.] Ирландская сага о Гойделе Гласе (Гойделе
Зеленом) рассказывает о многовековом пути своих предков из «Скифии»,
расположенной между Каспием и «Красным морем» (бывшее «Чермное» – «Красное»,
ныне Черное море). В саге зафиксировано пребывание их в Египте и других землях
Средиземноморья. В Испании (Иберии) переселенцы задержались на ряд столетий,
пока наконец не двинулись в сторону «зеленого острова». [203. G. Lehmacher.
Goedel Glass ZCPH. В. Х111, Halle, 1921].
Нарисованный в саге путь совпадает с ареалом
распространения мегалитической культуры, для которой узловым «распределителем»
является Иберия. Но средиземноморский путь на дальний Запад использовался и в
более позднее время, в том числе в киммерийское. Исторические киммерийцы, по
всей вероятности, не были однородными в этническом и культурном отношении. В
Причерноморье им непосредственно предшествуют катакомбная и срубная культуры,
которые исследователи пытались поделить между скифами и киммерийцами. Можно
считать доказанным, что обе культуры предшествуют скифской. [204. См.:
А.И.Тереножкин. К истории изучения предскифского периода. Скифские древности.
Киев, 1973; его же: Киммерийцы. Киев, 1976. С. 7–23; А.П.Смирнов. Скифы. М.,
1966. С. 24-25, 38-41.] И согласно письменным источникам, скифы пришли «из
Азии». Правда, генеалогические предания самих скифов связывают их происхождение
либо с пришельцами, либо с местными племенами (сколотами). Однако собственно
скифская культура отлична от срубной, а потомки срубной культуры остаются лишь
на территории лесостепи в районе Среднего Днепра. [205. Г.П.Зиневич. Очерки
палеоантропологии Украины. Киев, 1967. С. 129; М.С.Великанова.
Палеоантропология Прутско-Днестровского междуречья. М., 1975. С. 35-36.] На
Среднем Днепре, по всей вероятности, и в скифское время сохранялось автохтонное
население, о котором будет речь ниже.
Многие археологи собственно киммерийцев связывают с
катакомбниками. [206. Ср.: Т.Б.Попова. Племена катакомбной культуры. М., 1955;
А.П.Смирнов. Скифы. С. 35 – 36; А.И.Тереножкин. Киммерийцы. С. 19 – 20.
Обстоятельный обзор литературы дан в книге: Ю.А.Шилов. Прародина ариев.
История, обряды и мифы. Киев, 1995.] А.И.Тереножкин, более всех
способствовавший рассеянию тумана вокруг этого полумистического народа, отождествил
их со срубниками. [207. А.И.Тереножкин. Указ. соч. С. 22, 203-204.] У автора, однако,
лучше разработан заключительный период истории киммерийцев и мало данных о
времени ранних контактов срубников и катакомбников. Видимо, основная масса
катакомбников смешалась со срубниками – населением, в антропологическом
отношении им близким, но именно в ту эпоху родственное причерноморскому
население появляется в далекой Индии (о чем писал, например, в упомянутой книге
Ю.А.Шилов).
Киммерийцы-срубники около XIV-XIII вв. до н.э. проникают в
Центральную Европу, где возникает фрако-киммерийская культурная область.
Какая-то часть киммерийцев пересекает море и вторгается на малоазиатское
побережье. [208. А.П.Смирнов. Скифы. С. 30; М.И.Ростовцев. Эллинство и иранство
на юге России. Пг., 1918. С. 28 (следы киммерийцев в Трое, связь с киммерийцами
Синопы).] По тем же путям, но гораздо с большим размахом, пойдут разные группы
киммерийцев в VIII в. до н.э., то ли под натиском скифов, то ли спасаясь от
многолетней засухи. Именно к этому времени относится массированное вторжение
киммерийцев в Малую Азию. И тогда же предметы конской сбруи и другие сходные с
киммерийскими элементы культуры появляются в различных районах Европы: в
центре, у Адриатики, на юге Франции и на самом отдаленном северо-западе – в
Бельгии, Британии, Скандинавии. [209. Ср.Ян Филип. Указ. соч. С. 23.
А.Л.Монгайт (Указ соч. С. 206) объясняет отмеченные факты диффузией культур.]
В отличие от периодов, когда культуры как бы
взаимопроникали, на сей раз происходит полная смена населения. Лишь на
окраинах, смежных со степью, сохраняются традиции доскифского времени. В Крыму,
в Приазовье – это, очевидно, тавры и родственные им племена, которых
отождествляют с кизил-кобанской культурой. Тавры, возможно, один из компонентов
киммерийцев или родственное им племя. [210. А.П.Смирнов. Скифы. С. 37-38.] Но
они, видимо, сохраняли особое положение в киммерийском объединении и остались
на своих местах. Здесь в течение многих веков сохранится особая материальная
культура и особые традиции, в частности, погребения в каменных ящиках, так
широко распространенные в Европе в эпоху неолита и бронзы и только кое-где
сохранившиеся в эпоху железа. Культура тавров сближается также с традициями
Северного Кавказа, что также характерно для всей киммерийской области. [211.
Там же. С. 36 – 37; Е.И.Крупнов. Киммерийцы на Северном Кавказе. МИА, № 68.
М.-Л., 1958. С. 179, 188-193.]
Другая компактная группа прежнего населения сохранялась в
Среднем Поднепровье. Культура этого района всегда отличалась от культуры Крыма,
и это естественно, если учесть природные особенности обеих областей. Но весьма
вероятно, что население их не нуждалось в переводчиках. И не исключено, что
традиционные связи пережили скифскую эпоху, тем более что они снова на много
столетий оказались в рамках единого объединения.
Северное Причерноморье было одной из первых областей, где в
киммерийское время (около IX в. до н.э.) совершается переход от бронзы к
железу. [212. А.И.Тереножкин. Киммерийские мечи и кинжалы. Скифский мир. Киев,
1975. С. 24.] Скифы наследуют сравнительно высокую культуру и распространяют
свое название на местные племена, сохранявшие в лесостепи земледельческую
оседлость. Это Геродотовы скифы-пахари или скифы-земледельцы, которые, по
заключению Б.А.Рыбакова, означают доскифское население Приднепровья. Не
исключено, что спустя несколько столетий местные племена и сами будут
воспринимать себя как «скифские». Но они при этом привнесут свои предания
происхождения скифов. И если вторжение в Европу в VI в. до н.э., видимо,
осуществлялось под предводительством собственно скифских племен, то упоминаемые
источниками «скифы» в районе Прибалтики вряд ли относятся к пришельцам с
востока. Скорее это – остатки автохтонного населения Причерноморья или
Приднепровья, сдвинувшегося к Прибалтике под натиском скифов.
Один из древнейших «письменных» народов Европы – кельты –
также не составляли монолитного этноса. Они антропологически остаются почти
неуловимыми, будучи рассеянными в самых различных странах континента. Повсюду
антропологический тип их меняется в зависимости от субстрата – предшествующего
населения. Не был он однородным и в гальштатское время. Даже в сочинениях
древних авторов кельты то высокие, светловолосые, голубоглазые, то невысокие,
темные. И этот разнобой нельзя объяснить только различием точек наблюдения (со
стороны низкорослого южанина или высокорослого северянина). Кельты всюду
приносили с собой разнородные расовые типы. Одни из них – сравнительно низкорослые
приальпийские брахикефалы, родственные лапоноидам, другие – восходят к разным
группам индоевропейцев, в числе которых и потомки населения мегалитической
культуры, и более поздние волны переселенцев из Причерноморья, Кавказа,
Восточного Средиземноморья.
Кельтская проблема, возможно, и еще сложнее. Автор
крупнейшего словаря старой кельтской лексики А. Хольдер был вынужденным
включить в словарь большое количество существенно разных обозначений одних и
тех же понятий. А позднейшие специалисты без особого успеха пытаются устранить
из кельтских языков докельтс-кий субстрат или некельтские заимствования. Ю.
Покорный видел в кельтских языках семитские элементы, Г. Зольта обращал
внимание на кельто-армянские изоглоссы, многие авторы указывают на уральские параллели,
а значительная часть «вымерших» слов вообще не поддается этимологизации.
Должно заметить, что исторически могут быть объяснены все
названные языковые контакты. Поэтому, оспаривая их, лингвистам лучше
воздерживаться от указаний на историческую «необеспеченность» предлагавшихся
концепций. [213. Ср.: Г.Льюис и Х.Педерсен. Краткая сравнительная грамматика
кельтских языков. М., 1954. С. 11 (предисловие В.Ярцевой); Э.А.Макаев.
Армяно-кельтские изоглоссы. Кельты и кельтские языки. М., 1974. С. 52 – 54.]
Сложность кельтской проблемы заключается в том, что мы, в сущности, не знаем,
какой язык наследуют современные кельты: собственно ли кельтский – имея в виду
кельтов гальштатской и латенской эпох, или же более древний, уходящий в эпоху
мегалитических сооружений. Ведь современные кельтские языки сохранились именно
в тех областях, где наиболее устойчиво держалась культура мегалитов: Бретань,
Ирландия, Шотландия, Уэльс, в более ранний период вся Британия и острова. Самый
культ мегалитических сооружений сохранялся здесь и у исторических кельтов. Так,
при британском короле Артуре было добавлено несколько камней в знаменитый
кромлех Стонхендж (Стоунхендж). [214. M.Gilbert. Op. cit. p. 31.] Коронационный
камень до конца XIII в. символизировал шотландскую независимость, а обрядового
пожатия рук над камнем-мегалитом еще несколько десятилетий назад считалось
достаточным, чтобы признать молодых мужем и женой. [215. Ср.: И.Н.Гроздова.
Указ. соч. С. 156, 171.]
Таким образом, за широким названием «кельты» скрываются
разные языки и культуры, в одних случаях родственные, в других – далекие друг
от друга. «Кельтика» Плутарха, простиравшаяся от Океана до Меотиды и Скифии
Понтийской, конечно, не представляла ни этнографического, ни политического
единства. Тем не менее это не было следствием слабой осведомленности античных
авторов о землях за пределами Римско-Греческих областей. Плутарх (46 – 120) был
начитан в историко-географической литературе. Уроженец Греции, он неоднократно
бывал в Риме и других центрах Империи. К его времени римляне уже хорошо знали
«германцев» (племена территории «Германии»), балканские народы. Причерноморье
греки знали традиционно, поскольку были с ним связаны. И если Кельтика в
представлении Плутарха и его предшественников простиралась на столь
значительное пространство, то это объясняется реальным преобладанием кельтов на
всей территории в какой-то период, предшествовавший времени Плутарха.
Максимальное распространение кельтского влияния или
непосредственного господства приходится на латенскую эпоху, главным образом на
IV–III вв. до н.э. В этот период кельты господствовали во Франции, большей
части Испании и Италии, Британских островах, в Центральной Европе, на Балканах.
Кельтское объединение появляется в Малой Азии (Галатия). В конце III в. до н.э.
они появляются и в Причерноморье. Но Плутарх, видимо, имел в виду другое. Он
разделяет кельтскую Меотиду и Понтийскую Скифию. В III в. кельты до Меотиды не
доходили, останавливаясь как раз в землях Понтийской Скифии, ближе расположенной
к Греции, чем Меотида. Ме-отида же считалась в составе Кельтики потому, что
там, согласно греческой традиции, жили киммерийцы.
Плутарх упоминает о Кельтике в связи с отождествлением
кимв-ров с киммерийцами. Он приводит две версии происхождения кимв-ров, за
каждой из которых стоит по меньшей мере несколько предшественников («по мнению
других»). Согласно одной версии, кимвры – это кельтоскифы – смешанное население
Причерноморья, постепенно продвинувшееся на северо-запад Европы. По другой
версии, это собственно киммерийцы. Небольшую отколовшуюся их часть греки знали
и в Малой Азии. «Самые многочисленные и воинственные из них, – по Плутарху, –
живут на краю света у внешнего моря». [216. Плутарх. Сравнительные жизнеописания.
Т.II. М., 1963. С. 71.]
В представлении Плутарха кельтоскифы – это примерно то же,
что в позднейшей греческой традиции тавроскифы, т.е. смешанное население
Причерноморья. В литературе высказывались соображения о близости кельтских
языков к скифским. [217. Н.Я.Марр. К отчету о заграничной командировке (17.III
– 22.VI – 1929). Доклады АН. 1929; его же: In tempore ulutorum. (Из этнонимики
к скифо-кельтскому вопросу). Доклады АН. 1928. Также M.Gilbert. Op. cit. P.
52.] Но в этих представлениях язык скифов рассматривается как развитие более
древних причерноморских языков. Между тем язык скифов, видимо, был первым
иранским языком в Причерноморье. От языка предшествующего времени он заметно
отличался, и именно с предшествующим населением «Скифии», видимо, должны
сопоставляться кельтские языки.
Еще М.И.Ростовцев, а в недавнее время О.Н.Трубачев указали
на факты, свидетельствующие о близости киммерийских языков фракийским. Речь
идет прежде всего об именах фракийского облика в династии боспорских царей,
т.е. на территории, признаваемой безусловно киммерийской. [218. М.И.Ростовцев.
Указ. соч. С. 30; О.Н.Трубачев. О синдах и их языке. С. 40 – 41; его же:
Temarundam «matrem maris». К вопросу о языке индоевропейского населения
Приазовья // Античная балканистика. 2. М., 1975. С. 41 –42; его же: Indoarica в
Северном Причерноморье. Источники. Интерпретация. Реконструкция // ВЯ, 1981, №
2.] В греческих источниках киммерийцев непосредственно смешивали с фракийцами.
М.И.Ростовцев указал и на другой ряд культурных и языковых связей киммерийцев:
«...с великим алародийским (так назывался кавказско-хеттский этнический ствол.
– А.К.) культурным миром». [219. М.И.Ростовцев. Указ. соч. С. 31 -32.] Что же
касается синтов или синтиев, якобы выселившихся с острова Лемноса в Крым, а
также синдов, то их название ведет не к фракийцам, а к индийцам, которые,
возможно, двигались на юго-восток именно из причерноморских степей. [220. См.:
С.К.Дикшит. Введение в археологию. М., 1960. С. 472-477; О.Н.Трубачев. О синдах...
С. 41.]
Фракийцы формировались в зоне культур ленточной керамики, и
их антропологический тип резко отличался от населения территорий между Днепром
и Волгой. Но на протяжении многих столетий фракийцы оказывались
непосредственными соседями потомков племен культур шнуровой керамики,
взаимодействуя и смешиваясь с ними. О языке их также мало сведений. Но, судя по
топонимике, он был близок иллирийским и соседним малоазиатским. Некоторые топонимические
следы тянутся через Фракию из Малой Азии к Иллирии и далее к Балтике. Имеются и
определенные кельто-фракийские параллели. Но иллирийские и кельтские языки,
равно как и некоторые элементы культуры, непосредственно пересекаются с
Киммерией. Так, одному из донесенных источниками киммерийскому (трерскому)
имени Коб есть соответствие в ирландском Коба. [221. Ср.: Страбон. География.
М., 1964. С. 68, а также: M.E.Dobbs. The History of the Destcndants of ir.
ZCPH. B. XIV, Halle, 1923, S. 134.] Имя скифского предводителя – победителя
киммерийцев Мадия (Мадиес) хорошо известно античным авторам. Параллель ему
отыскивается в кимврском (уэльском) средневековом имени Madyein. [222. Ср.:
Геродот. История. Л., 1972. С. 44; Страбон. Указ соч. С. 68; Г. Льюис и Х.Педерсен.
Указ. соч. С. 59.] Имена победителей всегда охотно перенимают побежденные, так
же как свою исходную территорию некоторые кельтские саги именовали «Скифией», хотя
речь, очевидно, шла о доскифском времени. Можно обратить внимание также на один
обряд: у тавров и кельтов был обычай «украшать» жилища головами пораженных
врагов. Обычай этот, пожалуй, не так уж редок на востоке. Но Геродота он явно
поразил. В Европе аналогичный обычай держался у кельтов (и только у них) вплоть
до Средневековья. [223. Геродот. Указ соч. С. 213; Ян Филип. Указ соч. С.
103-104, 151-153; А.А.Смирнов. Древнеирландский эпос. В Кн. «Исландские саги.
Ирландский эпос». М., 1973. С. 555. Anna Ross. Pagen Celtic britain // Studies
in iconography and tradition. London, New York, 1967, PP. 61–126. (Глава,
посвященная культу голов.)]
На огромной территории Кельтики происходили процессы
ассимиляции. Возникали новые этнические образования и распадались старые. В
период апогея кельтского влияния многие племена проникались кельтской культурой
и переходили на кельтский язык. Но в условиях племенного строя разные языки
могут сосуществовать и на протяжении столетий, мало влияя друг на друга.
