Журнал «Золотой Лев» № 99-100 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

С. Черняховский

 

Бой с тенью

 

Когда политическая сила не может четко идентифицировать свой курс и одновременно начинает испытывать некие глухие, тоже не вполне идентифицируемые угрозы самой себе – она начинает придумывать этим угрозам максимально расплывчатое имя, которое по возможности должно вместить в себя все или почти все плохое, и, что по своему естественно, пытаться объединить всех, в том числе и своих оппонентов на борьбу с этим мистифицируемым злом.

Примерно так обстоят дела и в вопросе борьбы с экстремизмом. Тут, с одной стороны, как в борьбе с "тоталитаризмом" – никто не может четко сформулировать, что это такое. А с другой, как в борьбе с "терроризмом" – речь идет не о борьбе с конкретной политической силой, а с практикой, используемой этой силой. Но это все равно, как если бы в 1941 году власть призвала не к борьбе с немецкой[1] агрессией, а к борьбе с войной.

Если ты имеешь врага и основания его опасаться – назови этого врага. Назови, кого и что ты защищаешь от этого врага. И используй весь потенциал политических средств для его уничтожения. И все это нельзя сделать, не поняв, что вызывает к жизни этого врага и дает ему силу.

Экстремизм таким врагом быть не может. Просто потому, что экстремизм – это не некий политический субъект. Экстремизм – это свойство, которое может быть характерно для самых разных субъектов. Это избираемая темпераментная позиция, и комплекс используемых приемов. Суть его – это тяготение к крайностям и выходу за некие общепринятые правила политической борьбы и нормы политического поведения[2].

Там, где власть вполне легитимна, то есть, опирается на широкое согласие масс на подчинение ей, практически нет места экстремизму. В той степени, в какой он может иметь место, он оказывается мелким хулиганством маргинальных политических групп и не представляет опасности для власти, наоборот – скорее укрепляет ее.

Там, где для экстремизма место находится, где он начинает власть беспокоить настолько, что она объявляет мобилизацию на борьбу с ним, там это является свидетельством низкой легитимности власти и относительно широкого несогласия с ней тех или иных сегментов всего общества или его политического класса.

Уже само объявление борьбы с экстремизмом в обществе, где, как принято считать, налицо стабилизация политической жизни и экономической ситуации, – это свидетельство того, что здесь что-то не так: либо нет стабилизации, либо нет угрозы экстремизма.

Объявив политическую мобилизацию на борьбу с экстремизмом ведущих партий, власть публично признала, что в современном русском[3] обществе есть если не сам экстремизм, то его угроза, следовательно, есть почва для экстремизма, то есть, социальное и политическое неблагополучие, следовательно – нет разрекламированной стабильности.

В принципе, если это так, если есть неблагополучие и экстремистская угроза[4], само по себе обращение к ведущим политическим силам с призывом противостоять этой угрозе понятно и, в общем виде, оправданно. Но, в случае, если указывается источник, субъект, такой угрозы: есть некая партия, умело разжигающая политические страсти, играющая на эмоциях значительной части общества и широко использующая против власти приемы и методы, выходящие за рамки общепринятых. Тогда власть обращается к "системным" политическим силам с призывом объединиться против общего врага. Но, даже в этом случае, власть по сути предлагает широкий политический союз. И тогда она должна платить политическим силам, входящим в этот союз: например, пойти на создание широкого коалиционного правительства и включить в него представителей всех политических партий, приглашаемых к такому союзу[5].

Власть не делает ни того, ни другого: она не указывает ни субъекта угрозы, ни той формы политической платы, которую она намерена внести за участие в этом союзе.

Уже это – проявление характерной для отечественной власти мании величия. Она склонна рассматривать себя не как обслуживающую общество корпорацию, призванную выполнять его волю, а как некую самоценность, которой все по определению должны дорожить, как национальным достоянием. Поэтому, собственно, никто ею особенно не дорожит и уж совсем не уважает: общество подспудно ощущает, что власть способна прислушиваться к нему и как-то отвечать на его требования, только если ее время от времени бить дубиной по голове. Именно здесь и лежат сущностные истоки как минимум благожелательного отношения русского общества к проявлениям экстремизма.

Именно это смутно ощущает власть, именно поэтому она обращается к партиям и говорит: давайте не будем бить меня дубиной по голове. Это само по себе выглядит естественно, если бы не несколько "но".

Во-первых, она забывает добавить: "я и так буду вести себя хорошо". То есть, она говорит: "давайте, вы возьмете на себя обязательства не бить меня, а я на себя никаких обязательств брать не буду". Но если власть ведет себя так, что в обществе скрыто ширится желание ударить ее по голове, почему общество должно отказываться от такого желания, если власть даже не обещает переменить свое поведение?