Примером может служить кельтское «государство» в Малой Азии – Галатия. Галаты
почти тысячу лет помнили о своем родстве с прирейнскими кельтами и как бы во
имя этой памяти сохраняли почти в неизменном виде свой быт, хотя на континенте
естественное развитие разрушило все то, что идеализировали и поддерживали в
иноязычном окружении добровольные изгои.
Ослабление кельтского могущества приводит к заметному
изменению этнической карты Европы. Большая часть кельтского запада к первым
векам н.э. покорена Римом. И здесь быстро проходит процесс романизации,
захватывающий разные народы, и в первую очередь кельтов. В центральной Европе в
это время поднимаются германцы и затем славяне. На Балканах кельтские
этнические группы тают в остатках дако-фракийских и иллирийских племен, в
Причерноморье растворяются в ираноязычном и ином местном населении. Но процесс
этот неоднолинеен. В отдельных районах сохраняются компактные и устойчивые
кельтские или кельтоязычные группы. На территории Моравии, по мнению чешского
ученого Е. Шимека, остатки кельтского племени вольков-тектосагов сохранили свой
язык до IV в. н.э. Позднее они, будучи ославяненными, сохраняли некоторые
специфические черты быта и свое старое имя: валахи. От кельтов выводит автор и
румынских валахов. [224. E.Simek Posledni keltove na Morave. Brno, 1958. S.
507-511. Мнение Шимека оспорил Ян Филип. Не отрицая вероятности того, что
вольки-текстосаги, разбросанные по разным регионам кельтского мира, включая
Галлию и Галатию, находились также и в Моравии, и допуская, что «это племя (или
его меньшая часть) проживало в Моравии дольше, чем продолжалось компактное
кельтское заселение Средней Чехии», автор негативно отнесся к обозначенному
Шимском хронологическому рубежу: IV век. По мнению Филипа, делать такое
заключение «невозможно из-за отсутствия проверенных и убедительных
археологических данных». (Ян Филип. Указ соч. С. 70–71.) Данных действительно
мало. Но для отрицательного заключения – еще меньше. Шимек не ограничивался
только археологическими данными, привлекая и этнографические. Самые же богатые
и перспективные данные – лингвистические – пока не задействованы.] С.П.Толстов обращал
внимание на сохранение остатков кельтской речи в горах Трансильвании даже в
XIII-XIV вв. [225. С.П.Толстов. Указ. соч. С. 37.] Очевидно, не случайно в
Румынии от раннего Средневековья и до наших дней сохраняются такие ясные
кельтские имена, как Влад, Тудор и т.д. [226. Имя Влад часто повторяется в
династии валашских господарей. Известно оно и в кельтской традиции, а в сложных
именах также у славян и в измененной форме у германцев. Значение этого слова в
кельтских языках примерно то же, что и в славянских (ирландское flaith –
царство, владение; совпадают и варианты: славянское влат-волот – великан,
кельтское vlatos – господин. Ср.: А.А.Шахматов. К вопросу о древнейших
славяно-кельтских отношениях. Казань, 1912. С. 47.]
Уже после падения могущества кельтов неоднократно
происходили своеобразные кельтские ренессансы. Таковой был во II–IV вв., в
эпоху угасания римской мощи, затем в VI–VII вв., после завершения эпохи великих
переселений, и даже в отдельные периоды II тыс. Все эти ренессансы отражались
на развитии славянства, а также территории будущей Руси. Славяне соприкасались
с кельтами и в Центральной Европе, и на Балканах, а с родственным им населением
также в Прибалтике и Причерноморье.
Неоднородность кельтского этноса приводила к тому, что
смена племен-гегемонов сопровождалась значительными изменениями в облике
культуры и, может быть, в языке. Не исключено, например, что переход от
гальштата к латену был одновременно и возвышением новой группы кельтских
племен. [227. С.П.Толстов полагал даже, что между латеном и гальштатом
существовал совершенный разрыв. (С.П.Толстов. Указ. соч. С. 15–16.) Правильнее,
видимо, говорить о некоторых различиях.] Но на большей части Европы кельтской топонимике
предшествует более древняя также индоевропейская топонимика. Сходные географические
названия, простирающиеся от Малой Азии и Балкан до Испании, Северной Италии и
Прибалтики, не могут быть объяснены кельтской экспансией. Эти наименования
заставляют постоянно опускаться в докельтскую эпоху, чтобы выявить либо истоки
кельтических традиций, либо сохраняющиеся и в новых условиях старые этнические
группы.
3. Венеты на
исторической карте Европы
В самой тесной связи с историей славянства находятся венеты
(венеды), которых средневековые авторы даже прямо отождествляют со славянами.
Сложность вопроса и в этом случае заключается в том, что имя венетов
прилагается как будто к разным народам, далеко отстоящим друг от друга. Отмечая
это обстоятельство, П. Шафа-рик привел аналогию с именем вандалов и ряда других
племен, которые в процессе переселения оказались разорванными на части и
рассеялись на огромной территории от Северной Европы до Причерноморья и Африки.
[228. П.И.Шафарик. Славянские древности. Т. 1. Кн. 2. М.. 1837. С. 139.] П. Шафарик,
вслед за древними авторами, готов был признать возможность общего их происхождения,
предполагая, что речь идет о славянах. В современной немецкой лингвистике
венеты рассматриваются как ветвь иллирийцев.
Древнейшее упоминание «енетов» (генетов) находится уже у
Гомера. Речь шла о малоазиатской области Пафлагонии. Енеты были союзниками
троянцев и после падения Трои вынуждены были покинуть свои земли. В античной
традиции, полнее всего представленной у Страбона, енеты во главе с Антенором и
его сыновьями проходят через Фракию к устью реки По. Знал Страбон и иные версии
происхождения адриатических венетов, в частности от венетов ар-морейских. Но
предпочтение он отдавал пафлагонской версии, отыскивая в пользу ее и
собственные аргументы. Здесь также были варианты, но они связывались с маршрутом
переселения: через Фракию морем. [229. Страбон. Указ. соч. С. 56, 68, 186, 200,
510–511 (одна версия о переселении энетов вместе с киммерийцами), 519, 570.]
Согласно античной традиции, воспроизведенной Страбоном, на
южном побережье Черного моря от Босфора до Синопы жили различные варварские
племена и, очевидно, позднее продвинувшиеся сюда племена эллинов. Страбон
указывает па интенсивные морские сношения между Крымом и южным морским
побережьем, называя эту магистраль «проливом», как бы разделяющим море на две
части. [230. Там же. С. 283.] Уже во II тыс. до н.э. на малоазиатское побережье
переселяется какая-то часть киммерийцев, а в киммерийских древностях
откладываются изделия малоазиатских ремесленников. М.И.Ростовцев указывал на
тесную связь с киммерийцами Синопы и ряда других малоазиатских городов. Он
считал существенным, что «многие из этих городов, как, например, Синопа, мнили
себя основанными амазонками и бережно хранили культ своих
героинь-основательниц». [231. М.И.Ростовцев. Указ соч. С. 29.] Следы матриархата
сохранялись у многих причерноморских племен киммерийского времени, что, в
частности, отразилось и в культе Артемиды у тавров.
Может представить интерес и одно топонимическое совпадение.
Горная цепь, тянущаяся вдоль черноморского побережья в Малой Азии, называлась
«Тавр», так же, как горы Крыма. Название, очевидно, восходит к местному
населению (у греков и в некоторых других индоевропейских языках «тавр» – бык).
Исторических енетов мы находим у Геродота, который считал
их иллирийским народом или же выделял как особую ветвь, отличную от других
венетов. [232. Геродот. История. С. 73, 240-241.] В последующей традиции
постоянно будет смешиваться венетская река Еридан в Северной Италии (река По) и
река, впадающая в «северное море». Геродот уже знал, что с этой реки привозят
янтарь. [233. Там же. С. 173. Страбон, отвергая отождествление реки По с
Ериданом, сомневался в существовании такой реки (указ. соч. С. 202). Эсхил,
Эврипид и некоторые другие авторы отождествляли Еридан с рекой Родан (область
кельтских рутснов), по которой в Массилию (Марсель) также поступал балтийский
янтарь. Путешествие Пифия на север Европы правдоподобно объясняется поисками
«собственных путей к британскому олову и балтийскому янтарю» (Л.А.Ельницкий.
Знание древних о северных странах. М., 1961. С. 114).] Янтарь греки, видимо,
получали от иллирийских венетов, но те в свою очередь, очевидно, имели
непосредственные контакты с Прибалтикой, поскольку прибалтийское происхождение
янтаря установлено специалистами. [234. Дж.Г.Д.Кларк. Доисторическая Европа.
М., 1953. С. 261-263.] Иными словами, связь, прослеживаемая между районом
Адриатики и Прибалтикой по топонимическим данным, существовала во времена
Геродота и сложилась, видимо, гораздо раньше. Во всяком случае, прибалтийский
янтарь попадает в Грецию уже с середины II тыс. до н.э., т. е. примерно с того
времени, когда начинает складываться лужицкая культура. Античным авторам,
конечно, были ближе адриатические венеты. По археологическим данным, венеты
появились на севере Адриатики около XII в. до н.э., хотя хронология связываемой
с ними культуры эсте остается весьма неопределенной. [235. А.Л.Монгайт. Указ.
соч. С. 220, прим. 45.] Новая культура не имела предшественников в местной
среде. Пришельцы с самого начала знали гончарный круг, неизвестный местному
населению. Подобно ряду других италийских культур, эта культура возникает
внезапно, и нигде кроме Восточного Средиземноморья невозможно искать ее истоки.
В разных версиях Страбона венеты переселяются либо вместе с
фракийцами, либо с киммерийцами. Киммерийские следы обнаруживаются в Трое. Но
последняя версия может быть и результатом хронологического смещения: элементы
киммерийской культуры проникают на Адриатику в VIII в. до н.э.
Вплоть до рубежа н.э. венеты сохраняли самобытность,
являясь традиционным союзником Рима и изолируясь от соседних культур.
Близость к Риму могла поддерживаться и традицией
происхождения: римляне вели себя от Энея, судьба которого после гибели Трои
была сходной с участью вождя венетов Антенора. И важно не то, в какой степени
эти предания достоверны, а то, что именно такова была традиция, и ради нее, по
сообщению Страбона, Юлий Цезарь освободил Илион – город, расположенный вблизи
от прежней Трои-Илиона, от каких-либо даней именно как своих непосредственных
родичей. [236. Страбон. Указ. соч. С. 557.]
Для культуры эсте характерны трупосожжения, хотя
спорадически встречаются и трупоположения. Погребальные камеры сооружались из
шести каменных плит, в которых помещались урны с прахом. Около середины I тыс.
до н.э. распространяется обычай ставить на погребениях каменные стелы с
надписями. Обычаю этому также можно найти предшественников в Малой Азии и в
Восточной Европе киммерийской эпохи. Затем он широко распространяется в кельтских
областях и на севере Европы.
Язык венетов не имеет непосредственных наследников. В XX в.
его обычно отождествляли с кельтским, учитывая кельтоязычие армо-рейских
венетов и бесспорное влияние в IV–III вв. до н.э. кельтской материальной
культуры на венетов. Затем популярной стала иллирийская теория, которую поддерживали
Ю. Покорный и Г. Краэ. Об отличии языка венетов от кельтского прямо говорит
Полибий, хотя это отличие в его время и не было значительным. [237. Полибий.
Всеобщая история в сорока книгах. М., 1890. Т. 1. С. 157. Венеты «в смысле
нравов и одежды... мало отличаются от кельтов, но языком говорят особым».] Не
может это свидетельствовать и в пользу иллирийских языков. В.И.Модестов еще в
начале XX в. убедительно оспаривал такое мнение. Он заметил, что иллирийские
соседи венетов [238. В.И.Модестов. Венеты. ЖМНП. 1906. Ч.II. С. 16-26. По
мнению автора, иллирийцы проникли на эту территорию два столетия спустя после
венетов.], усвоив их материальную культуру и даже многие обряды, не восприняли
венетской письменности, что может быть объяснено лишь различием языка.
Доказывая тождество адриатических венетов и пафлагонских
генетов, Страбон обращает внимание на примечательную отрасль их занятий:
разведение лошадей. Он неоднократно напоминает слова «Илиады» о том [239.
Страбон. Указ. соч. С. 200, 510, 519.], что Пилемен вывел пафлагонцев «из
генет, где стадятся дикие мулы». У адриатических венетов тоже было «пристрастие
к разведению лошадей... для разведения мулов». Тиран Сицилии Дионисий (430-367
до н.э.), как сообщает Страбон, «устроил из собранных оттуда лошадей конский завод
для своих беговых лошадей, так что генетский способ разведения и дрессировки
жеребят прославился у греков и порода эта долгое время высоко ценилась». Во
времена Страбона венеты уже не занимались разведением коней, но в жертву богу
Диомеду и в это время приносился белый конь. [240. Там же. С. 200, 202 – 203. О
горячности венстских коней специально говорил Эврипид. Ср.: В.И.Модестов. Указ
соч. С. 27 – 28.]
Помимо Троянской войны, выселение населения из Малой Азии
могло вызываться падением около 1200 г. до н.э. Хеттской державы.
Язык хеттов, как показали лингвистические исследования, был
близок греческому, латинскому, кельто-иллирийским, а некоторые элементы
сближали его со славянскими языками. [241. Ср.: Б.Грозный. Хеттские народы и
языки. ВДИ, 1938, № 2 (3). С. 26; В.В.Иванов. О значении хеттского языка для
сравнительно-исторического исследования славянских языков. Вопросы славянского
языкознания, вып. 2. М., 1957. С. 17–19. Особый интерес представляет, в
частности, соответствие хеттского аффикса – асти со славянским – ость.]
Индоевропейцы не были коренным населением Хеттской державы, но они составляли
здесь социальную верхушку. Падение державы должно было привести к миграции
прежде всего индоевропейских групп, хотя внешнее вторжение и на этот раз,
видимо, шло с севера, со стороны родственного по языку населения.
При распространенности культа лошади у разных народов,
должно заметить, что преобладал он на востоке и шел из степных районов. Не
случайно Страбон связывал этот культ во всем греко-римском мире только с
венетами. С другой стороны, хеттское божество Перуна самым непосредственным
образом созвучно аналогичному божеству славян-венедов (Перун) и балто-литовцев
(Перкун).
Балтийское побережье в поле зрения древних авторов
попадает, разумеется, позднее. Долгое время знания об этих районах носили как
бы случайный характер: греки и римляне брали их из вторых рук. Более
непосредственные сведения античный мир получил после путешествия в IV в. до
н.э. Пифия из Массалии (Марсель – бывшая греческая колония). Сочинение Пифия
использовали Диодор Сицилийский, Плиний Старший, Страбон. Река Эридан в этих
сочинениях помещается на севере, где Кельтика отделяется от Скифии. [242. См.:
В.В.Латышев. Указ. соч. ВДИ. 1949, № 2. С. 285.] Возможно, из Пифия
заимствовали названные авторы упоминание народа гвинонов, в самом названии
которого проявляется характерное для приморских кельтов и позднейших балтийских
славян «гв» вместо «в». [243. Область поселений арморейских венетов в Британии
называлась Wenedotij или Gwineth. Ср.: П.И.Шафарик. Указ соч.. Т. 1, Кн. 2. С.
143. О возвращении британских венетов в Галлию говорит в VIII в. Ейнгард.]
К сожалению, сочинение Пифия непосредственно до нас не
дошло, а позднейшие авторы использовали и другие источники или же осмысливали
сведения Пифия через призму представлений своего времени. И лишь с первых веков
н.э. становятся довольно регулярными сведения о венедах в Прибалтике. П. Шафарик
обратил внимание на сообщение римских авторов Плиния Старшего и Помпония Мелы
(I в. н.э.) о прибитых бурей к северному побережью Германии в 58 г. купцах
индах. [244. См.: В.В.Латышев. Указ соч., ВДИ, 1949, № 1. С. 286. Оба автора
ссылаются на недошедшее сочинение Корнелия Непота, который воспроизвел
свидетельство проконсула Галлии Квинта Метелла Целера (58 г.). Царь бетов
подарил Целеру несколько «индов», которых буря унесла далеко от берегов «Индии»
и прибила к берегам Германии. Древние авторы ошибочно решили, что речь идет об
азиатской Индии. Ср.: П.И.Шафарик. Указ. соч. Т. I, Кн. 1. С. 198-202; Кн. 2.
С. 144-145, прим. 110. Автор видел здесь свидетельство регулярных сношений
между арморейскими и балтийскими венетами, поскольку германские берега они как
будто регулярно посещали.] Такое написание встречается и в средневековых
источниках, и, может быть, разные написания племенного названия указывают на
каналы, через которые сведения попадали к античным авторам. Согласно Плинию,
соседями венедов были сарматы, скифы и гирры.
Во II в. венедов упоминают Птолемей и Тацит. Птолемей,
давая описание «Сарматии», отмечает, что «Европейская Сарматия ограничивается
на севере Сарматским океаном по Венедскому заливу... Заселяют Сарматию очень
многочисленные племена: венеды – по всему Венедскому заливу». Западной границей
венедов Птолемей представляет реку «Вистулу», на юге к ним примыкают певкины и
бастарны. [245. В.В.Латышев. Указ. соч. ВДИ, 1948, № 2. С. 236-237.] Тацит
попытался определить этническую природу венедов. Но у него был выбор лишь между
германцами и сарматами, и очевидно было, что ни к тем ни к другим венеды не
относились. Тацит отметил также, что венеды «ради грабежа рыщут по лесам и
горам, какие только не существуют между певкинами и феннами». [246. Корнелий
Тацит. Соч. Т. 1. Л., 1969. С. 372.] Очевидно, в начале н.э. влияние венедов
распространяется от побережья до Прикарпатья. Видимо, это же время отразили
«Певтингеровы таблицы», где венеды названы дважды, в том числе в качестве
населения Прикарпатья.
Вопроса о взаимоотношении адриатических и балтийских
венетов касались многие авторы. А.С.Фаминцын, в частности, указывал на
некоторые параллели в верованиях. По Страбону, адриатические венеты поклонялись
священной роще, озеру, семи источникам. Поклонение дубовым рощам и источникам
А.С.Фаминцын отмечал у балтийских славян. Самой же яркой деталью, сближавшей
венетов столь отдаленных друг от друга областей, являлось почитание коня.
Священная конюшня при главном боге на острове Рюгене насчитывала 300 лошадей,
причем непосредственно около идола находился белый конь, кормить которого и
ездить на котором мог только верховный жрец. С помощью священного коня
осуществлялось гадание, и конь являлся непременным атрибутом языческого культа
и в Арконе, и в Ретре, и в Щецине, и в Волине – т.е. основных центрах
балтийских славян. [247. А.Фаминцин. Божества древних славян. СПб., 1884. С.
15, 20, 24 – 25,] Однако славяне этот венетский культ унаследовали, очевидно, в
процессе ассимиляции дославянского населения.
Время появления венедов в Прибалтике остается
неопределенным, поскольку не вполне ясно, с какой культурой их следует
связывать. Генрих Латвийский знал неславянских венетов в Прибалтике еще в XIII
в.: они жили в районе Випдавы, откуда были вытеснены куршами. [248. Генрих Латвийский.
Хроника Ливонии. М.-Л., 1938. С. 94. Эти венеды и антропологически отличались
от местного населения, имея средиземноморскую примесь. Ср.: М.В.Битов,
К.Ю.Марк, Н.Н.Чебоксаров. Этническая антропология Восточной Прибалтики. М.,
1959. С. 229 – 230.]
Память об этой группе венедов отразилась в названии города
Венден. Саксон Грамматик, писавший в начале XIII в., венедов не упоминает. Но у
него постоянно фигурируют Русь и рутены в качестве партнера или противника
Дании и данов. Эта Русь (подробнее о ней будет сказано ниже) существует задолго
до Киевской Руси по восточному берегу Балтики и на островах вплоть до Финского
залива. Саксон четко отличает два обряда погребений: даны сжигают умерших в
кораблях, рутены погребают под курганом с конем. [249. Saxonis Grammatici Gesta
Danorum. Strassburg, 1886, P. 157.] Очевидно, именно с рутенами-венедами связан
распространенный в Прибалтике обряд погребения с конем, обряд, который часто
считают литовским, хотя он отсутствует у многих литовских племен и, напротив,
имеется за пределами Литвы, в том числе по побережью Эстонии, где располагалась
«Русия-тюрк», т.е «Русия» алан или роксалан.
Вопрос о содержании этнонима «рутены» будет рассмотрен
ниже, с учетом указания восточных источников на «два вида» и «три группы».
Здесь важно отметить, что Балтийское море не случайно называлось «Венетским
заливом», причем в определенных местах оно называлось «Венетским» еще и во
времена С. Герберштейна (XVI в.). Очевидно, венеды заселяли большую часть
морского побережья и некогда господствовали на нем. Если искать следы венедов
по культу коня, то, видимо, древнейшим свидетельством будет курганный могильник
в Резнес на северном берегу Западной Двины, недалеко от Риги. Могильник возник
примерно в XI в. до н.э. и действовал на протяжении пяти столетий. О культе
коня здесь свидетельствуют находки более сотни лошадиных зубов. [250. Ср.:
История Латвийской ССР. Т. I. Рига, 1952. С. 22.] Но трудно говорить о
непрерывном существования этого культа на протяжении обозначенного времени. В
Литве наиболее ранние погребения с конями датируются лишь II – I вв. до н.э.
Более всего же их приходится на 800 – 1200 гг. При этом, как и у адриатических
венетов, вместо коня очень часто клали конское снаряжение. [251. Ср.:
Р.К.Куликаускене. Погребения с конем у древних литовцев. СА. Т. XVII. М., 1953.
С. 213 и др. Конское снаряжение является отличительным признаком погребений
киммерийцев и протомеотов, причем у последних в могилу часто клали чучело коня.
Ср.: А.И.Тереножкин. Киммерийцы. С. 95 – 96, 99– 100, 153, 213 – 215;
Н.В.Анфимов. Сложение мсотской культуры и ее связи со степными культурами
Северного Причерноморья // Проблемы скифской археологии. М., 1971. С. 172.]
Должно заметить, что в Прибалтике на протяжении длительного
времени сосуществовали трупосожжения и трупоположения, причем в древнейший
период преобладали вторые. Эта особенность сближает местное население скорее с
иллирийцами, чем с венетами. Сохранялось здесь трупоположение и как наследие
более ранних эпох. Со временем удельный вес трупосожжений возрастает. Очевидно,
в Прибалтику прибывали этнически неоднородные группы.
Появление культа коня в Прибалтике в XI в. до н.э. хорошо
согласуется с отливом индоевропейского населения из Малой Азии. Но затем как
будто наступает перерыв. Не исключено, что дело здесь не в ограниченности
сведений, в характере миграций. Переселялись, по-видимому, разрозненные группы
прежних общностей, причем по следам одних позднее шли другие. На новой
территории пришельцы могли быстро ассимилироваться и могли, напротив, втянуть в
свой круг местное население, воздействовав на его культуру. Видимо, имело место
и то и другое.
Любопытно, что область, в которой расположен могильник с
древнейшими конскими погребениями, т.е устье Двины, называлась у Саксона
Грамматика «Геллеспонтом». [252. Saxonis Grammatici..., P. 307 – 312.]
Геллеспонт – это древнее греческое название Дарданелл и смежной с ним области
Малой Азии. По Саксону, геллеспонтцы – население, тесно связанное с рутенами.
Видимо, под общим названием «венедов» в Прибалтике скрывался ряд самостоятельных,
хотя и родственных племен, причем на первый план, как обычно, выходило то одно,
то другое.
Ономастические совпадения на территориях Малой Азии,
Балкан, Адриатики и Прибалтики исчисляются сотнями наименований. Чаще всего их
рассматривают локальными группами. Так, Ю.В.Откупщиков, настойчиво призывавший
к максимальной осторожности, выделил свыше ста балкано-малоазийских
топонимических изоглосс до-греческого языка (вместе с неполными даже свыше
двухсот). [253. Ю.В.Откупщиков. Балкано-малоазийские топонимические изоглоссы
// Балканское языкознание. М., 1973.] Автор склонен считать распространителей
этих топонимов морским народом, проникающим, однако, на острова и в Малую Азию
с континента – из северных областей Балкан. Но о направлении движения, равно
как и об ареале территорий, занятых родственными племенами, можно судить лишь
на основе всех имеющихся данных. Около XIII–XII вв. до н.э. движение шло,
видимо, и с севера, и в противоположном направлении. Морские пароды
формировались на морских побережьях, а распространить их море могло и на весьма
отдаленные районы. С этой точки зрения греки, по-видимому, были более
«оседлым», «сухопутным» народом, чем их предшественники пеласги.
Помимо широкой волны топонимических соответствий Адриатики
и Прибалтики, представляет интерес и представительная группа совпадений, идущая
с северо-запада Малой Азии к тем же районам. Эти совпадения рассматривают в
рядулибо фракийских, либо венето-иллирийских. Не исключено, что имели место и
те и другие, причем относиться они могли к разным хронологическим пластам.
Известны устойчивые предания о родстве некоторых народов
Прибалтики с древними римлянами. Ими обычно пренебрегают. Но известный лингвист
В.Н.Топоров решительно выступил в защиту преданий. «Есть серьезные основания
полагать, – заметил он, – предваряя развернутые доказательства, что
пренебрежительно-отрицательное отношение к ранней историографической традиции,
сообщающей о связях прусов с Римом, будет пересмотрено». [254. В.Н.Топоров. К
фракийско-балтийским языковым параллелям. Там же. С. 32, прим. 6.] Должно
заметить, что речь идет опять-таки о сложном переплетении северо-италийс-ких и
малоазиатских сюжетов. «Геллеспонт» в устье Двины переплетается с легендой о
появлении здесь пришедшего из Рима Палемона, которого литовские князья в споре
с русскими пытались «приватизировать». Об этом споре речь пойдет ниже. Здесь
остановимся на самой легенде. По Гомеру, один из участников Троянской войны,
Пилимен привел с собой пафлагонцев, выведя их «из генет». Тит Ливии сообщает
иную версию. Он говорит об изгнании части энетов за мятеж из Пафлагонии, причем
Пилимен у него назван Палемоном. [255. Тит Ливии. Римская история от основания
города. Т. I. М., 1897. С. 3 – 4. По Страбону, после гибели Пилемена снетов
возглавил Антенор. Имя Палемон неоднократно встречается в династии боспорских
царей, а также в Троаде.] Так обозначали обоготворяемого предка и адриатические
венеты, и это имя в Восточной Прибалтике – еще одна цепочка связи в
ономастическом треугольнике – Малая Азия – Адриатика – Восточная Прибалтика.
Прусский хронист XVI в. Лука Давид приводит легендарную историю, якобы от
времени Августа, согласно которой ученые мужи из примыкавшей к Пафлагонии
области Вифинии прошли далеко на север до венедов и алан в Ливонии. За морем они
встретили народ ульмигеров, язык которых был никому непонятен, кроме венедов.
[256. Lucas David. Preussische Chronik. B.1, Konigsberg, 1812. S. 9-12.]
Элемент историчности в данном случае можно усмотреть в упоминании народа
«ульмигеров», смысл названия которых хронист, похоже, не понимал. «Ульми» в
данном случае дериват германского Holm – остров. Аналогичным образом Иордан
выделял «ульмиругов», т.е. «островных ругов». Речь идет о каком-то островном
населении, родственном по языку венедам. Предание же о Вифинии может быть
косвенно связано с другим легендарным сюжетом: о происхождении родоначальника
русских князей Рюрика от мнимого брата Августа – Пруса. Именно в Вифинии в III
в. до н.э. правил Пруссии, у которого нашел приют Ганнибал.
Топонимические параллели треугольника Малая Азия –
Адриатика – Прибалтика собраны довольно тщательно. Меньше уделяли внимания
антропонимии этих районов. Между тем перспективы весьма широки и в этой
области. И в Прибалтике обнаруживаются параллели как для венетских, так и для иллирийских
имен. Так, самбийскому имени Матто находится прямой аналог в венетском
именослове. Непонятному из славянских языков балтославянскому имени Оддар (X–XI
вв.) соответствует венетское Utto. [257. Ср.: J. Untermann. Die Venetischen
Personennamen. Wiesbaden, 1961. S. 121, 122, 188.] Еще шире круг иллирийских
соответствий, причем эти имена проникают не только в славяно-балтскую
антропонимию, но и в германскую. Так, неоднократно повторяющемуся имени датских
правителей Фротон находится параллель в иллирийском имени Fronton. [258. H.
Krahe. Lexikon altillirischer Personennamen. Heidelberg, 1929, S. 52.]
В данном случае достаточно ограничиться указанием именно на
перспективу расширения возможного круга ономастических сопоставлений. По
существу же эта тема требует основательного исследования. Необходимо, в
частности, выяснить, в какой мере совпадающие имена являются собственно
венетскими или иллирийскими, в какой они уходят в предшествующую традицию и в
какой, может быть, отражают более позднее кельтское или романское влияние.
О венетах арморейских данных значительно меньше. О них
сообщается в записках Юлия Цезаря, но интерес к ним в записках чисто
утилитарный. Венеты оказались трудным противником. Они были отличными
мореходами, и их корабли имели определенное преимущество перед римскими. Их
оказалось трудно победить, поскольку они владели всеми гаванями в Галлии и
имели опорные пункты в Британии. Их поселения располагались на мысах и косах,
вдающихся в море, так что с суши они были практически неприступны из-за морских
приливов, перекрывавших подходы к поселениям. При длительной осаде венеты на
кораблях вывозили всех жителей и имущество в другое место, не оставляя
неприятелю никаких ценностей. Благодаря господству на море, венеты «сделали
своими данниками всех плавающих по этому морю». [259. Записки Юлия Цезаря и его
продолжателей о галльской войне, о гражданской войне, об александрийской войне,
об африканской войне. М., 1962. С. 43, 44-45.] В числе их союзников Цезарь
называет моринов, живших в приморской части пограничной зоны современных
Франции и Бельгии, а также какую-то часть бриттов. Соседями венетов оказывались
племена венеллов и андов, имена которых также позднее встретятся на Востоке.
Материальная, культура арморейских венетов выявлена слабо.
Цезарь сообщает лишь о форме венетских кораблей: плоскодонные, дубовые, с
высоким носом и кормой. [260. Цезарь отмечает их преимущество перед тяжелыми
глубоко седящими римскими кораблями, высокую маневренность и проходимость.]
Аналогичное описание дает Страбон. [261. Страбон. География, С. 185-186.] На
каменных стелах кельтской Галлии встречаются изображения кораблей, высокие нос
и корма которых сделаны в форме коня. [262. Paul-Marie Duval. Op. cit. Rys.
45.] Позднее головы разных животных украсят суда скандинавских викингов.
«Резное деревянное изображение головы дракона или змеи на штевне, – замечает в
этой связи А.Я.Гуревич, – давало, по тогдашним верованиям, магическую силу
кораблю, защищало его от злых духов и устрашало врагов». [263. А.Я.Гуревич.
Походы викингов. М., 1966. С. 42.] Не исключено, что именно венеты передали
этот обычай скандинавам (если только они сами не были его исконными создателями
в Скандинавии, где также, по всей вероятности, были их поселения). Голова коня
обычно украшала суда с южного берега Балтики, и во всяком случае здесь этот
символ появляется ранее всего. [264. Ср.: И.А.Лебедев. Последняя борьба
балтийских славян против онемечения. Ч.1. М., 1876. С. 175.] Славяне-венды,
согласно скандинавским сагам, помещали на свои суда даже живых коней. Так, в
морском сражении 1135 г. у вендов на большом корабле было 42 воина и два коня.
[265. Snorri Sturluson. Heimskringla. Т. III. Austin, 1964, P. 726.]
В цитированном изложении Саксона Грамматика представляет
интерес указание на особое устройство кораблей рутенов. Они отличались от
кораблей данов большими размерами (так, что весла гребцов не доставали до
воды). Большими размерами, по Цезарю, отличались и корабли арморейских венетов.
Правда, судя по описанию Саксона, у балтийских рутенов преобладали безпарусные
корабли, тогда как у венетов арморейских паруса делались из кожи и укреплялись
металлическими цепями. Но это, видимо, связано с назначением тех и других
судов: в одном случае – плавание по океану, в другом – каботажное плавание по
заливам и рекам. В эту связь, возможно, следует поставить описание Тацитом
кораблей свионов. Тацит, как ранее Цезарь, находит примечательным, что суда
свионов «могут подходить к месту причала любой из своих оконечностей, так как
та и другая имеют форму носа». В то же время оказывается, что «парусами свионы
не пользуются и весел вдоль бортов не закрепляют в ряд одно за другим; они у
них, как принято на некоторых реках, съемные, и они гребут ими по мере
надобности то в ту, то в другую сторону». [266. Корнелий Тацит. Соч. Т. 1. С.
371.]
Обычно считается, что живущие «среди самого Океана» «общины
свионов» – это шведы. Между тем Тацит не смешивает свевов, которые, по его
утверждению, занимали большую часть Германии, и свионов. Первые жили на
континенте, объединяя этим именем многие, видимо, разноязычные племена, вторые
– на морских островах. Во времена Тацита свевы до Швеции еще и не дошли; даже
Иордан застал их еще на континенте. Что касается этнонима «свионы», то
напрашивается сопоставление с гвинонами Пифия. В данном случае проявляется та
же лингвистическая закономерность, что и в наименовании народов синды и хинди.