Во-вторых, она с этим призывом обращается явно не к тем адресатам. Все вместе, приглашенные на совещание в Кремль политические партии, включая и аутсайдеров, не представленных в парламенте, сегодня с той или иной натяжкой представляют примерно половину общества. Причем наиболее мирную и системную. Латентная опасность тяготения к экстремизму исходит не от них и не от их избирателей: она исходит от другой половины, которая в парламенте не представлена и ни в него, ни в существующие политические партии не верит.

В третьих, если власть хотя бы с этими партиями договорится о правилах игры, о противодействии экстремизму, то есть, по примеру "международной антитеррористической коалиции", создаст "межпартийную антиэкстремистскую коалицию", она должна согласиться на коалиционное, а не монопольное установление правил игры. Она должна сказать: "вы – те, за кем мы признаем право на политическую конкуренцию. Вы – те, за кем мы не только формально, но и реально признаем право на борьбу за власть и на равные условия вести такую борьбу. Вместе мы вырабатываем нормы и правила такой борьбы. Мы – обеспечиваем вам равный доступ к телеэфиру, равные возможности на участие в законодательном процессе, равный доступ к источникам государственного финансирования. Не мешаем вам проводить митинги и демонстрации, открываем доступ для ваших представителей как минимум для контроля за деятельностью государственных исполнительных структур, включая силовые, отказываемся от ведения пропагандистских ПИАР кампаний против вас. Вы – принимаете на себя обязательство не нарушать совместно выработанные правила, не использовать экстремистские приемы ведения борьбы, не поддерживать антисистемные силы, не призывать к использованию насилия в политических целях, не призывать, даже в закамуфлированном виде, к свержению власти".

Власть ничего этого не делает и, что самое главное, пытается сохранить за собой монопольное право на установление правил игры. Но именно это монопольное право и является в значительной степени источником нарастания скрытой опасности экстремистских настроений.

Еще раз, формально – экстремизм – это выход в политических действиях за некие общепринятые рамки и нормы поведения. Экстремизм опасен не тем непосредственным материальным ущербом, который он может нанести власти и обществу. Он опасен общественным сочувствием и рождением широкой готовности следовать его примеру.

Если эти рамки, нормы, правила, выработаны с участием подавляющего большинства общества – любой выход за них будет отвергаться и осуждаться самим обществом и не вырастет ни во что большее, нежели политическое хулиганство.

Если эти рамки и нормы диктует сравнительно узкий сегмент общества, монополизировавший власть – они, в большинстве случаев, оказываются таковы, что преграждают для большинства акторов путь во власть, и даже не позволяют полноценно с ней конкурировать. В этом случае сама власть сужает поле официально признаваемых норм политической жизни. Ей кажется, что затрудняя политическую конкуренцию с собой, сужая поле допустимого и расширяя поле запрещенного, она снимает угрозы для себя. Это – заблуждение. Создавая правила политической жизни, выгодные исключительно ей и ее клевретам, она расширяет поле конфликтов, выталкивает большинство активных элементов общества за рамки установленных правил: поскольку в этих рамках они шансами на успех не располагают.

То есть, чем жестче условия политической игры, тем больше тяга общества к экстремизму. Чем большее количество политических объединений исключены из разрешенных форм политической жизни, тем большее их количество включаются в запрещенные формы.

А власть этого никак не может понять. Ей кажется, что чем меньше партий могут участвовать в выборах, тем крупнее будут партии. Неверно, глупо – тем большее количество политических групп будут задумываться о свержении власти.

Ей кажется, что чем больше будет ограничен доступ оппозиционных сил к телевидению, тем уже будет влияние оппозиционных идей в обществе. В краткосрочной перспективе – да. В более долгосрочной – тем больше оппозиция будет ориентироваться на не конвенциональные формы борьбы, а общество – прислушиваться к тем, кто говорит, что миром от такой власти ничего не получишь.

Ей кажется, что чем больше ограничены возможности общества воздействовать на власть, тем послушнее будет общество. Неверно, глупо – тем более общество будет тяготеть к тому, чтобы избавиться от такой власти. Раньше, позже – это вопрос конкретной исторической практики. Но рано или поздно, власть, которая ведет себя так, как ведет себя нынешняя российская власть, устраняется обществом. Причем, подчас, в самых крайних формах.

Власть сетует на нарастание опасностей экстремизма в российском обществе. Но ей никак не удается осознать, что главный его источник – ее неуважительное отношение к обществу.

Чем больше она будет делать не то, чего хочет общество, а то, что хочется ей самой, тем более она будет вызывать неприятие общества и рождать почву для экстремистских тяготений.

Если она этого не хочет, ей нужно не провозглашать анафему экстремизму и не звать на борьбу с ним тех, кто его победить не может. Ей нужно всего лишь измениться самой и перестать раздражать общество своим поведением. А еще лучше – дать обществу самому выбрать себе устраивающую его власть и этим добиться индульгенции за все то неуважение, которое она проявляет по отношению к нему.

 

Новая политика 19 декабря 2006