Для выяснения вопроса о характере взаимоотношений трех
венетских областей важно было бы установить значение этого этнонима. Важно, в
частности, понять, было ли это самоназванием, или так их именовали соседи.
Самоназвание, видимо, решало бы вопрос в пользу тождества всех упоминаемых
источниками одноименных племен и даже подтвердило бы предание об их «исходе» из
Пафлагонии, поскольку в какое-то время они занимали компактную территорию.
Название со стороны соседей может означать одно и то же качество, прилагаемое к
разным народам. В этом варианте родственным между собой во всех районах
окажется предшествующее население. Возможно, наконец, случайное созвучие
неодинаковых понятий в разных языках.
Существуют три основные точки зрения на этимологию имени
венетов. Согласно одной из них термин происходит от кельтского uenos или uenja
– «друг» или «родство». Такой точки зрения придерживались А.Хольдер и
А.А.Шахматов, а в отношении адриатических венетов к ним примыкает также
болгарский лингвист В.И.Георгиев. У первых двух авторов отсюда следовало
убеждение в кельтском происхождении всех трех ответвлений венетов. В.И.Георгиев
исходный корень признал общеиндоевропейским, а наименование балтийских венедов
посчитал случайным созвучием, выводя от славянского венти – «великий». [267.
A.Holder Alt-keltischer Sprachschatz. В. III. Graz, 1962, S. 172; А.А.Шахматов.
К вопросу о древнейших славяно-кельтских отношениях. С. 12 – 13; V. I. Gcorgiev.
Illirier, Veneter und Urslaven // Балканское языкознание. Т. XIII, № 1. София,
1968. С. 5-13.]
Другое объяснение предполагает в этнониме корень винд
(ирландское find или кимврское gwyn) в значении белый, светлый. [268.
Л.Нидерле. Славянские древности. М., 1956. С. 40; А.Л.Погодин. Из истории
славянских передвижений. СПб., 1901. С. 13.] При этом объяснении допускается,
что название венеты получили со стороны, от кельтов. Сами венеты в таком случае
предстают как северяне, поражавшие своим видом южан. Несомненно, что многие
кельтские топонимы и антропонимы имеют в основе именно этот корень. Однако само
по себе ответа о происхождении этнонима это не предрешает.
Третья точка зрения не предполагает прямой зависимости от
кельтов и не исключает ее. Речь идет о выведении имени венетов от
индоевропейского корня vand или vend. [269. От этого корня в значении «воды»,
«моря» осмысливал этноним Ф.Аделунг (1768–1843), с которым спорил П.Шафарик
(Указ. соч. Т. 1. Кн. 1. С. 287–290). Напротив, В.П.Кобычев (В поисках
прародины славян. М., 1973. С. 124– 125, прим. 18) принял данное объяснение как
наиболее вероятное.] Корень этот иногда совершенно неосновательно считают
германским. Между тем датское vand или норвежское vann скорее свидетельствует о
заимствовании этого слова германцами у предшествующего населения Прибалтики,
которым и могли быть как раз венеды и родственные им племена. Исходное значение
слова «вода» сохранилось в литовском vanduo, латышском udens. Имеются
аналогичные обозначения для понятий, связанных с водой, и в кельтских языках
(vin, vand, vend, vond), в которые эти понятия также, возможно, проникали от
предшествующего населения. Если учесть, что этнонимы синды, хинди, равно как
название реки Инд, также обозначают воду (жители воды, водный поток), то мы
здесь имеем, возможно, отражение очень глубокого языкового пласта, к которому
относятся какие-то древние индоевропейские языки. В хеттском языке «вода»
произносилась как vadar, а в косвенных падежах как vedeni. [270. Б.Грозный.
Указ соч. С. 24; В.В.Иванов. О значении хеттского языка. С. 12.] В латинском
языке наряду с aqua сохранялось unda, почти совпадающее с соответствующим
латышским, но имеющим как бы периферийное значение: морская волна или
поэтическое осмысление проточной воды. Такое оттеснение на периферию обычно
происходит в результате столкновения двух или нескольких неодинаковых языков.
Версию о происхождении этнонима венеты от корня,
означающего воду или связанные с ней понятия, подтверждают факты билингвы.
Центром адриатической Венетии стал у римлян построенный в 181 г. до н.э.
Аквилей, который перенял, в частности, и янтарную торговлю с Прибалтикой. С
падением Рима, несмотря на романизацию населения, старое название возрождается
в имени Венеции, расположенной западнее угасшего Аквилея. (Позднее славянская
деревня Воголей.) Другой факт билингвы – название французского департамента
Вандея (vendee) и римской провинции Аквитания. Как видно из названия, оно –
римское. Римляне считали проживавшее здесь племя аквитанов не кельтским, а
родственным иберам. [271. См.: Страбон. Указ соч. С. 170.] Для установления его
самоназвания существенно то, что в Аквитании, т.е. территории, примыкающей к
Бискайскому заливу между реками Луарой, Вьенной и Дорденью, – «кругом вода».
Река Дордень – это прежний Дураний. От кельтского dour – вода. У реки Вьенна
(Vienne, Vincenna, Vigenn, Viane) имеется приток Vende. В департаменте Вандея
имеется река Vaanda, Vendeia, Vandia и т.д. [272. См.: карту в Кн. B. de la
Pylaie. Etudes archeologiques et gcographques. Quimper, 1970.] Аквитанец Юлий,
возглавлявший в 68 г. восстание против римлян, носил, видимо, родовое (он был
княжеского рода) имя Виндекс. [273. История Франции в раннее Средневековье.
СПб., 1915. С. 66. Выходец из племени треверов тогда же носил родовое имя Инд.]
Имен с корнем ven, vend, vind особенно много в соседней с Аквитанией Нарбонне
[274. J. Whatmough. The dialects of ancient Gaul Cambridge, 1970, P. 232-233,
etc.]. Имеются эти имена также в Аквитании и Бретани, в Нормандии, причем в
западных районах Галлии они предстают в форме Guen (nec), а в Нормандии в форме
Venet, Venaud и т.д. [275. Ibid. P. 381, 659, 831,832; J. Loht. Vocabulaire
viеx breton. Paris, 1884. P. 3 – 5; A. Doza. Dictionnaire dts noms dc famille
еt prenoms de France. Paris, 1951, PP. 311, 589. Имена с корнем «венд, венед»,
встречающиеся в северной части Галлии, обозначают выходцев из области
«Венедоция».] Известное в Аквитании божество Vindon, видимо, являлось
эквивалентом Меркурию – покровителю путешественников. [276. J Whatmough. Op.
cit. P. 371.]
Существенно, что венеты и «венетская» топонимика не
тождественны с кельтскими названиями на той же территории. Так, самое племя
венетов располагалось на полуострове, кельтское название которого Arvor или
Armor (ar – предлог на, у, при, vor или mor – море), т.е. Поморье, Приморье.
Столица венетов Guened или Gwenet имела кельтское название Darioritum
(современное французское Vannes). [277. Ibid. P. 618, 621, 622; W. B. S. Smith.
De la toponymie bretonne Dictionnaire etimologique. Baltimore, 1940, P. 59. Ср.:
П.И.Шафарик. Указ соч.. Т. I, Кн. 2. С. 143 (название по-кельтски – «дубовая
гавань»).] Главный город соседних с венетами остиев (или осмиев) Vindana Portus
(латинское название) по-кельтски назывался Duarnenez, что, видимо, означает
«земля на острове». [278. П.И.Шафарик. Там же; W. В. S. Smith. Op. cit. P. 45.]
Положение всех трех «Венетии» вполне оправдывает «водную»
этимологию. «Вся эта страна, – пишет Страбон о долине По, – богата реками и
полна болот, особенно же часть, занимаемая генетами. Кроме того, эта часть
испытывает воздействие моря. Ведь почти что только в этих одних частях Нашего
моря происходят явления, подобные океанским, и только в них наблюдаются похожие
на океанские приливы и отливы, отчего большая часть равнины наполняется озерами
с морской водой. Равнина перерезана каналами и плотинами подобно так называемой
Нижней земле в Египте, в то время как некоторые ее части осушены и обрабатываются,
через другие, напротив, можно проехать на кораблях. Одни города здесь являются
островами, другие же только частично омываются водой. Удивительно, насколько
все города, которые лежат над болотами внутри страны, доступны при плавании
вверх по рекам». [279. Страбон. Указ соч. С. 200.]
Почти так же Страбон описывает Аквитанию и примыкающую к
ней часть Нарбонны, отмечая, в частности, легкость водного сообщения между
двумя морями: Средиземным и Атлантикой, особенно рекой Лигер (совр. Луара).
[280. Там же. С. 180-181.] Венеты арморейские, по собщению Цезаря, жили прямо в
самом море: на островах или на мысах, отрезаемых от суши во время прилива. На
«затопляемой» земле, согласно Пифию, жили и далекие гвиноны.
Треугольник Адрия – Арморика – Балтика слишком велик, чтобы
можно было предполагать взаимосвязь разных групп венетов на протяжении
столетий, даже если они и происходили из одного корня. И все-таки тоненькие
нити связей выявляются: это и своеобразная монополия торговли янтарем (Адрия и
Балтика), и сходство образа жизни, и неизбежные встречи на море (Арморика и
Балтика). Но и венетский слой, видимо, не является древнейшим во всех этих
районах, и не с венетским языком должно, по всей вероятности, связывать и сам
этноним.
Предшественниками венетов в долине реки По, согласно
античным авторам, были эвганеи. [281. Тит Ливий. Указ. соч. С. 3 – 4.] Эвганеи
были оттеснены частично на север, частично на запад, частично, видимо, были
поглощены пришельцами. Многие исследователи сопоставляют название эвганеи с
обозначением одной группы лигуров – ингаиунов. [282. Ср.: Н.А.Красновская.
Фриулы. М., 1971. С. 27 – 28. Племя стоэнов называется то эвганейским, то
лигурийским. Предполагается, что около XII в. до н.э. пришли именно эвганеи, а
венеты вытеснили их два столетия спустя. (В.И.Модестов также соотносил венетов
и иллирийцев.)] Присутствие лигуров на западе Галлии зафиксировано в названии
главной реки этой области – Лигер. Страбон отмечает здесь различие языков:
иберийский, кельтский и какие-то близкие ему, но все-таки отличающиеся. [283.
Страбон. Указ. соч. С. 170, 181.] Он же относит венетов, как и все прибрежные
племена северо-запада Галлии, к белгам, опять-таки отличая их от собственно
кельтов. [284. Там же. С. 185.] Античные авторы сообщают и другие факты,
указывающие па глубокую древность корня «венд» в разных районах Западной
Европы. Так, в лигурийской области Приморских Альп обитало племя vediantii
[285. Paul-Marie Duval. Op. cit. P. 14 (карта).], а определение «Вада» названия
Лигурийского города Вада Сабатов Страбон разъясняет как «мелководье». [286.
Страбон. Указ. соч. С. 191.] Согласно Полибию, река Пад (По) у местного
населения называлась Боденком. [287. Полибий. Указ соч.. Т. 1. С. 156.]
Иными словами, название «венеты» или его новое осмысление
может быть связано с тем предшествующим населением, к которому принадлежали
лигуры, может быть эвганеи, а также иберы. Не исключено, что именно эта волна
индоевропейского населения еще в начале бронзового века продвинулась далеко на
север и северо-восток от Иберии. Особый интерес в этой связи могут представлять
позднейшие группы племен ингевонов и вандилиев.
Таким образом, весьма вероятно, что венетам предшествовала
другая волна индоевропейцев, видимо, более мощная, ранее проложившая тот же
путь: Причерноморье и Кавказ – Малая Азия – Средиземноморье и т.д. В связи с
этой волной, возможно, находятся и синды, и фракийские синтии (синты),
проживавшие на островах близ Лемноса, и тоже «народы моря» – пеласги. С этой
волной может связываться тот пласт венетской лексики, которую А.А.Королев
сближает с северо-западной (и иберийской), отличая от италийской. [288.
А.А.Королев. Новые данные о венетском языке. Античная балканистика 2. С.
16–17.] Вторая волна идет, однако, по тем же путям и, видимо, имеет в основном
те же истоки, только разделенные значительным временным отрезком и воздействием
разных по характеру культур.
Исторически засвидетельствованы две этнические волны,
прошедшие довольно широким потоком от Средиземноморья до северо-запада Европы:
это мегалитическая культура III тыс. до н.э. и шедшая вслед за ней из Северной
Африки и Испании культура колоколовидных кубков (XVIII в. до н.э.). Видимо,
только в связь с этими потоками можно поставить широкое распространение
родственной топонимики от Испании до Прибалтики, а Северная Италия и Адриатика
оказываются как бы промежуточной инстанцией. Другой поток идет около XII в. до
н.э. непосредственно из восточно-средиземноморских районов, включая побережье
Черного моря. Этот поток этнически, видимо, был менее однородным, чем первые. В
разных отношениях новое население накладывалось на предшествующую этническую
карту, не закрывая ее полностью. В результате на одних территориях возникают
новые народности, а на других продолжается развитие старых, сохраняющих
традиции эпохи мегалитов и культуры колоколовидных кубков. Последние, видимо,
более всего уцелели по окраинам континента, на островах и побережье «Окружного
океана», где греческая традиция помещала киммерийцев.
Наследниками имени балтийских венедов в конечном счете
оказались славяне. Большое число раннесредневековых германских источников
настойчиво повторяют, что венеды, венды, винды, вандалы, винилы – это лишь
разные названия предков славян. [289. Ср.: Гельмольд. Славянская хроника. С.
36.] А в научной литературе, за небольшими исключениями, так же настойчиво
повторяется, что вандалы, равно как упоминаемые античными авторами вандилии, а
также винилы-лангобарды – племена германские. [290. На несостоятельность этой
точки зрения указал С.П.Толстов («Нарци» и «волохи» па Дунае. С. 28 – 29). По
его мнению, это были смешанные германо-славянские племена. В эпоху переселений
оба элемента несомненно в них включались, но основа их все-таки более древняя.]
Свидетельства германских авторов заслуживают самого
высокого доверия хотя бы в том, что все эти племена не германцы. Но они не
обязательно должны быть отнесены к славянам: просто у средневековых авторов не
было иной альтернативы.
4. Проблема
славяно-германо-балтских отношений
На протяжении ряда столетий история славян протекает в
условиях тесного взаимодействия с германцами и балтами. К числу германских
языков в настоящее время относятся, кроме немецкого, датский, шведский,
норвежский, английский, нидерландский. Имеются также памятники одного из
исчезнувших языков – готского. Балтийские языки представлены современными
литовским и латышским. Всего несколько столетий назад исчез прусский язык.
Значительная близость славянских и балтийских языков, а
также известное сходство их с германскими бесспорны. Вопрос заключается лишь в
том, чтобы установить истоки такого сходства: является ли оно исконным,
восходящим к единой общности, или же приобретенным в ходе длительного
взаимодействия разных этносов.
В классической компаративистике представление о
существовании германо-балто-славянской общности вытекало из общего
представления о членении индоевропейского праязыка. Такой точки зрения
придерживались, в частности, в середине XIX в. К. Цейсс, Я. Гримм, А. Шлейхер.
В конце XIX в. под влиянием теории двух диалектных групп индоевропейских языков
– centum и satem – балто-славянские и германские языки оказались в разных
группах. [291. Проблеме посвящена огромная литература. Ср.: В.Георгиев.
Балто-славянский, германский и индо-иранский // Славянская филология. Сб.1, М.,
1958; Н.С.Чемоданов. Место германских языков среди других индоевропейских
языков Сравнительная грамматика германских языков. Т. 1, М., 1962; В.А.Сафронов.
Индоевропейские прародины. Горький, 1989.] Со временем число мнений и способов
объяснения одних и тех же фактов значительно возрастало. Во-первых, не все
лингвисты признают компаративистское языкознание. Во-вторых, не все
компаративисты признают правомерность деления индоевропейских языков на две
диалектные группы, в-третьих, разные ученые неодинаково объясняют
хронологическую глубину и природу тех или иных языковых явлений. И, конечно,
лингвисты в разной мере используют археологические, антропологические и
этнографические данные.
В большинстве случаев лингвисты решают спорные вопросы за
счет языкового материала, а некоторые считают даже в принципе неправомерным
выходить за его пределы. [292. Ср.: В.К.Мэтьюс. О взаимоотношении славянских и
балтийских языков Славянская филология. Т. I. С. 44. Автор осудил
исследователей, которые «склонны в поисках доказательств выходить за пределы
языкознания – в область археологии и этнологии». По его мнению, «смешение
методов и привлечение данных, почерпнутых из «несмежных» дисциплин, ни в коем
случае нельзя одобрить принципиально». Последователей подобной «филологии»
немало и в наши дни. А в результате филология теряет и пространство, и время,
то есть хронологию развития этнических процессов.] Последнее мнение, очевидно,
должно быть отвергнуто как методологически неправомерное, поскольку
исторические вопросы не могут решаться в отрыве от истории, а тем более против
истории. И только в союзе с историей лингвистика способна дать весьма надежные
результаты. [293. С этим очевидным фактом буквально воюют наши далеко уплывшие
от науки норманисты Е.А.Мельникова и А.В.Назаренко.]
Следует заметить, что, абстрагируясь от исторических
данных, лингвисты обычно априорно принимают какую-то схему. Так, отстаивание
тезиса о существовании названной общности должно предполагать ее одновременное
отделение от исходного праязыка и продвижение на смежные территории либо единым
потоком, либо несколькими параллельными племенными группами. С другой стороны,
признание, скажем, размещения прародин народов на смежных территориях неизбежно
предрешает вопрос в пользу существования единой общности и требует объяснения
последующего расхождения языков.
Из видных лингвистов XX столетия существование общего
праязыка трех индоевропейских народов признал болгарский ученый В. Георгиев. Он
указал на ряд важных соответствий в балто-славянском и готском языках. [294.
В.Георгиев. Указ. соч. С. 20 – 22.] Тем не менее для вывода о их исходном
единстве этого недостаточно. Готский язык, зафиксированный письменно уже в IV
в., естественно, привлекает особое внимание специалистов. Однако многие
лингвисты слишком априорно данные этого языка распространяют на прагерманский.
На протяжении ряда столетий готский язык существовал в окружении инородных, в
том числе бал-то-славянских языков. Выделенные В. Георгиевым соответствия
вполне могут быть объяснены этим многовековым взаимодействием.
К совершенно противоположным выводам пришел видный
специалист по германским языкам Н.С.Чемоданов. «Судя по данным языка, –
резюмировал он, – непосредственный контакт германцев со славянами был
установлен очень поздно, может быть, не раньше нашего летосчисления». [295.
Н.С.Чемоданов. Указ соч. С. 18.] Этот вывод целиком принял Ф.П.Филин [296.
Ф.П.Филип. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Л., 1972.
С. 14-15.], и сколько-нибудь серьезных аргументов у другой стороны по существу
не находится. Лингвистический материал, следовательно, не дает даже
доказательств в пользу того, что балто-славяне и германцы вообще формировались
по соседству. А это значит, что исторические данные должны рассматриваться
независимо от традиционного представления, будто германцы формировались
примерно там, где они и сейчас проживают.
В немецкой историографии, оказавшей большое влияние и на
этногенетические построения ученых других стран, прагерманцы, как отмечалось,
связывались с культурами шнуровой керамики и мегалитов. Между тем обе они к
германцам отношения не имеют. За последние десятилетия это стало очевидным и
для многих лингвистов. Оказывается, что на территории Германии вообще нет
исконной германской топонимики, в то время как негерманская представлена
довольно обильно. [297. Ср.: Н. Bahlow. Namenforschung als Wissenschaft.
Deutschland Ortsnamen als Denkmaler keltischer Vorzeit. Neumunster, 1955; E.
Roht. Sind wir Germanen? Das Ende eines Irrtums. Kasscl, 1967.] У лингвистов
нет аргументов в пользу отыскания на территории Германии «германцев» ранее
последних веков до н.э. [298. Н.С.Чемоданов. Указ. соч. С. 79.] И такой вывод
вытекает не из-за недостатка знаний о предшествующем времени, а из ясного
свидетельства о проживании здесь иного индоевропейского населения. Вопрос
заключается лишь в альтернативе: пришли германцы с севера или с юга?
В пользу северного происхождения германцев обычно приводится
топонимика некоторых южноскандинавских территорий. Но если «нечистая»
топонимика обычно является надежным свидетельством в пользу проживания на
данной территории иного населения, то «чистая» может говорить лишь о резкой
смене населения. Островки «чистой» топонимики обычно свидетельствуют о
вооруженном проникновении пришельцев и отступлении коренного населения.
В Скандинавии германцы появились вряд ли задолго до рубежа
н.э., причем свевы продвигаются туда с континента уже в эпоху великого
переселения народов, после развала державы Аттилы. Основная масса скандинавской
топонимики сближается не с германской, а с кельтической (или
«кельто-скифской»). [299. G. Johansson. Svenska ortnamnslandelser. Goteborg,
1954.] Вместе с тем в Южной Скандинавии, где обычно искали прародину германцев,
наблюдается разрыв в культурах между эпохами бронзы и железа, что заставляет
предполагать вмешательство внешнего фактора (в этот период не обязательно
германского). [300. Ср.: А.Л.Монгайт. Указ соч. С. 324.] Именно это обстоятельство
побуждает некоторых специалистов говорить о позднем сложении основных
европейских народов и языков, а в немецкой литературе появился не лишенный
смысла вопрос: «Германцы ли мы?». Конечно, любой современный народ и язык –
результат неоднократных «революционных» изменений. Тем не менее определяющий
элемент может быть выявлен. Просто автохтонная теория в данном случае
оказывается несостоятельной.
В раннем Средневековье германцы знали несколько
генеалогических версий. Согласно одной из них, саксы вместе с ругами и пруссами
появились на трех кораблях, причем исходная область определяется различно,
увязываясь то с севером, то с югом (Троянская война или осколок армии
Александра Македонского). [301. Д.Н.Егоров. Колонизация Мекленбурга в XIII
веке. Т. 1. М., 1915. С. 228. прим. 20; его же: Средневековье в его памятниках.
М., 1913. С. 290; Видукинд Корвейский. Деяния саксов (подг. текста Г.Е.Санчук).
М., 1975. С. 126.] «Героические» версии имели, видимо, отчасти и книжный
характер. Несколько иначе выглядят генеалогические предания норманнов.
Воспоминания о «прародине» наиболее живучи у тех народов,
которым пришлось покинуть ее невольно. Предания норманнов сообщали о их
прибытии «из Азии», с которой ассоциировалось представление о вечно цветущей
стране, несравненно более богатой, чем холодное побережье Атлантики. Одна
версия появление норманнов с юга зафиксирована в Младшей Эдде. В саге
норманно-германская генеалогия увязывается с легендами о Трое. Бог-предок Тор
отождествляется здесь с троянским Трором. Но от Тора, привязанного к гомеровской
эпохе, до непосредственного предка германцев Одина сменяется 20 поколений (т.е.
примерно шесть столетий). Лишь теперь Один во главе «множества Людей», следуя
пророчеству, двигается в страну саксов, а затем и в другие районы Германии. Сам
легендарный Тор, согласно саге, владел Фракией, где (а не в Малой Азии) он и
воспитывался. Во всех землях, куда приходят «асы», местное население покоряется
пришельцам. Здесь асы берут себе жен, и в конце концов «язык этих людей из Азии
стал языком всех стран». [302. Младшая эдда. Л., 1970. С. 10- 12.]
Согласно другой версии, норманны во II в. во главе с
Роллоном приходят с Дона. Анналист Саксон дает даже точную дату: 166 г. [303.
MGH SS. T. VI. Hannovaere, 1844. PP. 576, 689.] В начале н.э. с Дона в Западную
Европу проходили отдельные ираноязычные группы, в частности роксаланы и аланы.
[304. См.: В.А.Кузнецов, А.К.Пудовин. Аланы в Западной Европе в эпоху Великого
переселения народов Советская археология, 1961, № 2; В.Б.Виноградов. Аланы в
Европе Вопросы истории, 1974, № 8; Б.А.Калоев. Венгерские аланы (ясы).
Историко-этнографический очерк. М., 1996.] О некоторых аспектах истории алан –
«русов-тюрк» будет сказано ниже в связи с упоминанием восточных источников о
«двух видах» русов. Здесь отметим, что на севере Франции и соседней Бельгии
имелись обширные могильники погребенных аланов. А вождь норманнов из Норвегии
Роллон, захвативший в начале X в. эту часть французской территории, считал себя
потомком Роллона II в. Почти наверняка норманский викинг оправдывал свою
операцию памятью великого предка. Об этом прямо сказано в «Хронике герцогов
нормандских, составленной в XII в. по заказу потомка герцогов – Генриха II
Бенуа де Сент-Мор. Роллон считал завоеванную территорию своей прародиной и в
911 г. согласился признать себя вассалом французской короны. А отвоеванная (или
возвращенная) им территория стала практически самостоятельным «Герцогством
Нормандским».
На северо-западе Европы получило значительное
распространение имя Алан (Ален) и Алдан (кельтический вариант этого же имени).
Широкое распространение получило также понятие «асы» как своего рода высшая
категория норманнов и даже божества. А это – самоназвание алан Подонья, которых
русские летописи и венгерские источники именуют ясами, грузинские источники –
«осами» (нынешние аланы-осетины).
Примечательна также версия исхода с Танаиса,
воспроизведенная исландским сказителем XIII в. Снорри Стурлусоном. В Саге об
Инглингах говорится о Великой Свитьод (обычно совершенно необоснованно
трактуемой как «Великая Швеция»), которая занимала обширные области около
Танаиса. [305. См.: Стурлусон Снорри. Сага об Инглинах. Пер. и примеч.
С.Д.Ковалевского Средние века. Вып. 36. М., 1973. С. 238-264. Отрывок из саги
воспроизведен в Кн.: Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги о Восточной
Европе. М., 1993.] Здесь была страна асов – Асаланд, вождем которой был Один, а
главным городом – Асгард. Оставив в городе своих братьев, Один, следуя
предсказанию, повел большую часть асов на север, затем на запад «в Гардарики».
После чего повернул на юг в Саксонию. Здесь довольно точно представлен
возникший в VIII – IX вв. Волго-Балтийский путь (о нем речь будет ниже).
Примечательно также, что «Гардарики» в этом изложении – восточный берег
Балтики, где, согласно Саксону Грамматику, Один оставил свой след.
После ряда перемещений Один поселился в Старой Сигтуне, у
оз. Меларн. Эта область получит название Свитьод ил Манхейм (жилище людей). А
Великая Свитьод будет называться Годхейм (жилище богов). По смерти (а боги
скандинавов смертны) Один вернулся в Асгард, забрав с собой всех умерших от
оружия.
Снорри упоминает скальда конца IX в. Тьодольфа, который
передавал предание об Одине. Очевидно, оно было сродни тем преданиям, которые
подвигли Роллона запять области реальных аланских могильников в Северной
Франции, а Тура Хейердала побудили (незадолго до его кончины) поискать на Дону
и в Приазовье легендарный Асгард, откуда в Швецию пришел «славянский бог» Один.
В IX в. по Волго-Балтийскому пути шло интенсивное движение и с запада на восток
и с востока на запад. Об этих «встречных» движениях речь пойдет в следующей
главе.
В Западной Европе аланы смешивались с разными племенами.
Часть их ушла с вандалами в Северную Африку, часть вместе с гуннами-фризами и
готами участвовала в походе из Восточной Европы (черняховская культура) на
Дунай, где сложилась держава Аттилы. И знаменитый историк VI в. Иордан,
создавший первую историю готов, был аланом и имел представление о
Причерноморье, куда после распада державы Аттилы вернулись гунны, готы и руги,
входившие в состав Черняховской культуры.
К сожалению, тема взаимоотношений алан с западноевропейцами
все еще мало исследована. Скандинавы явно усваивали и приписывали себе разные
предания, что встречалось и у многих других народов. И можно сожалет, что после
давнего (1904 г.) опыта шведского археолога Б. Салина не было попыток проверить
предания археологическим материалом. Но в данном случае, может быть,
доказательнее материал антропологический, поскольку он меняется медленнее, чем
археологические культуры.
Население современной Германии и Скандинавии в целом
восходит к древнейшим эпохам. Но это служит доказательством не автохтонности, а
сравнительной малочисленности германцев. Выше приводилось наблюдение
В.П.Алексеева о преобладании в Скандинавии тех же расовых типов, которые жили
здесь в эпоху неолита и бронзы и которые не имеют отношения к германцам. Говоря
о прародине германцев и славян, Т.И.Алексеева и В.П.Алексеев замечают, что «обе
они тяготели больше к южным и центральным, а не к северным районам центральноевропейской
области». [306. Т.И.Алексеева, В.П.Алексеев. Этногенез славянских народов по
данным антропологии // VII международный съезд славистов. История, культура,
этнография и фольклор славянских народов. М., 1973. С. 222.] И это не одни и те
же области. Самыми близкими родичами германцев оказываются те самые фракийцы,
земли которых фигурируют в Младшей Эдде как отправной пункт германского переселения
на север. [307. Ее же. Этногенез восточных славян по данным антропологии. СЭ,
1971, № 2. С. 53 – 54; ее же: Славяне и германцы в свете антропологических
данных. ВИ, 1974. № 3; ее же: Истоки антропологических особенностей восточных
славян // Антропология и геногеография. М., 1974. С. 44 – 45; М.С.Великанова.
Палеоантропология Прутско-Днестровского междуречья. С. 25-31,84-90.] В этой
связи весьма показательно, что из славян ближе всего к германцам по
антропологическим данным стоят болгары. Эта близость убедительно объясняется
антропологами влиянием фракийского субстрата, родственного основному компоненту
германцев. [308. В.П.Алексеев, Ю.В.Бромлей. К вопросу о роли автохтонного
населения в этногенезе южных славян // VII Международный съезд славистов.... С.
226 – 229. Как отмечают авторы, «болгар на основании пигментации можно включить
в южную, или, как принято ее еще называть, средиземноморскую ветвь европеидной
расы, объединяющую население Средиземноморского бассейна, Передней, частично
Средней и Южной Азии и противопоставляющуюся северной, или балтийской, ветви,
представленной в населении Скандинавии, Финляндии, северных районов СССР.
(указ. соч. С. 226.)]
Население культуры ленточной керамики, к числу которого
относились фракийцы и германцы, постепенно продвигалось по долине Дуная на
северо-запад, сталкивая или вовлекая в свое движение и племена иного облика. Ко
времени этого движения на севере завершился процесс естественной депигментации.
[309. Ср.: Там же. С. 227. Предполагается, что продвинувшееся с юга население
было темнопигментированным, а к эпохе неолита в местных условиях возобладала
светлая пигментация.] Приход германцев снова усиливает здесь удельный вес
темнопигментированного населения. [310. Темноволосое население до сих пор
имеется в некоторых районах Западной Норвегии, что часто объясняется влиянием
кельтской примеси примерно железного века (Ср.: Г.И.Анохин. К проблемам
формирования фарерского народа и возникновения на Фарерах
национально-освободительного движения // Этнические процессы в странах
зарубежной Европы. М., 1970. С. 227, 255-256). Кельтская примесь, несомненно,
имеется и в населении Скандинавии, и в населении островов, включая заселенную
лишь в IX веке Исландию. Но, например, в Ирландии, жители которой во многом предваряли
морские пути норманов, жители Скандинавии подразделялись на «финнгал» и «дубгал»,
т.е. «светлых» и «темных» «чужеземцев». (Ср.: Ф.Я.Гуревич. Походы викингов. С.
5). К тому же обряд трупосожжения скорее может быть понят как следствие
германского, а не кельтского влияния, хотя в нем и содержались некоторые
ксльтические признаки (см. Г.И.Анохин. Указ соч. С. 227). Больше оснований
считать поздними кельтскими как раз трупоположения, которых тоже становится
немало в этих районах с первых веков н.э. Иными словами, при бесспорном
заключении об участии кельтов, в частности, ирландцев в сложении норманских
пародов (Г.И.Анохин. Указ. соч. С. 232-233) идентификация этого элемента с
конкретными носителями нуждается в уточнении.]
Германцы уверенно прослеживаются с ясторфской культуры,
возникшей в районе Нижней Эльбы около 600 г. до н.э. (т.е. примерно в то время,
когда по Младшей Эдде Один направился в Саксонию). С эпохой бронзы эта культура
не связывается, а некоторые гальштатские и латенские черты говорят о южном
влиянии в ее зарождении и развитии. [311. А.Л.Монгайт. Указ. соч. С. 327, 329.]
В отдельные периоды культура принимала прямо-таки латенский облик. Как и всюду
в буферных зонах, на границе кельтских и германских племен происходило
неоднократное взаимопроникновение культур, причем наступала то одна, то другая.
Здесь происходило примерно то же, что и много позднее, когда германский этнос
оказался на грани исчезновения в процессе германизации. Но накануне н.э.
положение меняется, поскольку начинается повсеместное отступление кельтских
языков и культур, связанное с их общим политическим ослаблением.
В Скандинавию около VI в. до н.э. проникает обряд
трупосожжения, и приходит он явно с материка. Некогда цветущая культура
бронзового века заменяется весьма скромной железной. Относительное снижение
уровня развития было, видимо, связано и с ухудшением климатических условий, и с
социальными катаклизмами. Определенное влияние оказали и вторжения с материка.
Вторжения приходятся примерно на то же время, когда подверглась серьезному
разгрому лужицкая культура и переселенцы могли быть не германцами. Средневековым
авторам Скандинавия представляется землей, на которой проживали выходцы из
самых различных европейских племен и народов (своеобразное европейское
казачество). Это представление было отнюдь не беспочвенным: почти всегда море
оказывалось непреодолимой преградой для очередной волны кочевников. От
древнейших времен в Скандинавии сосуществовали остатки лаппоноидного населения,
племена мегалитической и шнуровой керамики культур, сюда докатывались волны
переселений из Причерноморья (в частности киммерийские), а затем венеты и
кельты и, видимо, иные этнические группы с континента, на которые позднее
наслаивается германская колонизация. Окончательное торжество германских языков
здесь относится уже к н.э., причем распространение примерно с III в. рунического
письма указывает на южные, средиземноморские связи. [312. Ср.: В.А.Истрин. Возникновение
и развитие письма. М., 1965. С. 382; Э.А.Макаев. Язык древнейших рунических
надписей. М., 1965. С. 31-35. Предполагается близость с североиталийскими или
иными средиземноморскими алфавитами, причем некоторые надписи сделаны справа
налево (как в этрусском письме).]
Для выяснения вопроса о ранних славяно-балто-германских
связях имеет значение событие, происшедшее примерно в III в. до н.э., когда
группа ясторфских племен продвинулась за правобережье Одера в глубь территории
поморской культуры. Существует мнение, что позднее племена эти были оттеснены
назад племенами оксывской культуры. [313. Ю.В.Кухаренко. Археология Польши. С.
104- 106; Погребальный обряд племен Северной и Средней Европы. С. 107 (очерк
В.А.Могильникова).] Но решение может быть и другим. В ходе длительного
взаимодействия ясторфские племена подверглись влиянию местного населения, хотя
и сохраняли в основном свой язык. Все это может иметь самое непосредственное
отношение к формированию такой специфической ветви германцев, как готы и
родственные им племена, двинувшиеся в начале н.э. к Причерноморью. Но в
Прибалтике германцы непосредственно контактировали, по всей вероятности, не со
славянами и не с балтами, а с венедами, язык которых остается пока величиной
искомой.
Если вопрос о существовании германо-балто-славянской
общности довольно уверенно и достаточно единодушно решается отрицательно, то
проблема балто-славянской общности вызывает гораздо больше разноречий. Они
проявились уже в споре М.В.Ломоносова с первыми норманистами, в ходе которого
русский ученый обратил внимание на факты языковой и культурной близости тех и
других. От объяснения причин этой близости в значительной степени зависит и
решение вопроса о славянской прародине и вообще вопроса об условиях
возникновения славянства. В случае же если причины языковой близости не могут
быть объяснены средствами лингвистики, она сама должна обращаться к помощи
истории.
Факт близости славянских и балто-литовских языков не
вызывает сомнения. Проблема заключается лишь в установлении происхождения этого
явления: возникло ли оно в результате длительного проживания двух этносов по
соседству или же это постепенное расхождение первоначально единой общности? В
связи с этим вопросом находится и проблема установления времени сближения или
расхождения обеих лингвистических групп. Практически это означает выяснение
вопроса, является ли славянский язык автохтонным на территории, примыкающей к
балтам, или же он привнесен какой-то центральноевропейской или даже южноевропейской
этнической группой. Необходимо также уточнить и исходную территорию пра-балтов.
В русском языкознании конца XIX начала XX столетия
преобладало мнение о существовании исходной балто-славянской общности и общего
праязыка. Такую точку зрения решительно отстаивал, в частности, А.А.Шахматов.
Противоположного мнения последовательно придерживался, пожалуй, только
И.А.Бодуэн де Куртенэ да латышский лингвист Я.М.Эндзелин. В зарубежном
языкознании решительно отрицал исходный характер близости славянских и балтских
языков А. Мейе. В последующие десятилетия идея существования балто-славянского
праязыка почти безоговорочно принималась польскими лингвистами и отрицалась
литовскими. И в настоящее время как за рубежом, так и у нас есть сторонники и
той и другой точек зрения. [314. Ср.: В.Георгиев. Балто-славянский, германский
и индо-европейский; В.К.Мэтьюс. О взаимоотношении славянских и балтийских
языков: С.Б.Бернштейн. Балто-славянская общность. // Славянская филология.
Сб.1; В.Н.Топоров. Новейшие работы в области изучения балто-славянских языковых
отношений // Вопросы славянского языкознания, вып. 3, 1958; В.В.Иванов,
В.Н.Топоров. К постановке вопроса о древнейших отношениях балтийских и
славянских языков // IV Международный съезд славистов. Доклады. М., 1958.
(Авторы скептически относятся к возможности хронологического определения
процессов сближения или расхождения обеих лингвистических групп); Б.Горнунг. Из
предыстории образования общеславянского языкового единства. М., 1963. С.
93-104; Ф.П.Филин. Происхождение русского, украинского и белорусского языков.
С. 9 – 24.]
Одним из наиболее веских аргументов в пользу существования
исходной общности является факт морфологической близости славянских и балтских
языков. На это обстоятельство, в частности, обращает особое внимание
В.И.Георгиев. [315. В.Георгиев. Указ. соч. С. 10–11.] В числе фактов,
приводимых сторонниками противоположной точки зрения, имеется и указание на
существенно различный лексический состав языков в отношении таких понятий,
которые должны восходить как раз ко времени отделения их от индоевропейского
праязыка. [316. В.К.Мэтьюс. Указ. соч. С. 37. С.Б.Бернштейн в названной статье
формулирует несколько тезисов, доказывающих независимое развитие древнейших
процессов в балтских и славянских языках.] Однопланово и прямолинейно вопрос
явно не решается. И не случайно появление довольно сложной схемы Б.В.Горнунга,
в которой предусматривается несколько неодинаковых этапов взаимодействия разных
по своему происхождению племен. [317. Б.В.Горнунг. Указ. соч.]
Едва ли не большинство расхождений в науке возникает из-за
разного понимания исходного материала. Тезис об автохтонности германцев в
Северной Европе во многих работах принимается как данность. Отсутствие же
видимых следов близости германских языков со славянскими побуждает к поискам
«разделителя». Так, польский ученый Т. Лер-Сплавинский помещал между славянами
и германцами иллирийцев, а балтов отодвигал к северо-востоку, полагая, что
славяне стояли к германцам ближе. [318. T.Lehr-Splawinski. O pochodzieniu i
praojczyznie slowian. Poznan, 1946, ect.] Напротив, Ф.П.Филин видел больше
общих черт у германцев с балтами и на этом основании локализовал прародину
славян на юго-восток от балтов, в районе Припяти и Среднего Днепра. [319.
Ф.П.Филин. Указ соч. С. 14–15. Автор допускал, что славяне были отделены от
германцами иллирийцами (там же. С. 16), но балты представлялись ему как
исконные соседи германцев.] Б.В.Горнунг также отправлялся от предположения об
автохтонности германцев на севере, а потому исходную территорию славян
определял довольно далеко на юго-востоке от мест их позднейшего обитания.
Поскольку германцы не были автохтонным населением
западно-балтийских областей, вопрос о прародине балтов и славян не должен
ставиться в зависимость от наличия или отсутствия в их языке общих моментов с
германскими. При этом вопрос о происхождении балтов на первый взгляд кажется
более простым, поскольку они целиком лежат в зоне культуры шнуровой керамики.
Однако и в этой связи имеются проблемы, с которыми необходимо считаться.
В Северной Европе и Прибалтике с эпохи мезолита и раннего
неолита сосуществуют два антропологических типа, один из которых близок
населению Днепровского Надпорожья, а другой – лапоноидам. [320. См.:
Р.Я.Денисова. Антропологический тип и генезис прибалтийских финнов // Этногенез
финно-угорских народов по данным антропологии. М., 1974: В.П.Алексеев.
Некоторые проблемы происхождения народов Скандинавии и Восточной Прибалтики, по
данным антропологии // Скандинавский сборник. Т. VIII. Таллин, 1964.] С приходом
культуры боевых топоров удельный вес индоевропейского населения здесь возрастает.
Весьма вероятно, что обе волны индоевропейцев были близки в языковом отношении,
хотя определенные отличия, вызванные временем, были неизбежны. Это был протобалтский
язык, зафиксированный в топонимике довольно обширных областей Восточной Европы.
Лапоноидное население, видимо, говорило на одном из уральских диалектов, что
также нашло определенное отражение в ономастике этих территорий. Значительная
часть этого населения была ассимилирована индоевропейцами. Но по мере
продвижения из Приуралья угрофинских групп границы индоевропейских языков снова
смещались к юго-западу.
Помимо угрофинских групп, на территорию Прибалтики во II
тыс. до н.э. проникало население со стороны Приднепровья, что было связано с
продвижением из Нижнего Поволжья племен срубной культуры. С какими-либо
катастрофическими превращениями это, по-видимому, не было связано, поскольку
чаще всего перемещались сравнительно малочисленные и родственные группы (может
быть отступающие под натиском с востока).
Очевидно, больше своеобразия вносили племена,
продвигавшиеся в Прибалтику в унетицкое и лужицкое время. Это, по всей
вероятности, те самые племена, которые принесли с собой малоазиатскую и
адриатическую топонимику и которые уже в начале н.э. именуются венедами. В свое
время А.А.Шахматов, признавая прибалтийских венетов кельтами, отмечал в их
языке романо-италийские элементы. [321. А.А.Шахматов. К вопросу о древнейших славяно-кельтских
отношениях. С. 48 – 49.] Эти элементы сказались и на балтских языках. В литературе
указывался факт дихотомии (разделения на две ветви) балтийских языков.
С.Б.Бернштейн этот факт привлекал в опровержение концепции единого
балто-славянского языка. [322. С.Б.Бернштейн. Балто-славянская языковая
сообщность. С. 55 – 57.] В прусском языке, в частности, несколько иной счет:
например, рядом с литовским dewintas – «девять» существует прусское newints, в
чем можно видеть юго-западное влияние. В самом населении прибрежной полосы,
которое занимали венеды (или «рутены» Саксона Грамматика, о чем речь пойдет в
главе об этнониме «русь»), в частности на территории Эстонии, наблюдается
примесь понтийского (средиземноморского или причерноморского)
антропологического типа, который мог быть занесен сюда с венетской волной.
[323. См.: прим. 123. Имеется в виду тот поток, который охватил и
северо-западную часть Малой Азии и, может быть, Северное Причерноморье, о чем
будет речь в главе об имени «Русь».] Однако венетская ветвь по языку была
все-таки близка основной балтской. Помимо сравнительно глухой, этимологически
не определенной совпадающей топонимики, в этой связи заслуживает внимания
название реки в Вифинии – Ypios. [324. I.Duridanow. Thrakisch dakische Studien.
Sofia, 1969. S. 9. Cp. также upynas – река со всеми притоками, upis – ручей.
См.: Л.Г.Невская. Словарь балтийских географических аппелятивов
Балто-славянский сборник. М., 1972. С. 370.] Название прямо соответствует
литовскому ире – «река» или старопрусскому ape, которому, кстати, параллель
находится и в староиндийском ap – «вода». Может быть, в связь с этим словом
должно поставить также (иранизированное по форме) название рек Южный Буг и
Кубань Hypanis. [325. Параллель этому названию отыскивается также в Индии. См.:
О.Н.Тру бачев. О синдах. С. 45. Очевидно, у древних индийцев пересекались те же
два обозначения водного потока, что и у балтов-венсдов.] Иными словами, с
венетами в Прибалтику попадает и население, вышедшее из причерноморских
областей, родственное по языку населению степного и лесостепного Поднепровья,
ранее продвинувшемуся на северо-запад.
В.И.Георгиев видел косвенное доказательство теории
существования балто-славянского языка в истории индо-иранской общности. Он
отметил, что существование такой общности прослеживается только в древнейших
письменных памятниках. Славянские языки зафиксированы на 2000, а литовский на
2500 лет позднее Ригведы и Авесты. [326. В.Георгиев. Указ. соч. С. 9.] Но
сравнение в данном случае все-таки недоказательно. Ригведа и Авеста появились в
эпоху, когда индийские и иранские племена контактировали, тогда как позднее они
практически не соприкасались. Славяне же и балты взаимодействовали как соседи,
по меньшей мере, со времен Ригведы и Авесты, и надо объяснять, почему нет даже
промежуточных диалектов между этими все-таки разными, хотя и родственными,
языками. [327. В.К.Мэтьюс. Указ. соч. С. 39-40.]
Славяне, как и другие народы, не были однородными в расовом
и культурном отношении. Вместе с тем у всех славянских народов до сих пор
сохраняются элементы общей культуры, языка и внешнего облика, которые позволяют
отличать славянство от других соседствующих с ним народов. В старой
историографии удельный вес специфического начала обычно преувеличивался (и в
положительном, и в отрицательном осмыслении), а его исторически обусловленный
характер не учитывался. Но и с этими поправками существует проблема «прародины
славян», т.е. вопрос о времени и территории оформления известных специфических
черт, характеризующих этнический массив.
Литература о славянской прародине огромна, и рассмотреть ее
полностью невозможно даже в специальной работе. [328. См.: сводку мнений:
Ф.П.Филин. Указ. соч. Непосредственно теме посвящена небольшая книга
В.П.Кобычева «В поисках прародины славян» (М., 1973), а также статья
О.Н.Трубачева «Языкознание и этногенез славян по данным этимологии и
ономастики» (ВЯ, 1982, № 4, 5).] Принципиальное значение может иметь оценка
двух подходов и представлений: один, идущий от П. Шафарика (1795 – 1861),
именуемый иногда «романтическим», – взгляд на славян как народ, издревле
занимавший обширную территорию, другой – предположение о существовании
небольшой прародины, из которой происходит расселение в разных направлениях.
Именно второй вариант породил множество концепций, причем не обошлось и без
влияния локальных патриотических настроений. О.Н.Трубачев напомнил «мудрые
слова Брюкнера, который давно ощутил методологическую неудовлетворительность
постулата ограниченной прародины: «Не делай другому того, что неприятно тебе
самому». Немецкие ученые охотно утопили бы всех славян в болотах Припяти, а
славянские – всех немцев в Долларте (устье р. Эмс – О.Г.); совершенно напрасный
труд, они там не уместятся; лучше бросить это дело и не жалеть света Божьего ни
для одних, ни для других». [329. См.: О.Н.Трубачев. Указ. соч. ВЯ, № 4. С. 12,
а также Славяне и Русь. Проблемы и идеи... С. 148. Интересна мысль автора о
том, что «нужно правильно интерпретировать сам факт отсутствия памяти прихода
славян издалека». Автор видит в этом свидетельство устойчивой привязанности
славян к определенной (довольно обширной) территории.]
Ни лингвистический, ни археологический материал (каждый в
отдельности и оба вместе) не в состоянии пока решить вопрос в ту или другую
сторону. Дело в том, что имеются данные и «за» и «против». В пользу мнения
Шафарика говорит то обстоятельство, что славянские языки уже в глубокой
древности распадались на ряд диалектов, что проще понять, если рассматривать
славянство как одно из крупных ответвлений прежней индоевропейской общности. С
другой стороны, история древности полна примеров биологических и социальных
взрывов, когда тот или иной народ выбрасывает волну за волной значительные
массы населения, тесня, уничтожая, ассимилируя другие народы. Один такой взрыв
у славян хорошо известен по письменным источникам: он произошел в V-VI вв. Но
был ли он первым – ответить трудно.
Там, где лингвистика теряет ощущение времени, а археология
затрудняется в объяснении причин смены культур, большую помощь может оказать
антропология. У славян, как и у германцев, длительное время господствовал обряд
трупосожжения, что лишает антропологию материала как раз от того периода, когда
славяне появляются на исторической арене – в источниках римских и византийских
авторов. Но сопоставление современных и средневековых материалов
(христианизация восстановила трупоположение) с древнейшими позволяет перекинуть
мост через обрыв.
В антропологической литературе имеются два разных опыта
решения проблемы славянского этногенеза. Один из них принадлежит
Т.А.Трофимовой, другой – Т.И.Алексеевой. Опыты эти существенно разнятся между
собой как по подходам, так и по выводам. Интересная и насыщенная статья
Т.А.Трофимовой отправлялась от господствовавших у нас в середине XX столетия
автохтонистских концепций и нацелена против индоевропейской компаративистики. В
результате, отметив наличие разных компонентов в составе славянства, автор не
сочла возможным «рассматривать какой-либо один из этих типов как исходный праславянский
тип». [330. Т.А.Трофимова. Краниологические данные к этногенезу западных славян.
СЭ, 1948, № 2. С. 61.] Если учесть, что те же типы входили в состав германцев и
некоторых других народов, то антропология практически исключалась из числа
наук, способных принять участие в решении проблем этногенеза. Работы
Т.И.Алексеевой выходили с 60-х гг., когда ограничительные рамки автохтонизма и
стадиальности в основном были преодолены. Учет миграций племен и бесспорных
положений компаративистики резко поднимает значение антропологии в уяснении
истории возникновения народов. Антропология становится не только средством проверки
положений лингвистики и археологии, но и важным поставщиком новой информации,
требующей определенного теоретического осмысления. По мере накопления материала
антропология дает и будет давать в возрастающих масштабах ответы на вопросы:
когда и в каких соотношениях соединялись или расходились древние этнические
образования?
Одно из существенных расхождений в выводах Т.А.Трофимовой и
Т.И.Алексеевой заключается в оценке места в славянском этногенезе населения
культуры ленточной керамики. У Т.А.Трофимовой это население оказывается одним
из основных компонентов. И именно отправляясь от ее вывода, В.П.Кобычев связал
исходный славянский тип с этой культурой. [331. В.П.Кобычев. Указ соч. С. 65
(карта), 67.] Между тем, как это показано Т.И.Алексеевой и подтверждено рядом
других антропологов, население культур ленточной керамики могло входить в
состав славянства либо в качестве субстрата, либо в качестве суперстрата. Зато
в составе германцев этот компонент был определяющим.
В количественном отношении наиболее представительным в
составе славянства является тип населения шнуровой керамики. Даже наличие в
славянском этносе узколицых долихокранов (или мезо-долихокранов) объясняется
вхождением этой части населения в Центральной Европе в зону культур шнуровой
керамики. [332. Т.И.Алексеева. Этногенез восточных славян. С. 244 – 245, 248.]
Именно типичное для культур шнуровой керамики широколицее длинноголовое
население сближает славян с балтами, создавая подчас непреодолимые затруднения
для антропологического разделения славян и балтов. [333. Ср.: В.В.Седов. Славянские
курганные черепа Верхнего Поднепро вья. СЭ, 1954, № 3 (попытка разделить славян
и балтов) и Т.И.Алексеева. Указ. соч. С. 253, 256 (возражения).] Наличие в
составе славянства этого компонента указывает, однако, на территорию гораздо
большую, чем область, скажем, балтской топонимики, поскольку родственное
население занимало в эпоху неолита и бронзы значительную часть левобережья
Украины, а также северо-западного побережья Европы. Сюда же следует отнести и
зону распространения динарского антропологического типа, который отражается в
современном населении Албании и республиках бывшей Югославии (особенно у
черногорцев, сербов и хорватов) и который как будто идентифицируется с древними
иллирийцами.
Заметное участие в сложении славянства приняли также
племена с погребениями в каменных ящиках и культуры колоколовидных кубков
(также хоронивших умерших в цистах). [334. Т.И.Алексеева. Этногенез восточных
славян. С. 244. 249.] Поскольку они складываются на базе «североевропеидной,
долихокефальной, светлопигментированной расы и южноевропейской брахикефальной
темнопигментированной» [335. Там же. С. 251.], брахикефалы населения
колоколовидных кубков должны привлечь особое внимание. Но эта культура слабо
изучена. Обычно отмечается, что она распространяется из Северной Африки через
Испанию. Но ее истоки находятся в противоположном районе средиземноморского
бассейна, где-то в Передней Азии. (Предание ирландских саг о движении кельтов
«из Скифии» от «Mare ruad», то есть «Чермного» – «Красного» моря – нынешнего
Черного и движение через Северную Африку и Испанию вполне совпадает с этапами
движения племен колоколовидных кубков). По-видимому, в родстве с этим
населением находились хетты и пелазги или пеласги, (во всяком случае, их переселение
шло в рамках этой индоевропейской волны). Именно с этой волной увязываются
лигуры, которых в некоторых древних сообщениях отождествляют с западной ветвью
пелазгов.
Темнопигментированными брахикефалами были и приальпийские
лапоноидные племена, по-видимому, ассимилированные пришельцами. В давней
литературе существовало мнение, что славяне и кельты восходят к этому
альпийскому расовому типу. [336. Ср.: Ю.Д.Талько-Гринцевич. Облик древних
славян в связи с современным и древним физическим типом поляков // Русский
антропологический журнал, Кн. 41-42. 1918.] Положение это всегда вызывало
сомнение, поскольку длинноголовое североевропейское население среди славян преобладает.
Однако проблема этим не снимается. Цепь топонимов, идущая от испанской Лузитании
через Северную Италию до Прибалтики, принадлежит индоевропейскому населению,
причем той его ветви, в которой корни «луг» и «вад-ванд» служат для обозначения
долины и воды.
Славян от балтов отличает прежде всего наличие в их составе
центральноевропейского альпийского расового типа и населения культуры
колоколовидных кубков. В Прибалтику также проникали этнические волны с юга, но
это были иные волны. Южное население попадало сюда, по-видимому, лишь в
качестве примеси в составе венетов и иллирийцев, может быть разных волн
киммерийцев, прошедших Малой Азией и Балканами. И происхождение, и языки всех
этих этнических групп были в конечном счете довольно близко родственными.
Понятная им речь, видимо, звучала и в зоне фракийско-киммерийской культуры,
поскольку таковая возникает также в результате продвижения населения из
Причерноморья, с левобережья Днепра. Язык приальпийского населения, равно как и
населения культуры колоколовидных кубков, очевидно, отличался от
балто-днепровских и причерноморских языков. Приальпийское население, по всей
вероятности, в своих истоках вообще не было индоевропейским. Но если, например,
в кельтских языках явно проявляется неиндоевропейский субстрат, то в славянском
такового не видно. Поэтому реальное воздействие на язык этого населения оказывали
лишь индоевропейские племена, в числе которых на первом месте должны быть
названы именно племена культуры колоколовидных кубков.
В настоящее время трудно решать: пришел ли протославянский
язык в «готовом» виде в Центральную Европу, или он формируется здесь в
результате смешения населения культур колоколовидных кубков и разных вариантов
культур, уходящих к предшествующим племенам культуры шнуровой керамики.
Длительное соседство, несомненно, способствовало взаимовлиянию древних
славянского, иллиро-венетского и кельтского языков, в результате чего шел
непрерывные процесс взаимоассимиляции, а также сложения промежуточных диалектов
в рамках «закона лингвистической непрерывности».
Наряду с постоянным движением населения с востока на запад
шло движение и в обратном направлении, причем в эпоху поздней бронзы в нем
заметную роль играют и славянские племена. Собственно «славянские» черты,
родственные исходным и приальпийским расовым особенностям, отражаются с
древности у чешских и моравских славян, а также позднее в облике
восточнославянских племен древлян, тиверцев и уличей. [337. Т.И.Алексеева. Там
же. С. 256, 260. Ср. там же, С. 232 о сходстве современного приднепровского
населения с приальпийской зоной: Венгрии, Австрии, Швейцарии, Северной Италии,
Южной Германии, севера Балкан.] Сходное население в Среднем Поднепровье
фиксируется уже в скифское время. [338. Там же. С. 249. В целом население
Надпорожья близко прибалтийским типам.]
Погребения в каменных ящиках широко распространялись в
Европе, захватывая разные племена. Однако во многих случаяях как и в культуре
мегалитов, варианты этой культуры имеют нечто общее. В Поморье в каменных
ящиках погребали и широколицых долихокранов и, в отдельных случаях,
представителей мезокранного населения. [339. Т.А.Трофимова. Указ. соч. С. 52 –
55.] Обычай этот держится стойко и в эпоху железа, когда (как и у венетов италийских)
в каменных ящиках помещаются урны с прахом. [340. Погребальный обряд... С. 34.
47 – 49 (карты). В рамках культуры этот тип погребения стойко держался только в
низовьях Вислы.] Почти несомненно, что обычай этот связывался с определенным
этносом, который долго сосуществовал с балтскими и, может быть, славянскими
племенами и который, возможно, сближался с венето-иллирийскими племенами. В
конечном счете в составе славянства численно преобладает население шнуровой
керамики. Но Т.Н.Алексеева, видимо, права, что «генетически этот комплекс не
связан со славянами». [341. Т.И.Алексеева. Указ. соч. С. 170.] Это, вероятно,
зона воздействия славянского языка, распространявшегося с более южных
территорий. «Повесть временных лет»прямо выводит славян из альпийской области,
отождествляя их с нориками – соседями венетов и карнов. Летописная схема
восходит к Сказанию о славянской грамоте, возникшему на западнославянской почве.
[342. Ср.: Н.К.Никольский. Повесть временных лет как источник для истории
начального периода русской письменности и культуры. Вып.1. Л., 1930. С. 57 и
далее; А.Г.Кузьмин. Русские летописи как источник по истории Древней Руси.
Рязань, 1969. С. 102 – 106; его же: Начальные этапы древнерусского летописания.
М., 1977. С. 297 – 317.] В позднейших польских и чешских хрониках славяне
выводятся из Паннонии – области, смежной с Нориком. [343. Ср.: Н.К.Никольский.
Указ. соч. С. 77.]
Большинство ученых не придают значения славянским
средневековым преданиям. [344. Ср.: H.Lowmianski Poezatki Polski. T. I.
Warszawa, 1958. Str. 166-183.] Между тем за ними, конечно, стоят какие-то
реальные события. Речь может идти об одном из компонентов будущего славянства.
Обычно на территории Паннонии и Норика размещают кельтские и иллирийские
племена. Несомненно, они там находились, причем с древнейших времен. Но в условиях
племенного строя языковая чересполосица могла сохраняться веками. Мезокранное,
умеренно-широколицее население, характеризующее славян, проживало здесь чуть ли
не с неолита. [345. Т.И.Алексеева. Указ соч. С. 247, 249.] Есть здесь и весьма
древние топонимические следы.
Славянский язык, как известно, является одним из самых
архаичных. А. Мейе объяснил это тем, что «славяне в течение долгого времени
оставались в стороне от средиземноморского мира». [346. А.Мейе. Общеславянский
язык. М., 1951. С. 14.] Но, как показал О.Н.Трубачев, в славянской и италийской
ремесленной терминологии имеются бесспорные соответствия, причем в балтских
языках эти параллели отсутствуют. [347. О.Н.Трубачев. Ремесленная терминология
в славянских языках. М., 1966. С. 166-200.] В другой связи он говорит «об
интенсивном иллирийском (западнобалканском, а не восточнобалканском) слое» в
топонимике Верхнего Поднестровья. [348. Его же. Названия рек Правобережной
Украины. С. 279.] И во многих случаях славяно- и балто-италийские параллели в
общий узел не связываются.
На ряд древних славянских топонимов в Паннонии указал еще
П. Шафарик. Так, озеро Балатон (Блатно-болото у славян VI в.) называлось Pelso,
т.е. Плесо. [349. П.И.Шафарик. Указ. соч. Т. I, Кн. 2. С. 117 – 118. Автор
приводит анлогичные топонимы на всей территории расселения славян. Ср.: русское
«плёс». В эту связь можно поставить и этноним пелазги – «люди моря», который
часто объясняют от менее ясного корня, означающего «плоскую поверхность» (Ср.:
Д.Ж.Томсон. Указ. соч. С. 169).] В надписи 157 г. н.э. на камне упомянут город
Tsierna на реке «Черной» (сербской Црне). [350. Там же. С. 118–119. Название
города дается также у Птолемея и в Певтингеровых таблицах, причем варианты
буквы (Д и Т) подчеркивают затруднения греческих и латинских авторов в передаче
славянского «Ч».] Характерное славянское «Быстрица» звучит в названии реки
Bustricus. [351. Там же. С. 120–121. Ср.: Ю.К.Колосовская. Паннония в I–III
веках. М., 1973. С. 23.] Явно славянское название племени «озериатов». [352.
Это племя, упоминаемое Птолемеем, обитало, видимо, в районе Балатона. Ср.:
Ю.К.Колосовская. Там же.] Из славянского некоторые авторы объясняют название
племени «костобоков». [353. См.: З.Неедлы. История чешского народа. Т. I, М.
1952. С. 212 – 213, 218; О.В.Кудрявцев. Исследования по истории
балкано-дунайских областей в период Римской империи и статьи по общим проблемам
древней истории. М., 1957. С. 11.]
Перечень топонимов, славянское происхождение которых
вероятно, у Шафарика довольно обширен, и в несколько обновленном виде он
воспроизведен В.П.Кобычевым. [354. В.П.Кобычев. Указ. соч. С. 54 – 56, 136–140.
Автор отстаивает дунайско-карпатский вариант славянской прародины.] Здесь
только необходимы некоторые оговорки. В свое время одни и те же топонимы
пытались распределить между славянами и германцами или между теми и другими и
фрако-иллирийцами. Известный польский ученый М. Рудницкий опубликовал десятки
статей и заметок, в которых находил интересные параллели и остроумно опровергал
пангерманистские построения. Но доказательства славянства тех или иных имен
нередко страдали у него такой же односторонностью. Между тем в догосударственный
период существовали, конечно, многочисленные переходные диалекты между смежными
(конечно только смежными) языками. Это, в частности, относится к широко
распространенным в придунайской области топонимам (прежде всего названиям рек)
с компонентом «ава» (Морава, Острава, Драва и т.д.), причем эти названия часто
повторяются от Иллирии до Прибалтики и Приднепровья. При бесспорно разном
значении форманта «ава» в древнейшем пласте и позднее у славян и балтов (у
славян это суффикс), он воспринимался как «свой», понятный, поскольку совпадал
по форме образования топонимов. И, видимо, он не случайно был унаследован
славянами и балтами, прежде всего первыми. [355. Ср.: О.Н.Трубачев. Названия
рек Правобережной Украины. С. 49: 38 названий в Среднем Поднепровье и только 4
в Верхнем.] Иными словами, на территории Паннонии и, возможно, Норика в
доримское время проживали племена, язык которых к славянским был ближе, чем
любой другой как из современных, так и древних.
В летописи приводится одно указание на время, когда славяне
начинают расселяться на восток и северо-восток: «Волхом бо нашедше на Словени
на Дунайския, и седшем в них и насилящем им, Словени же ови пришедше седоша на
Висле, ...по Днепру...» [356. ЛЛ. СПБ., 1897. С. 5.] Этот летописный текст
обычно рассматривается с двух точек зрения: 1. Кого летописец называет
«волохами». 2. К какому времени относится событие. Здесь нет необходимости
рассматривать все варианты. [357. Разные мнения см.: А.А.Шахматов. Волохи древнерусской
летописи // Известия Таврической ученой архивной комиссии. Симферополь, 1918. №
54; А.Г.Кузьмин. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море. ВИ, 1970, № 10, стр. 31
(поддержка мнения А.А.Шахматова); В.Д.Королюк. Волохи и славяне в «Повести
временных лет». СС, 1971, № 4; его же: К вопросу о месте известий о волохах в
«Повести временных лет». СС, 1972, № 1 (полемика с названными двумя авторами.
Отождествление волохов с древними римлянами).] Но следует подчеркнуть
плодотворность подхода к этому вопросу П. Шафарика.
П. Шафарик был одним из первых, кто обосновал положение о
тождестве славянских «волохи» или «влахи» с германскими Walh, Walsche, Walah,
Vealh и др., причем и у тех и у других так обозначались кельты. [358.
П.Шафарик. Указ. соч. С. 82-103.] Нетрудно определить, почему это имя получали
у славян и германцев все кельты: вольки – одно из крупнейших кельтских племен,
с которыми приходилось иметь дело обоим народам. (В немецком языке название
племени отразилось в той же форме в понятии Volk – народ). Но в данном случае
принципиальное значение имеет установление времени, о котором говорит
летописец. Видимо, П. Шафарик правильно понял летописный текст. О нашествии
«волохов» на паннонских славян могли рассказывать только предания и славянские
исторические песни. И первоначальная запись их была сделана, по всей
вероятности, не на Руси, а в придунайских же областях (в частности в Великой
Моравии или Иллирии, в которой киевский летописец видел исток славян и руси).
Русский летописец это неясное для него во времени событие связал с другими,
позднейшими. Ему нужно было поднять значение славян как древнего христианского
народа, соединив его с проповедями апостола Павла. Далее перед ним стояли
совсем уже недавние события: походы на Средний Дунай в конце VIII в. франков, а
затем изгнание их уграми. [359. Ср.: ЛЛ. С. 24–25 – о вторжении угров в
дунайскую долину: «Седяху бо ту преже Словени, и Волохове прияша землю
Словеньскую; посем же Угри погнаша Волъхи, и наследиша землю ту, и седоша съ
Словены, покорише я под ся».] Последнее имеет отношение только к идентификации
«волохов» в русской традиции X–XII вв. (таковыми теперь признаются франки,
точнее население Священной Римской империи).
П. Шафарик с полным основанием полагал, что предание,
использованное русским летописцем, могло иметь в виду только вторжение кельтов
на территорию Паннонии, которое произошло не позднее IV в. до н.э. Перенесение
этнического названия «волохи» на итальянцев (так итальянцы называются в
современных чешском и польском языках) могло произойти только потому, что
действительные италийцы (и римляне) были отрезаны от славян кельтскими
племенами, которые в IV в. до н.э. занимали всю северную часть Аппенинского
полуострова.
Кельтское вторжение с территории севернее Альп, видимо,
оттеснило славянские племена из области Норика. Но восточнее этой территории
складывается ситуация, отраженная летописью: волохи-кельты жили вперемешку с
местными, в частности славянскими племенами. Это обстоятельство, возможно,
разъясняет причины своеобразного развития этнических отношений на территории
Моравии: с латенского до славянского времени там фиксируется один и тот же
антропологический тип в целом славянского облика. [360. Т.Алексеева. Этногенез
восточных славян. С. 249.] Древнейшее славянское население в латенское время подверглось
здесь кельтизации, а затем (как за счет внутренних сил, так, видимо, и за счет
притока части населения извне) снова славянизации.
Таким образом, летописные предания о пребывании славян на
территории Паннонии и, по всей вероятности, Иллирии и Норика представляются
вполне достоверными. Это не значит, однако, что славяне локализовались только
здесь. Речь, вероятно, идет об одной их группе, самой западной по
территориальному положению, перемещение которой на восток отложилось в памяти
позднейших поколений. Но кельтскому вторжению предшествовало еще несколько волн
миграций индоевропейских племен, которые вынуждали искать новые места поселений
для племен, оказавшихся на их пути.
Локализация летописцем изначального расселения славян в
Иллирии, видимо, опиралась на изустные предания. Но достоверность их
подтверждается фактом близости языка соседей – лигуров с запада и пелазгов с
юго-востока. У тех и других реки и мелководья назывались «вада», а у лигуров
культ Купавона вполне совпадал со славянским Купала. [361. См.:
А.И.Немировский. Каталог этрусских кораблей в «Энеиде». ВДИ, 1978, № 1.С.
146-147.] Да и само этническое название «пелазги» («люди моря» или «поморья»)
яснее всего сохранилось, как отмечено выше, именно в славянских языках.
В XIII в. в Польше и Чехии распространяется легенда о «трех
братьях» – Чехе, Лехе и Русе. Легенда сразу предстает в нескольких вариантах. В
Польше отцом братьев объявлялся Пан, с которым связывалось и название Паннонии.
В «Великопольской хронике» XIII–XIV вв. легенда подана как некое откровение.
«Поскольку поляков называют также и лехитами, следует узнать, почему их
называют этим именем. В древних книгах пишут, что Паннония является матерью и
прародительницей всех славянских народов. «Пан» же, согласно толкованию греков
и славян, это тот, кто всем владеет... Итак, от этих паннонцев родились три
брата, из которых первенец имел имя Лех, второй – Рус, третий – Чех». [362.
«Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI–XIII вв. М., 1987. С. 52.] Это
была польская интерпретация легенды. Но был и вариант, связывавший начало
славян с Адриатической Хорватией, именно вариант, сходный с более ранним
представлением русских летописцев. Здесь указывали даже и место, где некогда
проживали родоначальники славянских племен. [363. См.: Г. Янушевский. Откуда
происходит славянское племя Русь. Вильна, 1923.]
Первое или одно из первых значительных выселений предков
славян за Дунай связано с тшинецкой (тшинецко-комаровской) культурой 1450–1100
гг. до н.э., занимавшей территорию от реки Одера до Днепра. [364. См.:
Б.А.Рыбаков. Язычество древних славян. М., 1981. С. 220-222 (карта).] Вполне
вероятно, что именно в этой культуре происходит соприкосновение протославян с
балтами, что объясняет и смешение двух обрядов погребений: трупосожжение и
трупоположение. Первый мог относиться именно к славянам (он распространялся по
Европе именно с юга, из Малой Азии), второй – к балтам. Другое перемещение
славянских племен с запада на восток проходит в рамках чернолесской культуры
(IX–VII вв. до н.э.), причем на археологическую культуру накладывается топонимическая
карта, в которой наряду со славянскими встречаются и иллирийские топонимы.
[365. См.: О.Н.Трубачсв. Название рек Правобережной Украины, С. 276 – 282. Его
же. Языкознание и этногенез славян... ВЯ, 1982, № 4. С. 18 – 22.]
Столкновение славян с кельтами в Центральной Европе имело
далеко идущие последствия для этнического и социально-экономического развития
славянства. Расселившись между славянами, кельты, как сообщает летописец,
«насилящем им», что не могло не сдерживать их естественного развития. Вместе с
тем в славянскую культуру и язык неизбежно проникали кельтические элементы.
В сравнительном языкознании потрачены огромные усилия для
отыскания следов влияния германских языков на славянские. Гораздо реже ставится
вопрос о славяно-кельтских контактах (отчасти из-за узости круга лиц, имеющих
представление об истории кельтов и их языке). Между тем именно широкое
сравнение ранних славянских языковых и культурных особенностей с кельтскими
может дать существенные результаты. Отсталость кельтологии – одна из главных
причин неудовлетворительной постановки проблем этногенеза народов Европы. В
более или менее благополучном положении находятся лишь вопросы
германо-кельтских отношений. Однако значительная часть посвященной этим
вопросам литературы – это борьба с «кельтоманией», которая чаще всего
отодвигается германоцентризмом. [366. Ср.: Н. Birkhan. Germanen und Kelten bis
zum Ausgang der Romerzeit. Wien, 1970, S. 56, а также другие работы.]
Кельтомания в XIX в. действительно имела место. Она
заключалась в тенденции валить на кельтов все неясное в европейских языках и
истории и проистекала из неизученности действительных кельтов. Но альтернативой
«панкельтизму» обычно являлся пангерманизм. Почти всегда наличие общих языковых
явлений германских и кельтских языков объяснялось существованием некогда
кельтско-германской общности. Между тем нет никаких оснований предполагать
такую общность. В большинстве случаев просто следует предполагать воздействие
кельтских языков на германские, причем такое влияние испытал уже готский язык.
Насколько сильны традиции германоцентризма, видно на
примере судьбы гипотезы А.А.Шахматова, который, по существу, впервые попытался
рассмотреть славяно-кельтские контакты в древности. Речь идет об упоминавшейся
выше работе, в которой автор рассматривал прибалтийских венедов в качестве
кельтов, усвоивших некоторые романо-италийские и германские элементы и
передавших их славянам. В результате подчинения венедам славянских племен это
имя, по Шахматову, перешло на славян. Шахматов приводит большой перечень
предполагаемых заимствований в славянский язык из кельтского, причем видное
место среди них занимают понятия общественного и государственного порядка, а
также военные и хозяйственные термины (бояре, отец, слуга, щит, вал, влат в
значении великан, господин, луда в значении свинец и др.).
Концепция Шахматова сразу подверглась атаке со стороны
крупнейших германистов, занимавшихся балто-славянскими сюжетами. [367. K.Buga.
Kann man Keltenspuren auf baltischen Gebiet nachweisen? // Rocznik Slawistyczny,
VI, 1913, S. 1–38; M. Vasmer. Kritisches und Antikritisches zur neueren
slavischen Etimologie. Ibid. S. 172–214, etc.] Эта критика повлияла и на наших
лингвистов, как будто признавших опыт Шахматова несостоятельным. [368.
В.Н.Топоров, О.Н.Трубачев. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего
Поднспровья. С. 7.] С критиками должно согласиться в том отношении, что
Шахматов рассматривал языковые контакты через призму одной хронологической
эпохи. Но объективное значение выявленных им лингвистических фактов вряд ли
может быть истолковано иначе. Не случайно, что один из крупнейших специалистов
по кельтике и германистике Ю.Покорный подтвердил наблюдения Шахматова, отметив
ряд бесспорных кельто-славянских схождений. Основную ошибку Шахматова ученый
видел не в лингвистической, а исторической области: он сомневался в возможности
доказать существование славяно-кельтских контактов из-за их якобы
территориальной удаленности друг от друга. Очевидное противоречие он предлагал
разрешить допущением, что кельтизмы славянам передали иллирийцы. [369.
J.Pokorny. Urgeschicht der Kelten und Illyren. Halle, 1938, S. 39, 67.]
Помимо названных работ славяно-кельтским отношениям
посвящена небольшая статья Т. Лер-Сплавинского. [370. T.Lehr-Splawinski. Kilka
uwag о stosunkach jezykowych celtycko praslowianskich. // Rocznik Slawistyczny,
r. XVIII, Warszawa, 1956.] Между тем, перспективность такого рода сопоставлений
трудно переоценить. Так, славянское «море» должно сопоставляться не только с
латинским mare, но и с кельтским (континентальным) mor, mour (ср. Ар-морика –
область у моря, морины – племя у моря). Важное для земледельческого населения
славянское «орати» – пахать и «ратай» (от «оратай») может сопоставляться не только
с латинским are, arrare, но и с ирландским arathar – плуг. [371. Ср.:
В.П.Кобычев. Указ. соч. С. 64. Автор приводит параллели из латинского.
Проникновение в славянские языки латинизмов, конечно, происходило, особенно в
первые века н.э. Но заимствуют обычно слова, в которых появляется в данный
момент потребность. Такие слова как «огонь» или «вода», – ровесники самой
индоевропейской общности. Сходство в этих случаях обычно базируется па их
консервации или параллельном развитии в разных языках.] По-видимому, не
составляет большого труда выделить сотни таких параллелей. И задача должна
заключаться в выделении разновременных слоев и ареалов. Так, определенная часть
славяно-кельтских схождений, видимо, поведет к эпохе сложения этих этносов в
Центральной Европе на базе ряда родственных элементов (например, приальпийского
населения и племен культуры колоколовидных кубков, а также в известной мере и
выходцев из Причерноморья). На протяжении многих столетий были периоды, когда
менялась направленность воздействия: от кельтов к славянам и наоборот. Поэтому
не всякое совпадение должно означать исходное кельтское, а неиндоевропейские
реликты в кельтских языках, в славянских – не отразились (таких реликтов,
видимо, вообще было немного в континентальных кельтских языках).
В позднейшие эпохи в контактах с разными группами кельтов
находились различные славянские племена. Это приводило к тому, что
заимствования не носили общеславянского или общекельтского характера, что
создает известные условия для хронологического определения тех или иных
контактов. Так, самостоятельные контакты с кельтами были у ряда славянских
племен Украины и Белоруссии, Чехии и Моравии, Польши и Поморья. Определенные
совпадения явились следствием контактов и с какими-то третьими племенами,
например, теми же иллирийцами или венетами, весьма широко соприкасавшимися с кельтами.
Именно поэтому для многих явлений осторожней и правильней говорить о
«кельтическом», а не собственно кельтском, тем более что язык континентальных
кельтов существенно отличался от современных и старых островных кельтских
языков. Особого разговора требует проблема соотношения венетского и собственно
кельтского в Прибалтике. Этот вопрос будет рассмотрен ниже.
В понимании характера славяно-кельтских контактов ранней
поры представляет интерес наблюдение О.Н.Трубачева: обозначение этносов у
славян ближе к кельтским, нежели к германским. [372. О.Н.Трубачев. Ранние
славянские этнонимы – свидетели миграции славян. ВЯ. 1974, № 6. С. 54-58.]
Значение этого наблюдения тем более возрастает, что многие и германские
этнонимы сложились под кельтским влиянием. В кельтских и славянских этнонимах
очень часто отражается в сходных формах географическая среда. Кельтское квады
(как полагают, германское племя) от coad – лес равнозначно славянскому дереви
или древляне. Подобно кельтскому названию амброны – живущие по обоим берегам
Роны – образовано славянское ободриты, неудачно «подправленное» как «бодричи».
[373. В литературе наименования племен поморских славян часто даются с
поправками, как бы с учетом искажений в других языках. Эта поправка предложена
П.Шафариком и принята большинством русских славистов. Между тем смысл ясен как
раз при буквальном воспроизведении источников, которые довольно последовательно
его передают. Речь идет о племенах, живших по обоим берегам Одры.] Подобные
ряды соответствий могут иметь и хронологическое значение. У древнейших племен
преобладали тотемные или родовые названия. Различие племен по занимаемым
территориям отражает время перехода к государственным образованиям. В данном
случае – это, видимо, латенская эпоха, когда возникают внушительные союзы
племен.
Вопреки сомнениям некоторых германистов, исторически
славяно-кельтские контакты были неизбежны. А языковые факты, говорящие о таких
контактах, становятся важным источником для характеристики положения,
сложившегося в Центральной Европе в латенское время, когда кельты нередко
расселялись вперемешку со славянами. Появление элементов культуры латенского
облика в Поморье и в междуречье Одера и Днепра, отмечаемое исследователями,
связано, видимо, не столько с миграцией самих кельтов, сколько с передвижениями
побежденных ими племен. [374. См.: Н.Н.Чебоксаров. Этническая антропология Германии.
КСИЭ, вып. 1. М., 1946. С. 60 – 61: Наряду с автохтонными типами населения Поморья,
у полабов, ободритов, в Померании и Западной Пруссии были представлены формы,
«очень близкие к типу латенских кельтов».] Наступление Рима изменило картину в
том смысле, что и кельты попадали теперь в положение обороняющейся стороны,
что, конечно, меняло характер их отношений с ранее зависимыми от них племенами.
В оценке процесса славянского этногенеза в целом самая
большая сложность заключается в определении соотношения автохтонного начала на
территории Альп и Северной Италии до Днепра, а также по меньшей мере трех
миграционных потоков, идущих на эту территорию с разных направлений: с
юго-востока из Причерноморья, с юга из Малой Азии и Балкан, с юго-запада из
Испании. Положение осложняется тем, что эти потоки из разных мест и в разное
время часто были родственными. Так, отмечаемое рядом авторов родство
клинописного хеттского языка со славянским или балто-славянским может быть
связано с миграцией разных племен (эпохи боевых топоров) из Причерноморья в
противоположные стороны. Затем, однако, Малая Азия неоднократно выбрасывала
волны избыточного населения (или отступавших перед натиском превосходящих сил
племен) как на Балканы, так и на противоположный край Средиземного моря.
Славяне и балты в большой степени основываются на одних и
тех же этнических компонентах, начиная с III тысячелетия до н.э. И те и другие
в равной мере родственны малоазиатским индоевропейцам древнейшей поры. И в тех
и других проявилось венетское участие. Лишь альпийские культуры с наслоенной на
них культурой колоколовидных кубков не оказали заметного воздействия на балтов.
У славян же, по-видимому, именно с ним связано возвышение племен, оказавшихся
во главе других, родственных по языку и культуре. Это те самые славяне, которых
имели в виду славянские средневековые хронисты – русские, польские и чешские.
Шафарик ошибался, отводя славянам обширные пространства в
Европе с самого древнего периода. Но не правы и те авторы, которые пытаются
отыскать «пятачок», с которого начиналось расселение славян. В этом смысле не
было прародины ни славян, ни балтов, ни кельтов, ни германцев. Существовали
довольно обширные зоны, в границах которых складывались родственные языки. На
протяжении столетий племена перемещались, возвышались то одни, то другие,
разные диалекты то наступали, то отступали. Во многих районах жили чересполосно
разноязычные племена, и такое положение могло сохраняться тоже целые столетия.
В конечном счете их языки сближались, но сложение относительно единого языка
могло осуществиться только в условиях государства.
С середины II тыс. до н.э. на больших пространствах от Альп
до Днепра славянская или понятная славянам речь преобладает. Но на этой
территории продолжают находиться и другие племена, причем одни из них покидают
эти территории, другие появляются здесь, может быть, из несмежных областей.
Несколько волн с юга, а затем кельтское нашествие побуждали славян и родственные
им племена уходить на север и северо-восток. По-видимому, это часто
сопровождалось определенным снижением уровня культуры, тормозило развитие.
Вместе с тем в составе славянства возрастали северо-восточные (главным образом
балтские) компоненты, которые привносили и изменения в антропологический облик,
и в определенные элементы культуры. Переселенцы в последних веках до н.э. из
Паннонии, видимо, попадали уже в основном в родственную среду. С этими
явлениями может быть связано возникновение двух славянских культур – пшеворской
(Польша) и зарубинецкой (Южная Белоруссия и Северная Украина).